Ирод. Бенефис второстепенного персонажа. часть 1 и

 Сие посвящаю моей любимой знакомице
 Екатерине Куракаевой

Все персонажи вымышлены. Любое сходство их имен и характеров с именами и характерами реальных лиц является случайным.

ИРОД (ч.1)

1. Перед грозой
"По факту пропажи бочонка с вином из погреба почтенного горожанина Лисия начальнику полиции назначить разбирательство" аккуратно вывел четвертовластник Ирод химическим карандашом резолюцию под печатными строчками телеграммы, затем наклеил сверху большой желтый стикер и на нем добавил "Милликрат! Повторяю, с ерундой мне не отправляй; по кражам водки, тулупов, кроватей или рыбьего жира – даже у наираспочетнейших горожан – будь другом, разбирайся сам."
До смерти надоело читать рапорта нового начальника полиции о подобных "происшествиях", в конце концов – ведь и стикеров жалко! Тут Ирода осенило – отогнув сверху пачки два десятка чистых, он написал на двадцать первом "Этот стикер не снимать, а снять вместо него Милликратушку". После чего, довольный своей выдумкой, отложил бумаги и встал из-за стола.
По радио закончилась сводка новостей из столицы и диктор объявил прогноз погоды. На словах "в ближайшие сутки ожидается сухая, солнечная погода без осадков" в динамиках послышался подозрительный треск. Потом опять, когда объявив температуру "грюндиг" восторженно заверил что "барометр продолжает расти".
Через пять минут приемник трещал уже почти непрерывно – выключив его Ирод подошел к окну и сдвинул тюлевую занавеску. Окинув невооруженным глазом источник радиопомех – иссиня-мрачный грозовой фронт, затянувший весь северо-восточный край неба – заявил "Да-а-а!" и быстро вышел из кабинета в смежную с ним "малую" гостиную. В малой гостиной было, на его искушенный взгляд, много недостатков – но было и одно серьезное преимущество перед кабинетом – огромное окно со старыми, резными деревянными рамами, которые к тому же открывались наружу.
Створки распахнулись, поднялся сквозняк и декоративные портьеры весело выпорхнули наружу, развеваясь, как кающиеся души. Ветер несся прямо под растущую тучу и она, клубясь, поднималась громадным темным массивом. Губернатор стоял опершись о подоконник и бубнил себе под нос – все мы перед вечерней грозой склонны переживать этакое странное ощущение, будто душа рождается заново, или тело перестает существовать и как никогда хочется жить – но ветер гасил его слова, разбивал их и уносил обрывки куда-то по направлению за холм, на дальние выпасы.
Наконец движение воздуха утихло. "Сейчас даст!" – обрадовано восторгся Ирод. И дало! Будто вобранный косматой черной громадиной в неимоверные меха, ветер ринулся обратно из тучи ударяясь о землю и разлетаясь в стороны – пригибая траву, хватая деревья за ветви, как за руки, стремясь увлечь их в свое бешеное веселье. "На восемь этажей сягает!" – восторгался Ирод, любуясь клубами пыли, перерастающими из гигантской поземки в маленькие смерчи. Наконец особенно отчаянный хвост из мелких песчинок ворвался в комнату и ударил в лицо – от этой его выходки немолодой уже и до дыр проеденный казенной службой человек в оконном проеме засмеялся как мальчишка, тщетно смахивая пыль с сияющего фасада своей персоны.
Темными пятнами на земле обозначились первые крупные капли – а вот уже прерывистые струи дождя стали ясно видны и вознамерились быстро перерасти в хорошую плотную стену-пелену. Вдали ударила первая молния – "раз, два, три, четыре..." – считал Ирод до раската. Потом сверкнула другая, а третья грянула прямо в высокий громоотвод близлежащей бензоколонки и все заполонил гром – от близости – невероятной силы, напомнивший выстрел огромной корабельной пушки, которую Ирод видел и слышал еще подростком на большом военном параде в Риме.
Губернатор даже отпрянул на секунду от окна, поддавшись внезапной оторопи, потом опять засмеялся, глядя на бегущих во всевозможные укрытия прохожих, и высунувшись из окна, насколько мог, закричал импровизации на тему детской считалки, от которой он помнил уже только первые слова "Дождик! Дождик!" и поэтому после каждой строчки задумывался чтобы составить следующую:
– Дождик! Дождик! Шибче лей! Пусть нам будет веселей!
– Люди, прячьтесь поскорей – не то получите люлей!
– Сочиню я пасквилей в адрес всей родни моей!
В общем, со стороны можно было подумать одно из двух – или четвертовластник Галилеи свихнулся, или же ударился в колдовство и сам эту грозу вызвал.
Вот в этот-то ответственный момент, непрошеная, как дурная смерть посреди цветущей жизни, в комнату вторглась Иродиада.

2. Коррумпированная личность
Жена четвертовластника по сути не была его женой. Точнее она была-таки женой четвертовластника, но другого, Филлипа – Иродова брата. Женщина красивая и хитрая, она была, кроме того, глубоко порочна и обладала множеством недостатков в характере и прочих душевных качествах. В результате последних своих (и самых масштабных) интриг она прибилась вместе с дочерью под Иродово крыло, считая это повышением своего социального положения.
Что же до самого галилейского начальника, то он относился к Иродиаде хорошо и даже, можно сказать, любил ее – впрочем, деля с нею ложе ночью, днем он предпочитал завтракать и ужинать в кабинете, либо в городских забегаловках – и пореже появляться в парадных залах дворца, безотчетно опасаясь наткнуться на благоприобретенную спутницу жизни.
Пронзительный голос Иродиады сразу вытеснил обогащенный озоном воздух из комнаты и создал едкую, удушливую атмосферу:
– Так слушай, Котик, я тебе хочу сказать что мне не нравится, когда меня так оскорбляют, и... И ты что, здесь творишь!
Она бросилась к окну, втянула подмокшие занавески в комнату и захлопнула створки. Она громко выразила недовольство. Она, оказывается, только три дня назад обновила интерьерчик этими портьерками с микросборкой и платиновыми нитями, а Ирод не только не заметил этого, но еще и посягнул на такую красоту! А ковер! А рыбки! В аквариуме медленно оседала муть, занесенная ветром, и взволнованно бесновались элитные черно-золотые пучеглазые хвостатики, которые тоже составляли предмет гордости жены.
Ирод мысленно поморщился и, бросив последний взгляд на ставшую сразу весьма обыденной грозу за стеклом, поспешил перевести стрелки:
– Извини, Лапочка, ты говорила что тебя оскорбляют? Но я ведь не...
– Да не ты! Эти полицейские уроды! Разве я не твоя жена?! Разве ты не царь?!
– Я... Я не царь, я губернатор... А что?
– Какая разница! Если я требую твоим именем – почему они не слушаются?! – тут она села на угловой диванчик и демонстративно заплакала в ладони. К счастью, поправить дело было несложно – как только Ирод заявил, что всякое ее пожелание должно быть, конечно, выполнено, слезы сразу высохли и она просияла:
– Ну вот, и я говорю! А эти идиоты!.. Представляешь! Я нарочно поехала даже к начальнику полиции! А он!.. Этот идиот!.. Эта коррумпированная личность!!!
Ругательство "коррумпированная личность" пришло к нам, как известно, из южноамериканских телесериалов. Но суть не в этом. Суть открылась потихоньку, и довольно нескоро – не раньше, чем небо за окном очистилось от туч и засияло солнце. Говоря вкратце ее можно описать следующим образом:
Иродиада возвращалась из фирменного магазина "Дольче и Габбана", где выбирала обновление гардероба для себя и мужа. Зря, кстати, поскольку Ирод уже десять лет шил костюмы на заказ у двух старичков из "Барона", а до того покупал готовое платье от "Барона" же – и изменять ни своим привычкам, ни "Барону" не собирался. И вот, проезжая через Храмовую Площадь и обнаружив на ней изрядное столпотворение, она вышла из машины, чтобы узнать не случилось ли чего.
Оказалось, что некий знаменитый подвижник и отшельник до сих пор проповедовавший какие-то новые истины где-то неподалеку в пустыне, нынче явился в город. И явился со злобным умыслом. Умысел его состоял в том, чтобы оклеветать Ирода.
Тут Ирод насторожился, ибо всегда был человеком немного подозрительным, однако же оказалось, что вся "клевета" состояла в утверждении, будто бы четвертовластник галилейский состоит в предосудительной связи с женой своего брата.
Собственно проблемы начались после того, как Иродиада отыскала в толпе двух полицейских.
– Стоят и глазеют! И слушают! Уроды! Я им сказала, чтобы они сейчас же заткнули этого клоуна – а они! Они спросили кто я такая! Они потребовали у меня документы! Я им сказала кто я такая! Я им предъявила! Я сказала, что если они тут же не пришлепнут этого мерзавца, я буду жаловаться! А они! Что сделали они?!!
– А что сделали они?
– Они сказали, что если мне угодно, то они могут задержать его и сопроводить в участок, если мне угодно! "Если мне угодно!!!"
В общем, выяснив, что применить оружие полицейские могут только в случае возникновения общественной угрозы, Иродиада пообещала им "такую общественную угрозу" и, велев задержать пропагандиста, поехала к начальнику полиции, от которого также потребовала применения смертной казни к возомнившему о себе отшельнику. Собственно отказ Милликрата включить "всего-то одного человечка" в список подлежащих повешенью на исходе этой недели без решения суда либо письменного приказа вышестоящей инстанции и был расценен ею как оскорбление, и довел ее до столь раздраженного состояния духа, результаты чего пожинал сейчас Ирод.
Итак, разобравшись в сути дела, губернатор успокоил как мог жену и сдал ее на руки фрейлинам, которым более, нежели мужу, положено терпеть дурное настроение госпожи Иродиады. Вернувшись в кабинет он взял ластик и стер "приговор" Милликрату с давешнего стикера, после чего снял трубку и попросил соединить с кабинетом начальника полиции.
– Милликрат? Это Ирод тебя беспокоит. Как поживаешь?
– Радуйтесь, губернатор! На текущий момент происшествий не случилось за исключением... Вы вероятно уже в курсе событий?
– Это про то, что жена к тебе приходила?
– Точно так! Извините, она, кажется, несколько расстроилась, но я не хотел действовать без вашего письменного приказа.
– Какого приказа? – удивился Ирод.
– Э... Ну она сказала, что вы требуете повесить Иоанна.
– Иоанн – это отшельник с площади? Я так понял, он ей чем-то насолил?
– Точно так! Видите ли, он, э-э-э...
– Он, скажем так, порицал меня за Иродиаду – верно?
– Ну да! – заторопился Милликрат. – но я полагал, что необходимо собрать, э-э-э, свидетельства, то есть доказательства, и потом...
– Какие доказательства? Про Иродиаду? Ну так это все знают, вроде – чего ж тут доказывать. Что называется "И к бабке не ходи", то есть "к отшельнику не ходи".
– Нет-нет, что вы... Я про свидетельства, так сказать, оскорбительного характера его проповеди... То есть если вы прикажете... – замялся начальник полиции.
– Короче, Милликрат. Твои действия расцениваю как адекватные, – Ирод услышал как абонент на другом конце провода шумно выдохнул, – пустынника обижать мы не станем – нехорошо это было бы. Я, правда, не знаю, как лучше поступить – наверное ты подержи его немножко, а то, наверняка он опять на площадь заявится и жена непременно на него наткнется. Прикажи, чтобы обеспечили его нормальным питанием и чего он там еще попросит. В общем, мысль ты мою понял?
– Точно так, губернатор! Долго ли следует его содержать?
– До особого моего распоряжения. Раз уж такое дело, я к тебе завтра же приеду с внезапной инспекцией, часам, скажем, к 16.00... Да... Ну и там посмотрим...
– Прикажете ли приготовить шашлык? – невидимо улыбнулся Милликрат.
– Конечно! Прямо сейчас скажи, чтоб замочили. Но только чтоб это, знаешь, внезапно так получилось. Чтоб я вроде как внезапно нагрянул, а у тебя как раз случайно и шашлык готов.
– Обязательно, губернатор! Уж с шашлыком я вас ни разу не подводил!
– Эт верно... Ну давай, хоп!
– Хоп! – начальник полиции дождался, пока губернатор повесит трубку и, вызвав оператора, связался с кухней и попросил выписать бидон кефира и замочить в нем баранину для шашлыка.

3. Пророки не рождаются случайно
Протокол о задержании отшельника Иоанна поручили составить молодому следователю по имени Ксеноксинья (ударение на "е" и на "и"), которая именно за молодостью своей с восторгом бралась за любую, самую нудную работу по службе. Так и сейчас она бегала, стуча коротенькими каблучками по коридорам полицейского управления, с большим воодушевлением и некоторой нервозностью. Она только что посетила заключенного в изоляторе временного содержания, где с огромным удовольствием допрашивала его в течение двух с половиной часов. Если Иоанн был мастером пламенно говорить, то Ксеноксинья обладала талантом напряженно и внимательно слушать и записывать любую информацию.
Правда теперь она была немного расстроена – говорил-то Иоанн долго, однако, как это и подобает пророку, в основном очень возвышенно, отстраненно и обличительно, так что в результате протокол оказался заполненным примерно лишь на треть, да и кроме того, задержанный отказался подписать его – и даже отказался подписать фразу "с содержанием протокола не согласен и от подписи его отказался".
К счастью, начальник отделения и, по совместительству, Ксеноксиньин дядя, уходя вечером домой заметил, оставляя ключ от кабинета: "Учитывая специфику личности участников инцидента, сам бы я больше полагался на свидетелей – ведь с губернаторши спроса нет, а речи нашего пророка к делу не приобщить и подавно".
Свидетели, впрочем, тоже были личностями специфическими – во-первых это были два полицейских, помогшие заполнить протокол еще на одну треть, а во-вторых большая группа людей, называвших себя учениками и последователями Иоанна, который, по-видимому, оказался весьма популярен среди горожан Назарета. Беседа с несколькими их представителями, правда, также была весьма сумбурной и к официальной части составляемых документов мало что добавила.
Зато все "неофициальные подробности", как научил дядя, Ксеноксинья прилежно записала на обороте бланков протокола, и потом, поскольку места не хватило, добавила в папку бланки "протокола о досмотре личных вещей" и "протокола об административном правонарушении" – также ради их чистых оборотных сторон.
Разумеется, впоследствии эти протоколы были изучены и дядей, и всеми высшими инстанциями, включая Милликрата с Иродом. Разумеется, именно с "неофициальной стороны". Разумеется, с большим интересом, ибо, хотя изложенные на них сведения несколько отдавали фантазией, но небольшая фантастичность любым серьезным человеком воспринимается очень хорошо.
Итак, выяснено: родился Иоанн лет тридцать назад, в Иудее, в семье церковного служки Захария и его жены, попадьи Елизаветы. Оба они были людьми на тот момент уже пожилыми, а детей не имели, что дало основание считать ребенка проявлением милости Божьей. Кроме того был интересный фактик – сам Захарий почти за год до рождения сына утратил голос – это, конечно, случается с людьми его возраста (врачи говорят: "сосуды" и все такое) – но примечательно, что при рождении первенца он тут же обрел его вновь, причем в самый подходящий момент. Дело было так:
Когда Елизавета разрешилась от бремени, Захарий как нарочно оказался на службе в церкви прихода. Однако же шурин его и теща оперативно подхватили ноги в руки и прибежали чтобы о том ему сообщить. Рассудив, что рождение ребенка у шестидесятилетней пары – событие огромной важности для всего прихода – они растолкали молящихся и бросились к счастливцу, который стоял справа от кафедры, готовясь помочь старшему священнику спуститься, как только закончится лекция.
Когда порядок был восстановлен, проповедник на радостях простил им свою прерванную речь, предложил прихожанам возблагодарить Бога за его особое призрение к Захарию, поздравил новоиспеченного отца и осведомился у тещи, как назовут мальчика. Теща, будучи дамой совсем уж пожилой, вопроса не расслышала, но за нее бойко и горделиво ответил шурин, мол, решили назвать Захаром, в честь отца, хотя роженица и предлагала сначала имя "Иоанн". Вот тут-то безгласый виновник торжества не выдержал и сграбастав лацканы шурина встряхнул его так, что в церкви сразу воцарилась тишина. Оглядев присутствующих, старец высвободил одну руку, обмакнул палец в темное благовонное масло и сосредоточенно вывел на мраморной стенке кафедры "Во славу Божию – Иоанн". От волнения, или еще по какой причине у него тут же прорезался давно отсутствовавший голос и Захарий возопил: "Иоанн! Иоанном назвать!". Прихожане, все восприимчивые к чудесам, подхватили этот клич и тут уж бурное общественное ликование долго не могли успокоить.
Впоследствии отец объяснял, что узы на его уста наложил сам Господь, за то, что не поверил архангелу Гавриилу, который как-то однажды возвестил ему рождение сына. В общем, все предпосылки для того, чтобы считать младенца знаком божьим были созданы. Впрочем, тот и сам не оплошал и, отучившись в школе и закончив церковное училище внезапно заявил, что поступать в Религиозное Управление, как хотели бы того родители, не желает, а будет трудиться для Бога вне церкви.
И сделал по сказанному – удалился в пустынные места по берегам реки Иордан, и, живя здесь в лишениях, но не испытывая ни в чем нужды, познавал божественные истины и наущал являвшихся к нему паломников. Захарий все равно был чрезвычайно доволен, ссылаясь на слова ангела о предназначении Иоанна.
Утверждали, что учительствовал отшельник очень волевыми и грубыми методами, но зато крайне доходчиво. В частности, когда крестил людей в Иорданских водах, делал сие с огромным рвением, так что приобщаемые этого таинства синели, захлебывались и долго потом приходили в себя – впрочем, никто не роптал, а напротив говорили о таких его поступках с восторгом.
Рассказали, например, что однажды, чуть не утопив указанным образом некоего отрока, Иоанн поднял его за ноги и тряс, вниз головой, пока тот не избавился от поглощенной воды и не ожил. После этого пророк сделал следующее заявление:
– И лучше бы всех вас смерти предать, как сего пащенка, однако ж у Бога для каждого есть милосердие. Так добрый хозяин не сразу велит рубить старую, неплодную уж смоковницу в саду, но скажет слугам окопать и унавозить землю вокруг, избавить дерево от червя, побелить ствол, поливать обильно и всяко иначе заботиться, чтобы увидеть, не принесет ли плода на другое лето. Ни един из вас, ехиднины дети, не спасся бы – но что не возможно для людей, возможно для Бога. Ради вас, прелюбодеи и мздоимцы, пошлет он Спасителя – и тогда откройте глаза ваши, чтобы видеть, откройте уши ваши, чтобы слышать, умойте лица ваши от грязи и руки ваши от крови, чтобы быть приятными Богу – и отверзните сердца ваши для добрых дел.
Вот такой-то человек и дерзнул запальчиво потягаться с власть предержащими и попал в руки Ирода, точнее, в изолятор к Милликрату.

4. Камера
Внешний вид Иоанна не вполне соответствовал представлению Ирода об отшельниках. Разумеется, длинные волосы и борода, неровно и, видимо, с трудом укороченные когда-то, были спутаны, а их изначально соломенный цвет выглядел совсем жухло и подозрительно. Одет пленник был тоже по-отшельнически просто – на нем была какая-то чрезвычайно грубого материала, возможно даже волосяная, накидка без рукавов, но с дырой для головы посредине, перехваченная на полпути от стоп к голове широченным, высохшим и заскорузлым кожаным поясом с темной и позеленевшей местами латунной пряжкой. На ногах вместо обуви Иоанн носил толстенные мозоли и почерневшие, растрескавшиеся ногти – и на всех вообще конечностях – очень густые, хотя и светлые волосы. Также и брови его агрессивно торчали в самые разные стороны на массивных надбровных дугах, и имели цвет еще более светлый, чем прочая буйная растительность.
Но с другой стороны впервые увидав заключенного, Ирод сразу понял, что повествование о том, как пророк тряс за ноги захлебнувшегося юношу едва ли содержит хоть крупицу фантазии. Иоанн был настолько огромен телом, и настолько суров лицом, что в нем наверняка достало бы и сил и азарта, чтобы растрясти взрослого человека, или даже, пожалуй, двух.
На вопрос об условиях содержания, Иоанн ответил, что условия, безусловно, лучше чем в пещерах по берегам Иордана. Голос у него был, какой и положено иметь книжному герою его ранга, тоже очень низкий и очень мощный.
– Только, – прогрохотал он, – пища мне не по душе. Ты – царь – вели чтоб кормили акридами да диким медом, как привык. От хлеба не отказываюсь – вашего мяса в рот не возьму. Пить – воду. Вино отдай, кому больше нужно.
– Ну вот еще, – Ирод опешил, узнав что Милликрат был настолько заботлив к задержанному – сейчас прямо всю полицию отправлю для тебя кузнечиков собирать.
– Не надо полицию. – неожиданно согласился Иоанн. – Кузнечиков изловят – заморят протоколами. Мореных не надо.
Даже если последнюю фразу нужно было воспринимать как шутку, выглядело это более похожим на обвинение, поэтому четвертовластник решил перейти к делу.
– Ну так, я слышал что ты имеешь какие-то ко мне претензии? Если я правильно понял, тебе жена моя не нравится, так? Или как?
Иоанн пожевал губами, поморщился и сказал, с осязаемой неприязнью:
– И тебе не нравится. И сам имеешь претензии в себе. Говорить нечего.
После этого он совсем умолк и только посверкивал глазами – впрочем и сам Ирод, как-то сразу, под влиянием этого сверкающего взора, решил, что Иоанн прав: их взгляды на Иродиаду совпадали, и говорить тут уж было действительно не о чем.
Губернатор решил, что лучше вернуться к шашлыкам и приказал караульному запереть камеру – после этого он пожелал сопровождавшей его Ксеноксинье:
– Да, кстати, товарищ следователь. Я считаю, что если есть возможность, хорошо бы отрядить какого-нибудь мальчонку за медом... То есть, за диким медом – и за этой саранчой, раз уж такое дело. Вообще если заключенный потребует на себя каких-то дополнительных расходов – обращайтесь, я оплачу. Нехорошо будет выглядеть, если этакого святого человека уморим голодом, – попытался пошутить он.
Милликрат, конечно, несколько удивился такой скоротечности Иродова визита – впрочем, тот сказался усталым и пообещал, что непременно зайдет еще.
На другой день Иоанн вполне мог чувствовать себя в центре внимания – конечно, такого кворума, как на берегах Иордана, он теперь собрать не мог, зато вокруг него обращались нынче люди гораздо более социально значимые. Впрочем он относился к этому совершенно равнодушно. Обрадовался только, когда Ксеноксинья доставила-таки ему "диетический заказ":
– Ага, хрумтелки! – воскликнул он совсем по-ребячески, и высыпав акрид в плошку с медом, небрежно перемешал получившуюся тюрю. – Ну, так смотришь, будто сама собирала?
– У меня братишки меньшие – они ловить помогли, – покраснела девушка, не отрывая, впрочем, взгляда от плошки, – а мед на базаре у дедушки Фе купила. Про вас уже весь город знает – и мед мне совсем дешево достался. Только кузнечиков мы мало поймали. – Переведя, наконец, взгляд на Иоанна, она подумала, что в свои тридцать с небольшим лет он, все-таки, здорово похож на какого-нибудь ветхозаветного патриарха – на Авраама там, или на Моисея.
– Это ничего, – пробасил "патриарх", – с тебя не много возьмется, но много будет дано. Бог – правду богато оценит.
Ксеноксинья смутилась еще больше – она выросла в семье закоренелых атеистов и насчет Бога имела несколько иное мнение, о чем и поспешила заявить.
– Это ничего, – повторил Иоанн, выслушав ее протесты, – Бог жив верой и добротой – значит полдороги ты уже осилила. А для веры дастся лучшее лекарство... Хо-хо... Такое снадобье, что долго в костях будет ломить...
– Как же, дастся? – возразила следователь, – если у Ирода на любое ваше лекарство отыщется противоядие. Вот вы только раз на площади пошумели, и вас уже за решетку упекли. Тут уж не пошумите.
– Теперь шуметь не нужно – можно шептать. Что значит "упекли"? – хитро сощурился на Ксеноксинью пророк. – Не смущайся, девица – сие не есть поражение, а есть военный маневр. Лекарство будет. Христос промчит по земле так, что я супротив него как кузнецы твои против меня! – он продемонстрировал испачканное медом насекомое и с довольным видом отправил его в рот.
А вечером в камеру опять спустился сам губернатор. На этот раз он отослал и сопровождающих и караульного, под шутливым предлогом "мы тут люди свои, разговор у нас интимный будет". Иоанн первым начал беседу, рассыпавшись в неожиданно многословных благодарностях за пищу.
– Твоим довольствием ведает полицейское и тюремное начальство, – хмуро отрекся Ирод, – вот их и поблагодаришь.
– Всех отблагодарю. Каждый получит заслуженное – сегодня и ты заслужил немножко.
Ирод молчал, словно собираясь с мыслью, а Иоанн молчал, взирая каким-то странным и не слишком приятным взглядом на Ирода.
– Так возвращаясь к нашему вопросу, – сказал, наконец, с нажимом четвертовластник, – что же ты мне советуешь – бросить жену, что ли?
– Не жену. Не советую. Не советовать пришел – пришел призвать к покаянию.
– Нормально... Ну и призывал бы себе. Что тебе – мало горожан мутить, что на власть огрызаться стал? Или вон Иродиаду призывай, а то, можно подумать, мне с нею мороки мало, что ты ее так взбаламутил.
– Я тебя взбаламутил. Тебя нужно призвать, коли ты царь, и ты – власть. Что же до твоей женщины, то и она получит. Заслуженное.
– Ну... Тоже рассмешил. У нас, как видишь, двери да замки надежные – так что пока ты здесь сидишь, ничегошеньки ей от тебя не станется. Что скажешь?
– Скоро покину узилище сие. Бог вызволит.
Губернатор заметил, что в присутствии Иоанна, чувство равновесия и душевного спокойствия склонно покинуть его в любую секунду:
– Да пойми ты, отшельник – жена как только тебя увидела, сразу укокошить решила. Если я тебя отпущу – наверняка своего добьется. А ты говоришь "узилище покину", – передразнил он, – и Бог твой не спасет.
– Наш Бог, – упрямо поправил Иоанн, – любого волен спасти. Волен осудить. Я же, как сказал, скоро уйду – тогда поймешь.
Ирод гневно и недоверчиво передернул плечами и стал дефилировать по камере. Иоанн, невзирая на высокого гостя, а может, подчеркивая свое отношение к нему, лег на нары и закинув одну руку за голову стал ковыряться в зубах ногтем, видимо, надеясь найти там следы своей скудной трапезы.
– А! – словно вдруг вспомнил он, – Хрумтелки остались! – он пошарил рукой под кроватью и извлек свою саранчевую плошку; предложил, – Причащайся!
У четвертовластника при взгляде на размазанные с медом останки кузнечиков сделалось очень красноречивое выражение лица – он даже отпрянул к двери.
– Боишься? Поди сюда! – велел Иоанн, словно непослушному ребенку.
Ирод, впрочем, совладал с собой – и шагнув к Иоанну с его плошкой, пробормотал с усмешкой: "ложечку за Цезаря" – после чего взял щепоть "хрумтелок", долго жевал и, наконец, собравшись с силами, проглотил. Пророк убрал деревянную тарелку обратно под кровать и сожалеюще констатировал:
– Вижу, не нравится?
– Мед как бы даже ничего. Но эти, знаешь ли, тараканы...
– ...тоже Божьи твари. – заверил Иоанн. – Привыкнешь.
Четвертовластник не обратил внимания на последнюю фразу – думал он уже о другом и спросил без обиняков:
– Так зачем же это ты пришел, дружище Иоанн. Чего ради посетил нас, в скромном нашем житии? То есть, я понял, что обличать, упрекать и так далее...
– Не понял! Не обличать. Не упрекать. Повторяю. Призвать к покаянию. Бог спасет людей. Даст новую заповедь. И даст Утешителя...
– Уж не тебя ли!
– Нет! Ухмыляешься? Бог дал нам Спасителя! Меня послал – предупредить.
Про "Спасителя" Ирод уже читал в протоколе, и позволил себе засмеяться:
– Что ж это за Спаситель, о котором нужно еще предупреждать заранее. Разве может так случиться, чтоб Божьего человека не заметили? Вот тебя же, видишь, не только заметили, но и честь оказали!
– Христос явится как зарница от края неба и до края! – загрохотал Иоанн. – Как свет небесный в полночь глухую! Но если все спят душой и сердцами ослепли, ночной сторож будет стучать в двери и говорить "Вот! Глядите!" Ибо тьма неправды на земле, и не видать небес за тучами – но скажу: "Ищите" – чтоб смотрели во все глаза, и если только развиднеется чуть – узрят!
В общем, Ирод не поверил фантастическим байкам религиозного фанатика. Однако пришел к нему и на третий день, и на четвертый... И теперь каждый день перед ужином заезжал он в Милликратово ведомство. Часто случалось, что Иоанн обычно скуповатый на слова, совсем был не в настроении проповедовать – но четвертовластник этим не смущался и забрасывал пророка вопросами, на которые сам же предлагал сразу несколько ответов. Отшельник в таких случаях лежал, как обычно, развалясь на койке и, повернув голову, не мигая следовал взглядом за Иродом, перемещавшимся, как заведенный, от одной стены камеры до другой.
Иродиада, уже почти позабывшая о происшествии на площади, обратила внимание на ежедневные "инспекции" мужа в городскую тюрьму. Быстро докопавшись до истины она пришла, конечно, в ярость и устроила гораздо более грандиозный скандал. Ничего, впрочем, этим не достигла.
– Ты мне назло, назло! Я тебя о чем просила! Я тебя об этом просила? Я тебе что сказала! Ты вместо того, чтоб с полицией разобраться, как я велела, спрятал у них этого проходимца! Ты! Ты мерзавец!
Дальше она много говорила о том, что Ирод ее, видимо, не любит, вспоминала о своем законном муже, Филиппе – плакала, что ее приезд в Галилею был самой большой ошибкой в ее жизни и так далее. Поскольку это тоже не помогало, она попыталась сменить тактику.
– Ты же царь! Почему ты возишься с этой дрянью?! Почему, скажи на милость, Пилат тебе враг, а с этим шарлатаном и обманщиком ты чуть не целуешься?!
Пилат был ее любимцем среди современных политических героев. Поссорившись с ним из-за ряда мелочей, Ирод постоянно терпел нападки жены. Иродиада, конечно, счастлива была бы осесть в Иерусалиме, а не в захолустном Назарете, но начальник Иудеи имел чрезвычайно нордический характер, так что амбициозной женщине ни к чему было даже мечтать о том, чтобы втиснуться в его окружение.
В общем, дослушав женины "Ты же царь! Ты должен поступать как царь!", Ирод вновь сдал ее на руки фрейлинам и отправился в тюремный изолятор. Иродиада кричала ему вслед, что так этого не оставит и примет меры. Четвертовластник, не будучи дураком, тоже постарался принять меры.
Постепенно противоборство сторон внешне как бы исчезло – уже на следующий день Иродиада была спокойна, а через два дня предавалась светским развлечениям как обычно. Тем не менее она проявила стойкость и организовала настоящую партизанскую войну, считая, видимо, "вопрос Иоанна" делом чести и принципа.
Подсылаемые ею убийцы, впрочем, каждый раз бывали своевременно обезврежены Милликратом, а сложнейшим образом подготовленная операция по подмешиванию яда в поставляемую пророку пищу провалилась как-то совсем неприлично. Отшельник, видимо, оказался невосприимчив к стрихнину (что можно было предположить, зная его отвратительные кулинарные предпочтения) – он только сообщил врачу о легком дискомфорте в животе. Тюремный врач, который давно уже был в некоторой обиде на железное здоровье Иоанна, весьма заинтересовался этим случаем и без труда выявил в остатках меда лошадиную дозу отравы. С тех пор тюремщики организовали также проверку пищи и воды – в результате чего подобраться к Иоанну стало совсем уж трудно.
Таким образом все страсти вокруг отшельника вошли в статическую фазу.
Воспользовавшись этим временным затишьем, введем потихоньку в сие повествование еще одного героя, который без следующей сцены играл бы в нашей сказке роль совсем уж неприлично эпизодическую.

5. День чудес
Как уже отмечалось, пророками мир полнится. Так что если даже Галилея могла похвастать Иоанном, то Иерусалим, столичный город царства – и подавно.
Вот и в настоящий момент времени здесь царило повальное увлечение Исусом. Началось все с того, что как-то раз, после обеда по северной дороге приблизилась развеселая и шумная толпа. Толпа эта толпилась вокруг единственного человека, ехавшего верхом на таком маленьком ослике, что ноги седока поднимали пыль, касаясь земли, и ему все время приходилось их поджимать.
Толпа шла за ним, а прибегающие навстречу из города выстраивались вдоль дороги, собираясь в шлейф процессии, как только она проходила мимо.
Человек на ослике, был известен тем, что умел, якобы, творить чудеса. Самое странное было то, что чудеса он творил не только целеустремленно, как это обычно делают шарлатаны, но часто совершал что-нибудь примечательное походя, совсем невзначай – а порою даже как-то подозрительно старался избежать огласки.
И это смущало умы. Например, апостол Иуда (тот, что позже предал Исуса), шедший в толпе позади и справа от ослика, постоянно думал именно об этом. Не понимал Иуда доброй половины таких чудес. Разве каждое чудо не должно было быть священным, чтобы от него за версту пахло мистикой? Исус же все свои деяния умудрялся обставить как-то обыденно, и пахло от них не мистикой, а самым махровым бытовым материализмом. Сын Симона Искариота еще не был с Учителем, когда тот, например, превратил воду в двенадцати двадцатилитровых канистрах в красное вино, однако заочно осуждал такое поведение, связывая его с "культом потребителя".
А хождение по воде чего стоило? Когда, ученики обнаружили, отплыв на милю от берега, что Исус на всех парах несется к ним, подобрав полы, чтоб не замочить в волнах и кричит "А ну, обождите меня!" – можно подумать, не заметил, как с горы спустился и в озеро попал. Уж так или иначе, стоило бы обставить это как-то более торжественно. И людей-то сколько было на берегу – кто смеялся, кто молился. Бурно не одобрял Иуда таких чудес!
А вот в божественность Учителя верил безоговорочно. Впрочем, и все двенадцать апостолов верили. И еще многие другие. Поди не поверь, когда у тебя перед глазами каждый день происходит какая-нибудь сверхъестественная мелочь. А уж когда Исус разослал их проповедовать по стране – целых семьдесят учеников! Верный и глупый Петр, например, за первый только месяц излечил пять сотен – а сколько же всего чудес совершилось! Поди усомнись тут, когда стоит лишь попросить "Господи, помоги!" – и сразу получишь веское доказательство существования высших сил.
Вот и сейчас что-то должно было случиться. Через толпу прорывался старикашка с криком "Помилуй, Помилуй". Иуда протиснулся ему навстречу и, обнаружив, что дедулька слеп как крот, потащил его к Исусу.
– Ну что у вас там, – вздохнул печально Учитель.
– По-моему он слепой, – покосился на старика Иуда.
– Помилуй меня, если хочешь! – завопил тот еще громче и, сложив молитвенно руки, рухнул ничком перед осликом. Промахнулся, видимо. Ослик остановился и наклонив голову еще ниже, принялся внимательно изучать старичка, толпа остановилась и притихла, за исключением задних рядов, которые пытались дознаться, в чем дело, а Исус, вздохнув еще раз, сказал "Ну конечно же я хочу!"
Что тут началось! Старичок вскочил, будто его током ударило, и заорал "Вижу! Вижу!" – при этом он с такой жадностью рыскал глазами из стороны в сторону, будто хотел вобрать в себя сразу все те зрительные образы, которые упустил, пока был слеп. Сфокусировав, наконец, внимание на Исусе, он закричал еще громче: "Боже славный!" опять упал, заградив дорогу ослику. Толпа неистовствовала так, что болельщики на чемпионате мира по футболу могли бы удавиться от зависти. Со всех сторон к эпицентру чуда полетели измочаленные обрывки сирени и шипастые розы. Только ослик, Учитель и понурые апостолы стояли уныло, как бы непричастные к общему веселью.
– Однако, – промолвил Исус, уклоняясь от тяжелой пальмовой ветки, брошенной, видимо, уверенной и твердой рукой, – нам бы надо выбираться.
Наиболее практичный из апостолов, Фома, видимо, подумав то же самое, взял ослика за веревку и помог ему обойти распластавшуюся жертву божьей милости.
Когда все-таки группа дошла до Иерусалима, оказалось, что Исус только начинает чудить как следует. Слезши со своего скакуна он возгласил, перекрывая шум толпы "В храм! В храм!" – и люди бросились к центру города. Через минуту на опустевшей улице остался только серый ослик.
В храме случилась большая потасовка. Исус вознегодовал на храмовую администрацию, предоставившую частным лицам торговые места, но обрушил свой гнев на самих частных лиц, так что через пятнадцать минут и в храме, и вокруг него остались только киоски с побитыми витринами, опрокинутые лотки и кучи семечек, раздавленных фруктов, тряпок, книг и прочей ерунды. Со стены обиженно курлыкали голуби, также бывшие недавно предметом торгов. Впоследствии все-таки даже это сошло последователям Исуса с рук, поскольку торговцы обвиняли не его, а администрацию, которая в свою очередь никого не обвиняла, а думала какие-то свои черные мысли.
Выбирались из города под вечер. Исус заявил, что городская атмосфера "душит" его, поэтому, прихватив с собой лишь двенадцатерых, направился в близлежащее местечко – в Вифанию, что была километрах в трех к востоку.
И вот, возьми да и встреться на пути группы смоковница. Привыкшие под чутким руководством Учителя питаться, что называется, подножным кормом, некоторые апостолы гурьбой побежали к дереву – подошел и Исус. К сожалению рекогносцировка показала, что среди зеленой листвы не пряталось еще пока ни единой маленькой смоковки. Правда Иуда Симонов нашел на одной ветке толстенькую черно-красную гусеницу, неторопливо семенящую по своим делам. Разочарованные путники тяжко завздыхали, а Исус, почему-то, решил, что настало самое время для чуда:
– Так пусть же никто больше не вкусит от тебя плода вовек! – воскликнул он.
Дерево мигом высохло. От ствола отвалилась длинная полоска коры, листья в секунду скорчились и пожухли. Ветер бросил горсть таких трупиков в лицо Иуды, который все еще придерживал руками ветку с гусеницей – глаза и рот Искариота сразу набились пыльной трухой.
– О! – сказал Петр, удивленно. – Чудо! Вот бы мне так уметь!
– Была б в тебе вера хоть с горчичное зерно, – рек знаменитую свою фразу Исус, – так ты бы и горами двигать умел.
Остальные молчали. Только бесстрастный, как обычно, Левий Алфеев, старательно чирикал карандашом в блокноте. В прошлом он был налоговым инспектором, теперь же товарищи за привычку вести подробные записи называли его "евангелистом". Симон, член галилейской секты зилотов, посмотрел презрительно на Петра:
– Если бы ты так умел, небось, от восторга всю планету бы засушил.
– Ты что, – опешил Петр, – как ты можешь, так говорить, кананит?
Тут, наконец, очнулся вечный скептик Иуда:
– Учитель! Что же ты сделал? Она же... Дерево – оно ведь живое!
– Точно, – подтвердил Симон, – вот если б ты засохшее дерево оживил – тут я бы понял, чудо. А так деревья валить – это топора или зажигалки хватит, без чудес.
– Маловеры! – воскликнул Исус, – почем вам знать, что этой смоковнице Бог назначил! Говорю вам – вся жизнь ее была одной цели ради – послужить проявлением воли и силы Господней, во славу его!
Видимо, прозвучало это как-то недостаточно убедительно. Большинство учеников потупили глаза, даже Петр как-то сник. Тут еще Фома масла в огонь подлил:
– А кстати – разве сейчас время для смоквы?
Для смоквы, кстати, было совсем еще не время. Иуда заплакал.
– Поня-а-атно, – протянул кананит, – вы как хотите, а я все равно предпочел бы этого не видеть и ничего такого не знать.
Еще помолчали. Тихо всхлипывал Иуда. Наконец ситуацию разрядил, все тот же, далекий от философии Фома:
– Ну эта... Пойдем, может?
И они пошли дальше. Иуда потянул за рукав Симона и сказал неуверенно:
– Симон, помолись со мной!
Взглянув на заплаканное его лицо, зилот как-то не смог отказать, хотя, честно говоря, относился к этой идее скептически. Отстав от группы, они вернулись к смоковнице и прилежно молились – опускаясь на колени и падая ниц. Но только, видимо, была вера этих двух скептиков как-то ущербна – несмотря на все мольбы, смоковница не зазеленела вновь, а так и осталась стоять сухая и голая. В конце концов апостолы встали и, посмотрев на нее в последний раз, бросились догонять остальных.

6. Зачем пророку голова
Проснулся Ирод здорово не в духе. "Лучше, – сказал он себе, – пережить сотню похмельных пробуждений, чем одно сегодняшнее".
Потом он полежал еще, глядя в потолок, вспоминая поучительную, но бесполезную теперь уже фразу "Не пей, братец – козленочком станешь!"
Что поделать – он всегда побаивался этого странного праздника – дня рождения – всегда считал, что нежели веселиться, полезнее было бы оплакивать еще один ушедший год жизни. Вчерашнее же торжество переплюнуло все его чаяния.
Он встал с кровати и, помедлив, прошел к телефону:
– Изолятор городской тюрьмы, пожалуйста. Спасибо.
За последнее время Ирод часто звонил в тюрьму и, как ему казалось, выучил по голосам всех дежурных. Сегодня же ответила следователь Ксеноксинья, но четвертовластник узнал ее не сразу. Он молчал в замешательстве, пока она не повторила "Дежурный по изолятору, Ксеноксинья".
– Ах это опять вы? Здравствуйте. Четвертовластник Ирод. – он еще помолчал, прежде чем продолжить. – Послушайте, я хотел спросить... Что теперь с Иоанном? То есть куда вы его денете? А... Уже приходили? Кто? Родственники? Ах, ученики... Много людей? Нет, что вы – конечно же, пусть тело заберут – вы только запишите там, знаете, "сдал–принял"... Мало ли что... Насчет головы не знаю... Пока не знаю... Слушайте, я вам про голову потом позвоню, хорошо? Вот и ладно, до свидания.
Да уж, вчерашний день был из таких, о которых очень неприятно писать в мемуарах. И ведь как неожиданно все получилось...
На праздник гости начали собираться с утра, хотя гулять собирались целых трое суток – день рождения губернатора отмечался всегда с большим шиком – так что даже простым гражданам во всей Галилее перепадали, обычно, и мелкие денежные призы, и дармовое угощение – а уж пир во дворце ненамного уступал празднествам цезаря Тиберия. Все знали, что четвертовластник не особенно восторгается дороговизной подарков, поэтому каждый из подносящих пытался выдумать что-нибудь удивительное и необычное. В таком подходе была двусторонняя польза – церемония вручения подарков становилась похожей на хорошее цирковое шоу – а все дарители в свою очередь оказывались хорошо вознаграждены за старание. Самые старательные, по заведенному с первого года правления Ирода порядку, могли сами назначить себе награду – конечно, в масштабах, соответствующих ценности предложенного подарка.
Так и в этот раз импровизированная выставка достижений народного хозяйства удалась на славу. Например, старший ловчий двора, вышедший пять месяцев назад на пенсию, представил пару взрослых карликовых бегемотов, каждый из которых был размером с упитанную свинью и имел на веках длинные выразительные ресницы. Он попросил ни много ни мало, меньший из двух "летних домиков" Ирода – изящное строеньице на 14 комнат, располагавшееся у краешка одного из самых живописных обрывов среди всех окрестных скал, где по особому распоряжению четвертовластника частное строительство было запрещено, дабы не портить пейзажа. Ирод немножко даже опешил, но, потом засмеялся и махнул рукой "Владей, старче!" Бывали и совсем трагикомические эпизоды. Когда церемония вручения даров была уже давно в разгаре, вдруг мимо толпы ожидающих своей очереди дарителей промчался вихрем человек и, прежде, чем его успели остановить задремавшие телохранители, пал ниц перед губернатором, причем сделал это так стремительно, что поднял изрядную тучу пыли.
– Фу, фу! – отмахивался от тучи Ирод, – это еще что за... мнэ-э-э... Кто таков?
– Лука я, раб почтенного горожанина Катона. Государь!
– Ах вот так! Почтенный раб, ха-ха! – видимо, душа губернатора затосковала по каламбуру, – Ай-я-яй! Нехорошо! А давай мы сейчас прибьем тебя больно – а?
– Позволь, государь Ирод, раньше чем казнишь, и я тебе дар поднесу!
– Ага... Тоже с подарочком, значит... Наверное, дюжиной осьминогих тараканов меня осчастливишь? – засмеялся четвертовластник. – По-моему лучше все-таки тебя сразу прибить, от греха подальше. Но впрочем... В награду ты, наверное попросишь, чтоб я тебя выкупил и свободой подарил? Верно я понимаю?
Лука, все еще лежащий на земле, только закивал головой, видимо, исчерпав запас смелости на целый год вперед.
– Ну что же, так и сделаем. Если не угодишь – сейчас же тебя и прибивать станем – а то даже обидно, что в такой праздник я еще никого с утра не съел. День пропадает, понимаешь! – Ирод опять засмеялся – нынче ему явно нравились собственные шутки. – Ну а если угодишь – что ж, тут же заплатим за тебя почтенному Катону – и проваливай на все четыре стороны? Хорошо? Ну так тащи же скорей свой презент!
Лука поднялся на четвереньки, взглянул на Ирода, поозирался по сторонам и, вскочив, бросился назад за толпу.
– Эй, голубчики! Вы там последите за ним, – хохотал поверх удивленно перешептывающихся голов губернатор, – а то он точно какой-то блажной!
Тут люди расступились и пропустили бенефицианта, который катил перед собою ужасно грязную садовую тачку. На тачке было что-то громоздкое, накрытое старой дерюгой – и вот, остановившись напротив Ирода, Лука глубоко вздохнул, затем еще и еще – а потом, видимо, решив, что перед смертью все равно не надышится, быстрым, но бережным движением стянул покрывало с "подарка".
Воцарилось молчание. Потом, в наступившей тишине, кто-то захихикал – через минуту самым неприличным манером ржали все. Кто еще не успел посмотреть, старательно прорывались вперед.
– Вот мерзавцы! – довольно добродушно костерил собравшихся Ирод. – Ну принесите же и мне зеркало! Я тоже хочу сравнить!
На своей тачке Лука привез искусно вылепленную из глины и раскрашенную в реалистичные цвета статую. Статуя представляла из себя большущую голову, а голова эта имела несомненное сходство с головой самого четвертовластника, но при этом была выполнена в комическом ключе – обиженно надутые губы, округленные и выкаченные глаза, чуть приподнятые брови. В целом выражение лица она имела такое, глуповатое и несчастное, что не смеяться было просто невозможно.
Налюбовавшись Ирод вынес вердикт:
– Думаю, Лука, прибить тебя после такого дела мне совесть не позволит. Так что пущай почтенный Катон получит с моего счета в банке сколько за тебя причитается, а мы сейчас позовем сюда нотариуса и выпишем-ка тебе паспорт. Кстати, пока придет этот юрист, чтоб времени не терять, полагаю, все-таки немножко тебе мы всыплем за любимую нами и попранную тобой субординацию. Эй, Василий! – позвал он стражника. – Давай-ка по-быстренькому двадцать плетей для гражданина Луки!
В общем, минут через пять новоиспеченный и свежевыпоротый гражданин любовно вертел в руках такое же свеженькое удостоверение личности. Ирод велел помимо того выдать ему сотню серебряных монет и предложил, если Лука не собирается сразу же покинуть Назарет, занять место придворного художника.
Примерно так все и продолжалось, веселым своим чередом – только под конец праздник испортился. Случилось это при посредстве падчерицы четвертовластника, то есть Иродиадиной дочери.
Как уже упоминалось, к Ироду Филиппова жена пришла со своим, уже взрослым ребенком. В силу того, что Иродиада довольно мало интересовалась ее воспитанием, дочь не представляла из себя ничего примечательного и снискала себе (еще при Филипповом дворе) не вполне деликатное прозвище – и старшие и младшие нимало не задумываясь ласково называли ее "Хрюшкой" – отчасти за соответствующую комплекцию, отчасти за вялость характера и неясную речь. Кажется, единственным, что эту девушку интересовало во всем мире в ее пятнадцать лет, были танцы, причем танцы, не требующие чрезмерно ритмических движений – зато уж в этом отношении она обладала замечательным даром – могла безостановочно двигаться под какой-нибудь индийский невыразительный мотивчик целый день напролет. При этом она находилась в полусонном состоянии – видимо, для экономии энергии – иногда, посреди танца, она задремывала слишком уж крепко и тут же просыпалась от того, что издавала негромкий, но очень неожиданный такой всхрапчик. Посмотрев сердито по сторонам, словно ища, кто бы это мог так громко захрапеть, она опять томно прикрывала глаза и продолжала свои ленивые танцы под не менее ленивую музыку.
Вот теперь Хрюшка появилась перед слегка захмелевшим собранием и полусонным своим голосом сообщила, что просит оказать ей величайшую царскую милость – разрешить один восточный танец для любимого отца и государя.
Хотя "восточных танцев" Ирод не жаловал, но во-первых вопрос-то был церемониальным и отрицательного ответа не предполагал, а во-вторых четвертовластник в последнее время ощущал отеческую ответственность за эту вечно сонную девушку, обделенную родительским вниманием из-за увлечений эгоистичной матери.
– Как же будет называется твой танец? – уточнил он.
– Это будет танец то-о-олстой змеи! – ответила падчерица, и все засмеялись.
Хрюшка снова поклонилась присутствующим, кликнула музыкантов, видимо пришедших с ней заранее, потом сбросила верхнюю одежду, подняла над головой руки, приняв более-менее грациозную позу, постояла так немного, сверкая на полуденном солнце блестящей кожей, и, вдруг, будто проснувшись, щелкнула пальцами, давая сигнал для аккомпанемента.
Надо признать, что на этот раз музыка была выбрана с весьма более изящным вкусом – меланхоличная, но вовсе не занудная, как это случалось обычно. Танцовщица плавно двигалась, будто непрерывно перетекая из одного положения в другое, не задерживая ни на секунду ни одного сустава. Каждая часть ее тела будто передвигалась сама по себе, нимало не интересуясь остальными – однако же в целом создавалось впечатление очень гармоничное и даже чрезвычайно приятное. Впоследствии зрители утверждали, что девушка была искушена в "заморских танцах" настолько, что свободно изменяла по своему желанию ширину плеч и бедер в полтора раза и, кроме того, обладала способностью втягивать жировые складки на боках, чтобы они не портили визуального впечатления, сморщиваясь при сильных изгибах тела.
Представление удалось "на ура". Гости долго и неугомонно выражали свой восторг криками и беспорядочным хлопаньем в ладоши. Скандировали "Хрю-шка! Хрю-шка!", быстро раскупили у всех присутствующих торговцев букеты, венки и гирлянды цветов – соорудили из них какую-то бесподобную инсталляцию, продемонстрировали танцовщице этот знак внимания и отослали в ее покои на плечах четырех рабов. По приказу Ирода, поднесли заслуженную награду и маленькому оркестрику, который так удачно аранжировал "то-о-олстую змею". Наконец виновник торжества обратился к исполнительнице танца.
– Любимая наша дочь! Ты видишь, какое впечатление произвел на нас твой танец. Теперь же и я должен ответить тебе щедростью на любезность – так назови, чего тебе хотелось бы получить в знак нашего восхищения твоим талантом.
Поклонившись на этот раз гораздо более глубоко, Хрюшка подняла на Ирода глаза – и взгляд ее напомнил четвертовластнику давешних карликовых бегемотов – он был полон невероятного почтения, детской наивности и абсолютного доверия.
– Государь! Я прошу у тебя головы твоего узника Иоанна для моей матери!
Пирующие на секунду смолкли, а затем зал наполнился гулом голосов, отрывистыми восклицаниями и суетой. Ирод почувствовал себя членом экипажа космического корабля, выходящего на орбиту – будто неведомая сила вжала его в кресло, больно изломила шею и заставила локти распластаться по подлокотникам. Плавное течение мыслей в подзатуманенном алкоголем мозгу вдруг разлетелось брызгами, как вода в мелком ручье, когда в нее бросают большой булыжник. Когда же этот всплеск успокоился и остались только круги на воде, многократно отражающиеся от берегов, губернатор встал и шум в собрании затих. Справившись с собой он спросил:
– Для чего же твоей матери голова этого человека?
– Я не знаю, государь, но мама беспокойна – она все время плачет и говорит, что умрет, если только будет жить Иоанн – поэтому я и пришла к тебе с просьбой.
Ирод не припоминал, чтобы жена в последнее время как-то уж слишком много плакала – вроде бы разъезжала по балам, раутам и банкетам – и вообще вела такую же самую светскую жизнь, как обычно. Самое гаденькое было то, что Иродиада не задумываясь вплела в сети своих отнюдь не благоухающих интриг судьбу собственной дочери – этого ребенка, доверчивого и несмышленого как маленький котенок.
Он подумал в эту секунду, что в других обстоятельствах можно было бы как-то вывернуться – ну хотя бы приказать привести пленника и предложить "Вот тебе Иоанн – отрежь сколько нужно!" Но сейчас явно был неправильный момент для такой шутки – да и Хрюшка – это дитя, так беззаветно и безответно любящее мать – она наверняка откромсала бы собственную голову, если бы только Иродиада намекнула, что ей плохо, пока голова дочери находится на своем законном месте.
Велев церемониймейстеру выкатить для гостей припасенную на попозже цистерну коньяка и, при посредстве ожидающих у ворот дворца актеров, фокусников, клоунов и другого сброда, организовать кульминацию праздника с повальным пьянством, четвертовластник бросился вон с места событий. До тюрьмы он добрался на своих двоих – бежал бегом, приводя в замешательство редких прохожих, по каким-то причинам не принявших еще участия в торжествах.
Он падал перед Иоанном на колени и, фигурально выражаясь, рыдал ему в жилетку (точнее, во власяницу), настойчиво, многократно и многословно просил прощения. Однако надо заметить, что сам отшельник отнесся к происшедшему гораздо более спокойно – правда в очередной раз обругал губернатора за неверие:
– Лживый и глупый человек! – сердито вращал он глазами, – как ты думаешь, мог бы причинить мне вред, если того не пожелал бы Отец наш! И волоска из бороды не получил бы – не то, что голову! Что свершится, необходимо и угодно Богу!
Видя такой фанатичный фатализм, Ирод и сам успокоился, однако долго еще прощался с заключенным и никак не мог покинуть его, пока тот сам не выгнал четвертовластника из своей кельи-камеры:
– Иди, делай, что собрался! Сбудется воля Господня! А я же приготовлюсь – есть еще время. – и он грузно опустился на колени, отвернувшись к зарешеченному окошку под сводчатым потолком, и стал молиться, не обращая больше внимания на посетителя. Только когда Ирод шагнул за порог, пророк сказал не оборачиваясь:
– Помни: пока еще Христос с вами, все возможно даже для человека.
Вернувшись во дворец, губернатор сразу прошел в кабинет. Он вставил чистый лист в машинку, споро отстучал приказец, который должен был стать предпоследним документом в деле Иоанна, и, подписав бумагу, запихнул ее в жерло факсимильного аппарата. Получив подтверждение получения от оперативного дежурного полицейского управления, он достал из-под стоящей у дальней стены кабинета койки канистру средних размеров, отвинтил крышку и, на всякий случай, понюхал. Спирт пах спиртом, хотя и с неприятной примесью полиэтиленового аромата. "Горе с этими пластиковыми емкостями!" – подумал Ирод, разбавил содержимое водой из рукомойника, и стал пить.
Пил один. Пил долго, пока не свалился замертво. Вот и вопрос – зря ли он так не любил дней рождения?