Пьяные будни

“ПЬЯНСТВУ БОЙ!”
Бойцов в России много.
Все крепкие, выносливые.
Такие костьми лягут,
но не сдадутся.

НАЧАЛО НОВОЙ ЖИЗНИ
(Вместо предисловия)

“Кто я?”
“Не знаю.”
“Где я?”
“Пока не понял.”
 “Откуда я?”
“Из вчерашнего.”
“А что было вчера?”
Вчера был праздник. Какой — не помню, но гульнули на славу. Сначала что-то пили, потом чем-то закусывали. Когда выпили все, что пьется и пообкусали все, что жуется, стали петь плясать. В один из этих моментов зенки мои зашторились и я понял — опять нахрюкался.
Внезапно почувствовал, что лечу... Почти, как демон бестелесный. Тот тоже летал над бренною Землей. Не иначе, как с перепою. Однажды улетел, да так далеко, что обратно уж не вернулся. Наверное, дороги не нашел. С тех пор так и летает... неизвестно где. И я с ним на пару, тоже, значит, летаю...
Но я-то не демон. Я лучше. То бишь крепче. Хотел сказать — выносливее. В смысле, на грудь могу больше взять. Имеется ввиду, столько могу внутрь влить, что ни одному демону не угнаться. Да не просто влить, а так, чтобы по дороге до финиша не расплескалось. Причем, финиш у каждого свой, хотя и стартуем все вместе. И никто из участников толком не знает, где он в очередной раз финиширует.
Сколько летал и где — не помню, хоть убей. Но вот приземлился. Теперь лежу... думаю...
“Как я?”
“Плохо.”
“Мотор работает с перебоями. Пищеблок наполнен всякой дрянью. Боюсь, автоматика сработает и вывалит все это наружу. Если уже не сработала. Я-то, ведь, не знаю. Потому, как компьютер мой сдох. Кэш больше одной мысли не вмещает. Оттого и трудности с этой... как ее... ну той, которой думают. Во! Вспомнил... памятью
Трачу последние силы на то, чтобы приподнять голову. Вижу — укрыт бордовым покрывалом. Загадка. У меня никогда не было бордового.
Чье это покрывало?
И чья это квартира?
И кто этот добрый человек, так любезно укрывший меня покрывалом, чтобы я во сне не дал дубу?
Мысли кончились. Свет померк. Опять заштормило. Да так сильно, что шарики за ролики закатились и все в одну кучу смешались. Я опустил голову на подушку и ушел в подпространство еще не протрезвевшего сознания. Могучий организм отчаянно боролся с уже сдохшим зеленым змием, пытаясь переварить его вонючие радикальные останки. В этой непримиримой борьбе прошла целая вечность.
В следующий прилет сил хватило на то, чтобы сесть на кровати. Взглянул на бордовое покрывало и понял, что нет в мире добрых людей.
Находился я дома. Лежал на своей кровати, укрытый своим же покрывалом, которое раньше, однако, было гораздо белее. А еще вспомнил, что вчера закусывал винегретом.
Так вот и прошел первый будний день после праздника. Паршиво, да? А что делать?
“Пить надо меньше!” — эта мысль всегда первой приходит мне в голову в начале каждой новой жизни.

СПИТЫЕ С ПУТИ

Дело было в конце августа, как сейчас помню. Начало восьмидесятых. Того еще, прошлого, века.
Студенческие строительные отряды, весьма популярные в ту далекую благословенную пору, отстроились, и студенты-стройотрядовцы разъехались по хатам. Ну и мы тоже, возведя за лето нехилый домишко, вернулись в славный город Барнаул.
Забурились в общагу. Сидим. Немного выпиваем. Гроши подсчитываем, что за лето заколотили.
— Мало заработали.
— М-да, немного.
— Кто мешает больше?
Настораживаемся.
— А ты знаешь где?
— Есть тут одна халява...
— И сколько?
— Если усердно пахать, то вчетвером за неделю можно по полкуска огрести.
— А чего надо?
— Крышу в автохозяйстве залить, бетон на пол кинуть.
— И за эту муру такие деньжищи сулят?
— Ну, сулят. А чего тут такого? Мы же прораба в долю возьмем. Он и накрутит.
— Так чего же мы сидим? Собираться надо! Когда едем?
— Да хоть сегодня. Поезд в полночь отходит.
— Еще три часа. Успеем накатить по рюмочке и в дорогу.
Накатили по одной, потом по второй, потом сбегали к таксисту принесли еще пару флаконов. В общем, к нужному времени были готовы. Как штык. А иначе нельзя. Иначе счастья вовек не увидеть. Безалаберность и недисциплинированность никого еще до добра не доводили.
Вот, к примеру, мы. Сказали — едем. Значит, едем. И все тут. Никаких отворотных разговоров
Вывалились на улицу. Загрузились в первый встречный автобус. Нет, не автобус, а этот... как его... ну, тот, что с рогами... троллейбус... или трамвай.
Нам все равно на чем было ехать.
И все у нас ништяк. Подходим к вокзалу. На пути порожняк. А за ним пассажирский уже трогается. Фонарь, что на перроне, так хорошо его освещает.
Ну ясное дело — наш поезд. А мы все с вещами. Гитара сзади болтается. Торт в руках. Сумки разные, рюкзаки. Откуда вещей столько набралось?
Подбегаем к вокзалу. Тут как раз товарный вагон с переходом подкатил. Вскакиваем на подножку, спрыгиваем с другой стороны.
— Быстрее! Быстрее!
Кидаем в тамбур гитару, торт, следом летят сумки, рюкзаки. Лезем сами.
Уф! Успели. Переводим дух?
— А где Васька?
— А он был с нами?
— А как же!
— Нету.
— Мужики! Куда мы едем? Поезд не в ту сторону идет. Нам надо в Ребриху, а он в Новоалтайск прет.
— Может, он по ошибке?
— Или мы по ошибке. Поезд, видать, новосибирский.
Летят из вагона на перрон сумки, рюкзаки, гитара, торт, размазанный по коробке. Спрыгиваем сами.
Слава богу! Во время слезли.
— Мужики! А где Васька?
— Наверное, в вагоне остался.
— Его же в Новосибирск увезут! Спасать надо! Догоним поезд, рванем стоп-кран!
— Тихо ты! Не суетись! Спасем. Сейчас позвоню другану. Он в сам из Новосибы. Попрошу, чтобы встретил.
— Так времени первый час ночи.
— Какая разница! Если я попрошу, то встретит.
— А где телефон?
— Я на углу видел!
— Пойдем туда.
Телефон не работал. Был оторван провод. Как всегда.
— Мотаем в общагу. Позвоним оттуда!
— Лови автобус. Поехали Ваську выручать.
— Вон-вон машина едет. Тормози!
Бежим всей толпой вслед за тормознувшей было машиной с зеленым глазком на лобовом стекле. Кричим. Машем руками. Шофер — не дурак, уезжает, поддав газу.
— Эх, невезуха! — ругаемся в сердцах.
С привокзальной площади выбегаем на проспект. Видим, Васька забрался на киоск, торгующий днем проездными и абонементами, сидит в позе сбесившегося льва, грозно рычит.
Мимо проезжает милицейский бобик. Останавливается.
— Прячьтесь! Заметут!
Ныкаемся в какую-то щель. Пережидаем.
— А Васька как же?
— Тише ты! Выручим. Доберемся только до общаги. У меня в трезвяке знакомый работает. Позвоним. Выкупим. Лишь бы нас самих не заграбастали.
Милиционеры подъезжают к Ваське. Смотрят. Тот продолжает отчаянно рычать, не замечая блюстителей порядка. Из его рта периодически извергается булькающий фонтан. Все пространство на расстоянии трех метров вокруг него забрызгано остатками былого пиршества.
Милиционеры посмотрели на возникшую нежданно-негаданно новую достопримечательность в самом центре города и решили не связываться. Бобик, чихнув мотором, укатил искать более опрятных нарушителей порядка, а мы кинулись к Ваське. Кое как стащили его с крыши. Поймали отчаянного таксиста, пообещав двойную оплату, если доставит нас с ветерком на Поток, затолкались всей гурьбой в салон и рванули в родные Пенаты.
Не забыли загрузить и Ваську. А он, бедолага, вовремя очистившись, спал, как ребенок, только изредка похрюкивал спросонок.
Дверь в общаге была закрыта. Немудрено. Третий час ночи.
— Полезем по стенке.
— Ты что? Сбрендил? Нам же на четвертый этаж.
— Первый раз, что ли? Мы всегда так заходим, особенно когда в хорошем настроении. А то вахтерша вечно завидует.
— Сегодня пойдем через окно. У меня на первом этаже знакомый живет. Постучимся. Пропустит.
Стучимся.
— Кто там? — доносится сонный голос.
— Свои! Открывай!
Влезаем. Заволакиваем Ваську-манекена. Затаскиваем сумки, рюкзаки, гитару.
— Где торт?
— Нету. Наверное таксист спер.
— Вот падла!
— Так, ведь, мы ему за дорогу не заплатили. А Васька еще и сидение в салоне замарал. Вот он и стырил в качестве вознаграждения.
— Хрен с ним с тортом.
Глядим на жильца. Стоит перед нами молоденький мальчишка. Глазками хлопает.
— Ты кто?
— Вова.
— Студент?
— Нет, абитуриент
— А где...этот... Славик. Здесь раньше жил.
— Нет здесь никакого Славика.
— Наверное, мы не в то окно влезли. — догадывается новоявленный Сусанин.
— Дом-то хоть тот? — вопрошаем.
— Дом тот. Гадом буду. Сами, что ли, не видите.
— Мы уже ничего не видим. Иди к двери. Не мешай будущему студенту спать.
— Ты, Вова, никого не бойся. Тронет кто — нам скажи. Мы ему башку оторвем, между ног засунем и плясать заставим.
— Спи спокойно, Вова. Ты теперь наш карифан навеки.
Громыхая гитарой, без торта, с Васькой подмышку, выталкиваемся в длинный коридор. На цыпочках, стараясь не дышать, проходим мимо дремлющей вахтерши. Вваливаемся в свою комнату. Закидываем Ваську на верхнюю кровать. Сами падаем, кто где, вповалку. Моментально отрубаемся.
Ну, слава богу! На этот раз обошлось без приключений.

Проснулись к обеду. Все разложены по кроватям. Лежим, как куклы ватные. Один... два... три...
— Мужики! А где Васька?
— Да вон лежит, наверху, над тобой.
Как он туда залез? Упадет еще. Стащить бы надо, да сил никаких нет.
К вечеру кое-как оклемались. Даже Васька. Встали. Умылись. Сели за стол. Сидим. Все чин-чинарем.
— Мужики! Что вчера было?
— Да все нормально.
— Как всегда.
— Мы, вроде, куда-то ехать собирались? Или приснилось?
— Собирались. На калым.
— А почему не поехали?
— Наверное, лень стало.
— Давайте сегодня поедем. Время до поезда еще есть.
— Давайте.
— Тогда... наливай.

КУРОЛЕСЬ

Завербовался я как-то по найму, в строительную бригаду возводить ферму под Бийском. Как добраться. Приехал, нашел большой дом с несколькими комнатами, приспособленный под рабочую общагу. Захожу. Вижу, сидят за столом трое рыл. Морды постные. На столе большая сковорода, в ней куски жареного мяса.
Слюна вожжой. Во рту с утра ни крошки не было.
— Здорово, мужики.
— Заходи, — смотрят хмуро.— Располагайся. Хавать, поди, хочешь?
— Да не то слово! С утра кишки пустые. Одни глисты друг за дружкой гоняются.
— Садись, коли так. Помогай. Вот ложка.
— Спасибо, — второго приглашения не дожидаюсь.
На столе хлеб, масло, сгущенное молоко. Богато!
— Из города? На заработки?
— У-г-м-м, — прожевываю.
— Мы тоже здесь по этой же причине. Надо бы за знакомство... Ты, вот что, кинь червонец. Здесь магазин недалеко. Сгоняем? А то без этого как-то и кусок в горло не лезет.
И то правда, думаю. Отбашлял красенькую с изображением Ильича. Один сгребся и за дверь. Остальные повеселели.
— Давай мясо вари, а я за водой пошел.
— Баранчик? — интересуюсь, засовывая в рот очередной кусок мяса.
— Он, родимый, — соглашается повар, незаметно запинывая под кровать собачий хвост.
Поймав мой недоуменный взгляд, пояснил.
— Забили, чтобы ночами не блеял. А то как выйдешь до ветру, он из-за соседней ограды “гав”, то есть “бе” да “бе”.
Вернулся гонец с четырьмя огнетушителями за пазухой. Мясцо успело подрумяниться. Разлили по стаканам. Стукнулись. Краска она и есть краска. Но приятно.
Закусили. Выпили. Опять закусили. Опять выпили. И так до тех пор, пока вино с “барашком” не кончилось. К тому времени была уже глубокая ночь.
Наутро пошли к бригадиру. Работу получать. По пути познакомился с другими работягами из соседних комнат.
У бригадира большой дом. Во дворе цепной пес. Глаза навыкате, зеленые, как изумруды. С клыков слюна каплет. Попадись такому — разорвет.
Проходим краем, чтобы эта зверюга за штанину не цапнула. За мной паренек идет лет двадцати пяти. На вид крепенький, хотя и росточку небольшого. Жмется к стене.
— Боишься? — киваю на пса.
— Боюсь, — честно признается. — Кто его знает? Тяпнет ненароком.
— Звать то как тебя?
— Алексей.
— Леха, значит. Будем знакомы.
Прошли мимо пса кое-как. Бригадир — мужик суровый. Первым делом пересчитал всех. Прикинул что-то в уме.
— Вот вы, — тыкает пальцем в нас. — От вас все равно толку никакого. По носам вижу, что опомхелка требуется. Пойдете на ферму пол бетоном заливать. Остальные забор городить.
“Не повезло, — думаю. — Упашемся с этим бетоном до смерти”
Разошлись по рабочим местам. Мы на ферму, остальные забор возводить, еще один в стране развитого социализма. За весь день две машины с бетоном пришло. Путь-то из Бийска до стройки неблизкий. А те, кто плотничал, под конец рабочего дня едва живые приползли. Лесопилка рядом, бревна под столбы под рукой. Досок навалом.
Сегодня вечером у нас праздник. Сколымили. Подправили соседской бабушке завалинку и плетень подновили. Та расщедрилась. Налила из фляги трехлитровую банку вишневой настойки. Хлеб-то с мясом у нас у самих есть. Чего еще надо, чтобы культурно отдохнуть после напряженного трудового дня?
Банку впятером за час опростали. Время к полуночи. Самое время для разгуляния.
Леха, видно, уже дошел до кондиции. Сидит и глупо улыбается, глаза соловые.
— Ты, — спрашиваем, — где такие мышцы накачал?
— Это от природы, да еще от правильного питания.
— Подковы-то гнешь?
— Нет, — отвечает. — Не гнутся. Ломаются.
У нас над дверью подкова прибита.
— А ну давай ее сюда!
И Лехе в руки.
— Пробуй! Нальем!
У того мышца взыграла. Напрягся. Губы от напряжения затряслись.
Нет. Не поддалась подкова. Хороший мастер делал. Но погнулась заметно.
— Слаб стал, — пригорюнился малый. — Раньше получалось.
— А мы сейчас подкрепимся и еще раз попробуешь. Наливай.
— Да уж нечего. Все выпили. И мясо все съели.
— У бабки там еще во фляге оставалось. Может даст? Кто у нас самый красноречивый? Сходи попроси.
 — Да поздно уже.
— А ты попробуй.
— А с мясом как быть?
— Леха, ты собачек любишь?
— Люблю. — полупьяный Леха уже ничего не соображает. — Они такие ласковые. Шерстка у них мягкая. Гладишь и приятно.
— Сходи, приведи одну.
— А зачем?
— Погладим.
— Ладно, схожу.
— Вот-вот, торопись, — и в сторону, чтобы не услышал. — А то пока обдерем, пока сварим... Вся ночь пройдет.
Ставим воду на плиту. Ждем. Первыми приходят послы от бабки. Тащат знакомую флягу. В ней на четверть настойки.
— Как это вам удалось бабусю раскрутить.
— Так бабуся спит. Мы решили ее не будить. Завтра утром попросим. Пообещаем крышу перекрыть.
Наливаем по рюмашке.
— Где там Леха с закусоном?
В коридоре слышится шум. Распахивается дверь. Вваливается Леха. На поясном ремне тащит упирающегося всеми лапами бригадирского пса. Тот, полузадушенный, уже не рычит, а как-то жалобно хрипит.
— Ты где его взял? — шарахаемся к стене.
— В ограде бегал. Я его за цепь схватил, а он идти не хотел, в конуру спрятался. Еле вытащил. Я ему говорю: “Не бойся. Мы тебя не съедим. Погладим и отпустим”.
— Ну так гладь и отпускай быстрее. Да не здесь! На улицу веди!
— А вы, разве, не будете гладить?
— Расхотелось.
К первым петухам расправляемся с тем, что было во фляге. С мясом обломилось. Закусываем хлебом. Заснувший было Леха вдруг поднимается.
— Это... где тут... туалет?
— По коридору и сразу направо. Там, за забором, найдешь.
Леха уходит. Долго его что-то нет. Упал, наверное, на полпути и спит. Бедолага. Не беда. Лето на дворе, ночь теплая. Не замерзнет.
Однако Леха возвращается. Садится на кровать. Смотрит на нас пьяными глазами. Валится на бок. Готов. В отрубоне.
Мы же, выпив и съев, все, что было, идем за околицу на кладбище, ныкаем в кустах флягу, чтобы завтра найти ее случайно и продать за бесценок хозяйке.

Разбудил громкий голос бригадира.
Стоит бугор в дверях и кроет нас трехэтажным матом.
— Вставай, пьянь подзаборная.
Лежим. Даже не шевелимся. Сегодня выходной. Красный день календаря. Сегодня нет его власти над нами. В Конституции так написано. Конституция — закон. Нельзя нарушать.
— Признавайтесь, кто дверь в кладовку сломал? Почему она теперь в другую сторону открываться стала?
Молчим. Сами думаем: “Неужели Леха? С него сбудется. Он один дороги в туалет не знает”.
— А кто стайку у соседей разворотил? Стену выломал? Тоже не вы?
Молчим. Хотя, теперь уж точно догадываемся — Леха. Кроме него не кому.
— Ничего, видно, от вас не добьешься. Как партизаны на допросе, — бугор в сердцах махает рукой. — Надо же? Все напасти в один день. А тут еще пес с цепи сорвался. Ищи его теперь по всему поселку. Не дай бог, покусает кого.
Леха с непривычки так набрался, что долго потом болел. Ничего не помнил. Нутром слабоват оказался.
Чего мы только не делали, чтобы парня на ноги поставить. И первачку полкружки раздобыли, и одеколону не пожалели, и за пивком сбегали. Ничего не помогало. От всего отказывался. Жалко ведь парня. Лежит вторые сутки без движения. Пропадает.
Спасла соседка, добрая душа. Принесла молочка в банке. Тем только и вылечился.

КТО ХОЧЕТ ТОТ НАЙДЕТ

Довелось мне однажды зимой в таежной глуши на метеостанции полмесяца куковать. Это я сейчас знаю, что едешь на неделю — водки бери на месяц. Всегда пригодится. Компресс спиртовой на ушибленное место поставить или обмороженный орган растереть.
А тогда молодой еще был. Многого не понимал. Прилетели на вертолете. Зависли над полянкой на высоте полутора метров. От работающих винтов настоящая буря поднялась.
Вижу, из леса к вертолету мужик бородатый по снегу ползет. Проваливается по пояс. Рюкзак за собой волочит. Глаза лихорадочно блестят, безумная улыбка на лице.
Я еще рюкзак сбросить не успел и сам не спрыгнул, как он уже в вертолете сидел. Оказался он тем парнем, сменить которого я приехал.
Улетела вертушка, улеглась буря, осел снег. Стою я один посреди поляны. А вокруг пихты высятся. И небо синее-синее, прямо-таки, сплошной ультрамарин.
Вижу, выходит из леса мужик на лыжах и ко мне.
— Анатолич меня зовут, — сунул он руку для приветствия. — Ты с собой ничего не привез?
— В смысле?
— Ну, в этом... — щелкает себя пальцем по горлу, удивляясь моей непонятливости.
— Да как-то не догадался.
— Эх, зелень лопоухая, — досадливо морщится .— А Семеныч ничего не передавал?
— Передавал, — вспомнил я.
— Так давай сюда! Чего тянешь? — встрепенулся он.
— Он на словах просил передать, что забыл исполнить вашу просьбу. Закрутился он, дел много.
— Тьфу ты! — буркнул разочаровано Анатолич. — У всех дел много. Ладно. Переживем. Иди по тропинке. Там избушка на склоне. Найдешь. Располагайся, отдыхай. Завтра на снегосъемку рванем.
— Хм, — думаю про себя. — Напугал. Да мне после покрытых черным снегом городских бульваров в охотку по лесу на лыжах побегать.
Так десять дней и пробегали по лесу. План по снегу сделали. Все хорошо, но чувствую, чего-то не хватает.
— Ну, чего скучаешь? — Анатолич смотрит испытующе. — Возьми ружье, поброди по лесу. Может, подстрелишь кого?
— С удовольствием, — одел лыжи, взял ружьишко, горсть патронов.
В глуши таежной, чтобы увидеть живность не надо ходить далеко. Отошел от избушки метров двести, вижу, сидят на рябине рябчики, штук шесть.
Патрон в ствол, подкрадываюсь. Двадцать метров — птички сидят. Десять метров — птички сидят. На меня ноль внимания. Они, ведь, не знают, кто я такой и почему здесь прохаживаюсь. Подхожу еще ближе. Кажется, рукой можно дотянуться.
Выглядываю из-за пихты. Для верности прислоняюсь к стволу. Прицеливаюсь.
Ба-ба-ах!
Ах, как точно накрыло! Прямо на голову свалилась большущая шапка снега с пихтовых ветвей.
Птички, конечно, улетели. Но не все. Одна осталась на снегу. Невелика добыча, а все радость. Как-никак, первый трофей.
Вертаюсь в избушку. Анатолич сидит у печки, колдует над кастрюлями. Взвесил мою добычу на руке, усмехнулся.
— С чем есть-то будем?
— Как, с чем? — недоумеваю. — Суп сварим. С рисом или пшеном.
— Это понятно. Да вот не хотелось бы добро просто так переводить. Иди-ка сюда.
Он вытаскивает из угла флягу.
— Брага? — догадываюсь по наполнившему маленькую избушку резкому специфическому запаху, который ни с каким другим не спутать.
— Она самая. Да вот только крепости в ней нет. Если бы из нее самогоночку выгнать.
— А как?
— Вот и я уж полмесяца думаю — как? Саму брагу можно в кастрюльке нагревать. Щели как-нибудь замажем. Снега для охлаждения полно — зима, как-никак. Капать будем прямо в кружку. А вот что вместо змеевика приспособить? В этом то вся и загвоздка.
— Может палочку лыжную? — советую.
— Не пойдет, пластмасса, — Анатолич отрицательно качает головой. — Теплоотдача маленькая. Остыть не успеет. Был бы алюминий, тогда другое дело.
— Да, без железной трубки не обойтись.
— Ценное замечание. Вот только где ее взять.
— Негде, — соглашаюсь.
— Как это негде? — вдруг встрепенулся Анатолич. — Вот же она! Кормилица моя.
Он хватает винтовку, отнимает ствол.
 — Отличная сталь! Ставь кастрюлю на печь и марш за снегом.
Первые капли самогонки падают в жестяную кружку.
Бул-ль! Бул-ль
— Ну, что, попробуем, — Анатолич волнуется.
Видно как блестят его глаза.
— Подождем. Пусть хоть грамм по сто накапает, — останавливаю его, а у самого тоже нетерпение.
— Некогда ждать. Суп остывает. Вторую чарку полнее нальем.
Разливаем поровну. Чокаемся и...
— Градусов тридцать будет, — Анатолич доволен. — И то не плохо. Как раз и рябчик поспел на закуску.

КОГДА ВСЕ РАВНЫ

Вчера был праздник. Первый день второй половины осени. Ну как такое пропустить? Просто невозможно. Собрались узким кружком. Сидим. Общаемся. Новостями делимся. События последних лет обсуждаем. Как только разговор коснулся работы поняли — дошли до кондиции.
И опять пропустил тот важнейший момент между состояниями перенедопития и недоперепития, близкими по количеству выпитого, но такими разными по качеству последующего восприятия себя и остального окружающего мира. Чтобы избежать ненужных сомнений выпил еще.
Наутро проснулся затемно. В голове свербит одна-единственная мысль. Успею или нет? Есть надежда, что буду первым. Иначе — хана. Долго не протяну.
Встал. Оделся. Вышел на улицу. Бреду по дорожке, будто калека какой. Вокруг сплошная проза. Серый рассвет на выщербленном асфальте, мокром от не просыхающих слез моросившего всю ночь осеннего дождя. Серый оттенок утомленного лица в ближайшей луже, тоже серой, от грудящихся над ней сизых облаков.
Наконец-то дошел.
Вот идиот! Думал, буду первым. Не тут-то было. Народ уже толпится. Одни мужики. Теток нет. А им с чего?
— Кто последний? — интересуюсь.
Молчат. Морды воротят. Нет, повернулся один. Моргнул глазом. “Я, мол”.
Притулился за ним. Жду.
— Кто последний?
Еще один приперся. Мне бы ответить, но я молчу. Словно не ко мне. Однако голову ненароком повернул. Кивнул слегка. Тот понял. Больше не переспрашивал.
Стою. Внутри все болит. В голове перезвон стоит, будто Царь-колокол отремонтировали.
Вижу, впереди меня личность знакомая. То ли депутат какой, толи писатель, толи ученый, точно не припомню. По телевизору частенько мелькал. Вот и примелькался. Узнаваем стал. Пересеклись взглядами.
— Здрасьте, — склоняю свой чердак в легком поклоне, узнал, мол.
А тот на мое “Здрасьте” рыло отвернул. Дал понять, что, мол, обознался. И правильно. Я бы тоже так поступил. Мы, ведь, не на концерте встретились. В очереди стоим. Чего тут здороваться?
Стою дальше, привалившись плечом к стене. Очередь не то чтобы слишком уж медленно идет, но и не очень быстро. Можно было бы и порасторопней.
Вот, думаю, интересная штуковина получается. Пили все в разных местах, а собрались в одном. И, ведь, не договаривались специально. Само получилось. По зову, так сказать, души и тела.
Ну, наконец, подошла и моя очередь.
Захожу.
В комнате сидит девушка. Такая молоденькая, такая симпатичная, что даже стыдно становится.
Глядит на меня.
Я молчу.
— Ну что? Голова болит? — спрашивает.
Догадливая.
— М-м-м, — подтверждаю.
— Боли в желудке?
— М-м-м, — соглашаюсь.
— В кишечнике?
— М-м-м! — восхищаюсь ее проницательностью.
— Выпивали вчера?
— Так ведь праздник был!
— Все ясно. Алкоголя перебрали. Но вы не волнуйтесь, пожалуйста. Мы Вам поможем. Сделаем промывание. Полегчает. Снимайте штаны и ложитесь на кушетку.
Подчиняюсь.
А что делать?
Перед медсестрой с клизмой все равны: и министр и чернорабочий.

ХВОРОБА

— О-о-ох! Сдохну скоро! Все болит! Слева гастрит, справа колит, сзади радикулит, спереди грыжа подпирает, вылезти норовит. Жить можно только в висячем положении. Вниз головой.
Надо же, как скрутило? Ну не во время! Один, как перст, в квартире. Зачем жену с детьми в деревню к родителям отправил? Теперь даже воды некому подать.
Кто же знал, что так будет? Сегодня же праздник. Хотел отдохнуть немного по человечески. С друзьями договорился. Думал, встретимся, поболтаем. Они, поди уж, закупили все. Сидят, меня, наверное, вспоминают. А я лежу тут, как боров недорезанный. С боку на бок повернуться не могу.
Звонок в дверь.
— Какой дурак там еще приперся? Кретин! Думает, что я сумею открыть. Даже если бы захотел — не получится.
Длинный звонок в дверь.
— Да не звоните вы! Скоты! Помереть спокойно не дадут. Кричу же вам — я болен. Приходите завтра. Глухие вы, что ли?
Звонят в дверь.
— Ну, гады! Погодите! — с большим трудом сползаю с кровати. Согнувшись пополам тащусь к двери, цепляюсь за ручку. — Открою, убью, ей-богу. И никто меня не посадит. Даже премию дадут, за то, что избавил мир от таких настырных идиотов. Попалось бы под руку что-нибудь потяжелее. А, вот саночки детские. Ими и пристелю настырного гада прямо в лоб. Пусть не обижается. Калеку, можно сказать, со смертного одра стянул.
Открываю.
— Ну ты чё, друг? В натуре, договаривались, договаривались. Мы там собрались, все купили. Ждем, ждем. А тебя нет и нет. Водка киснет!
— А, ребята! Заходите. Захворал я что-то. Болит все. Разогнуться не могу.
— Радикулит скрутил? Знакомое дело. Сейчас мы тебя лечить будем.
— Может, не надо, а?
— Надо. Мужики! Заносите баулы. Хозяин дома. У тебя стаканы есть?
— Там, на кухне.
— Найдем. Ты, в общем, приляг. Мы тут сами подсуетимся. Господа! Стол на середину. Двое на кухню. Ветчину крошить, пельмени варить. Бутылки в холодильник. Пусть остывают.
— Так, теперь тобой займемся. Кто у нас медик? Иди сюда!
— Так я же гинеколог.
— Какая разница!
— Как, какая? У него ведь нет того, в чем я специалист.
— Действительно. Об этом я не подумал. Но ты не переживай. Ассистентом моим будешь.
— А ты сам-то в медицине чего-нибудь смыслишь.
— А чего тут смыслить? Главное в этом деле строение организма знать, чтобы поточнее больное место определить. Ты мне только покажи, в каком месте радикулит бывает?
— Радикулит возникает от защемления нервных окончаний..., начинает объяснять специалист по гинекологии.
— Ох и не повезло же тебе, дружище, —новоявленный лекарь с жалостью глядит на меня. —. Защемить нервное окончание! Такого злейшему врагу не пожелаешь. Какая же леди тебе его так защемила?
— Да не его, а их, — поправляет гинеколог. Нервы между позвоночных дисков защемляются, вот боль и возникает.
—Что вы меня с толку сбиваете? Так бы сразу и сказали. А то я уж хотел ему спереди зеленкой намазать. Говорят, защемленным местам дюже здорово помогает. А теперь придется у больного на спине потоптаться. Кто у нас первый ребенок в семье? Нет-нет, ты не пойдешь. В тебе весу сто килограмм. Давайте, кого полегче.
Возглас из кухни.
— Пельмени готовы! Тащите бутылки из холодильника!
— Ладно друг. Ты лежи, поправляйся, а мы за твое здоровье по рюмочке опрокинем.
— Вот вы угадали! — скрючиваю фигуру из трех пальцев. — Теперь я уж и сам дотянусь.
— Вот за это мы тебя и уважаем. А теперь тост. Пьем за твое здоровье, друг. Чтобы жить тебе до ста двадцати лет и быть зарезанным, но за дело.
— Грешно не выпить за такое, — пьем до дна.
И так пять раз.
— Дай бог не последнюю.
— Твою просьбу мы удовлетворим, — приносят еще бутылку.
— Сколько их у вас там?
— Сколько бы ни было, все равно еще за одной бежать.
— Мужики! Вместе пойдем.
— Не надо. Ты же больной.
— Кто больной? Я больной? А что у меня болит?
— Ну... ты же сам говорил, что у тебя болит чего-то.
— Разве? И вы поверили?
— Как не поверить, если сам сказал.
— Да не слушайте вы меня. Все нормально. Сейчас пойдем и купим пива в комке. И чтобы никаких разговоров о болезнях.

НЕСКАЗАННОЕ

Был у меня друган, Толяном звали. Парень тихий, скромный. Трезвый мухи не обидит. Конечно, когда примет на грудь стопарик, немного шубутной становится. Ну а кто у нас без греха?
Идет он как-то раз по улице, а навстречу ему пьяный тащится. Ну, раз выпил, так и топай себе с миром. Так ведь нет. Докопался этот пьянчужка до Толяна.
— Ты, чего, — мол, — на меня косо смотришь?
— Да не смотрю я на тебя ни косо, ни прямо, — отвечает Толян. — Иди своей дорогой.
— Ах, ты еще и разговариваешь?
И бац, Толяну, прямо в челюсть.
Вот так Толян ни за что ни про что по физиономии схлопотал. Такая его обида взяла. Можно сказать, прямо в душу ему наплевали и кирзовым сапогом растерли.
С расстройства зашел Толян в магазин, как раз по дороге попался, взял поллитровку, колбаски грамм триста, да все это и оприходовал, отойдя за угол.
Восстановил, значит, душевное равновесие. Идет дальше. Навстречу ему мужичок телепается. Ничего так, мужичок, ни низок, ни высок, средний такой мужичишка. Трезвый, надо сказать.
Но Толян-то уже ученый. Подходит к нему и сразу бац в челюсть. Мужичок упал. Стоит над ним Толян и размышляет.
“Что же я ему сказать хотел?”

ПРОНЕСЛО...

Как-то по лету решил деньжат подколымить, а тут, как раз, случай подходящий подвернулся. Водным гидом пригласили, чтобы туристов по реке сплавить. Сплавлять то я хорошо умею. Хоть по реке, хоть еще куда-нибудь.
Ребята крутые попались, серьезные. С такими шутки плохи. Сразу меня предупредили.
— Ты нас чем-нибудь удиви. Тогда мы тебе хорошо забашляем. А не удивишь, гланды автогеном вырежем, через дальний проход.
— Так они у меня не болят.
— К тому времени могут заболеть.
Прибыли мы в указанный час в назначенное место. Палатки поставили, костер запалили, жор сварили. Сидим, отдыхаем. Чтобы все удачно складывалось начало сплава обмыть полагается. Так сказать, покропить дорожку. Покропили. И даже неоднократно.
— А нашему проводнику не пора “баюшки”? — намекают после некоторого сидения. — Луна вон уже полнеба прошла. Завтра плохо не будет?
— Не волнуйтесь, — успокаиваю. — Нам лишь бы завтра ориентир не проскочить.
— Что за ориентир?
— Дерево на берегу реки такое приметное стоит, раскидистое. За ним скала высокая. И все это перед деревней находится. А сразу за деревней порог начинается. Я его Клизмой зову. Там место своеобразное. Река сужается, скорость воды увеличивается. Одним словом, клизма и есть. Оч-чень серьезный порог. Нам туда лучше не соваться. Потому что из того порога одна дорога — только вперед. С боков скалы высокие, не выпрыгнешь, а против течения плот плавать не умеет. Вот кто как может, тот так и сплавляется. Кто на плоту, а кто, бывает, и под плотом.
Поговорили мы так с ними и пошел я спать. Залез в палатку. Замерз, как суслик. Вижу — чей-то спальник. Стал искать, где вход. Не могу найти и все тут. И так и эдак. Закупорен со всех сторон. Наконец, нашел. Кое-как раскрыл.
Тут вдруг снег пошел, как зимой. Чудеса да и только! Июль на дворе, а в палатке снег идет. Прямо-таки хлопьями валит. Что с погодой творится? Непонятно.
Залез в спальник. Греюсь. Не заметил, как уснул. Вдруг чувствую, плыву куда-то. Сразу холодно стало. Глаза открыл — звезды на небе. Палатка в стороне. Туристы стоят надо мной о чем-то между переговариваются.
— Этот гад мой пуховый спальник разорвал. Влез в него с другой стороны. Я его убью сейчас.
— Погоди. Пусть сперва сплавит. Завтра мы его вместе прибьем.
— Где такого кретина нашли?
Поболтали еще немного и разошлись по палаткам. А я у костерка так славно отдохнул.
Утром разбудили.
— Пора в дорогу, старче!
— Пора-то пора, да вот не могу подняться. Живот скрутило. Видать, вчера перепил. У меня всегда так. Как лишнего хлебну, так живот крутит.
— Ну так беги в кусты быстрее и на плот. Занимай свое место. Показывай, куда плыть.
Сбегал.
Плывем.
О-о-ох! Опять скрутило. И к берегу не причалишь, в порог входим.
Слава богу! Отлегло. Где хоть находимся? Определиться бы? Что-то мои клиенты притихли.
— Эй, шеф! Скоро прибудем? По времени пора бы уже?
Ишь, переживают. По времени им подавай. А кто его измерял это время? Да для меня сейчас каждая секунда — вечность. Попробовали бы сами с жидким стулом порог пройти.
А с другой стороны, действительно, пора бы уже и ориентирам показаться. Не дай бог, проскочим, ненароком.
Должна на левом берегу деревушка появиться. Какие-то домишки уже встречались, но меня в тот момент так сильно скрутило, что мог и не обратить внимания. Наверное, еще не доплыли.
Вот-вот-вот! Начинается! Опять приспичило! Надо терпеть. Сжать коленки и терпеть. Ох, разрожусь! Опростоволосюсь перед людьми. То есть, опростаюсь.
Брызги то как по глазам хлещут. И ветер будто сдурел. Дует прямо в морду. Волна в борт так колотит, что кажется еще чуть-чуть и разнесет наш плот на кусочки. Тошниловка началась, хоть помирай. Только этого и не хватало для полного счастья. Эта болтанка меня доконает.
Ой, что творится! Настоящий катаклизм в животе. Почти что революционная ситуация. Массы не хотят жить по старому, Рвутся на волю. Чувствую, скоро может быть извержение вулкана.
Вспотел от напряжения. Ноги судорогой свело. Еще бы! Столько времени коленки сжимать.
Волна встречная с головой накрыла. Мокрый весь. И то хорошо. Хоть какое-то облегчение. Главное — дотерпеть до берега, не облажаться раньше срока, то бишь, не обложиться. Вот стыдоба будет! Они все такие крутые, а я по сравнению с ними хлюпик оказался.
Ф-ф-у-у! Кажется, поутихло. Отпустило. А вот и место хорошее на берегу показалось. Как раз для причала. Здесь можно и палаточку разбить и кусты рядом.
Причаливаем.
Место, вроде, знакомое.
“М-да! Мимо деревеньки нас, похоже, пронесло. А это значит, что и порог мы прошли”.
День-то какой хороший. Ясный. На небе ни облачка. Жить бы да жить в такой день! И в кусты бежать расхотелось. Резь в животе прошла. Слава богу, на этот раз, кажется, пронесло. Выстоял, не опозорился.
— Что приуныли, хлопцы? Слезайте. Приплыли.
Сидят, как приклеенные. Глаза у всех круглые. Молчат.
Принюхиваюсь.
Так-так-так! Вот оно что! Похоже, что подопечных моих того... пронесло... Теперь сомнений никаких нет. Порог прошли. Оправдал свое название.
“Эх, теперь точно не заплатят!”

ГДЕ ЖЕ БЫЛ Я ВЧЕРА?

По паспорту я беспартийный. Слабо разбираюсь, кому лучше живется: коммунистам или демократам. А в тот день мне круто повезло. Встретил старого приятеля. Он как раз на партсобрание спешил. Я с ним и увязался, чтоб, значит, обрести, наконец, политическую свободу.
После официальной части остались в офисе только самые верные. И я среди них. Хоть и без билета, но политику разделяю и поддерживаю.
Сидим, беседуем. Час беседуем, два беседуем. Хорошо так разговор клеится. И вот чувствую — отъезжаю. Когда “прибыл” было уже утро.
Обстановка вокруг знакомая. Диван, кресло, шифоньер. Все на своих местах. Понял, что дома. Кобель мой, немецкая овчарка, сидит посреди комнаты и смотрит на меня так укоризненно, будто я у него сахарную косточку из пасти вырвал. Я давно уже заметил, что он пьяных недолюбливает. Но не на хозяина же клыки скалить. Ну, подумаешь, согнал с лежанки. Я ведь не по злобе. Полежу и уйду.
Женщина какая-то вошла. На жену похожа. Говорит что-то.
— Если бы ты себя вчера видел! Какой ты приполз. Хорошо, хоть голова чугунная. Услышала, как в дверь долбишься. А так бы ночевал на лестничной площадке. Где был-то?
А где я был?
Вот незадача. Надо бы вспомнить. Нехорошо получается.
Говорил же мне мой друг:
— Гоша! Пить надо так, чтобы на следующий день не было мучительно больно вспоминать кто ты такой есть и откуда.
В одном он только ошибался. В моем имени.
Заглянул в ежедневник. По поводу вчерашнего празднества — ничего. Однако чей то телефон записан. Надя какая-то. Это уж интересно. Что за Надя? Первый раз слышу. Неужели я с ней... того... по пьяному делу?
Позвоню, узнаю кто такая. Вдруг, красивая? Заодно поинтересуюсь, где мы с ней встретились и что делали.
Набираю номер.
— Алло, — приятный женский голос.
— Надя? Здравствуйте. Я вот тут случайно (вру, конечно) обнаружил Ваш телефон в своей записной книжке. Ума не приложу, откуда он там появился. Вы не подскажете, где и как мы с Вами познакомились?
“Вот кретин! — думаю про себя. — Какие вопросы незнакомой женщине задаешь!”
— Зачем же Вы так много пьете, что потом не можете вспомнить, что с вами было?
— А что же, все-таки, было?
“Ну это вообще хамство, спрашивать у незнакомой женщины, что у нее было с незнакомым мужчиной, со мной, то бишь.”
— Спросите у тех, с кем пили.
— А с кем я пил?
Короткие гудки в трубке.
М-да! Вместо того, чтобы что-то прояснить, дело только усложнилось.
И тут вдруг в голове начинают всплывать обрывки происходившего. Будто кинопленку стали в обратном направлении прокручивают.
Автобус. Кондуктор.
— Платите за проезд или выходите на первой же остановке.
— Зачем так грубо, тетенька? Сегодня же праздник! По такому случаю можно было бы и бесплатно провезти.
— Вася! Останови автобус! Вылезайте граждане! Пьяных не возим.
Выдворенные из автобуса стоим на перекрестке.
— Мы где?
— Здесь.
— А это где?
— Не знаю.
— Тебе куда?
— Туда. А тебе.
— А мне туда.
— Один дойдешь?
— Дойду. А ты?
— Я тоже.
— Ну, пока.
— Пока.
С кем это я разговаривал?
Следующая картинка. Чуть раньше. Красивое здание в центре города. Внутри здания евроремонт. Евротуалет. Стены, как ночь, в черном мраморе. Белоснежный фаянс унитаза. На стене зеркало в золотой оправе. В зеркале чья-то рожа. Остекленевший взгляд, перекошенный рот. Неужели я? Догадлив, бродяга.
Еще раньше. Коридор. Офис. Лица.
“У-у-ух ты! Так вот с кем я рюмками звенел! Ну это круто! Не ожидал, не ожидал! Высоко вознесся!
Высоко то высоко, да как бы с этой высоты не упасть. Не начудил ли я там, не разбил ли чего с пьяных глаз, не напакостил ли где? С меня станется. А то будут им белые стены, черный унитаз. Надо вспомнить. Ославлюсь на весь свет. Как людям после этого в глаза смотреть?
Ладно. Пойду к ним через недельку. Покаюсь. К тому времени многое позабудется. Авось, простят.
Прошла неделя.
Иду. Знакомое здание в центре города. Высокое крыльцо. Ряд иномарок. А вот и они. Стоят на крыльце, курят. Увидели меня, руками замахали. Иди, мол, скорее сюда.
“Ну все! Влип. Значит, точно, набедокурил.“
От одной этой мысли пот прошиб. Иду мелкими шашками. Сердце в пятках “дых-дых-дых”.
Подхожу. Окружили меня. Руку жмут. Рады.
— Слушай, ты помнишь, как мы в прошлый раз расходились?
ДТП

— О-о-о, кто пришел! Заходи, друг, заходи. А то я сегодня один, как перст. Ни в картишки перекинуться, ни поболтать. Вот, как раз, с тобой и побеседуем.
В прошлый-то раз воскресенье было. А мы с друзьями по воскресеньям в баню ходим. Классная вещь, доложу я. И всегда все путем было. А в этот раз чего-то не рассчитал. Дело-то к лету. Я возьми и прикати в баню на колесах. И не подумал своим калганом, что воскресенье с каким-то праздником оказалось совмещенным. Ну, решили отметить. По рюмочке, по другой. Оно и хватило.
Обратно еду по Павловскому тракту. У меня “Урал”, машина — зверь. А впереди какой-то бизон минский едет. МАЗ, то бишь. Катит так себе не спеша, всю дорогу загораживает.
А мне домой быстрее надо. Сам понимаешь. Какой русский не любит быстрой езды да под хорошую закуску?
Как я впендярил ему в зад своим передним колесом. А что мне оставалось делать? Не плестись же в хвосте, пыль глотать.
МАЗ, конечно, убег с места происшествия. То ли испугался, то ли не заметил меня.
А я лежу на дороге, смотрю на свой помятый “Урал”, бедный мой велосипедишко и так мне больно становится, прямо-таки невтерпеж...
Входит медсестра.
— Извините, время процедур. А вам, товарищ инспектор ГАИ, профессор просил передать, чтобы Вы не тревожили пока больного. Вот срастутся кости у пациента, переведем его в общее отделение, тогда и приходите.
ПРОСТУЖЕННЫЙ

Кто же теперь вспомнит, как оно все начиналось? Наверное, как всегда. В суете незаконченных дел. Когда за последние пятнадцать минут спешишь успеть сделать то, чего не успел за год. Потом стояли плотной толпой, окружив сдвинутые на середину столы, и истекали слюной, глядя, как мелькают ножички в умелых женских руках, шинкуя копченую колбаску, как ложатся, одна к другой, янтарные бусинки красной икры на смазанные маслом кусочки хлеба, по три икринки на бутерброд.
Потом разбулькивали драгоценную влагу по три буля в стакан и звук граненого “хрусталя” возвестил о том, что время наше пришло и час пробил. А посему...
— Ху-у-у! — выдохнули. — Дай бог не последнюю!
Середина пьесы, как в тумане, а вот окончание помню.
Открыл глаза. Вокруг темно. Сквозь задернутую штору из плотной черной материи едва пробивается тусклый свет. Тесновата, однако, комнатушечка. Голова упирается в одну стену, ноги в другую. И лежу, ведь, не выпрямившись, как того требуют законы нормального кровообращения, а согнувшись почти пополам.
Вот начали строить. Конура, а не квартира. Какой архитектор такую планировку выдумал? Окно с дверью совмещено, а все удобства под себя. И звукоизоляция здесь ни к черту.
Из-за стены уже полчаса доносится “ширк-ширк”.
Куда меня на этот раз занесло?
Вот опять из за стены “ширк-ширк”, “скрип-скрип”. Голоса. Стонет кто-то. С горя, или с радости? Может, подагра человека мучит или ревматизм?
И у меня, кстати, тоже ноги затекли. Отдерну-ка штору, да вылезу...
“Ох, матушки!”
Это же не комната. Это я под стол закатился. Все ушли и в комнате никого нет, кроме меня и тех двух... за шторкой.
Вот тебе и “ширк-ширк”, “скрип-скрип”.
Как же мне отсюда выбраться? Просто взять и вылезти? Так, ведь, морду набьют. Вон мужик какой здоровый. Незнакомый, кстати. Может, с улицы зашел? Едва ли. Скорее всего это я с улицы зашел. Куда вот только?
Лежать уж тихо до конца, а там будь, что будет. Авось, пронесет. Закончат же они когда-нибудь.
Вот разве что в щелочку посмотреть...
Ой, господи! Что вытворяют... Мне, совсем почти старому человеку, у которого десять болезней и все смертельные... и то интересно.
Это как же так можно изловчится, чтобы...
А на стене портрет какого-то деятеля висит. По портрету всегда можно определить, где находишься. Если, к примеру, Альберт Эйнштейн или Александр Попов на портрете, то точно знаешь — к физикам попал. В сельхозе, там на портретах все чаще Докучаева изображают, а в мединституте Сеченова с Пироговым. Тоже, надо признать, достойные люди.
А этот какой-то незнакомый. Бородка клинышком, и улыбается хитро так в усы.
— Мне кажется он за нами наблюдает, — доносится до меня женский голос. — Убери его.
“Все! Приплыл! Заметили, что я под столом сижу, — пугаюсь не на шутку. — Сейчас вытащат за шкирку и начнут бить”.
— Чем тебе портрет не угодил?— отвечает ей мужской голос. — Висит себе на стене и висит. Не первый уже год. Никого не трогает.
— Я стесняюсь. Смотрит он как-то пристально. Будто сейчас что-то скажет.
“Слава богу, это не про меня!”
Паровоз снова запыхтел. Обороты после недолгой остановки набирает. Чух-чух-чух. Чух-чух-чух.
Смотрю я и вижу, что дядька этот с портрета глазом мне так подмаргивает. Мол, классно у них получается. А я ему большой палец на руке оттопыриваю. Мол, согласен.
Так бы все и закончилось благополучно, да паровоз возьми вдруг и газ выпусти. От злого духу аж в носу защекотало. Взял и чихнул. Да так громко.
“А-а-ап-хчи!!!”
Что тут стало! Этих двоих, как ветром сдуло.
“Ну, — думаю, — тут уж не оплошай”.
Выполз из -под стола и к окну. Фу ты, черт! Второй этаж. М-да! Если спрыгнуть, так, ведь, можно и костыли переломать. Зато водосточная труба рядом. По ней вниз на землю и бегом за угол. Чтобы не поймали. Подумают, что я вор какой. А я, ведь, просто так зашел. Без злого умыслу.
Как-то месяца через два заглянул к приятелю на работу. Вижу, на стене портрет знакомый висит. Бородка клинышком, в усах хитрющая такая улыбка. Так вот где я был!
— Слушай, — интересуюсь, как бы ненароком, — чья это личина на портрете изображена.
— О-о-о! — отвечает приятель. — Это наша достопримечательность. Мы его зовем “Простуженный”.
— Почему?
— Потому что все портеры, как портреты, а этот в последнее время чихать начал. Потому и “Простуженный”. Просквозило, наверное, когда комнату проветривали.
— Ты в своем уме? Вдумайся в то, что говоришь. Разве портрет может простудиться? Ты сам то слышал, как он чихает?
— Сам не слышал, но люди врать не станут, — обиделся приятель. — Говорят, чихает, значит, чихает.
Я, конечно, не поверил.

НЛО

История эта произошла точь-в-точь тридцать первого августа, в последний день свободы для тех, кто посвятил свою жизнь образовательному процессу. Следующим днем всегда было первое сентября и я, как преподаватель вуза, должен был читать лекцию для студентов.
В этот последний день я решил лечь пораньше и хорошо выспаться, чтобы утром иметь хоть немного времени подготовиться к лекции. Летом как-то не получалось.
Приближался вечер. Солнце плюнуло на всех прощальным лучом и окончательно решило скрыться за хилыми кронами пригородных кленовых зарослей, используемых гражданами в качестве свалки для крупногабаритных вещей или несанкционированного кладбища домашних животных.
В это время ко мне в гости заявился друг. А чего ему не прийти? Время детское, на улице еще светло. Вот он и пришел.
Чтобы никто нам не мешал вести умные разговоры, ушли мы с ним на кухню. Он, литератор, говорил о науке, я, ученый червь, пытался что-то лепетать о литературе. В конце концов он понял, что более моего смыслит в квантовой электродинамике, я то же самое думал о себе в отношении литературы.
Заварили кофе. Я достал из холодильника настойку золотого корня. Вещь прелестная. Капнешь несколько капель в чашечку кофе — аромат такой, что нюхаешь и все кажется мало, пока не выпьешь.
— Тебе, — спрашиваю, — сколько капель?
— Как всем, — отвечает.
— Понял, — говорю.
Капаю в отдельные рюмочки себе сто капель и ему столько же. Как раз до краев.
Выпили сначала капли, потом кофе. Посидели. Подумали. Каждый о своем.
Вижу — мало. Да и с чего многому быть? Кофейные чашечки чуть больше наперстков. С такого количества разве поймешь, что такое настоящий кофе? Наливаю еще. В тех же пропорциях.
— А лишку не будет, —осведомляется друг, поднимая рюмку с каплями. — Говорят, много вредно.
— Вообще-то, да, вредно, — соглашаюсь с ним, но тут же успокаиваю. — Но это если очень много. И часто. В позапрошлом веке одного преступника, приговоренного к смертной казни, в качестве наказания заставили ежедневно выпивать по чашечке кофе. Так он, бедолага, и до восьмидесяти не протянул. Так что... если сомневаешься — лучше не пей.
— Ладно, рискну. — решается друг, поднимая рюмку.
Чокаемся. Выпиваем.
— Ну как? — интересуюсь.
Друг пробует кофе и одобрительно кивает головой.
— Крепкий.
— Еще бы, — соглашаюсь я. — Колумбийский.
Просидели мы с ним до одиннадцати часов вечера, он домой засобирался. Пока я его проводил, пока вернулся, гляжу, время к полуночи подтягивает. Вот теперь нормально. Вот теперь можно и заснуть. В животе приятное чувство сытости, в голове не менее приятное чувство свежести. Понимаю, что корень начал действовать, усталость как рукой снял.
Лег спать. Не спится. Час не спится, два не спится. А вставать-то ранехонько, в шесть часов утра. К трем часам слышу, за окном дождик собирается. Накрапывает. Сначала робкий, по капельке, тук-тук. Вроде, как бы, предупреждает. Мол, иду. А потом как вдарит!
Я дождь с детства люблю. Особенно проливной. Дай, думаю, выйду на лоджию, посмотрю на погоду, на сквознячке постою. Сон нагуляю.
Вышел на лоджию. Стою перед открытым окном, наблюдаю, как трассы дождя землю колотят. Фонари на улицах погашены. Окна не горят. Дождь такой, что ни одна собака хозяина из дому не вытянет, даже по великой нужде.
С моей лоджии кусок пустыря виден, а напротив два жилых дома стоят. До ближайшего метров пятьдесят будет, до дальнего с сотняжку наберется.
И вот гляжу я и вижу, висит над дальним домом, над самой крышей, огромный металлический предмет дисковидной формы. По размерам — в полдома, а дом то девятиэтажный, в шесть подъездов. Я как увидел его, так от неожиданности вздрогнул, будто через меня электрический ток пропустили.
“Вот, — думаю, — повезло, так повезло. Это ведь НЛО! Настоящий, летающий и, к тому же, объект, а не какая-нибудь там ерундовина!”
Я как только понял, что мне такая везуха выпала, сразу к супруге в спальню.
— Вставай! — шепчу, — НЛО за окном. Иди, смотри, а то улетит, когда еще увидишь.
— Уйди от меня, — слышу. — Вот достался, фрукт. Ни днем ни ночью от него покоя нет. Ты или вообще не пей или пей так, чтобы потом до утра не колобродить.
Махнул я на нее рукой и опять бегом на лоджию. Боюсь. Вдруг, улетели?
Однако висят. Огни боровые включили, или иллюминаторы, издалека не понять. От этих огней я и разглядел, что диск металлический. Четко видны две стальные грани. А огоньки-то, огоньки! Вжик, вжик, с одного края на другой.
Ну и хитрые же бестии, эти инопланетяне! Нашли время, когда показаться. Людей на улицах нет. Все спят. Никто их не видит. Погода мерзкая. Но не тут-то было! Просчитались — зелень грушеголовая. Не дремлют люди. Следят зорким оком за вашими делишками. Вот вы висите на домом, поди, мозги наши сканируете?
Как только подумал об этом, меня вдруг ни с того, ни с сего, в дрожь кинуло. Вдруг они и меня видят. Нагрянут незваные, отбивайся потом от них.
Пригнулся к подоконнику, чтобы не заметен был, а сам продолжаю наблюдать. Эх, кабы бинокль или подзорную трубу. И тут меня осенило! У меня же телескоп есть, с увеличением в полтораста раз. Я в него не то что тарелку, все бородавки на их небритых рожах пересчитаю.
С трудом вытащив тридцатикилограммовый ящик с телескопом из под кровати, на которой спала жена, и узнав по пути, все, что она обо мне думает, выволок я телескоп на лоджию и трясущимися от возбуждения руками стал лихорадочно собирать точный прибор.
Когда все было готово, в нетерпении припал к окуляру. И вижу, от ближнего дома к дальнему под углом протянуты два электрических провода. Дождь на улице идет такой сильный, что вода собирается на проводах в капельки и струйкой скатывается вниз, как по рельсу. При этом капельки при движении вниз по проводу электризуются и начинают светиться.
Когда все это наблюдаешь ночью, да на расстоянии в сотню метров создается полнейшая иллюзия зависшего над домом инопланетного космического корабля с горящими иллюминаторами и металлическими гранями.
Поняв, что встреча с инопланетным разумом на сей раз не состоялась, и, вместо неопознанного летательного объекта, я наблюдал пусть интересное, но, все-таки, известное физическое явление, я пошел на кухню, писать к завтрашнему утру лекцию об электромагнитных явлениях в атмосфере.

ТРЕЗВЫЕ ПРАЗДНИКИ

Ну, наконец-то, я сумел пересилить себя. Правду говорят, что самое трудное — это победа над собой. Нашел-таки в себе силы, чтобы отказаться от пагубной привычки. Отодвинул прочь от себя рюмку. Сказал, нет! Ни-ни!
Все пили, все. Кроме меня. А я сидел в сторонке, прихлебывал газированную водичку из стакана и смотрел, как другие гробят свое здоровье. Это же с ума можно сойти! Рюмка за рюмкой, рюмка за рюмкой. Как в них столько влезает? Неужели и в меня столько же вмещалось? Да разве так можно? Наутро после этой водки запах изо рта, как из помойного ведра.
А так сидишь себе, свеж, как огурчик. Хорошо.
Вот и закончилась пьянка. Расползаются все по хатам. Я тоже иду домой. Трезвый. Радостный. Сел в автобус. Еду.
В салоне яблоку негде упасть. Вокруг меня одни пьяные рожи, раскрасневшиеся, потные. Двое прямо перед самым моим носом стоят, качаются, разговаривают на весь салон. Обсуждают, кто сколько выпил. Тоже мне, нашли тему для разговора.
А сзади, козел вонючий, навалился плечом, сам едва на ногах держится, и дышит мне в ухо. Ткнул его, будто невзначай, локтем под ребра. Эй, заснул, что ли?
Придется терпеть. Все в автобусе пьяные. Один я трезвый. Как стеклышко. Восхищаюсь собой. Какая сила воли! Кремень, а не человек. Сказал нет, значит нет. И никаких половинчатых решений. Теперь всегда так буду.
Вот и моя остановка.
Прихожу домой, раздаю подарки. Жене банан (настоящий), детям по шоколадке. Супружница от счастья прямо-таки светится. Еще бы! В первый раз муж на празднике не напился.
Я тоже доволен. Хорошее начало. Это говорит о моей силе воли. На радостях сажусь за стол, наливаю стопарик.
Такое событие надо отметить.

Рецензии на это безобразие

“Чувствуется, что автор окончательно спившийся тип. Прославляет бутылочную жизнь. Ишь, герой какой выискался. А что в этом хорошего? Молодежь читает и тоже к бутылке тянется. Писал бы лучше о вреде пьянства, о том, сколько бед и ненужных страданий приносит этот порок. Ведь можно же жить без выпивки. Вот я, например...”
(Вечный трезвенник)

“Это еще что! Со мной однажды такой случай произошел... Тоже по пьянке...”
(Начинающий выпивоха)

“Видно, что автор не профессионал в своем деле. Ну разве так пьют?”
(Мастер)

“Вы меня, конечно, извините... в общем... так вот он получилось... Я, может быть, и не совсем... но если надо! Тут мы всегда!”
(Чуть теплый клиент медвытрезвителя)

“Па-ш-шел ты вон, морда собачья! Лезешь со своими бумажонками паршивыми прямо в душу. Без тебя тошно.”
(Больной похмельным синдромом)