костер на Узуре

Он опять вернулся на Ольхон. Оставил свиту на берегу Ольхонских ворот. Здесь, на родной тропе, не нужна охрана повелителю мира. Своим, домашним богам, зачем величие земной свиты?
- Холодно сегодня. Стареет твой повелитель, кровь не греет великого хана. Возрази повелителю, Елю Чу-цай! - приказал Чингис.
- Крот делает нору. Орел летит выше гор. Кроту тепло в норе. Орлу холодно перед восходом. Говори еще, я готов спорить, великий хан, - улыбнулся спутник.
- Откуда ты, китаец, знаешь, что четвертый сын Ульгена, Кара-Куш-Орел - дух моего Ольхона?
- Я не знал этого, ведь я первый раз ступил на Ольхон. Но я знаю песню о том, как сын бога спустился вороном на черную землю, поклевал мяса мертвой кобылицы и уже не смог вернуться на верхнее небо. Бог-отец оказал сыну милость, он стал орлом нашего неба. Эти слова напел мне вчера демон степной музыки у реки Усть-Орда, великий хан.
- Почему я не слышу эти песни?
- Мне нужно петь. Мне страшно одному в степи. Пою громче, песня волков пугает. Что тебе волки? К чему тебе лекарство от страха, великий хан?
Хан взял с собой на тайную тропу только китайца Елю Чу-цая, главного советника по управлению покоренными землями. Нищего китайца, у которого в собственности только книги, астрономические приборы и свитки стихов. Никому не нужны эти стихи, они не прославляют героев, они не соблазняют женщин. Странные слова шепчет демон степной музыки этому китайцу. И ночные звезды говорят Елю Чу-цаю странные слова, поют песни странствующих в том мире, где нет земного времени.
- Ты вчера пел песню - "Власть-жертва"?! Странно слышать эту песнь мне, властелину мира. Ты говоришь - ее рассказал тебе перед смертью манихей-христианин?
- Да, великий хан. Если прикажешь, я прочту тебе эти странные слова, эти строки, в которых имена будущих правителей опережают лики, полустертые историей. Но позволь мне сначала насладиться свежим ароматом твоей детской тропы, дай поэту побывать в твоем детстве!
- Ступай, дыши. Тебе трудно быть взрослым, дитя мудрости.
- Для всех тяжек час взросления, великий хан. Час, когда прежний аромат превратится в зловоние. Прежняя песнь - в шум колеса. Прежний щит - в печную заслонку. Так растет дух, явленный перед мирозданием. В малой комнате и на малом ковре меняем чешую ветхости. Что же в снегах гор и в ручьях солнца может быть омыто? Новую кожу получит обновленная мудрость.
- Много у меня одеяний. Кто увидит новую кожу великого хана?
- Народ чует новый дух незримого правителя. Ты удивился, когда улигершины впервые спели о том, что ты совершил чудесные подвиги Гэссерхана из древних песен-улигеров. Не удивляйся. Я слышу, эти камни помнят, - ты был Гэссером. И это одеяние подвига не скроет твою новую кожу, великий хан.
- Не говори мне больше.
Чингисхан не стал продолжать разговор.
Дальше они ехали молча. Они не поехали на Хобой. У скалы Трех братьев хан повернул коня резко вправо и вскоре тропинка вывела их на пологий берег в чаше Узуры. Две каменные ладони открывали путнику выход на Славное море. Здесь не увидишь другой берег. И другие острова далеко отсюда.
Два огромных орла с ярко-желтыми полосами на крыльях прилетели. Один со стороны степи, другой из-за моря. Долго кружили над их костром. Пастухи издали увидали редкое явление: гостей встречают сам Дух Ольхона и его младший брат с Заячьего острова. Принесли овечье молоко и сыр гостям, поставили в отдалении, поклонились и ушли. Не воздали почестей, положенных великому хану. Не узнали в запыленном страннике своего повелителя. Принесли, как простому путнику.
- Бесценный дар - негромко сказал китаец, прошептал почти, опасаясь нарушить молчание хана.
- Молоко и кровь. Рядом текут две великих реки жизни, - сказал Чингисхан. - Молоко питает от рождения. Потом - кровь. Реки крови напоили мой народ. Смерть врага - жизнь монгола.
- Даже до рождения жизнь человека питается кровью. И не только монголы этим живы, о великий хан, - улыбнулся китаец.
- Говори дальше.
- В первый месяц беременности плод похож на тень кончика травы. Это похоже на то, когда ранним утром при восходе солнца исчезает роса, или утром собравшиеся вечером расходятся. В два месяца он похож на смолу. В три месяца он становится похож на перо птицы. На четвертом месяце он приобретает человеческое изображение.
- Долго говоришь.
- На восьмом месяце начинает шевелиться правая рука. На девятом месяце формируется внешний вид и он начинает питаться кровью. В течение девятого месяца: первое, как гора Сумеру, второе, как гневная гора, третье, как кровавая гора. На краю этих гор кровь потоком льется в рот младенцу. Когда наступает десятый месяц, ребенок покидает материнское лоно.
- Это кровь матери, это кровь рода, это каждый впитывает кожей. Я о другом.
- Я тоже пытаюсь сказать о другом. У матери есть власть дать жизнь ребенку. У отца есть власть послать на смерть ребенка. Может быть, это и есть "власть-жертва", о которой говорил христианин-манихей?
- Говори улигер манихея.