Струнка

Ради кого ещё я и выплакаться не могу даже Прошлым летом я говорила тебе что мертва но тогда я ещё не знала что говорю не знала что это значит
У.Фолкнер «Шум и ярость»

Если пишете своей возлюбленной, с которой вы уже много месяцев чадите в любви, и всё даже у вас и хорошо - остерегитесь! Остерегитесь писать ей послания, иначе она подумает, не дай Бог, что вы в неё - влюбились! Я вам клянусь, так оно и будет! Я по себе знаю. Потом проблем-то не оберешься ведь, думайте впредь, что делаете.
Есть у меня одна такая. Верная. Подруга. И вся из себя замечательная. Но была уверена, свято уверена, что я в неё влюблен - я ей послания писал всякие, а она от этого совершеннейшим образом рубилась. Я вам - клянусь! Просто обожала, так вот и думала, что я, значит, от ликующих да праздноболтающих, прямо-таки ей уведен в стан (стан? Прекрасное слово!) таких вот погибающих - знаете, за что? - думаете, что не за медну полушку, да не понюшку табаку, ан нет - за великое дело. Какое- не скажу. Ещё и язык вам покажу. Ну ты и языня, брат.
Встретившись с ней случайно в подъезде, когда спускался я вниз - а она, видите ли, наверх, я совершенным образом на неё засмотрелся. Отчего бы и не засмотреться, когда есть на что засмотреться. Я сразу же, без всяких предубеждений спросил у неё: а у тебя, ваще, девочка, есть мальчик-то? Она говорит: был мальчик, потом ещё был мальчик, а потом был - мужчина! Мужчина! - ничего себе, воодушевился я. А в чем разница?
Ну как... - потупились глазки, румянчик на щеках взыграл свеженький такой, алый, пунцовый. Стесняется. Детка. Ну как... - мужчина, это когда...
А! - чуть не закричал на весь подъезд! Понял! Мужчина - это что-то типа того, что в один прекрасный день мальчик к тебе приходит, и вместо того, чтобы за ручку взять да повести куда-нибудь в Баскин-Робинс мороженое есть, берет и, дрожащими ручонками, тебя ведет в квартиру к себе (Мама за хлебом вышла) - и там, потными дрожащими ручонками, вдруг - блин! О ужас! Куда! Ой! Чмок! (в отдалении - звук лопнувшей струны, предварительно, до звука лопнувшей струны - звук поцелуев, шуршания одежд). И ты - бац! - и слышишь в себе звук лопнувшей струны, и всё вроде. А красный, но гордый мальчик, потому как понял, что надо. И сделал, что надо. Лежит себе (или стоит уже). И тихонько, тихо в дверь тебя выводит, ровно в тот момент, когда входит мама мальчика с авоськой хлеба, ровно - ты и выходишь.
Привет, Мама. А она зашла узнать домашнее задание. Я ей и сказал. Знаешь, мама, нам так много задали. По немецкому - параграф восемь, а ещё по математике...
Сынок, не надо ничего говорить. Иди и намажь себе бутерброд с майонезом.
Прибери остатки лопнувшей струны от занятий домашним заданием.
Нет! НЕТ! НЕТ! - кричит девушка, надрывается. Всё не так! Ты всё плохо сказал.
Простите - говорю я. Недоумеваю. Скучаю даже. Зеваю втихомолку.
Я, говорит, познакомилась с молодым мужчиной, мне было семнадцать, а ему - двадцать два. Знаешь, я же красивая, и вот я, значит, сочла это за такое что-то естественное-преестественное, такое прямо-таки радостное, он короче... Заметил меня! Ничего себе- говорю - как здорово. Расскажи-ка ещё! Ну чего там ещё рассказывать - я, говорит, шла (шла шла - пирожок нашла), шла себе, по улице шла, с подружкой, значит. Молодые люди стоят у бара (а ты не маловата для баров? НЕТ! НЕТ!), такие стильные, один такой красавчик, с длинными светлыми волосами, одет так классно (э! Да я ж его видел - буквально каждый день встречаю его. Он там сидит всё время. Хорош! Ой! Правда, я с тобой соглашусь, он безумно хорош собой. Тадзио! Аполлон! Я слышал, как они с другом разговаривали. Единственная фраза - которую запомнил - с кем ты, говорит, сейчас встречаешься? Я помню - мне хотелось ему сказать - Аполлон! Да ты мне скажи, ради бога, с кем ты сейчас не встречаешься-то! Сейчас-то! Милый, да я сам с тобой хочу встречаться, так ты прекрасен. Я отобью от тебя всех виснущих на тебе красавиц, с большими попами, с маленькими, с грудями, без грудей, в лифчике, в трусах, без трусов, с волосами на голове, под мышками, под крысками. Под кошечками, над кошечками, в ушах - черт возьми! Я тебя сейчас тут сам изнасилую. И ты будешь с гордостью говорить, что сейчас,мол, я встречаюсь с... ну не знаю. Да, извини, продолжай, пожалуйста), ну вот, ты не перебивай, ну вот, да прости пожалуйста, я больше не буду. И он мне говорит, привет. И глазками хлоп! Хлоп! Я - смутилась. Ты мелькнула, ты предстала... Прямо Фет какой-то. Ну не какой-то. Безглагольный, ясно какой ещё вообще Фет может быть-то! Безглагольный. Мы с ним выпили безалкогольного (то есть безглагольного?) пива, потому что у него - машина. У родителей. Он её берет. Ух ты! Как здорово. А о чем говорили?
Мы сели с ней на лавочке, и она мне дальше стала рассказывать. Он, мол, где-то там учится, но ему не нравится, а вот он слушает музыку там, вот. Туса-туса, гуляет,там учиться - скука смертная. Нормальный обычный день, как у онегина - спрашиваю, ну да - типа наверное и как у Онегина, не знаю. Он мне рассказывал, мол, что в клубах там было, очень интересно. Да. Да собственно, о чем говорили-то? Да я уж не помню.
Звук лопнувшей струны хотя бы помнишь? Да что это такое-то объясни мне? Ну, это когда всё по другому пошло. Всё развалилось, чтобы наново родиться.
Он мне рассказывал, да ты че ваще - рассказывал, что короче очень переживает из-за всяких там размолвок с любимыми, потому что это, ну да, переход в новое состояние, инициация какая-то... Ну типа того, наверное, не знаю.
У него классная машина, и квартира, там мама не уходит за хлебом на десять минут да? Да, там целыми днями родителей нет. Девочка словно раздражалась, пыталась меня раззадорить, чтобы, мол, ничего я не боюсь и твоих этих всяких ироний холодных тоже не боюсь. В квартире три комнаты, в зале - бар, мы посидели, выпили немного, он сделал классный коктейль...
У меня кружиться голова. Пьянство - коктейльчик в голову входит, и сразу же всех любишь, и так беззаботно, и хорошо. А хитрец! Хитрец! Хитрит, сволочь, подкарауливает, подкарауливает, из-за угла, как паучок из баночки сейчас ВЫЛЕЗЕТ! ВЫЛЕЗЕТ! ВЫЛЕЗЕТ! Держи, лови.
Мы выпили, он меня заботливо так обнял хорошо.
И всё, собственно говоря? Это почему? Ну ты же дальше мне не будешь рассказывать. Изволь, расскажу. Нет, не надо. Ты меня и так смущаешь - потому что ты сидишь как-то криво и у тебя из штанов твое белье выглядывает, а это уже достаточно чтобы смутиться. Я тебе клянусь, что в тот день ты в нем и была. Ты его носишь как память, как если бы ты влюбилась в мальчика, и вы бы с ним ели картошку в Макдональдсе, и из его пылающих от страсти уст одна бы выпала картофелинка, и ты бы её подобрала и домой принесла и спать положила и укутала, накормила напоила, как куколку в детсве, в девстве, потому что твой любимый огнепылающими устами ел. И потом бы тебя из ада, как Алеша Карамазов - Грушеньку за луковку, так тебя бы из ада за эту картофелинку бы думаешь вытащили, грехи бы все твои простили, не преумножила бы ты их до той поры, подружка? Когда это было? Месяц назад. Ты с тех пор - клянусь тебе - ты белье с тех пор не меняла, ты в чем была, в том и осталась, хотя месяц прошел, ты не можешь этого сделать, ты думаешь тебя из ада - как Алеша Грушеньку за луковку - ты думаешь тебя из ада за эти твои трусы схватят и вытащат, поэтому ты их не снимала месяц, думала, что вдруг - в аварию попаду - умру - в ад попаду - а на мне этих трусов не будет - а мало ли когда можешь в аварию попасть-то подруга! Это правильно.
Сидит, орешки словно грызет. Посмеивается. Ты -смешной. Такой весь себя взъерошил - расческой теперь не расчешешь. Фигня, выдерем.
А сейчас-то встречаетесь? Нет. А почему?
А расстались.
А почему?
Он говорит, что ему надо всё обдумать. Чего думать-то - струна лопнула. Сиди, радуйся. Мальчик песенки поет. Да орешки - всё. Грызет. А орешки - не простые. У них скорлупки... - золотые. Ядра... - лопнула струна. ЛОПНУЛА!
А подружка твоя - тоже струнка того? А чего он обдумывает-то? Запутался, говорит, надо в отношениях разобраться. А вот это, чувак правильно. Тут не сразу всё поймешь, такие возникают ужасные препятствия, причины экзистенциальнейшие, просто субстанциональнейшие, так что сядешь, как Хрстос в пустыне, на камешек на камешек задумаешься - а почему это нам расставаться надо друг с другом навеки, навеки. Ой! Как грустно. И что же он - обдумал. Нет - сейчас всё мыслит. Играет в компьютер по сетке (Папа! Папа! Наши сети! Притащили - мертвеца!), думает, думаешь,он целыми днями сидит и думает, сам играет, пьет коктейльчики, бабу - раз - и обнял, а сам всё сидит и думает, что же за причины глубочайшие такие. И действительно - сам не могу постигнуть.
Мы сидели - на скамейке. Под кленами и вязами. Под сенью девушек в цвету, так сказать. Она ручками назад откинулась - почти как грудки выставила. Сидит - на солнце как кот на сметану - жмурится. Улыбается чему-то своему.
Ещё раз говорю, девушками возлюбленным - ничего не пишите. Подумают - влюбились. Вот я ей написал - и записочку-то в дверцу воткнул, но риск был - вдруг мама увидит, которая за хлебом-то пошла. Сонечка, Сонечка Мармеладова, вечная Сонечка, пока мир стоит! Мамочка, Мамочка с хлебом, вечная мамочка за хлебом идущая, пока мир стоит! Да нет, не мир стоит. Мир не стоит. Мир вертится. А мама, по экватору, наперекор всем параллелям и меридианам, за хлебом по любой погоде чешет. В магазин приходит - а ей продавец и говорит, пока вы тут, мамаша, за хлебом-солью ходите, ваш сын-дочь-то! ОГО-го! Эгегей! И кричит напропалую. И бежит мама домой с хлебом, авоська по ногам бьет. А вечно бегущие и никуда не прибегающие родители, вечные родители, пока мир-то рушится в глазах ваших детей, привычный то мир рушится. Всё переворачивается, меняется всё у вас там, у детей-то в мире, сопровождаемое звуком струнки-то... тоненькой, маленькой струночки...
Записочку-то я прикрепил, да вот она и прочитала. Уверилась, вся такая из себя, что вот, как здорово-то! И пошла себе гулять. И радуется. Я в записке писал конкретно, чтоб всё обстоятельно было - мол так и так, беру вас, так сказать, со всеми вашими недостатками и домашними кошками под свое крыло, под которым о чем-то поет зеленое море не знаю чего. Люблю вас, мол, отношусь к вам, так сказать, трепетно. Всё это было на следующий день после того, как она всё это под сень фруктовых дерев мне рассказывала. Исповедь, фактически: Я вырос, состарелся, как у Льва Толстого.
Я тебе все твои струны на голову намотаю, подружка, милая моя. Ты задела тонкие моменты моей души, так, что я тебе даже записку, видишь, написал. Она головой кивает - понимает про себя чего-то такое, уши даже развесила потихоньку.
С тех пор всё пошло ладно и здорово. Я ещё раз призываю вас не писать никогда никаких записок своим возлюбленным. Каждый раз, когда после того случая я пишу ей записки с какими-нибудь оригинальными признаниями, она смотрит на меня недоуменно. И в её глазах я вижу непонимание.

Я смотрел через окно на двенадцатилетних девочек, которые бегали с пинг-понговскими ракетками по нашему ужасному, заасфальтированному двору, резвясь, улыбаясь, мелькая туда-сюда, словно детеныши горных ланей. Я с надеждой думал о том, что растут новые, замечательные люди. Сейчас, вероятно, эти девочки, почти ещё дети, не понимают, какой сложный жизненный путь их ждет впереди. Ведь впереди...ах... впереди их ждет столько разочарований, побед, выходов со школьного двора в прекрасном выпускном платье, их свиданий первые мгновенья, празднуемые как Богоявления, ночные разговоры по телефону, помада и тени, дискотеки и мысли о том, что любовь их самая прекрасная и вечная. Я невольно загляделся на них, на их быстрые, полные детской резвости и упругости, но ещё такие угловатые и милые движения. Да - подумал я.
Неожиданно, с характерным звуком у одной из них треснул шов на штанах, прямо в самом недвусмысленном месте. Раздался характерный звук лопнувшей струны, и моему взору предстали обычные, непонятно-белого цвета детские трусы.
Интересно, а у другой - такие же?
8-9 Июня 2004