Туда нам и дорога Северное сияние через колючую проволоку

СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ ЧЕРЕЗ КОЛЮЧУЮ ПРОВОЛОКУ
Перед новым 1991 годом я почти отчаялся получить сносную работу по основной специальности. В Надыме у меня было немало знакомых ребят-фотографов, не раз выручавших то пленкой, то химикатами, но чтобы самому податься в бытовики? Даже мысли не возникало. Обратил внимание на «Тюменские известия». Их собственный корреспондент в нашем городе, упоминавшийся мной Александр Швирикас уже более года болел. Поговаривали: у него вроде как «крыша поехала» и вряд ли он войдет в здравый ум. Все же мои материалы идут, в том числе и о якобы радиоактивном доме - дали. Но в той же газете появилась и пара заметок Затолочиной. Потом от Камитова узнал: стоило вчерашнему генсеку Горбачеву ликвидировать «главенствующую роль КПСС в жизни советского общества», дамочка, запаниковав, стала искать хоть какое-нибудь тепленькое местечко. Вот и рванула, было, в собкоры «ТИ».
Не повезло, в смысле сотрудничества с отражающей идеи областного совета газетой ни мне, ни Генеральше. В редакции дождались-таки выздоровления Швирикаса. А Затолочину, учитывая ее лояльность, если не сказать больше (говорил уже!) к любым властям, приголубил новый председатель Надымского городского исполнительного совета народных депутатов Владимир Гоман. Сколько раз впоследствии он сетовал на свою опрометчивость в том конкретном случае, сколько пакостей Нина Алексеевна ему подстраивала …
Я – по-прежнему не у дел. С огромным вниманием прочитал в «Комсомольской правде» программную статью Александра Солженицына «Как нам обустроить Россию». И поныне считаю: прав Александр Исаевич оказался в 90-м. Но «наверху» на творение, достойное названия судьбоносное, которое, как я считаю, поважнее его «Одного дня Ивана Денисовича», за которое Солженицын Нобелевскую премию получил будет. Но, как часто случалось в России – сделали у нас все с точностью наоборот. Сунулся со своей программой «500 дней» нынешний глава партии «Яблоко» Григорий Явлинский, так и его, по сути, послали подальше.
Горбачев Михаил Сергеевич, став президентом СССР, похоже, как руководитель страны, как политический лидер сдох окончательно. Вовсю обсуждалась проблема талонов на предметы первой необходимости, в первую очередь на питание, а у большинства на первом месте – водка. В Надыме как стояли « на горке» два вагончика, так и продолжали одним лишь своим присутствием давить на людей. Также и в буквальном – заставлять отнюдь не одних алкоголиков давиться за бутылкой. Возможность терять даже не лишний вес в давке, рискуя заиметь сломанные ребра, меня, помните, миновала. Читатель может переиначить ситуацию, как злоупотребление служебным положением, а … ничего более объяснять не буду. Кто помнит те идиотские годы, тот поймет.
Пока еще выходила газета «Гласность», появилось множество газет и газетенок вроде как демократического толка. Вот только получилось то, что мы имеем сейчас. Собака лаяла, лаяла, охрипла, ветер отнес тот лай. Все.
Опять – «куда пойти, куда податься …» В газету «Тюменские ведомостъ»? Олег Вахрушев, раздолбанивая мою «Панораму ХХ», сравнивая, вернее, ставя мне новую газету в пример, написал о ней «с симпатичным «ятем». Нет, не думал о ней. Наверное, от презрения к Вахрушеву.
Олежек после выхода второго номера «Панорамы» с его растиражированной в десяти тысячах экземплярах перепуганной физиономией, когда голодающий авиатор вырывал у него мегафон, напел мне в глаза немало дифирамбов. За глаза же, спрятавшись за подписью «редакционная коллегия» уже во второй раз скрыл свою подлость в пасквиле «Гримаса гласности».
А и х… с ним, с Вахрушевым. Своего он добился, вылез в депутаты окружного совета, став там даже председателем депутатской группы по защите гласности и социалистической законности. Переехал, оставив семью в Надыме, в Салехард, поселился в номере-люксе гостиницы «Ямал». Вновь, оставшись без надзора любящей (за что? искренне поражались многие долготерпению многострадальной женщины, преподавателя русского языка и литературы в школе №5, коми по национальности) супруги, в очередной раз кинулся в запой. Обладая, несмотря на далеко не юные годы, все еще крепкой фигурой, по словам многих видевших те представления надымчан, бегал по коридорам гостиницы с обнаженным торсом, врывался к женщинам, снимал штаны. В конце концов, в невменяемом состоянии выскочил на улицу, попал под тяжелый мотоцикл «Урал» и тяжело травмировался.
Не получается вспомнить о Вахрушев положительного. Разве только его стремление привить мне критическое отношение к новейшей истории. А так … много раз лил грязь на компартию, в которой прежде состоял и даже заявлял с различных трибун: «Ничто не заставит меня расстаться с партийным билетом!»
… Сел я за пишущую машинку и от отчаяния выдал всю правду-матку. Рассчитывал увидеть свой глас вопиющего в «Тюменских известиях», куда посылал. Но лицезреть пришлось, как только зашел с морозяки в ставший культовым для меня киоск-магазин еще пока «Союзпечати» под названием «Смена». Там старая знакомая, очень мне нравившаяся, жаль забыл имя, татарочка, уже развернула газету с моей статьей под названием «Исповедь журналиста», но … в «Тюменских ведомостъ».
Это корреспондент «ТИ» Виктор Строгальщиков рассудил, что по специфике издания мой плач в жилетку более подходит для новой газеты. Звоню ее редактору Виктору Логинову, видел его пару раз в Тюмени в Доме печати, он еще в «Тюменской правде» работал и хорошо, как позже выяснилось, знал меня не внешне, а исключительно по публикациям. Что еще надо журналисту?
Предложил себя в качестве собственного корреспондента по Надыму, а если понадобиться, то и по Ямалу. Замечу: чаще всего, говоря, «Ямал», имеют в виду не пустынный полуостров, неправильно именуемый еще и «Ямальский», а весь округ.
- Вообще-то мы на этот счет не задумывались. Фирма-то у нас частная, расходы определили заранее. Но ты, Женя, пиши, гонорарами не обидим.
- Так мне, Петрович, не гонорары, мне статус журналистский нужен!
- Что, на самом деле положение так хреново? Написал ты убедительно. Какая зарплата тебя устроит?
Тут бы мне не скромничать, ведь пруха по материалам продолжала идти, писать явно получалось все лучше. И что меня дернуло назвать цифру 300? Раз же нагрели, остановившись именно на такой зарплате в ассоциации «Народам Севера», нет же, словно загипнотизированный, вновь промямлил - «триста …»
Собираюсь на следующее утро в Тюмень. Бедному собраться – лишь подпоясаться, так, приблизительно, согласно русской поговорке?
А вот тут просто вынужден сделать необходимое отступление, скорее, перемещение на десятилетие с большим гаком вперед. Прежде, в обращении к читателю обмолвился о том, что начал в 97-м писать по заказу тогдашнего председателя думского комитета «по-северам» Владимира Гомана. И решил, вроде совсем точно, решил более никогда к тем 160 страницам машинописного текста не возвращаться.
Однако ж, просто перепечатываю нигде не опубликованное. Пусть будет все, как в 1997 году. Итак, отрывок из рукописи, несколько лет провалявшейся в столе.
«… и вот прошлый, 90-й год в «Тюменке не вышло ни одного моего материала. Дай, думаю, посмотрю в честные глаза Виктора Семеновича, узнаю, в чем причина опалы. И, как только написал заявление о приеме на работу в «Ведомостъ», оставил там трудовую книжку, поспешил с восьмого на шестой этаж огромного здания на Осипенко, 81, где кроме трех редакций расположен еще и полиграфический комбинат. (Редакций ныне гораздо больше, - авт.).
Виктор Семенович Горбачев понравился мне еще с первой встречи в феврале 84-го. Огромный мужик, лицом и фигурой немного смахивающий на актера Александра Пороховщикова, но гораздо массивнее. Общаться с шефом «Тюменки» - одна приятность. Умеет держать паузу в разговоре, умеет выслушать собеседника. Если не соглашается, порой совершенно категорически, то его оппоненту остается лишь руками развести. Убедителен. Но в недовольных, а это мнение людей, много лет проработавших с Горбачевым, остаются очень немногие, как правило, не обладающие должной мерой самокритики.
При том январском разговоре редактор «ТП» первый и единственный раз при нашем многолетнем общении чувствовал себя явно неуютно. Внимательно выслушал мои сетования, затем и претензии, перешедшие и в обиду. Напомнил Семенычу, что именно благодаря «Тюменской правде», моей статье еще в 85-м – «Забытый аэропорт» обком КПСС решил, нажал на кого надо, и кто надо выделил, наконец, средства для строительства позарез необходимого в Надыме нового здания аэровокзала, в короткий срок и построенное ЯГПС. Заикнулся я, было и про этот трест, спасенный нашими с ним общими усилиями от распада, о чем речь шла в книге.
Крякнул редактор раздосадованно, поднял, словно говоря «сдаюсь» обе руки, вытащил из недр редакторского стола-аэродрома некую бумагу и разорвал в мелкие клочки.
- Извини, Женя, виноват. Ничего не говори о твоих взаимоотношениях с Затолочиной, знаю, вот ее письмо в корзине. Знаю и о твоей голодовке. Не стану более разбираться – ты прав. Еще раз – извини. Не печатали … эх … все откладывал разобраться. Все? Пиши! Зла не держи.
С тех пор моим материалам в «Тюменской правде» открыли зеленую улицу. Но тайной остается то, почему в штат взяли не меня, а Валерия Камитова. Вскоре после начала работы в «Тюменских ведомостъ» посылал не туда, а именно в «Тюменку» гораздо более значимые материалы.
Взять хотя бы «После фанфар». В поездке по заполярному месторождению меня сопровождал в то время главный инженер, потом генеральный директор Ямбурггаздобычи Александр Ананенков (впоследствии первый заместитель председателя совета директоров Газпрома), - авт.). Он открыл мне, казалось бы, опытному, прошедшему Ямбург почти с первого колышка, журналисту, много нового о втором в мире по запасам месторождении. В первую очередь - со стороны не строителей, чьи интересы я прежде номинально представлял, а эксплуатационников.
В тот раз Александр Георгиевич, и прежде слывущий не слишком общительным собеседником, при совместной поездке по межпромысловой бетонке с заездом на УКПГ говорил скупо, метко, не отвлекаясь более ни на что. Каждое слово - о деле. Полуобернувшись со своего переднего сиденья ко мне, рассуждал о перспективах Ямбурга, фразы словно в граните вырубал. И, при его то сдержанности! выразил огромную тревогу. Отнюдь не за своих газовиков, а за строителей, услуги которых после завершения работ на Ямбурге оказались невостребованными. Именно поэтому перестал существовать долгие годы гремевший, как «лидер социалистического соревнования» в Миннефтегазстрое трест Надымгазпромстрой.
Беседа наша в хорошо утепленном «уазике» вращалась вокруг гораздо более молодого, но внесшего не менее весомый вклад в освоение Ямбурга треста Ямбургазпромстрой, построившего аэровокзал в Надыме, один из цехов Пангодинской головной компрессорной станции, боксы для пассажирского автопредприятия в Надыме, там же – торговый центр «Ямал». На тот момент никаких источников финансирования, да и вообще никакой работы для 2-тысячного треста ЯГПС не предвиделось, людям предложили увольняться.
И если после распада НГПС подавляющему большинству его работников стразу же удалось перевестись в другие надымские предприятия, ведь они были, можно сказать, коренными надымчанами, то куда подаваться вахтовикам из ЯГПС? Практически все приехали на Север по комсомольским путевкам 5-6 лет назад пусть и не за романтикой, а кто накопить денег на кооперативную тогда квартиру, кто на машину («голубая мечта» советского человека). Если с машиной иногда получалось, а таких оказалось меньшинство, то куда деваться многим сотням молодых людей? Возвращаться домой? Нередко на их месте оказывались обзаведшиеся своими семьями младшие братья и сестры. Да и зачем изгонять с Севера ценнейшие рабочие кадры? Чтобы на их место набирать новые, искать варягов, как это случилось в 87-м при строительстве межпромыслового коллектора от УКПГ-5, о чем, (припоминает читатель?) я писал в «Труде»? Проблемы, проблемы …
Обо всем я и поведал, будучи собкором другой газеты, в «Тюменской правде». Статья «После фанфар» вызвала необходимый резонанс. Как сейчас помню довольного начальника планового управления ГЯНГС Петра Шмотина, прямо на улице, на 40-градусном морозе бросившегося трясти мою руку:
- Вот она, Женя, действенность печати! Вот и дальше так защищай нас, строителей!
- В чем дело, Петр Иваныч?
- Дак, как же! Твою статью, ну, «После фанфар», обсудили на правлении Газпрома. Убедил ты в нецелесообразности расформирования ЯГПС. Вот Черномырдин (на тот момент то ли президент, то ли председатель еще даже не ОАО, а концерна Газпром, - авт.) и выделил 75 миллионов рублей. Как раз под годовую программу работ, включая переезд на Ямал. И называться трест теперь будет – Ямалгазпромстрой. Молодец!
«Ну, что сказать, ну, что сказать …» Существовала в 70-е такая песенка. Публикация та явно вызвала некоторое недовольство в редакции «Тюменских ведомостъ», а ведь после той командировки я привез и для своей газеты три материала. Работа на сторону, насколько помню, ни в одной редакции не поощрялась, как бы хорошо ты не выполнял свои обязанности у себя.»
На этом отрывок из неопубликованной книги «Четвертая власть Ямала» заканчивается для того, чтобы все же начать новый.
«… Но первой, по-настоящему интересной командировкой тогда стала отнюдь не та, ямбургская, а посещение колонии для особо опасных преступников в заполярном поселке Харп, приткнувшемся на границе Тюменской области и Республики Коми в отрогах Полярного Урала. Тот репортаж со снимками у меня назывался «Северное сияние через колючую проволоку», но в редакции изменили на «Учреждение ЯЦ 34/18» - таково «военное название» зоны. (В нынешнем Министерстве юстиции. А до 99-го все: следственные изоляторы, колонии, тюрьмы подчинялись Министерству внутренних дел. Впрочем, для зеков – как сам убедился, совершенно без разницы. - авт.)
Название Харп с ненецкого переводится как «северное сияние». У меня оно ассоциируется совсем с другим. Так и слышится: «харк, хрип … стон». Поселочек городского типа тысячи на три населения, которое работает в основном в пенитенциарных учреждениях. Несколько пятиэтажек, непременный атрибут северного тюменского пейзажа – балки. Здесь расположены сразу две колонии для особо опасных преступников. Вторая широкой публике более известна, имя ей – «тройка» (ЯЦ 3/18), где многолетним начальником полковник Ковганка, показанная по ЦТ не единожды, сам видел. В другой (уже без слова «трудовая») мне и удалось побывать в феврале 1991 года в первый раз. О следующей, через год, несколько своеобразной командировке сюда расскажу позже.
Внешне зона ничем в глаза не бросается. Расположена впритык к комбинату Ямалгазжелезобетон, в обиходе просто ЖБИ, прежде входившему в ГЯНГС, а сейчас давно дышащему на ладан. Большинство зеков тут прежде и работали. Сейчас – сомневаюсь, что палец о палец ударяют. Со стороны поселка зону окружает высоченный, метра в четыре, монолитный железобетонный же забор с непременной спиралью Бруно поверху и вышками с вертухаями. Здесь контрольно-следовой полосы нет. Она внутри. Так что случайно попавший сюда человек и внимания не обратит, возле какого учреждения оказался. Посередине забора – здание администрации с парой легковушек, магазинчик, в нем, как узнал, прибывшие на свиданку отовариваются. Ворота явно из пуленепробиваемой и противотаранной, скажем, КамАЗом, стали. Над ними лозунг «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. В.И.Ленин». Мне, глядя на прохаживающихся юнцов-охранников с автоматами другое чудится – оставь надежду, всяк сюда входящий. Отсюда, точно узнал и перепроверил: никто еще не убежал. Да и куда бежать? Вокруг пусть и невысокие именно в седловине, где Харп, но суровые горы, в которых летом случается, гибнут незадачливые редкие туристы. Зимой морозяка под 60 – вовсе не редкость. Железная дорога из Лабытнаног в Воркуту и в центр страны контролируется с особой строгостью.
Знакомство с учреждением ЯЦ 34/18 началось с моего представления начальнику майору внутренней службы Анатолию Шайманову. Не совсем русская фамилия никак не отражается на внешности – типично русский мужик лет 35 с неожиданно добрым лицом. О специфике его работы еще поговорим, но самое первое впечатление о вроде совсем неестественной в его учреждении доброте подтвердилось.
Примечательно: о своем появлении здесь я никого не предупреждал, не звонил, как обычно случается, не согласовывал с вышестоящим начальством. Свалился на начальника, словно снег на голову. Поэтому ни о какой показухе и речи быть не может. Хотя по давним давно принятым, правда, не писанным нигде законам, Шайманову, прежде чем беседовать с журналистом, надлежало бы поставить в известность тюменское руководство и испросить соответствующее разрешение. И – обязательно марафет навести. Последнее мы частенько употребляем, совершенно не задумываясь, откуда оно, выражение такое. Да отсюда. Из таких вот учреждений.
Шайманов поступил по входящей только в моду демократии, в прежнем, чисто российском ее понимании.
И вот мы беседуем в его кабинете на втором этаже. В забранное частой решеткой лучиками окно виднеется нечто, похожее отсюда на больничный комплекс среднерусского городка. Рядком выстроились четыре белоснежные четырехэтажки, дальше виднеется … неужели теплица? Точно, подтвердил Шайманов. Единственным атрибутом колонии с жесточайшим, куда строже, режимом является обилие заборов из толстых стальных прутьев, разбивающих территорию на различных размеров прямоугольники.
Вместе с Анатолием Васильевичем идем на «экскурсию». С первых шагов безотчетная тревога заставила учащенно биться сердце. Даже для того, чтобы дойти до стоящего на КПП прапорщика в окружении двух сержантов, пришлось миновать три автоматически, под неведомо чьим оком открываемые с невероятным грохотом стальные двери. Встал перед прапором, словно в чем-то виноват, отдаю ему журналистское удостоверение. К моему удивлению со своим также поступает начальник колонии. КПП отделен от нас прочной, с прутьями в палец толщиной решеткой, за ней скорее всего пуленепробиваемое мутное стекло. Для документов даже не форточка – узенькая щелочка. Первый раз в волнении выдохнул – уф-ф-ф …
Дальше опять двери, двери, уже решетчатые, между отсеками. Удивило почти полное отсутствие «на улице» осужденных. Колония особого режима тем и отличается от всех прочих – камерным содержанием. Не тюрьма, но … Лишь обслуге разрешается в строго установленное время выходить на воздух, да и то под бдительным ежесекундным надзором конвоира. Еще раз стукнула мысль – нет, не убежишь.
- На ваш выбор: предлагайте, куда пойдем, - словно радушный хозяин гостю демонстрирует свои апартаменты Шайманов. – Все корпуса одинаковые.
Примечаю, хотя и виду не показываю: а ну майор, застигнутый моим появлением врасплох, начнет втайне сигналить подчиненным, мол, соберитесь, сделайте, чтобы все в ажуре было. Вид у меня – самый корреспондентский, самое главное – кофр через плечо. Но нет, все спокойно. Никто не рванул с места. Жизнь течет своим чередом и кроме каких-то внутреннезаинтересованных взглядов одинаковых людей в количестве человек десяти, деревянными лопатами расчищающих снег, никакого внимания к своей персоне я не ощутил.
Кстати. Во всех фильмах, ТВ-программах показывают одежду подобных узников неправильно! Нет на советских осужденных особого режима пижам в узкую вертикальную черно-белую полоску. На здешних – бушлаты типа солдатских, только в горизонтальную широкую серо-черную поперечную, не в стык, полоску! На голове такая же полосатая шапка, формой похожая на «жириновку». На ногах – валенки, не хуже и не лучше, пожалуй, обычных деревенских.
- Одеты по северному варианту, - комментирует Шайманов.
В коридоре ближайшего блока-четырехэтажки нас встречает и четко рапортует начальнику старший дежурный контролер, раньше их называли надзирателями, прапорщик, отменой выправки молодой человек с резиновой дубинкой на поясе. Как объяснил майор, пистолет повседневно контролеру не положен, только демократизатор.
(Здесь я называю все предметы, все окружающее так, как воспринимал до того, как сам оказался в тюрьме, - авт.)
Перед нами открываются очередные лязгающие двери, и я попадаю в выкрашенный в серо-зеленый цвет длинный коридор с расположенными по обе стороны стальными же коричневыми дверями камер. Начальник колонии заглянул в одну, вторую через глазок, расположенный чуть выше небольшой, примерно 30 на 40 сантиметров дверцы понятно для чего – для раздачи пищи. Пахнуло съестным, перебивая уже слышанный ранее … где? Да в любом отделении милиции специфический запах тюрьмы. Вот-вот должен наступить столь долгожданный для зеков момент, они прямо перед нашим приходом вернулись на обеденный перерыв со своих рабочих мест с территории ЖБИ.
Заглядываю, как предложил мне Шайманов, в камеру. Пятеро или шестеро сидят на нижних шконках двухъярусных нар (? – авт.), курят, выжидательно поглядывая на дверь.
- Здесь у нас «нормальные» осужденные, - рассказывает мой «экскурсовод». (Кстати, Анатолий Васильевич ни разу не произнес слова «заключенный», не говоря уже о «зек»). – В общих камерах сидят исправно работающие, выполняющие все правила внутреннего распорядка. А теперь посмотрим, как живет косящий под «вора в законе». Настоящих-то, слава Богу, почти не осталось. У нас на 1200 человек – двое всего. Они категорически отказываются работать. Им это, видите ли, «не положено» по воровским «законам», «западло» считается. Чтобы они не мутили воду, не подбивали других «на кипеж», мы таких изолируем в одиночки.
Одиночная камера точно с такой же непробиваемой дверью, глазком и «кормушкой», как и остальные. Прапорщик-контролер для полноты моего впечатления, прежде изрядно повозившись со связкой ключей, дверь открыл. Дальше ставшая здесь повсеместным атрибутом мощная решетка.
В малюсеньком, меньше, чем полтора на два, наверное, если его можно так назвать помещении – неопределенного возраста, от 40 до 70-ти, сидит на намертво впечатанном в бетонный пол табуретике … человек? Или его оболочка? Шконка, словно полка в плацкартном вагоне поднята.
- Непременное условие, - вновь отзывается мой гид-комментатор, - если попробует от подъема до отбоя ее опустить – последует наказание.
Во, дела! Зек-то работает! Накинув на колени и на мини-столик, точ-в точ как в вагоне, только еще меньше, нечто подобие сетки, до нашего прихода явно манипулировал с толстыми нитями. При виде офицера, для него тот вместо царя и даже выше, моментально вскочил, поприветствовал, отрапортовал: кто, статья Уголовного кодекса (у него аж четыре!), сколько дали, и сколько осталось. Третья ходка, на этот раз 12 лет, еще девять так вот дичать помаленьку.
- Числится как «вор в законе», - Шаманов знает все, - хотя такой «почетный статус» сильные их мира ему по нашим агентурным данным не присвоили. Это наказуемо в преступной среде и очень жестоко. Во избежание худшего его и изолировали. Сидеть просто так долгие годы, согласитесь, невыносимо, вот и напросился вязать сетки для картошки. Подсказываю: не вздумайте упомянуть в своем репортаже иголку. Строжайше запрещено. Все острое, в том числе и консервы, если с дачкой придут, то без них открывают, чтобы банка в камере – ни в коем случае.
Я вскинул фотоаппарат. Противиться зек не стал, но, испросив у начальника разрешения обратиться ко мне, попросил замазать лицо и не называть фамилию. (Надо сказать, при лампочке в 25 ватт на особо светочувствительную пленку снимал я без вспышки, лицо и так неясно получилось, прошел снимок в газету без ретуши. (После выхода номера, недели через две позвонил мне из Тюмени Логинов, передал просьбу написавшего в редакцию зека о пересылке тому несколько фотографий. Что я и сделал. Проблеск человеческого? Не только у меня, вестимо. – авт.)
Увиденное, естественно, поразило. Впрочем, нормальный человек и должен тут поражаться на каждом шагу, как я, к примеру. Надо же такое натворить, чтобы тебя на долгие-долгие годы посадили в тесный закуток без дневного света с получасовой прогулкой раз в сутки, да так, чтобы больше ни одна живая душа, исключая контролеров, не видела. В углу, правда, не легендарная параша, а вполне обычный унитаз. «Удобство». Шконка застелена белой простыней, покрытой грубейшим – пощупал – суконным одеялом. На подушке в два пальца толщиной – белая же наволочка. Все прочно пристегнуто до ночи к стене. Но ведь не люди здесь почти … Вот и вид у моего знакомца как у одичалой, но вечно хотящей жрать собаки – затравленно-угоднический, был бы хвост, под себя засунул.
Скорее напугал меня вид, правда через глазок, а не через «кормушку» даже ввиду полной непредсказуемости его действий – может плюнуть, пальцем через решетку в глаз ткнуть – обитателя ШИЗО, штрафного изолятора. Здесь тюрьма в тюрьме для злостных нарушителей режима. Такому чем хуже, тем для него, по его понятиям – лучше. Этот бегает, если можно так выразиться, по своему мини-прямоугольнику без шконки, без табурета, столика. Пусто. Голый бетон. Рацион урезан до минимума. Прогулки? – а нет их вообще.
Услышав разговор за дверью, подскочил к глазку и его точно уж зверский взгляд встретился с моим. Взгляд, не знаю какого, но точно – зверя, готового к последнему смертному прыжку. Я тут же отпрянул. Да-а-а …
А вот и обед. Неужели борщ, судя по аромату? Точно. В сопровождении неизменного конвоира осужденный, один из самых дисциплинированных, катит тележку с горкой черного хлеба и двумя термосами армейского образца. Пшенная каша – понятно. А вот это ароматное варево, ну-ка … Да еще и мясо в отдельной миске! Куда я попал в одну секунду? Зек открыл крышку, вполне профессиональным жестом провернул половник и бухнул в уже стоявшую на полочке кормушки алюминиевую миску хорошую порцию борща. Во всяком случае, я столько за обедом не ем. Выкрикнул следующую фамилию, а раздача происходила возле общей камеры, и положил в следующую миску столовую, чуть-чуть правда не полную, ложку мяса. Оказывается, для так называемых диетчиков, в основном туберкулезных больных, коих тут предостаточно.
- У кого открытая форма, таких отдельно содержим. Вы запишите себе, не забудьте, - назидательно посоветовал Шайманов. – А вы попробуйте борщ, точно не отравитесь.
Признаюсь, сильно я засомневался, стоит ли хотя бы ложку отнимать у явно не от пуза наедающихся зеков. Но профессиональный интерес взял верх. Попробовал. А с учетом того, что сам с раннего утра ничего не ел, не без удовольствия проглотил еще пару ложек. Самый настоящий украинский борщ и определение наваристый ему вполне подходит. Вот так.
- Не, на жратву тут грех жаловаться, чего там, - опять таки испросив разрешения на общение со мной прокомментировал мою дегустацию зек-раздатчик Борис Кочерин. – Сам-то я в той жизни поваром был. Здесь к котлам никак нельзя, в подсобных хожу с моим четвертым разрядом. Но если вы бывали в рабочих столовках, тут не хуже, точно?
Точно. Но причин тому две, и обе весьма существенные. Во-первых, это весьма тяжелый труд на ЖБИ, во-вторых, – само расположение колонии за Полярным кругом. Разносолов здесь, понятно, нет, но в отходы каша, к примеру, летит частенько. Да и не всех так кормят. В одиночках и тем более в ШИЗО калорий получают вдвое меньше. Как потопаешь, так и полопаешь.
Идем с А.Шаймановым по территории вверенного ему учреждения дальше. Вот больница, по-местному больничка. Ласково так, так ведь очень важное для, если не жизни, так для существования здесь место. Двухэтажное белое, как и все остальное здесь здание все с тем же отдельным забором и колючкой. В прихожей встречает франтовато одетый зек. А как еще сказать про осужденного, если полосатая униформа на нем тщательно подогнана и даже стрелки на брюках наведены?
- Должность обязывает, - покосившись на отошедшего на пару метров начальника объяснил франт, - как никак дежурный по больничке. Сам врач.
В тот субботний день медперсонал из вольных отдыхал и мы с Анатолием Васильевичем ограничились весьма поверхностным осмотром. На двери каждой палаты, той же камеры с массивной дверью вместо глазка – смотровое окно с виду из небьющегося стекла, стандартная «кормушка». Разница с обычной камерой – шконки не двухъярусные. Кабинеты для приема – также с окошками. Глянул в них: на мой весьма дилетантский в медицинском отношении взгляд – вполне достойное районной больницы оборудование. Еще одно очень существенное отличие от гражданской больницы – клетки возле каждого кабинета. Привели тебя, сидельца, допустим к терапевту – очередь. Пожалуйте в клетку и непременно под замок!
- Недавно установили клетки, - это Шайманов, – после захвата заложников из медперсонала. Не в нашей, понятно, колонии.
А еще мне майор показал самую настоящую ухоженную теплицу! Не хуже тех, какие есть, к примеру, в Надыме. Так ведь там и здесь – словно две разные планеты. Чего здесь, в ЯЦ 34/18 только не растет! Пришлось полушубок скинуть, чтобы походить по оранжерее, плюс 22 - стабильная температура. Уход за почвой, за растениями получше, чем на воле. Разве что языком грядки не вылизаны. Так на воле рабочий со смены на уютный диван к телевизору, потом к жене под бочек, а здесь – в камеру. Сделаешь в теплице, что не так, в лучшем случае на железобетон пойдешь. В худшем … Потому и наливаются помидорки в моей руке, огурцы, вон, целое ведро местный агроном собрал. Из осужденных, понятно, Александром Черемухиным назвался. В его хозяйстве еще лук, капуста, свекла, укроп. Словно на дачном участке где-нибудь в Подмосковье. Сейчас он один. Помощники, всего числом пятеро, в камерах. Особый режим, нечего без дела балдеть тут. Надо полить-прополоть, приведут.
- Неужели все эти витамины для зеков?
- Вы уж совсем нас в санаторий превратить хотите? – хмурится начальник. – Нет, конечно. Сейчас семьи наши на столе регулярно видят, ближе к лету кое-что на продажу пустим.
А вот вам портрет, весьма типичный, особо опасного рецидивиста. Вызванный, отконвоированный в кабинет к Шайманову, застыл, немногим отличаясь от мумии, в дверях, промямлил нечто невразумительное. Совсем подросток, только страшно худой. Комкает в руках шапку. Пришлось мне его приглашать за стол, надо как-то говорить. Сколько лет он так не общался, если подошел на полусогнутых, едва не падая, к стулу, сел на самый краешек, склонил бритый череп с десятком шрамов. После первых слов майора, сказанных словно провинившемуся детсадовцу, совсем сгорбился. И потек бубнеж насчет претензий.
Поговорить с таким, как я не старался, нормально так и не получилось. В основном «да» или «нет». Излагаю полученную больше от начальника колонии, чем от него, Николая Афанасьева, информацию.
Начал свой путь по тюрьмам, этапам, да по зонам Коля в начале 75-го 18-летним пареньком, учащимся ПТУ во Владивостоке. С двумя подельниками, а тогда соседями по комнате в общаге молотком убил четвертого. Получил десять лет усиленного режима. Сейчас бурчит – не убивал. Кстати, и такую возможность, считает Шайманов, вполне можно допустить. Всякое случается. Но мало кто, по мнению майора, из невинно осужденных выходит на волю нормальным человеком, особенно попав за решетку подростком. Наверное, все знают о царящем в колониях, особенно детских и на общем режиме беспределе, о произволе администрации. Шрамы, в буквальном смысле разорванные рты, именно оттуда бессмертное, наверное, – пасть порву, моргала выколю, убийства … (Это уже не Шайманова, понятное дело, слова, мои мысли, читатель сам прекрасно понимает, чем навеянные.)
Коля «в мужики» не пошел сразу, успели его на предварительном следствии в СИЗО обучить, что не надо делать в нормальной жизни. Сразу от нее, нормальной, он как бегун и стартовал. До сих пор бежит, вернее плетется.
Для начала подался в «шестерки» к авторитетам, потом и сам стал им. С того самого февраля 75-го воздухом свободы не дышал ни минуты.
Вот его некоторые «этапы пути». Через год после осуждения существованием «шестерки» не выдержал – попытка побега. Поймали, застрявшего в колючке, добавили срок и перевели на строгий режим. Обо всем написано в личном деле, вот оно передо мной. На строгаче он и вовсе пошел в отрицаловку, в деле написано «стал неуправляемым». В 20 лет. Вскоре напал с заточкой, заостренным прутом арматуры, на офицера. На очередном суде признали особо опасным рецидивистом и так он впервые попал на особый режим в Магаданскую область, на знаменитую со времен ГУЛАГа Колыму.
Там Афанасьев сравнительно безбедно кантовался несколько лет, не отраженных в деле. Статус авторитета имеет в зоне очевидные преимущества. По понятиям его просто обязаны были кормить «мужики». О физической нагрузке, вернее, об отсутствии оной, сейчас говорят его неправдоподобно маленькие, какие-то паучьи ручки. Ни разу за 16 лет не поднимавшие ничего тяжелее ложки.
Потом Колю подвела начавшая сдавать психика. Не понравился ему сотоварищ – топором по шее. Где он взял столь страшное оружие, документ молчит, а сейчас бормотень Афанасьева разве что логопед разберет. Не убил, правда, тот зек инвалидом стал. Оставалось нашему «герою» сидеть с учетом добавленного прежде срока семь лет. Шел 87-й, за топор добавили два года тюрьмы плюс пять лет особого режима. В тюрьму попал в Тобольск.
В этом старинном сибирском городе, о котором он совершенно никакого понятия и по сей день не имеет кроме самого названия, Коля вышел на качественно иной, если можно так выразиться, уровень преступления. Там же, в тюрьме предстал перед судом уже как террорист, захвативший с группой таких же зверей заложников. Для побега переоделся в снятую с захваченного офицера форму. Бывают разве в наших органах такие офицеры? У Коли размер одежды примерно 40-й. Захват не получился. Подробностей в деле, понятно, никаких. Еще 15 лет дали. Пять тюрьмы, остальное – вновь особый. Что называется – на полную катушку, большего тогда не предусматривалось законодательством.
Стоп. Он же сейчас в тюрьме должен находиться, а не сидеть передо мной. Тем более, нельзя не верить характеристике, выданной (правильнее – подписанной) начальником Винницкой тюрьмы Н.Пекарчуком: «Осужденный склонен к непредсказуемым действиям, помещался в одиночную камеру, на путь исправления не стал, выказывает желание совершать новые преступления». Все предельно ясно, иного и ждать более чем странно.
Но – о чудо! В декабре 90-го, когда едва минула половина тюремного срока, тот же Н. Пекарчук подписывает представление в суд о досрочном освобождении Афанасьева из вверенного ему учреждения, то есть о переводе в колонию. Надо полагать, если здесь очень и очень жестко, то как же в тюрьме? Налицо поощрение, разве не так? Пекарчук собственноручно удостоверяет о стопроцентном (!) выполнении осужденным норм выработки (!!!). Из отрицательных черт отметил лишь «угрюмость». Ударник соцтруда, да и только.
Напрашивается вопрос об общаке, многомиллионном «банке», своеобразном фонде помощи преступникам, находящимся в заключении. Впрочем, они для нормальных людей преступники, а для бандитов и прочего отребья – братва. Не стоит и сомневаться, что в первую очередь немалые деньги и поспособствовали значительному облегчению условий содержания для отъявленного рецидивиста. Спросить бы винницкого Пекарчука …
Итак, Коля в очередной раз справил подневольное новоселье. И – сразу претензии к администрации. Вот и сейчас, с трудом лопоча, требует у начальника, чтобы ему, как прежде в тюрьме, разрешили пребывать в камере в кроссовках (?), алюминиевую кружку непременно надобно заменить на эмалированную. А вообще все ему надоели и пусть больше не вызывают, видеть никого не желает.
А.Шайманов предложил встретиться и с другими осужденными, предупредив, что таких, как Афанасьев – абсолютное большинство. Они, прежде оказавшись на зоне, или вообще не бывали на свободе, или, попробовав воли, пьянели от ее воздуха и скоро совершали новые и новые преступления. Многие особо опасные рецидивисты так и живут, словно в океане дерьма, лишь изредка пуская на поверхность, на волю, будто вонючие пузырьки редких, согласно существующим правилам, писем. Чистый воздух им противопоказан.
Поблагодарив майора, я отказался. Всего полдня, проведенных пусть во многих случаях и на чистом воздухе, но в атмосфере насилия, такой вот невольный пассаж, напрочь отбили желание видеть преступников еще и еще.
Есть среди них исключения, хомо сапиенсы, еще годящиеся для нормальной жизни? Ничтожно мало. Уже вернувшись из Харпа, побывал в Надымском городском суде, где и познакомился с трагической историей Георгия Рокина, коми по национальности из поселка Ныда, также носящего официальный статус национального. В ЯЦ 34/18 свидеться с ним не пришлось, а находиться там ему еще очень долго. Причем не за тяжкие преступления, а за их количество – семь!
Особо опасный преступник? Сами посудите из нижесказанного. Мое мнение – виновата как прежде социалистическая, так и ныне непонятно какая система. Ему, Гошке, всегда было плохо. В ранней юности, потеряв родителей, парень, не имея специальности, надзора, пропитания ради пристрастился воровать. По зонам, что твой турист проехался, да только, сами понимаете, из окна «столыпина», спецвагона для перевозки заключенных, ничего не увидишь.
Вернувшись пока в предпоследний раз, обнаружил Рокин, что оставшаяся от предков хибара восстановлению, во всяком случае, самостоятельному, не подлежит. Вот и принял в его положении единственно верное решение вновь подаваться за колючую проволоку. Но прежде решил пожить по его разумению по-человечески. Обворовал пару складов и пировал с месяц сначала в устроенном в тундре шалаше, когда похолодало, устроил берлогу под пирсом на берегу Обской губы. Стало совсем холодно, залез еще раз, уже в магазин и, пока единственный в поселке милиционер чухался, разбуженный сигнализацией, пил вино, ел все возможные там деликатесы вроде шпротов и сдался представителю власти тепленьким. Зато теперь у него крыша над головой, кормят неплохо. Так какая жизнь лучше?
Зажить пристойной, законопослушной жизнью после освобождения есть в первую очередь, как считает А.Шайманов, у немногочисленной в сравнении с основным контингентом обслуги. Самых дисциплинированных, самых работящих. К примеру, у встреченного в теплице Александра Черемухина 1949 года рождения. Немало лагерей прошел, а здесь познакомился с уходившим на свободу зеком. Тот и сумел восстановить Александру некогда напрочь утраченные сначала навыки, а потом и любовь к земле, пусть и в теплице. Результатами его работы Анатолий Васильевич очень доволен. Действительно, плохо разве, живя за Полярным кругом, иметь на своем столе свежие овощи? А для человека в положении Черемухина расположение начальника … даже трудно вообразить что. Появился у мужика интерес к делу, к жизни. А значит, есть и приличные шансы к адаптации на воле, до которой осталось то «всего» два года. Много, скажете? Так ведь из 18-ти! И еще дома ждут мать и сестры.
Как правило, у харпских сидельцев семей нет. Надо объяснять, почему? У Бориса Кочерина, разговорчивого раздатчика пищи в его 38 лет из них 19 – тюремный стаж, семья есть. Мать, жена Фая, дочь Анюта. Очень большой шанс начать новую жизнь. Уже не с нуля.
… Как-то не пришлось к слову упомянуть, что харпские зеки, с кем пришлось общаться, считают здешнюю зону лучшей. Знают получше нас с вами. Во всяком случае, на февраль 91-го. Еще одно тому подтверждение – с другой стороны колючки. Повстречал я перед самым своим отъездом отсюда в местной гостинице, так не поселковой, а при учреждении ЯЦ 34/18 специально для свиданий с родственниками созданной Тамару Тихоновну Трякину, приехавшую к бедолаге-сыну на свиданку, положенную два раза в год. Гостиница, в укор иным цивильным коммунальщикам будет сказано, очень уютная. Если не золотыми, то серебряными руками самих зеков, есть среди них мастера, вся в северном деревянном орнаменте, на полах ковровые дорожки. Удобно устроившись на мягком диване, а в номере телевизор, холодильник, есть на всех и кухня с газовыми плитами, мать, жалостливо поглядывая на свое за обе щеки уплетающее домашние вкусности великовозрастное чадо, не устает хвалить за глаза начальника колонии:
- Где только я не побывала, всю Коми-республику прокатила за непутевым, а такого, как здесь, великолепия не видывала. Даже душевая есть! Лучше, честное слово, чем дома … Спасибо вам, гражданин начальник материнское, уважили … - это она, заметив входящего Шайманова, вскочила и в пояс ему кланяется. – Сын ведь единственный. Глаза все выплакала. Может, женю еще, внуков дождусь?
- Неужели ты не видишь, Володя? Нужен ты матери, еще как нужен! Хорошо тебе сейчас? – обращаюсь к понурившему голову зеку. – Я так чисто по-человечески не могу понять: если тебе трое суток раз в полгода хорошо, неужели ты опять за старое примешься, а, Володя?
Молчит.
Вместо «посошка» на дорожку майор А.Шайманов высказывает мне свое мнение насчет положения дел в ИТУ, в исправительно-трудовых учреждениях.
- Надо нам, администрации, с осужденными сотрудничать. Я не пресловутое «стукачество» имею в виду. А начать с создания для них приемлемых условий. Скажем, для общего режима как в рабочем общежитии, где единственное ограничение – передвижение. Применять всевозможные поощрения за примерное поведение, за хорошую работу. Конечно, по мере ужесточения режима льгот должно быть меньше, но без них никак нельзя.
… Вашими устами, уважаемый мной и поныне Анатолий Васильевич Шайманов, да мед пить. Иначе: в другой стране все бы так и сделать. Было бы желание, было бы кому. В нашей России не получилось. Наоборот, стало не просто хуже, а гораздо хуже. К положению дел в тюрьмах, пусть не в зонах, но в следственных изоляторах, где пришлось мне побывать, я еще очень плотно вернусь. И все кантовавшиеся там и там скажут – в СИЗО хуже, чем в зоне. Вашему покорному слуге довелось убедиться в этом, употребив собственную шкуру. А сюда, в ЯЦ 34/18, расставшись с Харпом, казалось навсегда, совсем неожиданно для себя ровно через год я вернусь. Уже не к Шайманову. Майора после моего репортажа, присвоив внеочередное звание, резко повысят и переведут в Тюмень. И с ним мы еще встретимся.

 ИНТЕРВЬЮ И КОФЕ ОТ ОЛЕГА РОМАНЦЕВА
Да уж, «роль личности в истории» … Кто заварил кашу, которую вовек не расхлебать? Горбачев, Ельцин? А я вот не согласен. Называемый великим сам русский народ, все более деградируя, оставшись без руля и ветрил, что ему категорически противопоказано, с каким то даже удовольствием потянулся сначала за первым, но, натолкнувшись на «борьбу с пьянством и алкоголизмом» опешил и всем гуртом бросился за вторым. Тот, второй, для начала разрешил всяческие «свободы», поправ, прежде всего совесть.
Стоит ли повторять множество раз написанное, сказанное и показанное по ТВ? Но свое отношение к Ельцину, еще тех лет скажу. Клоун? Пьяный, падавший с моста в реку человек может стать руководителем огромной страны? По мне так – нет, ни в коем разе. Для десятков и десятков миллионов замурзаных талонами, уже не просто тотальным дефицитом, а острейшей нехваткой самого необходимого, Ельцин и стал светочем самых негодных именно для прежде русского, а затем и советского народа идей. Не первый раз отсекаю прибалтов с их древней настоящей культурой, с их многовековым стремлением к рачительности, к хозяйствованию без кнута и пряника.
Ну не получалось, никогда не получалось в России жить без сильной, властной руки! Даже выражение такое есть, ни к какому другому народу, наверное, более не подходящее – без царя в голове. Да посмотрите же: давно ли корейцы, малайцы, индонезийцы, практически все арабские страны, те, которые без диктаторов, пребывали, как у нас любили говорить «под гнетом колониальной зависимости», а теперь живут – с русскими не сравнить. Практически повсеместно в бывших колониях на трон возвели всяческих шейхов или других верховных правителей, так ведь правители эти, за редчайшим исключением, кроме диктаторов вроде Саддама Хуссейна, оказались сами по себе, с собственным, персональным царем в голове! Поскольку в тамошних народах такое богатство, плоть от плоти народа, нашлось.
В России – нет. Горбачев вперил свои взоры в «умный» Запад, видимо поняв, что в Советском Союзе умных голов не найти. Царь Борис и вовсе оперся на чубайсово племя, натасканное экономически в штатовских университетах. Вы думаете, я против всего этого? Отнюдь, обеими руками приветствую! И получилось бы, как получилось даже у тех же США – с освоением космоса, с овладением атомной энергией – с помощью «трофейных» немецких специалистов. Так у них одна культура возвысила другую, подняла ее еще на более высокий уровень.
У нас поднабравшееся экономических знаний … индивидуумы? да нет, личности, ведь и Чингисхан, Иван Грозный, Сталин, Гитлер – разве не личности? Сделали все, чтобы еще более низвести народ до состояния – ниже некуда. Ниже – только могила. Первые годы ельцинской «перестройки», когда я, полностью поглощенный сначала репортерством, потом настал черед сугубо личной драмы, потом трагедии, не особенно вдавался в смысл слов по настоящему умных и честных людей, предупреждающих: политика Ельцина направлена на вымирание народа. Плюс ко всему нищета на Север, в обеспечивающий газом всю Европу Надым пришла позже, чем в другие регионы страны. Но очевидные вещи, конечно же, наблюдал и оценивал. Правда, большей частью по телевизору.
Пишу и ловлю себя на мысли: насколько соскучился по Крайнему Северу, по его людям. Не я открытие сделал, сами северяне давно отметили, что у них, живущих хоть в Мурманской области, хоть на Чукотке, есть много общего. Мы, как правило, добрее к ближнему своему. Наверное, оттого, что суровость климата, то напряжение, с которым достаются большие деньги, заставляет их жить иначе, чем те же южане. Пять лет назад у меня вынужденно появилась возможность сравнивать.
Вроде ни к селу, ни к городу, но скажу: здесь у меня появилась всего одна-единственная новая женщина. Лучший надымский друг, ныне живущий в Тюмени Гена Михеев, позвонив однажды, справился на сей счет. Не поверил, спросил, не заболел ли я. Ничем таким, что позволило бы усомниться в своей мужской потенции, не болен. А специфика женская здесь, в Туапсе и окрестностях такая.
Подавляющее большинство местных жителей близки по своему облику к кавказцам, да и выходцев из Армении все больше становится. Носатость всегда если и не отталкивала меня от женщины, то чувств никаких изведывать не заставляла. Не мое, писал прежде.
Генка спрашивает насчет многочисленных приезжих. Пляжи и впрямь прежние годы были полны. Только какие пляжи и кем. Элитные, при здравницах – там свои правила, свой контингент. Городские свободны для приезжающих диким образом. Давно стало правилом, что год, а то и не один женщины копят деньги, в одиночку не едут. А здесь по их соскучившиеся без моря души полно охочих молодых и не очень мужиков. С деньгами, с машинами.
С одной такой дамой я познакомился в электричке, ей по какой-то надобности в Краснодар понадобилось, как и мне. 32 года, с отличной фигурой, врач, не глупа. С готовностью согласилась после утряски мной всех дел встретиться. Сама предложила – в кафе. Я заскучал. Пока решал свои проблемы, узнал цены. Увы, мне, увы. Так ей и сказал, предложив попить кофе. Прежде в электричке друг другу о своих проблемах рассказали, ни афишировать свою бедность, ни скрывать ее я не стал. А тут – кафе. Словом, улыбнулась моя знакомая на прощание, да и была такова.
Обидно. На кого и за что? Посмотрел дома внимательно на свою физиономию. Действительно, уголки рта несколько опустились, а так – вполне отдаю себе отчет, вполне. Так и врач в электричке, которая сразу потянулась, мой тип женщины, а, следовательно, не один десяток раз проверено, и я – ее.
Значит – жизнь такая, гадская жизнь.
На днях, словно лучик света в беспросветном почти российском царстве. Покупаю газеты в Туапсе, как обычно у симпатичной Марины возле желдорвокзала. Марина, справная крепенькая брюнетка лет 35-ти работает здесь же кассиром. Зарплата маленькая, как и всем почти денег не хватает, вот и держит рядом газетно-журнальный лоток. Когда сама вырывается торговать, когда 15-летний сын школьник, иногда муж заглядывает. Мы с Мариной коллеги по спинным болям. Однажды я невольно ойкнул, оступившись, она поинтересовалась причиной и про себя рассказала. Хороша Мариночка, я бы ей массаж сделал …
Чего это я не в ту степь? Да, спрашивает мою знакомую, как пройти на автовокзал женщина спортивного сложения. А я как раз туда иду. Глянул на открытое лицо, в широко распахнутые доброжелательные, кажется ко всему на свете глаза. Так и защемило. С женщиной, ей немногим за 30, то ли муж, то ли брат. Похож, так ведь читатель сам знает: если супруги любят друг друга, у них и внешность обоюдно словно тянется к партнеру по браку. Девочка лет 15-ти, почти как моя дочь Маша с ними, также, словно одно лицо.
- Пойдемте, покажу. А вам куда надо?
- В Хадыженск, а как лучше доехать, с час не можем узнать.
Чувствую – наши люди. Хорошие люди.
- Вы случайно не с Севера?
- Оттуда, а как вы догадались?
Милые вы мои незнакомцы! Пишу, слезы невольно на глаза навернулись. Таких, как вы там, в суровом климате много еще осталось? Хочется верить – много. Вот и любовался я те недолгие десять минут вами, получше любой губки впитывал ваши слова, жесты, быстрый рассказ о том, что в вашем Северомуйске что на БАМе все никак не могут тоннель в эксплуатацию сдать, а так жить можно.
Пять дней прошло, а я их все вспоминаю, и на сердце теплее становится.
В числе других купил у Марины неустанно рекламируемую по «Радио России» газету «Жизнь». Прежде всего по причине дешевизны, хотя в каждом номере можно и интересное почитать.
Почитал! Еще какое интересное! Ни в какие ворота называется. С месяц, как тщательно штудировал очень полезную аналитическую книгу Андрея Константинова «Бандитский Петербург» о современном состоянии преступности во второй российской столице. Обратил внимание на «перспективного» с точки зрения роста преступности бандитского авторитета Костю Могилу, собирающегося, а книга вышла в 97-м, распространять свою криминальную власть и на Москву.
И вот наравне с материалом о последних днях жизни великого русского актера Евгения Матвеева, вижу знакомое по книге Константинова лицо и аршинный заголовок «Костя Могила закрыл собой любимую». О гибели бандитского авторитета как раз в Первопрестольной. Ни тени сомнения: налицо ярчайшим образом выраженный бандитский заказ, даже настоящую фамилию авторитета написали где-то в углу, главное – показать братве, какой хороший человек был этот Костя. Со слов, правда, его подруги. Цитировать не стану, лажа бесподобная. Чего стоит одно лишь ее упоминание о том, каким ее возлюбленный, а, скорее всего содержатель, был набожным человеком, неделями постился, теряя при этом по восемь (!) килограммов. В редакции, так полагаю, все пропустили по требованию заплативших хорошие бабки бандитов. Напомню читателю, что когда я сам голодал, а не постился, потерял за десять дней всего четыре килограмма … Однако, какая наглость, сверхъестественная по моему разумению. А по вашему?
… Возвращаюсь в смутное, но еще не такое беспросветное время, в 1991 год. «Тюменские ведомостъ» всем бы для меня хороши, но очень увлекаются тем, что раньше считалось «тлетворным влиянием Запада». Рядом с нечастыми серьезными материалами, откровенная порнуха, к примеру, как лучше отсасывать конец, чем его намазывать, вареньем или кремом. Похоже, у Вити Логинова, которого в редакции с некоторых пор окружение стало звать Петровичем, он на два года младше меня, неистребимая страсть к женским задницам. Может, не у него? Тогда редактор на что? Самое главное газета идет на ура, почти каждый месяц повышая тираж и доведя его до 100 тысяч экземпляров, больше лишь у «Тюменской правды» - 115.
Так или иначе, но считаю тот, какой-то бестолковый для страны год фактического безвременья лучшим пока в своей журналистской биографии.
Хотя, как с позиции человека, крайне критически, если не сказать куда резче, настроенного против режима Ельцина, расценивать репортаж о его прибытии в Надым? После рукопожатия тогда еще президента РСФСР друзья в шутку советовали не мыть руку, мол, такой человек ее пожал.
Чушь это все. Во время первых выборов Ельцина я и вовсе не пошел голосовать. Мы тогда с Таней и Антоном в Зубцове находились – отпуск.
Помню, ЦТ организовало встречу кандидатов в президенты. Впервые увидел сидящего врастопырку Жириновского, Тулеева. Будущий президент Борис Ельцин не соизволил даже явиться! Народу, судя по результату тех выборов, такое понравилось. Мол, значит уверен. Такой нам и нужен. С моей точки зрения полнейшее им, народом, пренебрежение. Что меня и взбесило. Раз 20 набирал номер «прямой линии», да куда там … Из всех показанных в тот раз понравился один Аман Тулеев, так ведь мой голос за него – словно песчинка в ведре песка. Ну их, эти выборы!
Отдыхали меньше месяца, вернулся и с головой окунулся в работу. Тем более что в апреле случилась у меня очевидная репортерская удача. До сих пор не знаю, не читал и не слышал о коллегах, которым бы так повезло.
Судя по реакции на трехполосный репортаж «Учреждение ЯЦ 34/18», я впал в весьма большое доверие к своему шефу Петровичу Логинову. Почему бы, думаю, не слетать в Москву, не взять интервью у главного тренера «Спартака» Олега Романцева, а предстоял матч полуфинала Кубка Обладателей кубков с «Олимпиком» из Марселя. Заодно предложил Логинову сделать репортаж с военного аэродрома в Ржеве. Ясно, почему оттуда? – рядом же с Зубцовом.
Петрович дал добро и через день, оформив командировку, вылетев, как всегда утром из Надыма, поздно вечером я оказался в отчем доме. Наутро встретил в очередной раз освободившегося Вовку Борзикова, Бузу. Он как раз также собирался в Ржев встречать своего среднего брата Сережку, также освобождающегося. Факт, конечно, интересный. Сейчас двое старших лежат в могилах, третий, после убийства жены мотает срок.
Прежде ни разу в зоне не бывал, а здесь за пару месяцев второй раз. Мы с Бузой перед тем, как в колонию за Серегой идти бутылку портвейна выпили, выводящий среднего Борзикова на волю майор учуял, придрался не к нам, а к бывшему уже зеку, подумал он на радости выпил. Пришлось мне признаваться. Нехорошо, конечно. Да и выпил с Бузой зря. Дело, а аэродром важнее освобождения Сереги, прежде всего. Один из немногочисленных проколов, но вполне очевидный.
В воинскую часть поехал на следующий день. Не надо, не надо бы пить вчера портвейн … Как раз в прошлую ночь огромный почти 40-тонный истребитель-перехватчик МиГ-25 на рулежке задавил насмерть солдата из обслуги. Ждали комиссию из Москвы. О корреспонденте, какое бы издание он не представлял, и слышать не захотели.
Эх, Зубцов, Зубцов … Вернувшись из Ржева, после того, как сорвался ожидаемо интересный материал, по исконному русскому обычаю решил отметить неудачу. Да так, что собутыльникам пришлось меня даже провожать на ночной поезд на Москву. Нет-нет, сам бы дошел, так ведь как в детской песенке 60-70-х пелось – «что нам снег, что нам зной, что нам дождик проливной – когда мои друзья со мной».
В столицу на Рижский вокзал поезд прибыл без четверти семь. Внутри организма существенно штормило. Сейчас бы бутылку пива – и все нормально. В 91-м такое и в голову прийти не могло, негде взять спиртного даже пива. Еду на метро на Комсомольская, оттуда на таком знакомом по поездкам в Мытищи Ярославском вокзале сажусь в пустую электричку, народ ведь утром в обратную сторону едет. Через полчаса выхожу на станции Тарасовская, известную более среди спартаковских болельщиков как Тарасовка.
Первый попавшийся мужик махнул рукой в сторону не очень тогда, сейчас не знаю, заметного проезда между какими-то заборами – там, как объяснил, «ихняя» база. Метров 300 всего пришлось идти, прежде, чем показалось футбольное поле. Справа старенький коттеджик, за ним явно недавно построенный не в пример солидный. Шаркающая ногами по асфальтированной дорожке тетка на него и показала. Действительно, недавно заселенное, о чем сообщила пресса, здание основной базы.
Нет и восьми, явно рано еще. Но разведка не помешает. Захожу в тесноватый вестибюль, справа вроде раздевалка, из которой высовывается дед, рядом еще двое таких же. Узнав, кто я и зачем, все трое принялись, перебивая друг друга и размахивая руками орать, не говорить даже:
- Ты, мил человек, если журналистом прозываешься, знать должен: никому в день матча Олег Иваныч интервью не давал! И не даст, иди с богом, нечего ждать без толку. Ишь, чего захотел! Сегодня наши с кем играют, хоть знаешь? С мар-сель-цами! А ты – интервью … Иди, иди …
- Доброе утро! В чем дело в такую рань? – это спускается со второго этажа по неширокой лестнице, покрытой ковровой дорожкой Романцев.
- Специальный корреспондент газеты «Тюменские ведомостъ» Евгений Быстров, сам из Надыма, из Ямало-Ненецкого автономного округа. Учитывая огромный интерес к матчу с «Олимпиком», мы бы хотели, Олег Иванович, рассказать нашим читателям …
- Из Сибири значит … Это хорошо, я сам сибиряк. Вот только день у нас и в самом деле загружен до предела. За полчаса уложимся? Кофе будете?
Под молчание опешивших от такого поворота событий дедов главный ведет меня по коридору налево. Там небольшой холл с полудюжиной кожаных кресел и парой журнальных столиков.
- Вы, какой любите? Я – крепкий. Сейчас принесу.
Мне остается только кивнуть и ждать. В командировку приехал в коричневом допотопном то ли плаще, то ли пальто из чего-то искусственного, в коричневой же шляпе, из под которой заструился пот. Струйка пота потекла и между лопатками, неприятно щекоча напряженную спину. Не от волнения, от вчерашнего употребления спиртного. Через несколько минут все оттуда же, со второго этажа появляется Романцев с двумя гранеными стаканами почти черной жидкости в подстаканниках, в каких прежде в поездах чай подавали. Теперь не подают, сам иди к титану и наливай, без всяких подстаканников. Обжегся – твои проблемы.
Для начала прихлебнули и в самом деле крепчайший кофе. Главный, покосившись на меня, прямо-таки истекающего потом, предложил снять шляпу. Нет, думаю, сидеть с мокрыми волосами еще хуже. Сослался на недомогание, остался сидеть, как пришел. После взаимного сосредоточенного употребления тонизирующего напитка стало во всех смыслах полегче, как в физическом, так и в эмоциональном. Словно мы с Олегом Ивановичем знакомы прежде.
Заметив, как взмок от пота и Романцев, я не придал этому в тот момент значения, хотя симптомы оказались идентичными, если можно так выразиться, моим. У наркологов такое состояние похмельным синдромом называется. Призадумался уже через несколько лет, после того, как главный тренер «Спартака» раз за разом прекратил являться на послематчевые пресс-конференции, не являлся даже на игры команды. Объяснялось все болезнью его спины. Помилуйте, у меня тоже спина много лет болит, но, даже не имея романцевских возможностей передвижения, к примеру, персонального автомобиля, телохранителей, готовых его на руках носить, смог бы даже на метро приехать на игру.
В 2000 году, в конце января ведущий программы ОРТ «На футболе» Виктор Гусев вдоволь поиздевался во время показа пресс-конференции, посвященной Кубку Содружества над прилично пьяным главным, несущим всяческую околесицу, потным, с прилипшими ко лбу совсем поредевшими волосами. Вдобавок, у Олега Романцева оказался почти полностью прикрытым левый глаз … И прежде несколько лет регулярно показывали главного, срывающегося сразу после финального свистка с тренерской скамейки и куда-то сильно спешащего. Куда? Не на пресс-конференции, которые он не посещает 53 раза подряд и клуб выплатил за это штрафы в 530 тысяч рублей. Мне бы такие деньжищи. Или хотя бы стоимость билетов на эту сумму снизили. Уже нынче «Экспресс газета» приоткрыла тайну Романцева – пьет.
Написал три года назад в «Советский спорт», поделился своими впечатлениями. Не опубликовали, но, как представляется, в знак солидарности выслали мне пачку фотографий «Спартака».
Зачем все это пишу, ведь как прежде, так и сейчас Олег Иванович мне импонирует. И едва ли не самое главное, уделил мне, как никому другому те полчаса и даже кофе угостил, причем, дважды. А жалко, когда за водкой, или коньяком, бренди, не знаю любимого напитка тренера, пропадает специалист. Наверное, все-таки за водкой, ведь информация о том, что на чемпионат мира в Японии и Корее, который сборная России под водительством Романцева бесславно провалила, в первый же день на нашу базу доставили восемь ящиков водки, никем не опровергнута.
Собеседник Романцев, каких, поверьте мне, читатель, мало. Стоило ему почувствовать не только искренний интерес, но и кое-какие знания собеседника, завелся и пустился в рассуждения насчет перспектив тогда еще советского футбола. Отдам должное: в отличие от подавляющего большинства значимых людей, главный отнюдь не ударился в монологичность, чутко ощущал мои мысли, нередко предвосхищая вопросы. Собственно, то, в каком состоянии он, футбол, находился на тот момент, будущий дважды главный тренер сборной перспектив не видел.
Будущее показало, насколько он оказался прав. Хотя и сам приложил руку к развалу собственной команды как лидера российского футбола. В то время набрало опыт последнее поколение футболистов, добившееся успеха в конце 80-х, ставшее олимпийскими чемпионами. Вскоре почти все они разъехались по заграницам, стали там получать хорошие деньги. Возвращаясь в сборную сначала Павла Садырина, затем Бориса Игнатьева, видя начавшийся и все увеличивающийся бардак не только в стране, но и в футболе, даже устроили забастовку и во главе с капитаном команды, в 91-еще спартаковцем, а затем игроком итальянского «Интера» Игорем Шалимовым вообще отказались играть. Из того поколения доигрывают за рубежом признанные в Испании Виктор Онопко, Александр Мостовой, Валерий Карпин, опять – все бывшие игроки «Спартака». Кто за ними? Дима Сычев, из «Спартака» сбежавший сначала на Украину, потом во Францию? Все. Вот и проигрываем самой нищей, одной из самых маленьких европейских стран Албании 1:3. Позор. Кому? Всем нам.
Заслышав шум наверху, посмотрев на часы - ровно половина девятого, Олег Иванович встал, развел руками – пора. Прощаясь, поинтересовался, есть ли у меня аккредитация на матч. Я даже не понял. Как, оказывается, надобна еще аккредитация? Удостоверения мало? Вида не подал, сказал, успею взять.
- Если будут сложности, подходите к нашему автобусу в Лужниках, знаете, где останавливается? Помогу пройти.
- Удачи, Олег Иванович! Непременно – победы.
- Спасибо.
При выходе меня довольно ощутимо потолкали спешащие на утреннюю пробежку футболисты, особенно неласково притер к стенке нападающий, лучший тогда бомбардир команды Валера Шмаров.
… Дайте народу пива! Кофе на одном этапе хорошо, но пиво – куда лучше. И где его в таком огромном городе взять? Не мудрствуя, еду в самый центр еще не на Старый Арбат, еще на проспект Калинина. Сейчас в той громаде, скорее всего, какой-нибудь ночной клуб для новых русских, а в 91-м работал по госценам вполне обычный, немногим лучше разве других, пивной зал. Народу с утра немного, один за столиком. Принесли двухлитровый графин, рыбку, не нашу, северную, но ничего. Я то пивко с чувством, с расстановкой и употребил.
До матча времени еще порядочно и практически все его я потратил на поиски все того же пива. Вот время! Не зря, видимо, народ в августе того же года пошел за Ельциным. Или все-таки не пошел?
Еду на пока носящий имя основателя первого в мире социалистического государства стадион. Время есть, не спеша двигаюсь в сторону знакомого мне входа для футболистов, он же для журналистов и, как с некоторых пор называют, VIP-персон. Пока здесь кроме банды омоновцев и, похоже, по виду, моих коллег никого. Выбираю одного, одетого не в черную кожаную куртку, без берета и без кобуры и без демократизатор. Точно, журналист. Подтверждает слова Романцева – нужна аккредитация, она вчера вечером закончилась, так же, как и предматчевая пресс-конференция.
Вынув удостоверение, с кофром через плечо уверенно иду следом за группкой своих коллег.
- Документы! – рявкает невысокий, не выше 170 сантиметров, но неправдоподобно квадратный парень, почему-то в интеллигентных, с позолотой очках. – В задницу себе это засунь! Карточку давай! Аккредитацию! Нет? Пшел вон, корреспондент е …й …
Что же остается ждать прибытия автобуса из Тарасовки. Настроение сразу резко упало. Не привык я пока к такому обращению. О грубости, если не сказать зверствах недавно созданных отрядов милиции особого назначения наслышан, но угрожать журналисту за неимение у него соответствующего случаю документа! Отошел на полсотни метров в сторону, жду. Вижу, как тот сержант поднес к уху рацию, и вся группа моментально снялась, быстрым шагом удалившись куда-то вне поля видимости. Не мешкая, спешу в подъезд, поднимаюсь по лестнице. Вот и табличка «Пресс-центр», еще дальше вход, который сторожат два омоновца. Вновь делаю крайне озабоченное лицо, бросаю взгляд на часы и, не глядя на них, прохожу, наконец, внутрь.
До игры почти час. Никаких специальных мероприятий для журналистов, понятное дело, более не предвидится. Сам зал пресс-центра пуст. Рядом – бар, наполовину заполненный почти исключительно мужиками. Пьют кто чай, кто кофе. Лишь за парой столиков самые, как сейчас говорят, продвинутые с чувством видимого безразличия к окружающим посасывают пиво. В самом баре даже его, не говоря уже о спиртных напитках, нет.
Сажусь за столик рядом с двумя парнями, такое ощущение, из провинции. Ставлю кофр на свободный стул и открываю, не вынимая, одну из двух взятых с собой бутылок «Жигулевского», самого дрянного пива, какое сейчас можно встретить. А в тот год если вообще никакого, то и оно пойдет, да еще как! Под завистливые взгляды соседей по столику, и впрямь приехавших с Урала, обертываю бутылку, так, чтобы не видна была этикетка, салфеткой и, смакуя, медленно потягиваю из горлышка. Парни не вы выдерживают и уточняют, наивные, не в здешнем ли баре дают. Может тем, за двумя столиками и дали из-под стойки, но мне остается лишь пожать плечами. Не тот случай, чтобы ребят угощать.
Все, пора на трибуну. Тогда Лужники, во всяком случае, ложа прессы находились в последней стадии обветшания. Выхожу на свежий воздух, ищу место. Их не так и много, да и стадион заполнен под завязку. До грядущей реконструкции вмещающий на деревянных, полусгнивших скамьях по разным данным 102-103 тысячи человек. Наша трибуна, примерно человек … трудно сказать, может быть на полтысячу, отгорожена от прочей публики металлическим барьером, который вдобавок еще и обычные менты, не омоновцы охраняют. Вверх ведут ряда три маленьких столиков, за некоторыми из них сидят и говорят по подключенным телефонам, судя по иностранной речи, коллеги из-за рубежа. Но места здесь есть. Сажусь. Тут же, сделав брезгливую мину, нарисовался пахнущий дорогим парфюмом и вкусным спиртным вальяжный мужик с толстым, в кожаной обложке, блокнотом.
- Тут нельзя располагаться, - на чистейшем русском буркнул он, - туда вон иди.
Чисто московское хамство вперемешку со снобизмом. На несколько секунд застыл, высматривая свободные места для простых, не гонористых журналистов. И получил настолько чувствительный толчок в бок, что пришлось даже опереться на поручень. Оборачиваюсь и встречаюсь лоб в лоб с кем бы вы думали? С известнейшим и популярнейшим актером Георгием Жженовым! Наверное, такая степень опьянения, какая оказалась у мэтра советского кинематографа называется вдымину. Если бы не поддерживающая молодая особа, Жженов вряд ли вскарабкался повыше к каким-то своим и его сопровождающей хорошими знакомыми. Приглядываться я не стал, надобно самому угнездиться. Нашлось местечко рядом с теми парнями с Урала. Не высоко, не низко, вот если бы тот знакомый дядя, вставший передо мной не мешал своим выдающимся носом … Это же главный тренер сборной Аргентины Карлос Билардо. Силюсь вспомнить, как по-испански «отойди». Нет, ни единого слова не всплыло.
- Сеньор! Сеньор! – Билардо на мой возглас обернулся, Битте! Битте! – аргентинец понял и вышел с поля зрения видоискателя «Киева-17».
Об игре, проигранной «Спартаком» вчистую 0:2 чего говорить? На послематчевой конференции запомнился элегантный, с мокрыми после душа волосами Жан-Пьер Папен, один из самых знаменитых футболистов не только Франции – мира. Кого из наших можно с ним поставить? Олега Блохина, блеснувшего с «Баварией» в 75-м, лидера бомбардиров, но, увы, лишь советского футбола. Рената Дасаева, лучшего вратаря мира-88? Вот и все.
Обещал вырасти в большого мастера спартаковец Егор Титов, похоже, удовлетворенный своим положением у Романцева. В ноябре уже 98-го, прознав, что мой любимый клуб перед игрой в Лиге чемпионов с заштатным австрийским «Штурмом» тренируется в сочинской Кудепсте, я рванул туда. Была у меня тогда машина, старенький «жигуленок» 11-й модели. Ехать в Сочи по горному серпантину не рискнул, от Туапсе гораздо спокойнее добраться на электричке. С погодой не повезло, дня два шел дождь, поле какой-то спортшколы совершенно размокло и «Спартак» месил грязь в тренировочной игре с Краснодарской «Кубанью», командой второй лиги, выиграв 5:1. Заснял фрагменты на видеокамеру. Но главное, хотел, как некогда, поговорить с Романцевым.
Не получилось. Сначала сдержал выбритый до синевы, самый, что ни есть типичнейший еврей, пресс-атташе клуба Александр Львов. Вот должность - не бей лежачего. Читал все его материалы, во всех так и сквозит леность, не желание копнуть глубже. Одна позиция – «чего изволите». За нее и за нерасторопность, снобизм, видимый даже не в каждом его движении – в позе, его из команды, в конце концов, и выгнали. А в Кудепсте, позевывающий Александр Львович, выслушав мою информацию об интервью, данном мне Романцевым в 91-м … не поверил. И на просьбу свести с Олегом Ивановичем тет-а-тет молча отвернулся.
Пришлось в числе десятка коллег подойти к главному после игры. Напоминать о себе, отталкивать других не стал. Наоборот, радийщик из местных, едва не засунув микрофон в рот Романцеву, все выпытывал, как тот относится … к детско-юношескому футболу на Кубани. Придурок? У человека голова забита, как лучше в Европе выступить … Задал свой вопрос, попросив стороннего мужика снять этот момент на мою камеру, и я. Ответ оказался дежурным, не из тех, какие звучали в апреле 91-го.
В сторону интерната, где жил «Спартак», шли вместе с Егором Титовым, 22-летним плеймейкером команды, игроком, вокруг которого крутилась игра. Впрочем, ярче его, на мой взгляд, выглядел все годы пребывания в команде Илья Цымбаларь, здорово смотрелся Валера Кечинов, вовсю сверкал Андрей Тихонов. Всех их Романцев убрал задолго до вступления ребят в «пенсионный» для футболиста возраст. Стоит ли удивляться упадку команды?
Титов, грязный и потный, уныло, словно уставший жеребец стучал шипами бутсов по асфальту. Понимая, что отнимать у игрока дорогое для него время, потратил не более пяти минут на мини-интервью.
- Ваши прогнозы, Егор, на матч со «Штурмом» и далее …
- С австрийцами постараемся разделаться «малой кровью», команда проходная, впереди ждут гораздо более сильные соперники. До полуфинала точно дойдем, а там посмотрим.
- Случаем, не дооцениваете «Штурм»?
- Я, прежде всего, оцениваю игру своей команды. Причем достаточно высоко. Вы сами нас сейчас видели?
- Так то «Кубань» …
- Австрийцы, Олег Иванович знает, что говорит, немногим сильнее. 1:0, даже ничьи в гостях хватит, дома пару штук забьем – и дальше.
Самоуверенность Титова, да и, скорее всего, не его одного, не помогла «Спартаку» справиться даже со слабенькой по европейским меркам командой. Последний взлет моего любимого клуба приходится на сезон 1995-96-го годов в Лиге чемпионов, когда Романцеву удалось призвать под свои знамена лучших в то время игроков бывшего СССР, приехавших из-за границы. Шесть матчей в подгруппе – шесть побед! Затем все легионеры уехали и команда посыпалась. Все. Какие перспективы могут быть в этой стране? В том числе – в футболе.

 РУКОПОЖАТИЕ ЕЛЬЦИНА
То на редкость холодное даже для приполярного Надыма лето я квартировал, в смысле пользовался кабинетом в горкоме КПСС. Самим коммунистам городские власти оставили всего три кабинета, остальные вроде бы как ничейными стали. Прежний хулитель Владимир Ёлгин, который после моей голодовки сказал, что мое время еще не пришло, через пару лет позволил занять их прежнее помещение. Самое главное – без ограничения пользования телефоном и даже межгородом. На пару месяцев ко мне присоседился пребывавший не помню уже в каком качестве в Надымгазпроме Махмут Абдулин. Еще он полтора месяца замещал ушедшего в отпуск организатора местного радиовещания. Ходил по городу и вопрошал:
- Что Надым?
Как правило, спрашиваемый оторопело шарахался от идиотского вопроса и диктофона. Путный магнитофон, даже старенький «Репортер» Махмуту не доверили. Качество звучания в эфире – хуже некуда, но в те годы мало кому до таких тонкостей было дело. А имел в виду новоявленный радийщик то, что для интервьюируемого значит наш город. Произошел однажды со мной случай, к которому косвенно оказался причастным Абдулин.
Подкинули мне интересную информацию о похождениях бывшего бухгалтера Севертрубопроводстроя, перебежавшего после фактического распада треста в одно из хитрых частных предприятий и надувшего то ли конкурента, то ли смежника. Материал, вышедший в «Тюменской правде» был построен исключительно на материалах милицейского расследования.
Однажды в центре города догоняет меня сухощавый крепенький мужик средних лет с горящим взором, как-то странно держащий руку. С первых его злобных слов я понял – это тот самый бухгалтер, со слов моего коллеги Андрея Виноградова прославившийся умением использовать протез вместо дубинки. Потребовав остановиться, здоровой рукой полез за пазуху. Что там, кто его знает? Дабы увеличить создавшуюся между нами дистанцию, я отбежал по футбольному, боком вразножку. Тогда бухгалтер рванул из-за пазухи нечто оранжево-черное, вытянул руку в мою сторону, раздалось шипение. Газ! Прежде я о нем был только наслышан – якобы, он сразу парализует. В то время чего только действию баллончиков (диковинка!) не приписывали. Даже через неделю после одного пшика помещения дегазировали, придурки.
Ничего не ощутив, расстояние не позволяло, да и дующий от меня ветерок не дал мстителю осуществить, по его мнению, акт возмездия, я скоренько бросился к себе в кабинет, благо до горкома всего с полсотни метров. На глазах удивленного Махмута звоню 02, откликается Саша Бояринов, договариваемся встретиться на выезде со стороны милиции. Бегу. Навстречу выезжает «уазик» - «луноход». Бояринов на ходу открывает заднюю дверцу, я запрыгиваю, едем. С начала акта мщения против меня прошло не более десяти минут.
Да вот он впереди, злоумышленник в заметной яркой куртке. Водитель врубает сирену и машина, перепрыгнув через бордюр тротуара, устремляется за бухгалтером. Всегда ли нужна сирена? В том случае она напугала моего обидчика, и он припустил в сторону ближайшей стройки, скрывшись за бетонными плитами. Милиционеры бросились за ним, я – за ментами. Догнали в момент припрятывания бухгалтером баллончика под плиту. Надели наручники и повезли в милицию. Я пошел к себе, торопясь к назначенному «Тюменской правдой» времени передачи очередной информации.
Абдулин, с разгоревшимися от такого события глазами, предложил сообщить о нападении на меня, журналиста. Писать о себе? Как-то в таком случае не вполне удобно, хотя сам факт заслуживает публикации на областном, в то время, когда подобное было в редкость, даже на союзном уровне.
Сделали так. Учитывая не шибкую писучесть моего коллеги, неумение толково изложить интересный факт, написал о себе в третьем лице, а подпись поставил Махмута. Так заметка и увидела свет. В те годы наиболее интересные материалы, целиком, если невелики по объему, или же фрагментарно зачитывались по утрам в обзоре областных газет.
Потом, с восторгом хихикая, мой друг Валерий Камитов, угодивший по рассеянности в очередную передрягу, рассказал:
- Попал я в Тюмень, пора домой возвращаться, а билетов на аэроплан нет …
- Ты бы пошел на подсадку, я все время так летаю …
- Ладно тебе, Женя, я так не умею! Решил плыть на пароходе до Салехарда, а там все свои, долечу, думаю, на аэроплане. Посадили меня в Тюменском порту знакомые ребята на сухогруз, дня через два просыпаюсь в каюте от передачи Тюменского радио, сообщают о нападении на надымского журналиста. Тут как раз капитан заходит, я ему: вон, на моего друга напали. Он тут же включил радио на весь корабль. Так ты стал героем дня. И я с тобой немного.
Смеется, вернее – хихикает. Смеха я у него не слышал ни разу.
Отделался «Милый мой бухгалтер» (популярная песня тех лет в исполнении группы «Комбинация») смешным штрафом – 50 рублей и отсидкой в камере до вечера. Как мне потом объяснили в милиции, не могли подвести под него статью.
… «К нам едет ревизор!» Нет, не ревизор, а президент. Другой бы и не столь невеликий городок, как Надым, такое известие повергло бы, скорее всего, если не в шок, но заставило бы горожан поднапрячься, дабы высочайший гость почувствовал, насколько он любим, обожаем.
Ан, нет. Информация о прилете, в ходе первой поездки в ранге первого лица Российской Советской Федеративной Социалистической Республики Бориса Ельцина на уши городское руководство отнюдь не поставила. Сдается мне, что на обеспечении этого визита городской голова Владимир Гоман и обкатал свои будущие взаимоотношения с сильными мира сего. Для него, будущего члена правительства пребывание в Надыме президента РСФСР стал своеобразной репетицией, которую он успешно провел. Правда, прямиком, как это случалось с некоторыми «хозяевами» городов и весей, Гоман в Москву не попал. Как, к примеру, там оказался обаявший Ельцина бывший мэр Якутска Павел Бородин, или председатель Тюменского облисполкома Юрий Шафраник, занявший в столице министерское кресло.
Нам, журналистам, тогда впервые надлежало пройти аккредитацию. Само слово еще не использовалось: нам с Абдулиным, зашедшим в горисполком, просто выдали пропуска на перрон аэропорта, которые должен сначала завизировать полномочный представитель президента по СМИ. Не совсем уверен, но, скорее всего, им был пресс-секретарь Павел Вощанов. Лицезрели мы его всего несколько минут в гостинице «Северянка», той самой, предназначенной для приема самого Ельцина со свитой.
Так уж получилось, что журналистский начальник умудрился сильно вывихнуть ногу и отлеживался в своем номере в ожидании вечернего «туполя» на Москву. Постучавшись, мы с Махмутом сначала услышали тяжкое кряхтенье, потом тяжелое ковыль-ковыль. Хозяин номера открыл нам дверь со страдальческой миной на физиономии, под мышками костыли. Почти не глядя, расписался, и со стоном повалился на кровать. Пожелав болезному чиновнику выздоровления, мы удалились.
Для уточнения завтрашней программы я решил еще раз зайти в горисполком и там встретился со знакомым прежде молодым мужиком со светлым ежиком волос, вот только никак не мог вспомнить, кто он такой. Зав общим отделом Владимир Ёлгин, да, да, тот самый, прежний секретарь горкома партии, подчеркнуто учтиво называл молодого человека Владимир Андреевич и, казалось, стремился предугадать каждое его желание.
- Женя, ты чего не признаешь, я же Ефимов!
- Ба, Володя! Привет! К тебе не больно и подступишься, чего это ты такой важный сделался?
- Да не я важный, а должность. Я такой же, по-прежнему. А ты как здесь, все в «Ведомостях»?
Старый знакомый по «Тюменскому комсомольцу» Володя Ефимов. В прошлом – фотокорреспондент, причем, отличный фотокор, его снимки постоянно давали и центральные СМИ, один раз фото солдата с девушкой открывало даже номер популярного и доступного всем прежде журнала «Советское фото». Отмечался Володя также подтекстовками, иногда даже зарисовками. Но не похоже, чтобы к фотокору областной молодежки Елгин относился бы с таким … да почти подобострастием.
Так оно и есть. Нежданно-негаданно фотокор оказался на престижнейшей, важнейшей в тогдашней журналистике должности собственного корреспондента самой главной газеты, сменившей в таком качестве незыблемую, казалось, «Правду», «Российской газеты». Естественно, по Тюменской области. Всего-то в 28 лет. С чем можно сравнить такой взлет? Разве что со случаем, описанном Константином Симоновым в «Живых и мертвых», когда Сталин своей властью произвел героя Испании старшего лейтенанта в сразу в полковники, затем и в генералы. Но там хотя бы за успешные боевые действия.
Свою историю Володя Ефимов рассказал в нашей беседе до часу ночи в моем балке, куда, приглашенный, он с готовностью пошел ночевать. Сразу скажу: ни до, ни после я за Ефимовым, в отличие от Феди Сизова, чувства превосходства над коллегами не замечал. Более того, в светлую еще ночь на 5 августа 1991 года он, смущаясь, поведал мне следующее, с самого начала отметил, что никакой своей заслуги в случившемся не видит. Просто – слепой случай.
Оказался фотокор «Тюменского комсомольца» в Кремлевском Дворце съездов не впервые. С собой в кофре прихватил изрядную стопку как всегда отлично исполненных снимков с изображенными на них депутатами первой волны и недавно назначенными членами ельцинского кабинета министров, членами правительства, если совсем правильно. В том числе и первого министра печати, (так тогда называлась должность) Михаила Полторанина. Полагаю – вовсе не зря снимал его Володя, но на такую удачу, понятно, он надеяться никак не мог.
- В перерыве, заметив, как Полторанин на секунду остался без свиты, подошел, держа в руке снимки, поздоровался, рассказывает мой гость, - министр сразу понял, а чем дело, внимательно просмотрел фотографии, спросил, откуда я, кого представляю. Главное – пишу ли. Я честно сказал: серьезные вещи еще не писал. Тут он меня и огорошил: «А если мы тебя поставим собственным корреспондентом нашей новой, правительственной «Российской газеты» у вас в Тюмени? Я растерялся. Немного подумал: была не была … Дал согласие. И вот – первая моя командировка. Жень, ты в таких делах опытный, поможешь в случае чего?
Естественно заверил коллегу, да, наверное, слово «товарищ» уместно в необходимой помощи.
Да, через день вспомнил, а тогда, у меня в балке «за рюмкой чая», а если серьезно, то выпили мы с Володей всего полбутылки конька, вспомнили и о моей публикации в «Тюменке» - «После фанфар». Ефимов ее читал, но не думал, чтобы получился такой эффект. В ту ночь хвалить меня особенно не стал, и правильно. Сам я такой, мой жест – большой палец вверх. Для понимающего – вполне достаточно.
На следующее утро перво-наперво пошли в горисполком, узнать, не изменилась ли обстановка. Нет, все по-прежнему, самолет с президентом ожидается в 17 часов. Походили с Ефимовым по Надыму, посмотрели за приготовлениями. Ничего особенного, повторюсь, говорящего о визите первого лица республики, в перспективе государства, не говорило. Самое главное – погода. Как назло – отвратительнейшая. Не первые сутки сеет и сеет холодный дождичек, ночью и днем всего 6-8 тепла. Начало августа называется, так ведь Крайний Север!
Часы ожидания тянулись ужасно медленно. Сделать другой материал? Так ведь народу, хотя и не подающему особенно вида, не до чего. Все готовы выйти посмотреть на вчерашнего скандалиста, нынешнего президента. Если бы, как прежде, приехал к нам, скажем, председатель Верховного Совета РСФСР Виталий Воротников, если не ошибаюсь, разве пошли бы его встречать? Нет, конечно. Ограничились бы эскортом от аэропорта до гостиницы, и дело с концом. Здесь – другое. Народ захотел видеть реформатора, что он им то, северянам скажет? Все, пусть меньше, чем на «большой земле», но также устали от горбачевской «перестройки».
Вот подошел и назначенный час, точнее четыре часа пополудни, когда от горисполкома должен отъехать автобус с прессой. И чего меня за пять минут до его отправления понесло на второй этаж? А там – мой месячной давности обидчик, бухгалтер, на этот раз без газового баллончика. Рядом с приемной – прикрытая, но не запертая дверь в квартирующий в том же здании трест Надымгазпрострой. Туда меня, совершенно неожиданно и затащил мститель. Зажал протезом в угол, вокруг никого, все ушли на встречу Ельцина. Брызжет слюной, здоровой рукой шарит у себя в карманах. Бью его локтем, вырываюсь и вылетаю в коридор горисполкома, бухгалтер за мной. Там двое служащих, кричат:
- Такое важное дело, а вы драться задумали! И где!? Прекратите немедленно, иначе милицию вызовем!
Еще раз отшвырнув докучливого мужика, спешу вниз, но автобуса, «пазика»-вездехода с надписью «Заполярье» не вижу, уехал.
Хорошо, в полусотне метров милиция. Там за старшего начальник милиции общественной безопасности Алексей Беликов, настоящий Дядя Степа, но не старшина, как у Сергея Михалкова, а солдафонистый подполковник, и единственная машина-«луноход» возле подъезда.
- Выручайте, Алексей Сергеевич! Горю синим пламенем! Сразу для двух газет материалы заказаны!
- С удовольствием, но чем помочь? – подполковник весь внимание, - у нас всего одна машина на самый крайний случай, все в разгоне, сами понимаете … Берите сержанта, выходите на Полярную, он вас посадит, а там действуйте по обстановке, вы же корреспондент!
Так и сделали. Хотя с таким успехом и без сопровождающего уехал, но время, время … Сержант тут же останавливает первую попавшуюся «шестерку», объясняет водителю суть проблемы. Тот сразу мне:
- Там кроме спецмашин никого не пропускают, а если с вами, увижу я Ельцина близко?
- Да,да, поехали побыстрее.
Действительно, вся центральная улица Зверева запружена народом, посредине оставлен небольшой просвет для проезда. Многие менты знакомые, так пропускают, другим показываю пропуск на перрон, уважительно козыряют – вперед.
Зря спешил. Съехав с проезжей части и продвинувшись по пропитанному влагой песку с десяток метров, мой водитель обреченно встает. Самое для него главное – в непосредственной близости от ворот аэропорта, того самого, используемого, как теперь говорят, для VIP-персон. Дальше ему путь заказан, там собственно перрон. Прохожу и вижу картину, нисколько не напоминающую последующие, когда Ельцина, а затем Путина встречали многие сотни, если не тысячи людей непосредственно в аэропортах.
Здесь своей вишневой окраской выделяется наш, прессы, автобус. Кроме него два «уазика» и три «волги», две черных и белая. И – все! Никаких тебе «мерседесов», других иномарок, навороченных джипов с охраной. Кстати, где она, охрана? Вот новый начальник УКГБ, вот – бывший, ныне, уйдя на пенсию в 45 лет, начальник службы безопасности Надымгазпрома. Местных чекистов почти всех знаю в лицо, вот они тут и есть, человек десять всего. В «уазике» приехал председатель Тюменского облисполкома Юрий Шафранник; председатель Ямало-Ненецкого окрисполкома Лев Баяндин и Надымского горисполкома Владимир Гоман – в одной, гомановской машине. На одной «волге» приехал «генерал» от Надымгазпрома Валерий Ремизов, другая белая, недавно полученная Надымдорстроем, пришла пустая, под президента. Вот и весь народ, вся техника. За воротами остались скорая помощь и пожарная машина. Такое вот получилось окружение президента РСФСР со стороны принимающей стороны.
Сейчас трудно поверить, но и журналистской братии даже на 23-местный автобус не набралось. Тем более, со стороны Надымской студии ТВ – сразу человек, пять, от центральной прессы в гордом одиночестве заждавшийся меня Володя Ефимов. Областное радио и ТВ в одном лице представлял Володя Третьяков. Впрочем, снимал камерой его заклятый враг, хотя и числившийся в штате областного ТВ, крайне неприятная решительно для всех личность, готовая за рубль отнюдь не удавиться самому, но конкурента – с превеликим удовольствием. Даже имя его выпало из памяти, до того тошен, что вспоминать не хочется. Прежний собкор окружного «Красного Севера» Павел Четокин даже в столь выдающемся во всех отношениях случае не смог избежать общения с зеленым змием. По просьбе В.Горбачева в «Тюменскую правду» должен был дать информацию я, также, как и в свою «Тюменские ведомостъ». Присутствовало местное радио, «Рабочий Надыма» в лице Олега Вахрушева. Не густо, согласитесь, для визита высшей пробы.
Из сказанного какой можно сделать вывод по организации встречи Бориса Ельцина? Со стороны населения интерес прослеживался в основном досужий. Руководство, похоже, к новой метле только приглядывалось, объятия распростирать, явно не торопилось. Пресса же отреагировала, что называется, адекватно.
Минуло пять часов, минуло шесть, семь … Надоело ждать прямо до чертиков. Не у Ельцина ли научился впоследствии его преемник Путин постоянно опаздывать? Смеркаться вроде еще рано, однако облака настолько низко опустились, прямо сумерки наступили, и я забеспокоился насчет качества снимков, придется ставить минимальную для репортажной съемки выдержку-тридцатку с диафрагмой 4. Лучше, конечно, вообще дырку в объективе полностью открыть, но потеряю в глубине резкости.
Смотрим, заходит на посадку самолет, издали ярко светит прожекторами. Ельцин? Нет, никакого для встречающих объявления. Со сторону аэровокзала диктор несколько раз нечто пробубнила, явно не для нас. Оказывается, сел «туполь» из Москвы, прилетевшие идут как раз мимо нашего «пазика», имеющие некое отношение к прессе в виде приятелей, знакомых, заглядывают в салон, интересуются. Узнав о прилете Ельцина, многозначительно протягивают: а-а-а … И никто не попросился на свободные места. После Москвы и трехчасового перелета все спешат домой, там, видимо, дела поважнее.
Наконец-то! Со стороны чекистов с их рациями донеслось: заходит на посадку. Вновь на дальних подступах к взлетно-посадочной полосе сквозь густую пелену сеющего беспрерывно дождя прорезались сильные фары Ту-134. Всего лишь маленького, в обычном варианте 76-местного, весом всего 47 тонн самолета для местных авиалиний. Здесь у него на борту значится Ту-134Б-4. Это сейчас, прежде чем куда-либо прилететь на Ил-96М весом 280 тонн, президенту России, за несколько дней до визита посылают два, а то и три Ил-76 с охраной, другой обслугой, лимузинами, джипами. В 91-м играющий в демократию Борис Ельцин хотел, видимо, казаться подчеркнуто скромным, демократичным.
Вот «тушка» в окружении густейшего облака мириадов брызг, взвыв реверсом двигателей, подкатывает к встречающим, останавливается в нескольких десятках метров. Тут как тут подкатывает установленный на УАЗ-452, маленькой машинке такой же маленький, ощутимо шаткий трап. Пардон, господин президент, другого нет, специально для вас не завезли.
Всего через несколько минут и в синем костюме появляется Борис Ельцин. Оттеснив в сторону бортпроводницу, приветливо взмахивает рукой, поправляет сияющие серебром волосы и … скрывается в чреве самолета. В чем дело? Вскоре появляется, одетый уже в темно-синий плащ. За ним выходят двое парней лет 25-30. Блондин примерно 185 см, худощавый, но отчетливо видно - жесткий как пружина, и похожий на среднеазиата, чуть пониже первого, брюнет, естественно. Я его впоследствии в своем репортаже в «ТВ» так и назвал «советский Брюс Ли». Вот и вся охрана. Всего с борта спустилось не более десятка человек. Ожидали прилета тогдашнего председателя Совета Министров РСФСР Ивана Силаева, да не сложилось видно.
Перед трапом словно не весть откуда взявшиеся девчата из ансамбля «Хаерако сей», напоминаю читателю – «солнышко» по-ненецки. И откуда они взялись, русские наши женщины в национальных ненецких костюмах? Видимо, их автобус за забором аэропорта стоял. Самая эффектная симпатичная курносая блондинка Вера Башкина преподнесла президенту на вышитом украинском рушнике хлеб-соль. Что на рушнике хлеб-соль – понятно. Это – по-славянски. Но вот национальные ненецкие одежды с хлебом никак не стыкуются. Не знали местные жители хлеба издревле. Как и лук, картошку, прочие овощи. Не растут они здесь.
Тут же возле трапа образовалась импровизированная пресс-конференция. Бразды правления взял в свои руки Владимир Третьяков. Как-то в разговоре он признался, что является мастером спорта по борьбе. Невысокий, чуть выше 170 см. плотно сбитый, в то время сорокалетний, Третьяков сунул Ельцину микрофон, остальным оставалось лишь слушать. Я, собственно, никаких вопросов задавать и не собирался, для меня важен был общий антураж.
Дождь между тем усилился. Хорошо еще, я успел снять рослого, кто не знает – 187 сантиметров президента с достаточно близкого расстояния, и то пришлось поднимать фотоаппарат над головами. Все получилось нормально и по контрастности и, самое главное, по глубине резкости. Кадров 5-6 сделал, пока не стал мешать Вахрушев. Сообразительный, однако, Олежек. Он оказался единственным обладателем зонта. Не стану напраслину говорить, но то, что Вахрушев раскрыл зонт над Ельциным, не сказалось ли в последующей его карьере депутата окружного совета? Стоял Олег Геннадиевич с первых минут передо мной, чуть позже, освоившись, занял удобную позицию не столько для себя, сколько для Ельцина. А вначале я вполне отчетливо слышал, как мандражирует Вахрушев, как мелко-мелко стучат его зубы. Потом пошел монотонный бубнеж Третьякова. Ну, не радийный у него голос! Глуховатый, знание материала чаще всего гуляло, не хватало его, знания. Но – для чего? Если впоследствии Бориса Ельцина все чаще обвиняли в популизме, незнании основ предмета (то бишь руководства страной), то зачем заштатному корреспонденту областного ТВ надобно вникать в тонкости дела? Вопрос – ответ, вопрос – ответ. По большому счету и спрашивать незачем, все извесно заранее. Все сказано на самых разных уровнях. Они, нынешние корреспонденты центральных СМИ, за редчайшим исключением, до сих пор или не могут, или не хотят вникать, пытаться зрить в корень. Не знают, одним словом, не имеют собственного «я», а лишь глядят в рот интервьюируемому.
Стоять за спинами, налицезревшись первого лица большей части еще существовавшего государства, я стал искать нечто поинтереснее. Вот стоит явно экипаж. От основной группы метрах в двадцати, скучает. Подхожу, представляюсь. Им, собственно, все равно, кто я и откуда. Раз допущен сюда, значит, есть основание, разговаривают. Жаль, времени мало получилось, минут десять всего, пока Третьяков Ельцина заслушивал, да записывал. В тот раз одной необычности я особого внимания не уделил, вспомнил, лишь воссоздав в памяти картинку: а ведь никто кроме меня появление президента даже не фотографировал. Да, снимал оператор Тюменского ТВ, оператор Надымского муниципального ТВ. Но ни разу не сверкнула вспышка ефимовского «Никона». Так что мои кадры оказались своего рода эксклюзивными, что ли.
А командир экипажа Ту-134Б-4, жаль, не успел записать его данные, поведал следующее.
Самолету этому уже 12 лет; единственный, специально отработанный для вторых лиц государства экземпляр. Прежде на нем, кстати, в Надым прилетал, бывший председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, В самолете, со слов командира, три салона, а не два, как в обычной «тушке», и всего человек на 25 вместимостью. В главном – диван, средства связи, а так – ничего особенного. Кто разбирается, хотя бы немножко, в авиации, поймут: самолет такого класса, пусть даже и VIP-класса, (без тавтологии никак не обойтись …) с полетной дальностью до 3 тысяч километров сложно тогда было доработать по высшим меркам мировых стандартов для высших персон государства. Я вообще-то подозреваю некую убогость, даже внешнюю, Ту-134Б-4 в крайней не привередливости его основного в течение нескольких лет пассажира – Косыгина А.Н. Когда он останавливался в Надыме в «Теремке», обслуга поражалась, насколько Алексей Николаевич аскетичен. О Суслове, главном идеологе партии вообще легенды ходили, но то, что Косыгин был крайне непритязателен - точно.
А здесь, на перроне аэропорта Надым – что? Да все. Минут через 15 после схождения Бориса Ельцина на землю тогда еще стопроцентно Тюменской области, а Ямало-Ненецкий автономный округ как субъект Федерации вычленился позднее, все сели по машинам. Мы, пишуще-снимающе-записывающее, понятно – в свой «пазик»-«Заполярье». Ельцин с Шафраником – в белую «волгу» от Надымдорстроя, более никого подобных машин не было. С одним существенным отличием: вместо нашего, надымского шофера дяди Васи за руль сел невидный такой мужичок лет сорока, спустившийся с трапа последним.
Едва выехали за ворота – на те вам, пожалуйста – без хлеба-соли, и даже не надымчане, но тысячи две-три в основном баб и ребятишек точно пришли. Из примыкающего к аэропорту поселка того же Надымдорстроя и Надымского объединенного авиаотряда. Все живут (жили тогда и доживают в XXI веке) в балках или совершенно скособоченных «бамовских» деревянных двухэтажках. Они, в надежде услышать от президента РСФСР гарантий на будущее, совершенно несанкционированно окружили кортеж и начали галдеть.
Не мешкая, Борис Николаевич бойко выскочил из «волги», в то время он не столько пил, сколько занимался теннисом, многое еще было впереди, и президент находился в неплохой физической форме. Волею отнюдь не судеб, а толпы прижавшей меня аккурат к первому лицу. Но – не особенно прижала. Поражаться пришлось ельцинским телохранителям: всего ведь двое, а как сумели держать дистанцию между негодующими от фиговатости бытия женщинами и самим. Уж на что меня толпа постаралась притиснуть к Борису Николаевичу, даже фотоаппарат пришлось над головой держать, а расстояние до президента те два парня держали, никто до синего президентского плаща не коснулся. Не однажды за тот десяток минут пришлось ощутить твердокаменность мускулов блондина. И ведь оба парня отнюдь не рыкали на народ, вообще ни звука не издали. Правда, улыбаться не улыбались, своей невозмутимостью, казалось, символизировали мощь … так и хотелось бы написать «будущего российского государства». Увы …
- Уважаемые северяне! – без микрофона кричал Ельцин, - я к вам приехал как символ свободы, по которой вы все соскучились! Я успел увидеть, как плохо, недостойно вы живете! Вы – люди, которым страна обязана своим богатством, но сами вы – нищие. Отныне, это обещаю вам я – президент РСФСР, вы все будете жить лучше, чем в каких-то пресловутых Эмиратах! Но для этого надо сделать очень и очень многое. Вы доверяете мне – я верю и надеюсь на вас. В первую очередь я думаю: а зачем такая большая Тюменская область и почему вы здесь, в Ямало-Ненецком округе (без слова «автономный», точно так и сказал, - авт.) обеспечиваете юг Тюменской области. Живите своей головой. Надо вам суверенитет – берите столько, сколько захотите!
Как я, стоящий в полуметре от Ельцина, все это воспринимал? Аура, бешеная его энергия ощущалась. Как репортер, улавливал каждый жест лидера будущего, им же располовиненного государства, каждое его слово. Вникать – не вникал, наслышался подобного и раньше по ТВ. Но ощущал возле себя людей, замерших от самого вроде бы единения с … самим! Подобное же ощущение у меня возникло спустя пять лет, в дни предвыборной кампании Ельцина в 96-м. Вроде знаешь: чушь говорит, а в подсознании словно бьет, пульсирует мысль за него. Потом, просматривая свои специально сделанные записи на видеомагнитофоне, тщетно ловил пресловутый, а, может, и нет 25-й кадр, якобы не видимый при нормальном просмотре программ ТВ, но проявляющийся при замедленной съемке. Кадр, который вдалбливает в твою башку нужное хозяевам этого самого кадра. Нет, просмотрел муторно, затратив не один час далеко не лишнего своего времени, но ничего «такого», никаких особенностей не заметил. Внедрение ельцинской исключительности прошло без помощи хитроумных электронных технологий. Но ведь чем-то он взял народ, как когда-то Ленин, повел за собой. Вопрос – куда. Его я задавал в 91-м, но как много понадобилось времени, чтобы разобраться, кто он такой, Борис Ельцин и все его сподвижники. Мне, во всяком случае. А в тот раз, после того, как голосовать за Ельцина я не пошел, его масштабность все же давила. Стоит тут, понимашь, совсем рядом, и убеждает, убеждает …
Все. Расселись по машинам, а заметил я того водилу на «шестерке», который меня до аэропорта подбросил, он при выезде на трассу даже наш «пазик» умудрился обогнать! Надо думать, вовек мужик того счастья не забудет. А наш-то, наш-то шофер, избалованный прежде вниманием гаишников, ведь автобус считается вроде как представительским, для встреч и проводов важных лиц, стушевался и, затертый нахально вклинившимися за VIP-персонами частниками, вообще оказался в хвосте кавалькады.
Представить такое через пару месяцев - вообще невозможно: чтобы в президентском кортеже ехал кто попало? Так ехали же! На повороте с Ленинградского проспекта в сторону трех гостиниц, а «Северянка», где предстояло остановиться Ельцину, находится сразу за «Теремком», в конце будет «Янтарная», президент еще раз вышел из машины. Народу собралось тысяч десять. В нескольких десятках метров – вторая по счету «китайская стена», длиннющая, с квартал девятиэтажка. Вот времена! Сейчас бы, скорее всего, президент вообще здесь не поехал, ну, а если больше негде, везде сидели бы снайперы, а сам дом очистили бы, наверное, от всех хоть мало-мальски подозрительных личностей. Тогда ничегошеньки не сделали. Поимей некто желание ликвидировать Бориса Ельцина – да запросто!
Нам, журналистам, оказавшимся далеко от первого лица, даже ничего не слышно было, ведь никаким усилителем, вроде мегафона Ельцин не пользовался. Позже поспрашивал, о чем он говорил. Да слово в слово, что и в аэропорту. Обещал, обещал …
Вот и все на первый день. Спешим с Ефимовым писать репортажи, он в горисполком, я – к себе в горком. Правда, Володя не особенно торопился, у него в запасе еще оставалось около двух часов, учитывая разницу во времени с Москвой, а меня подстегивал, не давая медлить ни минуты, звонок из «Тюменской правды». Возле фирменного магазина «Посуда» на углу Комсомольской и Зверева, замечаю, как из заполненной водой траншеи выбирается пьяный человек. Узнаю в нем … Пашу Четокина, собственного корреспондента «Красного Севера». Здесь уместно определение «без комментариев».
Заскакиваю к себе и быстро-быстро стучу на машинке репортаж, о его объеме договорились с В.Горбачевым заранее, не более 150 строк, это почти половина книжной страницы. Немного, так ведь на первую полосу идет, причем в самый-самый последний момент, долго принимать, потом вычитывать времени нет совершенно. Только поставил точку, даже еще не вытащил последний из трех листов из каретки, - звонок. Тюмень на проводе. Передаю. Тот номер «Тюменки», изрядно поистрепавшийся, цел в моем архиве. В отличие от многих других, с моей точки зрения гораздо более важных. Как, к примеру, исчез номер с репортажем уже на целую страницу в «Тюменских ведомостъ», причем со снимками. Заголовок в моей редакции изменили. Не помню, как было у меня, а Логинов поставил «А ничего президент, поглянулся».
Ага, что было дальше. Дальше иду, памятуя о неопытности Ефимова с целью ему помочь в горисполком. Вот и он, Володя, сидит в чьем-то отведенном специально для него кабинете, корпит, мусоля кончик шариковой ручки.
- Жень, как лучше …
Да … уровень все ж таки повыше, чем у меня, начавшего в 73-м в «Ленинском пути» в Зубцове, но на центральную газету явно не тянет. Впереди чуть менее часа, – уйма времени, строк от Ефимова ждут примерно, как и от меня в «Тюменской правде». Подсаживаюсь и, чтобы вы, читатель, сделал на моем месте? Ах, да, вы же не журналист. Я сделал следующее: постарался, чтобы Володя как можно меньше нервничал и отнюдь за него писать не стал, разве пару-тройку раз поправил своей рукой. Главное: не волнуйся, говорю, успеем, времени – уйма. Так и получилось. Естественно, если бы Ефимов оказался на предмет написания репортажа совсем тупым, отодвинул бы его в сторону и сделал, как надо. Отнюдь, время показало, насколько будущий собкор, не собкор даже, а заведующий корреспондентским пунктом самой значимой на сегодняшний день для меня «Новой газете» оказался на своем месте. И какая разница, в 18 лет он начал серьезно писать в газету, как я, или в 28?
Все получилось. У Ефимова и у меня. Обрадованный мой гость при мне передал текст в Москву и, посмотрев на часы, даже подпрыгнул от радости – вроде успевает на последний рейс на Тюмень. Нет, не успел. Идти ко мне, правда, все же не захотел, уж не знаю, почему. Не объяснил, поблагодарив за приют и угощение, надеюсь, что от жены, повара-профессионала, достаточно вкусное. Отправился в заранее забронированный для него номер, но не в «Северянку», которую целиком выделили «под Ельцина», а в «Янтарную». Наверное, стал больше Ефимов приобщаться к журналистской деятельности. Отмечу – не фотокорреспондентской, там у него опыт достаточно большой. Есть разница, и существенная даже в том, что ты, фотокор, отснял сегодня и, в принципе, спи спокойно. Но когда у тебя в башке крутятся-вращаются варианты не только сегодняшнего материала, но и будущих (на основе сегодняшнего) лучше, если есть возможность, побыть одному.
На следующее утро встретились в аэропорту. Для журналистов – никакой информации, кроме разве той, что президент собирается на вертолете совершить облет газового месторождения Медвежье. Нам, пишуще-снимающей братии – никаких предложений. Действуйте. Мол, как знаете. Потому и добрался я до аэропорта на обычном рейсовом автобусе, но не за 20 копеек, как в начале 84-го, а за 50. Инфляция под водительством тогдашнего председателя Совета Министров СССР Валентина Павлова начала свой сначала медленный, не бег даже, но – поползновение.
Никакой тебе сегодня толпы на улицах, гаишники шмыгают взад вперед, да милиционеры от патрульно-постовой службы, от ведомства гренадера подполковника Алексея Белкина чаще, чем обычно на глаза попадаются. В аэропорту также почти ничего особенного, во всяком случае. В самом здании аэропорта и вообще затишье. Во, думаю, попал! Где же Ельцин? Тороплюсь к VIP-овскому входу. Здесь всего-навсего с полдюжины машин. Слышно, как из-за высокого забора, раскручивают винты тройка Ми-8, а вот и Володя Ефимов в сопровождении виденной вчера совершенно репортерского вида дамы лет под 40. Как и вчера, она обвешана фотоаппаратами.
- Знакомься, Женя – Барбара. Сопровождает президента, и уже не первый раз. Написала о нем книгу, заканчивает вторую, да вот места не нашлось в вертолете. Переживает.
- Женья? Здравствуйте, Барбара. Мне очьень-очьень плехо. Он же обещал, ваш презьидент. Как так? Пьишу кньигу, а он оставил мьенья тут?
- Барбара, вы же в Советском Союзе, - подключается Ефимов, - у каждого из нас что-то получается, а что-то – нет.
- Да,да, Женья, Володья мне сказал про вас … Вы – мильионьер, да?
- Извините, Барбара, вы о чем?
- Как? Это ведь правда, что вы спасли много-много очень хороших … как? строитель, да? Мьенья Володья успокоил, про вас рассказал. Вы же сейчас мильионьер, так?
- Барбара, если вы имеете в виду ту статью, благодаря которой … Так я за нее получил гонорар, 40, кажется, рублей. Четыре бутылки водки.
- Как? У вас такой хороший президент … Везде, весь мир вам должен платить три процента! Сколько всего там вы получили для тех людей? Володья сказал 75 мильона и еще много тысяч, да? Весь мир платит такому человек самое малое – три процента, обычно много больше, пять, десять процент. Сорок рублей?
Эх, Барбара, Барбара … наверное, очень умный в вашем нормальном мире, но бесконечно наивный в мире нашем человек. От нее (куда делся ее адрес в США, даже фамилия?) я впервые и узнал, что такое вообще возможно: поощрять человека, принесшего прибыль, доход, не знаю, как там в цивилизованном обществе именно таким образом, перечисляя, быть может, отдавая в конверте, покупая подарок … не знаю, не получал, окромя тех 40 рублей ничего.
А миллион рублей в середине 91-го в Надыме – это стоимость 100-квартирного пятиэтажного дома. Напомню: я тогда с семьей жил по-прежнему в балке, мог купить, условно, с учетом того, что в таких домах квартиры разные, примерно 300 квартир, по площади аналогичных моему балку. И вместо них – четыре бутылки водки … Как вам, читатель, хорошо заживется после такой, пусть даже всего-навсего информации?
Раздосадованная, и лишь, похоже, отчасти успокоенная Ефимовым Барбара не стала даже ждать возвращения Ельцина из полета, взяла одну из ожидавших визитеров машин и уехала к себе в «Северянку». Также решил, спустя некоторое время, поступить и я. Уехал, правда, все на том же рейсовом автобусе. Предварительно узнал в ПАНХе ожидаемое прибытие Ельцина и К. Володя в одиночестве остался куковать в ожидании президента. Никого более из журналистской братии в аэропорту не наблюдалось. Словно не президент в Надыме объявился, а какой-нибудь очередной министр.
Успел я побывать дома, пообедать. Не спеша, хотя такое, за исключением редких в жизни прогулок, мне вовсе не свойственно, притопал к «Северянке». Увидел тут словно невесть откуда взявшийся представительский «пазик» - «Заполярье», откуда знакомый голос предложил зайти. Ба! Да там бывший уже на тот момент начальник Главямбурнефтегазстроя Игорь Шаповалов, ныне вроде как соучредитель Главсибкомбанка, а с ним … никогда бы даже представить не мог – Федя Сизый, четыре с половиной года назад им, Шаповаловым, под зад изгнанный, выливший не ушат, ведро грязи на лауреата Ленинской премии. Потрафило, что ли, Игорю Александровичу должность Федора – собственный корреспондент «Комсомольской правды»? А тому, по извечному русскому принципу: хоть ссы в глаза, все божья роса? Сидят, словно те голубки, воркуют за жизнь, ждут появления президента РСФСР.
Вот и он, все в той же белой «волге», в сопровождении двух черных, все, более никого в сопровождении. Возле «Северянки» пожарная и машина скорой помощи, человек двадцать зевак собралось.
Ни на кого особенно не глядя, Ельцин едва ли не под руку с Шафраником поторопился на заключительный обед. За ними все те же, встречавшие намедни в аэропорту. Повздыхав в автобусе, направился в числе последних в гостиницу и Шаповалов. Федя Сизый остался в салоне, вообще носа не высунул. Зачем прилетел собкор «Комсомолки»? Как двумя годами прежде на Ямбург, также с большим опозданием. Сейчас хоть не пьяный.
Общаться с ним я не стал, подошел к высовывающемуся из белой «волги» водителю.
- Вы, извините, личный водитель президента?
- Не совсем так. Насколько мне известно, у Ельцина такового нет пока. Меня просто к нему прикрепили.
- Что, не доверяете нашему шоферу, у него все-таки первый класс ?…
- Да почему кто-то там не доверяет? Служба такая.
- А где вы служите и в качестве кого?
- В КГБ. Звание – майор.
Вопросы есть? У меня – нет. А более и спрашивать некому. За исключением засевшего в «Заполярье» Сизого, я тут в единственном числе от журналистской братии. Даже пообщаться не с кем. Разве с медиками? И здесь ничего интересного, обычная бригада скорой помощи, никого специально по случаю приезда президента не назначали. То же – с пожарными.
Спустя час с небольшим на крыльцо, подъездом вход в «Северянку» трудно назвать, вышел сначала Шаповалов. Чуть позже я узнал: Игоря Александровича в столовую почему-то не пригласили, он, дабы поддержать марку сильного мира сего, по собственной инициативе присоседился в хвост свиты, а время обеда пережидал, как бедный родственник, в коридоре. Нехорошо, конечно, так поступать с лауреатом самой престижной в еще пока Советском Союзе премии.
Вот и Ельцин. Жмет всем окружающим руки, благодарит за теплый прием. Пьян? Не заметно. Подходит с Шафраником к машине, я их снимаю, это замечает кто-то из провожающих и просит Бориса Николаевича сфотографироваться вместе со всеми. Тот – запросто. Я становлюсь так получилось, рядом с президентом. Фотографирует парнишка лет немногим за 20 из пресс-центра Надымгазпрома. И очень он внешне несерьезный. Щелк, щелк … Тут не выдерживает бывший мой начальник. Из первого ряда он, еле высовываясь из-за плеча Ельцина - ко мне:
- Женя, у тебя опыта побольше – подстрахуй паренька, фотографии ведь для истории, вдруг у него что не так.
Покидаю свое «историческое место» рядом с президентом РСФСР, человеком, которого я лично для зачисляю в злодеи, вынимаю из кофра свой скромный, в отличие от «Никона» парнишки, «Зенит». Прошу смотреть, как обычно на меня, предлагаю слушать счет и – на счет «три снимаю». Все, как обычно. Никто не моргал, у всех рожи, как рожи. В тот же вечер проявил – получилось. Без знака восклицания. А вы как думали?
А у парня от Надымгазпрома – увы. То есть вообще ни-че-го.
Мне чего обидно? Во-первых, самого меня на собственных снимках по понятной причине не оказалось, во-вторых, сделав по заказам надымчан, - калым, по полтиннику за снимок 13Х18, не одну сотню фотографий, себе не оставил ни единой. А потом, как и многое - исчезли негативы.
Хочешь – верь, не хочешь – не надо. Во многих семьях надымчан хранятся те снимки. У многих, но не у меня.
Вот и конец визиту. Попрощавшийся со всеми, Ельцин перед окончательной посадкой в белую «волгу» ищет глазами меня. В знакомой затем всем позе протягивает руку:
- Спасибо!
- Спасибо Вам, Борис Николаевич, за добрые слова, за надежду. Лучше будем жить, да?
- Какой вопрос? Я - президент и за свои слова отвечаю …
Все распехались по транспортным средствам, тронулись. Я решил в аэропорт не ехать, поспрашивать обслугу из местных, что ел-пил президент РСФСР. С готовностью ответил парень по имени Николай Гоголь, давний мой малознакомый в должности бармена ресторана «65 параллель». К знаменитому русскому писателю абсолютно никакого отношения не имеющий, родом из Львова:
- Скромненько так покормили президента. У меня как раз меню сегодняшнего обеда есть, принести?
Принес. И впрямь, ничего такого. Сам Борис Николаевич приналег на сборную из щокура, муксуна и нельмы уху, аж еще попросил налить, в смысле подлить - ему до стоящего на столе судка далековато было тянуться. К закуске не притронулся, а вот шашлык из осетрины вкусил с превеликим удовольствием. Спиртное? Все за столом смотрели, понятное дело, в рот президенту, а коли он лишь едва пригубил маленькую рюмочку водки, никто за столом более не осмелился, больше на кофе налегали в качестве десерта с пирожными, да чай пили с расстегаями из теши (нежного брюшка) нельмы от ОРСа-1.
- Правда, когда президент уже скрылся за дверями, трое наших вернулись к столу и набухали прямо в стаканы для минералки водяры, - смеется Гоголь, - шарахнули, не закусывая и – догонять.
Да, после завершения визита Бориса Ельцина в Западную Сибирь, а после Надыма он полетел сначала в Сургут, затем в Тюмень, резко пошел в гору простой советский бармен Гоголь Николай Васильевич, ставший олигархом местного значения. Открывавший вскоре двери едва ли не ногой к тем, кто даже в бар-то, где он недавно коктейли сочинял, считал ниже своего достоинства посещать. Став, словно по мановению волшебной палочки, хозяином целой сети магазинов. В том числе супермаркетов, с большими буквами над ними «НИГО». То бишь Николай Гоголь. И откуда все берется?

 «ТОГДА МЫ «ПРОКОЛЕМ» ПРАПОРЩИКА …»
… Сетую, вновь ругаю себя за то, что почти месяц не садился за компьютер. Такое дорогое время утекает, словно песок сквозь пальцы. А начало этой главы? Так назывался мой репортаж, опубликованный 20.02.92. в газете «Наше время». О нем, о ситуации, сложившейся за последние годы в наших правоохранительных органах и пойдет речь. Несколько позже. Но пока – о дне сегодняшнем. И не о милиции вовсе. Но – о таком разном отношении людей к здоровью, а то и к жизни человека. В данном случае – вашего покорного слуги.
Главное – надо же было мне так учудить! Материал, отправленный сразу в несколько СМИ, я так и назвал «Спасайте вашу попу!»
Получилось вот что. 22 июня не только день начала войны, но и день рождения моей недавно обретенной дочери Маши. Двойная тоска одолела, вот и набухался сначала водки, а потом попросил жену еще и вина принести. Зачем, спрашивается, ведь преотлично же знал, как пагубно на дурной башке может сказаться такое вот смешивание.
Она, голова-два-уха, и заболела самым диким образом. Обычно в домашней аптечке анальгин в ампулах, а тут не оказалось.
- Только какой-то хлористый кальций, - сказала, порывшись в медикаментах супруга.
- Коли!
- Так здесь написано «для внутривенного введения» …
- А-а-а … Хуже не станет. Голова прямо раскалывается …
Вот Татьяна и ввела мне в левую ягодицу сразу пять кубиков вещества. Причем, с дикой болью. Такой же, как и головная. Зубами аж заскрипел, но потом забылся в наступившем жАре. Через некоторое время очнулся от страшной рвоты. Голова продолжает болеть. Сказал жене, чтобы еще два укола сделала. Она и послушалась. После чего я явно сознание потерял. Очнулся под утро непонятно какой. Голова не болит, но словно чугунная, каждая мысль, словно червяк по мозговым извилинам пробирается. Кое-как дотащился до магазина, взял две бутылки 0,7 л самой дешевой «Анапы». Полегчало. Так ее до прихода Татьяны с рынка и тянул, она даже не заметила моего легкого кайфа.
На следующий день – вновь на вине. И даже на третий. Между тем, сесть совершенно не могу. В рот также ничего не лезет. Попросил супругу сходить в местную амбулаторию за анальгином. После чего позвонил в близлежащую больницу, можно ли мне после 15-кубиковой инъекции хлористого колоть анальгин. Дежурная медсестра даже закричала в ужасе, мол, не анальгин колоть – скорую вызывать надо!
Вот еще, думаю: по такому пустяку еще и скорую. И так у них то медикаментов, то бензина не хватает. Но позвонил уже в другую амбулаторию, где как раз на скорой помощи парень работает на редкость хороший, лет 25-ти, фельдшер Андрюша Макаревич. Он как прослышал про наш с женой эксперимент, минут через десять был у меня в квартире. Повертев в руке оставшуюся ампулу, велел срочно собираться к хирургу. И – не терять времени на сборы запасной одежды.
- Да вы по идее умереть могли! И сейчас, скорее всего вас резать будут, иначе некроз точно должен развиться, а там заражение крови! В лучшем случае у вас из попы кусок мяса с кулак отвалится!
И скорый «уазик» помчался по горному серпантину на предельной для такой машинешки скорости в 100 км/час. Но хирург сельской больницы в селе Шаумян 63-летний Николай Кесслер особенно не торопился. Для начала, ткнув меня в грудь сухоньким пальчиком, не посмотрев даже, не поздоровавшись, словно я манекен, велел ложиться на специальный стол в перевязочной. И ушел на полчаса. Лежу я при открытой двери с задранной кверху голой задницей, а меж тем вся больница о таком невиданном случае узнала и попу мою не один, наверное, десяток человек лицезрел.
Вот и доктор соизволил явиться. Помял он ягодицы, похмыкал, да и повелел сделать один укол новокаина. Не будь я журналистом, то есть человеком очень даже любопытным, он более и слова бы не промолвил. Лишь на мой вполне конкретный вопрос о том, что действительно ли положение столь опасное, пробубнил насчет удивительного, с его точки зрения и сорокалетнего опыта работы, явления:
- Вообще-то примерно через час ты должен был впасть в кому. А раз с тех пор ничего страшного не случилось, все в порядке.
Лишь в машине на обратном пути Андрюша Макаревич расшифровал мне не высказанные мне, как больному, мысли врача:
- Случай с вами и в самом деле уникальнейший. Чудом даже в живых остались, тем более, ходите, и некроз не успел развиться. Станете делать компрессы, да вот эти таблетки принимать … А вообще с ваших слов получается так, что спасло вас именно спиртное!
На следующее утро решил я выдать сенсацию в некоторые СМИ. Для уточнения обстоятельств позвонил в Туапсе, в центральную районную больницу. Везде врачи, в телефонных разговорах роль вроде как консультантов играющие, возмущаются назначением мне всего-навсего компрессов, настоятельно советуют обращаться к другому хирургу, лучше к ним.
Звоню опять в Шаумян, пусть и к врачу другого профиля, зав терапией Галине Волковой, три года назад почти вылечившей меня от радикулита.
- Жека! Спасайте вашу попу! Какие компрессы!? Немедленно приезжайте ко мне!
Тут уж я второй раз здорово испугался. Чертов Кесслер! … Спешу на шоссе, почти бросаюсь под КаМАЗ-длинномер. Водитель явно недоволен – чего надо? Но, завидев, как я корячусь от боли, хорошо еще сиденье – троим усесться можно, ложусь на живот и он довозит меня до самой больницы. А ему, оказывается, раньше поворачивать нужно, вот он и разворачивается. Предлагаю деньги, отказывается, видно – от души желает поправиться. Редкий для этих мест случай столь человеческого отношения.
И стали меня дважды в день колоть. В общей сложности по 10-12 уколов и все в одно место, блокировать, таким образом, развитие некроза. Успели! Другую ягодицу трогать не стали. На сегодня 16 дней прошло, на том месте порядочное синее пятно, но оно, как сказала Волкова, постепенно рассосется и так. А то место, куда супруга вколола 10 кубиков, хотя и отдает после недельных инъекций, также спасено. Как, возможно, и сама жизнь.
Спасибо Волковой Галине Александровне. Кстати, она в начале 80-х уехала из Салехарда, северянка значит. А у северян, как не раз писал, особое отношение к людям.
Вместо постскриптума в той заметке про свои злоключения я написал следующее: наверное, каждому, из прочитавших эти строки, все ясно. Не знаешь брода – не суйся в воду. А то окажешься из огня, да в полымя.
Вновь своеобразный репортаж получился. На современную тему и хорошо еще с положительным финалом.
Опять-таки не могу еще сказать о дне сегодняшнем. И что мне делать с этими ментами? Ничего, гады, не хотят делать! На нашей улице Зеленой появилась ватага шпаны, не спящей по ночам, а оголтействующих под окнами. Десятки людей, разбуженные в 2-4 часа ночи просыпаются, орут на них из окон, а паразитам хоть бы хны. Стращает их народ милицией, а пацанам все по фигу, знают – не приедут менты, зачем им задницу посреди ночи от дивана отрывать, да из своего каземата за бетонными стенами высовываться. В нашей пятиэтажке два действующих мента: майор и старшина, да еще недавно ушедший на пенсию крепенький бывший майор. Всего на улице проживает с десяток сотрудников милиции, да еще столько же, работающих в охранных структурах. И ничего, сидят в своих квартирах, вякнуть боятся.
Что же сделал я? Конечно, выходить одному на улицу и уговаривать бесчинствующих подонков – едва ли не смерти подобно. Тогда хватаю с подоконника на балконе пустую 200-граммовую банку и метаю ее в толпу гаденышей. Жаль, по дурной башке никому не попал. Жена даже испугалась – а вдруг бы убил кого.
Ничего, сработало не хуже, если бы появился милицейский наряд. За одним исключением: будь те, к примеру, омоновцами, которых, как известно, хлебом не корми, а дай помахать резиновыми палками, здешние могли бы получить хорошеньких ударов. В моем случае после того, как под ногами лопнуло стекло, сразу резко замолчали. Затем зашушукались, справедливо решив, что лучше убраться подобру-поздорову, ведь пятиэтажные дома с множеством балконов – рядом и откуда еще вылетит, возможно, твоя если не смерть, то вполне реальная травма.
Хотя, через несколько дней, вернее, ночей все повторилось. Судя по голосам, все те же недоумки. На сей раз отошли подальше от нашего дома к соседнему, напротив которого притулился малюсенький рыночек мест на пять-шесть. Стали его громить и, наконец, подожгли. Опять из окон, балконов заголосили: милиция, милиция! Я не выдержал и, набрав номер не нашего, поселкового отдела, а городского, резко прокричал дежурному, что если тот не скомандует кривенковским бездельникам-ментам, завтра же буду говорить с их начальником полковником Истоминым. Впервые за все годы, что мы живем в этом богом забытом, скорее, кем-то проклятом местечке, через несколько минут в свете полыхающего рынка из кромешной темноты, ведь нигде ни единого фонаря, появились сразу три машины. Милиция? Вроде как «жигули» без соответствующих ментовских знаков и из них повыскакивало сразу человек десять мужиков в штатском. Подумал еще: любопытные подскочили или родственники, знакомые торговок, чтобы пожар ликвидировать. На следующее утро горестно всплескивающая руками торговка баба Зина сказала, что те в штатском на самом деле милиционерами оказались и вроде как парочку хулиганов поймали и в кутузку доставили.
Ей богу: первое реальное действие милиции. Я имею в виду на благо общества. А на благо себя, родимой, на благо преступников всех мастей и рангов? Повстречал знакомого человека (даже здесь не стану его описывать), имеющего, условно говоря, отношение к местным лесам. Попросил его, оставаясь инкогнито, рассказать: как и сколько вывозят из окрестных лесов древесины ценных пород, таких, как бук, дуб, каштан. Вначале он назвал все одним словом – грабеж. Через пару дней, уже с сильнейшим испугом на лице, извинился – ничего рассказывать, совсем ничего, не станет.
- Вычислят и убьют. Там такие деньги, ты и представить не можешь. У меня семья, и ее порешат. Те же менты. Нет-нет, ни слова …
А трагедия, случившаяся в нынешнем феврале, когда трое мужиков-полубичей расстреляли в предгорьях Большого Кавказа в 30 километрах от нас четверых милиционеров и двоих егерей? Официальные данные – туфта на постном масле, мол шли они на склад (!?) конопли, дабы его ликвидировать. Это в феврале-то! Знающие люди говорят: не поделили менты сферы влияния с местными бандитами, якобы на упоминавшегося мной прежде Валентина Роганяна, местного лесозаготовителя. И вот 19-летний пацан с 50-летним отцом и еще один отнюдь не крутой мужик перещелкали сотрудников правоохранительных органов словно куропаток. Одного из них, кривенковского майора Игоря Зайца я неплохо знал. Он дважды занимался кражей агрегатов с моей автомашины, впрочем, безрезультатно.
Характерный момент. Я официально обратился к одному из тех, кто шел в той группе на дело, вроде ее командиру, тогда майору, командиру туапсинского батальона ППС Виктору Спиридонову с просьбой прояснить ситуацию. Бедный майор в своем кабинете аж затрясся, начал в волнении бросать со стола канцелярские принадлежности. Вызвал стоящего на входе сержанта и наорал на того – зачем пустил к нему журналиста. Ничего, естественно, мне не сказал.
Между тем знающие люди рассказали, и все похоже на правду, как Спиридонов, уцелев после первых выстрелов, не залег, не стал метким огнем (учили же, наверное, его этому, в отличие от напавших) уничтожать бандитов, а словно заяц бросился со всех ног куда подальше. То-то я видел, как патрульный вертолет МЧС несколько раз пролетал над Кривенковским в сторону так называемого боя, на самом деле - уничтожения милиционеров. А искал вертолет целый день того самого Спиридонова. Вскоре, кстати, ставшего подполковником.
Учитывая, что работе правоохранительных органов в моих записках отведено не так уж мало места, решил переговорить на эту тему с начальником Туапсинского УВД. С трудом уговорил секретаршу Лену соединить меня с Истоминым, который пять лет назад, будучи начальником милиции общественной безопасности, гонял своего подчиненного, явного преступника. Произошло следующее.
Якобы по приказу Краснодарского краевого УВД в Туапсе создали своего рода бандформирование из двух сержантов и старшего лейтенанта Ары Багдасаряна. Старлей вскоре явно не на свою зарплату стал ездить на шикарном БМВ седьмой серии с многозначащим № 002. То есть второй после начальника управления. Они несколько месяцев шныряли по всему району на милицейском «уазике» и по существу грабили в основном сельские магазины. До революции подобное вроде называлось экспроприацией в интересах большевиков. Здесь – в интересах ментов. Даже официально объявили – для поддержания финансового состояния Туапсинского УВД.
Так получилось с баром Богдановых. Налетели, не обнаружив каких-то документов, захватили несколько ящиков водки, выручку, какая была и, естественно, без составления протокола увезли все к себе.
Вот этого самого Ару после моего появления в кабинете тогда еще подполковника, и гонял Истомин. Наорал, заставил все вернуть. И впрямь вернули. Водку. Скорее всего, мне одному, вернее, Богдановым. Другие предприниматели по поводу произвола ментов если и вякали, то как еще в приснопамятные застойные времена, на собственных кухнях. Мать хозяина бара Эдика Тамара Александровна даже обалдела от такого развития событий стояла, округлив глаза, и смотрела, как сам Багдасарян грузит ящики в их машину.
Словом, Владимиру Валентиновичу Истомину, после некоторого моего нажима согласившегося на встречу, я передал список из восьми вопросов. В том числе и такие: не выглядит ли вызывающе на фоне других подразделений милиции, ваша езда на «джипе» под № 001, стоимостью никак не менее 30 тыс. долл., ведь на эти деньги можно приобрести 5-6 «уазов»? Еще: что вы думаете о двух покушениях на главу Туапсе Г.Джигун? Я полагаю – это были инсценировки, ведь и недавнее убийство ее личного шофера напоминает устранение опасного, много знающего свидетеля. А насчет лесной мафии? Буквально каждый в окрУге знает, ведь все происходит на глазах и под охраной милиции, о преступной деятельности местных предпринимателей.
Буквально в тот же день еду в электричке. За одну остановку до Кривенковской вижу, как в тамбуре нашего вагона заполыхал огонь. Обращаю внимание на происходящее сидящего напротив мужика поздоровее меня, выскакиваем, заставляем придурков загасить пламя и выйдя на станции, иду в милицию. Обгоняя, туда же спешит и тамошняя ватага малолетних гаденышей. Самый наглый мне … угрожает:
- Там тебе еще и всыплют, родственник там работает, ты еще получишь, не будешь больше приставать.
Всыпать мне в ментовке не всыпали, но о возбуждении уголовного дела и речи не повели. Отдал я копию вопросов к их начальнику, где еще и кривенковских бездельниках, хамах в милицейской форме говорится, да и хлопнул дверью. Теперь вот остерегаюсь в темное время суток из квартиры выйти. Подловят малолетки, а в вагоне старший их кореш напрямую так и пообещал. Что, станут их искать? Более того, если стану и впредь их воспитывать, если еще больше достану, задержат под любым предлогом, подкинут какой-нибудь наркоты, а то и патрон от ружья или пистолета. И – все, снова тюремная шконка!
… Вот ведь страна! Сама жизнь в ней буквально заставляет все больше и больше писать именно о проблемах суда, милиции, прокуратуры. Начиная с ельцинской «перестройки», когда отпал столь необходимый русскому человеку кнут, а пряник, да не один, самые наглющие стали хапать не взирая на законы.
Но пока вернемся в Надым все еще 1991 года. Случайно встреченный на улице милицейский капитан Виталий Лысов подкидывает интересную информацию о захвате в колонии строгого режима в Лабытнангах заложников. Утром, само собой разумеется, мчусь в аэропорт, с трудом уговариваю тамошнее начальство высадить меня из вертолета, следующего дальше в Воркуту возле колонии.
Вновь получилось. Журналистская удача по-прежнему не отворачивается. Март, для Крайнего Севера, а здесь в марте морозы за – 40 обычное дело, тепло – всего градусов 20 мороза. От вертолетки до зоны – всего-то километра полтора. Это ее я видел ровно восемь лет назад, когда Ми-6 делал над марширующими, одетыми в черные бушлаты зеками, круг.
Охрана без промедления, прокомментировав, однако насчет освобождения заложников и расстрела захватчиков, провела меня в кабинет начальника колонии. Фамилии его, увы, не помню. Тот материал в «Тюменских ведомостъ», как очень многие другие, исчез. А так – память восстанавливает ту картину. Как и беседу с начальником, полковником, и другим полковником, начальником ГУИН по Тюменской области Владимиром Кислицыным. Втроем мы оказались за одним столом, называемом в больших кабинетах «для заседаний».
Местный полковник с места в карьер, а он хорошо запомнил мою прошлогоднюю публикацию о ЯЦ 34/18, начал мне едва ли не взахлеб рассказывать, как все случилось.
Один из зеков, грузин, вроде как близкий родственник тогдашнего грузинского президента Звиада Гамсахурдиа, сумел с группой сторонников человек в пять, коим еще предстояло тянуть немалые сроки, захватить прапорщика-контролера, затащить его в одну из камер, и, пользуясь его связкой ключей, открыть и другие камеры. Из оружия у них оказались самые популярные в советских, российских тюрьмах заточки. На шум поспешил дежурный капитан, также оказавшийся в заложниках. Хорошо еще, что уставом не полагается обслуге иметь на территории зоны иного оружия кроме ПР, палок резиновых.
Главарь потребовал: дать им с десяток автоматов с боезапасом, гранаты, сколько, не помню, миллионов рублей, автобус для поездки в Салехард, а там самолет Як-40 для дальнейшего вылета в Грузию. Забаррикадировались захватчики в двух помещениях на втором этаже БУРа, барака усиленного режима для нарушителей дисциплины. Всего их оказалось десятка полтора, а не почти сотня, как по всей вероятности они рассчитывали, открывая двери камер. Практически никто из зеков головку не поддержал, вполне резонно решив, что лучше досидеть до конца срок, нежели с большей долей вероятности оказаться убитым.
Так в конце концов и оказалось. По всей видимости, зеки оставили заложников, хотя и привязанными, но одних в помещении даже без решеток на окнах, а сами пошли по камерам или же совет держать как действовать дальше. Капитан и прапорщик случаем воспользовались и вместе со стульями, к которым были привязаны, выбив стекла, выбросились со второго этажа. Оба истекали кровью, особенно прапор, не жалевший своих подопечных и изрядно прежде молотивший их палкой. Главное – заложники оказались на свободе, а значит, церемониться с захватчиками более не стоило.
С ними и не церемонились. В тот же день самолетом сначала, естественно, в Салехард принял спецназ ГУИН области, который впоследствии получил меткое название маски-шоу за постоянно скрытые под масками лица. Не знаю как, на этот счет местный полковник и местные распространиться не успел, но спецназовцы, опера вычислили, где собрались все собравшиеся в бега зеки и, не мудрствуя не то, что лукаво, а без тени сожаления выпустили туда из РПГ-7 страшной силы снаряд. Я подумал – ослышался, переспросил, действительно ли использовали противотанковый гранатомет? Чувствую, как под столом кто-то из двоих полковников ощутимо лупит меня по ноге своим унтом. Не просто неприятно – больно. Завозился, отодвигаясь подальше. Сразу бросилось в глаза, как покраснел Кислицын. Извинившись, попросил начальника колонии выйти. Ему, естественно, а не мне предназначались пинки под столом. И, без сомнения, за дверью дал тому хороший нагоняй. Чтобы не наговорил лишнего корреспонденту.
Вроде бы оба одного звания, а на деле между ними – огромная разница. У Владимира Кислицына таких, как лабытнангский полковник в подчинении, похоже, не один десяток по всей области и в самом управлении в Тюмени. Вот наш и замолчал, будто сразу воды в рот набрал. Как ни просил я тюменского начальника показать мне место, где развивались трагические события, он ограничился лишь демонстрацией метров с тридцати здания БУРа. Точнее, тех самых окон, за которыми вначале находились заложники (в комнате отдыха контролеров, потому и без решетки) и захватчики. Последнее – с копотью, там еще и пожар начался, потушили быстро. Потянул с той стороны ветерок, и я явственно ощутил запах горелого мяса.
На выходе из зоны обращаю внимание на ряд балков, возле которых замечаю несколько человек точно не из обслуги, в таких же черных бушлатах, как на зеках. Оказывается, тоже обслуга, но из расконвоированных за примерное поведение заключенных. Им всем от двух лет и меньше осталось здесь уже не сидеть, а пребывать. Все они по хозяйству заняты.
С одним, зайдя за угол балка, удалось поговорить. Вот как вышло с его слов. Ментов, а за решеткой сотрудников тюрем, колоний называют так же, как и одетых в другую форму работников милиции, выбросившихся из окна, он видел. Постарались ребятки славно, те истекали кровью, скорая их сразу увезла.
Маски-шоу уже не первый час караулили ситуацию, окружили БУР, держали каждое окно, все двери на мушке. Самого момента выстрела из гранатомета он не видел, но слышал, как глухо ухнуло. Спустя часа два их, человек пять из расконвоированных, запустили в БУР убираться. Удалось переговорить с зеками, не присоединившимися к грузину и К. Почти каждого, врываясь в камеры, маски-шоу избивали, пока сами не обессилили. За что? Справедливо возмущается зек. Они же проявили благоразумие, им бы за это пайку лишнюю дать надо, а не бить! В том помещении, куда влетела граната, разорвавшаяся, понятно, у противоположной от окна стены, хорошо, еще не в дверь попала, а то и другое помещение бы порушила, сплошное горелое мясо. Как они станут определять, кто есть кто? Рассказывая, зек задергался в рвотных конвульсиях. Они, уборщики, под страхом избиения с превеликим трудом собрали останки в полиэтиленовые мешки и погрузили в мусоровозку. Что было с ними дальше, он не знает.
На этом мой краткий, уложившийся в какие-то полдня, визит в горячую точку завершился. Сейчас пишу «горячая точка», а ведь в 91-м таких слов не употребляли. Вовсю грохотал огнем Нагорный Карабах, вспыхивали междоусобицы в Киргизии, Казахстане, но по большому счету Советского Союза в целом они словно бы и не касались, происходили на его окраинах.
Всего через час ожидания на вертолетке и вот она, милая сердцу незаменимая «восьмерка» появляется со стороны Воркуты. Через три часа, наскоро пообедав, скорее, поужинав, тороплюсь писать репортаж. Трех месяцев не прошло, как я начал работать в «Тюменских ведомостъ», а дважды пришлось побывать во всех смыслах местах не столь отдаленных, да еще каких!
И – опять говорю себе – стоп! Книга ведь не резиновая, и так объем для первой книги (если она, конечно, увидит свет) великоват. Увлекаюсь, увлекаюсь … Поэтому многое приходится как бы обходить стороной, оставлять, как говорят кинематографисты, за кадром. Однако о последнем своем большом ляпе расскажу, а ведь к моим плюсам он дает весьма существенный минус.
… Откуда берется информация? Как ее журналисты добывают? Прежде много об этом говорил, повторюсь: надо жить той жизнью, которая вокруг, и даже чувствовать то, что другие не замечают. Здесь, правда, опыт нужен, и не малый. Как я узнал о смерти той 37-летней женщины? Многое помню, и тот случай как сейчас стоит перед глазами, но вот откуда узнал?
Прежде, в главе «Начало борьбы противоположностей» я о той трагической смерти упоминал в связи с антижурналистской деятельностью редактора «Рабочего Надыма» Н. Затолочиной. Вот как все случилось, при чем здесь я?
К смерти той я, боже упаси, никакого отношения не имел. Редактор же, совершенно уверен, - да, и еще раз – да! Имела. Лет, наверное, сейчас точно не помню, более десяти ждала одинокая женщина, без мужа уже оказавшаяся, но с сыном, квартиру. Вот и дом с ее будущей квартирой построен, вот и новое жилье известно, на каком этаже, каков метраж. Со дня на день можно переезжать. А тут случился, как помнит читатель, захват того дома, спровоцированный публикациями городской газеты, жителями псевдорадиоактивного дома. Моя, если можно так выразиться, героиня перенесла в результате первый, пока еще не очень тяжелый, инсульт.
На следующий год, вернее, лето, святую пору для северян, собралась с сыном в законный отпуск к родственникам на Украину. С превеликим трудом билеты раздобыла, осталось начальнику заявление подписать, о чем с ним было оговорено, да отпускные получить.
А начальник взял, да и передумал. Видите ли: ее, заведующую складом в строительном управлении подменить на период отпуска некем. Она настаивала. Как рассказала мне потом свидетельница случившегося, секретарша, повысила на начальника голос. Тот и вовсе наорал на подчиненную.
Та с трудом вышла в приемную, попросила у секретарши воды и пожаловалась на все усиливающуюся головную боль. Потеряла сознание. Скорая увезла беднягу в больницу, где она вскоре и скончалась.
Мой старый знакомый судмедэксперт, он же заведующий моргом Леонид Морозов предложил присутствовать на вскрытии. У меня с собой «Киев-17», на всякий случай. И вот прозекторская в морге, мраморный стол со сторонами, имеющими уклон к центру. Чтобы кровь и прочее составляющее бывшее человеческое тело, с некоторых пор трупом называемое, стекало.
Вот он, труп, обращенный ко мне располовиненным по идеально прямой линии чуть повыше бровей черепом. Содрогнувшись, заставляю себя стать по возможности беспристрастным. Постепенно замечаю, какое красивое тело было у умершей. Точнее – погибшей. Совсем недавно крепкое, высокие груди, идеально прямые ноги, упругие ноги … были … Скорее всего встретив ее случайно на улице, обратил бы внимание. Сейчас лицо прикрыто лоскутом кожи со лба.
Со стороны зияющего, словно … пустой чугунок черепа. Щелкаю затвором. Никаких особенно интимных подробностей, но в кадре понятно – женщина. Рядом над другим столом над вынутым мозгом склонились Л. Морозов, зав реанимацией Н. Рожков и еще один врач, сейчас запамятовал, кто. Отчетливо вижу, как Рожков показывает коллегам на мозге темное пятнышко размером с прежний пятак. Место, где в результате всех переживаний лопнули сосуды. Инсульт. Снимаю всех троих.
Через несколько дней для какой-то надобности лечу в Тюмень. Материал о трагедии написан. Негативы проявлены, но я не стал их даже печатать. Теперь четко ощущаю: не стоило и снимать! Есть специальная, профессиональная съемка для нужд соответствующих организаций, то – другое дело.
В редакции на 6-м этаже Дома печати мой шеф Петрович Логинов, прочитав материал, поинтересовался, почему нет снимков. Как мог, объяснил свои тогдашние сомнения, но негативы передал зашедшему в тот момент и подрабатывающему в «ТВ» фотокору «Тюменской правды» Ю. Чернышову. Через день, я еще оставался в Тюмени, смотрю, проходя мимо газетного киоска, на всю первую страницу моей газете тот кошмарный снимок с раскроенным черепом! Пожалуй, в минуты, когда нажимал на спуск затвора фотоаппарата, я не чувствовал, как сегодня, прямо-таки панического омерзения. К самому себе. А сейчас нахлынуло чувство стыда и еще чего, самому непонятного.
В Доме печати сначала захожу в редакцию «Тюменки» к своим приятелям Володе Теребу и Жене Бабенко. У них и третий член нашего сообщества, из «Нашего времени», эта редакция там же, Володя Митькин. Потрясая свежим номером «ТВ», Тереб с горящими глазами обращается ко мне, открывшему дверь в его кабинет спортивного обозревателя:
- Жека, ваша газетка совсем охуела! И кто только додумался сфотографировать такое! Да морду бы ему начистить! …
Мужики, похоже, не успели еще раскрыть разворот, где вместе со снимком трех медиков в половину третей полосы напечатан материал за моей, естественно, подписью и – «фото автора», как всегда.
- Бейте, - говорю, - сам не знаю, как получилось. Честно – никак не ожидал, что Логинов поставит …
Ударов не последовало, не тот интеллект. Последовало молчание.
- Да … - самый молодой, тогда 25-летний Бабенко посмотрел на меня с глубочайшим сожалением, - крыша поехала у тебя или у Логинова?
- Любому другому точно бы в морду дал. – Это Тереб, - а с тобой не знаю, как и говорить. Эх, Жека, Жека …
- Ты, старик, кончай уподобляться желтой прессе, - вступает Митькин, - самый рассудительный, - шли нормальные материалы, а тут – на тебе …
В редакции «Тюменских вестъ» все в шоковом состоянии. Петрович сидит за своим редакторским столом, обхватив обеими руками голову. Поднимает на меня страдальческие глаза:
- Учудили мы с тобой, Женя. Теперь не знаешь, как отмазаться. И черт меня дернул!
По возвращении в Надым в мой кабинет в горкоме КПСС незамедлительно явилась целая делегация из стройуправления. Правда, без начальника. Двое мужчин и секретарша, с которой я прежде общался. Она и сказала:
- Написали вы все правильно, все так и было. Но зачем же фотографию печатать? Хорошо еще сын с покойной матерью улетел на похороны, так он же вернется с кем-то из родственников дела улаживать. Если увидит? Пацану 12 лет, у него все впереди, а тут на всю страницу голая мертвая мама. А все наши друзья, знакомые? Как вам не стыдно?
Стыдно. Более и комментировать нечего.
Последний из самых значимых материалов, опубликованных в те годы, появился при весьма необычных обстоятельствах. Звонит мне в горкомовский кабинет (по-прежнему живу в балке, без телефона, вестимо) в феврале 92-го Логинов.
- Срочно завтра вылетай, есть очень интересное дело.
- Писать? У тебя своих репортеров хватает.
- Нет, нужен именно ты. Не телефонный разговор. Командировку не бери, заинтересованные люди все расходы берут на себя.
Наутро первым рейсом «тушки» мчусь в Тюмень. Готовлюсь в аэропорту Рощино к встрече, но с кем? Спускаюсь по трапу, вижу, возле самолета стоит не представительская «волга», как нередко случается, встречающая значимых в верхах пассажиров, а иномарка. Выходит из нее широкоплечий мужчек лет сорока в светло-коричневой кожанке, пошарив глазами, упирается взглядом прямехонько в меня.
- Быстров? – я за вами, Фока меня звать.
- В каком смысле – Фока? А имя? Отчество?
- Да успокойтесь вы, все нормалек, меня так все зовут. Поехали к Гансу, он все расскажет-покажет.
И замолчал на всю дорогу. А привез в городское управление бытового обслуживания, существовало в те годы такое, сейчас – скорее всего, кануло в Лету. Мимо секретарши, выпучившей глаза, прямиком заходим в кабинет директора. Мужик как мужик лет под 50, седоватый. Ему, зачем я понадобился. Да и не Ганс он вовсе, судя по табличке на двери.
- Прибыл? – заходи. – Ганс. Если западло так звать, можешь – Юрой по фамилии Тишенков, - начал разговор отнюдь не хозяин кабинета, а сидевший у приставного столика невысокий крепыш. Обращаю внимание на него странно короткие какие-то зубы, из-за чего мужичек чуть постарше меня немного шепелявил. Потом он всем говорил, что их ему сточили для установки нормальных протезов. Надоело по зонам фиксы под золото таскать.
Не говоря ни слов, лишь кивнув на прощание начальнику-бытовику, мы выходим и на улице садимся отнюдь не в иномарку, стоящую рядом, а в новенькую «девятку» наимоднейшего цвета «мокрый асфальт». Едем, как объясняет Ганс За реку (именно так, с прописной буквы, называется тюменское захолустье).
Может для кого и захолустье, вокруг ни метра асфальта, старенькие убогие частные домишки, но мы едем пусть и по узкой, но заасфальтированной дорожке.
- Специально к моему дому проложили, как освободился, - комментирует Юра-Ганс, - приехали, вот мой дом.
На сегодняшний день тот особняк, что называется, не смотрелся бы. Ни тебе нескольких этажей – всего один, о башнях-бассейнах нечего и говорить. Комнат на 7-8 примерно, все большие. Конечно, обход я не делал, но по всему чувствуется. Просторная прихожая с медвежьей шкурой на полу. Сразу вспомнилась квартира, виденная в Москве, когда случилось искать знаменитого метростроевца Феноменова, в той квартире еще пионер один из тассовского лагеря жил с влиятельными родителями.
А кто же такой Ганс? Прежде знакомлюсь с миловидной женщиной лет за 30, Светланой зовут, выскочили двое мальчишек лет по 5-7, сразу видно – сыновья. Поздоровался скромный на вид, похожий на Ганса парень. Брат Коля. Проходим в отделанную натуральной кожей гостиную, посреди стоит огромный, человек на 20, стол из дорогого дерева, вокруг мягкие стулья, в углу стереосистема, видеть такую еще не приходилось. За нами зашел Фока, а присутствовал, похоже, чувствуя себя как дома, доходнОго вида костлявый дедок не дедок, лет, может и 60, а, возможно, и 70. Ганс представил его как недавно освободившегося лагерника-ветерана 53 лет от роду, из которых по зонам более 30 получилось. Болеет вот.
Хозяин сразу сказал – спиртное не переносит. Фока поддакнул, что, мол, из братвы вообще никто не пьет. Бывший зек скромного промолчал. Но пива мне Ганс предложил, не виданного прежде импортного, чешского или немецкого. Пока я бокал не выпил, все напряженно молчали. Тут не до смакования, не до ощущения вкуса.
И вот из-за чего, говоря несколько упрощенно, сыр-бор начался, все более разгораясь. Сам хозяин дома – ни много, ни мало – смотрящий за всей Тюменской областью. Вроде как вор в законе, но не совсем. Тем жениться нельзя, роскошествовать – тоже. Тишенкову ничто человеческое не чуждо, что сразу заметно. Успел между ходками в зону жениться, такую домину построить, детьми обзавелся. В общем, преступный авторитет новой формации, надзирающий над подчиненными, если можно так их назвать.
- Есть у меня друган, как раз на той зоне, про которую ты писал, - начал серьезный базар Ганс, - 16 лет парился, два месяца осталось, не выдержал, поднял Сашка кипеж. Сейчас, мне малява пришла, кинули его в БУР, обещают еще лет до двенадцати вломить. Надо другана выручать, иначе гадом буду. Сделаешь, Евгений?
В общем, предстояло мне вылететь сначала в Салехард, где меня встретят, проехать в Харп, там разобраться в ситуации и написать умную статью, которая позволила бы освободить Александра Шмидта (почему-то он проходил в разговорах без погоняла) от незаслуженного, как твердо уверен Ганс, тяжкого наказания. Но это Тишенков уверен, а как на самом деле? Так и сказал ему:
- Юра, я привык писать чистую правду. Учти, если тебя неверно информировали и Шмидт поднял восстание не по делу, против ментов я не пойду. Пойми меня правильно. К преступности я отношения не имею, а оказаться самому на зоне за клевету, ну, сам понимаешь …
- Заметано. Я хорошо тебя понимаю. Там все правильно. Это после твоей нормальной статьи хорошего начальника убрали, а новый борзеть начал. Почему так уверенно говорю? Сам в Харпе парился.
Фока повез меня в лучшую гостиницу Тюмени «Прометей», где прежде я не останавливался. Во-первых, потому, что не успел – она новая, во-вторых – заметно дороже привычного «Востока». Предложил номер люкс, но я отказался, не привык шиковать. Фока оплатил номер, отвел в ресторан, подождал, пока я закажу, что душе угодно, оплатил и заказ, подался восвояси, пообещав прислать жену Шмидта.
Вечером подошла довольно смазливая … слово профура, пусть Юрка Шмидт не обижается, случись ему прочитать это, к ней вполне подходило. Вдобавок, между собой, говоря о ней, Ганс с Фокой так ее и называли, ругая почем зря за увлечение наркотой – на игле сидит. Лет поменее тридцати, с кукольным отечным личиком, с хорошей фигурой, рослая. От нее требовался рассказ о ее муже как о хорошем, душевном человеке, случайно оказавшемся за решеткой.
Не получилось рассказа, как не пытался я выведать у нее положительные стороны Шмидта. Вполне возможно, что они были, однако девица, скорее всего обколотая, одурманенная, ничего членораздельного не сказала. Кроме сказанного в материале, о чем дальше. Я, грешным делом, затарившись спиртным, а на закуску, причем обильную деньги я получил и купил ее, набив холодильник, предостаточно, вознамерился девку трахнуть. Прежде предложил выпить. Ни в какую. Приобнял за талию – сделала сумасшедшие глаза. А – ну ее к фигам …
Далее необходимо перейти к сути моей необычной командировки. Или заказу? Претит мне такое определение. Ну не был я никогда в жизни заказным, если чувствовал, что надо выдавать для кого-то желаемое, а для меня противоречащее моему естеству… Хотя … стоп, стоп! Напряг память: да и не предлагали! Профессия ведь публичная, каков ты есть – вот я – читайте, слушайте радио, смотрите телик. Потому и поражался, как телекиллер Сергей Доренко зарабатывал свои 500 тысяч долларов. Правильно нормальные журналисты готовы ему после его пиар-кампании где угодно, при любой встрече морду бить.
Дальше поехали? Да, наутро за мной на «волге» заехал младший брат Ганса, вроде Коля, и вроде не сидевший. По моей версии подготовки материала надлежало сначала посетить Гласное управление исполнения наказаний.
Дальше позволю себе полностью перепечатать свой же репортаж, название которого в заголовке. Предварю только тем, что вылетел я в Салехард не с группой ответственных работников областного УИН через день после совещания, а на следующий день в одиночестве. Дабы своим присутствием высокое начальство не помешало объективному подходу к ситуации.
«Работников исправительно-трудовых колонии (имею в виду профессионалов) я уважаю. Приходилось сталкиваться с ними, и буквально все являли собой в хорошем смысле слова образец для публикации. Так, год назад, побывав в ИТК-18 особого режима в поселке Харп, что в Заполярье, познакомился с интеллигентным ее начальником, в то время майором, Анатолием Шамановым.
И вот во время разговора с начальником Управления исполнения наказаний области Владимиром Кислицыным я вновь встретился с Шамановым, уже подполковником, служащим и живущим уже в Тюмени. Повышение? Отнюдь. Анатолия Васильевича просто «выдернули» из его хозяйства за излишний либерализм. Год назад речь шла о приемлимых для особо опасных преступников-рецидивистов условиях содержания. Все осужденные (выбирал я!) в один голос утверждали: тут, в 18-й, жить можно. Да и все приглашенные В.Кислициным в его кабинет для беседы с корреспондентом весьма положительно отозвались о публикации годичной давности.
Однако же сейчас, спустя год, обстановка в ИТК-18 расценивается как критическая и взрывоопасная. 18 февраля туда должна выезжать специальная комиссия, с двумя членами которой мне довелось беседовать в кабинете все того же В.Кислицна. Они предложили мне поехать в Харп вместе. Но, получив от жены одного из осужденных, Надежды Шмидт, известие о конфликте между осужденными и администрацией, решил действовать самостоятельно.
Случилось же следующее. 3 февраля Надежда прибыла в Харп на свидание к мужу Александру Шмидту. Состоялось оно только поздним вечером, а утром Надя услышала, как в соседнем помещении кого-то били. Как пояснил муж, это наказывали зачинщиков вчерашней забастовки. По всей вероятности, его ожидала такая же участь, а скоро ему освобождаться, обещал жене «завязать», да и сколько же можно: 12 лет в соседней ИТК-3, тоже особого режима, плюс еще четыре – здесь.
В панике Надежда Шмидт побывала у В.Кислицына и, надо отдать ему должное, Владимир Васильевич как мог успокоил женщину, пообещал, что никаких особых санкций к ее мужу не применят. Но она решила обратиться к журналистам. Так, собственно, я и узнал о конфликте.
… Буквально все высокие офицеры, от капитана до полковника, с кем довелось встретиться в Тюмени и Харпе, считают: во всем виновата демократия. Насмотрелись зеки по телевизору, как живут их сотоварищи на Западе, и того же пожелали. Не понимают, дескать, что страна наша нищая, нормальным людям подчас есть нечего, а они, насильники и убийцы, - со своими требованиями.
Кстати, насчет насильников и убийц. Их там действительно полно, но есть и такие, кто сначала попал буквально ни за что, но, окунувшись в преступную среду, нахватал «статей» уже за дело, стал особо опасным для общества. В то же время продуктом нашей социалистической системы, которая за семь с половиной десятилетий так и не смогла «перековать» заблудших овец социализма.
Так или иначе, все они, просидевшие в среднем никак не менее десяти лет, узнали, как живут такие же, как они, в нормальных, несоциалистической ориентации странах. Естественно, им захотелось жить не хуже. И бывший начальник ИТК-18 А. Шайманов начал было желания отверженных претворять в буквальном смысле этого слова в жизнь. Хотя, на взгляд живущего «на пределе» среднего россиянина, те льготы просто смехотворны. Например, разрешил Шайманов иметь в камерах (колония камерного содержания) электроплитки, транзисторы, часы, надевать в свободное время спортивные костюмы, без ограничения тратить заработанные деньги в полунищем ларьке … Не бог весть какое по нашим понятиям послабление, но для изгоев общества, многие годы не видящих и этого – уже немало.
Так и решили в Тюмени. Шайманова «ушли» и заменили на симпатичного лично мне человека, капитана Н.Завьялова. В начале своего повествования я уже говорил о своем уважении к работникам ИТК. Николай Павлович Завьялов по-своему, в профессиональном смысле справедлив, и его невысокое воинское звание, скорее всего, явление временное. В действиях офицера, не говоря уже о словах, яственно видна непоколебимая уверенность в правоте содеянного. Он «всего-навсего» лишил осужденных льгот, дарованных его предшественником.
- Наше общество еще не созрело для этого, - сказал мне при встрече за чашкой чая новый начальник ИТК-18. – Вдобавок, но в каком положении, приказе того, что разрешил Шайманов, нет.
Да, еще в Тюмени, в кабинете В.Кислицина, приглашенный полковник (жаль, не спросил фамилии) сказал мне следующее:
- Мы вот пропагандируем буквально райские условия жизни осужденных на Западе. Мне же известно другое. Там вокруг каждой колонии – заминированная полоса шириной 50 метров. На прогулку особо опасных рецидивистов выводят со специальным браслетом на руке. При попытке к бегству охранник нажимает кнопку, браслет взрывается и отрывает кисть …
Похоже, товарищ полковник даже не задумался о том, что сказанное им не из той, так сказать, «оперы». Ведь одно дело бдительно охранять преступников, другое – издеваться над ними, как это подчас и делается.
 - Мне скоро освобождаться, поэтому ни в какие дела я не ввязываюсь, - сказал мне в ИТК-18 расконвоированный осужденный (фамилию и обстоятельства разговора по понятным причинам не указываю). – Но забастовщики, безусловно, правы. Вот еще что скажу. Прапорщики-контролеры частенько провоцируют зеков. Подойдет, замахнется, тот инстинктивно дернется … Ага, «сопротивление», значит, можно применять палку. И после той забастовки мой приятель-дневальный рассказывал, как его позвали в камеру, где били, и он смывал со стен кровь.
Да будет известно читателю: применение спецсредств в исправительно-трудовых учреждениях официально узаконено в отдельных случаях, но только не как профилактическое средство, что имело место в Харпе. О крови и речи быть, естественно, не может. Хотя резиновой палкой по ребрам …
Начальник колонии разрешил мне встретиться с одним из организаторов забастовки А.Шмидтом. Разговор состоялся в больнице, под бдительным надзором двух офицеров. Надо отдать должное осужденному: под моральным прессингом главного «врага» - заместителя начальника колонии по оперативной работе (кум по-зоновски, - авт.) С.Носатова – он, похоже, сказал истинную правду. Мало того, что не отрицал своего активного участия в акции протеста, но и сообщил о желании особо озлобленных товарищей по несчастью «проколоть прапорщика». За что – понятно. Кого – пусть администрация и комиссия разбираются.
Собственно, что же послужило причиной, заставившей нового начальника ликвидировать все льготы? «В камерах стали пить водку», - таким был официальный ответ. Меня лично он не убеждает. Позвольте, а зачем тогда контролеры? Те самые прапорщики, гораздые помахать дубинкой? При мне С.Носатов отказал в выдаче пропуска в рабочую зону одному парню, шоферу, который доставлял туда спиртное. Нарушитель долго канючил, говоря, что ему в Харпе некуда устроиться на работу, а здесь он просто вынужден вывозить готовую продукцию. Иначе уволят. И пусть увольняют. Так бы всегда, а не после конфликтной ситуации. Следовательно, средство есть. Исполнение не на высоте.
… Сейчас напряжение в ИТК-18 несколько спало. Зачинщики, которые в нормальной жизни назывались бы просто организаторами, посажены в изолятор на куда еще более строгий режим. (Шмидт оказался в больничке вовсе не случайно, хотя об избиении не сказал, - авт.) Их ждет очередное наказание: 321-я статья УК предусматривает для них еще до 12 лет остидки … Евгений Быстров. Тюмень-Харп.»
В тот же вечер последним рейсом Як-40 я вылетел из Салехарда в Тюмень.
После выхода этого материала, но не в своих «Тюменских ведомостъ», а в «Нашем времени», которые выходили не раз в неделю, а трижды (надо было спешить) Александра Шмидта не только не стали еще раз судить, а скоренько перевели в Тюмень на общий (!) режим в ИТК-1 («однерку», как зовут ее блатные), где он встретился со своим лучшим другом Гансом. А вскоре и вышел на свободу.