Как это начиналось

Что делает эмигрант, начиная новую для себя жизнь?
Не знаю, как у других, но я начал с поиска себе подобных.
Четыре года назад у меня не было эйфории по поводу предстоящего переезда.
Не могу сказать, что я привык к переездам, переменам места жительства, но все же, в моей жизни это был уже второй переезд.
Первый произошел в 1989 году, когда я бросил все на свете и прилетел в прямом и переносном смысле к своей любимой, в Киев.
Мне было сорок лет, я был счастлив, самоуверен, полон сил и желаний.
Прошли годы. Все пошло прахом.
Не сложилась личная жизнь.
Не удался, успешно начинавшийся, бизнес.
Не нажил, не накопил, не сумел.
Я сходил с ума, метался по городу в надежде заработать хоть какие-то деньги, но от всех своих знакомых и бывших партнеров слышал только одно – для тебя у нас работы нет.
И в этот момент у меня появилась возможность уехать в Германию.
Эмиграция казалась мне той соломинкой, ухватившись за которую, я смогу еще раз выплыть.
Мне казалось тогда, что, уехав от накопившихся проблем, я смогу еще раз начать все сначала.
Конечно, все длилось не один день.
Два года прошло с того момента, как я подал заявление в консульский отдел посольства Германии в Киеве, и вот, наконец, у меня в руках – письмо с долгожданным приглашением.
Моя жена колебалась до последнего дня.
До последнего дня я не знал, состоится ли отъезд в назначенный день.
Я раньше не очень верил в магическую силу чисел, но наш отъезд пришелся на тринадцатое число, и с этого все и началось…
Ехали мы маленьким бусиком «от порога до порога» в компании еще трех пассажиров, направляющихся в Германию за новыми машинами.
Наш водитель, заехав за нами утром, ревностно наблюдал за погрузкой багажа, состоящего из четырех дорожных сумок.
Когда мы захотели погрузить небольшой японский телевизор, недавно доставшийся мне в подарок, он решительно запротестовал.
-Куда другие пассажиры свои вещи будут складывать? - тоном, не вызывающим возражений, спросил он.
И мы уступили.
А потом оказалось, что у наших попутчиков вещей с собой – только две сумки с едой. Но поезд, то бишь автобус, уже ушел.
Не буду описывать дорогу, она не стоит того.
На следующий день, развезя всех попутчиков по окрестностям Штутгарта, под вечер, мы прибыли в пункт назначения, под Франкфурт на Майне.
Восемь вечера, февраль, темно.
На улице идет дождь, краевое управление, в которое нам надо было попасть, уже закрыто.
Нервничает водитель, ему надо еще ехать к родственникам за двести километров отсюда.
С моей женой начинается истерика, дети напуганы, ночевать негде.
Иду в полицейское управление, благо, оно за углом, спрашиваю на жутком немецком, где я могу переночевать.
Полицейский за толстым стеклом смотрит на меня и никак не может «въехать в тему». Наконец он заявляет мне, что это полицейский участок, а не ночлежка, и что мне лучше отсюда уйти.
Сердобольная женщина, моющая полы и оказавшаяся сербкой, на ломаном русском советует ехать в ночлежный приют при католической церкви, где-то в центре города.
Возвращаясь ни с чем к своей компании, по дороге подсчитываю оставшиеся в кармане деньги.
Да, на гостиничный номер явно не хватает.
Дождь идет все сильнее, а в салоне буса в это время рыдает моя половина.
-Едем назад, в Киев, прямо сейчас! - требует она.
Водитель растерянно смотрит на меня. По условиям перевозки он не может бросить нас одних, пока мы не доехали до места, а мы вроде бы как уже и приехали, да вот никак не можем вытряхнуться из его буса.
Выхожу с ним на улицу и завожу «мужской» разговор.
-Сергеич, ты видишь, какая нештатная ситуация случилась. Деваться нам до утра некуда, да и денег на гостиницу нет. Не смог бы ты остаться с нами до утра, а утром, в шесть, мы уйдем, и ты поедешь дальше, - говорю я.
Сергеич чешет затылок, а потом соглашается.
Возвращаемся с ним в машину и объявляем о принятом нами решении, потом едем за город, и Сергеич ставит бус на парковку возле какой-то заправки.
Ужинаем оставшимися продуктами, Сергеич разливает на троих бутылку водки. Немного отпив из пластикового стаканчика, успокаивается супруга, и, устроившись на сидениях, мы забываемся коротким сном.
В шесть утра мы вновь подъезжаем к зданию краевого управления.
Вещи наши выгружены, и, рассчитавшись с Сергеичем, мы ковыляем с нашими сумками к входу.
Дежурный открывает нам дверь, и мы попадаем в холл.
Отметившись у дежурного, садимся в кресла для посетителей и ожидаем начала рабочего дня.
Через полтора часа за нами приходит молодой человек, заговоривший с нами на русском. Зовут его Эдуард, он русский немец, хаусмастер из общежития для поздних переселенцев в Гросс-Герау.
Через три часа, уладив формальности и разобравшись с нашими документами, кто-то из начальства сообщает нам, что мы должны поехать в соседний с Гросс-Герау город, где и будем поселены.
Сносим вещи в припаркованный во дворе бус, за руль садится Эдуард, и мы трогаемся. Как выяснилось, едем мы в Рюссельсхайм, в котором находится завод по производству автомобилей «Опель».
Информации пока для нас маловато, и мы все двадцать минут, пока едем, расспрашиваем Эдуарда о житье-бытье.
Он вроде бы ничего и не скрывает, но рассказывает обо всем как-то туманно.
По дороге к нам подсаживаются еще два клерка.
Они из местного Социаламмта, ведомства, которое на долгие четыре года станет для нас чем-то вроде Мекки, куда хочешь, не хочешь, а надо регулярно ходить на поклон.
Попутно заезжаем на склад, получаем четыре больших тюка, на каждого члена семьи по одному.
В них завернуто что-то мягкое.
Немного поколесив по городу, выбираемся на окраину, и на одной из улиц небольшого пригородного района останавливаемся возле двухэтажного бело-синего барака, обнесенного забором из оцинкованной проволоки.
Мгновенно раскрываются несколько окон, в которых начинают мелькать мужские и женские, по большей части чернокожие лица, с любопытством разглядывающие нас.
В довершение ко всему, на тротуар высыпает толпа детей арабской наружности в возрасте от трех до десяти лет.
Непривычные к столь плотному вниманию, мы чувствуем себя амебами, попавшие на предметный столик микроскопа.
Получаем кровати.
Из кладовой на первом этаже перетаскиваем их в две комнаты общим метражом 19 кв.м., которые на ближайшие два года станут для нас нашим жильем.
Не дожидаясь, пока мы закончим перетаскивать наши вещи, один из клерков, в последствии оказавшийся нашим куратором, начинает заполнять на нас анкету. Доходим до графы «вероисповедание».
Господин спрашивает, какой я веры.
-Христианин, - диктую ему я.
-Вас? - таращится на меня он.
-Русише христише ортодокс, - по слогам, медленно, говорю ему я.
У герра на лице появляется выражение крайнего изумления.
-Юде? - словно не слыша меня, спрашивает опять герр.
-Русише христише ортодокс, - опять повторяю ему я.
-Юде??
-Русише христише ортодокс!!!
-Юде??????
-Юде, юде, - соглашаюсь с ним я.
Мне уже все равно, какой я веры и как меня зовут.
Я устал, я голоден, я хочу спать.
К вечеру все устроилось.
Были расставлены четыре кровати и четыре бундесверовских шкафа, с сохранившимися на них фамилиями прежних их владельцев.
Два стула, маленький кухонный столик и холодильник, размером с наш допотопный, маленький «Днепр».
Правда, он марки «Сименс», и почти новый.
В полученных нами тюках оказались комплекты постельных принадлежностей – новые тонкие стеганые одеяла, подушки блинчиком, простыни и посуда: четыре кастрюльки, четыре вилки и ложки.
Огромные плоские тарелки, такие, в каких подают итальянскую пиццу, и почему-то только три штуки.
Зато маленьких сковородочек - пять штук.
Я до сих пор храню их, как память, а одну из них Татьяна в прошлом году отвезла в подарок маме, в Киев.
И все.
Больше на наших квадратных метрах ничего не поместилось.
Нам оставалось только освоить вертикальные плоскости.
На утро следующего дня пошли в Социаламмт, к тому самому господину, что писал анкету.
Встретил он нас, как старых добрых знакомых, усадил, стал расспрашивать, как мы устроились, и нет ли у нас проблем.
Проблема у нас была, и очень серьезная.
У нас небыло денег.
-Ничего страшного, сейчас получите, - бодро заявил герр.
Он прикинул дни, оставшиеся до конца месяца, посчитал на калькуляторе и выписал чек.
Получили мы на семью триста десять евро с какими-то копейками, то бишь, центами.
Так мы «упали на социал».
Паспорта с вклеенными туда въездными визами у нас забрали в тот же день, а в «Орднунгсамте» пообещали через две недели их вернуть с «видами на постоянное жительство».
На эти две недели мы получили как бы отпуск, так как без документов ничего не могли предпринимать.
А нам предстояло стать в очередь на квартиру, открыть счет в банке, отдать детей в школу и поискать себе шпрахкурсы.
Воспользовавшись вынужденной паузой, мы стали разыскивать земляков.
Одним из побудительных мотивов явилось то, что мы были совершенно лишены какой-либо информации о наших правах и обязанностях, об органах власти, о ценах на продукты, товары и услуги, а также обо всем, с чем мы должны были постоянно сталкиваться.
Забегая немного вперед, хочу сказать, что большинство тех служащих, которым вменялось работать с такими, как мы, отвечали на вопросы так скупо, что, не догадавшись спросить о чем-либо, мы оставались в неведении до следующей аудиенции.
Среди многоязычного народа, населяющего наш «хайм», преобладали арабы, курды и эфиопы; среди последних попадались и христиане.
Оказалось, что в нашем хайме есть еще одна «русская» семья, но познакомиться мы смогли лишь через неделю.
В тот год выдалась ранняя весна.
В конце марта стояла отличная погода, а на католическую Пасху, в середине апреля, днем было настолько жарко, что можно было обгореть на солнце, оставшись на час без рубашки.
Мы, «русская колония» хайма, решили отпраздновать Пасху.
Не беда, что была она католическая, мы решили отметить заодно и ту, и другую.
Компания подобралась хорошая: наша семья и семья «русских» с первого этажа со своей многочисленной родней.
Закуски и выпивка – традиционные, советские.
Салаты из свежей зелени, вечный спутник торжеств - салат «оливье», вареная картошечка с селедочкой, огурчики-помидорчики, да «русская» водка производства Дойчланд.
Некоторое разнообразие вносило легкое белое вино, купленное для дам.
Накормили и отправили играть детей, а сами начали разговоры разговаривать, «за жизнь», как таковую и о перспективах на будущую жизнь в частности.
И так выходило со слов уже поживших здесь людей, что никаких перспектив в этой жизни у нас нет.
…Я часто встречаю наших бывших соотечественников, которых хлебом не корми, а дай «поскулить».
И вот в чем парадокс: чем сильнее человек плачет о том, как ему плохо в Германии, тем крепче он держится за эту страну.
На моей памяти еще не было случая, чтобы кто-то собрал вещи и уехал назад, на Родину.
И еще одно: очень мало искренности в отношениях между людьми, каждый видит в другом конкурента.
Поэтому многие - скрытны и завистливы.
Таких дружеских связей, какие были когда-то у нас ТАМ, здесь нет.
Теперь о детях.
Мы приехали, совершенно не представляя себе, с какими трудностями столкнутся здесь наши дети.
Здесь школа не занимается воспитанием детей, этим в Германии должны заниматься только родители.
Преподаватели в школах здесь – лишь специалисты. Отбарабанил свой урок, а дальше – хоть трава не расти!
Но так уж получается, что все проявляется в школе – на уроках в классе, в спортзале, на переменах.
Давно известен факт: Германия – полицейское государство.
И совсем не обязательно присутствие полицейских на улицах городов.
Полицейским духом пропитано все немецкое общество, весь их жизненный уклад. Почитание полицейского здесь возведено в культ.
Доносительством пропитано все общество.
Коллеги доносят на коллег своим руководителям; руководители поменьше рангом «стучат» своим начальникам; школьники «закладывают» одноклассников учителям; учителя доносят о проделках коллег директорам, а все вместе, все немецкое общество доносит на всех в полицию.
Здесь это стало чем-то в виде спорта.
А некоторые, самые продвинутые в этом отношении, зарабатывают себе на жизнь тем, что получают за каждого заложенного с потрохами немецкого бюргера премию от полиции.
Известны случаи, когда перед входом в свои дома оставляют не привязанными велосипеды, а хозяева с фотоаппаратами в руках делают «засады» где-нибудь у себя на кухне.
Воришки, спровоцированные легкой добычей, попадаются на приманку, а хозяева, как потерпевшая от разбоя сторона, получают от 600 до 1500 евро в виде возмещения убытков.
Чужое брать нельзя, даже если оно ничье, но с каким иезуитством люди провоцируют на кражу, заранее обеспечивая себе доход?!
А вот еще пример из жизни.
В пятом классе идет урок физвоспитания.
Учителю некогда, у него в это время дела.
За себя он оставляет ученика с фискальной тетрадочкой, остальным дает задание: пробежать по залу 50 кругов.
У ученика с тетрадочкой особое задание: фиксировать нарушителей.
И сидит маленький доносчик, и, сопя от усердия, пишет в тетрадочку, кто и что сказал или что сделал не так.
И никто из учеников не осудит товарища, никто «по соплям» не даст за доносы. Потому что завтра на место этого Павлика Морозова сядет другой, и тоже будет писать в тетрадку.
Система. Порядок. Дисциплина.
Так и хочется сказать словами из знаменитого фильма о Штирлице: «Характер нордический, выдержанный. В порочащих связях замечен не был».

Юрий Берг
2006, Рюссельсхайм