Не ходите, дети, в Африку гулять

 Давно подмечено, что со случайным собеседником, скажем, попутчиком в поезде, человек бывает порой куда более откровенен, чем в разговоре с близким другом и даже родственником. Такого иной раз наслушаешься — хоть роман тотчас же пиши. Вот и в то лето, отправившись в отпуск «на юга», познакомился я в купе с прелюбопытнейшей личностью, На первый взгляд, мужик как мужик — по возрасту примерно мой ровесник, по профессии инженер, а в прошлом — кадровый офицер советской армии. Общих тем для разговоров нашлось немало. Как обычно водится в дороге, распили мы с ним бутылочку сорокаградусной в вагоне-ресторане, незаметно перешли на «ты», языки развязались, и он, узнав, что я балуюсь немножко бумагомаранием, вдруг вознамерился поведать мне «сногсшибательную», по его мнению, историю. Я — калач тертый, у самого а памяти «историй» навалом, самых разных. Спрашиваю скептически: «Ну, и про что ты хочешь мне рассказать?» «А про то, как мы в Африке обезьян травили. Не слабо, да? Только учти, информация эта секретной считалась. Будешь писать — мою фамилию не указывай. Хоть и давно дело было, а все-таки, мало ли что...» Выполняя просьбу своего дорожного знакомца, назову его условно Виктором Александровичем. Подходящее, по-моему, имя для военного человека: Виктор по-латыни — «победитель», Александр по-гречески — «защитник людей». А пересказать услышанное от него постараюсь максимально точно.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

— В 1980-м году я окончил военное училище химзащиты, получил первые звездочки на погоны и стал служить в одном НИИ Минобороны, как тогда говорили, в «почтовом ящике». Закрытость полная. Нельзя было вслух называть даже наш род войск, только номер управления. А все потому, что занимались мы в этом «ящике» разработкой бактериологического оружия. Оно, конечно, запрещено во всем мире, как и химическое. Но некоторым странам международная конвенция разрешила такое оружие иметь. В ограниченных, разумеется, количествах и исключительно в научных целях. Чтобы, значит, сподручнее было искать средства защиты от этого оружия. Вакцину ведь не разработаешь, не имея штамма бактерий.

Сколько тогда производилось в стране бактериологического оружия и химического, я не знаю — это более высокая степень секретности, я не был к ней допущен, может быть, и к счастью. Но помню, как еще в училище нам запрещалось писать в конспектах просто «отравляющие вещества». Нужно было писать «отравляющие вещества вероятного противника». Под «вероятным противником» кто тогда подразумевался? Конечно, Соединенные Штаты. Помню, в один из подземных корпусов нашего института нужно было внести громоздкое оборудование, которое через коридоры и двери не проходило. Пришлось разбирать крышу, причем в спешном порядке, в определенный день и час, когда над нами не было американского спутника. Хотя в данном случае наши страны скрывали друг от друга «секрет Полишинеля»: и американцы знали, где находятся наши исследовательские центры, и мы про их аналогичные базы тоже знали. Получалось, что пуще всего мы хранили тайну от соотечественников. Например, жители американского городка Форт-Детрик, где располагался институт, подобный нашему, были осведомлены о его местонахождении и деятельности, хоть и в общих чертах. Мои же соседи, зная, что я работаю в «почтовом ящике», понятия не имели не только о том, чем он занимается, но и где расположен. Слышал как-то краем уха, как женщины в очереди спорили: два или три часа из нашего района надо добираться на метро до моей работы. На самом деле я тратил на дорогу десять минут пешего хода.

 Кроме подписки о неразглашении, у нас еще было много обязательств по сохранению военной тайны. Например, мы не имели права быть донорами, и даже на анализ кровь из вены сдавать было нельзя — только из пальца. Мы ж ведь имели дело со смертельными вирусами. И чтобы мы сами ненароком не заразились, нам регулярно кололи соответствующие вакцины. А что такое прививка? Это маленькое заражение, для выработки иммунитета. В крови образуются антитела, ну, скажем, к возбудителю сибирской язвы. Врач в поликлинике их обнаружит — начнет бить тревогу, объявлять карантин, лечить человека от этой язвы, которой у него на самом деле нет. Откуда в крови антитела, мы объяснить врачу не имели права. Пока человек работает или служит, он ходит в свою ведомственную поликлинику. Но когда едешь в отпуск отдыхать, появляются проблемы. Не дай бог подхватить какую-нибудь простуду и попасть в руки местных докторов. Заболел — срочно свяжись с начальством, чтоб тебя положили только в военный госпиталь. Да не в первый попавшийся, а в специализированный.
 Помню, один наш сотрудник умудрился, отдыхая на курорте, ОРЗ подхватить. Взяли у него кровь на анализ, а там — антитела к одному вирусу, с которыми мы работали. Он сразу отбил телеграмму в институт, так за ним начальник нашего главного управления свой личный самолет прислал. В тот же день парня привезли из Сочи в Москву, обследовали, слава богу, тревога ложная оказалась.

«АФРИКАНЦЫ»

— Знаю, знаю, ты ждешь рассказа о самом главном, «жареных фактов» хочется. Так вот я тебя разочарую. В Африке я не был. И в то же время был. Как так? Да очень просто. «Африка», брат ты мой, это не континент. Это наш полигон так назывался. Находился он на острове посреди Аральского моря. Жара там была бешеная, а воды — ни капли. То есть, она, конечно, была, но только соленая. Морская. Опреснители работали. И полагалось на семью 20 литров в сутки. Как хочешь, так и крутись.
Я туда ездил только в командировку, около двух месяцев мы там пробыли, а если точнее, то 55 дней. Но впечатлений об этих днях мне на всю последующую жизнь хватило. В сущности, работал полигон только 4—5 месяцев в году: весной и осенью. Летом нельзя, потому что страшное пекло, а зимой — ветры, заразу могут разнести по окрестностям. Но когда там не проводилось испытаний, оборудование надо было поддерживать в рабочем состоянии. Поэтому стоял там небольшой военный городок: солдаты, офицеры, вольнонаемные. Некоторые с семьями, даже с детьми. Для малышей до пяти лет туда привозили настоящую пресную воду, по три литра в день на ребенка. Самым маленьким, которым еще года не исполнилось, давали, кроме того, литр молока в день. Как люди там столько времени выдерживали — до сих пор поражаюсь. Правда, заработки там были — ого-го, снабжение по высшему разряду: фрукты зимой, деликатесы всякие, кормили бесплатно. Но — жесткие условия и постоянная опасность. Не все выдерживали. Помню, при мне один солдатик пытался сбежать. У него шок был, когда он обнаружил, что находится на острове…

Даже в октябре, когда я оттуда уезжал, днем стояла жара выше 40 градусов, а ночью приходилось спать в фуфайках — температура падала до 10—12 градусов. Такой резко-континентальный климат. Растительности там никакой не было, даже саксаула. Из местной живности одни корсаки бегали, степные лисицы. Чем они там питались, черт их знает.
До ближайшего населенного пункта — около трехсот километров. Дорог никаких. Привозили все по воздуху. Небольшие транспортные самолеты садились на каменистую площадку. Аэродромом ее трудно назвать, но что-то вроде того. В самом городке была, правда, трехкилометровая шоссейная дорога: от жилой зоны до рабочей. А на полигон ездили в прямо по песку и камням. Единственным видом транспорта был грузовичок ГАЗ-66, больше никакая машина там не могла пройти. На этих грузовиках мы и возили клетки с обезьянами, которым предварительно вкалывали вакцину, чтобы проверить ее эффективность. Некоторые животные оставались непривитыми, для контроля. Привозим на полигон клетки, ставим их на площадке и обрабатываем «агентом». Их было несколько видов, я в основном работал с сибирской язвой.

СУДЬБА «ЕГИПЕТСКИХ БОГОВ»

— Обезьяны у нас были все одной породы - анубисы. Был такой древнеегипетский бог, с песьей головой изображался. Наши подопытные тоже на собак смахивали. По размеру небольшие, примерно со спаниеля. Но дикие совершенно и зубастые. У них не 32 зуба, как у человекообразных, а все 36. Кусаются — не приведи господь! Один парень чуть-чуть «зевнул» во время кормежки — четыре шва пришлось накладывать. Хорошо еще, обезьяна была «чистая», незараженная. А вот я однажды «грязной» палец подставил, она как цапнет — и до крови. Что делать? В случаях заражения «агентом» нам вводили тогда очень сильные антибиотики. Сейчас многие из них уже в аптеках продаются по рецептам, а тогда использовались только в армии. От болезни они, конечно, спасали, но в больших дозах очень плохо действовали на печень. Одной женщине-лаборантке, у которой пробирка с микробами лопнула в руке, ввели такую хреновину, так она после этого полгода мучилась с посаженной печенью, а потом умерла. Ее мужу, что остался с двумя детьми, сразу квартиру дали, компенсацию большую выплатили, пенсию назначили детям. Откупилось государство. Так вот, когда меня мартышка укусила, я уже все это знал. Испугался, конечно: помирать-то не хочется ни от болезни, ни от лекарства. Но на руке у меня в тот момент были две резиновые перчатки. Стал я их проверять — а в наружной перчатке, оказывается, ни одной дырочки. Только внутренняя повреждена, и ранка на пальце. Видать, перчатка оказалась такой эластичной, что обезьяний зуб ее только растянул, а потом уже продавил внутренний слой и кожу. Я это рассказал медикам, и мне не стали давать антибиотик. Понаблюдали, убедились, что не заражен, и отпустили. А так, может, мы с тобой и не разговаривали бы сейчас.

Ну так вот, о мартышках. На испытания их привозили каждый раз разное количество — в зависимости от длительности командировки и от задачи. Могли привезти двадцать животных, а могли и тысячу. При мне в «Африке» было пятьсот обезьян. После обработки «агентом» клетки везли обратно в виварий, животных подключали к приборам, и три дня за ними медики наблюдали. Из каждой партии в течение контрольного срока погибало от 30 до 70 процентов обезьян. Выживших тоже потом умерщвляли, потому что вывозить их с полигона нельзя было. В зоопарках над каждым заморским зверем буквально трясутся: за валюту куплен. А мы таких зверей убивали сотнями, так что трудно даже себе представить, в какую копеечку влетали государству наши исследования. Да ведь каждое животное до испытаний надо еще содержать, чтобы оно было здоровым, упитанным. Для чистоты эксперимента. Вот дневной рацион наших мартышек: отварной рис, сырая морковка, картофель, яблоки, очищенные яйца вареные, изюм без косточек, чай с сахаром (обязательно индийский). То есть кормили их в прямом смысле на убой. Человек мог бы долго просидеть на этой вегетарианской диете и прекрасно себя чувствовать. Но мы у животных не воровали никогда, своих продуктов хватало. Я, правда, однажды попробовал горсточку изюма: невозможно сладкий, губы слипаются. Кормили обезьян два раза в сутки— утром и вечером. Забавно было смотреть, как они едят. Как-то раз остались лишние яйца: мартышки, которым они полагались, были уже мертвы. Решили поэкспериментировать. Обычно обезьяне дают два яйца на завтрак, а тут в нашем распоряжении целых шесть. Дали ей две штуки, она их — за щеки, как хомяк, и ещё руку тянет. Дали еще пару — она их в руках держит. Протягиваем пятое яйцо, думали, откажется, а она одно бросает на пол и хватает новое. Мы смеемся: вот жадина. Пьют обезьяны тоже интересно: не лакают из миски, а подносят ее руками к морде и пьют, как люди.
Когда нашим обезьянкам приходила пора помирать, их трупы загружали в автоклавы, заливали перекисью водорода и полтора часа выдерживали при температуре в 130 градусов. Получалась «обезьянья тушенка», которая жутко воняла. Потом все это сжигалось в специальном крематории. И назывался этот процесс пиролизом. Так же поступали и со всеми другими отходами, включая наше собственное дерьмо.

ВОПРОСЫ ГИГИЕНЫ

— Опресненной воды, как я уже говорил, в «Африке» было мало. Зато соленая хлестала из крана круглые сутки — и холодная, и горячая. Нам перед командировкой выдали специальное мыло «для морской воды», так даже им невозможно было помыться: такая высокая концентрация соли. Но за соблюдением гигиены мы следили очень строго, особенно после испытаний. Во время работы на нас были защитные костюмы из двухслойной прорезиненной ткани, герметичные, с круглым стеклом для лица. Внутрь подавался воздух по шлангу, и костюм раздувался, как скафандр космонавта. Приезжаешь с полигона — не раздеваясь, моешься в дезрастворе, потом под струей воды. Снимаешь костюм, замачиваешь его опять же в дезрастворе, потом только моешься сам. Однажды случилась авария на водоводе, воды не было, и я мылся после полигона 70-процентным раствором спирта. Оказывается, это самый лучший антисептик, лучше даже, чем чистый ректификат. Спирта в «Африке» вообще было — хоть залейся. Им даже помещения обрабатывали. Но мы этот спирт не пили. Не только потому, что он технический, а просто не до того было: рабочий день в семь утра начинается, выходных нет. Какое тут пьянство? Вот пиво—другое дело. Оно там ценилось дороже водки. И еще минералка. Ее привозили ящиками, и постоянные жители выпускали газ из бутылок и суп на ней варили. А мы, когда уезжали, оставшийся спирт просто в раковину вылили. Если бы алкаш какой это увидел, его бы, наверное, кондратий хватил. Но увозить с полигона нельзя было ни-че-го.

* * *

Со времени описанных событий прошло больше 15 лет. На том острове уже давно нет никакого полигона. Да и острова-то, скорее всего, нет. Теперь это наверняка полуостров, если учесть, с какой скоростью пересыхает Арал. А вот про сибирскую язву что-то больно часто шумят по всему миру. Не из тех ли она старых запасов?..

2003 г.