Экстраверт и интроверт

Андрюшка. Старший. Лев. Спокойный и молчаливый. Сдержанный. Не замкнутый. Просто больше любит слушать, чем говорить. Не знаю, как и в какой момент это с ребенком происходит, но он – как раз тот случай, когда в человеке практически с детства чувствуешь внутренний стержень.

Санечка. Младший. Овен. Очень любит говорить. Рассуждать. И очень ласковый. Мне все время кажется, что то ли в силу воспитания, то ли еще по каким-то причинам, может, даже чисто физиологическим, он гораздо больше нуждается в ласке, чем старший, в возможности ткнуться носом в меня или бабушку, в тактильном общении. И еще мне кажется, что, поскольку он младший, а старший, естественно, все время оставался более сильным физически по отношению к нему, даже безотносительно к каким-то занятиям спортом, то слово стало его единственным оружием, единственной защитой, и оно для него более значимо в общении с братом. У них разница – около трех лет.

Если старший в разъяренном состоянии чуть что - просто дает по затылку, то младший может часами очень эмоционально, страстно, порой со слезами на глазах, убедительно, красноречиво объяснять старшему, что тот не прав, иногда доводя его этим до белого каления. Так что все равно все кончается страдающим затылком. Но зато сколько страсти, сколько ораторского мастерства в подборе доводов, аргументов, сколько неуемной напористости в желании доказать свою правоту в вопросе, что сейчас его время садиться за компьютер, сколько пыла, - в общем, столько, что невозможно остаться равнодушным. Так словами достать, мне кажется, старшего больше не в состоянии никто. Но временами, оставаясь наедине с нами, взрослыми, старший может несколько снисходительно заметить, что у него очень умный младший брат, «умнее многих», видимо, ровесников, с которыми общается старший. Но при этом он никогда подобных слов не скажет непосредственно своему брату.

Понятно, что, живя в одной комнате, братья не всегда проявляют только симпатию друг к другу. Правда, общая страсть, компьютер, – не только причина раздоров, но часто та ежедневная совместная игра, которая сплачивает их гораздо больше кровного родства. Иногда уморительно наблюдать, как они общаются в прихожей, когда, буквально только что вкатился один из них и начал раздеваться, и тут же вылетает второй и обрушивает с ходу на него все новости с монитора. Как они умудряются все-таки раздеться и повесить верхнюю одежду именно туда, куда нужно, при таком интенсивно-страстном общении, для меня до сих пор остается загадкой. И это после того, как они накануне подрались или поссорились.

Когда-то, когда они еще были маленькими, по тому, как они себя проявляли, я считала, что старший – явный интроверт, а младший – ярко выраженный экстраверт, убежденная, что это индивидуальные особенности человека где-то на генетическом уровне. И в этом смысле меня в какой-то степени поставил в тупик младший, когда подрос.

Родился старший, и у меня, не имеющей вообще никакого опыта семейной жизни, все силы настолько уходили на страх за него и необходимость научиться быть матерью, что времени оглянуться вокруг, начать наблюдать за происходящим, просто не было. Все изменилось с рождением младшего, которого в принципе, когда есть старший, легче растить, потому что именно тот является для него центром Вселенной достаточно долгое время и тем самым отвлекает внимание от необходимости цепляться за родителей, маму. А это в нашей семье, в общем-то, было проблемой в общении с первенцем до рождения второго. И когда у них образовался замкнутый круг взаимоотношений, свой мир, мы получили возможность посмотреть на них немножко отстраненно и сравнить. К тому же и опыт уже появился, и навыки, и знания.

Старший в грудничковом возрасте, возможно, постоянно чувствуя наш страх, все время плакал, и это было невыносимо. К тому же по советской системе воспитания, проповедуемой в поликлинике, кормить следовало ограниченное время, не обращая внимания на плач, а других советчиков у нас тогда не было. Так случилось, что с моментом выписки его из роддома совпала внезапная смерть матери свекра. Ясно, что родителям мужа, на советы и помощь которых мы так рассчитывали, было не до нас. И мне вспоминаются первые месяцы жизни первого ребенка как кошмар почти сюрреалистический: замкнутое глухое ватное пространство постоянного недосыпания, беспрестанного плача ребенка и страха за его жизнь, перемежающееся проблесками тишины с напряженным ожиданием и боязнью, что она опять нарушится.
Уже только потом, когда мы сами почти разобрались в ситуации, нас стали навещать знакомые и давать вполне разумные советы.

Допускаю мысль, что все это тоже могло определить дальнейшее превращение ребенка в интроверта. Как и наша реакция на рождение младшего. Это сейчас горы литературы и масса информация в непосредственном доступе, а тогда, я помню, мы были счастливы, что нам подарили знакомые книжечку Спока, потому что разбираться с этими проблемами самим, на собственном опыте, которого еще не было, оказалось довольно сложно. Поэтому и появление второго ребенка в доме мы чуть не превратили в драму для первого, надумав срочно отселить его в другую комнату, чтоб плач младшего ему не мешал спать. К счастью, почти сразу одумались и вернули его на прежнее место, на следующий же день. Хотя тоже, наверно, не без душевной травмы для старшего. Как подумаешь, сколько таких шишек и зарубок мы оставляем в душах собственных детей просто от незнания, невнимания, неумения, страшно становится: как это проявится позднее в их взрослой жизни, чем отзовется?

Ну, понятно, что с момента появления младшего, старший резко повзрослел, хотя ему не исполнилось еще и трех лет. И повзрослев в наших глазах, он вынужден был взрослеть на самом деле, чтобы срочно научиться полагаться только на себя, потому что тот объем внимания, который он получал до рождения брата и который позволял ему полагаться во всем на нас, резко сократился. И при этом в садик он не ходил. А когда мы оказались способны отвлечься, наконец, от колясок, пеленок, кроваток, выяснилось, что старший больше интроверт, боящийся внешнего мира, чем экстраверт, что так естественно для любого нормального здорового ребенка. И появление его в школе продемонстрировало нам это в полной мере.

Помню, с его первым классом опять начался страшный период в моей жизни, потому что, даже будучи учительницей сама, я еще не знала тогда, что ребенка надо психологически готовить к школе, особенно, если он домашний. Начался ежедневный кошмар, когда, по дороге на работу я отводила его в школу, и он плакать начинал уже у ее порога, возможно, еще и потому, что боялся потеряться в этом мало знакомом пространстве. В школу родителям входить запрещали, и опять, как с грудным кормлением когда-то, я была не в меру законопослушной какое-то время, пока не выдержала и не стала при каждом удобном случае прорываться внутрь, чтобы довести сына до класса, но он все равно плакал. А я, представляя себе все его страхи и видя его заплаканное лицо, готова была плакать сама. А потом я отправлялась на работу, всю дорогу думая только об этом. Эта пытка продолжалась почти полгода.

Понятно, что с младшим мы постарались избежать этого: благо, как раз в этот период появились нулевые классы и прогимназии, и к этому времени он все еще оставался экстравертом. Видно, не только его биология, если можно так выразиться, но и общая атмосфера в доме, отсутствие страха, которое сопутствовало любому нашему шагу в отношении старшего в первые месяцы его жизни, повлияли на то, что младший почти никогда не плакал. А, может, у него с самого начала был такой характер. И особенно это поражало меня в момент его пробуждения в первые недели жизни, потому что старший в этот же период плакал постоянно, и я считала это нормой для грудного ребенка.

Младший просыпался и смеялся. Неважно, был ли он в это время один или с нами. Он смеялся во сне, не открывая глаз. Смеялся, глядя на потолок или свои ручки, которые вертел перед носом. Смеялся, глядя на висячие на кроватке гремушки, и ужасно забавно было слышать этот смех в тишине спящей квартиры. Вообще он в детстве был страшно жизнерадостным и любопытным. А еще на довольно лысой головке этого жизнерадостного купидона, он был как с картинки, каким-то непостижимом образом завелся, точнее, завился вполне сформировавшийся, неизвестно, правда, когда, кучерявый чубчик-завиток, с которым он и родился. В сочетании с румяными пухлыми щечками и крупными круглыми живыми карими глазками, этот чубчик был неотразим.

Мы не успели оглянуться, как он начал ходить. Нет, он не стал ходить раньше срока. Просто с ним, в отличие от старшего брата в тот же период, все происходило как бы играючи. Для любых его жизненных достижений, казалось, непременным условием должно было быть только одно: присутствие брата в зоне видимости, брата, который в тот период был средоточием всех его страстей и интересов. О нас он вспоминал, если не хотел есть, пить и прочее, только тогда, когда дело доходило до драки. Иногда мне казалось, что и экстравертом-то он был, потому что у него перед глазами все время мелькал его любимый внешний объект, за которым так интересно было наблюдать и стремиться. И привыкнув таким образом к тому, что снаружи ужасно интересно, он естественно переключился и на другие двигающиеся объекты.

Следующей его страстью стали четвероногие. И, понятно, что все кошки и коты на улице были наши: на деревьях, под машинами, у подъезда, в подъезде, у дверей пекарни, выходящих в наш двор, возле которых всегда стояло блюдце с едой для них. Мы лазали, ползали, подлезали, ходили хвостом, нежно выговаривали: кис-кис-кис, выносили еду, в общем, преследовали в меру сил и возможностей предметы нашей страсти. И таким любопытным к внешнему миру он был во всем. Помню, когда мы переходили по подземному переходу на другую сторону проспекта, а тогда там стали появляться столики с распродажей, он забрасывал меня вопросами обо всем, что происходило вокруг.

Прошло время. Младший подрос, начал учиться, и куда-то вместе мы ходили все реже. В прогимназии и начальной школе ему сильно повезло с учительницей, и проблем со школой особых не было. В дни рождения он приводил мальчишек в гости, и вроде он общался с ними, как общаются все мальчишки. Затем постепенно с годами интерес к школе стал пропадать, и начались проблемы. То, что он изменился, точнее, изменилось его отношение к миру, я заметила в том же переходе.

Ему было лет двенадцать. Все такой же заселенный людьми и товарами, переход не вызывал у него никакого интереса. Он был равнодушен к внешнему миру настолько, что едва не налетел на столб по дороге к переходу, хотя мы шли не быстро. И я вспомнила, что так же в детстве ходил старший, но именно в детстве: сейчас он изменился. Больше того: младший не слышал меня, когда я к нему обращалась, настолько был погружен в свои мысли и проблемы. То есть это был интроверт совершенно очевидный, а я всегда считала, что экстраверт – это неизменно. Импульсивность, открытость, естественность и непосредственность превратились в замкнутость, пассивность и глухую защиту от внешнего мира, перестали привлекать и казаться интересными. Вот тогда я и поняла, что такой психологический склад формируется социально, то есть всеми нами.

А потом из-за границы вернулась моя знакомая с сыном, который там родился. И рассказывала о том, что ее ребенок, который совершенно не читал на родине, а все время проводил на улице, гуляя и играя с ровесниками, начал вдруг читать в десять лет Шекспира. Но ужасно хочет вернуться. И я вспомнила сразу своего младшего сына и его проблемы. Да, он тоже читающий мальчик, и Шекспир – это, конечно, прекрасно, но когда-то книги не мешали моему сыну увлекаться и внешним миром.

Как ни странно, собрать вместе все эти мысли меня заставила довольно грубая фраза сына, но ужасно меня насмешившая. Он пришел на кухню и спросил:
-Ты можешь сделать чай?
-Конечно, могу. Какие проблемы?
-Сделай.
-Хорошо. Ты пока поешь: я картошку разогрела.
-А, давай.
Полез за тарелкой.
-Почему тут тарелка в каком-то говне на задней стенке (прошу прощения, нечем заменить).
-Потому что какие-то не в меру критичные говнюки не в состоянии их помыть за собою нормально.
Совершенно спокойный, довольно добродушный голос мне ответил:
-Сначала чай, потом оскорбление.

Потрясло меня следущее. Мне казалось, я никогда не обижала намеренно сына и вообще в этом смысле всегда предпочитала промолчать, если чувствовала, что шутка может превратиться в оскорбление. Но такая готовность к нему, которая прозвучала в его словах, повторяю, которые, в общем-то, меня насмешили, напомнила мне, что это уже проявлялось в его новой манере общения со мной. Стоило мне в последнее время задать ему вопрос типа «Ты почему постель не убрал, …не сделал уроки, …сидишь до сих пор за компом… и прочее, прочее?», он тут же подхватывал его, словно продолжая; «…такой идиот, ну просто засранец, простых вещей не понимает». Будто так он заранее опережал все возможные обвинения, оскорбления, и, тем самым, отметал их от себя. Совершенно очевидная защитная реакция. От кого? Мне казалось, что мы его не третируем. Или уж во всяком случае, если обнаруживаем, что невольно начинаем давить, тут же останавливаемся. Выход из положения, надо сказать, он нашел прекрасный: вот с этим я бороться была совершенно не в состоянии, у меня сразу опускались руки.

Что это: стереотип общения со взрослыми в школе? Или общение с братом его так доводит? Или мы не видим всего того, что делаем сами? Неужели такие метаморфозы с детьми, превращая из экстравертов в интровертов, производит воздействие нашего взрослого мира, того социума, в котором они живут и от которого, желая защититься, отворачиваются, лишая себя, в том числе, и плюсов этого внешнего мира?
Понятно, что глубокие переживания способны превратить экстраверта в интроверта, как и то, что без них, наверно, невозможно приобрести жизненный опыт, сформировать и закалить душу. Но как помочь ребенку воспитать в себе такую душевную стойкость, которая позволит ему и после столкновения с ними оставаться открытым миру и людям? И как могут ему в этом помочь взрослые, которые и сами это не очень умеют?