9. Каприз в 2-х частях Часть вторая

Лениво проснувшееся солнце, однако встрепенулось и засияло во все небо. Только напрасно оно тщилось прогреть морозный осенний воздух. Прозрачность, как струна, звенела от напряжения, но не сдавалась. Лес переоделся в одну ночь. Надев пестрые цыганские наряды, замер, будто сейчас звякнет бубен, и пляска начнется. Но пока была тишь-гладь, да божья благодать.
Нацепив овчинный зипун, который хорош будет и зимой, я вышла на поляну перед домом. Нос холодило, руки я спрятала в рукава и стояла в нерешительности: куда пойти? Сонная оцепенелость боролась с бодрой свежестью ясного утра.
День рожденья! Сегодня день рождения Лешего. Я поняла это отчетливо, будто мне прислали приглашение, и бросилась обратно в дом.
- Доманя! Доманя!!!
- Чего орешь, как ужаленная? Садись - поешь.
- Доманя, у тебя есть что-нибудь нарядное? Дай мне.
- Чего это вдруг?
- Хочу нарядиться.
- Ну, дело молодое, иди - смотри в сундуке.
- А сундук-то где?
И я рванула на чердак, кажется, там есть сундук!
Мамочка родная! Чего в нем только не было! Но… Это не то, это тоже не то. Вот! Я вытащила на свет божий темно-бардовое платье с огромной юбкой до щиколоток, узким лифом, с пышными фижмами на рукавах. Сочно-зеленая полоса с подола спиралью поднималась по юбке и вползала на грудь змеиной головой. Таким образом, на моей груди согревалась самая натуральная змеища неописуемой красоты. Изумрудный переливающийся узор, расписанный неизвестными мне блестящими нитями, делал ее выпуклой и натуральной. Взгляд ее был фиолетов и не по-змеиному глубок.
Я нырнула в сундук с головой и руками. Где-то мелькало, что-то еще похожее… И я вытащила коротенькую, чуть ниже талии, меховую жилетку, мехом внутрь, такого же малахитового цвета, какого было тело змеи. Она застегивалась на талии, оставляя открытой голову Гадины.
Гадина мне определенно нравилась.
Я бросилась вниз, откопала за печкой свой пакет с женскими пустяками, подкрасила ресницы, пощипала брови, расчесала волосы… Вот! Готова.
Доманя с Кузьмичем ворчали и бранились между собой очень тихо.
- Эй, люди, погромче, а то подслушивать неудобно.
- Ты, вот что, квас-то возьми, только сама не пей.
- Какой квас?
- Да, не слушай ты его, хрыча старого, не бери ничего. Иди, иди прогуляйся, ласточка…
- Что ж, мы дите с пустыми руками отправим? Бери, бери квас, только сама не пей, шибко бьет по ногам.
Я засмеялась: «Квас-то где?»
- В погребе, где ж еще?
- Спасибо! Я побежала. Привет передать?
- Дык, сами, наверное, будем.
- Тогда, пока!
Квас в огромной, литра на два, бутыли, я оставила под первым же кустом, а сама побежала, или почти побежала к озеру - маленькому небесному окошку в лесу, у которого мы с Лешаней частенько болтали. Очень я люблю то место, а где еще искать Лешего в его лесу, понятия не имела.
По дороге вопила во все горло: «Леша! Лешенька!!! С днем рождения тебя!» Озеро тоже вырядилось во все цвета берегов. Красота необыкновенная, сказочная. Я застыла любуясь.
- Привет, - он меня все-таки умудрился напугать.
Но в этот раз я еще и закашлялась поперхнувшись. Мне показалось, что я что-то выкашляла, нечто материальное, но похожее на те руны, чем во сне сегодня надышалась. Откашлявшись, подняла голову… Мама моя родная! Он стоял передо мной: величиной со среднюю березу. Надо мной склонилось в обрамлении зеленых волос-ветвей лицо старика-подростка цвета дерева без коры (если можно так определить неопределимый возраст – если черты лица совсем еще не расплылись, а выражение и взгляд говорят о многия-многия лета). Как вырезанное из дерева, но ожившее, с голубыми, как весеннее небо глазами под белесыми бровями и такими же светлыми длинными (прямо коровьими) ресницами, оно наклонилось надо мной и выражение его постепенно менялось из радостно-смешливого в изумленное. Нос с легкой горбинкой, и чуть курносый одновременно, губы пухлые, как у девчонки, только рот большой, мужской. Такая же челюсть – мужская, весомая. Сразу видно, - с характером. Может быть, он и был весь деревянный, как Буратино, но под белоснежной рубахой-косовороткой, с расписными тесьмами на вороте и рукавах, длиной почти до самых лаптей, и подпоясанной веревкой из лыка, этого было не видно.
- Ты, чего это, видишь меня, что ли?
- Вижу, Лешенька…
- Ты бы хоть предупредила, а то чай испужалась?
- Как бы я предупредила, если сама не ожидала. Этого и испугалась, а не тебя. Ты… такой большой, Лешенька. И…- я не могла подобрать слова, - взрослый, что ли. Мне теперь тебе и тыкать неудобно.
- Неудобно, не тыкай. Ну, ты сегодня такая красивая… Краля! Ну, чисто краля!
- Ой, Лешенька! С днем рождения тебя! Я тебе квас несла…
- Да видел я, видел, - Леший вдруг стал снижаться, он уменьшился до размеров обычного человека.
Теперь мне удобнее было его рассматривать, но не удобно в смысле приличия. И я растерялась.
- Пойдем, что ли? Привыкнешь.
- А, куда пойдем, Лешь?
- Познакомлю тебя с нашими. Интересно, их-то увидишь? Ежели чего, ты не бойся, народ у нас не злой, веселый. А видом для тебя может и непривычный, так это ничего. Некоторые из них человека тоже ни разу не видели. Так что, кого кондрашка хватит – неизвестно…


Праздник получился потрясающий! Вчера смешавшиеся краски, сегодня раскладывались по полочкам. Народу лесного собралось… После того, как я увидела Лешего, я видела и всех собравшихся. Узнала и Доманю с Кузьмичем. Доманя оказалась пухлой, щекастой, с заплывшими веселыми глазками. Одета она была как образцовая молодая купчиха на картинах передвижников. На голове у нее огромная двурогая кика. Кузьмич по внешнему виду годился ей в отцы, но глаза были молодые, с хитринкой. Тоже не в лапти обут! Кафтан с петлицами, на ногах сапоги расшитые, почти до колен высотой; не хухры-мухры, а мужик в возрасте, стариком никто б не назвал. Они ни разу не прикоснулись друг к другу, но как не повернись, все были рядышком, хотя и не переговаривались даже. Разве только, когда Леший предложил Кузьмичу в картишки переброситься, Доманя зычно одернула обоих. Все рассмеялись, и веселье продолжалось. Доманя чесала языком с Кикиморой болотной, своей родной сестрой. Видно не часто приходится им встречаться, потому что разговор, как ручеек бежал без остановок. Даже, когда выпивали стопочку чего-то белесо-мутного, то, как запятую ставили в предложении. Кикимора была и похожа на свою сестру и одновременно полной ее противоположностью. Если отвести Доманю в комнату смеха, поставить перед зеркалом, которое вытягивает вверх, то и получилась бы Кикимора, вылитая. Кикимора все жаловалась на своего Водяного, что, мол, бросает ее в болоте, а сам: «дела у него, вишь ты! Знаю его дела, на днях русалью волосюгу с порток сняла!»
Женского общества на празднике хватало: две берегини в золотистых сарафанах и с длинными русыми волосами, закрывающими всю спину, чуть не до колен. У одной они были вьющиеся пепельные, у другой прямые, цвета выгоревшей соломы. Лицом похожи, но разные. У первой зеленые глаза, удлиненное лицо с правильными чертами, другая была похожа на абрикосик – нежные мягкие линии, слегка курносый нос, пухлые губы и круглые серые глаза. Сестры-берегини мне очень понравились. Настолько, что я стеснялась с ними познакомиться. Так как меня никому не представляли, Леший просто шептал на ухо: кто - есть кто, то и повода не нашлось, чтобы к ним подойти. Зато повеселилась я на славу с русалками. Вот они-то были все на одно лицо. Молодые, синеглазые, с зелеными волосами, правда, разных оттенков, одетые во что-то прозрачное, бесформенное, что потрясающе подчеркивало их идеальные фигуры. Они танцевали непрестанно, вытащили и меня. Сначала я пыталась танцевать, повторяя их движения (музыка откуда-то была, я даже не задумывалась, - откуда), мне нравилось ходить в хороводах, девчонки меня сильно держали за руки, так что я не портила рисунка. Но все же мне хотелось посмотреть и со стороны. Чем и занялась, выскочив из цепочки хоровода. Настолько увлекалась их выводом узоров, как морозом на зимнем окне, что пока меня не дергал кто-нибудь за рукав, смотрела не отрываясь. А дергали меня частенько.
Я сидела с Лешим, будто королева бала. Только вела себя несообразно этому титулу. Впрочем, каков поп, таков приход… Домовые, банники, овинники, - это все сельский народ, чувствовалось, что они в гостях. Полевики, луговики, дева Полуденница (бледная как смерть девица, тощая и неприятная), межевчики – детвора резвилась среди взрослых, норовя утянуть, со стола лакомый кусочек. Кстати, чушь полная, что черти в болоте водятся. Не было никаких чертей или им подобных. Были еще мало похожие на людей, лесные духи, названия которых я не знала, а Леший на них и не обращал внимания. Похоже, это была та его рать, на которую плевать…
Были еще зверье со всего леса. Они вели себя как разумные домашние животные рядом с хозяевами. Никому не мешали, и тоже веселились. И главное, - никто никого не ел. После того, как я взяла белку на руки, и она вежливо это вытерпела – именно вытерпела, я больше не делала подобных попыток. Все же это не кошки с собаками, и терпению их, наверное, тоже есть предел. Жирафку моего, который пришел с домовыми, приняли терпимо. Но равнодушно. Играл он немного с детворой. Вот те его полюбили сразу все. Кто на нем катался, кто сидел на голове… Я только иногда позволяла себе слегка погладить того или иного зверя, подобравшегося ко мне на расстоянии вытянутой руки. Удовольствие безграничное. А вот одна тварь меня сама выбрала. И была это – змея!
Леший вдруг пихнул меня в спину и шепнул: «Сиди тихо, не шевелись. А, главное не бойся». После того, что я видела, думала, что меня трудно напугать или удивить. Но Леший не стал бы зря предупреждать. Я уже испугалась. Закрыла глаза и спросила: «Кого мне надо не бояться?» «Царица пришла. Она змея». Так, змея. Я попробовала представить себе живую змею в самом привлекательном для меня виде, чтобы успокоить панику. Когда страх сменился уважительным восхищением, открыла глаза и увидела небольшую, сантиметров семьдесят, тонкую змею темно-фиолетового цвета, стоящую почти на хвосте передо мной, - я испытала даже легкое разочарование. Тогда я поняла, что ожидала увидеть нечто похожее (и по размерам тоже) на Гадину с моего платья. Даже на голове хохолок был такой же, похожий на корону. Ну, змея, ну, с короной… Бывают же венценосные журавли, а это венценосная змея. Почувствовав, что я не боюсь, Леший меня предупредил: «Все равно, осторожнее. Она даже для меня опасна. Очень не любит страха. Это ее слабость. Должен же быть и у нее, хотя бы один недостаток? Реагирует мгновенно. Почему, – никто не знает. Потому что те, кто попался ей под «горячий хвост», уже ничего рассказать не могут». Когда Царица увидела мои глаза, она подползла ближе, не отрывая взгляда. Спокойно рассматривая серебристую линию у нее на спине, я вспомнила серебряную молнию в реке в первый вечер в лесу. Это была она. Прекрасна и грациозна – это единственное мое теперешнее впечатление от нее, несмотря на предупреждение Лешего. Действительно – царственна. Царица подползла к моей ноге и вопросительно (боже, как это может змея вопросительно смотреть? - тем ни менее, это было именно так) посмотрела на меня. Я поправила юбку, так, чтобы ей удобнее было вползти мне на колени. Там она свернулась, положив голову на коленную чашечку, и строго глядя вокруг. То ли охраняет, то ли использует меня вместо трона. Но мне она не мешала.
Самое веселье для меня началось, когда прилетели Самовилы, семь прекрасных дев с изумительными, большими бледно-голубыми крыльями за спиной, в длинных белых платьях. Они поздравляли Лешего, как родного братишку. Да и Леший, похоже, первый раз взволновался, обрадованный их появлением. Когда они прикоснулись к каждому, кто сбежался со всей поляны поздороваться (к кому словом, к кому нежной ладонью), когда поговорили с Лешим (странными голосами - курлыкающими, и на совсем нечеловеческом языке), то прислушались к музыке. Переглянувшись, плавно кивнув друг другу жестом удовлетворения, они медленно поплыли в центр поляны, в середину русаличьего хоровода.
В их танец постепенно, как загипнотизированные вплелись все участники празднества. Я долго любовалась сидя с Царицей на коленях, но вот и она сползла куда-то в траву, а я уже не видела отдельных танцующих, видела только единый танец природы, вели который прекрасные Самовилы. Ветер подчинялся их крыльям, деревья взмахивали ветвями, разбрасывая листья, и они кружились под музыку среди танцующих. Карнавал красок разгорался. Музыка становилась все громче и напряженнее… Она вошла в меня через солнечное сплетение и упала ритмом вниз живота, потом разлилась по всему телу, наполнив руки, ноги, голову. Ветер приподнял меня и, не удержавшись, я поплыла как Самовилы над травой, едва касаясь земли. Ветер и музыка захватили меня полностью. Танцевала самозабвенно, и одновременно с ощущением полного единения с окружающим. Мне кажется, даже взлетала и кружилась в воздухе. Иногда чьи-то пальцы прикасались к моим, и мы кружили вместе. Ветер и музыка все усиливались. Деревья уже бушевали. В лесу была настоящая музыкальная буря, на волнах которой я закружилась окончательно и потеряла сознание.
То есть, как и где потеряла сознание, и потеряла ли вообще, - не знаю, но дальше ничего не помню. Смутно помню громовой голос, звучавший в момент крещендо, и бывший еще сильнее, чище и красивее, чем все звучавшее до. И я поняла, что это поет Леший, но это уже помню, как во сне. А, может, и приснилось действительно.
Потому что очнулась уже дома. Кузьмич, наверное, меня притащил. Как шла – не помню. Они опять переругивались с Доманей.
- Говорила я тебе, не давай ей квасу. Закалка у ей не та.
- Да и не пила она квас, я приглядывал. Она березовку пробовала, да и то, разве что пробовала.
- Дайте поспать, мне хорошо, все в порядке.
Домовые затихли, и только Кузьмич подоткнул мне в ногах одеяло.




Моросил дождь. Я то просыпалась, то уютнее устроившись под одеялом – засыпала вновь. Сны снились мирные, абсурдные, но уютные. Окончательно проснулась после достаточно неприятного сна. Бывало, что во сне не могу взлететь, бывало. Заканчивалось все же более или менее ловкой левитацией, не полетом. Летаю я, обычно сразу, без напряжения. Но стоит задуматься: «с какой ноги начинает идти сороконожка», как приходится напрягаться, чтобы преодолеть земное притяжение. А дважды, то есть это и был второй раз, мне снилось, что я не могу приземлиться. Земля отталкивает меня и я «произвисаю» в некотором удалении от нее родимой, не в силах привести себя в человеческое положение. Но если в тот, первый раз сон был огромный, значительный, многосерийный. На несколько лет хватило его расшифровывать. То теперь чушь какая-то приснилась… Хотя… Шагнула я с девятиэтажного дома и удивилась, вот мол, идиотка, под ноги не посмотрела. Потом «вспомнила», что всегда так с него спускаюсь. Пятками прижалась к стене и регулирую скорость опускания. Но тут в стене пролом случился, пятки мои потеряли связь с домом, и я отправилась в свободный полет. Падаю и думаю: «Я же по правой стороне обычно спускалась, а сейчас слева, вот и рухнула». Потом до меня доходит: «Разобьюсь!» Мышцы сжимаются, я группируюсь, включаю в себе тормозящие всякие функции (и не пробую объяснить тем, кто этого никогда не делал, а кто делал – поймет меня без объяснений), и опускаюсь вполне нормально. Но, до сих пор все было обычно, как часто бывает в моих снах, а вот дальше… Делаю я шаг… и земля выскальзывает из-под ног! Я, значит, «парю». По началу не обратила на это внимания, полетела, куда мне было надо. «Крокодилы, конечно, летают, но низенько-низенько»… Потом подумала, что сейчас меня увидят люди – придется объясняться. Редко во сне понимаю, что сплю. И, несмотря на абсурдность происходящего, сама себя ощущаю вполне реально, то есть – со всеми своими слабостями и недостатками, а так же комплексами и другими «радостями» своего характера. В общем и целом я во сне такая же как и в жизни, вот только летаю иногда… Попыталась приземлиться – не получилось. Напряглась, примерно так, как напрягалась, когда не получалось взлететь, только в обратную сторону. Кое-как получилось. Я «зацепилась» ступнями за почву и медленно пошла по земле, как по Луне наши космонавты ходят. Дальше – больше. Не смогла вести себя прилично и в присутствии людей. То есть, стоило мне отвлечься, подлетала вверх и чувствовала себя физически комфортно только в положении «лета». Народ обалдевал, я психовала. В этом раздражении и проснулась. Тело тяжелое, как не мое. Псих натуральный, вроде бы мой. Короче, сползла с печки злая, как тренер футбольной команды во время проигрыша. Жирафка посмотрел на меня своими глазищами и не подошел. Умный. Кому охота в бурю выходить? Кому не лень тайфун на чаепитие приглашать? Дураку только.
Домовые были не слышны, не видны, только горячий чай с сырниками на столе стоял. Я посмотрела на всю эту благодать. Оделась во вчерашний наряд и вышла на улицу.
Проспала я «осень золотую», проспала. Осталась кошка облезлая. Мокрая и холодная. Ноги промокли моментально. Может Лешего встречу, «опохмелимся»…
Только лес – словно вымер.
Вспомнила Доманины слова: «А там ищи ветра в поле..» Ну, понятно. Лешего теперь не дождешься. Интересно, куда это он на зимовку мигрирует? Или как барсук в норе засыпает?
Я шла себе и шла. Мысли, если можно это было назвать мыслями, были колючими и неопрятными. Вскоре, почувствовав, что лес все-таки не совсем опустел, я оглянулась. Но никого не увидела. Сначала мне было безразлично, кто там за мной наблюдает. То есть, екнуло сердечко, но я вспомнила Осенний бал и подумала: ну кого мне бояться в этом лесу? Не то, чтобы я здесь своя, но все же – представленная. И действительно, еще раз заставив мое сердце подпрыгнуть, из кустов на тропинку вывалился кабан, посмотрел на меня и захрюкал дальше.
И все же, назойливое подсматривание стало меня постепенно все больше раздражать, потом пугать. Незаметно для себя выбирала направление противоположное источнику взгляда, шаг все ускорялся. Наконец, мне это надоело. Я остановилась.
- Эй, ты кто? – в ответ молчание.
Я постояла, подумала и пошла к Деду в пещеру. Выгонит, так выгонит. Но домой совсем не хотелось. Что-то меня несло, изнутри распирало. Да и разозлилась немало. Поэтому, когда Некто нарисовался передо мной на одной из извилин тропинки, чуть не пронеслась мимо, с желанием толкнуть его плечом, как заправская шпана. И все же, с молоком впитанная вежливость, меня остановила.
Он стоял передо мной, лет этак тридцати-тридцати пяти, высокий, черноволосый (с опрятными, слегка вьющимися волосами на длину шеи), опираясь на огромное ружье двумя скрещенными руками, и в упор рассматривал мое лицо. Бровь его была приподнята, взгляд нахален и самоуверен. Он разглядывал товар, который ему навязывали. Лицо – не буду врать – красивое. Не симпапулечка, но что-то в нем было эдакое. Глаза маленькие, губы узкие, нос великоват. Но все в целом производило впечатление гармонии, выливалось в некую мужскую красоту – без слащавости. Меня абсолютно не оскорбил его взгляд, я его даже пожалела. Вот облом-то ему будет…
«Разрешите пройти», - попросила я, когда затянувшаяся пауза стала невыносима. Ну, не гениальная я актриса, не гениальная! Станиславский был бы недоволен, паузу держать совершенно не умею. Начинаю суетиться. Мне необходимо действие, развитие событий, а изображать из себя… то, что этот мужик сейчас изображает, у меня все равно никогда не получится. Смотрит, как на неодушевленный предмет – изучающе, будто в зоопарк пришел посмотреть на редкую рептилию…
«Да, конечно», - очнулся он через несколько секунд и, подняв ружье на плечо, встал на край тропинки. Я прошла мимо, задев его широкой юбкой своего платья.
Теперь, его взгляд в спину меня не раздражал. Фиг с ним, пусть смотрит. Хотя… Ну, чего было бы не познакомиться. Скучно ведь скоро будет. Уже скучно, Леший исчез. Книг с собой не взяла, Дед меня сейчас прогонит… Нет. О чем с ним разговаривать? Одичала совсем. Мужики для меня как инопланетяне. Совершенно не представляю, как с ними общаться, о чем? За тем, зачем обычно общаются противоположные полы, мне неохота. Было уже все это, настолько было, что надоело. Ничего нового, тоска. Да и нечего пудрить ему мозги. Игры эти в «кто кого съест» мне уже «приелись». Даже проиграть не интересно. И потом, это все равно, что в город вернуться, совсем еще не хочется.
Я вышла на поляну перед горой. Мысли про мужика как-то развеялись сами. Куда-то ушло и раздражение. Я устала и уже сомневалась, стоит ли идти к Старику. Но все же пошла.
В пещере было тепло. Самое классное, что я обнаружила, чего не заметила в первый раз, это был камин-очаг. Он не дымил, значит, куда-то был проведен дымоход. Дровишки еле тлели. Я подошла, и подложила несколько бревнышек. Старика дома не было. Как это он не боится свои книги оставлять без присмотра? Впрочем, он, наверняка, колдун. Его тут всякий знает, - не полезут. А, если, такие как я, заблудшие? Ну, таких, наверное, отводит как-то. Хотя, меня-то не отвел…
Я присела на чурбачок и уставилась в огонь. Все-таки замерзла.
Огонь постепенно поглотил все мое внимание. Как это там, у Кастанеды: остановить внутренний диалог? Нет, этого у меня конечно, никогда не получится, но притормозить его, сделать ленивым случается иногда, когда смотрю на огонь или на воду, или на небо с плывущими облаками. Тогда я теряю ощущение тела и реальности окружающего. Облака, например, начинают нестись с бешеной скоростью, пока не сморгну. Тогда вижу, что вовсе и не летят, а медленно плывут. Но, если опять ухожу взглядом в их течение, они опять начинают мчаться так, что кажется, это я лечу навстречу им. А, может быть, это и есть остановка мышления, так что получается - в одном месте время сжимается, в другом растягивается…
Вздрогнула я от движения справа. Старик принес дрова, и только тогда его заметила, когда он положил их в общую кучу. Я встала, но он положил руку мне на плечо, и слегка надавив, посадил обратно. Молча взял у меня с колен мокрую куртку и повесил рядом с очагом на лосиные рога. Потом присел рядом со мной. Подложил несколько дровишек, подпер щеку рукой и стал смотреть в огонь. Я тоже.
Но мне уже не удавалось расслабиться. Его спокойствие не распространялось на меня, а, наоборот, рядом с ним мое смятение вернулось, обостряясь. Хотя, и было понятно, что не он в этом причина, а лишь сравнение гнущейся и бьющейся на ветру тонкой осины рядом с могучим, непоколебимым дубом так проявляло мою внутреннюю дисгармонию.
- Дедушка.
- Что, дочка?
Оторопев, я не нашла что лучше спросить, как:
- Дедушка, ты мне поможешь?
- В чем, внученька?
- Я не знаю.
- В чем же я тебе помогу, если ты и сама не знаешь?
- Я совсем ничего не знаю, а ты знаешь все.
- Всего знать нельзя. Я вот даже не знаю, чего ты хочешь…
Глаза его смеялись.
Мне стало тоже весело.
- Знаю, я чаю хочу, горячего.
- Ну, вот и почаевничаем, помогай.
Так странно и неожиданно разрешился долго мучающий меня вопрос, в котором я даже и не признавалась себе: как подступиться к этому странному, притягивающему меня Старику, у которого есть древние манускрипты, и живет он в пещере в лесу, а с Жирафкой разговаривает мысленно. Обращался он со мной совсем не так, как в первый раз. Наверное, смирился с моим появлением в его берлоге. Было время привыкнуть к этой мысли.
Мы пили травяной настой, душистый и нежный. В сто раз вкуснее чая. Дедушка угостил медом, который тоже показался мне особенным. Потом завернул меня в шерстяное одеяло, и мы снова сидели у огня. Теперь я тоже спокойно смотрела в пламя. Так и заснула, свернувшись калачиком возле очага. Последнее, что успела спросить, прежде, чем меня сморило:
- А, мысли ты читать умеешь, дедушка?
- Что написано, то можно и прочесть.
- А, мои?
- Ты еще писать их не научилась.
Почему-то от этого, казалось бы, странного ответа, я совершенно успокоилась и расслабилась.

Проснувшись, обнаружила себя в «люльке» с сеном. Старика не было. Первым моим желанием было прибраться и заварить «чай» к приходу дедушки. Но, тут же вспомнила про своих домочадцев. И, натянув просохшую куртку, помчалась домой.
По дороге, снова почувствовала, что за мной кто-то наблюдает, но меня это не обеспокоило. Подозревала – кто, а остальное было не интересно. Только перестала подпрыгивать от неуемной радости и бушующей энергии.
- Привет, Доманя! Кузьмич, спишь, что ли? Здравствуй, Жирафка!
- Явилась, не запылилась. А, что мы тут испереживались все напрочь, ее не волнует!
- Волнует! Очень волнует! Как только проснулась, сразу прибежала!
- И где это вы ночевать изволили? – ревниво подала свой голос Доманя.
- У дедушки.
Домовые зашушукались. Жирафка сразу же подошел и положил свою длинную шею мне на колени. Теперь мы с ним ворковали, а Доманя с Кузьмичем чегой-то там выясняли.
- Да, живет у вас тут в лесу, дедушка такой. В пещере. Не знаете, что ли?
- Знаем, знаем…- и опять за свое.
- Ты вот что, - Кузьмич прокашлялся, - как тебя к нему занесло?
- Да, занесло вот. А что?
- Ну, не нашенское это дело, тут мы тебе не советчики…
- А кто он?
- Это ты у него спроси. Живет он туточки еще до нас. Мы-то в лесу недавно. Лет сколько твоему «дедушке» никто не знает, да и он ли это, тоже никто не ведает. Только не ходят к нему так-то на ночевку. Как напросилась?
- Да, не знаю я. Само вышло.
- Ну, вышло, так вышло. Вреда-то от него никто не знает, только и добра никто не видел. Сейчас лес засыпает, и в помочь тебе никто не придет, а мы туточки ток дома хозяева, так что ты уж поосторожнее шныряй. Было дело, проваливались тамо люди.
- Как это, проваливались?
- А так! Как пойдут в тую сторону, так и поминай, как звали.
- Те, которые у вас жили?
- Не, наши-то сурьезные были, не чета тебе. Поживут себе, как люди и уйдут. Это ты пол-леса перебудоражила. Жила бы себе тихонько, на готовеньком на всем, рыбку б удила, по ягоды, грибы ходила бы. Запасец на зиму делала токмо для удовольствия собственного. Хороша жизнь-то! А ты…
- Ну, ладно, тебе, старый, чего ворчать. Видишь, девка-то несуразная, чего и ждать-то от нее спокою.
- Да, я чего? Сам не вижу? Ты, вот что, девонька, домой-то приходи. Не знаем, чем там тебя старик кормить будет, а мы скучаем по тебе.
- Хорошо… Да я и не собиралась к нему уходить. Мне с вам хорошо.
Если бы они мне сейчас показались, то я уверена, что увидела бы довольные физиономии, расплывшиеся от счастья. Ох, и смешные эти домовые! И я-то как к ним привязалась.
- Ну, и ладненько, давай-ка поедим. Щти сегодня кислые Хозяюшка наварила!
И я стала накрывать на стол.
Хорошо все-таки иметь дом, где тебя любят. Даже приятно, когда поворчат из беспокойства.

Наступила зима. Время текло незаметно. Изредка мы ходили с Жирафкой кататься с горки (ему я сшила штанишки с тужуркой из овчинки, которая выделки не стоила). Но чаще, целыми днями пропадали в пещере. В лице Старика я нашла всех друзей и собеседников, о которых только могла мечтать. С ним и молчать было хорошо, и шутить, смеяться. Рассказывала ему о нашей жизни, там, в городе и мы хохотали до слез. Потому что без смеха и слез на нашу жизнь действительно нельзя смотреть. А, так как я рассказывала ему, который… уж не знаю, сколько лет или веков не бывал в гуще цивилизации, то и сама смотрела на все новым, как бы посторонним взглядом.
 Постепенно, несмотря на сарказм, и мое плохо скрываемое презрение к «себе подобным», я вдруг иначе стала воспринимать людей. Конечно, на меня действовало незаметное влияние Старика, который хоть и смеялся, но без унижения, а с теплой иронией. Как мы вспоминаем шалости давно забытого детства, хоть шалости порой бывают и очень жестокими с точки зрения взрослого человека. Если бы то самое делал не ребенок, мы бы возмущались до глубины души. Но дети… Дети это другое, они так растут. И то, чему мы выражали в свое время такое благородное негодование, с годами превращается в смешную историю. Так и Старик слушал как бы издалека: сокрушался, жалел, смеялся и никогда не возмущался. А, может быть, я и не рассказывала ничего, что могло бы его возмутить. Нет, не то чтобы мне хотелось выгородить перед ним «свое» человечество, просто, самой не хотелось вспоминать совсем уж плохого.
Часто мы разговаривали серьезно. Я почему-то не спрашивала, кто он, откуда, сколько ему лет… Даже как его зовут не знала. Дедушка и дедушка. Только рассказывал он мне потрясающие вещи. История, которую мы проходили в школе и та, которую, я узнавала, была как отражение звездного неба в луже, по сравнению с самим небом. Он рассказывал о таких событиях, которые везде упоминались, подозревались, слегка подтверждались, опровергались. Но когда говорил он, то спорить или сомневаться, - не приходило в голову.
Старик рассказывал мне о временах, когда на Земле жили разные разумные расы. Цивилизациями их назвать не поворачивается язык, настолько в моем понимании это слово стало синонимом негатива человеческого сообщества. У них просто было разное устройство обществ. Сообразно характеру, особенностям физиологии. Не все они были похожи на HOMO SAPIENS, но большинство.
Иногда расы начинали смешиваться… И тогда их потомки становились совсем не такими, как их прародители. Они начинали строить свое новое сообщество. Так же когда-то получились и люди.
«Почему же сейчас нет этих рас, или их потомков на Земле?», - спрашивала я. «Есть. – Отвечал старик, - Только ты не видишь их».
- Как это, не вижу? Они в другом измерении?
- Есть и в другом измерении.
- И что, на Земле есть?
- Есть.
- Почему же я их не вижу?
- Потому что разум для тебя понятие очень узкое. А ты привыкла все мерить своими собственными мерками.
Я не обижалась. То, что Старик часто посмеивался моей глупости, было совсем не обидно. Тем более, что - правда. Он был настолько мудр, что мне даже всего моего воображения не хватает, чтобы представить насколько. Только знала, что там, где мой разум заканчивался, его только начинался. А, охватить его, хотя бы примерно, моими тремя извилинами было невозможно. Я и не пыталась. Просто радовалась, что он называет меня дочкой, рассказывает мне потрясающие истории, отвечает, пусть и не всегда понятно, на все мои вопросы. И еще… Что-то неуловимое, то, в чем я боялась и себе самой признаться шепотом.
Мне порой казалось, что я «по правде» его внучка, а он мой дедушка. Тот, о котором даже мечтать не догадывалась. И мне казалось, что он меня любит.
Да, Доманя с Кузьмичем и Жирафка меня тоже любят. И я их просто обожаю… Но, это, несмотря на обратную разницу в возрасте, все равно была любовь младших к старшей. Хоть и бранили они меня, как свою «девочку», все же я была духовно независима от них, и это чувствовалось в наших отношениях. Мы скорее играли в дочки-матери, и всех устраивала такая игра. Особенно меня.
Но, вот Дедушка! Это другое дело. Его отношение ко мне было намного более внезапно, чем Антарктида в подарок. Ну, или примерно, так же.
А, может быть, он тоже другой расы?
Что значит – тоже? А ты?
А я… а что я?
- Дедушка, а другие расы, которые сейчас есть, похожи на людей внешне?
- Есть и похожие.
И Старик замолчал. Иногда он так замолкал, что невозможно было продолжать расспросы. Я уже привыкла. Постепенно поняла, что так он заставляет меня думать, а не спрашивать все подряд. Вообще-то, Старик был молчаливым. Особенно, если вспомнить первую встречу. Чем же я ему тогда не понравилась? Спросить? Да, ну…
Вот так невольно и сортировала вопросы, как будто лимит какой-то был для них выписан. Выбирала, что важнее. Иногда, когда Дедушка рассказывал про старину, разрешались все вопросы, но это было редко.
Бывало, мы с Жирафкой оставались ночевать в пещере. Тогда я спала крепко, мне не снилось ничего. Но если я ночевала дома, то одолевали то ли сны, то ли видения. Я жила в них параллельной жизнью, помня в одну ночь события всех предыдущих. Об этой другой жизни невозможно рассказать, логичность событий, мыслей и ощущений была реальна только там. Стоило проснуться, как весь тот мир погружался, как Китеж-град, слегка мерцая из-под толщи воды. Одно знаю точно, ТАМ я получала ОТВЕТЫ, только вот (как и самих вопросов) – не помнила днем. Моя «подводная» жизнь была насыщена учебой, а наземная – сплошными удовольствиями.
Если не считать назойливого подсматривания за мной. Думаю, того красавчика. Хотя, уж очень часто ему приходилось ходить за мной, если это был он. Впрочем, иногда это подсматривание совсем не раздражало. Иногда казалось, что Леший проснулся и за мной приглядывает. В конце концов, я привыкла к нему, осталось только ощущение, что не бываю одна. Почти никогда. Но я и с этим смирилась. Тем более, что в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хо-ро-шо!

Конечно, это все же случилось. Уж, не знаю к добру ли, к худу, посмотрим, что будет дальше.
Жирафка, несмотря на зиму, все же не забывал подрастать. Мне, почему-то казалось, что он, как и растение, должен к солнцу тянуться только летом. Но… И угораздило этого, теперь уже полу-лося, свалиться в заброшенную берлогу. Хорошо – заброшенную. Не думаю, что разбуженный медведь смог бы принять наши глубочайшие, как его яма, извинения.
Жирафкина шея торчала как перископ в океане из снега. За горло брать его и тянуть, мне как-то совесть не позволяла. Да и сил, вряд ли хватило бы. Уже было собралась идти за веревкой и лопатой, чтобы расковырять вход и сделать побольше выход, подвязать его под пузом и тащить через ветку. Мало надежды, конечно, но хоть какая-то. Ничего, если совсем ничего не получится, Дедушку позову, вдвоем – управимся.
Жирафка был испуган, но ничего не сломал, не подвернул. Замечательный у меня был товарищ. Нам не надо было разговаривать, даже как в первые дни знакомства – «нетрадиционными методами». Мы понимали друг друга без слов и «мыслеформ». Я просто знала, что он ничего не сломал и не покалечил. А он знал, что я ухожу за помощью. И все же сердце было не на месте. А, вдруг волки забредут? Их в нашем краю нет, но это не значит, что их нет во всем лесу. Мало ли какой заявится поохотиться? А тут такое блюдо на тарелочке… Только подумала, что Жирафке надо спрятаться в глубину берлоги, как услышала, что к нам кто-то подходит.
- Что же тут у вас случилось?
- Здрасте, - мужик улыбался, и мне пришлось улыбнуться в ответ.
- Где это вы такую редкость откопали? – он показал глазами на Жирафку.
- Откапывать его нужно сейчас… У вас есть, чем его достать?
Он сбросил черный овчинный тулуп, короткий, классно подчеркивающий его фигуру – широкие плечи, узкие бедра, не слишком тонкая талия. Настораживают меня такие классические формы: в одном месте прибыло, в другом - убыло обязательно. Интересно, где у него «убыло»? Красавчик достал из-за пояса маленький топорик-секиру и подошел к торчавшей голове Жирафки.
Жирафка попятился под его взглядом и освободил вход, нырнув вглубь берлоги.
Мужик увеличил дыру топором, протиснулся сам в нее, потом выглянул: «Тулуп, пани Краля, подайте, пожалуйста». Меня обдало жаром. Я молча подала ему его тулуп, и он исчез в берлоге.
Что-то здесь не так. Почему он назвал меня «пани Краля»? Откуда это взялось? Кралей, кралечкой меня Леша называл на осеннем балу, другие слышали, но… Этот-то здесь при чем?
Показалась голова Жирафки, затем шея и все туловище. «Таинственный незнакомец» обернул его сзади тулупом, чтобы не утыкаться носом Жирафке под хвост, и вытолкнул его наружу.
Любопытство победило и я, все-таки, решила познакомиться. Тем более, что благодарность – повод более чем приличный.
- Спасибо Вам большое. Не знаю, как бы мы без Вас справились.
- Пожалуйста, - он не собирался знакомиться, но и не уходил. Играть в его «паузы» мне совсем не хотелось, но узнать кто он такой, и какова доля случайности в том, что он меня так назвал, - не терпелось. Когда не знаю, как добиться своего, – иду напролом:
- Мы соседи? Или вы поохотиться в Лес приехали?
- Соседи? Да, видимо, соседи. Если Вы, конечно, здесь надолго.
- Надолго.
- Вилкомир.
- Что?! – не поняла я.
- Князь Вилкомир.
- Меня… пани Краля…
- Хорошо, - и он собрался уходить. Тут уж я не выдержала:
- А… далеко ваш дом?
- На другой стороне. Я здесь редко бываю, так что вы поосторожнее со своим зверушкой… Зимой в лесу опасно.
Ладно, мне надоело навязываться, надоело вытягивать из него по капле информацию. Что значит – на другой стороне? Спрошу у Дедушки. «Велимир»?- переспросила я. «Вилкомир», - поправил он, и мы пошли гуськом в сторону дома. Впереди Жирафка, за ним я, за мной этот Князь. Прозвище? А, фиг с ним. Князь, так Князь. А имя необычное, какое-то западно-славянское. Чего ж тут странного, если я, вдруг сделалась полькой, да еще королевой… Дурдом…
Возле дома Вилкомир остановился, посмотрел на меня еще раз внимательно, вздохнул сокрушенно и, сказав: «Будьте осторожнее», повернулся и ушел. Я даже не поняла, рада я его «ненавязчивости» или разочарована. Впрочем, представив, что он заходит в дом, я его пою чаем, придумываю темы светской беседы… Поняла, что вовсе этого и не хочу. Так лучше. Ну, соседи и соседи, мне одной всегда лучше, спокойнее. А то пришлось бы снова под кого-то подстраиваться, какие-то вежливые, но лишние слова говорить, жить с ощущением, что в любой момент в дверь могут постучать… Нет, не хочу.



Всего один человек появился, а мне уже казалось, что Лес перенаселился… Да и погода для прогулок не располагала. Так что, теперь я почти безвылазно, сидела в пещере у Дедушки. Началось все с того, что я все же сунула нос в его книги. Потом попросила, что-то объяснить… Дедушка посмеялся: «Объясни обезьяне, как зажечь спичку – жди пожара». Я надулась. Но Дедушка вдруг сказал: «Чтобы понимать, что стоит за написанным, для начала азбуку надо выучить». «Так научи меня читать «это»», - я показала на фолианты. «Иногда, лучше оставаться в блаженном неведении». «Что-то мое неведение мало похоже на блаженное», - пробурчала я. «Многие знания…», - хотел напомнить Дед, но я махнула рукой: «Так то – многие!» Дедушка тихо засмеялся и согласился со мной.
Учеба мне не нравилась. То есть, я совсем иначе представляла себе процесс обучения. Сейчас я больше напоминала себе переписчика, которого обучают грамоте путем копирования прежде написанного. Ничего не понимаю, но повторяю.
Первый раз Старик дал мне фолиант, где значками, все же похожими на буквы, были заполнены страницы. И сказал, чтобы я постаралась, как можно более точно, переписать это в другую книгу с чистыми листами, кстати, почти бумажными. Только со временем поняла, что бумага вовсе не обычная. Когда, переписав несколько страниц, я просмотрела, что у меня получилось, то увидела, что некоторые знаки, как бы мерцают, выпадают из строки. Заглянув в оригинал, обнаружила, что именно в этих местах я допускала ошибки при копировании. Расстроившись, легла спать. А на следующий день, взявшись снова за переписывание, нашла пустые места в тексте. Эти неправильно скопированные знаки – растворились.
Забегая вперед, скажу, что когда закончила переписывать этот фолиант, Дедушка предоставил мне самой выбирать, что копировать следующее. Я выбрала Книгу с символами. Рисовать мне было интереснее. Но об этом потом. Тем более, что я достаточно долго корпела над первой книгой.
Что удерживало меня на месте, не скажу точно. Может быть, доступность Старика в каждую минуту, чем я очень дорожила? Даже если бы он заставил меня чистить несуществующие кастрюли целыми днями, но находиться рядом, наверное, согласилась. Может быть, вечерние беседы-посиделки, которые я про себя и считала настоящим обучением. Потому что говорили мы обо всем. Получалось, что мой хаос, приобретал некое подобие системы. Все, что существовало во мне в беспорядочном состоянии, сортировалось, вычищалось, промывалось и расставлялось по невидимой мне схеме, но вполне удобной по ощущениям.
Дедушка посмеивался над моей слабостью - поговорить. Было видно, что он считает это не просто второстепенным, а вообще ненужным. Но я так дорожила этой возможностью высказать свои сомнения, задать вопросы, на большую часть которых получала ответы, получить новую пилюлю сомнений для размышлений, что Старик не лишал меня этого удовольствия.
Один раз, когда я особенно защищала свой способ получения знаний, он доказал мне его несостоятельность. Я задала свой очередной вопрос, он посмеялся и заставил меня повторить этот вопрос несколько раз, при этом меняя формулировку. Пока я пыжилась, ответ внезапно высветился в моей голове с такой очевидностью, что мне стало стыдно за банальность вопроса.
Дедушка так мягко подтрунивал надо мной, что, было совсем не обидно. И все же на следующий вопрос он ответил обычным способом. Видно решил не лишать меня такой конфетки, как болтовня.

Домовых я не забывала. Ходила к ним по «выходным», хотя ощущение времени изменилось настолько, что не только дни не в состоянии была считать, но и часы не ощущала. Сон мой потерял свою актуальность в обычном его употреблении. Засыпала, иногда, сидя над перепиской, иногда, возле огня. Когда пыталась лечь в «люльку» только потому, что наступала ночь, то вертелась без сна, как баран на вертеле. Приходилось садиться за работу. Но если засыпала, то мгновенно, будто теряя сознание. Ход моих мыслей ускорялся настолько, что я переставала за ним следить, и следующим было уже пробуждение. Постепенно появились сны. То есть, они, конечно, были и раньше, только я не могла их вспомнить. Теперь я знала, что со мной что-то происходит, пока я сплю, но не могла осознать – что.

В очередной раз, сказав «Все! Больше не могу!», я отправилась на побывку к домовым. Жирафка весело прыгал по неглубоким сугробам, я шла по засыпанной тропинке, когда обнаружила слежку за собой. На этот раз мне очень не понравилось направленное на меня внимание. Во-первых, если это Вилкомир, то почему не выйдет поздороваться. А во-вторых, теперь я сомневалась, что это назойливое наблюдение – дело глаз князя, уж очень на него не похоже. Невозможно представить его крадущимся по кустам только для того, чтобы за кем-либо подсмотреть. Мы с ним так и не виделись после того случая с Жирафкой, но расстались очень даже неплохо. Не то чтобы, - подружившись, но достаточно мирно, чтобы продолжить знакомство.
Хотя, я чувствовала иногда, что кто-то за мной все-таки наблюдает, меня это не раздражало. Приписав этот «подвиг» Вилкомиру, я успокоилась. А зря. Но кто бы это ни был, он не противно подсматривал, будто не хотел мешать, и только поэтому не показывался. Как если бы я за птицами наблюдала.
Сейчас было другое. Смотрели злобно, настороженно. Это не Вилкомир, точно. И не «тот» заботливый взгляд. Но кто?
Сгущались сумерки. Я понимала, что прежде, чем дойду до избушки, наступит настоящая ночь. И мне это не нравилось. Жирафка присмирел, и шел сзади по моим следам, тыкаясь иногда носом мне в голову.
Мгновение реальной опасности наступило все равно неожиданно. И тут случилось невероятное…
Если все, что я сейчас расскажу, сжать по времени в десятую часть секунды, то, наверное, можно будет представить, что произошло. Страх улетучился, его заменила злость, но не та безобразная, бестолковая раздражительность, не имеющая никакой силы, только ослабляющая, а деловая ярость, - предельная концентрация перед боем. Я свернулась вся в эту точку и развернулась совершенно в новом качестве. Как если одну пластилиновую форму смять и вылепить из нее другую. Себя в тот момент не видела, и не задумывалась, что из себя представляю. Все это происходило настолько быстро, что ни одна мысль за этим не поспеет. Только помню, что видела «поле боя» немного сверху, как будто с середины дерева. В тот же момент нечто черное, как, сгустившись из воздуха, «бросилось» на Жирафку. То есть, получилось, что на него, так как за долю секунды там находилась я. Не успело это Нечто коснуться Жирафки, как я швырнула свое тело на таран. Сгусток не ожидал удара, поэтому мне легко удалось сбить его в снег. Однако, на этом моя победа закончилась. Потому что существо, взвыв, выскользнуло из-под меня и унеслось между деревьев. Я не схватила его, только сбила.
Впрочем, когда азарт боя улетучился, я благодарила себя за эту ошибку. Чтобы я делала, если бы схватила это Нечто? Понятия не имею. «Фома, я медведя поймал!» «Так веди сюда»… Это в то мгновение, в которое произошла эта схватка-вспышка, не было ни страха, ни сомнений, ничего, что нахлынуло потом.
Мы с Жирафкой, напуганным, больше чем я, быстро пошли к дому, до которого оставалось уже совсем недалеко. Я была уверена, что за нами уже никто не последует, а если и последует, то не решится напасть.
Дома возбуждение не улеглось, но не столько от страха, сколько от пережитых ощущений. Больше всего меня поразила во всей этой истории я сама. Как это у меня получилось? Ума не приложу. И кто это был?
Доманя с Кузьмичем, взволнованно шептались, но ко мне не приставали с расспросами. Мы накрывали стол, готовили ужин, переговаривались по пустякам. А я обдумывала происшедшее.
Это Оно…- была Она. Да, это точно так. Она была зла…. Какое меткое замечание! Почему-то именно на меня. То есть, у нее были ко мне претензии. Я не случайно попалась ей на тропинке. Она меня если не искала специально, то, увидев, испытала злобное удовлетворение. Женское начало этого Нечто, я чувствовала определенно. На что она была похожа?.. Нет, не знаю. Ни на что. Просто сгусток черной материи. Я увидела момент, когда сбила ее. На ее фоне, я была темно-лиловой, почти фиолетовой, но изнутри что-то светилось, слегка мерцало. Я это «увидела» в сравнении, именно потому, что ее фактура была матовой, абсолютно. Поглощающей свет.
Боже праведный!!! О чем говорю! Меня не было! То есть я была, но меня вот этой, которую знаю, – не было. Где были мои руки-ноги? Где все остальное? Это просто сон! Я догадалась. Фу-у…. Меня отпустил ужас необъятно-непонятного. Я облегченно вздохнула. Как бы проверить, сон это или нет? Сейчас можно тогда все.
Попробовала взлететь… Ага… щас. Впрочем, во сне это тоже часто не удавалось, если хотела специально это сделать.
Я ущипнула себя. Боль чувствую… короче, я запуталась.
- Кузьмич, я сплю?
- Сейчас поснедаем, да баиньки.
- Доманя, как различить, во сне я сейчас или наяву?
- А ты поешь, золотце, поешь. Если нормально, вкусно будет, значит, не спишь.
Я вздохнула и села за стол. Нет, не сплю. Это еще хуже. Или как?

Символ мерцал, переливаясь всеми цветами северного сияния. Он ожил и плавно изменился, образовав другую форму. По его зигзагам, завиткам, как кровь по венам струилась некая субстанция в определенном направлении. Символ представлял из себя три различные фигуры, переплетенные друг с другом, но не соединяющиеся. Внезапно, он снова усилил мерцание, появилась вибрация, которую я внезапно ощутила и в своем теле, в грудине и по позвоночнику, потом почувствовала мерцание огня внизу живота. Вот, достигнув эпогея, сила, пульсирующая внизу вырвалась, устремившись в подреберье… В это мгновение Символ резко изменил свою форму на прежнюю. И снова все повторилось, только теперь Символ из первоначальной формы, перешел во вторую. И так несколько раз. Мои телесные ощущения все более сливались с изменениями Символа, постепенно я сама начала управлять его формой. Но только двумя – первой и второй, переходом из одной в другую и обратно. И вот я сама стала этот символ, и увидела его-себя в лесу: Жирафка испуганно замер, а нечто черное медленно плыло по направлению к нему. Я так же медленно направилась пятну наперерез…

Сон в избушке, точнее эта его часть, запомнился, как будто это случилось наяву. В пещере, первым делом открыла книгу с Символами, те страницы, которые уже срисовывала. Вот он, а вот другой… У меня началась пульсация внизу живота, и я быстро захлопнула книгу.

- Дедушка, почему я бываю такая злая?
- Не злая, а равнодушная.
- Нет, я не равнодушная. Меня волнует многое. Меня интересует, почему я не люблю людей?
- А ты их не любишь?
Он заставил меня задуматься. Действительно ли это так?
- Когда они далеко, я даже жалею их. Но рядом…
- А, когда они рядом, ты жалеешь себя.
- Не поняла.
- Корень твоей «злости» в беспомощности. Хочется, чтобы все вокруг тебе соответствовали, твоему представлению. Злишься от того, что когда создавался мир, тебя не спросили, как его устроить. Так, чтобы тебе в нем было удобно.
- Это уж слишком, ничего подобного.
- А ты подумай, когда злишься, то на что?
- …Да, ты прав, я хочу в тот момент, чтобы было по-моему. В этом ты прав. Но, вот насчет моих претензий на миротворчество…
- А ты посмотри на Жирафку. Каково ему здесь? Ты думаешь, он несчастен?
- Но… он же не человек!
- А что такое человек? Существо, которое способно чувствовать себя несчастным? Так кто в таком случае мудрее устроен? Жирафка, который, принимает те условия, что ему преподнесла судьба. И, если он изменить их не может, - устраивается поудобнее в том, что получилось. Или ты, которая мечешься в тщетной надежде изменить то, что тебе неподвластно? Вместо того, чтобы принять условия игры, и выиграть ее?
- Какие условия? Если это условия игры, то они насквозь шулерские, никакой логики!
- Если ума не хватает, чтобы их понять, это еще не значит, что глупые они.
Я надулась и отвернулась к огню. Почему я такая дура, не могу сформулировать то, что хочу узнать?
- Потому что, если ты в состоянии сформулировать, значит, уже знаешь ответ. Только сомневаешься в его верности. Или подозреваешь, что это лишь один из вероятных ответов. Что чаще всего.
- Дедушка, а почему я такая равнодушная?
- Ты же не равнодушная, - он хитро улыбнулся.
- Иногда бываю. Так, что даже страшно за себя становится. Иногда очень трудно, приходится даже притворяться, что я что-нибудь чувствую, а это крайне плохо получается…
- … Сытый голодного не разумеет, - сказал Дед, будто ответил.


В ту ночь был сильный снегопад. Вход в пещеру завалило почти полностью. Дедушка занимался своими книгами, я мечтала, сидя у камина. Снег настраивал меня на лирический лад, как, впрочем, и дождь. Странно, почему бы это? Какая логическая связь между метеоусловиями и душевным состоянием? Внезапно проснулась во мне «спящая красавица» – поэтичность, причем спящая летаргическим сном. Слова начали сливаться в строки. Внезапно, я поняла, что эти стихи совершенно не похожи на мои, когда-либо написанные - своим совершенством. Это была настоящая поэзия, и, тем не менее, - мои стихи. Они складывались моментально, стоило обратить внутренний взор в любую сторону, увидеть что-то самое обыкновенное. Но идти за бумагой, чтобы записать, было невообразимо лень. Стихи текли сначала робким потоком, потом лавиной. Мне казалось, если шевельнусь, чтобы пойти за бумагой, этот процесс прекратится. А, ощущение хорошо сделанного, было настолько прекрасным, что я боялась его спугнуть. В конце концов, все же решилась, любопытство победило: смогу ли удержать эту способность, так спонтанно возникшую? Но тут увидела бабочку, мелькнувшую в огне и не сгоравшую, а порхающую между языков пламени, как его частичку. Потом, как эта бабочка полетела над зеленым лугом, усыпанном цветами, где вспорхнуло множество ее сестер. Они разлетелись во все стороны, превратившись сами в цветы на траве, деревьях, кустах… И я поняла, что мои стихи – те же бабочки, что вовсе не надо их пришпиливать, чтобы иметь коллекцию и стать собственником мертвой красоты.
Знаю, поэт должен делиться своей поэзией, потому что другие люди, неспособные создать сами подобную красоту – причащаются ею через стихи. Поэты – проповедники музыки слова… Но я не поэт. Через меня прокатилась волна поэзии, дала мне возможность создать своих бабочек, которые просто украсили мир, где живет наша мысль. Когда мысли прекрасны, чувства добры, мы украшаем тот мир, как бабочки наш. И я отпустила свои стихи на волю…
Они вылетали, как птицы из клетки с радостным щебетанием обретенной свободы. И мне было нисколько не жаль. Я бы еще сочиняла и сочиняла, если бы не заснула.

«Нас утро встречает прохладой»… Брр-р-р… Ну и холод. Огонь в камине погас совершенно, ветер дует из коридора. Натянув на себя все что могла и, завернувшись в одеяло, поплелась к выходу.
Где Дедушка? И что случилось «с отоплением»? Создавалось впечатление, что камин – так, для души, не только для сугрева. Может быть, этот жуткий снегопад что-нибудь подпортил?
Ого! Выход из пещеры представлял из себя практически такой же коридор, только без крыши, и стены были сделаны из снега. Неужели Дедушка прорыл эту траншею один?
Взбодрившись, я помчалась обратно. Полезла в закуток, где подозревала возможное наличие лопаты, нашла ее и, прежде чем отправиться Деду на помощь, разожгла в камине огонь, подложив туда побольше поленьев.
Я шла по снежному оврагу с лопатой на перевес. Дедушка, конечно, гений во всем. Километра два прошагала, а его не обнаружила. Кстати, интересно, куда это он прорыл дорогу? Получится, что я невольно выслеживала Старика. Эта мысль меня остановила.
Что мне нравилось в наших отношениях – это полная свобода. Я куда хотела, когда хотела и чего хотела. И так же не спрашивала у Дедушки, где он был, куда идет, что собирается делать или делал. Идеальные человеческие отношения. У меня таких никогда ни с кем не было. В чем, собственно, сама виновата. Да, честно говоря, и не знаю, хочу ли я таких отношений с кем-либо, кроме Деда. С Друзьями – да. А вот с любимым… Нет, не хочу. Хочу ему сама все рассказывать, и чтобы ему интересно было слушать любой пустяк, так и мне должен быть интересен каждый его вздох. И секретов никаких.
Но со Стариком иные отношения. То, что я ничего про него не спрашиваю, понятно. Но мне безумно нравится его уважение к Моему Бестолковшеству. Впрочем, может быть, он и так все знает. Иногда мне кажется, что он знает не только, о чем я думаю, но и все, что со мной происходит в его отсутствие. Хотя обсуждаем только то, что говорю вслух, или думаю рядом с ним. Это ведь почти одно и то же. Тем более, что скрывать я ничего и не собиралась… Самая ленивая на свете фигура. В том мире, откуда я пришла, была принципиально откровенна… Если у меня, конечно, вообще были какие бы то ни было принципы. Ну, так скажем, почти всегда. Так проще всего: не надо запоминать, где чего врала, где чего скрывала. Люди не входят в заблуждение по поводу моего отношения к ним. Наверное… потому что люди как раз и отличаются тем, что замечают не очевидное, а видят лишь то, что хотели бы видеть.
Тоннель уходил в сторону от избушки. И тут я сразу вспомнила про Жирафку. Домовым-то что, они и так не выходят из дома. Но вот Жирафке обязательно надо выходить, хотя бы раз в день по естественной надобности. Позавчера он что-то захандрил, я побоялась его с собой брать, чтобы не заболел, оставила дома. И вот теперь он завален снегом и не сможет выйти, даже если захочет.
Окинув взглядом снежную стену, выше моего роста, прикинула – откуда копать. И только сейчас до меня дошло: а, куда снег девать? Куда он девался из этого тоннеля? Чтобы забросить его наверх, – нужен как минимум экскаватор.
Потрогала стенку – плотная, как ледяная. Но не ледяная, то есть не подтаявшая, а спрессованная. Стояла и ломала голову, – как это можно сделать? Выглянуло солнце. Его появление просветило что-то в моей голове (или где-то рядом). Скосив глаза в одну точку на поверхности ледяной стены, определила разрез, по которому будет расходиться снег. Обозначила ширину тоннеля, который был несколько уже, чем этот, и начала принимать в себя солнечный свет, преобразуя его в силовой поток, исходящий из меня острым лезвием. На стене образовалась вмятина-трещина, - я ускорила движение потока…
- Привет!
Меня, словно топором подрубили, - рухнула, как подкошенная. Принесла нелегкая!
- Напугал? Извини.
Мне было трудно сосредоточиться, даже слово сказать. Вилкомир своим топориком начал пробивать ступеньки сверху вниз, ко мне. Пока он спускался, вырубая ступеньки, я пришла в себя. Глупо на него сердиться. Он же хотел как лучше, на помощь пришел. Откуда он знал, чем я тут занимаюсь… И каковы будут последствия его вмешательства. Неумеха все-таки я, это же мог быть не только Вилкомир, но и кто или что угодно. Начала экспериментировать так, будто одна в лесу.
Когда Вилкомир спустился, я уже встала и прислонилась к стене, пульс бьющийся в горле стал затихать.
- Как Вам удалось сюда попасть, пани Краля?
- Так же как и Вам, князь… Только в другом месте.
- И куда теперь?
- Вот, думаю… Хотелось бы домой, да не пройду по этому снегу.
- Дома не ночевали?
Какое ему дело до моей личной жизни? Не ему за мной следить. Кстати, его фривольные намеки обнаруживали неведение по поводу пещеры и Дедушки. Это меня устраивало.
- Если Вам больше некуда совать свой большой нос, как в мои дела, засуньте его лучше в снег, пусть остынет.
- Да, вежливости Вам не занимать, - он усмехнулся.
- Учителя были хорошие, - отрезала я.
- У меня есть вторая пара лыж.
- Где?
- Наверху, - он мотнул головой в сторону вырубленной лестницы.
Мы молча стали подниматься. Мне нравилась его способность помогать без выпендрежа. Третий раз с ним встречаемся, и два раза из них он меня выручает. Отношение его ко мне изменилось в корне, смотрел совсем иначе, чем в первый раз. Я бы сказала, если не влюбленным взглядом, то с некоторой удивленной симпатией. Чувствовала, что нравлюсь. Ну, чем не мужик? И все-таки… Не замирало сердце при встрече. А, когда не видела его, то и не вспоминала. Ну, чего тебе, привереде, надо?
Надо ветра звездного, который подхватит меня, как пушинку и унесет в свои дали. Извержения вулкана хочу! Хочу так, чтобы все остальное теряло смысл, если Его нет рядом. Голову свою потерять хочу…
Но не так же!!!
Настолько задумалась, что лбом (на знакомой тропинке!) сук дерева чуть не сломала. Конечно, какая знакомая, если она минимум, как на полтора метра поднялась. Князь подошел ко мне, когда я уже прижимала снег к окровавленному лбу. В ушах звенело, в глазах искрило…
Он отвел мне руки от лица, достал носовой (чистый!) платок, вытер щеки, глаза. Промокнул рану. Потом положил ладонь на лоб и что-то зашептал.
Рана затягивалась. Кровь остановилась. Но что-то заставило меня отвести его руку.
- Спасибо, дальше само заживет. Заговаривать умеете? Меня научите?
- Научу, если просите…
- Нет, это я так, не подумав, - вспомнила Дедушку, два учителя это для меня чересчур.
Так недолго и попасть в какую-нибудь нелепую ситуацию. Никаких обязательств ни с моей стороны, ни к моей стороне! Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Чем-то я буду должна и Дедушке, но ему я согласна отдать вообще все, что есть в моей жизни. Души он не потребует, а остального – для него не жалко. Впрочем, тела моего ему тоже не надо… Наверное, поэтому такая смелая.
Ну вот, а чего же ты хотела?! Если у тебя самой вечно шуточки скабрезные выскакивают. Однако, как ты оскорбляешься, когда при тебе подобное произносят!
Ой, ладно, хватит воспитывать! Голова трещит, настроение паршивое, а еще дом откапывать.
Изба засыпана, оказалась, почти наполовину. Я воткнула лопату в снег, но князь вежливо отодвинул меня в сторону. Пока он раскапывал дверь, пробовала заглянуть в окошки. В доме было темно, тихо. Жирафки не видно. Волнение меня охватывало все больше. Наконец-то я почувствовала, что случилась беда.
Едва мы расчистили дверь настолько, что образовывалась щель, - я протиснулась в нее. Князь остался снаружи, заканчивать раскопки.
Жирафка лежал за печкой в углу, и при моем появлении слегка пошевелил головой, но не смог ее поднять.
- Жирафка, миленький, что ты? А? Здесь я, здесь! – В его глазах стояли слезы, - Я бессовестная, бог знает чем, занимаюсь, а ты тут разболелся! Что мне теперь делать? Доманя! – Позвала я шепотом, чтобы не услышал князь, - Кузьмич!
Но они не отзывались. Конечно, Вилкомир чужой. При нем они не будут объявляться. Как бы его отправить?
Я вышла из дома. Князь сидел на сугробе и курил.
- Князь, вы меня простите, но в дом я вас не приглашаю. У меня тут Жирафка заболел… Так что, хоть я вам и благодарна, но чаепитие отложим на более везучие времена.
- Могу помочь вашему сокровищу.
Точно, помочь! Только не он! Жирафка меня привел к Дедушке, значит, мне теперь надо как-то доставить его в пещеру. Или Дедушку попросить сюда придти? Нет, надо Жирафку туда доставить. Не знаю почему, но домовым могло не понравиться, если я приведу сюда Старика. Или побежать, спросить у него самого? А если его не будет в пещере? И неизвестно, когда появится. Мне придется сидеть там, ждать. А Жирафка здесь один будет умирать. Нет, не годится.
- Князь, если хотите кому-нибудь помочь, то помогите мне.
- С удовольствием…
- Жирафку надо вытащить и соорудить что-нибудь типа саней.
- Вы где-то звериного доктора неподалеку видели?
- Вроде этого. Так поможете?
- Саней у вас в сарае, конечно, нет.
- Есть! – Были там санки, на которых я каталась с горок, - Но они небольшие. Жирафка вряд ли на них поместится.
- Придумаем что-нибудь.
Мы пошли откапывать сарай. Я бегала в дом и подолгу сидела с бедняжкой. Он был совсем плох, даже приподнять голову, чтобы положить мне на колени – не мог.
Вилкомир стучал в сарае молотком или еще чем, я сидела в обнимку с Жирафкой. Князь прибил к саням несколько досок, нашел веревку. Я вытащила с полатей одеяло. Но чтобы положить Жирафку на него, моих сил явно не хватило бы. Пришлось звать Вилкомира в дом.
Если до этого в доме была просто тишина, то теперь она стала ледяная. Казалось, неловкое движение и дом взорвется на мелкие ледяные осколки. Мы обернули малыша одеялом, и князь потащил его к выходу. Когда они вышли, я шепнула: «Кузьмич, Доманя, я к Дедушке. Вы не обижайтесь на меня. Я больше никого не приведу. Так получилось…» В доме атмосфера слегка оттаяла, но домовые не издали ни звука. «Я люблю вас. Пока».
Да, гостей домовые не любят. Это они мне дали понять яснее ясного. Хорошо, что я Дедушку не позвала. Вот где бы неловко было, просто ужасно. Всех люблю, а они друг друга – нет.

Князь тащил сани с Жирафкой, а я пыталась подталкивать их сзади, что у меня плохо получалось, потому что лыжи скользили, а снимать их не имело смысла, - снег был еще очень рыхлый.
- Пани Краля, оставьте в покое сани, идите спокойно.
Вилкомир, хоть и старался не показать, что устал, все медленнее тащил сани. Я убедилась, что Жирафка крепко привязан, нигде не собирается выпадать, пошла рядом с Вилкомиром, схватившись за веревку.
- Пани Краля… Не царское это дело…- посмеялся князь, - Ведете себя неподобающим образом.
- Хобби у меня такое.
- Какое?
- Вести себя неподобающим образом.
- А-а…
Я подняла голову и остолбенела, схватившись за Вилкомира.
На нижней ветке, как раз той, об которую я долбанулась по дороге домой, лежала огромная черная кошка. Не пантера, нет. Ушки! Да это же рысь! Но почему черная? Красавица какая… У меня даже страх пропал от восхищения. Я любовалась рысью, которая не шевелясь смотрела мне прямо в глаза. Поэтому не сразу заметила действия Вилкомира.
Он медленно достал из-за плеча ружье и направил его на рысь. Почти в тот момент, когда прозвучал выстрел, моя рука резко ударила по стволу. Я не успела даже подумать, что сделала и, чем это могло закончиться. Конечно, если она нападет на нас, то буду защищаться… Тогда кстати, поздно будет доставать ружье. Но об этом я не подумала. И боялась за Жирафку, не за себя.
Рысь повела себя очень странно. Выстрела не испугалась, будто в нее каждый день стреляют косые охотники, или она заговоренная. Но только зло уркнула, медленно поднялась, потом потянулась, показав свою почти кошачью грацию, и перепрыгнула на другое дерево. Медленно, будто лениво удалилась вглубь леса.
 Лицо князя выражало еще более необъяснимые чувства. Задумчивое, озадаченное, но не удивленное. Скорее досада, нежели раздражение. Я поняла, что ничего не поняла в разыгравшейся на моих глазах сцене… почему-то мне показалось, что он и не собирался убивать рысь. Но… думать об этом, у меня не было времени. Не так далеко уже до снежного тоннеля.
То, что я не собиралась показывать князю, куда ведет этот тоннель, однозначно. С другой стороны, если он пройдет по нему в том направлении, что и я, то сам непременно упрется в пещеру. С третьей стороны, непохоже, чтобы князь плохо знал лес. Вряд ли ему было неизвестно о существовании пещеры, а так же о том, кто там живет. С четвертой стороны…
Неважно. Главное, что Я его туда не приведу.
- Спасибо, князь, - сказала я просто, когда мы спустили сани с Жирафкой в тоннель. И осталась стоять молча. Вилкомир понял, что его спроваживают. Неприятная минута и для него, и для меня. Я должна бы чувствовать себя благодарной… Я и чувствую! Только вовсе не обязана из благодарности выдавать чужие секреты!
Он странно посмотрел на меня, немного даже зло, но ничего не сказал по этому поводу.
- Добро пожаловать, - только и ответил он на американский манер и, развернувшись, стал выбираться обратно из тоннеля.
Обиделся. Конечно, обиделся. Я чувствовала себя виноватой, не взирая ни на какие логические расклады. Нормальный мужик. Даже более чем нормальный, по сравнению с моими прежними знакомыми. Абсолютно естественно, что ему досадно, когда его отшивают. Ведь он и не навязывается. Помощь-то я его принимаю, а дальше?
А что дальше?! Что дальше? Почему должно быть что-нибудь дальше? Не понимаю! Нормальные человеческие отношения, которые «в идеале», а не «дай за дай». Если я кому-нибудь помогаю, то что, ради чего-то? Нет. Так почему же комплексую, когда не могу чем-нибудь отблагодарить того, кто ради меня теряет время или силы, или деньги?
Да, потому что знаю! Платить по счетам все равно придется! Рано или поздно. Глупо, но вопреки логике очень хочется чего-то «большого и чистого», и вовсе не мытого слона в зоопарке.
Не протащила я сани и тридцать метров, как обнаружила разветвление тоннеля, следующее разветвление делилось на целых три дороги… Короче, если бы Вилкомир и последовал за мной, то вряд ли меня нашел, а значит и вход в пещеру.

Подкатив Жирафку к входу, я бросилась внутрь. Дедушка, слава Богу, был дома. Я тараторила как сумасшедшая, но Старик молча смотрел на меня в упор. Когда замолчала, наконец-то догадавшись, что он не слушает, а гневно «взирает» на меня, то испугалась. Так он никогда не смотрел. Я не знала, в чем виновата, но струхнула немало.
- Иди и смой с себя ЭТО, - он показал пальцем на мой лоб.
Я и забыла про разбитый лоб, но как же я могла смыть ЭТО?! Мое невразумительное мычание прервалось грозным рыком:
- Да не царапину!
И тут до меня дошло, о чем говорил Старик. Я бросилась к умывальнику, а Дедушка пошел к Жирафке.
Когда умыла лоб, то поняла, что сделала глупость. Так Это не смоешь. «Водичка, водичка, умой мое личико…» То, что я получила, намного глубже сидит. Так что мне теперь, ножом вместе с черепом соскребать?!
Села на лавку, прислонившись к стене. Расслабилась, стала думать, как мне это выдрать? Теперь я сама видела «чернильное пятно» въевшееся мне под кожу, и уже мутными разводами, как крупицы марганцовки растворявшееся в крови… Я бросилась к огню и стала «втягивать» через лоб пламя, прожигая и выжигая эту «грязь». Но ничего не получалось. Стоило мне прекратить, как пятно восстанавливалось в своем прежнем объеме.
Дедушка в это время вошел с Жирафкой, который, покачиваясь, но уже сам шел к охапке сена на полу. Я бросилась вон из пещеры. Если у меня не получится от этого избавиться, сюда не вернусь. Почему, - я не думала.
Я приложила руки ко лбу и стала «вытягивать», как магнитом эти «чернила». Резко заболела голова, меня затошнило, но дело пошло. Я внимательно смотрела, чтобы и все то, что успело раствориться в крови, тоже подтягивалось. Но тут из раны хлынула кровь, а из меня остатки вчерашнего ужина. Я чуть не умирала, когда вышел Дедушка.
- Ох, бедовая ты моя, - сказал он уже совсем не злым тоном, - Зачем сегодня голову пришивать, если вчера ее отрубили? Вернись во вчера и сотри…
Он умыл меня снегом, приложил ладонь ко лбу и прижал мою голову к себе. Тихо нашептал мне, что надо делать, и даже помог немного. Вернулась боль от удара об дерево, но голова была чистая и светлая. Просто большая ссадина на лбу.
Это был первый случай, когда Дедушка мне помог действием. Но я знала, что постараюсь больше ничего не натворить такого, чтобы снова ему пришлось делать что-то за меня.
И еще я поняла, что если хочу приходить сюда, то должна быть «чистой», без примесей. Вилкомир-то хотел как лучше, но вышло неправильно. Пока, в крайнем случае…


Потекли наши дни вместе со снегом. После бурного снегопада, температура воздуха резко поднялась. Выйти из пещеры невозможно. Да и незачем. Жирафка поправлялся, ходил, совал свой длинный нос везде, где можно и нельзя. Рос не по дням, а по часам. Хорошо, что купол пещеры был вне досягаемости даже его головы. Дедушка ничего не стал объяснять, и наши отношения вернулись в прежнее русло. Но не совсем. Мое чувство благодарности обострилось, я радовалась каждому часу, что нахожусь рядом с ним.
Вспоминала домовых. Но не переживала, так как чувствовала: они знают, что со мной все в порядке. С ними же, надеялась, тоже.
Иногда думала о Вилкомире. Кто он? Что это была за рысь? И, какое место в лесу занимает князь? Князь кого? Князь тьмы? Непохоже. Хотя… Что я могу об этом знать?
- Дедушка, «что такое хорошо и, что такое плохо»?
- Как?
- Как можно отличить Зло от Добра? Что такое Зло?
- Для кого что.
- Я не поняла.
- Чего ж тут непонятного? Волк ест зайца, для зайца волк – зло; волк ест больного зайца, слабого, для популяции – добро. Для леса – добро.
- Подожди, тут необходимость. Даже если бы он ел траву, мы бы могли сказать, что он уничтожает растительность. Тем более, что растения так же живы, как мы с тобой. Так устроен мир. Это не зло. Значит, зло это то, что нарушает мировой закон? Это бешеный волк, который начинает резать стадо без необходимой надобности?
- Ты уверена, что без надобности?
- Я, Дедушка, ни в чем не уверена. Поэтому и спрашиваю. Я понимаю, что войны – это ограничение популяции человека, который размножается так, что если не будет войн, болезней, катастроф, то через сто лет, просто задохнется от перенаселения на собственной планете. Как нудно все это!.. Но, почему тот, а не этот?…
- Так, что же ты все-таки хочешь узнать?
- Да и сама запуталась... У человечества есть твердое понятие: тьма – это плохо, свет – хорошо. Поэтому все, что плохо относят к темному, что хорошо – к светлому. Это правильно?
- Для человека – да.
- А для кого – нет?
- Была раса, и не одна, которые жили не на Земле, а в ней матушке. Для них свет был, как для тебя темнота, в большом объеме – вреден для существования.
- «Князь тьмы» это оттуда?
- Ты же понимаешь, что большая река в своем истоке имеет не один единственный родник. Часто тот, который дал жизнь реке, давно высох, и теперь не имеет значения, но русло питают множество других. Стоит ли искать его?
- Дедушка, а почему ты никогда прямо не ответишь на мой вопрос? Почему все рядом, да около? Ты же знаешь, ЧТО я хочу знать.
- Потому что ты сможешь услышать ответ таким, каким он будет в действительности, только тогда, когда готова будешь его понять. А, значит, в состоянии сама до него добраться. Тебе хочется поговорить, подумать вслух, вот я и составляю тебе компанию.
- А, если один разочек отойти от правила? Если я не пойму или пойму не правильно, то ты мне так и скажешь, а я смирюсь с тем, что дура и буду копать сама.
Старик усмехнулся и замолчал. Но не надолго. Я это чувствовала, сидела и ждала, к какому решению он придет.
- Наверное, я с тобой впал в детство. Но мне совсем не хочется лишать себя твоих вопросов. Они забавляют меня. Забыл, что это приятно – заниматься пустяками. Так что не надо мне таких жертв, а ты в другой раз думай, в состоянии ли выдержать сама те условия, которые предлагаешь.
Я только кивнула головой, надеясь, что Дедушка не передумает.
- Начало или Бог, как его называют люди, это Момент начиная с которого мы вообще о чем-либо можем думать, реже говорить. Так вот, Начало Едино и неразделимо. Мир – плоть этого Начала. Мир конечен в своей бесконечности. Умирая, он возрождается без конца.
- Так, значит, Зла нет?
- Зло, это конкретное действие против. Если ты хочешь жить, смерть для тебя – зло, и все, что угрожает твоей жизни. Если ты не хочешь жить, то смерть – это благо. То есть, понятия Добра и Зла субъективны всегда.
- Так, значит, Дьявола нет?
- Не значит.
- Наверное, мне надо сейчас перестать спрашивать? Уже пора? Ты уже доказал мне, что я ничего не в состоянии понять.
- Суматоха ты моя, - Дедушка улыбнулся, - Ты - как крошечная клеточка твоего тела, которая, выполняя определенную функцию в организме, пытается рассуждать по поводу мотивов твоего поведения в той или иной ситуации. Но, если она уже пытается это сделать, может быть, в этом есть какой-то смысл?
- Так, откуда тогда это деление в Мире на Добро и Зло, на Черное и Белое, на Бога и Дьявола?
- Ну, на Бога и Дьявола его делят только глупцы. Все, что умирает, «разлагаясь» выделяет определенную энергию. Эта энергия стала источником питания некой формы, которая и материализовалась из этого вида энергии. Теперь для поддержания своей жизни, ей необходимы постоянные разрушения. Но именно Человек дал плоть и волю этой форме, ОБ-НА-ЛИЧИВ ее – дав ей личину, личность.
- Значит, есть энергия черная, а есть белая?
- Нет, энергия это энергия, она может быть видима в определенном цвете… определенным направлением ее движения, то есть задачей, на какую она нацелена.
- Дедушка… У меня в голове «раскардаш». И почему-то стало… грустно. Нет, тошнит в сердце.
- Надеюсь. Помолчим?
- Думаю… нет. Последний вопрос (я не выдержала): Что было плохого в том, что князь мне занес в голову?
- Плохого? Нет. Инородного – да.
- Теперь можно и помолчать, я должна переварить кое-что.
- Благодать какая… ВСЕ познается в сравнении.

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)