Знатный птицевод

Колян избегал показываться на сельской улице уже вторую неделю. Если было нужно, то старался за огородами быстро пробегать до нужного места. Но и на задах частенько сталкивался с односельчанами. Каждый из них непременно спрашивал что-то «на утиную тему». Колян в ответ чертыхался и быстро шел мимо, а в след ему летел веселый смех… А на каждый роток не накинешь платок. Всю неделю деревню трясло от смеха после срамного парада его уток на главной улице. На каждый смех теперь вздрагивает – так и думается, что над ним смеются. С чего он решил, что утки передохли? И много он выгадал, ощипав их? Тьфу, а не прибыль от кучки перьев. Зарекся он, вообще, впредь уток держать. До самой смерти зарекся… Вообще, на уток смотреть не мог больше… Такой позорище через них приключился… Двадцать лет теперь в селе будут вспоминать и рассказывать про него эту историю как анекдот на досужую потеху… Уже кто-то назвал птицеводом - так и прилипло прозвище. К гостям тоже начал относиться настороженно. Колян с подозрением глядел на родственницу. Пришла свояченица – сестра жены. Посидела с полчаса, поговорила о пустяках, но, Слава Богу, не стала затрагивать больную тему. Попив чаю, попросила помочь назавтра «глину мазать».

Ох, уж эта глина! «Летом – глина, зимой - скотина» - так говорят у них… Зимний уход за скотиной – дело обычное и привычное для любого села, а вот «глина» - понятна только для южных областей. Из глиняного кирпича-сырца и сейчас очень многие строят и сараи и стойла для скотины. Глину мешают с резанной соломой, формуют из нее большие кирпичи, сушат их на солнцепеке, и на глине же потом соединяют кладку. Поверху стенку обмазывают той же глиной с резанной соломой - и более теплого сарая уже не придумать…

Раньше и дома так же строили, пока с деревом полегче не стало. В таких домах, обитых тесом зимой тепло, а летом прохладно… Летом тут жара доходит до сорока градусов в тени… А зимой не редкость стужа такая же, но с минусом. Но тесом обшивают только дома, а вот сарайчики и подсобные постройки - по старинке обмазывают глиной каждый год. Подновляют потрескавшуюся и кое-где отваливающуюся обмазку. Глина ведь – что с нее ждать?… От дождя и снега размокает… На год-то всего ее и хватает - мазать нужно обязательно. Процесс простой: глину нужно натаскать и размочить. Затем нарезать соломы. Перемешать все и полученным тестом уже обмазать строение. В одиночку это сделать очень тяжело. Вот и ходит вся родня все лето от одного двора к другому - сообща помогают друг другу.

Сегодня все «месят» у одних, через неделю – у других. Это даже традицией стало. Хозяйка готовит на всех угощение, а гости в это время с песнями и прибаутками топчутся в опалубке – перемешивают босыми ногами глину и солому. Мужики – в семейных трусах, бабы – подтыкают задорно повыше ситцевые подолы сарафанов… Все в глине до колен и выше… Ребятня и вовсе в восторге. Редкий случай, когда от мамки не то, что шлепка не достается, но и похвала выпадает, если попрыгаешь хорошенько голышом в глинистой грязи… Иной раз сами мамки не могут разобрать где чей дитенок, пока не отмоют их… Все с визгом и хохотом обмываются после работы струей из шланга и начинается застолье… В общем, «мазать глину» - это скорее добрый повод собраться родне, чем ремонт как таковой. От такого приглашения не отказываются.

Пока жена обговаривала с сестрой свое женское, Колян вынес из сарайчика пахталку, ополоснул ее и вытряхнул две трехлитровые банки сметаны… Густая желтоватая сметана нехотя перевалилась в деревянную глубину ладно сработанной узкой деревянной кадушечки. У кадушечки имелась плотно подогнанная крышка с отверстием в центре для гладкой палки, на торце которой была закреплена небольшая крестовинка. Палка легко ходила в отверстии и служила ручкой для перемещения крестовинки в сметанной гуще. Технология простая – гоняй крестовинку в сметане туда-сюда, пока масло не собьешь. Колян начал поначалу медленно двигать палкой вверх-вниз. Изнутри пахталки раздались первые утробные звуки «х-х-ф-пах…, х-х-ф-пах…, х-х-ф-пах…»… Отсюда, видать, и пахталкой назвали эту кадушечку… Поначалу густая сметана пыхтит «пах-пах-пах», затем, разжижаясь, начинает просто плюхать, и уже в самом конце, когда масло отделяется от сыворотки, - булькать… Но поначалу именно «х-х-ф-пах»…

На раздавшиеся звуки к пахталке вышли два существа: серый кот и малышка Танюшка. Коту всегда было дело до всего, что касалось сметаны, а Танюша как раз закончила завтракать и выглянула с любопытством. Кот сторожко следил за девочкой, чтобы успеть удрать, коли та захочет взять его в плен, одновременно не выпуская из поля зрения мелькание ручки пахталки… Сметана сметаной, но и расслабляться нельзя – заняньчит… - проверено. Ручка пахталки, окунаясь в сметану выныривала на каждом ходу вверх вся покрытая ровным белым слоем. Кот синхронно водил мордой вверх-вниз, вверх-вниз…

Танюшка прижала пальчик к двигающейся ручке. При ее движении вниз пальчик начал счищать сметанку и, на нем образовался белый валик. Танюшка слизнула, измазав себе кончик носа. Кот завистливо сглотнул слюну. Танюшка опять набрала сметаны на пальчик и протянула уже коту: «Кис-кис-кис…, на – попробуй». Кот опасливо и недоверчиво потянулся к лакомству, готовый в любой момент отпрыгнуть, если это ловушка. Нет, все по-честному. Облизал шершавым языком маленький детский пальчик. Танюшка засмеялась от щекотки. Николай улыбался, глядя на эту пару, и продолжал пахтать сметану. Конвейер наладился: Танюша пальчиком собирала сметану и подносила к морде кота. Тот совершенно расслабился и, зажмурившись, работал языком.

- Папа, расскажи мне сказку, - между делом попросила Танюша.
- Ну, слушай, жили-были Гуси-Лебеди у одной злой бабы-Яги…, - начал Николай.
- Я знаю эту сказку. А разве гуси умеют летать?- перебила Танюша.
- Дикие умеют, а еще иногда и домашние хватают непослушных детей и относят в дремучий лес - ответил Николай.
- А я ни разу не видела, чтобы детей гуси брали - посетовала Танечка.
- Ничего, еще увидишь, - уверил ее Николай.

 «Х-х-ф-пах…, х-х-ф-пах…, х-х-ф-пах…» - все усы в сметане. Умываться будем потом… «Плюх…, плюх…, плюх...» - в сметанке стали появляться твердые крупинки сбивающегося масла… «Плюх..., плюх…, бульк..., бульк» - все, на ручку перестала налипать сметана и с нее стала стекать только прозрачная сыворотка. Масло сбилось внутри в один желтый комок. Кот открыл глаза, не дождавшись в заданном ритме очередной порции халявы. Оп-па, - Танюшка уже берет его поперек раздувшегося брюха. Кот жалобно взглянул на хозяина: «Мяу! Спаси, а?». Все напрасно – не вырваться…

Поутру Колян со всем семейством направился к родственникам. Там дело шло полным ходом. Глину свояк уже навозил и вывалил ее в опалубку, сколоченную посреди двора. Женщины сидели и рубили топорами солому, подбрасывая ее под ноги топчущейся в глине ребятне. Свояк пока отлучился поставить в гараж колхозный грузовик и из мужчин оказался пока один Колян. Свояченица, увидев его, обрадовалась…

- Вот и хорошо, что хоть ты появился. Мой-то умотал - не знай где его лихоманка носит. Сходи, заруби гусака – я лапшу замесила. Как раз, пока намажете, все сварится. Давай, заруби побыстрее, его еще разделать нужно.

- Где там у вас гуси-то? – спросил Колян.
- Да увидишь сам в загоне. Выбери самого здорового гусака, а остальных на речку выпусти, - ответила свояченица, уходя опять в кухню.

Колян взял свободный топор и направился на хозяйственный двор. Столкнулся в калитке со свояком. Поздоровались. Тот кивнул на топор:

- За дровами?
- За гусями, на охоту в твой загон, - ответил Колян…
- Ну, давай, только всех не поруби, на развод оставь хоть пару, - хлопнул по плечу.

Колян прошел на задний двор и сразу увидел загон с гусями. Среди стаи выделялся один матерый гусак. Колян открыл калитку загона и стал ждать, чтобы вышел именно этот примеченный им здоровяк. Но тот не торопился… С главного двора доносились обрывки фраз и смех родни.

Свояк уже начал там поддразнивать женщин:

- Ну, вы прямо как утки лапчатые расселись. Сидите стайкой и тюкаете топориками как клювами.
- Каков селезень, такова и стая, - в тон ему ответили бабенки, – Снимай штаны да лезь в глину к ребятишкам…
- Да ладно, «к ребятишкам»… Сейчас штаны сниму, а вы все ко мне и попрыгаете сразу с голыми коленками.
- Ой-ой-ой, - секс-символ нашего околотка, - засмеялась жена Николая. – Ай, Танюшка, что же ты сразу в платье-то в глину полезла… Вот таких-то грязнуль гуси и уносят в лес…
- Гуси не умеют летать, - ответила Танечка, не собираясь вылезать из размокшей глины и перебираясь в дальний от мамки угол опалубки.
- Ах, ты непослушная какая…

На заднем дворе Колян наконец-то поймал гусака. Тот рвался на волю. Колян заломил ему лапы за спину, связав тем самым сильные крылья. За гусиным гоготом и возней до него доносилось: «утки»… «голые»… и смех-смех-смех. Колян не мог ошибиться – смеялись опять над его «утиной историей». Кажется, и гусиная стая гоготала по своему тоже над ним… Колян, чертыхнувшись, от всего сердца рубанул топором по длинной шее гуся и со всего размаху швырнул его в приготовленное ведро. Не оборачиваясь, пошел к родственникам высказать, что он думает про тех кто смеется над своими за глаза… За спиной гремело ведро в котором агонизировал зарубленный гусак. Ведро отлетело в сторону, а гусь заметался по всему пространству. Гусиная стая панически загоготала, забегала по двору, замахала крыльями, поднимая пыль…

Колян, громко стукнул калиткой, обращая на себя внимание, мол-де «я тут» и зло оглядел родственников… Все оглянулись и притихли, удивленные его видом. Внезапно раздалось хлопанье множества больших крыльев. Колян от неожиданности даже пригнулся. Из-за забора, отделяющего задний двор, в небо поднималась гогочущая стая гусей… Набирая высоту, они начали скрываться за крышей дома… Свояк, уже успевший снять брюки, в одних семейных синих трусах босиком выскочил на улицу, пытаясь понять, куда полетели его гуси. Танюшка, с испуганным криком выскочила из глины и метнулась к маме: «Мамочка, мамочка, я буду послушная, не отдавай меня гусям!!!». Прижалась, безнадежно перепачкав сарафан глиной … Все замерли, переводя взгляды с опустевшего неба на Коляна и обратно… Ни у кого не было слов… Пока не было…

Открылась калитка… С улицы вернулся запыхавшийся свояк… Обвел всех глазами и остановился на Коляне. Пошлепал губами, как бы забыв как нужно говорить, и только и произнес: «Ну, ты, блин, Колян, и птицевод… блин, знатный птицевод…»