Наум и Виринея

- С-с-сволочь, отвали! Убью ведь, сука! – неистово орал обезумевший Наум. Он держал свой дробовик за ствол и размахивал им как дубиной. – Твари… слепые… гадины! Всех вас убью, всех! Убирайся отсюда! - выкрикнул он подползавшей к нему твари. Его руки крепко сжали ружье, рванули вверх и со всей силой ударили по гнилой голове мертвяка. – За Верочку, за Виринею! – успел он выкрикнуть, после чего его ноги самопроизвольно понеслись куда-то вперед.
Туман не стелился по земле, нет, он был везде, наверное, даже в десятках метров от нее. Видимость при этом была максимум пять шагов. По этой причине Наум бежал, довольно сильно рискуя с чем-нибудь или кем-нибудь столкнуться. Хотя живых людей здесь не было. Но ярость ослепила его, и теперь он уже ничего вокруг не видел, даже этого вязкого тумана. Тем не менее, уже после пяти минут изнурительного бега силы его покинули, и тело Наума безжизненно повалилось на влажный от сырости асфальт. Возраст и выплеснутая в борьбе с неизвестно чем ненависть и энергия сыграли свою роль. …… Где-то вдали раздавался монотонный надоедливый стук, такой, словно сразу несколько молотков в унисон били по чему-то металлическому. Он был также неприятен, как и мутный туман, ставший уже каким-то самостоятельным живым существом, правившим в этих землях.
Наум не боялся за свою жизнь, но он очень боялся, что Виринея его не дождется. Если это произойдет, то последний шанс будет потерян. При этой мысли он непроизвольно прикусил нижнюю губу, покрытую запекшейся кровью, и сжал пальцы в кулак. Ему нельзя этого допустить, ни в коем случае. Но тут раздался знакомый голос. Из маленького радиоприемника, лежащего у Наума в кармане куртки, послышались слова известной песни. Бархатистый голос Марка Бернеса затянул: «..с чего начинается родина..».
- Опять идут, - с какой-то глубокой досадой в голосе произнес Наум.
Шаги были прерывистыми, словно тот, кто их издавал, хромал или волочил ногу. Но Наум хорошо знал, с кем ему предстоит встретиться. Собравшись с силами, он встал и направил дуло своего дробовика в сторону раздававшихся шагов. У него не было сил экономить патроны и сражаться вручную, и поэтому он решил уладить вопрос одним выстрелом. Довольно скоро сквозь мутную пелену тумана стала прорисовываться отвратительная фигура подступавшего мертвеца. Был ли это когда-то человек, заразившийся немыслимым вирусом, или же это существо - нечто неподвластное пониманию, Науму было неизвестно. Покрытые какой-то мокрой светящейся пленкой, словно упакованные в нее, эти создания бродили по всему городу, оставляя за собой на асфальте темно-бордовые кровоподтеки. Двигались они медленно, но своим ужасающим видом могли обездвижить кого угодно. Их грязно-коричневые тела сгибались в самые немыслимые позы, издавая при этом странный сухой стон. Лиц они не имели. На их месте были лишь какие-то причудливые изгибы и кровавые пятна. Но Наум за недолгие четыре часа пребывания в этом городе успел привыкнуть к населявшим его существам. Они не могли остановить его на пути к Виринее. Они были для него ничуть не страшны. Самое страшное, что он мог себе представить, уже произошло. Много лет назад.
Мертвую тишину, нарушаемую лишь навязчивым стуком из неведомой дали, разрезал громкий выстрел дробовика. Вслед за этим раздался звук упавшего тела. Мертвец в конвульсиях извивался на земле, пока вокруг него медленно росла в размерах лужица темно-красной крови. Но тут раздался еще один выстрел. Оказывается, их было двое. Но оба стали мертвыми. Впрочем, они и так были давно мертвы.
Наум упал на колени и склонил голову на асфальт. Слипшиеся от влажности глаза закрылись. Нет, теперь ничто не остановит его на пути к возлюбленной Виринее, ничто. Когда-то он потерял ее из-за своей нерешительности, но теперь такого не произойдет.
В памяти Наума начали проплывать размытые картины непостижимо далекого прошлого. Да, очень давно, когда великая стройка социализма в СССР еще только набирала темп, они были известными ударниками социалистического труда. Наум и Виринея прославили маленький поселок Пномпеньск, что где-то или в рязанской, или в тульской области, на всю страну. Каждый тогда знал, что живут там два крестьянина, Наум и Виринея, собирающие за день такое количество зерна, какое многие и за месяц упорной работы не соберут. Сам товарищ Сталин, помнится, награждал их за столь активное трудовое подвижничество. А им больше ничего и не надо было. Жили они счастливо, ибо любили друг друга, пропитания, конечно, иногда не хватало, но жизнь все равно текла как-то размеренно и планомерно. Но настал день, когда к ним в село приехали люди в серых пиджаках и с затекшими лицами. Тогда был март. Их было шесть человек. Когда эти люди оказались в Пномпеньске, они сразу же направились к дому Наума и Виринеи. Войдя в покосившуюся от старости избу, не представившись и ничего толком не объясняя, они начали показывать ее ничего не понимавшим жильцам какие-то красные корочки и желтые бумаги. Один менял в своих руках документ за документом, другой подавал первому все новые бумаги, третий же постоянно кряхтел и все хотел что-то сказать, но так и не смог издать хоть одного членораздельного звука. Наум из их несвязных речей понял лишь то, что Виринею забирают, и что она отправляется работать на какие-то дружественные СССР камбоджийские плантации конопли. Сама Виринея тогда, кажется, смиренно молчала, лишь иногда с выражением какой-то угасающей надежды поглядывая на Наума. В тот же день машины с людьми в серых пиджаках уехали, взяв с собой то, что привело их в Пномпеньск. Наум после этого заболел какой-то неизвестной болезнью. Страшные лихорадки и озноб мучили его каждый день и ночь, не давая ни секунды передышки. Никакое из известных лекарств ему не помогало. Пот часами мог литься с его тела, обезвоживая и истощая организм. Все село считало, что дни Наума сочтены. Но спустя девять дней болезнь так же неожиданно, как и появилась, прошла. Хотя желание работать или чем-то заниматься у нового Наума угасло. День ото дня он бродил по лесу и ел дикие ягоды, в надежде на то, что отравится и умрет, а ночью возвращался в село и спал на ступеньках местного дома культуры. На утро он опять уходил, и никто его в течение дня больше не видел.
Так продолжалось около месяца, пока Наума не пригласили в райком Пномпеньска. Начальник этого учреждения убедительно просил его вернуться к полевым работам, угрожая жалобами в высшие инстанции. Науму было абсолютно все равно, но, тем не менее, он согласился вернуться к своему прежнему занятию. Впрочем, даже работа не избавила его от навязчивой и мучительной печали, тяжелым камнем повисшей в его душе. Жизнь стала тусклой и серой, как холодный туман, в котором кроме мелких капелек воды ничего больше нет и быть не может. Не было прежних рекордных сборов зерна, село начало медленно умирать.
К концу того же трагического года, Пномпеньск перестал существовать, и Наума переселили в какой-то другой поселок, далеко от рязанской земли. Он даже не знал, где жил. Это уже не представляло для него особого интереса. Вся жизнь Наума стала похожа на какую-то метафизическую схему бытия, на пресловутую компьютерную программу, составленную из определенных элементов. Элементы эти, однако, утратили свое былое значение и теперь ничего собой не представляли. Одним из таких элементов, например, был дом, в который приходил Наум вечером с работы, также являвшейся исходным элементом жизни. Завтрак обед и ужин – эти элементы были особенно однообразны, и Науму зачастую казалось, что он на протяжении многих лет проживает один и тот же день, будучи при этом не в состоянии вспомнить, что происходило еще вчера. Все для него потеряло былое значение, словно выцвело на солнце и лишилось некогда ярких и живых красок.
Так длилось до тех пор, пока ему однажды не принесли телеграмму. Как это случилось, он не помнил. В пометке «город отправления» было написано Баттамбанг. В этот момент в сердце Наума что-то дрогнуло. Эта телеграмма не была случайностью, нет, она была поворотным пунктом в его жизни. Строчки в глазах Наума накладывались друг на друга, сливались и теряли всякий смысл, но, сконцентрировавшись, он прочитал текст этой загадочной телеграммы:
«Наум дорогой ни в коем случае не поезжай в город Баттамбанг Знай только что мне тут очень хорошо лучше чем когда-то в Пномпеньске Я люблю тебя Только пожалуйста не едь в Баттамбанг»
Наум все понял. Это была Виринея, и она ждала его. Она просто не могла написать это напрямую, так как боялась, что тогда телеграмма не дойдет до адресата. Конечно, конечно, она не могла в открытую написать, что ждет его помощи, она дала ему знак. Так думал Наум.
 С того момента в памяти Наума ничего толком не могло проясниться, как, впрочем, и раньше. Он помнил лишь, как едет в каком-то душном поезде, как палящее солнце каждый день нагревает вагон, как монотонно и уныло стучат колеса, как за окном проносятся нескончаемые кукурузные плантации, как он, в итоге, сходит на какую-то безлюдную станцию. Да, это был именно Баттамбанг. Странно, но люди, как оказалось, отсутствовали не только на станции, но и в самом городе. Хотя их не было даже в поезде. Ни единого человека, даже проводника. Помнит Наум и свое удивление от того, как, оказывается, в Камбодже холодно. Погода тогда напоминала русскую осень в момент своего пика и полного расцвета. Да, еще он помнит, как впервые вошел в этот мутный туман, окутавший весь город, и как встретил первого мертвеца. Это было так недавно, но теперь казалось, что прошли целые годы. «Нет уж, теперь я не упущу своего шанса. Ничто меня не остановит», - подумал Наум и встал.
Надо было найти больницу. Скорее всего, Виринея была там. Она всегда любила больницы, потому что там было чисто и, как она считала, красиво и уютно. К своему удивлению Наум у себя в кармане кроме старого радиоприемника, найденного им на станции, нашел и карту. Как она туда попала, он не помнил. Да и откуда у него этот старый дробовик, он тоже не знал. Все произошло само собой, без ведома самого Наума, по предусмотренному свыше плану.
Изучив пожелтевшую от времени и солнца карту, Наум приблизительно понял, где находится он, а где больница, и двинулся в неизвестность. Как это было не удивительно, но все обозначения на карте были по-русски. Или он чудесным образом познал кхмерский язык.
По пути Науму встретилась еще пара трупов, но он понял, что разумнее было просто убежать от них, а не стрелять, ибо двигались они слишком медленно, чтобы суметь его догнать. Дабы не сбиться с пути, Наум старался идти рядом с низкими желтыми домами, заполонившими весь город, странного вида трансформаторами и какими-то постройками неизвестного назначения.
Когда позади остались двести метров изнурительной ходьбы, Наум, переведя сбивчивое дыхание, остановился и, устало оперевшись о дробовик, внимательно всмотрелся в даль, пропитанную, словно мутной взвесью, туманом. Справа от мужчины, шагах в пяти-шести, красовалась большая витрина какого-то, очевидно, кафе, если судить по висевшей над ней вывеске с не многозначной надписью Lo Cafe. Вероятно, именно из-за тумана вся витрина была покрыта мелкими каплями влаги. Немного передохнув, Наум подошел к ней и пристально вгляделся в ее правый верхний угол, где капли были хаотично смазаны и тонкими линиями спускались вниз. Однако, рассмотрев казавшиеся причудливыми каракули, Наум вдруг понял, что они имеют некоторый смысл, который ему в любом случае не понять, ибо написанные на стекле слова были не русскими. И, видимо, даже не кхмерскими. Тем не менее, мужчина прочитал всю фразу: «nightmares take place here». В задумчивости глядя на зернистую плоскость витрины, Наум вдруг заметил одну каплю, немного превосходящую в размере остальных. Она скопилась из влаги последней буквы слова here, но, не задерживая на себе внимания мужчины, вдруг лопнула и тонкой линией резво побежала вниз, пока не достигла другой фразы, которую Наум до этого не заметил: «For your consideration». Также быстро она набралась новых сил и продолжила свое движение, лишь изредка незначительно меняя свое направление. Наконец, когда витрина была ею полностью разделена на две части, большую и почти незаметную, Наум присел и всмотрелся в правый нижний угол, куда невольно привела его взгляд эта капля. Приметив там очередной набор иностранных слов, он напряг свое зрение и разобрал нечетко написанную фразу: «Indeed? Thats why you love me». Знак вопроса мог вполне быть и другим символом, поскольку написан он был крайне неразборчиво, да к тому же его успело изрезать множество тончайших линий. Наум осторожно поднес руку к стеклу и медленно провел ладонью по его поверхности. Однако к своему удивлению мужчина обнаружил, что она ничуть не намокла. Стекло было абсолютно сухим. Но из этого следовало, что кто-то написал эти слова там, внутри Lo Cafe. Наума это заключение почему-то напугало, и он инстинктивно встал, но тут же замер. Кто-то там, по ту сторону витрины, тоже встал. От неожиданности сердце мужчины сжалось, но только на одно мгновение. Возникшая за стеклом тень за доли секунды растворилась в мрачном пространстве заброшенного кафе.
Однако времени на лишние раздумья у мужчины не было, и он это прекрасно понимал. В последний раз окинув взглядом типичное для этих мест одноэтажное строение Lo Cafe, Наум продолжил свой путь.
Так, уже минут через пятнадцать он стоял перед зданием больницы города Баттамбанг. Архитектура местного госпиталя разительно отличалась от всех остальных сооружений, которые пришлось встретить Науму в этом городе. Это было массивное пятиэтажное здание, выстроенное в викторианском стиле, с величественными колоннами перед входом, высокими окнами и украшенное скульптурами неведомых существ. Сурово восседая на небольшом холме, оно сквозь туман вглядывалось в одинокую фигуру Наума, всем своим видом давая понять, кто в Баттамбанге хозяин. Наум явственно чувствовал угнетающий взгляд этого здания, презрительный и испытывающий. Поднявшись по гранитным ступенькам, мужчина медленно, словно не нарушая царящий здесь сон, прошел меж двух колонн и оказался у входа. Трехметровая дубовая дверь была не заперта, и Наум без доли сомнения вошел в пустынное помещение. Воздух внутри госпиталя был намного холоднее, чем на улице, и по телу мужчины пробежал озноб. Было темно и сыро, но Наума это не страшило, как и все, что ему уже пришлось испытать, ибо где-то здесь была его ненаглядная Виринея.
Осторожно продвигаясь вперед, Наум свернул в коридор, и вдруг где-то у груди раздался хорошо знакомый, ставший за недолгое время пугающим голос: «…а может, она начинается, с той песни, что пела нам мать…». На Наума навалилось скользкое тело мертвеца и чуть не повалило его на пол, но, сразу же оттолкнув холодную тварь в сторону, мужчина выстрелил и этим спас себя. Наум заметил, что на мертвеце был надет врачебный халат, на удивление грязный и местами порванный.
- Главврач, - тихо произнес Наум и быстро направился к лестнице.
Виринея была на втором этаже – так считал мужчина. Большими шагами, перескакивая по две, а то и по три ступеньки, он поднимался вверх и уже очень скоро оказался на втором этаже, прямо перед дверью в кабинет, на которой висела непонятная табличка на одном из диалектов кхмерского языка. Виринея была здесь. Наум был в этом убежден, ибо не разум вел его сюда, но то, что называется душевным провидением. Толкнув дверь рукой, он с благоговением уставился в возникший проем, и увидел там то, ради чего он в любой момент, по чьей угодно прихоти отдал бы всего себя. Виринея сидела на сером кожаном диване и держала в руках какую-то светящуюся стрелу. Она была одета так же, как и тем ужасным утром, когда Наума с ней разлучили. Но сейчас образ ее был воистину прекрасен. Она была пронизана какими-то удивительными светло-синими лучами, отчего лик ее был неповторимо красив. По бокам от дивана, на котором сидела Виринея, лежали две небольшие горочки каких-то грибов, с виду похожих на шампиньоны. Однако из-за царившего здесь полумрака Наум мог ошибаться.
Когда дверь тихо ударилась о стену, Виринея подняла голову и устремила свои нежно-голубые глаза на пришедшего гостя. Она тихо улыбнулась и положила стрелу на диван.
- Вера, - сорвавшимся голосом произнес Наум и бросился к Виринее. Он припал к ее ногам и в слепом беспамятстве начал целовать ей руки, лишь иногда поднимая голову и всматриваясь в ее лицо, словно желая убедиться, что это та, ради которой он проделал столь долгий путь, та Виринея, с которой он жил в Пномпеньске и ради которой готов был пойти на все.
- Верочка, любимая, как же я все это время без тебя-то жил! Верочка, я же нашел тебя, любимая, я тебя нашел - все повторял Наум.
- Ты все-таки приехал, Номочка… Я же тебя просила, не надо сюда ехать, любимый, не надо. Как же мы тут с тобой вдвоем будем, а?
- Нам теперь ничто не помешает, поверь мне. Мы уедем, мы начнем новую жизнь. Это сейчас неважно, Вера, мы уедем куда угодно! Главное, что я тебя нашел. Через столько лет. Верочка, ты не представляешь, как долго они тянулись. Они меня мучили, я хотел умереть, Вера. Но теперь я тебя нашел, теперь все будет по-иному.
- Номочка, ты же не понимаешь. Мы не можем начать новую жизнь, это невозможно.
- Вера, не говори так, пожалуйста, не говори. Ты не представляешь, чего мне стоила жизнь без тебя. Это не была жизнь, это было хуже смерти.
- Я знаю, любимый, я знаю. Как же мне этого не знать. Но…
- Ничего больше не говори, умоляю тебя! Ничего теперь не говори. Только не сейчас. Это чудо, что мы с тобой встретились живыми, Вера, живыми! Вслушайся в это слово – живые! Сейчас все по-иному, все, – ты сама увидишь. Жизнь подарила нам удивительный шанс, Верочка, просто удивительный. Она подарила нам себя.
- Нет Нома, боюсь ты не прав. Жизнь, про которую ты говоришь, для нас недосягаема. Мы с тобой, Номочка, умерли. Теперь мы навсегда останемся в Баттамбанге, в этой больнице. Знаешь, поезда отсюда не ходят. Этот город – наша судьба.
- Да что же ты говоришь, Верочка, как умерли? Я же вижу тебя, такую, как прежде, живую. Нет, Вера, нет, ты, наверное, что-то путаешь, любимая, ты, наверное, что-то путаешь.
- Но ты же сам видишь – я ничуть не изменилась с того момента, как нас разлучили. Знаешь почему? Так меня же, Номочка, уже через девять дней убили. Я знала, что они это сделают, и ты знал, но боялся признать это. Но я не сержусь, Нома, нет. Я никогда не злилась на тебя.
- Как убили? Зачем? Вера, да что же ты говоришь, - у Наума по телу пробежал неприятный холодок. Действительно, Виринея за долгие годы ничуть не изменилась. Она была так же прекрасна и кротка, как и раньше, только теперь улыбка и движения ее были тихи и умиротворенны, а глаза приобрели новое качество – в их глубине жила какая-то непостижимая печаль, далекая и неумолимая. Наум же был стар. Морщины изрезали его лицо, а некогда густые волосы поредели и вплели серебряные нити седины. – Но за что они тебя убили, я не понимаю, за что?
- Представляешь, они думали, что мы с тобой станем популярнее вождя. Это, конечно, было недопустимо, - говорила Виринея и робко улыбалась. Как странно, что она практически не изменилась. Ее глаза сейчас также мило и по-детски добродушно, как и прежде, смеялись. Лишь только странная тоска отражалась в их неземном сиянии. Да, в тот день она уже все знала.
- Так почему же ты, почему не нас обоих? – недоумевал Наум. Впрочем, он и сам знал ответ. Ведь если бы исчезли они оба, это вызвало бы ненужные вопросы, и народ бы, скорее всего, что-то заподозрил, если это слово вообще можно отнести к сознанию масс эпохи построения социализма. А так все было вполне ясно и аргументировано.
- Так что, я тоже умер? – сокровенно произнес он и с надеждой, скрывающей откровенное желание получить скорее положительный ответ, устремил взор в глаза своей возлюбленной.
- Да, Номочка. Ты был мертв уже тогда, когда получил мою телеграмму. Иначе как бы ты приехал в Баттамбанг? Сюда просто так не попадешь, - Виринея опять улыбнулась.
- А мне все равно, мертв я или жив. На самом деле я умер спустя девять дней после твоего отъезда. Жизнь для меня потеряла всякий смысл. Я сам себя потерял, понимаешь. Но теперь все будет иначе. Ведь главное, что я с тобой, Верочка, я теперь с тобой.
- Но как же мы будем здесь вместе. Меня они не трогают, а к тебе еще долго будут привыкать.
- А мы уедем отсюда. Нами теперь никто не повелевает. Знаешь, Камбоджа теперь вовсе не Камбоджа, а Кампучия. Да и сейчас капитализм везде, свобода. Мы выживем, нам же не впервой, правда? Нет, не в этом дело, Верочка, не в этом, теперь весь мир другой, - Наум гладил руку Виринеи и пристально смотрел в дверной проем.
- Глупенький мой Нома, но ведь Баттамбанг-то все тот же. Он уже навсегда останется с нами, где бы мы с тобой ни находились. И этот туман – он же везде. Мы сами – туман.
- Это не важно, Вера. Скажи мне только, мы теперь навсегда будем вместе?
- Да.


Everybody likes computer games.

2004 г.