Сетевой рассказ 12 - Нереально большая

Он даже с ребятами толком не выпил.
Они-то не подгадили - после смены поляну накрыли - всё, как положенно: беленькая, запить там, закусить.
В раздевалке было душно, пахло металлом, маслом и хлоркой из душевой.
Разлили по первой, он опрокинул свой стакан, бросил в рот щепотку квашенной капусты и сказал - Всё, мужики, спасибо.
От чистого сердца.
Мне бежать надо - вы понимаете.
Никто особо не возражал - разливали по второй.
Двавай, давай, молодой отец - сочувственно отозвался кто-то.
Теперь набегаешся.

Газон перед городским роддомом был затоптан до льда, кое-где сквозь грязную корку торчали куски рыжей прошлогодней глины.
Десятка два новых отцов, вперемешку с родней и друзьями, толклись под окнами, перекрикивая друг друга, общались с торчащими из форточек роженицами.

В тесном роддомовском предбаннике санитарка из-за мутного плексигласа посмотрела на него странно.
Климов?
Родила твоя, родила.
Третий этаж, четвертая палата - но вы погодите, мужчина, с вами главный врач поговорить хотел.
Вы пока вот тут подождите.

Через минуту выглянула другая санитарка - помоложе.
Климов?
Пойдемте.

***

Ну, садись.
Главный был мужик здоровый, не толстый, а здоровый такой - как медведь.
Тебя как звать?
Николай?
Ну, вот и славно, Коля.
Спиртяшки тяпнешь?

Они выпили, запили водой.

Чё за дела, доктор? - морщась, спросил он у врача.
Ребенок- урод, что ли?

Уроды в городе рождались часто - пил народ по-черному, да и производство - того было - вредное.

Нет, Коля - сказал доктор.
Не урод ребенок, то есть - это как бы и не ребенок совсем.

А кто? - спросил Коля.

Я тебе лучше покажу - сказал главврач.
Пошли.

***

И они пошли - по длинным, пропитанным больничным запахом коридорам, по узким лестничным пролетам, мимо красных щитов с огнетушителями и синих больничных ламп.
Комнатка, куда привел его доктор, помешалась почти в самом подвале.
На стуле у двери сидела толстая бабка в белом халате.

Всё нормально, Петровна? - спросил её врач.
Тихо всё - сказала она.
Главный, наклонясь, что-то шепнул ей на ухо.
Она согласно кивнула и заковыляла куда-то по коридору.

Они вошли в комнату: стены и пол в ней были выложены белым кафелем, с потолка свисали лампы дневного света, а прямо в центре стояла металлическая тележка-каталка на черных резиновых колесах и на ней лежало что-то, прикрытое белой простыней.

Вот - сказал доктор - смотри.
Он потянул простыню и Коля увидел.

После нескольких секунд молчания, он перевел взгляд на главного и тихо, но строго, спросил - Вы что, доктор, совсем охуели ?!

Коля ... - начал тот.

Издеваетесь, да?

Нет, Николай! - сказал доктор.
Никто над тобой не издевается.
Я такого сам никогда в жизни не видел.
У меня акушерка вчера в обморок грохнулась. А вторая - вот: пьет сегодня с утра.
Ты что?!
Я же не дебил - такими делами шутить.

Коля снова поглядел на каталку - на ней, отсвечивая под неоновыми лампами, лежала бутылка водки.
Большая бутылка - он таких раньше не видел: литра два, наверное, или, даже, может, три.
Он подошел поближе - Пшеничная, пробка с винтом.

Он опять повернулся к доктору, открыл рот, но сказать ничего не успел.

Слушай - вдруг зло заговорил тот, - я не знаю, что тебе сказать.
Я это не лучше твоего понимаю.
И - если честно - и понимать не хочу.

Но вот это твоя супруга родила прошлой ночью.
Это твоё.
Забирай.
И чтобы я вас больше не видел.
Мне эта мутота тут ни к чему, у меня с вашими фокусами половина медперсонала на психу пойдет.

Доктор... - сказал Коля.

Всё! - сказал тот.
Всё!!!
Забирай это, жену свою забирай, документов я вам никаких не дам - не было ничего!
И домой!

В дверь заглянула та же бабка в белом халате .
Машина ждет - объявила она.
Спускать?

Да! - Сказал врач.
И быстро. Одна нога здесь - другая там.
Машина где?

Где сказали - у служебного - бабка исчезла.

Сейчас жену приведут - сказал врач.
Обяснишь ей - что и как.
Она пока ничего не знает.

Да вы что? - Коля почти сорвался на крик.
Почему я?!

И вообще - что ты ***ню мне лепишь!?
Лоха нашел?!
А сами, небось, детей за границу продаёте!
На органы!
Ты что, сука?!
Шутки шутить?!
Ты чо?!

Доктор схватил Колю за грудки и легко притянул к себе.
Тихо - очень серьезно сказал он, приблизив свое лицо к его лицу - тихо, ****ь.
Ты чего разорался, а?!
Какие шутки?
Я тебе одолжение делаю - я вас отпускаю.

Хочешь я сейчас позвоню и через полчаса за вами приедут - за тобой, за бабой твоей и вот за этим вот.
И всё!
И никогда вы уже из-за забора не выйдете - в интересах российской науки.
Хочешь?!

Коля замотал головой.

То-то - сказал врач.
А то - шутки!
Детей на органы...

Ты ведь даже не знаешь - а ведь она - доктор ткнул пальцем в бутылку и вдруг остановил себя, поскреб пальцами щетину на подбородке - или он! - неважно - растет.
Вчера ночью - он показал руками - вот такое было, а сейчас - смотри.
И температура знаешь у неё какая?
Тридцать шесть и шесть!!!
А еще она цвет меняет - но несильно.
И, вообще, мы даже не знаеи - что там внутри.
Ты понял?!

Я понял - сказал Климов.
То есть - нет.
То есть - как же...?

Не знаю - сказал доктор.
Ничего не знаю.
Пить меньше надо!
Забирай жену и домой.

В дверь опять просунулась голова Петровны.
Привела - сказала она.

Давай сюда - сказал главврач.

Нет, подожди - сказал Коля.
И, повернувшись к главному - Ты выйди.
Мы тут сами.

***

Идти Вера сама не могла - врач практически тащил её на себе.
За ними шел Коля.
За ним - Петровна со свертком - профессионально упакованной в одеяло бутылью.

Когда отъехали от больницы, шофер, обернувшись и кивнув на сверток, весело спросил у Климова - Первенец?

Первенец - зло и в тон отозвался Николай.
Пер - ве - нец, ****ь!!!
А ты, дядя, лучше за дорогой смотри.
Шофер замолчал.
Вера горько и беззвучно заплакала.

***
Когда вошли в квартиру, Климов закружил по комнате, не зная куда пристроить свою ношу.
Куда? - наконец беспомощно спросил он у Веры.

Вера махнула рукой в сторону стоявшей в углу новой детской деревянной кроватки.
Климов неловко опустил сверток в кровать, подошел и сел на диван, рядом с Верой.

Она даже не разделась, сидела сцепив руки в замок и зажав их между коленками и глядела в занавешенное тюлем окно, и сквозь него - туда, где сгущались февральские сумерки и падал крупный мокрый снег, туда, где серые кирпичи пятиэтажек и редкие желтые фонари, освещающие черные мокнущие раны улиц, сменялись приземистыми, придавленными снегом, крышами частного сектора с торчащими из них прямыми дымами печных труб, и дальше - туда, где помойки окраин пререходили в бескрайние засыпанные снегом поля с редкими березовыми околками, и дальше - к затеряной в этих полях громаде комбината, чьи причудливые дымы и факела отжига украшали линию далекого горизонта и еще дальше - туда, куда люди обычно не заглядывают.

Господи, - сказала Вера и перекрестилась.
Господи!
Ну почему?
Почему - мы?

***

Сумерки за окном почти сгустились в ночь и детская кроватка в углу вдруг озарилась каким-то странным голубоватым светом.

Климов тоже перекрестился.

Он перегнулся через спинку диван-кровати, нашарил выключатель и щелкнул им.
Торшер под оранжевым абажуром затопил комнату мягким апельсиновым светом.
Свечение в углу почти перестало быть заметным.

Ты знаешь, а я бы - выпил, сказал он.

Вера не ответила.
Он встал, вышел на кухню и вернулся с двумя стаканами.
Потом на столе появилась початая бутылка минералки, тарелка порезанных соленых огурцов, открытая банка рыбных консервов и горка хлеба.
Последними Климов принес вилки.

Уложив их у тарелки с огурцами, он снова сел рядом с Верой и выжидающе замолчал.

После пары минут молчания Вера не выдержала.
Господи, горе моё - сказала она.
Ну, доставай уж.

А нету - сказал Климов.
Что, совсем?
Совсем.

Сбегаешь? - Вера потянулась за сумкой.
На часы посмотри - сказал Климов.
Какой сбегаешь - закрыто всё.

Еще немного помолчали.

Николай вдруг решительно поднялся, подошел к кровати, развернул бутылку и перенес её к столу.

Коля? - сказала Вера.
Коля?!
Ты что?

Тяжелая зараза - Николай опустил бутыль на пол возле стола.
Присел рядом с Верой.
Ну вот - вся семья в сборе - пошутил он.
Вера опять - горько и беззвучно - заплакала, только плечи затряслись.
Прости - Николай приобнял её, погладил по спине.
Вера всхлипнула несколько раз и успокоилась.

Помолчали.
Тебе не кажется, что она - это, ну, побольше стала?
Горлышко бутылки с желтой винтовой пробкой выглядывало над столешницей.
Вера пожала плечами.

Ещё помолчали.
Николай вдруг решительно встал, склонился над бутылью, одна рука легла на горлышко, вторая на пробку.

Коля! - вскрикнула Вера.
Не надо!
Пожалуйста, не надо!

Николай посмотрел на неё.

Это ведь ребенок наш.
Ну, почти - сказала Вера.

Дура - сказал Климов.
Ну какой это ребенок! - и одним движением кисти скрутил пробку.
Крякнув, он подхватил бутыль и, осторожно наклоняя, наполнил два стакана.
Опустил на пол, навинтил пробку, присел рядом с Верой, поднял стакан.
Ну, давай!

Я не могу! - сказала она.
Можешь! - сказал он.
Давай!

Не могу - упрямо сказала Вера.
Она вон всё равно светится чего-то.

Слушай, - Коля понюхал стакан. - Пахнет, как водка.
Он сунул в стакан кончик языка. - И на вкус, как водка.
Выпей - я сказал.

Вера покорно вздохнула.
Они выпили.

Фу - сказала Вера.
Теплая-то какая.
Гадость!

Закусывай давай - сказал Коля.
Они закусили.

Ну, между первой и второй - промежуток небольшой - сказал Климов, поднимаясь.

После третьего стакана Николай рассказал Вере анекдот - И вот, понимаешь, он у врача спрашивает - А давайте я угадаю, кто у меня родился?
Врач ему - Ну, давай!
Мужик - Сын!
Врач - Нет!
Мужик - А кто?

***

Вера уже сняла пальто, она раскраснелась, она падает Коле на плечо, хохочет, а он уже прицеливается налить по четвертой.

Потом он включает телевизор: какие-то негры очень красиво поют медленную негритянскую песню.
И Коля приглашает Веру потанцевать под эту замечательную музыку.

А потом - говорит он ей, мы выпьем еще по одной.

Им хорошо - на улице февраль и снег, а дома тепло, для них двоих поют смешные негры и водки у них - много.

Когда они танцуют, он сильно прижимает её к себе.
Она отбивается, а он говорит ей - Да, ладно, Верка!
Ну чо ты, правда?
Когда они возвращаются на диван, он лезет к ней под юбку, она, чуть выгнувшись и сжимая колени, тихонько стонет.
Он тянет с нее трусы.
Свет, свет потуши! - придушенно шепчет Вера.

Он оставляет её на секунду и, перегнувшись через спинку диван-кровати, нашаривает выключатель на шнуре торшера.
Свет гаснет.
Он наваливается на неё и они, постанывая и похихикивая, возятся в темноте на своем диване.

У стола, забытая ими, мерцает, светится неземным мельхиоровым светом нереально большая, на треть опустошенная, бутыль.

Круглая, нечеловечески правильная луна за окном скривилась в скабрезной усмешке.

Через девять месяцев у Климовых снова будет много водки.