Записки нестервы

1. Когда он уходит.
 (Когда все всё понимают)

Это как прислониться разгоряченной спиной к холодному кафелю.

И ведь ты всё знала.
Хуже всего, когда он уходит «правильно».
Он садится напротив тебя, протягивает чашку кофе/чая/какао/сока/водки, и ты всё понимаешь.
И чувствуешь тектонические движения в полу. И грохот за плечами. Что? Он не слышит? Конечно же нет. Это не соседи делают ремонт, это рушится твой мир. В который уже раз? Мир с таким трудом собранный из прошлых руин, склеенный из обрывков дневников/писем/фотографий, начатый заново, сотворенный из сжавшейся до «ничего» вселенной. И вот очередной большой взрыв. И ты вцепляешься обеими руками в эту чашку так, будто хватаешься за Него. А он привычным нежным жестом поправляет тебе выбившую прядь за ушко. И вы оба знаете, что уже можно ничего не говорить. Но он чувствует себя слегка виноватым, глядя в твои детские огромные глаза. И в твоем лихорадочно пульсирующем мозгу проносится всё: от надежды, которую безрезультатно реанимирует кто-то в зеленых халатах до планов теракта, который ты устроишь… Кому? Уже всем. Почему всем должно быть хорошо, когда тебе так плохо? И ни о каком великодушии речь в эти секунды не идет.
Понимание, дружеские объятия, поцелуи в щечку, кофе вместе и вопросы в стиле «как твой? как твоя?» будут потом. В другом, абсолютно немыслимом и нереальном сейчас мире. О котором ты даже не думаешь, как не думаешь о том, что через миллионы лет солнце погаснет. Это вещи не имеющие к тебе ни малейшего отношения. Потому что твое будущее заканчивается в эти самые секунды.
-- Малыш… (И рядом с грохотом и пылью падает первый кусок. Ты зажмуриваешься. Так и осталось из детства – если закрыла глаза и ничего не видишь, то ничего и не происходит.) Ты понимаешь…
И ведь ты понимаешь. И он это знает. А еще он знает, что нужно с тобой побыть. Что нельзя вот так встать и уйти сейчас. И что нужно дать тебе выговориться. И ты знаешь - он будет спокоен и терпелив. И ненавидишь его за то же, за что любишь. И если твои предохранители полетят к черту раньше, чем он закроет за собой дверь, то он переживет и твою истерику. И можно даже дать ему по морде. И он не схватит тебя за руку. И он никогда тебе этого не вспомнит. И становится хуже с каждой секундой. Лучше бы он был сволочью.
Но он сволочью не будет. Он будет брать трубку, когда ты, не справившись с собой, придумывая глупые предлоги, будешь звонить ему посреди ночи или посреди дня, зная, что у него дела, и ему уже точно не до тебя. И он будет понимать в чем дело на самом деле, но голос будет мягким ровным и спокойным. И две минуты кайфа, чтобы потом снова ломки. Ломки выискивания в его интонациях, чтобы влить своей надежде физраствор. И он будет неизменно приветлив и дружелюбен, почти нежен, когда ты «случайно» будешь оказываться в его офисе «по делам». И когда ты будешь выискивать дома его оставленные, забытые вами обоими тысячу лет назад, вещи, звонить и предлагать забрать, он будет соглашаться приехать, потому что ты не соглашаешься на «а? Да выброси…». Он не станет тебя избегать, прятаться, будет говорить как ты хорошеешь на глазах, давая тебе понять, что ваше расставание только на пользу. А ты не сдержишься и съязвишь. Он улыбнется, но не зло, а понимающе и чуть грустно, извинится – спешит, и снова исчезнет из твоей жизни.
Кто придумал мужчин, которые всё понимают?
И кто придумал меня, чтобы я тоже всё понимала?
И ты думаешь, что нужно было уходить первой (в который раз ты так думаешь?). Ведь всё знала. Всё чувствовала. И понимала, что уже он ищет подходящий момент чтобы тебе не было слишком.
И ты клянешься себе больше никогда и никого.
И ты сообщаешь себе, что вполне можешь прожить и без них всех.
И намерена влюбить в себя половину мужского населения всего земного шара и бросить их всех разом, - отольются кошке мышкины слёзки.
И пока ты всё это думаешь, он начинает говорить вещи, которые говорят тысячи несволочей тысячам малышей.
-- Ты еще встретишь. И он будет куда лучше меня.
Хочется убить его и умереть самой.
Куда лучше??? Кого встретишь?? Я уже встретила!
Зачем они всё время это говорят?
Это ты потом поймешь, что лучше – завались (как вариант: лучше - немного, но всё же есть). А сейчас какие могут быть «лучше»? Когда сердце прикипело и не отскребается. Когда не знаешь в чем бы его замочить, чтобы оно «отошло». Где эти средства, когда «просто полить, подождать 2 минуты и протереть губкой»? И после всё сверкает – никаких следов накипи, никаких следов сбежавшего кофе, потому что вам было не до того… Никаких следов пролитого на ковер вина, когда вы веселились как дети и кидались подушками, а потом… и снова немного вина…
Ты открываешь глаза, и он понимает, что сморозил глупость. Или не понимает?
И где-то на задворках сознания, поднимаясь из какой-то неведомой генетической памяти – приобретая лицо величественной и самоуверенной прабабушки, соскребаясь с какого-то архетипа, твоя гордость хватает тебя за руки, чтобы ты не стала хватать его. И зажимает тебе рот, чтобы ты не стала спрашивать к кому. И как давно у них. И как он может. И понимает ли он как ты теперь без него.
И понимаешь, что сейчас самое лучшее отпустить его, куда уже дальше-то падать? Только что в ноги… А сил нет, пусть он лучше еще вечность чувствует себя виноватым и сидит на этом стуле перед тобой.
И ты потом миллионы раз будешь это всё вспоминать и ругать себя, что не смогла встать, поставить эту чашку на стол, открыть дверь и попрощаться с ним. Холодно. Как умеют это стервы. Как нужно уметь. Или лучше дружески. Чтобы он видел как тебе наплевать. Что ты тоже искала удобного момента. Так тоже надо уметь. А ты не умеешь. Ты сжимаешься перед ним в комок и надеешься, что сейчас грянет гром, он всё осознает, скажет что просто устал немного на работе, и куда же ему без тебя, и что ты… и что он… Обнимет тебя, посадит к себе на колени, и срастутся разломы под ногами, кусок штукатурки волшебно вернется на место, а лишний стресс – это тоже хорошо, потому что ты за эти 15 минут похудела килограммов на 10.
-- Ну… Я пойду…
Что? Он не хочет сажать тебя на колени? И вовсе не так устал чтобы не соображать что делает? И явно желает уже покончить с этим и оказаться на улице? Или рядом с ней? Чтобы не видеть твоих слёз? Щадит тебя своей жестокостью. Помогает тебе. Это ты потом поймешь. Это ты потом будешь благодарна ему, что он не видел тебя «такой».
И гром гремит. Но, это летят очередные куски и осколки. И ты уворачиваешься от них, чтобы хоть как-то сохранить себя.
И со звуком закрывшейся двери, искря и воняя палёным, летит к той самой чертовой матери тот самый последний предохранитель, и гордость, подлая, делась тут же куда-то, и ты ищешь что бы тебе приложить к тому, что сейчас запахло жженым мясом, и тебя накрывает груда, из которой придется выбираться не один день.


2. Когда он ушёл.
 (Когда все продолжают всё понимать)

Это как будто тебе кто-то прищемил пальцы между дверью и косяком, и продолжает тянуть дверь не в ту сторону.

Не по злобе, а потому что еще не сориентировался куда нужно эту дверь, чтобы ты смогла вынуть пальцы и перестала рыдать. Ты ведь плачешь так, что никто ничего не может сообразить.
Что значит – кому понимать? Никого нет? Так это ты сама так управилась? С пальцами-то? Ну так и толкни уже эту дверь в нужном направлении. Не толкается? Только хуже? Это значит, что ты ее не туда толкаешь. Уже попробовала во все стороны? И не помогает? Значит, в нужную не попробовала.
От того что ты перебьешь весь сервиз, изменится только количество посуды в доме. Станет лучше? Ну, тогда валяй. Случайно? Бывает. Ой, ну не порежься только! Что уже? Крови боишься, а его теперь с тобой нет и пальчик перевязать некому? Что делать, милая, давай сама. Ну хорошо, позвони соседке. Она поможет. Только не надо обмороков.
Ты лежишь уже третий час. Ах, ты не в обмороке, ты в прострации? Что делать? Ну хоть что-то. Не хочешь? Ой, ну не начинай реветь снова… Ему звонить даже не думай! Сотри телефон! Не можешь? А Ленке будешь звонить? Нет? А Наташке? Нет? Ольге? Ну хорошо-хорошо, не будем звонить вообще никому.
Шоколадка? Есть, конечно. Он же заботился, чтобы шоколад был у тебя всегда. Ой… ну не реви же ты опять! Что? Легко мне говорить? Да ты на себя посмотри. Разве легко с тобой говорить? Иди умойся что ли. Не хочешь? Не звони ему, я тебе сказала!
Вино? Есть вино конечно. Вон твое мерло. Ну да, давай нажрёмся шоколадом и надерёмся вином. А, я могу и не надираться? Ты сама справишься? А у нас из посуды-то хоть что-то осталось? Есть запас пластиковой? Это вы с ним… в компании… на прошлых выходных… Ну сно-о-о-о-ова… Не реви, пей лучше.
С работы отпросилась? Молодец. Не молодец? Умница? Ну, умница из тебя сейчас еще та… Кто это звонит? Наташа? Не будешь говорить? И правильно, нечего давать повод злорадствовать. Вот сейчас напьёмся и решим что мы будем делать дальше. На полу спать? А, не можешь в этой постели. Придется купить новую. Вот видишь, есть чем озадачиться. Куда мне идти? Извини, милая, мне от тебя деваться некуда. Что значит отвали? Если я отвалю, ты вообще по действительности лужей растечешься. Мне плевать? Мне не больно? Ты не забывай, что мы с тобой одно и тоже. Просто должен же кто-то тебя собирать, когда ты разваливаешься. Да-да. Давай позвони ему пьяная вдребезги. Пусть он тебя с этого момента полюбит еще больше. Ненавидишь? Это понятно. Может отпуск взять стоит? С глаз долой… Опять иди. Что ж ты меня всё посылаешь.

…Слушай, две недели прошло, может хватит умываться слезами? Ты пересмотрела все мелодрамы какие были созданы человечеством. Если бы он одумался, осознал, раскаялся и загрустил, он бы уже появился. Что-то я не вижу его ночующим под нашим порогом. Что? Стесняется? Это он-то стесняется? Мы сейчас с тобой об одном и том же человеке? Почему он такой замечательный, сволочь? Ну не могла же ты влюбиться в безобразие. Ну и вовсе не значит что ты ужасная, раз он ушел. Просто понял… Нет, ну не надо… Ты красавица, умница. Просто он не твой человек. Да не в том смысле не твой. Хотя теперь уже и в том тоже. Конечно он ошибается. И поймет. И еще вернется. И еще будет просить. Да, мой хороший. Нет, не звони Ленке, нет у нас сил сейчас рассказывать. А они любопытничать начнут. Ну, названивают. Пусть названивают. Вспомни - как в прошлый раз. Не надо никому ничего говорить.
Но почему? За что? Милая, никто не знает ответов.
Вина? Ну, давай еще вина.
 
…На работу пора выходить. Закончились все мыслимые и немыслимые оправдания, больничные, и за свой счет и в счет отпуска. Горячий душ. Сидишь на дне ванны.
Нужно собирать себя. Нужно выбирать костюм. Нужно поправлять стрижку. Нужно принимать гордый независимый вид и отправляться. И накануне ты прибираешься. Чтобы с понедельника идеальный порядок. И находишь его галстук, его белье. Слёзы. Включаешь радио. Там «эта» песня. Слёзы. И в маршрутке тоже снова эта песня. Как назло. Слёзы. И гадалки. Книжки психотерапевтов. Фотографии. И ты не делаешь киношной пошлости – не рвешь. И «никто не нужен». И «только бы он вернулся». И те самые звонки в самый неподходящий момент, нарочито бесцветный голос, дурацкие предлоги. И деликатное молчание «той» пока он говорит с тобой – с бывшей (Солнце, но ты ведь понимаешь, ей плохо. Она понимает. Она, вероятно, умна, мила, воспитана и очаровательна.) И дрожь от осознания – он всё понимает. И дрожь от осознания своей глупости, слабости. И влажные подошвы ног. Как когда смотришь с высоты вниз. Даже съемки в фильмах сводят с ума.
И это какое-то невозможное количество влюбленных вокруг. Откуда они взялись? Раньше столько не было. И все они так отвратительно-пошлы в своем счастье. Ощущение, что большая часть жизни оттенилась пошлостью. И Ленка, Наташка и Олька всё узнали. Но «тебе уже всё равно. Пусть он будет счастлив. А ты себе еще лучше…». А про себя: только бы понял как ошибся… И виноватые (почему людям стыдно в таких ситуациях?) взгляды его друзей, которые не знают куда себя девать, но дружелюбно улыбаются, спрашивают дежурное о делах и стараются скорее исчезнуть. И ночные «почему» и «за что». И неловкие попытки оказаться вечером в том же ресторанчике что и он. И пусть он увидит. Ведь если увидит - поймёт. И чей-то такой же парфюм заставляет повернуть голову. Но это не тот запах. Конечно же не тот. Разве может быть хоть что-то похожее. И осторожные вопросы «ну как ты?». И все на свете так усердно делают вид "ничего не произошло", что мысли о теракте возвращаются с завидным постоянством. И снова песня. Галстук. Гадалка. Книжки - ширпотребная психология. И «не надо ко мне подходить». И «Вы мне неинтересны». И грубости. И омерзение от своих грубостей. И знакомства бездарные и никчемные. И всё надежда случайно встретиться. И снова фотографии. И слухи о «той». И, ругая себя последними словами, но – визит «по делам» в его офис. Но его нет. Он уехал. И через пару дней снова дела там же. И он там. И нужно сохранить осанку. И не вцепиться ему в плечо. И не заметить его внимательно-сострадательного взгляда, когда он читает на тебе всю твою боль, но делает вид что не разобрал букв.
-- Привет. Отлично выглядишь. Новый костюм?
-- Нет, ты просто его не помнишь. Я тебе без одежды нравилась куда больше. Вот ты и не запомнил.
Пауза.
-- Какими судьбами тут?
Показываешь папку с якобы документами. -- Нужно кое-что уточнить.
-- Понятно.
Пауза.
Ты молишь всех богов, чтобы он пригласил тебя выпить кофе. Не приглашает.
-- Ты ел? Может кофе выпьем? Я еще не обедала и даже не завтракала, как всегда.
-- Ой, я бы с удовольствием, но совершенно, веришь ли, некогда. Увидимся.
И его улыбка.
А ты думала, упало уже всё что могло?
-- Пока…
И ты опираешься о стол как от тычка в спину. Но он уже не видит.
И ты, конечно же, веришь. Некогда.
Слёзы. Книги. Гадалки. Песня. Влюбленные. «Ну, ты как?». «Можно с Вами…? Нет!» Снова слёзы. Бесконечные круги. Центробежность наоборот, всё сужается.
И так желаемая «встреча» - они тебя не видят. И «та» так похожа на тебя. Или кажется? Но твой цвет волос лучше. И вообще, ты натуральная, а она явно крашеная. И она так же проводит кончиком носа по его щеке. Он поворачивается и целует этот носик. И он так же убирает аккуратно и молча её руку изо рта, если она начинает кусать палец. Но она пьет пиво. Плебейка. А ты пьешь своё вино. Только она с ним, а ты одна. Слёзы.
…Два месяца спустя приходит осознание, что дверь нужно уже куда-то толкнуть, и, желательно, в нужную сторону. Это ведь должно прекратиться. И ты соглашаешься пойти к Ленке на День рождения, но от слов «я тебя с таким дядькой познакомлю!» ты морщишь носик и устало-укоризненно –- Лена! И Лена начинает оправдываться, мол, она тебя ведь не заставляет. Просто посмотри на него. У него есть собака, -- делает подруга выверенный ход. Собака? А какая у него собака? -– Вот у него и спросишь.
И ты нехотя готовишься. Открываешь шкаф. Галстук. Уже не плачешь почему-то. Перебираешь вешалки. Это чересчур. Это надоело. Это ужасно. Женское начало берет верх всегда. Не можешь же ты выглядеть как попало. Более того, ты должна выглядеть лучше всех. Собака… Песня. Та самая. И ты делаешь погромче. Подпеваешь. И, кажется, ты улыбаешься.
Другой оказывается неожиданно хорош. Но, конечно же, не так хорош. Но хороший запах. И наливает в бокал вина ровно столько, сколько полагается. И улыбка. Хорошая. И аккуратно-настойчив. И руки. И ты внимательно и чуть дольше, чем в последние два месяца, смотришь другому в глаза. И от ответного взгляда смущаешься, краснеешь до корней волос и опускаешь глаза. Забытое до мурашек по коже чувство.

3. Когда он так и не вернулся.
 (Когда тоже всё всем понятно)

Это как споткнуться, пробежать далеко вперед, удерживая равновесие, но всё же не упасть.

Коккер-спаниели чудные собаки. Может каплю навязчивые в своей радости. Но за их искреннее расположение можно простить всё. Они знают тебя десять лет, видят несколько раз на дню, и неизменно радуются твоей персоне так, будто вы расстались миллион лет назад. А еще они виляют не хвостом, а попой. И особенно активных даже порой заносит. Задние лапы не выдерживают амплитуды.
Ты по-прежнему рассматриваешь фотографии с ним. И не выбрасываешь галстук. И узнаешь в гуле города «ту» песню, даже если она так далеко, что кроме тебя её никто не слышит. И ходишь в ваши ресторанчики и кафе. И помнишь его запах. И по ночам еще ищешь его плечо. И по утрам делаешь кофе так, как он любит. Но ты уже принимаешь душ стоя, подставляя не плечи сгорбившись, а лицо под воду. Ты уже выбираешь платье с удовольствием. Ты больше не ездишь к гадалкам. Не читаешь масс-психологию. Теперь модные книги, чтобы быть в курсе. Ты всё ещё сравниваешь другого и его. Но тебе всё больше нравится смелый, чуть насмешливый и нежный взгляд. Взгляд который так трудно выдержать. Взгляд другого. И пока тебе не стыдно думать «как у него». А другой не требует. Другой всё понимает. И тебя это снова не пугает – увлекает. И ты уже лишь отдаленно вспоминаешь треск штукатурки.
И другой пьёт другой кофе. И у другого другая машина. И другой парфюм. Но это больше не отталкивает. И ты больше не звонишь. И не имеешь дел в его офисе. Не идешь в тот ресторан, где вдруг… Но проходя мимо всего этого, ты ещё надеешься. Но дверь ты уже толкнула. Толкнула в нужном направлении. Эта дверь должна закрыться перед его призраком. Потом ты пойдешь в ванную, сунешь пальцы под холодную воду, а другой будет утешать, поправлять выбившийся локон и дуть на тонкие пальчики. А собака другого будет поскуливая вылизывать твои соленые щеки. Но еще нужно время. Сколько? Никто не знает. Другой готов ждать. И его собака – тоже. И вы уже часто ездите куда-то вместе. И друзья другого с любопытством рассматривают и расслушивают тебя. А его друзья стали на удивление реже попадаться. Может в отпуске? И уже никто так часто не говорит о «той». И никто не спрашивает «ну, ты как?». И приятельницы не стесняются при тебе рассказывать о своем счастье. И влюбленные стали милыми и трогательными.
Но еще по ночам ты ищешь… Теперь ты помнишь два рецепта кофе. И отличаешь в толпе два аромата. И в магазинах рассматриваешь разные галстуки. Для него – по привычке. И для другого – хочется угадать. Но случайная встреча в магазине. И «та» проводит носиком. И при свете видно, что она в самом деле крашенная, а ты – натуральная. И всё еще нужно сохранить осанку. Но уже не хочется вцепиться ему в плечо. И его «привет» не ледяной душ. И ты даже улыбаешься. Удивляешься себе, но улыбаешься. И он смотрит на галстук в твоих руках. На тот, который не для него. На другой. И всё понимает. И улыбается тебе всё так же нежно. Кажется ему стало легче. И ты впервые думаешь: как хорошо, что он не был сволочью тогда. И как хорошо, что твои предохранители дотянули… И дверь, чуть скрипнув, закрывается еще на пару сантиметров. И пальцам уже не так больно. И они уходят. А ты всё же смотришь им в спину. И рассматриваешь «ту». Делаешь над собой усилие и признаешь, что она ничего. И даже спину держит. В голове ураган из кадров – нарезка счастья. Пятна кофе и вина. Но накипь, кажется, отошла. Но прошло ведь не две минуты. И провела не губкой. Чем только не оттирала/отдирала/скоблила.
И ловишь себя на том, что не смотрела фотографии уже несколько дней. Нет. Оказывается пара недель прошла. Возвращаешься к галстуку в руке. И выбираешь еще два – таких же сногсшибательных.

4. Когда ты уже и не ждешь.
 (Тоже всё понятно. Чего тут не понять.)

Это как понять, что что-то уже не болит. Вдруг осознаешь, что уже несколько часов ничего не болит.

…И вечер. И ночь. И другие руки. Но уже не сравниваешь. А падаешь. Тонешь. Тонешь в другом цвете глаз. В другом запахе. В другом. Но иногда, глядя в полнолуние, еще есть «почему» и «за что». И ты иногда перебираешь, чтобы понять. А иногда просто повторяешь «луна-луна-луна» раз сто подряд. И слова теряют свой смысл. Это игра из детства: если долго повторять одно и тоже слово, оно теряет смысл. Ты не знаешь механизма, почему так происходит. Но играешь. С удовольствием. И ты больше не делаешь по утрам кофе для… Как же его теперь называть? Теперь другой – он. А тот? «Тот». Звучит ужасно. Теперь у него даже нет названия.
И вы вместе пинаете листья в парке. Потому что осень. И тебя валяют в сугробах. Потому что зима. И Новый год. И ты загадываешь. И оно непременно сбудется. Он постарается. У него получится. И Ленка, Олька, Наташка только изредка сообщают, что видели «твоего… бывшего». Почему бывшие так долго остаются твоими? Когда у тебя для них и названия уже нет.
И новая весна. И всё забылось. И другие чашки на кухне. И новый мир. И в нем новый потолок. И ровный пол. И стены без трещин. И новые пятна от сока/кофе/вина/чая. И только иногда ты думаешь о прочности. Но думать об этом страшно. И не хочется. И ты открываешь окно, чтобы запах цветущей яблони.
И лишь когда песня. Всё еще та. Когда вслед песне нарезка из кадров. Когда мелодрамы всего человечества. Отдают ноющей болью твои пальцы. И ты понимаешь, что еще не всё. Уже хорошо. Но не до конца. А хочется совсем. Свободы.

Последняя.
(Когда вроде всё понятно. Но!)

Это как…

И однажды звонок. Ты уже давно не ждешь пару минут прежде чем открыть. Не поднимая глаз от книги щелкаешь замком.
-- Привет, малыш! – И он вовсе даже без цветов. И ему вовсе даже не неловко. И белозубость обезоруживающей улыбки. Всё как ты и представляла. Эти примирения с букетами в человеческий рост – такая пошлость. Вы оба всегда так думали.
-- Привет, карлсон… - Тоном записанным навсегда на твоей подкорке. Видимо это уже никогда не изменится.
Всё сбылось. Всё что ты хотела. Он стоит прямо перед тобой. Понимая, что ты можешь простоять так еще очень долго, а он хотел бы войти, демонстративно протискивается в узкий промежуток. Ты отходишь, и наблюдаешь как он разувается. Ощущение, что его не было не год, а пару дней – уезжал по делам. И ты лихорадочно слушаешь себя. -- Чай будешь? – Он, как всегда, спрашивает уже в процессе. Когда чай уже в двух чашках. -– Сто тридцать вторая. - Хлопает книгой он. Смотрит на название и делает многозначительное лицо. Если ты читаешь чушь, становится нестерпимо стыдно. Если что-то стоящее – гордо. Умеет он ничего не сказав, одним и тем же жестом. Он садится на стул и протягивает чашку.
-- Малыш. Ты понимаешь…
Он поправляет твой вечно непослушный локон. Тут его взгляд падает на кость из зоомагазина. –- Ты всё же завела себе собаку?! – Он улыбается так, что Верник нервно курит за кулисами.
Вспоминаешь сколько было у вас по поводу собаки разговоров. Все твои аргументы меркли перед одним-единственным его: я ни разу не пойду с ней гулять, ни в пять утра, ни в двенадцать ночи.
И ты с мычанием переходящим в рычание в который раз изображала вампира, слегка кусая его в шею, чем признавала своё поражение.
-- Я - нет. – Ты вообще не понимаешь что тебе чувствовать, и оттого говоришь чуть с вызовом. Ты смотришь на него сама не знаешь как. Ведь вот же он. И всё о чем ты плакала. И ты ждешь, что сейчас рухнет созданный за этот год новый мир. Но он стоит. И тебя это немало удивляет.
Он рассматривает кость. Потом тебя. Ты по обыкновению, когда не знаешь что делать, вздергиваешь подбородок, всем своим видом говоря «только попробуй». Видимо, ты не представляешь себе, сколько в этом жесте детскости. Он смотрит на тебя, и не может сдержать улыбки… Ты окончательно теряешься.
-- Малы-ы-ы-ы-ы-ыш… - В этом слове столько всего намешано. Такая нежность. И покровительство. И ирония. Незлая. И последней нотой шлейфа – его легкая прозрачная грусть. –- А как же я? Ведь я лучше собаки. – Ты готова разрыдаться. Но не потому что. А от переизбытка. И от полной растерянности. Смотришь на него своими слезами. И вдруг он начинает хохотать. Хватает тебя в охапку и целует в макушку. –- Малы-ы-ы-ыш. – И ты утыкаешься в такое родное навсегда плечо. И то ли плачешь, то ли смеешься. И думаешь, какое счастье, что он не был тогда сволочью. И как хорошо, что не нужно ему ничего объяснять.
Вернув тебя на табурет, садится напротив. Берет твою руку и целует пальцы. Не «так» целует. А так, что ты не чувствуешь себя неловко или обязанной. Как он всё это умеет? И ты чувствуешь, что дверь закрылась. И он остался почему-то не с той стороны, как ты думала. И пальцы прищемленные тебе целует не тот-который-теперь, как ты думала. Но всё кажется вполне естественным. И ты не успеваешь справляться с ощущениями. И нужно успеть запомнить. И нужно наблюдать. –- Ты должна познакомить меня с этой собакой! – Ты с удивлением переживаешь метаморфозу любимого, бывшего, того кому и названия нет в друга. Нет. В Друга. И в который раз благодарна ему, что он не был сволочью… И как хорошо, когда всё идет не по придуманному нами сценарию - когда мы успеваем заготовить эмоции, реакции, слова, жесты. Ведь всё пошло не так как ты думала. И это «не так» оказалось прекраснее того, что начиналось с «он еще вернется…»