Моя сексуальная революция

Это сейчас, произнося «сексуальная революция», в голове ничего не шевельнется. Мы настолько привыкли к каким-то громким акциям, скандальным премьерам и парадам меньшинств, что нас это почти не трогает. Редко когда скептически улыбнешься услышанному или недоуменно покиваешь головой.
Ведь когда-то раньше все было не так. Для ребенка, выросшего в серой пятиэтажке привокзального района нашего уездного города, с центральным телевидением из двух каналов понятия сексуальная революция не существовало в принципе. Да и откуда оно могло появиться?
В СССР секса нет! Вспоминается первый телемост с Америкой, после нескольких вопросов одна из американок вдруг заявила: “Вы должны перестать посылать своих детей на войну! В связи с этим вы не должны рожать детей! Перестаньте заниматься сексом со своими мужчинами!” На что советская женщина с возмущением сказала: “Когда шла война во Вьетнаме, у вас рождалось в два раза больше мальчиков, и вы же спали со своими мужьями! К тому же у нас в стране секса нет, у нас есть любовь”. Телемост не транслировался в прямом эфире, и всей дискуссии показано не было. После монтажа оставили только одну фразу: “У нас в стране секса нет!”
В конце восьмидесятых никто из советских людей не употреблял слово секс. Его просто не знали. Нет, знать-то знали, но не употребляли. Буквально через несколько месяцев эта фраза разошлась на цитаты. В стране стали выпускать агитплакаты и календари с девизом “В СССР секса нет!”.
Конечно, это совершенно не укладывалось в канву передачи, где речь шла о письме Кати Лычевой президенту США и о мире во всем мире, но тогда это прозвучало как гром среди ясного неба в эфире первого советско-американского телемоста.

Воплощением сексуальности для меня, восьмилетнего пацана, тогда были… Нет, не девочки, скакавшие через резинку на школьном дворе: «Пе-ше-хо-ды. Точка. Бу-ра-ти-но. Точка». Нет, не они. Хотя мы с пацанами стояли в своей синей школьной униформе с октябрятскими звездочками и завороженные глядели на них, а потом гонялись за ними по двору, задирая им юбки и с удовольствием сообщали друг другу: «Белые!» В чем была прелесть? В этом было больше игры, чем сексуальности. При чем, взрослея, умнее мы не становились. Как сейчас помню, посреди урока географии мы перебрасывали друг другу записку: «А у Даниловой лифчик!» - и громко смеялись над бедной девушкой, которая только начинала носить этот предмет дамского гардероба.
В моей детской голове навсегда отпечатался плакат, висевший на одной из заправок на въезде в Ярославль, где была изображена обнаженная женщина в полный рост. Мы тогда путешествовали с родителями на машине. Я помню, зашел в вагончик оператора и так и встал как вкопанный.
А еще у моего папы был календарик, привезенный из ГДР с воиской службы в далекие советские годы. Календарик он зачем-то почти всегда носил с собой заложенным в записную книжку. На нем была страшная немка с крупными формами. Вот тебе и не было секса в СССР. Я его тайно показывал своим друзьям, а потом аккуратно убирал в папину записную книжку, пока его не было дома.
В то время мы жили сальными шутками и слухами о «красной пленке», фотографируя людей на которую, они получались голыми; о рассказах пацанов, как они подглядывали в женскую баню и видели черные треугольники. Но, видимо, это были пересказываемые истории.

Настоящим прорывом для меня стали музыка, кино и телевидение. «Мальчишник» с его «Секс, секс, как это мило. Секс, секс без перерыва!» Это было что-то! Мы бегали по школьным коридорам, выкрикивая припев, не зная толком, о чем собственно песня-то. Она впервые прозвучала на программе «50/50». Это вообще была прогрессивная телепередача. Ее, правда, в скорости закрыли. К общему безумному сожалению. «Фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят».
Я помню, приехал тем летом в деревушку и из динамиков сельского клуба орал все тот же «Мальчишник»: «Я хочу тебя! Я хочу тебя!». А деревенские парни с серьезными лицами тихонько шевелились в танце, стоя кружком.

Кино и телевидение совершили самые большие сдвиги в моем мировосприятии. Подростками мы много слышали о фильмах для взрослых. «Греческая смоковница», «Эммануэль» и даже порно. Некоторые рассказывали, что они видели сами, а мы их взахлеб слушали, другие рассказывали, что их папы, в основном моряки, не то видели, не то даже привозили такие фильмы. Это было запретно, даже наказуемо, но это было притягательно. Это была эра видеозалов и проката затертых видеокассет в магазине «Ткани» неким Богданом, его тогда знали все. В смысле, все счастливые обладатели видеомагнитофонов.
Еще до того, как в моей семье появился «видак», так мы его тогда называли, мы с моим дворовым приятелем Славиком бегали в кино и по пальцам могли перечислить те фильмы, где хотя бы краем камеры оператор урвал кусочек женской натуры. Однажды мы, а нам было лет по двенадцать-тринадцать, безумно радовались тому, что нам продали билеты на «Калигулу» Тинто Брасса. Но до чего же велико было разочарование, когда нас просто не впустили в зал и отказались вернуть деньги в кассе. Это было целой трагедией.
С появлением видеомагнитофона появились и первые фильмы для взрослых. Папа откуда-то принес кассету. А так как появление каждой новой видеокассеты дома было событием, то и, несмотря на все приложенные усилия родителей, я узнал о ней. Мне было запрещено ее смотреть, и она была спрятана от меня. Конечно, я ее нашел. Это была 4-часовая кассета с тремя фильмами. Но смотреть я их не стал, побоялся, что узнают. Я подержал ее в руках, достал из черного бумажного защитного чехла и засунул обратно. Залез на шкаф и положил ее туда, откуда взял. За старые чемоданы.
А потом было кабельное телевидение с их сперва девятью, а потом сорока двумя каналами и эротикой по пятницам.
Уже позже, когда я мог ходить в кино, и в зал меня впускали, меня очень поразила одна сцена. Это был фильм все того же Тинто Брасса. Самый конец фильма на экране в метров восемь – двенадцать – густые женские гениталии в совершенно прозрачных трусиках и пошли титры. Прямо поверх этого кадра.
Я был шокирован. Этот парень был для меня, ну, просто адептом сексуальной революции, посвящавшим в таинства все новых и новых людей. Кино и телевидение взорвали мое воображение тогда. Еще пару часов назад я жил себе, не думая об этом вот так. А через эти два часа я шокирован, как это можно показывать? А как это можно снимать? А как в этом можно участвовать, и твое имя в титрах?
Это было для меня потрясением. Любая революция – это смена устоев, пересмотр границ свободы. От советских времен не осталось и следа. На нас хлынул поток свободы, не контролируемой никем и никак. И переварив эту кашу, перестаешь многому удивляться.
Так свершилась она, моя сексуальная революция, почти совпав по времени с кардинальными переменами в стране.