Смерть на площади Победы

Смерть на площади Победы
(Мистика)
 This is the state of manito-day he puts fortl,
 The tender leafes of hope, to-morrow blossoms,
 And bears his blushing honours Thick upon him.
 The third day comes a frost, a killing frost,
 And then falls – as I do.
 («King Henry VIII», act III.)

 Так создан человек: сегодня он
 Покрыт бутонами надежды хрупкой,
 Что, розовея, завтра расцветут,
 А через день мертвящий холод грянет
 И все уйдет… Таков и мой удел». (англ.)
 (У.Шекспир «Генрих VIII», акт III, сц.2.)



 «Мы все умрем и смерти не минуем».
 (У.Шекспир «Ромео и Джульетта», акт III, сц.3.)


 «…ибо не знаете, когда наступит это время».
 («От Марка», гл.13, ст.33.)




Огромный грязный МАЗ выехал из-за угла внезапно. Так внезапно, что я не успел ничего

понять. Только то, что сейчас умру. Его пышущий горячим радиатор обдает меня своим

зловонным дыханием, я вижу стремительно приближающиеся фары, круглые и тоже грязные, как

и вся машина. Сквозь лобовое стекло успеваю заметить водителя. Не ясно: то ли он хочет

затормозить, то ли еще сильнее вдавил педаль газа…
 Через секунду я чувствую удар в голову и краем угасающего сознания чувствую, что

отлетаю в слякоть весеннего снега. Я знаю, что, когда я упаду, буду уже мертв, и МАЗ

раздавит мое тело. Хрустнут кости, хлюпнут внутренности, брызнет на снег кровь. Моя

кровь.
 Этот сон видится мне с регулярностью два раза в месяц. И я иногда могу сказать

точно, когда ложусь спать, что именно сегодня буду раздавлен вновь. А утром – как ни в

чем не бывало – встану, чтобы сварить две чашки кофе (себе), выкурить полторы сигареты

«Kent» и начать жить в новом, только что наступившем, дне.


 Я жил той осенью в городе *** (право, не все ли равно, в каком). Миновало солнечное

«бабье лето» с неизменным ярким листопадом, бездонно голубым небом и постепенно умирающим

теплом; наступила осень настоящая, уже не пышная в своих красках и светлой грусти, но

межсезонная, тягомотная, одетая в бесформенные грязные лохмотья, седая, холодная и

склизкая, будто бомжиха, переночевавшая в луже. Следовало бы уехать в какой-нибудь

беспечный теплый край, чтобы не видеть этой бомжихи, не видеть опущенных в воду нудных

дождей прохожих, но – этому препятствовали три вещи. Во-первых (и это банально), денег не

было на подобные путешествия. Во-вторых (это «официально»), нужно было закончить здесь

одно якобы не терпящее отлагательств дело. А в-третьих (и это, может быть, главное), меня

в *** держала – Корнелия. Ей было 24, и она была замужем за владельцем небольшого

агентства недвижимости, одного из тех (я про агентство), что возникают в нашей стране,

как грибы после дождя (простите за банальность, но порой излишне вылезать из кожи ради

необычной метафоры), а затем незаметно исчезают, оставив в злобном недоумении и бешенстве

и клиентов, и набранных сотрудников.
 Впрочем, муж Корнелии, кажется, всерьез занимался своим бизнесом и никуда

скрываться не хотел. Он был вечно занят своей работой и уделял жене крайне немного

внимания и времени. Она же поступила так, как и поступают в ее положении многие, - нашла

себе любовника. Меня, то есть.
 Не важно, как это произошло, важно лишь, что мы познакомились, а через два дня

после того оказались в постели. Любовник ей нужен был отнюдь не денег ради, как вы,

конечно, понимаете, но – почти исключительно для постели, ибо Николай Андреевич (так

звали ее мужа), во-первых, много работал, а во-вторых, кажется, уж начал испытывать

первичные признаки простатита.
 Корнелия – имя для средней полосы России весьма редкое. Я не интересовался никогда,

откуда оно. Мое ведь – тоже едва ли не единственное на сотню тысяч квадратных километров.

Ну и что с того? В конце концов, совершенно не важно имя, и все толкователи имен – лжецы

на самом деле.
 Любил ли я ее? Тогда думал: да. Сейчас – не знаю. Впрочем, это, так же, как и имя,

совершенно не важно. Как не важна и сама она в данном повествовании. Кажется, не важна.


 «К подругам мы – как школьники домой,
 А от подруг – как с сумкой в класс зимой».

 (У.Шекспир «Ромео и Джульетта», актII, сц.2.)

 Как это верно заметил старик Уильям!
 На улице стоял беспросветный ливень, когда я вышел из подъезда Корнелии. Даже погода

была отражением моего душевного состояния. Через час вернется ее муж, и они усядутся

тогда перед своим огромным телевизором, чтобы скоротать дождливое вечернее время, взирая

на Брандо или новости, а я буду тяжело тлеть на раскаленных углях ревности, понимая, что

Корнелия никогда не согласится бросить все ради меня, не очень состоятельного, не очень

удачливого провинциального писателя, имеющего в активе только одну выпущенную книгу, не

имеющего ни прочного, ни порочного имени в обществе, ни широких перспектив впереди; буду

тихо напиваться у себя в номере вшивой гостиницы и представлять себе всякие вещи, которые

они с мужем делают, когда отправляются спать.
 Удрученный такой дождливой перспективой на вечер, я в который раз пообещал себе,

что сегодня уж точно пополню веселые ряды какого-нибудь ночного заведения, зная, впрочем,

что для этого не имею ни достаточных финансов, ни особенно усердного желания. То есть,

кое-какими средствами мое тело располагало, но вот душа… она не просила такого посещения.

Да и потом, после одного-второго визита в какой-нибудь клуб, я поставил бы себя в крайнюю

денежную нужду; а ведь я привык курить «Kent» и пить настоящий кофе.
 Из-за ливня проступали серые стены зданий, а безлюдные улицы делали эти стены

массивными, торжественными и почти трагическими, так что мне на минуту показалось, что я

иду по внезапно и совершенно вымершему городу, средневековому. Но это ощущение прошло,

как только я ступил на одну из центральных улиц. Здесь, хоть и поредевший, мчался поток

автомобилей. Не обращая внимания на меня, они проносились мимо и казалось: так и норовили

обдать мою одинокую фигуру с зонтом потоками хлещущих из-под колес холодных луж.
 «Куда они так мчатся? – Ведь в такую погоду до аварии – один шаг педали. Половина

из них ведь совершенно никуда не торопится, а другая половина – спешит к смерти».
 Под навесом троллейбусной остановки сгрудилась жалостная кучка серых людей… Мокрых

и каких-то обветшалых… Мне нужно было купить на вечер сигарет (по вечерам курится

особенно много) и чего-нибудь из еды, поэтому я пока не стал присоединяться к мерзнущим

будущим пассажирам, а прошел немного вперед и открыл дверь в электрический уют

гастронома. Купил то, что мне было нужно, и еще некоторое время ходил вдоль витрин,

стараясь отодвинуть тот момент, когда нужно будет снова оказываться в холодных объятьях

ливня.
 Посмотрел на часы. Пять часов, пять минут. (Пять для меня - мистическое число; сам

не знаю, почему это я вдруг когда-то давно-давно так решил…) Скоро придет муж Корнелии.

Он извлечет свое тело из белой «Волги», поднимется на третий этаж, стряхивая по пути

следы ливня (лифтом он не пользуется по совету врача), потом позвонит в дверь или сам

откроет ее ключом, скинет в прихожей плащ, аккуратно сбросит лакированные туфли и – чинно

прошествует в комнаты…
 Предаваясь таким невеселым представлениям, я, честно, не заметил, как уж давно

покинул магазин, и теперь шел вдоль некой кирпичной стены, едва прикрываясь зонтом. Зачем

я здесь? Вернуться на остановку? Но решил не делать этого: путь был знаком, а через

квартал будет еще одна. Не все ли равно, где водрузиться в сырые одежды тел, наполняющих

троллейбусы…
 Впереди показалась странноватая картина. Хотя, ничего, в общем-то, особенно

странного в ней не было. Необыденная – только и всего. У фонарного столба стоял

милицейский «бобик» с мельтешащей «мигалкой», неохотные милиционеры курсировали от него –

и к чему-то на асфальте. Я подошел ближе. На асфальте – труп. Мужчина средних лет, в

короткой куртке, кожаной кепке и с портфелем. Портфель лежал чуть поодаль, и бумаги

вывалились из него – в грязь. Ноги под мужчиной были странно вогнуты внутрь стопами, руки

вытянуты «по швам», а из невидимого затылка (он лежал на спине) уже не вытекало ничего,

хотя лужа под головой была черно-розовая. По остекленевшему лицу мощно хлестало водой из

дождя, капало с открытых в полуудивленьи губ.
 Больше здесь никого не было. Только этот одинокий труп и «мигалка» с озябшими

милиционерами. Мужчину, наверное, сбило машиной, а с места происшествия – скрылись. Оно и

понятно: свидетелей вокруг нет, так почему бы и не удрать. Все лучше, чем доказывать свою

невиновность в отделении.
 Где только они, те, кто сделал это? Будут и они теперь всю жизнь помнить этот

тусклый ливневый день? Что будут говорить сегодня за ужином, тогда как этот человек

больше никогда не сядет за стол и не придет с работы? А виной тому – они.
 Хотя, этот мужик и сам мог быть виноватым. Пешеходы, в большинстве своем, -

бестолковы. Их давят и уродуют, они же – упрямо перебегают улицы – под самым буфером

мчащегося автомобиля. «Меня чаша сия минует», - так думают они, глядя на очередную

распластавшуюся окровавленную жертву ДТП. Минует ли?..
 Впрочем, недалеко от места происшествия еще кто-то был. Я его заметил позже.

Запомнился только салатовый плащ и рыжие волосы. Обладатель их нырнул в проходной двор и

там исчез. Случайный свидетель, как и я.


 Вечер прошел по обыкновению плохо. К хроническому чувству ревности примешалось еще

какое-то непонятное свербление. Попытавшись разобраться в себе, я понял, что все-таки

снова ревную. Корнелию к ее мужу. А имею ли я право ревновать? Наверное, нет. Он – ее

муж. Муж… Какое неуклюжее и низкое слово. От одного этого звука я впадаю в скуку и

зудящую тоску, представляя себе растолстевшее бесполое существо с сальными губами и

тухлым взглядом. Наверное, я никогда не женюсь, только чтобы не называться этим словом.
 А смог бы я жениться на Корнелии, брось она все ради меня? Смог бы я стать ее…

мужем?
 Подумав некоторое время, сделав несколько глотков портвейна, решил, что – нет.

Во-первых, она и меня может обмануть, как уж сделала со своим мужем; во-вторых – я же не

желаю быть мужем.
 Но я и не хочу никого обманывать, мне почти всегда жалко Николая Андреевича. Моя

любовь преступна. И с точки зрения гражданского закона, и с точки воззрения Божественного

Порядка. И я, моралист и философ, восседал на диване, курил одну за другой, пил портвейн

– и все равно – ревновал. Как знать, может, в этот самый миг Корнелия ласкает волосатую

грудь супруга (вот еще то словечко) и про себя – посмеивается надо мной…
 Но, вспомнив жаркое дыхание ее широких черных глаз, я немного успокаивал зверя

своей ревности, заставлял его забиться в самую глухую пещеру сердца, откуда он упорно

рычал и продолжал злобно скалиться, чтобы через пять минут – снова выползти наружу и с

еще большей силой драть мое и без того обливающееся кровью сердце.
 Но что-то еще было. Что-то еще, помимо больной ревности, скреблось в душе. Сначала

– едва заметно, потом – нарастая… Исподтишка ныло и свербило… И я понял, что. Этот был

тот мужчина с проломленным затылком на розовом сыром асфальте. Оказывается, все это время

мне никак не удавалось забыть сегодняшний случай не со мной. «Что с того? – попытался я

себя успокоить. – Мало ли их, неудачливых пешеходов, мрет каждый день на улицах… Нужно

головой думать, а не чем-то еще, переходя улицу. Вот и давят их, не хуже кур. Пусть.

Другим в науку».
 Но в груди продолжало свербить, сверлить, ныть и щемить. «Жалко его просто.

Послезавтра же и забудешь», - решил и, прежде чем идти спать, допил бутылку.


 Я вышел из подъезда. Еще один день этой тяжелой любви был завершен. Корнелия

поцеловала меня в губы, а потом захлопнула дверь. Щелкнул замок. Не знаю, почему, но я

вдруг решил, что в последний раз видел ее. По мере продвижения по улице, чувство это

крепло и мужало, покуда не превратилось в стойкую уверенность. Захотелось вернуться, чтоб

снова увидеть ее, услышать, заглянуть в широкие черные… Но был дождь, а мокнуть еще

больше не хотелось; да и муж должен был вернуться. И я продолжил свой путь от нее домой.
 Погода снова была препротивная. Сыро… холодно… - это не те эпитеты. Сказать же, что

было гадко и мерзко, значило бы тоже погрешить против правды. Но, может быть, именно

поэтому я и остановлюсь на этом. Итак, на улице стояла сырость, гадость, серость и

мерзость. На душе стояла точно такая же погода. Дело мое в *** продвигалось чересчур

медленно, и я опасался, не придется ли мне встречать Новый год в этом городишке.
 Дождь с самого утра лил и не переставал ни на минуту. Изматывающий, порождающий

головную боль и полнейшую апатию. Я перепрыгнул через небольшую лужу и примкнул к толпе

ожидателей общественного транспорта.
- Идет, родной, - сказала какая-то бабулька рядом, вдали показалась прямоугольная туша

сине-красного троллейбуса.
 Зная по опыту, что за Ходынка сейчас начнется, из толпы на тротуар выдалось

несколько особенно нетерпеливых. Какой-то мужичонка, видимо, не совсем трезвый, оказался

впереди всех. Он сделал несколько шагов еще, как вдруг откуда-то сбоку и сзади – на него

налетел массивный джип. Раздался страшный визг тормозов, глухой стук; джип занесло,

повернуло по крутой траектории на несколько оборотов; толпа охнула, отхлынула и замерла.

Мужичонка же, подлетев метра на два в воздух (удар был весьма сильный), стукнулся об

асфальт. Так и остался лежать, раскинув ноги, вывернув локти вверх…
 Джип же мигом вырулил на полосу попутного движения и с ревом скрылся в дожде.
 Я не слушал жалостливые причитания женщин и глухие ругани мужиков, я был поражен

случайным совпадением. Ведь несколько дней назад тоже был дождь, я тоже шел от Корнелии,

был тоже труп – насмерть сбитый автомобилем человек…
 Тут я снова увидел его. Того рыжего и в салатовом плаще. И на этот раз мне удалось

рассмотреть его лицо. Он был курнос, с маленькими осоловелыми глазками, бритый и красный.

Рыжие ошметки сырых волос лепились на лбу, висках и шее, что особенно не нравилось.
 Только в гостинице, привычно расположившись на диване с портвейном, я немного

пришел в себя. Ну и что, что рыжий опять был рядом? Он же не виноват, что живет, может

быть, рядом. Я даже знаю, в каком дворе. Тем более – не его вина, что природа не одарила

его привлекательной внешностью.
 Но все равно – что-то смущало и продолжало пугать даже – не на шутку. В самом деле,

а почему он не бросался в глаза мне раньше? А ведь я практически каждый день хожу по

одному и тому же маршруту. Почему уже второе его появление – и сопровождается вторым же

дорожным происшествием с летальным исходом? Зачем он такой некрасивый, особенно – глаза?

Они у него постоянно как бы подрагивали и слезились, будто плавали в какой-то жидкости. Я

вспомнил, что один глаз еще и косил… Кажется.
 Абсолютно отталкивающий человек. Рыхлый какой-то. Нескладный, неприятный…
 А затем меня опять захлестнула – ревность. Глупейшее и бесполезнейшее из

человеческих чувств. Каждый, кто хоть раз испытывал его, знает: доводам разума оно не

подвластно. Наверное, в природе на самом деле есть такие Отелло, что готовы ревновать, по

меткому выражению, «к каждому столбу». Упаси Бог связываться с таким «мавром». Раз начав

ревновать, он уж никогда не остановится, но будет искать новые и новые доводы. В конце

концов, и вправду задушит свою жертву.
 Правда, есть и такие «мавры», что держат свой огонь в себе, ежечасно сжигая себя

изнутри, выжигая, пытая себя, но внешне – ничем не выдавая истинных мук своих. Исход

также будет неутешительный. Чаще – суицид. Или просто – молчаливый уход. Но возможна и

постоянная безмолвная драма.
 К последним отношусь и я. Самое же ужасное, что я знал: буду ревновать Корнелию

всегда. Сейчас – к мужу, а, соединись она со мной, - к возможному любовнику. В самом

деле: если она обманула мужа раз, почему бы не проделать сие и во второй… Только уже - со

мной.
 Но портвейн в который раз приходил на помощь. Сморенный алкогольными парами, я

довольно быстро засыпал под шум дождя за окном.


 Девушка стояла и орала. Переломанные и выбитые в коленях ноги согнулись буквой Х и

раскорячились в разные стороны. Из распухших окровавленных коленей торчали белые головки

костей. Бледный, как мел, водитель ГАЗели хватал ее за плечи, но она отбивалась в

истерике и не давала себя посадить в машину.
 Это был уже четвертый случай. Перед тем был мальчик, о чем-то поспоривший с

матерью, в порыве бешенства выбежавший на проезжую часть. И тогда тоже был дождь, та же

остановка, и – самое страшное – тот же рыжий уродец в плаще. Он вместе со всеми пугался

каждой новой жертве, но я – я ведь ясно видел его равнодушные скользкие глаза, безучастно

взирающие на этот мир из своих глубоких влажных глазниц.
 В последующие дни все было – будто в кошмарном сне. С упорством неумолимого рока

здесь стали сбивать людей. Авто выруливали подчас, Бог знает, откуда, но обязательно на

их пути – оказывался какой-нибудь пешеход. Дождь же не прекращался эти дни ни на час, и я

думал, не схожу ли с ума от него, не лежу ли я на самом деле в психбольнице, обколотый

аминазином, а все это – видится в кошмаре. Судьба – есть цепь случайностей, но это была –

не судьба. Что-то, что гораздо сильнее и страшнее ее. Это была – чья-то воля. И при всем

при этом присутствовал тот. Рыжий человек с плавающими глазами. Он как бы нарочно

попадался мне в поле зрения то незадолго, то сразу после очередного происшествия, ни

разу, впрочем, не взглянув на меня, ни разу не сев в троллейбус.
 Превозмогая страх и отвращение, я как-то решил проследить за ним. Два раза (два

трупа!) он ускользал из вида прямо тут, на остановке, но на третий раз мне – повезло.

Невзирая на слякоть и холод, я упорно шел за ним по запеленатым в дождь полупустынным

улицам, и – странное дело – он, казалось, знал, что за ним слежка, но нисколько не

смущался этого. Он даже не оглянулся, ни разу не остановился, не сделал попытки скрыться.

Мало того! этот рыжий постоянно находился на одном и том же расстоянии от меня. Как ни

замедлял, как ни убыстрял свои шаги, его салатовый плащ упорно мелькал метрах в двухстах.

Было немного похоже на отрывок из булгаковского романа.
 Он давно уже миновал тот самый двор, в который свернул в тот памятный первый день,

и теперь с час бродил в районе остановки. Мы пересекали улицы, проходили целые кварталы,

но было видно, что кружили – именно вокруг той злосчастной остановки. Но я все-таки решил

«доконать» его. Не вечно же он будет ходить вот так!
 Рыжий дошел до угла трехэтажного здания школы, выстроенного еще в позапрошлом,

кажется, столетии, не спеша перешел улицу и последовал себе дальше. Я тоже поравнялся со

школой и, стараясь не упускать из вида зеленый плащ, - шагнул вперед.
 Огромный грязный МАЗ вылетел из-за угла внезапно. Он несся прямо на меня всей своей

ревущей громадой. Показалось, что я даже чувствую вонь бензина и тепло его радиатора.

Заляпанные серой грязью круглые фары, стремительно приближались. Отчаянно загудел сигнал

и заскрежетали тормоза…
 До сих пор не знаю, как я успел отпрянуть назад. Нога подвернулась, я упал прямо в

бушующий поток из водосточной трубы. Но это было уже не важно. МАЗ промчался мимо, из

окна высунулся орущий водитель, а затем все стихло.
 Я поднялся. Вокруг не было ни души. Ни людей, ни машин. Конечно, и рыжий куда-то

пропал. Нет, этот вывернувшийся из ниоткуда грузовик – не случайность. Тот, рыжий, наслал

его на меня.
 И я начал бояться рыжего. Настолько, что перестал без надобности выходить на улицу

вообще. Только в ларек за сигаретами или в магазин неподалеку. Шел, теснясь поближе к

стенам, подальше от проезжей части. Боялся увидеть рыжего, боялся несущихся с ревом

машин, боялся каждого зеленого плаща и даже зеленых курток.
 К Корнелии не ходил. Она звонила, я отвечал, что болен и не могу выйти на улицу,

боясь плохой погоды.
 Она сама приехала ко мне. Увидев ее, я вдруг покрылся липким потом от страха: рыжий

может убить ее.
- Не нужно тебе больше выходить на улицу, - сказал я и сам понял, что это была глупость.
 Корнелия не поняла и подумала, что это у меня от болезни. Я и вправду выглядел

плохо: постоянный страх и ежедневное употребление портвейна еще никому не приносили

цветущего вида внешности. Решил ей ничего не рассказывать. В самом деле, зачем она

рыжему?.. Ему нужен я. Да и нужен ли???.. Поинтересовался, не заметила ли она чего-нибудь

подозрительного у троллейбусной остановки недалеко от ее дома. Она опять не поняла, но

ответила, что ничего не заметила. Хотелось спросить, не видела ли она рыжего человека в

зеленом плаще, но побоялся испугать ее и без того встревоженные черные глаза.
 Через два часа она ушла, пожелав скорейшего выздоровления; я смотрел на нее через

залитое дождем стекло, сверху, как в банальнейшем мелодраматическом фильме. Было видно,

как она села в такси. Уехала.


 И однажды, проснувшись среди ночи. Я понял, кто был этот рыжий в салатовом плаще!

Осознание явилось внезапно, как вспышка, как удар током.
 ЭТО ЖЕ – САМА СМЕРТЬ!
 Да, этот человек – это она… та, которую привыкли изображать костлявой старухой в

черном рубище и с косой. А Смерть, оказывается, вон какая…
 Впрочем, стало понятно, что она – разная. Смерть пешехода на улице выглядит именно

так. А Смерть солдата в окопе – по-другому. Но это все – одно и то же существо. Это –

Смерть.
 Казалось, такого быть не может, что абсурдны и нелогичны мои мысли… Но уверенность

в правоте их возросла к утру настолько, что, сидя в семь часов за кофе, я знал точно: я

видел смерть. Только один вопрос еще оставался неразрешенным: почему именно на той

остановке? Как же называется та улица? Как же?.. Вспомнил. Площадь Победы.
 Победы!..
 Ха! Я чуть на самом деле не рассмеялся. Победы. Звучит-то как гордо. Чего над чем –

«Победы»?! Только Смерть – победитель. Единственный, надо всеми и сразу. Она изначально

победитель, а мы – обречены на поражение. Она может никуда не спешить, уверенная, что

жертва от нее никуда не уйдет. Так оно всегда и происходит. ВСЕГДА! Иногда, правда, ей

отчего-то делается невтерпеж, тогда она выхватывает своими ледяными руками кого-нибудь из

толпы, не дожидаясь естественной кончины жертвы. Да, впрочем, а что есть – естественная

кончина?..
 А теперь, может, Смерть заленилась? Может же она хоть раз залениться, в конце

концов?! Почему бы и нет. Ходит вокруг той остановки на Победе и выуживает жертв. Или

что-то в механике ТАМ сломалось?..
 Дождь тоже идет не зря. Не зря идет дождь. Люди всегда прячутся куда-нибудь от

льющихся за шиворот осадков. И ехать им всегда тоже – нужно. Вот и скрываются на

остановке. От дождя.
 От мысли, что я понял замысел Смерти, стало нехорошо внутри.
 Резко зазвонил телефон.
- Да! – поднял я трубку, уверенный, что это Корнелия.
 В наушнике слышалось сопение и молчание.
- Да! – повторил я в раздражении.
 Но по ту сторону провода продолжили упорно молчать и сопеть.
 Холодный ужас овладел мной. Я понял, что это она – Смерть – звонит мне. Зачем?..

Так обычно воры проверяют, дома ли хозяева. Или она хочет предупредить, что я скоро умру?
 «Ну уж нет!» - решил я. Не стану подыхать в этом вшивом городишке! Мигом собрал

вещи, расплатился за номер, оставил для Корнелии какую-то сумбурную записку… через час

был уже в пути к вокзалу. Дело мое, так мало продвинувшееся за последнее время, загнавшее

меня в ***, перестало быть важным. Лучше остаться без издателя, чем с посмертным

экземпляром!
- Дождище-то льет уж который день, - заметил таксист, показывая на мельтешащие щетки

«дворников».
 Я невнятно согласился. На том, впрочем, беседа и иссякла. Таксист, стараясь

не столкнуться в плотном потоке с другими автомобилями, напряженно всматривался в

размытую ливнем картину перед собой, а я с замиранием следил за прохожими: не появится ли

откуда салатовый плащ…
 «Но почему ты решил, что, убежав из ***, ты спасешься от Смерти? От самой Смерти!..

Разве это вообще возможно? Это ведь не судьба. Судьба – это случайность, но это – и

жизнь. А тут – все целенаправленно. Смерть вышла на тропу охоты, она с завидным упорством

будет выцеливать, выхватывать по одному человеку в день, пока не истребит весь этот

город. Ей спешить некуда. Она смакует своих жертв. К тому же, кто знает, сколько таких

«Побед» в целом городе?.. А сколько городов в стране? А в мире? Когда-нибудь попадешься и

ты».
 Тогда – вернуться?
 Там, за спиной, незаконченное дело, еще ни о чем не подозревающая Корнелия, к

которой не поздно вернуться. Можно ведь еще все вернуть!
 Наверное, и номер в гостинице еще не занят…
 Но перед глазами встали все окровавленные трупы, распластанные на сыром асфальте,

белые, трясущиеся водители, тревожные «мигалки» ДПС и «скорой», задумчивые лица невольных

свидетелей…
 Нет уж! Прочь! Прочь! Завтра же буду дома. Дома – как приятно это слово. И

забудется все пережитое, будто и не было никогда. Ведь дом – это дом, там – не место

никаким рыжим в салатовых плащах.


 С тех пор прошло года два. Никакого рыжего в плаще я так и не увидел больше. Да и

был ли он какой-то там Смертью вообще?.. Так, прохожий. В конце концов, я ведь тоже был

свидетелем ВСЕХ тех происшествий. Но не Смерть же я, в самом деле!
 Тем не менее, всякий раз, когда вижу какое-нибудь ДТП, невольно ищу вокруг салатовый

плащ или рыжую шевелюру. Напрасно. И это меня несказанно – радует.
 Первое время было жаль Корнелию. Что она подумала обо мне?.. Но прошел год, затем

еще было время, я пришел к выводу, что наши отношения все равно должны были закончиться.

Не вечно же я торчал бы в ***. Думал, не навестить ли ее… Но – зачем?.. Лучше я буду в ее

глазах трусом, подонком или чем-то еще в этом роде, нежели она будет переживать из-за

возможности быть вместе, но – невозможности быть. Даже хорошо, что мы избежали длительных

слезных расставаний на вокзале или у двери.
 Но иногда мне снится сон. Он приходит с регулярностью два раза в месяц, и я иногда

могу точно сказать, что именно сегодня ночью он мне и явится.
 Огромный грязный МАЗ выносится из-за угла. Он появляется так внезапно, что я не

успеваю ничего понять. Только то, что через секунду – умру. Его совсем близкий радиатор

обдает меня горячим дыханием, я вижу стремительно приближающиеся фары, заляпанные серой

грязью. Отчаянно ревет сигнал и визжат тормоза.
 Через секунду я почувствую удар в голову и плечо, меня опрокинет, оторвет от земли,

я отлечу в грязный снег. Когда я упаду, буду уже трупом, а МАЗ наедет на меня. С хрустом

разломятся мои кости, хлюпнут и чавкнут внутренности, выдавливаемые изо рта и

раздавленного тела, брызнет на гнилой снег кровь.
 Моя. Кровь.

(25.12.01.)