Цветущая пустыня Александра Грина

ЧАСТЬ 1
Александр Грин и православие
____________________________


Недавно прочитал статью в православном журнале «Фома» об Александре Грине... Повод интригует: «Алые паруса» — любимая книга множества юных мечтателей. Но есть в ней тайна, которая по сей день сокрыта от большинства читателей — молодых и старых. От молодых потому, что они, воспринимая книгу мечтательным сердцем, не ведают особого духовного ключа, указывающего на ее иносказательное значение; а от старых — потому, что, читая сердцем умудренным и усталым, они только лишь отдыхают, возвращаясь к бесценным минутам далекой юности» (мнение священника Пафнутия Жукова).

Сама статья получилась, надо признать, «обо всем, и ни о чем». Автор — Алексей Варламов — подготовил обзор мнений: двое священников (один «за», другой «против»), плюс двое «светских» специалиста (и тоже, один «за», другой «против»). Типичный для журналистики «ринг мнений». И в конце А. Варламов лишь очень кратко изложил собственный вердикт: «Говоря о жизненном пути Александра Грина, надо признать, что по-настоящему христианской была не жизнь его и не литература…, но именно смерть. Однако для христиан именно кончина имеет особенно важное значение». В принципе, вывод правильный.

И тем не менее. Без фактов, только на эмоциях, легко можно соскользнуть в омут домыслов, а потом и опасных заблуждений о Грине — писателе.

Грин хорошо знал Библию. Читал. Так же, как запоем читал Ницше, Фрейда, Рибо, Крафт-Эбинга и прочих модных авторов, которые широко переводились в те годы в России (вроде того, как ныне Дэн Браун). Стало быть, Грин искал истину? Или все же находился в состоянии «вечного шатания», блуждания?

Грин автор феноменальный в том, что у него, как у человека абсолютно отсутствовала собственная позиция, собственное мнение, а не то, что вера («...Мы с Ниной верим, ничего не пытаясь понять, так как понять нельзя» — строка из письма Грина к В.П. Калицкой, 1930 г).

Вдохновение для творчества он черпал своеобразным способом.

"В периоды безденежья Александр Степанович впадал в тоску, не знал, чем себя занять, и делался раздражительным. Потом брал себя в руки и садился писать. Если тема не находилась, он говорил шутя:

— Надо принять слабительное. Это значило, что надо начитаться вдоволь таких книг, в которых можно было бы найти занимательную фабулу, нравящегося героя, описание местности или просто какую-нибудь мелочь вроде звучного или эксцентричного имени; такие книги давали толчок воображению, вдохновляли и помогали найти героя и тему. Когда зарядка от прочитанных книг была получена, А. С. садился писать." (Вл. Сандлер «Четыре года следом за Грином»)

Мало кто знает, что Александр Степанович Грин был еще и "поэтом". Точнее, усиленно пытался стать им, неоднократно и безуспешно предлагая свои творения различным газетам и журналам.

Каждый день, по воле рока,
Я, расстроенный глубоко,
За столом своим сижу.
Перья, нервы извожу,

Подбираю консонансы,
Истребляю диссонансы,
Роюсь в арсенале тем
И строчу, строчу затем.

Эти строки из его графоманских опытов говорят сами за себя.

Даже графоман идет в мир, к читателю со своим Словом, со своей Правдой… А у Грина нет никакой правды. В разных его произведениях звучат абсолютно разные философские идеи. От ницшеанской идеи «сверхчеловека», до анархического андеграунда 20-ых: «Поток чужих воль стремится покорить, унизить, поработить человека. Хорошо, если это человек с закрытыми внутренними глазами, как глаза статуи…» (рассказ «Человек с человеком»).

Безмерно удивляет то, что в последнее время в произведениях Грина стали вдруг находить христианский (православный!) подтекст. Приведу цитату из статьи одного из таких авторов, Н. Добровольской (данная статья размещенна на сайте автора, посвященном творчеству таких "православных корифеев" как Ж. Бичевская и Г. Пономарев, см: http://www.racowina.narod.ru/Rac_10.htm ):

«Творчество Александра Грина - особая частица литературы. В чём же заключается эта особенность, эта своеобразность Грина? Книги Грина духовно богаты и возвышенны, они пронизаны мечтой о прекрасном. Ему удалось соединить и традиционные, и новаторские элементы повествования В сочетании традиционности и единственного в своём роде художественного сюжета и состоит, вероятно, одна из граней дарования Грина. Будучи талантливым автором, Грин умел наблюдать.На основе жизненного опыта он создавал свой Мир, свою страну. Грин наделил свою Гринландию морями и блистательными кораблями, сияющими гаванями... Он чувствовал самые потаённые уголки человеческой души, как никто другой понимал мир человека ищущего, живущего не бытом единым... Герои Грина люди яркой внутренней жизни и тайны воображения волнуют их весьма трепетно, ибо они поэты в душе... Он прочувствовал Жизнь, возведённую в Степень... "И подал Раковину... чтобы слышал он, как шумит море в сердцах..." (А.Грин. Блистающий мир)".

Как говориться, приплыли. Указывая на перекличку некоторых мест у Грина с библейскими сюжетами, можно, естественно, радоваться. И, наверное, кощунством будет отобрать у зилотов лубочного првославия сладость их детской мечты. Что же, пускай отдыхают душой, созерцая в голубизне далеких вод кровавые (простите, алые) паруса; ведь и вера для таких православных есть только лишь набор пугающе-притягательных символов, образов, с которыми они общаются на уровне исполнения треб и языческих заклинаний. Между тем Грин еще в 1910 году так говорил о себе: «Произведения мои, художественные по существу, содержат ОБЩИЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ И СИМВОЛЫ» (выделено мной). То есть, Грин использует "символы". Но надо признать: используют библейские символы в своих отвратительных целях даже сатанисты. И что же нам, благодарность высказывать?

Признаем, однако, что никаких тайных мыслей у Грина не было. Единственным мотивом творчества этого писателя было тщеславие, болезненно-завистливое, обостренное проблемами неустроенности в быту и гонениями со стороны советской власти. Главным было доказать, что «Я МОГУ», как это доказывает ребенок, лишенный родительского признания и любви. Он делал это самоотверженно, всю жизнь.

Он мог, и даже не трудился для каждого нового своего творения создавать некий новый художественный образ, мир. Как указывалось в замечательной статье Наты Май «Романтизм как признак инфантильности», Грин просто воскресал старый детский бред Цветущей пустыни. Он даже не удосужился действительно изучить части корабля, хотя многие его герои — мореплаватели.

Всех своих героев он населял в одну и ту же «Цветущую пустыню», и это называют заслугой Грина, хотя, что здесь замечательного? В отличие от Толкиена, разные произведения Грина никак не связаны между собой, более того, невозможно постичь логику его эволюции взглядов, или эволюцию взглядов его героев — просто ее нет вообще.

Оставим веру Грина в покое. Грин не любил людей.

Писатель, который смотрел на людей с презрением. И дело не столько в странных, вычурных именах, которыми он наделял своих героев.

За два года до смерти Александр Грин написал свой последний роман. Он назывался «Дорога в никуда».

Прочтем выдержки из первой главы:

«Галеран носил широкополую белую шляпу, серый сюртук и сапоги до колен, а шею повязывал желтым платком. Состояние его платья, всегда тщательно вычищенного, указывало, что он небогат».

«Его зовут Тиррей Давенант. Он очень способный, хороший мальчик, сирота, сын адвоката».

«У него (Давенант – А. К.) был старенький синий костюм, купленный за гроши на деньги первого жалованья».

«Ваш отец имеет большие связи. Лишь поверхностное усилие с его стороны могло бы дать Давенанту занятие, более отвечающее его качествам, чем работа в кафе».

«Давенант смутился, увидев девушек, несомненно принадлежавших к обществу, красивых и смеющихся, одетых в белые костюмы, белые шляпы, белые чулки и туфли, под зонтиками вишневого цвета. Одну из них еще рано было называть девушкой, так как ей было двенадцать лет, вторая же, семнадцатилетняя, никак не могла быть кем-нибудь иным, как девушкой».

«В его (опять Давенант – А. К.) привлекательности отсутствовала примитивность подростка: сложный характер и сильные чувства подмечались наблюдательным взглядом, но девушки видели, не разбираясь во всем этом, просто понравившегося им мальчика с встревоженным лицом и красивыми глазами, темноволосого и печального».

«Футроз родился бездельником, хотя его состояние, ум и связи легко могли дать этому здоровому, далеко не вялому человеку положение выдающееся».

…Может ли «высокий романтик», каковым иные величают Грина, видеть людей так примитивно и пошло? Все же они люди, пусть и со странными именами.

Важнее конечно, не образы героев, а мысли, которые вкладывал Грин в их уста.

Герои Грина размышляют, причем, возводя все в ранг мировых идей. Никакой конкретики. Просто потому, что все изложенные Грином идеи — это дешевые (в русском новоязе — попсовые) идеи, слизанные им когда-то с очередной новой книжки по психологии, магии, гипнозу, эзотерике. В смутные времена таких книжек в России издавалось тьма тьмущая.

Именно поэтому в 20-ые годы его книги никому не были интересны, всем очевидна была их вторичность, а известность к Грину пришла позднее, когда сами оригиналы ушли в небытие.

Смерть Александра Грина среди его апологетов воспета, как и жизнь.

Он умирал безропотно и кротко.
Не злобился и жизнь не проклинал.
Ему неинтересна стала водка
И он от пьянства, наконец, отстал.

Саманный дом с полами земляными
И сада утешительная сень
Оплачены часами золотыми.
Их столько берегли на черный день.

Почти спокойно и почти счастливо...
Лежавший на одре, он видеть мог:
Тянулись ветки молодые сливы
Через окно, которое у ног.

В другом окне - венцы зацветших лилий.
Окно недалеко от головы.
И маки ярко лепестки раскрыли
В его саду среди густой травы.

А облака казались кораблями,
Плывущими в глубокой синеве.
А девочка с серьезными глазами
Плела венок из маков на траве...
(К сожалению, не известно имя автора этого стихотворения)

«Вы, Лорх, умрете, не позже как через два дня».
«Лорх вздрогнул так, что зазвенели пружины матраца. Он взволновался и сразу еще более ослабел от волнения. Стало тихо. Доктор с лицом потрясенного судьи, объявившего смертный приговор, — встал, хрустнул пальцами и подошел к окну.

Больной едва слышно рассмеялся...»

«...Лорх закрыл глаза. Доктор вышел, распорядился оседлать лошадь и уехал на охоту. Лорх долго лежал без движения. Наконец, вздохнув всей грудью, сказал:
— Какая гадость! Просто противно. Какая гадость - повторил он».

Это строки из первой главы еще одной повести Александра Грина, которая называется «Борьба со смертью».

Где же в этом море презрения — к смерти, к жизни — найти островок для души-христианки?..

По моральным причинам я не хочу обращаться к теме смерти Александра Грина. Говорят, перед смертью он сказал священнику, что "всегда был равнодушен к большевикам". Очень смелое признание для советского писателя. Признаться в своем равнодушии, хотя можно было бы испытывать и благодарность к тому же Максиму Горькому, который не оставил без внимания ходатайство Грина и содействовал ему, не дав умереть с голоду в Гражданскую войну. Оставим, однако, истину за словом обозревателя православного журнала «Фома», считающего, что именно смерть, а не жизнь писателя была по-настоящему православной. А также автор не ставит перед собой задачу всестороннего исследования творчества писателя Александра Грина, не затрагивает лингвистику, стратегии интерпретаций, художественную образность, эстетику, то есть всех тех общих теоретических вопросов, без которых не может обойтись любое серьезное исследование писательского творчества. Напомню, что поводом для данной статьи выступил один единственный вопрос: насколько интегрируется мир Александра Грина как писателя с православием (и христианством вообще).


_____________________________

ЧАСТЬ 2
Сказка, рассказанная наоборот
_____________________________


Наверное, как и у большинства русских, мое первое знакомство с Грином состоялась в детские годы, с книжки «Алые паруса». Признаюсь, несмотря на маленький объем, мне никогда не удавалась прочесть феерию целиком, как говорится, одним залпом, как это бывает иногда при чтении приключенческих детских книжек. Я размышлял над некоторыми местами этой небольшой повести. Например, там есть место, где автор предлагает нам взглянуть на Ассоль… «ближе — вовнутрь».

«В ней ДВЕ девушки, ДВЕ Ассоль», — сообщает нам рассказчик (выделения в тексте принадлежат Александру Грину). «Она знала жизнь в пределах, поставленных ее опыту, но сверх общих явлений видела отраженный смысл ИНОГО порядка. Так, всматриваясь в предметы, мы замечаем в них нечто не линейно, но впечатлением — определенно человеческое, и — так же, как человеческое — различное. Нечто подобно тому, что (если удалось) сказали мы этим примером, видела она еще СВЕРХ видимого. Без этих тихих завоеваний все просто понятное было чуждо ее душе. Она умела и любила читать, но в книге читала преимущественно между строк, как жила. Бессознательно, путем своеобразного вдохновения, она делала на каждом шагу множество эфирно-тонких открытий, невыразимых, но важных, как чистота и тепло».

…Одним словом, Ассоль жила в сказке. Возможно, если бы Грин знал, что его «Алые паруса» будут читать несколько поколений советских детей почти на уровне школьной программы, то выразился бы намного проще, понятнее.

Однако, что это за сказка, какую именно сказку предлагает детям Грин?

Если вы помните, в «Алых парусах» есть фразы, ставшие крылатыми. Фраза, сказанная Лонгреном о том, что «современные дети учатся, учатся, и никогда не начнут жить» — можно ли забыть эти блистательные слова! Это опровержение пословице «Век живи — век учись» пришлось, признаемся, многим по душе в стране, забывшей Бога. Возвращаясь к внутренней жизни-сказке Ассоль, отметим, что данный принцип в свою дочь Лонгрен сумел вложить с первых лет жизни.

Что и стало причиной ее ИНОГО порядка в душе. Это вера: но вера не слову, а тому, что видится тебе «между строк»; вера не в человеческое бескорыстие, не в Человека, а в помощь некого ИНОГО. Не Бога, ибо Ассоль, как мы прочтем через страницу «входила и в его положение: бог был вечно занят делами миллионов людей».

У Ассоль был ее личный «бог». Образ Ассоль весьма близок людям, которые причисляют к себя «верующим атеистам». Такие люди обычно говорят, что «бог у них в душе». Так случается, если смотреть на слова, сказанные людьми, как на красивые метафоры, не имеющие ничего общего с «реальной жизнью», так случается, если абсолютно не верить в то, что реальный, а не выдуманный мир создан Богом, а значит, изначально добр.

Реальность, а не фантазия, дана Богом, и следовательно наша реальная жизнь подчиняется законам Божиим, которые Грин хаотично пытается опошлить и опровергнуть бесчисленное множество раз в своих произведениях. Но, возможно, я ошибаюсь? «Жизнь по А.Грину — это нескончаемое стремление к Свету, Чистоте, к Мечте, которая несмотря ни на что прокладывает себе путь» — пишет упомянутый мною в первой части статьи автор Н. Добровольская. И повторюсь, что не одна она считает такую точку зрения вполне православной.

Однако же, вернемся к крылатым выражениям «Алых парусов». Фраза Грэя: «истина в том, чтобы делать чудеса своими руками». Или высокопарность его заявления: «Когда начальник тюрьмы САМ выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу… а жокей попридержит лошадь…». Я уже позднее понял, что подобные, проникнутые завистью и ненавистью к «богачам» слова мог сказать только сам Грин, а не его герой. Грэй, если верить сказке, только и тем занимается, что сорит этими самыми деньгами на ветер и вовсе не склонен ни в чем себя ограничивать, и на корабле его рекой льется вино. Что же касается первой мудрости, Грэй не делает чудес своими руками, хотя и говорит, что только такие чудеса истинны. Ровным счетом ничего не происходит у него сказочным образом, все до мелочей спланировано и куплено им за собственные деньги.

Если взглянуть трезво, без сентиментальности на венец этой феерии; если не умиляться тому, что Ассоль обрела наконец своего личного «бога» в лице Грея (хотя в православии жена в муже должна увидеть именно Бога), а реально оценить план «сошествия» спасителя к Ассоль на берег Каперны, метод, избранный Грэем представляется мне отнюдь не романтичным. Разве что, он был романтичен для самой Ассоль в момент, когда она увидела в море корабль. Более того, отметим честно, с позиций нравственных, Грэй избрал лукавый метод своего «сошествия» на землю.

Грэй попросту все спланировал, причем за деньги, не скрывая намерений и предварительно посвятив в свой «сказочный» план множество людей. Я не представляю, каково нормальной девушке будет узнать впоследствии, что она была единственной, кто наивно верила в исполнение своей сказочной, неземной мечты…

Толпа, сброд, пьяные музыканты участвовали в приготовлениях шоу, чтобы «осчастливить» несчастную девушку. Это было именно шоу, потому, что праздник — это гости, это друзья, а шоу — это значит чем-то толпу поразить, очень сильно всех чем-то шокировать. И это похоже на месть, а не победу добра над злом.

Шоу удалось: действо, возведенное кем-то в ранг романтики заключалась в том, что на берегу собралась толпа, как на казнь в средние века.

Пока подплывал Алый парус к берегу Каперны, имя Ассоль, дословно цитирую: «перелетало среди людей с нервной и угрюмой тревогой, с ЗЛОБНЫМ ИСПУГОМ. Больше говорили мужчины; сдавленно, ЗМЕИНЫМ ШИПЕНИЕМ всхлипывали ОСТОЛБЕНЕВШИЕ женщины, но если уж которая начинала ТРЕЩАТЬ — ЯД забирался в голову. Как только появилась Ассоль, все смолкли, все со страхом отошли от нее, и она осталась одна средь ПУСТОТЫ ЗНОЙНОГО ПЕСКА…». (выделения мои. — А. К.)

Образность рисует у меня перед глазами людей первобытного племени на островах Микронезии, испытывающим страх перед Чудищем; никак не благоговейный трепет пред Чудом. Но символически — это была свадьба.

И вот этой победой Чудища заканчивается феерия. Естественно, что свадьба, как и целиком жизнь сотворенной воображением Грина девочки по имени Ассоль, произошла в «отраженной плоскости», то есть наоборот. Вместо благословения дочери отцом — дочь сперва бежит в объятия Жениха. Вместо руки Жениха, который первым подходит к Невесте (берет ее в жены) — Ассоль, спотыкаясь и падая, бежит к шлюпке, на которой плывет Грэй…

А потом, уже на Корабле, Ассоль спрашивает у Грэя: «Ты возьмешь к нам моего Лонгрена?...»

«Да» — просто, одним коротким словом отвечает господин Грэй. И здесь, надо сказать, уже сам Грин отводит в своем смущении глаза.

«Теперь мы отойдем от них», — говорит писатель, — «зная, что им нужно быть вместе одним. Много на свете слов на разных языках и разных наречиях, но всеми ими, даже и отдаленно, не передашь того, что казали они в день этот друг другу».

Корабль отплывал от берега Каперны, оставляя за собой безмолвную пустоту знойного песка.

_____________________________

ВМЕСТО ЭПИЛОГА
_____________________________

«Его высокопревосходительству господину Министру внутренних дел от потомственного дворянина Александра Степанова Гриневского

Прошение

Ваше высокопревосходительство! В декабре 1905 года я был арестован в С.-Петербурге и по прошествии пяти месяцев выслан административным порядком в г. Туринск Тобольской губ. на 4 года, откуда немедленно уехал и поселился в С.Петербурге, проживая по чужому паспорту на имя Алексея Алексеева Мальгино-ва. За эти четыре года я сделался беллетристом, известным в провинции и Петербурге под псевдонимом «А. С. Грин». Рассказы мои и повести печатались в «Образовании», «Русской мысли», «Новом журнале для всех», «Слове», «Новом слове», «Товарище», «Современном слове», «Родине», «Ниве», различных альманахах и сборниках. Кроме того, до настоящего времени я состоял постоянным сотрудником журналов «Весь мир» и «Всемирная панорама». В СПБ книгоиздательстве «Земля» вышла зимой прошлого года книга моих рассказов.

Ныне арестованный, как проживающий по чужому паспорту, я обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с покорнейшей просьбой не смотреть на меня, как на лицо, причастное к каким бы то ни было политическим движениям и интересам. За эти последние пять лет я не совершил ничего такого, что давало бы право относиться ко мне, как к врагу государственности. Еще до административной высылки в мировоззрении моем произошел полный переворот, заставивший меня резко и категорически уклониться от всяких сношений с политическими кружками. Переворот этот, как может подтвердить г. начальник дома предварительного заключения, намечался во мне еще осенью 1905 года, когда, сидя в севастопольской тюрьме по делу о пропаганде, я из окна камеры старался удержать и успокоить толпу, готовившуюся разбить тюрьму. Это было после 17 октября. Последние четыре года, проведенные в Петербурге, прошли открыто на глазах массы литераторов и людей, прикосновенных к литературе; я могу поименно назвать их, и они подтвердят полную мою благонадежность. Произведения мои, художественные по существу, содержат в себе лишь общие психологические концепции и символы и лишены каких бы то ни было тенденций.

На основании вышеизложенного покорнейше прошу Ваше превосходительство облегчить участь мою; тюрьма, высылка, четыре года постоянного страха быть арестованным вконец расшатали мое здоровье. Организм мой надломлен: единственное желание мое — жить тихой, семейной жизнью, трудясь по мере сил, на поприще русской художественной литературы. Если Ва-ше высокопревосходительство не найдете почему-либо возможным освободить меня без всяких последствий — ходатайствую и покорнейше прошу разрешить мне покинуть Петербург и жить в провинции. Одновременно с настоящим моим прошением подано мной прошение на высочайшее имя. В крайнем случае прошу Ваше высокопревосходительство походатайствовать, если на то будет доброе Ваше желание.

Дворянин Александр Степанов Гриневский. Августа 1-го дня, 1910 года».

НА ФОТО: кадр из кинофильма режиссера Вима Вендерса «Алая буква» (Германия, 1973 г.) по одноименному роману американского писателя середины 19 века Натаниэля Хоторна.

Произведения Натаниэля Хоторна издавались в дореволюционной России. Они-то и стали любимым "слабительным" Александра Гриневского.