Жертвы северной войны. Глава 13. Жертвы фанатизма

Мари проснулась оттого, что, во-первых, прямо ей в лицо светило солнце, во-вторых, было очень жарко, в-третьих, они больше никуда не ехали. Она обнаружила, что заснула сидя. И проспала, должно быть, больше часа: шея нестерпимо ныла.
Мари повертела головой, растирая пальцами позвоночник. Помассировать вокруг каждого, особенно вокруг пятого… Потом снизу вверх пробежаться, и сверху вниз… вот так, хорошо…
В купе никого не было. За закрытыми дверями ходили люди и слышны были голоса, чуть более громкие, чем обычно. Так всегда бывает, если поезд остановился. Мари лениво повернула голову и посмотрела в окно. Станция… маленькая. Мари не видела здания вокзала, и потому не могла прочесть названия. Ну и ладно. Какая, в общем-то, разница?.. В Ризенбург они приедут все равно только завтра утром, а сейчас еще, совершенно точно, день.
Мари слегка подалась вперед, пытаясь найти другой ракурс, и все-таки увидела название, выстроенное из больших белых букв над крышей вокзала: Камелот. Да, ничего себе населенный пункт.
Впервые за долгие годы Мари ехала не сама – ее везли. То есть она могла позволить себе не заботиться о том, какие станции мелькают за окном. Могла… и, наверное, надо было, хоть раз в жизни. Позволить себе расслабиться немного, все такое… Не получалось.
«Я чертовски устала», - подумала Мари.
Она не просто устала – она чувствовала себя словно в идиотском сне. Подумать только, еще вчера утром она писала письмо подруге в наивной уверенности, что будет на месте, когда на это письмо придет ответ … Три раза ха-ха, как говорила та же Кристина.
Мари вспомнила вдруг, каким беспомощным оказалось лицо Эдварда в тот момент, когда он пролил кофе. Как он вскочил и уставился на нее совершенно безумными глазами, в которых горела такая надежда, такая боль… и какое-то еще чувство, какому Мари не сразу подобрала описание. Ужас?.. Да, пожалуй, страх. Бешеный страх. Только вот к чему относился этот страх, Мари так сразу сказать не могла.
«Собачьи глаза», - определила Мари про себя. Не самое лестное сравнение, конечно, но уж больно верное. У Квача часто на морде появлялось точно такое же выражение, если ему случалось провиниться, а потом Мари его прощала.
«Интересно, где мы стоим? - подумала она еще. – А где Квач?.. И где Эдвард и мисс Хьюз?.. Наверное, как раз вывели Квача погулять…»
Тут же она увидела чемодан Эдварда, небрежно заброшенный на верхнюю полку – чемодан Мари лежал рядом, а сумки мисс Хьюз не было, - и вспомнила, что с мисс Хьюз они расстались еще пару станций назад: она пересела на поезд в Столицу. Эдвард отправил ее с отчетом, который он писал все утро, и хмуро сказал, что приедет в Столицу позже, как только отвезет Мари в Ризенбург.
Боже, как Мари не хотелось с ним ехать! Она понимала, что в свете покушений это полная глупость, но… черт побери, в нынешнем состоянии эмоционального раздрая все, что ей нужно было – это немного спокойствия и рабочей рутины. Нормальная, обычная жизнь, привычная, та, в которой Мари полагалась бы только на саму себя. Но Эдвард предлагал ей не просто защиту… он предлагал помощь. Как он сказал ей: «Мари, вы просто обязаны поехать со мной в Ризенбург! Если не ради вас самой и вашего ребенка, то ради нас с Винри!» Совершенно неотразимый аргумент. Если припомнить, всю сознательную жизнь Мари тем и занималась, что ставила нужды других превыше собственных желаний. А ведь ребенок действительно, если подумать, оказался якорем, который надежнее чего бы то ни было привязывал ее к семейству Элриков. Даже если, когда закончится вся эта бодяга с покушениями, она разругается с ними вдрызг, все равно от этого опосредованного родства никуда не деться.
Ее пугает эта связь, или она рада ей?.. Не понять. Не слишком ли дерзко с ее стороны надеяться на то, что у нее могут появиться родственники?
Поезд дернулся, желудок Мари на секунду ушел вниз, а потом станция за окном медленно поплыла влево. Мари вздохнула и прикрыла глаза. Сейчас Эдвард появится… Если бы Ал был жив, - на этой мысли сердце болезненно сжалось, - и они бы действительно поженились, она бы называла Эдварда «старшим братом». У нее никогда не было братьев.
Поезд медленно набирал ход. Перрон быстро остался где-то позади, и потянулись железнодорожные развязки со стоявшими на ходу цистернами и платформами, и над всем этим – густое переплетение проводов. А высоко над проводами - синее-синее осеннее небо… Впрочем, здесь осень еще не чувствуется: деревья за окном совсем зеленые.
Дверь купе резко стукнула, открываясь, и, почти без паузы, с таким же стуком, закрылась. Вошедший либо очень спешил, либо был на нервах, либо просто не признавал слова «аккуратно».
-А, Эдвард, вот и вы! А я просыпаюсь, а вас нет… - начала Мари, оборачиваясь от окна к двери… и слова замерли у нее на кончике языка.
В купе, прислонившись спиной к зеркалу и тяжело дыша, стоял незнакомец. Он был невысокого роста, гораздо ниже Мари – наверное, даже ниже Эдварда, а это кое-что да значило. Лет сорока или чуть моложе. Небрит. Седоват. Длинный темный плащ, грязный и мятый. Под плащом такие же мешковатые, но вроде бы чистые брюки с подтяжками и белая рубашка. На ногах… Мари моргнула. Человек был в одних носках. В руках он держал большой пистолет. Собственно, Мари смотрела прямо в дуло.
-Крикнешь – стреляю, - проговорил человек. Голос у него был хриплым, но не простуженным, а, скорее, прокуренным. Да, табаком от незнакомца пахло сильно.
-У меня горло слабое, - проинформировала его Мари.
И откуда вырвалось?.. Голимая неправда, между прочим. Наверное, от страха.
Теперь уже настал черед человека изумленно на нее смотреть. Однако длилось его замешательство недолго.
-Сейчас встанешь, - процедил он сквозь зубы, - и выйдешь в коридор. Я пойду за тобой, буду все время держать на прицеле. В тамбуре поговорим.
-Поговорить можно и здесь, - сказала Мари как можно более спокойно, хотя мир вокруг нее зазвенел и поплыл, как случалось только в моменты самого большого ужаса. Например, во время ответственной операции. Но во время операций ее до сих пор спасал отработанный навык… - Кстати, почему вы называете меня на «ты»? Мы с вами на брудершафт не пили.
-Молч-чать, - прошипел человек.
-Я же не кричу, - спокойно сказала Мари, тогда как какая-то часть ее заходилась в ужасе нервным криком: «Ты что?! Спорить с человеком, который держит тебя на прицеле?!». – И вообще, вести меня в тамбур имеет смысл, только если вы собрались меня там убить. Знаете что, я не намерена облегчать вам задачу. Убивайте прямо здесь.
«Вот сейчас должна распахнуться дверь, и ворвется Эдвард… Ну же, Эдвард, где вы?!»
Лицо человека исказилось, в глазах что-то вспыхнуло, он вскинул пистолет. «О, все, сейчас действительно убьет… - подумала Мари почти отрешенно. Переход от спокойных солнечных мыслей в пустом купе к необходимости активных действий был слишком резким. – Вот гадость!»
Она сама не поняла, что случилось в следующий момент. Видимо, сработал один из боевых навыков, которые так старался вколотить в них сэнсэй. А может, просто инстинкт самосохранения. Ее руки, сложенные на коленях, левая поверх правой, вдруг словно бы независимо от нее взметнулись вперед и вверх, и сцепленные ладони ударили по пистолету. Теснота купе сработала на нее: далеко тянуться не пришлось. Ствол ушел вверх, прозвучал выстрел – негромкий, похожий на бутылочный хлопок. Так вот что такое это утолщение на дуле – глушитель!
Одновременно с выстрелом она вскочила, со всей силы ударила человека коленом в солнечное сплетение, так, что он согнулся пополам. А когда согнулся, Мари добавила по шее. Человек рухнул на колени, упершись лбом в койку. Мари схватила его за руку – ту, что с пистолетом, и вывернула ее в локте. «Я забыла, как это делается! – мелькнула у нее паническая мысль. – Сейчас ничего не получится! И еще сэнсэй говорил, что это самый трудный захват…» Опасения оказались напрасными: рука вывернулась послушно, пальцы разжались и пистолет выпал прямо в подставленную ладонь Мари. Т-тяжелый, зар-раза! Мари не приходилось держать в руках боевого оружия. Стрелять она тоже не умела. У Кита был такой (и не один), но он не позволял Мари к ним прикасаться. «От этих штук зависит моя жизнь, голубушка, - говорил он ей с той самой ухмылкой, которую она так у него не любила. – Так что держи свои чудные проворные пальчики от них подальше».
Ну, общий принцип действия понятен: конец с дыркой направляешь на того, кого хочешь подстрелить, и жмешь на курок. Правда, сейчас Мари предпочла бы пистолету старую добрую палку. Или хотя бы нож. Еще лучше – ее коробочку с анестетиками. Уж с ними-то она точно знает, как обращаться. А вообще-то, любую вещь можно использовать не по прямому назначению.
Мари тут же продемонстрировала этот принцип, засветив незнакомцу пистолетом по затылку. На секунду она испугалась, что переусердствовала, но крови заметно не было, а человек обмяк.
-Не нарушу клятвы Гиппократа, да?.. – пробормотала Мари, толкая дверь купе в сторону. – Ну, я и не нарушаю: помощи он у меня не просил.
Прямо напротив купе стояла какая-то светловолосая женщина в черной кожаной куртке и потрепанных камуфляжных штанах и смотрела в окно. Даже ее спина выражала напряжение.
-Танидзаки-сан… - женщина резко обернулась, оказавшись совсем молоденькой девушкой, увидела Мари, и глаза ее расширились. Мари почему-то сразу поняла: она с этим, который в купе. Девушка стояла неудобно, по затылку пистолетом не огреешь.
-Вы… - начала светловолосая.
-Я, - согласилась Мари.
«Ударить ее под диафрагму! – пронеслось в голове у Мари. – Нет!»
Губы девушки сжались в нитку, она сунула руку в карман и одним движением выдернула оттуда что-то… что-то щелкнуло, раскрываясь, и отбросило солнечный зайчик. Нож, черт!
Мари уже почти привычно увернулась, когда девушка попыталась ударить ее. Теперь нападающая оказалась к ней боком, так что неудобство ракурса больше Мари не останавливало. Пистолетом в висок…
И только когда девушка неловко сползла по стенке, Мари сообразила, почему не стала ее бить в живот: испугалась подсознательно, что та была беременна. Н-да…
Она быстро оглянулась по сторонам. Никого. Коридор был совершенно пуст. Никто эту маленькую сценку не увидел, тем более, заняла она всего несколько секунд. Мари схватила девушку за шиворот и буквально втащила в купе. Потом достала носовой платок, нагнулась, взяла через ткань нож, обернула его и сунула в карман. Вернулась в купе и закрыла за собой дверь. Связать бы чем этих Бонни и Клайда… нечем… Эдвард, да где же вы бродите?! С проводницей чай пьете?!
А если Эдварда вообще нет в поезде?! Что, если эта парочка каким-то образом умудрилась его выманить или даже убить?! Нет, не может быть. Они же сущие дилетанты, если даже Мари с ними справилась, не может быть, чтобы они или им подобные вырубили грозного инспектора Элрика!
Можно ли как-то запереть купе?! Во всяком случае, не снаружи. Сейчас бы самое логичное – оставить покушенцев-неудачников здесь и бежать к службе безопасности поезда, но… вот, мужчина уже шевелится. Хорошо, что так быстро приходит в себя, значит, она его, по крайней мере, не убила и не покалечила.
Мари сглотнула непрошенный комок в горле и направила на мужчину пистолет.
-Только шевельнись, стреляю, - сказала она, и собственный голос показался ей дрожащим и ужасно неубедительным. – Отвечай на вопросы. Кто ты?!
Все правильно: пусть так и стоит. Спиной к ней. Чтобы, в случае чего, неудобно было кидаться. И чтобы не видел, что делается с девушкой. С девушкой не делалось ничего: она лежала, скрючившись, на полу купе, и очень мешала Мари удобно поставить ноги. Но пусть думает, что Мари и ее держит под прицелом. Или он так не думает?.. Ох, ну что за головная боль – эти драки! Хуже шахмат, потому что все на самом деле.
Мари терпеть не могла шахматы, хотя неплохо в них играла.
-Даг Танидзаки. Так я и знал, что ты тоже из той же кодлы, - процедил мужчина. Мари не могла видеть гримасу, которая исказила его лицо, но она была уверена, что это нечто весьма неприятное. – Это все Тиша…
-Какой кодлы? – спросила Мари. – Признавайтесь, вас послала Жозефина Варди?
-Не знаю никакой Варди, - почти выплюнул Танидзаки. – Никто меня не посылал! – он грязно выругался. – Только я поклялся, что отомщу этому сучонку, и я это сделаю!
-Та-ак… - до Мари медленно начало что-то доходить. – Кому вы должны были отомстить?
-Стальному, блять, Алхимику! – интонация его была неподражаемой. – Двадцать лет! Двадцать гребаных лет!
«Стальной Алхимик! – моментально пронеслось в голове. – Это о нем говорил тогда Курт!»
-Почему вы хотели отомстить ему? – спросила Мари.
-Он меня упек на двадцать лет! Меня только сейчас выпустили! Я поклялся, что уничтожу его! Он оскорбил меня! Все эти двадцать лет я представлял, как располосую этого мелкого, как…
Мари машинально отметила тон Танидзаки: так разговаривать с человеком, который приставил тебе к затылку пистолет, можно, только если ты доведен до крайности.
-А какое отношение имею я к этой легендарной личности? – холодно поинтересовалась Мари.
-У тебя та же фамилия, ё! Хочешь сказать, что это совпадение?!
«Еще один Варди?!» У Мари душа ушла в пятки. Еще какой-то потерянный родственник, о котором она ни слухом, ни духом?! Если так пойдет и дальше, ребятам придется брать билеты и становиться в очередь на право доставить ей неприятности.
-Как вы выследили меня из Нэшвилла?
В Нэшвилле, определенно, не появлялось больше посторонних: всего несколько часов назад Эдвард устроил лейтенанту Джефферсону подробнейший допрос на этот счет.
-Какого черта ты нам сдалась? Мы его выслеживали. От Столицы.
-Его… кого?
-Эдварда Элрика, бля!
«Ну ни хрена себя! – мысленно ахнула Мари. – Так он что, и есть эта самая эпическая фигура?.. Интересно, как это соотносится с тем, что Ал говорил по поводу их неприятностей в детстве…»
Но почему они сказали, что у нее та же фамилия?
-Позвольте спросить, а как меня, по-вашему, зовут?
Если бы мог, Танидзаки, наверное, покосился бы на нее, как на психа.
-Отвечай! – прикрикнула Мари.
-Сьюзен Элрик.
«Ну, спасибо, хоть не Луиза-Аделаида какая-нибудь», - кисло подумала про себя Мари. Ясно, со стороны Эдварда логично было оформлять ей билет под чужим именем. То, что он взял ее второе имя, пусть и несколько исковерканное под его родное наречие, - чистой воды любезность. И сделал он это в Зингсдорфе, той самой промежуточной станции. Билет от Нэшвилла до Зингсдорфа Мари сама держала в руках, и он был оформлен на нее, Марию Варди, как полагается. А вот в Зингсдорфе Эдвард сказал, что сам обо всем позаботится, и, пока Мари и мисс Хьюз пили кофе в привокзальном кафе (в случае Мари кофе был уже бесполезен, как она убедилась буквально через пару часов), ходил по делам. Поезда она прождали больше часа, так что успеть можно было многое. Тем более, поезд мисс Хьюз уходил даже позже, что давало еще дополнительный временной лимит.
Мозги Мари наконец-то заработали так, как надо. Если бы могла, она бы дала себе пинка за глупость. Ну конечно, на месте Эдварда она бы непременно на какой-то удобной станции переменила бы билеты, чтобы сбить преследователей с толку. Более того: она бы созвонилась с местным отделением МЧС… полиции… кто там обязан оказывать Эдварду содействие… и вызвать бы оттуда какую-нибудь женщину, и ее бы отправить вместе с мисс Хьюз в столицу под именем Мари Варди. Тогда для того, кто взялся бы проверять записи, это выглядело бы… как?.. Правильно: инспектор Элрик с помощницей везут из Нэшвилла свидетельницу в Столицу, потом на полпути инспектор пересаживается и едет домой, с какой-то своей родственницей, которая, видимо, дожидалась его в Зингсдорфе, а его помощница везет свидетельницу дальше в Столицу. И наверняка еще с какой-то охраной. Конечно, умный преследователь станет проверять оба направления, так что эта уловка не сбила бы со следа, но, почти наверняка стоила бы какой-то задержки по времени и заставила бы противника рассеять силы. Да, именно так Мари бы и сделала, опасайся она нападения, а не было оснований предполагать, что инспектор Элрик глупее ее. А Мари он ничего не сказал, скорее всего, чтобы «не волновать». Мужчины! Всегда одинаковы.
Но это не объясняет, откуда здесь взялась эта преступная парочка. К Жозефине Варди они никакого отношения, скорее всего, не имеют, да и вообще нужна им не Мари, а Эдвард. Мари попала под раздачу случайно. Везет ей в последнее время, ничего не скажешь…
-Зачем вы хотели меня убить? – спросила она.
-Я не хотел вас убивать, - злобно сказал Танидзаки. – Я хотел отомстить этому ублюдку!
-Убив меня?
-Он сам виноват! Только мы залезли в поезд, как этот маленький поганец куда-то делся!
В общем, все и так было ясно.
-Кто эта девочка? – спросила Мари.
-Не трогай ее, - в голосе Танидзаки прорезались молящие нотки. Впрочем, они были почти на сто процентов заглушены высокомерием. – Она ни о чем не знает! Она просто думает, что я встретил старых друзей.
-Тогда почему она кидалась на меня с ножом?
-Тиша не могла на тебя кинуться! Она полная размазня. На чертову муху руки не подымет.
-Ладно. Последний вопрос. Почему вы без обуви?
-Что?
-Почему. Вы. Без обуви.
-А я без? – в тоне Танидзаки звучало такое искреннее удивление, что Мари не знала, что и подумать.
-Без, без, - подтвердила она.
-Ну надо же… - неуверенно проговорил он. А потом захохотал в голос.
Дверь купе резко распахнулась.
«Эдвард! Ну наконец-то!» - подумала Мари со смесью радости и раздражения. Обернулась к дверям… Там стояла проводница, и глаза у нее размером и формой походили на два чайных блюдца.
-Здравствуйте, - сказала Мари. – Позвоните, пожалуйста, охране поезда. На меня тут пытались напасть. И чем скорее, тем лучше.
Проводница затравленно кивнула и попятилась.
Когда она исчезла, Мари с новой силой ударил страх. Если этот тип сейчас накинется на ее и отберет пистолет… сумеет ли она выстрелить?..
А что, сумеет, наверное. Ведь она защищает не только себя. Но лучше бы не приходилось этого делать. Значит, тянуть время, отвлекать его, чтобы не дать задуматься о всяких возможных планах нападения.
-Почему вы так ненавидите инспектора Элрика? – спросила Мари резким тоном. Лишь бы он не опомнился, лишь бы… - Разве будь на его месте другой инспектор, он бы не упек вас в тюрьму?
-Тогда он еще не был инспектором. И он назвал меня коротышкой! – прошипел Танидзаки. – Он посмел… этот маленький сопляк… да еще издевался! Вы можете себе представить, каково это?! – последняя фраза была произнесена с неожиданным надрывом.
И тут Мари не выдержала, и расхохоталась сама.
А потом дошло: Эдварда в поезде действительно не было! Не было. Вот почему Танидзаки его не выследил. Так где же он? И где Квач?!

Эдвард соскочил с подножки на перрон вслед за Квачем. Пес, на поводке и в наморднике, радостно взвыл и кинулся к ближайшему столбу, чуть не выдернув поводок из руки Эдварда. Собаки. Каким образом он позволил втянуть себя в дело, в котором замешана собака?.. Можно подумать, ему дома собак не хватает. И какого черта он вообще об этой псине заботится?..
Ладно, не в Кваче дело, а в Мари. Она спала – заснула сидя. Лицо ее выглядело почти изможденным. Эдвард даже поймал себя на мысли: «Бедная девочка». Девочка?.. Ну да, она младше его на девять лет. В любом случае, будить ее Эдварду не хотелось, поэтому, когда на остановке Квач встрепенулся, заскулил и начал тыкаться носом Эдварду в колени, ему пришлось, скрипя зубами, повести собаку на прогулку. Хорошо еще, воспитанный пес не стал делать свои дела в вагоне.
Хм… кстати, а покормить его не надо?.. Вроде бы в Зигсдорфе Мари его кормила, а с тех пор прошло довольно мало времени, но кто его знает…
Ожидая, пока Квач закончит поливать столб, Эдвард со скучающим видом обозревал перрон. Обыкновенный провинциальный вокзал, две полосы… Здание, над крышей большие буквы «Камелот»… смешное название, Эдвард еще с юности над ним потешался. С тех пор, как он проезжал здесь последний раз (года три назад), здание успели покрасить, и добавили новую пристройку. Как раз около этой пристройки стоял человек… кто-то очень знакомый. Разговаривал с каким-то работягой, но сам на работягу не похож: строгий костюм, очки… вот неловко подцепил галстук, ослабил… ужасно знакомый жест. Кто-то все время поступал так. Только ослаблял не галстук, а… что?.. Правильно, форменный воротничок! Шея у него все время потеет, вот что. Как-то он Эдварду на это жаловался.
Росс Малькольм!
Как он выжил?!
Не успел Эдвард осознать эту мысль во всей ее полноте, как человек обернулся. Их взгляды встретились. Ясно, что тому много времени на узнавание не потребовалось: внешность инспектора по-прежнему оставалась весьма приметной. Рот Малькольма приоткрылся, он плечом толкнул дверь, около которой стоял, и скрылся внутри пристройки.
-Стоять! – крикнул Эдвард, и сорвался следом. Поводок был намотан на его кулак, так что Квачу пришлось волей-неволей рвануть за человеком. Пес чуть ли не в воздухе полоскался, с такой скоростью несся Эдвард. Неудачно сросшаяся рука моментально заныла. Епрст, она-то тут при чем?! Он же не на руках бежит!
Эдвард так же ударил плечом в дверь пристройки… слава богу, она послушно отворилась. Внутри было тихое станционное кафе: влажные от пролитого пива столы, между ними снуло шла к стойке толстая официантка в наколке, покосившейся на сожженные перекисью водорода, химически уложенные кудри… Она оказалась на дороге, и Эдвард толкнул ее плечом, так что поднос – к счастью, пустой, - который девушка держала в руках, полетел на пол. Вслед за Эдвардом между столами пронесся Квач, тоже толкнув официантку.
-Хам! – заорала девица, - животное! - но Эдвард уже вылетел в дверь… Дверь была из тех, что еле держатся на петлях и открываются в обе стороны. Когда Эдвард подбегал к ней, она еще хлопала от того, что через нее проскочил, без сомнения, Малькольм.
Перед вокзалом была не площадь – так, крохотная площадка, обсаженная кустами жасмина. Сейчас жасмин уже, конечно, прихватило золотом, но по весне белые облака цветов одуряюще пахли, вызывая у отъезжающих острую ностальгию, а у приезжающих – буколическое желание осесть в этом тихом городке навсегда… Наверное. Эдвард, разумеется, об этом не думал.
Росс, отчаянно и неумело «качая маятник» («Этот идиот, что, думает, что я собрался по нему стрелять?!») рванул к одной-единственной машине, притулившейся на подъездной дорожке. Старенький, но ухоженный «паккард» на паровом движке… Вода – чудесная субстанция. Такая податливая.
Так, размотать поводок… какого черта он намотал его на кулак?! Это с полсекунды… Квач, скуля, бросился в кусты… теперь вперед!
Эдвард бросился наперерез выруливающей на более широкую проездную дорогу машине и вскочил на капот. Трюк, в лучших традициях былых времен, удался на все сто: Эдвард видел за стеклом похожие на плошки глаза Малькольма, когда он, хлопнув в ладоши, прижал обе руки к капоту. Жалко портить хорошую вещь, ну да ладно…
Под капотом слабенько бухнуло, машину занесло задом и развернуло пару раз. Эдвард спрыгнул. Из-под крышки капота повалил неприятный серый дым.
Эдвард обежал машину, рванул дверцу на себя, вытащил Малькольма.
-Как тебе удалось спастись?! – прорычал он. – Отвечай!
Ведь Малькольм был там, на базе! Если он смог, так, может, и… Видение отчаянной, безумной надежды буквально обожгло Эдварда. Он почти задохнулся на секунду, потому что воздуха как-то сразу перестало хватать. К счастью, Малькольм ничего не заметил. Мальчишка все так же испуганно и зло смотрел на Эдварда.
-Как ТЕБЕ удалось спастись, предатель?! – почти выплюнул он. Может быть, плюнул бы и по-настоящему, да только галстук, который Эдвард тянул на себя, почти душил паренька.
-Здесь вопросы задаю я! – рявкнул Эдвард. – Отвечай, быстро!
-Наследница Вождя позаботилась о нас. Мы ушли еще до взрыва. Мы попали в пожар, но сумели уйти.
Значит, никакого чудесного избавления из подземелья не было… Или все-таки? Наследница вождя… Жозефина Варди? А вождь кто? Неужели Панчини? Сделала из него мученика… ладно, это потом.
-Сколько было эвакуировано?! Отвечай, сколько?!
Росс Малькольм, обвиснув в руках Эдварда, молчал и улыбался. Что за знакомое выражение лица, боже! Эдвард видел его не раз. Во всех мирах. Фанатизм – вот как это называется.
Ругнувшись, Эдвард втолкнул своего пленника обратно в машину. Хлопок, приложить руки к сиденью – и то плотно сомкнулось вокруг Малькольма, охватывая его мягкими, но совершенно непреодолимыми тисками. Это произошло так быстро, что тот даже рвануться прочь не успел. Да и не был он, со своей университетской физподготовкой, противником Эдварду.
-А теперь скажи вот что, - тихо произнес Эдвард. – Тебя послали следить за мной?
-Да! – выпалил Росс очень быстро. – Мы всегда следим за предателями!
-А ведь врешь, - скучным голосом произнес Эдвард. – Если бы тебе дали задание следить за мной, ты бы так мне не подставился. Да и не отправили бы тебя в одиночку. Значит, ни ты, ни твои начальники не ожидали меня встретить здесь. Ничего, сейчас я позвоню в местный полицейский участок… они имеют приказ о содействии. Потом тебя перевезут в Столицу, если надо, и допросят с медикаментами, если ты не заговоришь так. Но подумай, Росс… ты парень молодой, тебе наговорили с три короба, и все такое… если ты будешь сотрудничать со следствием, ты можешь отвертеться от обвинения в измене Родине. Понимаешь?.. Измена – гарантированная вышка. Если ты просто жертва…
-Все мы жертвы, - губы Росса искривились. – Жертвы войны. Я не буду ничего говорить, Эдвард. Я умру за то же дело, что и вождь. Если в тебе осталось хоть что-то святое, то ты скажешь маме, что это был просто несчастный случай.
-Кто тебе позволит, щенок! – рявкнул Эд. – Умирать собрался, тоже мне! Если ты думаешь, что кто-то предоставит тебе возможность для красивого самоубийства в камере... Эй, Росс, стой!
Но было уже поздно. Парень вдруг наклонил голову и вцепился отчаянно зубами в край высокого воротника-стойки… лицо его перекосилось, потом закатились глаза, он отпустил рубашку, и голова упала на грудь.
Эдвард ругнулся и прижал пальцы левой руки к шее юноши. Пульс бился часто и неровно.
-Росс! – Эдвард схватил парня за волосы, запрокинул голову, ударил его по щекам… ушиб локоть о приборную доску: в машине не размахнуться. – Росс! – еще удар. Нажать на грудную клетку…
-П-поздно… - прошипел Малькольм. – Мы победим…
-Росс! – Эдвард снова ударил его, на сей раз в челюсть, со всей дури. И сообразил, что ударил труп.
Только тогда Эдвард понял, отчего у него туман в глазах. Не туман. Это слезы.
Дурак! Мальчишка! Черт возьми, какой же идиот! Зачем было кончать с собой?! Он что, решил, что его будут пытать?! Что за идиотизм – зашитые в воротник ампулы?! Одно дело, когда так поступают шпионы – хотя они-то обычно, предпринимают что-то более технологически сложное, но и более надежное… типа ампулы в зубе. Ампула с ядом в воротнике – это прошлый век!
Да и вообще, кто мог предвидеть, что эсеры пойдут на такие меры?.. Ведь Росс – явная пешка, он не мог знать ничего важного! Или все-таки?..
«Ты мог, - понял Эдвард с убийственной ясностью. – Именно ты. Ты знал, что эта… вошла в контакт с какой-то иностранной державой. Ты знал, насколько она безжалостна и изобретательна. И ты знал, насколько Росс наивен и восторжен. Так что это все – твоя вина. Снова твоя. Смерть этого одураченного мальчишки на твоей совести».
И тут Эдвард услышал далекий, но тем не менее вполне различимый гудок. Это поезд отходил от станции.
О нет! Там же Мари, и совершенно одна! Кто знает, что может случиться?!
Поджавший хвост Квач подошел к машине, сунул нос внутрь и, жалобно поскуливая, с надеждой смотрел на Эдварда. «Пойдем теперь к хозяйке, а?.. Ну пожалуйста!»

Полицейские Кениг-Велли встретили Эдварда как ангела небесного. По крайней мере, Мари так показалось. Ребята, кажется, уже совсем запутались, что с ней делать. С одной стороны, она, вроде как, задержала преступника… но, с другой, ехала по подложным документам (по крайней мере, так это выглядело, ибо на руках у Мари, разумеется, был паспорт на ее нормальное имя, без всяких там «Элриков»), а кроме того, сама быстрота и активность ее действий, кажется, побудили полицейских держаться с ней настороже. Ее сняли с поезда вместе с арестованными на следующей станции (против чего Мари совершенно не возражала, так как ей еще надо было найти Эдварда), и начали довольно-таки вежливо, но настойчиво расспрашивать: кто она такая, кем приходится начальнику Особого отдела Элрику (по тому, как полицейские норовили вытянуться по струнке при одном упоминании этого учреждения, Мари заподозрила, что отдел этот еще более Особый, чем она думает, и уж точно к МЧС имеет мало отношения… хотя это еще как понимать «чрезвычайную» ситуацию), и так далее, и тому подобное. Все ответы Мари типа: «Да я обычный сельский врач!» вызывали только вежливое недоверие. Кажется, они подозревали в ней не то сообщницу, не то вообще неизвестно кого. То, что Эдварда с ней в купе не оказалось, только подогревало их подозрения.
Потом, слава Богу, последовал звонок из Камелота, разом решивший все проблемы. Оказывается, инспектор, отставший от поезда, уже направляется сюда, чтобы забрать свою спутницу. А заодно, очевидно, дать указания по поводу Дага Танидзаки и его несовершеннолетней подельницы Тиши Леннокс. Факт несовершеннолетия девочки, кстати, заставил глаза местного следователя загореться нехорошим блеском, ибо это давало возможность влепить «поездному террористу» еще одну статью. Не то чтобы ему их не хватало, но ведь всегда приятно, правда?.. Обвинять ли саму Тишу – и в чем обвинять – пока было не ясно. Мари, повинуясь неким неясным до конца соображениям, не стала показывать полиции нож. Всегда успеется. Ей было жалко девочку. Если Тише припишут нападение с попыткой убийства… как минимум пять, а то и восемь лет тюрьмы. Если она исхитрится доказать, что ничего не знала, как то заявил Мари Даг, ее могут и вовсе отпустить. Мари решила сначала переговорить с ней. Кроме того, Мари мучила совесть: оказалось, она двинула пистолетом Тише по голове слишком сильно, так, что девочка заработала сотрясение мозга. Сейчас ее положили в небольшой лазарет при полицейском участке.
Эдвард явился только под вечер, что было значительно позже, чем ожидала Мари, и явно позже, чем нужно было для душевного равновесия стражей порядка. Мари как раз сидела в маленькой комнатке рядом с кабинетом местного следователя, ужинала (один из служащих принес бутербродов и чая – из участка Мари на всякий случай не выпускали), как она услышала знакомый голос за полуприкрытой дверью.
«Ну слава богу!» - подумала Мари, и вскочила с низенького диванчика.
Дверь распахнулась, на пороге стоял Эдвард. По мнению Мари, он вообще улыбался весьма редко, но таким мрачным она его еще не видела.
-Мари, с вами все в порядке? – хрипло спросил он.
Мари чуть вскинула брови.
-А похоже, что что-то не в порядке? Я что, валяюсь здесь на полу, истекая кровью? Эдвард, может быть, хватит шаблонных фраз?
-Вы о чем? – удивился он.
-А, - Мари махнула рукой. – Почему-то во всех кинофильмах и книгах герои только и делают, что спрашивают друг друга, все ли с ними в порядке. А вам ведь наверняка уже доложили, что я цела и невредима.
-Но отнюдь не благодаря мне, - Эдвард поморщился.
-Да, действительно, - в голосе Мари явственно проскочил сарказм: она слишком устала, чтобы его маскировать. – Где вас носило? Или это государственная тайна? И где Квач?
-Почти, - Эдвард устало потер лоб. – Прошу, - он сделал приглашающий жест в кабинет детектива. – Расскажите нам еще раз обстоятельства дела. А Квач, - он поймал ее нетерпеливый взгляд, - тут же, в приемной. Я его поручил одному сержанту.
И в кабинете детектива, на сей раз не только под взглядом сего достойного представителя власти, но и под взглядом Эдварда, Мари в очередной раз поведала всю историю.
-Кстати, может быть, скажете мне, за что этот Танидзаки так на вас обозлился? – спросила Мари.
-Да, инспектор, мне тоже очень хотелось бы знать, - кивнул детектив. – Сам Танидзаки говорить отказывается. Мы запросили из центрального архива информацию о нем, но пока не получили.
-Мммм… честно говоря, не помню, - пожал плечами Эдвард.
-Что?! – Мари и детектив в праведном гневе уставились на него.
-А он, похоже, вас отлично помнит! – не сдержавшись, добавила Мари. – Чуть меня не прикончил в знак этой памяти.
-Ну, разве я обязан запоминать всех?! - почти огрызнулся Эдвард. – Двадцать лет назад мне было четырнадцать! Я тогда был вольным государственным алхимиком, ездил по стране, искал приключений на собственную задницу! Видно, во время одного из этих приключений с ним и пересекся…
-Может быть, если вы на него посмотрите? – спросил инспектор, и протянул Эдварду через стол сделанные здесь же, в участке, фотографии Танидзаки.
Эдвард, прищурившись, некоторое время изучал их.
-Нет, - сказал он, откладывая фотографии в сторону. – Видно, он сильно изменился. Ал, наверное, вспомнил бы… - Эдвард сильно помрачнел. – Кстати, а как зовут девочку?
-Тиша Леннокс, - ответил детектив. – Мы пока ее предварительно допросили. Она или и в самом деле ничего не знает, или решила уйти в глухую несознанку. От таких молоденьких штучек можно ожидать чего угодно. Кстати, она студентка столичной Академии Художеств.
-Леннокс… - Эдвард наморщил лоб. – Леннокс… и художники… и Танидзаки… Ну конечно! Именно Академия Художеств! – Эдвард хлопнул себя по лбу. – Боже мой, как я мог забыть! А ведь мы тогда так гордились, что сумели раскрутить это дело. Понимаете, - обратился он к Мари и детективу, - нам поручили этот случай, потому что сын потерпевшего был знаменитым алхимиком. Ну, по знакомству, то се… Сперва подозрение пало на Леннокса… Джима Леннокса, это один из преподавателей был, еще совсем молодой человек… потом, к счастью, мы вышли на настоящего виновника – его учителя, знаменитого Дагласа Танидзаки.
-Никогда о таком не слышал, - пожал плечами детектив.
-Я тоже, - кивнул Эдвард, - но я никогда не интересовался живописью. А он вроде как был известен. Но потом, конечно, от него все отвернулись…
-А что он натворил? – спросила Мари.
-Убил хомячка, - коротко пояснил Эдвард. – Топором.
В комнате повисло удивленное молчание.
-Не знал, что наш уголовный кодекс так строго карает за вивисекцию, - осторожно начал детектив. – Или это был какой-то особенный хомячок?
-Да нет, ничего особенного, разве что он принадлежал Президенту Академии.
-Все равно я не понимаю…
-И в момент совершения преступления сидел на голове у хозяина.
-О!
-Художники – темпераментный народ, - поморщился Эдвард. – Эту бы энергию – да в картины.
-Но он действительно был гениален? – спросила Мари. – Я о Танидзаки, конечно.
-Говорят, что да, - пожал плечами Эдвард. – Я уже сказал, что не слишком увлекался живописью. Но Алу его картины очень понравились.


Мари не знала, о чем Эдвард вспомнил, когда произнес эту фразу. А внутреннему взору инспектора Элрика внезапно предстал длинный коридор в здании Академии, светлый, с бесконечным рядом окон по одной стене и с бесконечным рядом картин по другой. В коридоре возвышается фигура, крайне неуместная здесь – точнее, уместная, только в качестве музейного экспоната. Высокий человек в доспехах стоит, сложив за спиной шипованные руки в перчатках, и немигающим взглядом смотрит на одну из картин. К нему подходит маленький художник - профессиональная принадлежность явствует хотя бы из того факта, что на нем берет со значком кисти: отличительный знак членов Академии.
-Вам нравится картина? – спрашивает маленький.
Высокий вздрагивает, от чего его доспехи слегка лязгают, оборачивается, потом взгляд его дрейфует вниз.
-Ах, извините, я не слышал, как вы подошли… Очень… очень интересная картина, - вежливо говорит человек в доспехах. Видно, что он не хочет никого обижать. У человека в доспехах очень высокий, застенчивый голос. Трудно поверить, что такой голосок, больше подошедший бы десятилетнему ребенку, соответствует телу, столь могучему, что оно смогло вынести груз стальных доспехов.
-Но вам она не нравится? – взгляд малыша-художника столь пронзителен, словно он старается разглядеть истинное лицо своего собеседника сквозь маленькие глазницы шлема.
-Ой нет, что вы! Наоборот, очень нравится! Я тут стою уже полчаса, перед одной этой картиной. Просто… ну, просто…
Он снова смотрит на картину. Художник тоже смотрит на нее. На картине изображен неимоверно яркий, красочный город. Таких городов не бывает, не только в настоящем, но и в книжках по истории. Его архитектура – какая-то чудовищная смесь архитектуры Аместрис и Креты, с небольшим привкусом стародхармского стиля. А луковки куполов, увенчанные крестами, вообще не похожи ни на что. Высокие белые и красные башни возносятся к ярко-синему небу… Только вот беда: художник и зрители смотрят на этот город сквозь окно, заляпанное грязью и подозрительно темно-бурыми потеками, похожими на запекшуюся кровь…и в углу окна – паутина. А еще к стеклу прижимается щекой, гладит его руками, с этой стороны, юная девушка… невообразимо ужасное существо с угловатыми руками, где кости торчат под серой пергаментной кожей, с длинными сальными волосами, невнятными патлами падающими на искривленную шею, с трагически прекрасным, но искаженным судорогой лицом.… И глаза – живые, молящие, сухие, - самое страшное на этом лице. Она стоит на коленях у окна, одетая в какое-то темное тряпье. Вены девушки вскрыты, и кровь стекает на пол. А в самом ближнем к зрителю, но и самом темном, так что он еле различим, углу валяется опасная бритва.
-Мне кажется, - взволнованно пытается подобрать слова человек в доспехах, - что… что… от этой картины словно волны умирания исходят! Такой гнев, такое презрение к миру… Не знаю… эта дохлая, высохшая бабочка на подоконнике… и посмотрите, как скрючены ее руки…
-Бабочки? – художник удивлен.
-Нет, нет, девушки, конечно! Вы только посмотрите! А вот так кости торчат… ясно же, что у живого человека они так торчать не могут...
-Это специальный прием, - сухо произносит художник. – Чтобы выразить экспрессию.
-Тем более! И… посмотрите, если приглядеться, тут видна словно бы сеточка тонких-тонких морщин на городе за окном… Как будто лак потрескался… как будто город не настоящий, а просто какая-то доска с лакированным рисунком, подсунутая в раму. А… ну вот, глядите, оконный переплет ужасно похож на раму! А на самом деле там глухая стена, или что-то совсем-совсем страшное… Извините.
-За что? – холодно интересуется художник.
-За то, что не могу сказать лучше, - сконфуженно поясняет человек в доспехах. – Просто это страшная картина! На нее так и тянет смотреть. Тот, кто ее написал, был гением, но вряд ли он был добрым человеком. И уж конечно, счастливым он не был.
-Хм, - художник трет подбородок.
-Ох, так вы ведь, должно быть, его знаете?! – спохватывается человек в доспехах. – Прошу вас, не передавайте ему это мнение, он ведь может обидеться!
-В честном мнении нет ничего обидного, мистер. Кроме того, он был бы польщен, что его картина произвела на кого-то столь глубокое впечатление. Но, если вы так желаете, я ничего не буду ему говорить.
-Спасибо большое! – человек в доспехах вежливо кланяется.
Художник лающе усмехается и идет прочь.
«Странный какой… - бормочет под нос человек в доспехах. – Эй! Ну я и тупица! Может быть, это он и есть автор картины?!»
Из двери в конце коридора выскакивает светловолосый мальчишка в красном плаще. Длинные волосы мальчика заплетены в косичку, но лицо у него такое мрачное, что никто не посмел бы в шутку обозвать его «девчонкой».
-А, Ал, смотрю, ты времени не теряешь! – одобрительно говорит мальчишка, провожая взглядом удаляющуюся фигуру художника. – Вместо того, чтобы смотреть на эту академическую мазню, разговариваешь с одним из подозреваемых!
-С подозреваемым? – Ал удивленно смотрит на брата. – Ты что, уже не считаешь, что Леннокс убийца?
-Нет, ты был прав, не так все просто. Но если ты каждый раз возьмешься испытывать симпатию к подследственным… хотя, подозреваю, дело не в нем, а в его жене.
-Брат!
-Да ладно, ладно… Симпатичная она, симпатичная, я тоже заметил. Только зря ты, на маму она никак не похожа… Так о чем вы говорили с Танидзаки?.. Он учитель Леннокса, что б ты знал. Ему тридцать два года, по здешним меркам – молодое дарование.
-Танидзаки? – Ал бросает еще один испуганный взгляд на картину. – Брат… так это его картина?
-А? Ну, наверное… мне тут на него уже полхудсовета пожаловались, как на психа: рисует какие-то мрачности, ни с кем почти не общается, высокомерен, - пожимает плечами Эд, без особого интереса оглядывая картину. – Самый подходящий для нас объект. Точно, вот в уголке его подпись… Эй, у нее что, рука сломана?
-Это выразительный прием.
-А-а…
-Черт бы побрал этого полковника! – бурчит Эдвард себе под нос, когда они идут дальше по коридору. – Сидит в своем Ист-Сити, нет бы самому приехать расследовать, если это так важно! И как раз тогда, когда я напал на след…
-В Лиор мы еще успеем, - успокаивающе отвечает ему брат. – Настоятель от нас никуда не уйдет.
А сам думает: «Такую картину мог бы нарисовать убийца».
И Эд, хотя делает вид, что не интересуется живописью, в глубине души думает о том же.

Заночевали они в гостинице в Кениг-Велли – подходящих поездов не оказалось. Небольшая гостиница была почти пуста – только на первом этаже рабочие-контрактники в одном из номеров шумной компанией пили водку. Второй этаж, таким образом, оказался полностью в распоряжении Квача – он бегал по коридору, виляя хвостом, и облаивал лунный свет, что струился из забранных мелким разноцветным стеклом окон в холле. Мари, однако, этого не слышала: она упала, как подкошенная, на кровать в своем номере, и заснула. В комнате Эдварда до утра горел свет – но инспектор тоже спал, прикрыв лицо газетой.
С утра, до их поезда, Мари и Эдвард еще успели зайти в лечебницу навестить Тишу. Эдвард хотел расспросить девочку, чтобы выяснить, какое отношение она имела ко всему этому делу. Точнее – чтобы составить свое о ней мнение. На присутствии Мари настояла сама Мари, которую мучили угрызения совести: она, врач, кого-то ранила!
Когда они вошли, Тиша в сером больничном халате сидела на кровати и рисовала что-то в блокноте. Она вскинула голову, когда отворилась дверь.
-Разве с сотрясением мозга можно рисовать? – с участием спросила Мари.
Тиша как-то даже подалась от нее в сторону и замкнулась в себе. Глядя на нее, Мари весьма отчетливо увидела, насколько же она юна. Шестнадцать лет, не больше. Блондинка с серо-голубыми глазами и светлой кожей, в чертах лица тоже нет ничего необыкновенного. Судя по всему, вполне обычная девочка, заблудившаяся между жизнью и своими о ней представлениями.
Боже мой, неужели Мари сама когда-то такой была?.. Шестнадцать лет… десять лет назад… Она как раз закончила школу, но еще жила в приюте, поступала в университет. Это уже потом, осенью, Кит забрал ее из общежития, когда нашел ту квартирку… Институтские подруги, которыми она уже успела обзавестись, отчаянно завидовали Мари, хоть и старались этого не показать: она, единственная из них, была уже самостоятельной, у нее был почти муж и почти собственное жилье. И самой Мари хотелось думать, что все так и есть… по крайней мере, она старалась надеяться на лучшее, и гнала от себя мысли о весьма вероятном несчастливом будущем. Что ж, для нее все сложилось еще не так плохо… Как она пришла к Киту с одной тощей сумкой, половину которой занимал фотоальбом, так с той же сумкой от него и уехала.
-А вы что, врач? – наконец спросила Тиша.
-Врач, - кивнула Мари. – Терапевт.
-Ааа… - Тиша отложила в сторону блокнот. Потупила взгляд. Потом отчаянно вскинула глаза на Мари. – Я… я хотела извиниться.
-Ты говоришь это, потому что тебе грозит тюрьма? – сухо спросил Эдвард.
Тиша покраснела.
-Думайте, что хотите! – грубо сказала она.
-Кто он вам? – спросила Мари. – Ваш отец был его учеником.
-Да, - Тиша прижала к груди кулачок. – Вряд ли вы поймете, - она враждебно покосилась на Эдварда.
-А ты попытайся, - произнес он с легкой иронией.
Тиша поджала губы.
-Отец очень уважал своего учителя. Он его все время навещал в тюрьме. Они переписывались. И когда отец умирал год назад, он просил меня, чтобы я непременно встретилась с Танидзаки-сэнсэем. Но он мог бы и не просить, - девочка снова чуть покраснела. – Я… я с детства восхищалась Танидзаки-сэнсэем! Я считаю его и своим учителем. Я училась на его работах.
-А что твоя мать? – вдруг спросил Эдвард. – Двадцать лет назад я мельком встречался с ней. Очаровательная женщина.
-Умерла при родах. Что-то пошло не так, и врачи спасли только меня. Так что Танидзаки-сэнсэй – все, что у меня осталось от родителей.
-А с кем ты живешь? – вдруг спросила Мари.
-У моей подруги. Ее зовут Дзеппа. Лючия Дзеппа. Она тоже учится в художественной школе, и когда папа умер, ее родители позвали меня к ним жить. Они очень хорошие люди. Правда, они отговаривали меня, когда я сказала, что хочу встретить Танидзаки-сэнсэя, но в конце-концов поняли, что это бесполезно, и отпустили… В общем, я привезла его в Столицу, но он почему-то почти сразу решил поехать еще куда-то. Я очень за него волновалась: он неуравновешенный, и вообще… поэтому я напросилась с ним.
-Ты знала, ради чего он поехал? – спросил помрачневший Эдвард.
Тиша нагнула голову и принялась как-то очень внимательно разглядывать свои руки. Наконец она буркнула:
-Догадывалась. Но я не знала точно, кому он хочет мстить! – она задрала подбородок. – Честное слово! И я надеялась, что до этого так и не дойдет! Я всё откладывала звонок в полицию, и вот…
-А ты подумала о своих опекунах? И о своих родителях? Что они сказали бы? – процедил Эдвард сквозь зубы.
-Я… я не хотела! Я не хотела, чтобы до чего-то такого дошло! Я не виновата! Так получилось! – Тиша вот-вот готова была заплакать, это было ясно.
Мари подумала о ноже, который все еще лежал в кармане ее плаща, завернутый в носовой платок.
-Эдвард, можно мне сказать пару слов с девочкой наедине? – вдруг, повинуясь безотчетному порыву, сказала она.
-Зачем? – подозрительно спросил Эдвард.
-В конце концов, она на меня пыталась кинуться. Я хочу попробовать понять… пожалуйста, Эдвард. Вам ведь, кажется, уже все ясно?
-Ясно, - Эдвард поморщился.
-Что грозит сэнсэю? – Тиша жадно смотрела на Эдварда.
-Беспокоилась бы о себе, девочка, - Эдвард встал со стула. - Я буду за дверью.
И вышел. Дверь негромко щелкнула.
Мари и Тиша какое-то время сидели молча. Мари смотрела на девочку. У той на щеках выступили красные пятна, она мяла руками серую ткань халата.
-Извините… - снова начала она.
-Не извиняйся, - перебила Мари. – Ты знаешь, что я не отдала нож полиции, стало быть, я тебя простила. В виду явного малолетства.
-Мне действительно жалко! Просто когда дверь открылась, и я увидела Танидзаки-сэнсэя там… в такой позе… я решила, что с ним сделали что-то плохое. Я была в ярости.
-Ты любишь его?
-Я всю жизнь его любила, - ответила девочка просто. – Да-да, конечно, вы скажете, что я молода, и это пройдет…
-Ни в коем случае, - сухо сказала Мари. – С чего бы мне утешать ту, что на меня напала? Я не настолько духовно продвинута.
-Правда? – Тиша с облегчением вздохнула. – Спасибо.
В палате было душно, только в тишине работал вентилятор. Мари подумала, до чего же он неестественно звучит. Лучше бы окно открыли… Но за окном была решетка – не тюремная, а узорная. Тоже приятного мало.
Мари улыбнулась, и Тиша улыбнулась тоже невеселой улыбкой. «А она совсем неглупая девочка», - отметила Мари.
-А знаете, - вдруг сказала Тиша. – Вы могли бы и отдать нож. Ну, посадили бы меня… зачем мне теперь свобода? Его у меня снова отнимают. А я его всю жизнь ждала.
«Я тоже всю жизнь ждала одного человека, - подумала Мари. – Жила с другим, а ждала только его, сама не зная. Но всего через день его отняли у меня. Ну что, будешь меряться со мной горем, девочка?»
Мерить горе – занятие безнадежное.
-Покажи мне твои рисунки, - вдруг попросила Мари.
-Что? – Тиша изумленно уставилась на нее.
-Ты тоже художница. Покажи мне свои рисунки, пожалуйста.
-У меня с собой только этот блокнот… тут только наброски.
-Не важно.
Тиша послушно протянула ей блокнот. Он был большой, с иную тетрадку размером. Листы гладкие, белые, не линованные. Перегнут на середине, и на верхнем листе Мари увидела почти фотографически точный набросок решетки на окне и березу в палисаднике за ним. Любопытствуя, она заглянула на несколько листов назад… и ахнула. С листа на нее смотрело изображение Альфонса. Значительно моложе, чем тот Альфонс, которого она знала, может быть, всего на пару лет старше Тиши. Лицо у этого, незнакомого ей, юноши было мрачным, сосредоточенным, решительным и почти злым. И еще он усмехался уголком рта.
-Это…что? – спросила Мари нетвердым голосом, протягивая блокнот обратно Тише.
-А, это? – Тиша пожала плечами. – Не помню… ах, нет! Это со старой газеты… Дерек притащил, чтобы декорации делать, у его родителей на чердаке до фига. Меня фамилия знакомая зацепила. Элрик. Ну, там оба брата были, молодые совсем. Я обоих срисовала. Посмотрите, на той стороне.
Мари перевернула листок. Там был другой набросок: Эдвард, тоже совсем молодой, может быть, чуть помладше самой Мари. У него, наоборот, выражение лица было какое-то совсем ему несвойственное, едва ли не сконфуженное. Как будто он чувствовал себя крайне неловко.
-Это из какой-то статьи, там про количество жертв, когда цистерна взорвалась… журналист доказывал, что это диверсия, а официальный вердикт МЧС гласил, что просто взрыв природного газа, или что-то в этом роде.
Рисунки были выдержаны с той же фотографической точностью, что и окно. Мари машинально полистала альбом дальше… котята, щенята, птички, мама с коляской и книжкой на лавке, играющие дети… явные зарисовки с натуры. А, вот эта башня скопирована с какой-то известной гравюры, Мари только автора запамятовала.
-Это тоже из газеты? – Мари показала рисунок разбитой, лежащей на боку машины.
-Да, - Тиша кивнула. – Ничего в технике не понимаю, поэтому пришлось срисовывать до детали.
-Тиша, - Мари вернулась к листочку с портретами. – Вам очень нужен этот листик?
-Да нет, - Тиша пожала плечами. – Хотите его взять?
-Очень хотела бы, - Мари кивнула.
-Как память о нашем приятном знакомстве? – в голосе Тиши звучала неуклюжая подростковая ирония.
-Просто как память, - сказала Мари.
-Ради бога, - Тиша потянулась, сама вырвала листочек из альбома и отдала его Мари. – На здоровье.
-Спасибо, - Мари сложила его и сунула в карман. – До свидания, Тиша.
-А что со мной будет? – с вновь прорезавшейся тревогой вдруг спросила девочка.
-Я думаю, все у тебя будет хорошо.
Тиша ничего не ответила.

В поезде Мари наконец-то вспомнила, о чем еще хотела поговорить с Эдвардом, да что совершенно вылетело у нее из головы со всеми этими разборками. За окном купе уже тянулся густой сосновый лес, освещенный лучами вечернего солнца, а Квач, успокоенный скормленной ему курицей, мирно дрых у ног Мари, когда она спросила:
-Почему вы записали меня под фамилией Элрик? Чтобы сбить с толку эсеров?
-Не только, - Эдвард выглядел так, как будто не хотел заводить этот разговор.
-А в чем дело? И почему вы со мной сначала это не обсудили?
-Я хотел это с вами обсудить позже. Вы выглядели ужасно усталой.
-Не больше, чем вы, - отпарировала Мари.
-Ну вот, мы это и обсуждаем, правда? – огрызнулся Эдвард. – Одну причину вы уже назвали: хотел запутать тех, кто будет вас разыскивать. Другая… Другую надо обсуждать. Это… ну, своего рода предложение. И не спешите сразу отказываться, подумайте сначала…
-Я вас внимательно слушаю, - произнесла Мари.
-Дело в том, - Эдвард вздохнул. – Тут… надо немного углубиться в семейную историю. Как я понял, Ал вам никогда не рассказывал о… человеческой трансмутации?
-Нет, как-то об этом мы не говорили, - вздохнула Мари. – Если только… ну, он мне упоминал, что вы с ним влипли в какие-то большие неприятности в детстве. Это было связано с человеческими трансмутациями?.. Кстати, вот, вспомнила, что хотела спросить! Так вы и есть тот самый знаменитый Стальной Алхимик?
-Да, - Эдвард кивнул. – А вы не знали?
-Нет, - Мари покачала головой. – Танидзаки сообщил…
-Ну вот, собственно, я хотел вам рассказать, почему заработал это прозвище, - Эдвард поморщился. – То есть, с самим прозвищем все просто: мои протезы вы видели.
-Так это с тех пор? – удивилась Мари. – С детства?
-Ну да. Точнее, мне было одиннадцать лет.
-Какой-то несчастный случай?
-Отчасти. Хотя я сам был виноват. Еще легко отделался, как вы сейчас увидите… Ну ладно, надо начинать по порядку. Короче говоря, когда мне было два года, а Алу едва исполнился год, наш отец ушел из дома. Мама провожала его, стоя на пороге. Она начала его ждать… спустя несколько месяцев, наверное. Она не показывала, но это было видно. Она ждала его каждый день. Мы с братом занялись алхимией очень рано… кажется, сразу, как только научились читать, то есть мне было года четыре, ну, пять, может… Начали случайно – дома было очень много книг… потом мы стали тренироваться усиленно, потому что маме нравилось, что мы этим занимаемся. Ей нравилось, что мы похожи на отца. Он был очень искусным алхимиком. Она очень любила его.
Эдвард замолчал. Его лицо казалось оранжевым в свете заката.
-Он завел другую семью? – тихо спросила Мари.
-О нет, - Эдвард откинулся на спинку сиденья. – Он вернулся. Через… четырнадцать лет. Мне было шестнадцать. Да только наша мама к тому времени уже восемь лет лежала в могиле. Она заболела чем-то почти сразу после его отъезда. Не знаю, почему она не обращалась к врачам… врач потом сказал, что болезнь была неизлечима, но мне кажется, что если бы она обратилась раньше, то… может быть, они нашли бы какой-то способ… - лицо у Эдварда было такое, что Мари поняла: ему до сих пор очень тяжело об этом говорить. – Она очень тосковала по отцу. Мне казалось, она умирает только из-за него. Ну и, конечно, одной вести хозяйство с двумя детьми очень тяжело. С тех пор я возненавидел отца. Не хотел знать о нем ничего: что он делает, где он, жив он или мертв… Когда надо было хоронить маму, мы с Алом с помощью тети Пинако разослали письма всем знакомым отца, чтобы известить его, но… только через три года отозвался один из его корреспондентов. Отец как будто пропал. Я думал, что он пропал навсегда. Видите ли… родители не были женаты. Для всех это выглядело так, что наш отец бросил любовницу после рождения второго ребенка. Соседи жалели нас, жалели маму… это было ужасно, если честно.… Когда мама умерла, мы не могли примириться с ее смертью. По крайней мере, я не мог. Может быть, Ал и смирился бы в итоге – он всегда был разумнее. В общем, я сказал ему: «Давай оживим маму». И он согласился.
-Вы потерпели неудачу? – спросила Мари, вспомнив холодный голос Ганса. Что-то там он говорил, что успех человеческой трансмутации хуже, чем неудача.
-Напротив, - голос Эдварда был также холоден. – Мы преуспели. Если это можно так назвать. Вместо матери мы оживили чудовище, которое потом доставило нам много хлопот. Мертвого оживить невозможно. Можно… можно сконструировать тело, и призвать туда какие-то куски памяти, но душу синтезировать нельзя. Что бы это ни было - «душа». Получится гомункулус, монстр… Однако такой обмен весьма и весьма «дорог»… вы же знаете основной принцип алхимии?
-Равноценный обмен, да, - Мари напряженно слушала, ожидая, что сейчас услышит какой-нибудь очередной ужас. Это не человек, а ларец Пандоры, только внутри – страхи, а не страсти.
-Так вот, человек – это не просто сумма химических веществ. Очевидно. И не только суммой химических веществ надо расплачиваться за попытку… даже за попытку. Алхимический круг возмещает разницу за счет тела алхимика. Я потерял ногу. Ал… когда сияние исчезло, я увидел горку одежды на том месте, где стоял брат. И лужу крови.
Вот он, ужас.
-Погодите, но Ал, которого я знала, живой человек?! Не какой-то там гомункулус или как его там?! Вы же его не оживляли?!
По губам Эдварда скользнула мрачная улыбка.
-Нет, каким-то чудом мне хватило ума этого не делать. Я придумал ход, который тогда показался мне спасительным… в итоге он таким и оказался, но отнюдь не благодаря мне. Мы занимались всем этим в мастерской отца. А там, не знаю уж, зачем, стояли старинные доспехи. Две пары. Они там были, сколько мы себя помнили. Одни полные… в смысле, со всеми деталями, только без щита и меча, от других – только панцирь на подставке. Мне удалось доковылять до них и свалить те, что были полные. Пока… пока трансформация творилась, я побывал в одном очень странном месте. Туда, как я потом узнал, способны попасть только самые искусные алхимики… было бы чем гордиться. И там я кое-что понял… - Эдвард постучал пальцем по виску. – Словами этого не объяснишь. В общем, я понял, как сделать то, что еще никто не делал. Я начертил собственной кровью – у меня все руки были в крови - печать на доспехах изнутри, и совершил трансмутацию. Я хотел прикрепить душу Ала к доспехам – душа пока еще не должна была уйти далеко. Я думал, что погибну… мне было все равно. Если вспомнить, я тогда надеялся, что без меня Ал каким-то образом найдет способ вернуть себе нормальное тело. Я был виноват и должен был искупить вину – хотя бы ценой собственной жизни. Кроме того, из нас двоих именно Ал больше заслуживал жить.
Мари вдруг с дрожью вспомнила, как она рыдала над телом матери. Одно из тех воспоминаний, которые ей хотелось загнать глубоко-глубоко и никогда не отпирать. Тогда ей думалось: «Господи! Возьми мою жизнь вместо ее! Пусть лучше у мамы родятся еще дети, мама такая хорошая, пусть лучше она живет!» Господь, естественно, не внял ее молитве…
Она живо представила страх и гнев мальчика, потерявшего единственного брата… единственного оставшегося члена семьи…
-Но вы не умерли? – спросила Мари. – Потеряли руку, но остались живы, да?
-Да, - Эдвард кивнул. – Тогда… я даже огорчился. Мне хотелось умереть и уйти от всего этого. Я видел этого монстра в круге… видел доспехи, которые вдруг ожили и обратились ко мне голосом Ала… Думал, что смерть искупит вину. Знаете, мне кажется, некоторую вину искупить просто невозможно.
-Искупить – нельзя, - тихо сказала Мари. – А простить – можно. Ал ведь вас простил? Или я ошибаюсь? А вы его? Ведь вы вместе делали все это.
-Ну, Ал простил, конечно. Он всегда был ко мне незаслуженно добр. А я его и не винил никогда. Его-то за что винить? Он просто, как всегда, не мог бросить меня одного, - Эдвард вздохнул. – Эгоистично, конечно, но я благодарен за это судьбе. Может, для него все обернулось бы и лучше, но я без него… просто с ума сошел бы, наверное. Впрочем, - Эдвард хмыкнул, - в этом плане все еще впереди.
-То есть, погодите… Ал несколько лет провел в виде ходячих доспехов? – Мари потерла лоб. «Мне кажется, что я покрываюсь ржавчиной и рассыпаюсь…»
-Пять лет. Потом нам удалось вернуть ему тело. Это тоже было не так просто… Именно поэтому Ал физически моложе меня на шесть лет… был моложе. Вообще-то у нас с ним разница в год. А в итоге всей этой истории последовали приключения, которые растянулись еще на два года. Мы же были вплотную запутаны с этим делом с Северной Войной.
«Мне тридцать три или двадцать восемь, это как считать».
-Так вот… - Эдвард глубоко вздохнул. – О чем я хотел поговорить… Знаете, Мари, потом нам удалось помириться с нашим отцом. Более или менее. Но я очень долго винил его за все, что произошло. И Ал очень переживал из-за всего этого. Элрик – это фамилия нашей мамы, не отца. Мне кажется… мне кажется, Алу было бы очень тяжело знать, что его ребенок не носит его фамилию.
-Такое случается сплошь и рядом, - покачала головой Мари. – Нет… в принципе, если вы предлагаете мне дать ребенку фамилию «Элрик», я совершенно не против… но как? Ведь Ал… - она не сказала «мертв», запнулась. Потом твердо закончила: - Умер. Эдвард почти вздрогнул.
-Да, - сказал он. – По всей видимости, так. Знаете, сегодня, в Камелоте, я понял, что все-таки надеялся. Может быть, надеюсь в глубине души до сих пор. А вы?
Вопрос застал Мари врасплох.
-Не знаю, - сказала она. – Может быть… Мне все кажется, что это какая-то ошибка, что этого не могло быть…
-Но это есть, - просто сказал Эдвард. – Мари… Помните, я сказал, что очень был бы рад, если бы у меня была такая сестра?
Мари кивнула.
-Это осталось в силе. Как вы понимаете, у меня есть связи. Черт, да если понадобится, я к фюреру обращусь! Можно оформить документы задним числом, будто вы с Алом были женаты… будто вы поженились за несколько дней до его… исчезновения..
-Зачем? – пораженная, воскликнула Мари.
-Много причин, - Эдвард начал загибать пальцы. – Во-первых, Ал хотел на вас жениться, разве нет? И вы были не против. Можно сказать, что этим мы просто выполним его последнюю волю. Во-вторых, я знаю, он бы хотел, чтобы его ребенок от женщины, которую он любил, носил бы его фамилию. Черт, да любой нормальный мужчина этого хочет! И, возможно, для вашего ребенка это будет важно, когда он подрастет… В-третьих… вы бы получали пенсию. Довольно большую пенсию. Я верю, что вы женщина независимая и способны сами позаботиться о себе, но все-таки с маленьким ребенком тяжело. А зарплата врача не такая большая. Я бы очень хотел, чтобы вы жили с нами, но… жизнь может повернуться по-разному. Во всяком случае, в случае чего вы не будете зависимы от нашей помощи. Думаю, для вас это важно… хотя это не значит, что я когда-нибудь откажусь вам помогать. В-четвертых – самый несерьезный довод – Мари Варди исчезнет и появится Мари Элрик… или даже лучше Сьюзен Элрик, по второму имени. Тогда вас труднее будет отследить в случае чего. Мы, конечно, предпримем все возможные меры для вашей охраны, но тут никогда лишняя страховка не помешает. Поэтому прошу вас, подумайте. Не отказывайте из гордости.
Мари склонила голову. Она обнаружила, что плохо видит свои руки – сумерки как-то незаметно сгустились совсем, наполнили купе мягкой серой ватой. Вдруг зажегся свет.
Мари вскинула глаза на Эдварда.
-Последний довод ложный, - сухо сказала она. – Если эти ребята имеют возможность следить за вашим домом, они все равно обнаружат мое присутствие. Это уже вопрос о том, как построена ваша собственная охрана.
Эдвард вздохнул.
-Ну… ладно. Но остальные…
-Погодите, не перебивайте меня, пожалуйста… Если вы, Эдвард, считаете, что это действительно поможет… мне, нашему с Алом ребенку, вам… давайте это сделаем. В конце концов, это действительно только бумага.
Квач заворочался и, не просыпаясь, ткнулся носом в ногу Мари. Да, вот оно как бывает, мой верный собак. Так оно налетает, нечто большее, чем мы, и не оставляет ничего – ни счастья, ни надежды, ни имени.

Маленькая разболтанная колымажка на бешеной скорости неслась через холмы, вздымая за собой хвост пыли, достойный иного танка. Мало того, что колымажка неслась: она еще как-то подозрительно виляла, как будто водитель ее был пьян… или у него не хватало силенок удержать тугой руль.
-Нина, сбавь скорость! – если бы кто-то оказался поблизости от дороги… точнее, на том ее участке, мимо которого пронесся маленький пикапчик с открытым кузовом, когда прозвучали эти слова, он бы услышал панический девчоночий визг. – Ни-ина!
-А вот фиг вам! – последовал хладнокровный ответ. – Спокойно, старшенькие, все под контролем! И руль у меня из рук не рвите, тогда все полетим!
Ответом был синхронный двухголосый вопль.
Если бы кто-то мог заглянуть внутрь пикапчика, он бы увидел, что на переднем сиденье сидят три почти одинаковые девчонки. Одинаковые солнечно-золотистые волосы, одинаковые янтарные глаза… И лица практически один в один друг друга повторяли. Только две девчонки были постарше, а одна помладше. И за рулем сидела как раз младшая, а две старшие, стиснувшись слева [прим. - рули английские!], пытались этот руль отобрать. От чего машина и виляла. При этом на коленях у одной из старших, той, что в сарафане, стояла корзинка, прикрытая тряпкой, чтобы пыль не попадала. Из-под тряпки доносилось очумелое мяуканье.
-Как маленькие, честное слово! – возмутилась младшая, и решительно закрутила руль так, что машина едва не съехала в кювет, но обошлось: прошла двумя колесами над канавой.
-Ну вот, - удовлетворенно заметила Нина, когда машина миновала опасный участок. – А вы боялись.
Старшие сестры наконец-то сели смирно, и, поскольку Нина и не думала сбавлять скорость, вцепились в сиденье обеими руками. То есть одна обеими руками, а та, что с корзинкой, только одной: второй она удерживала свой странный багаж на коленях.
-Элрики не боятся, - неуверенно возразила одна.
-Так что мы не боялись, - поддержала вторая. – Мы…
-Просто волновались, - продолжила первая. – А на твоем месте, Нина, я бы скорость сбавила.
-А то рассыплется, - это уже вторая.
-Ну уж нет! – Нина фыркнула, явно не намереваясь уступать бездушной технике. – Не рассыплется. Я сама проверила. Так что не боись.
-А, ну ладно! – одна из старших, одетая в шорты и майку, потянулась и распахнула люк в крыше. – Значит, будем наслаждаться скоростью!
-Трис, ты чего, серьезно?! – ахнула вторая, с корзинкой.
-Ага… Ну-ка… - совершенно забыв о своем недавнем страхе, девочка в шортах вскочила на сиденье и высунулась наружу.
-У-ау! – завопила она. – Клево! Как будто летишь! Клево, Нин, поддай скорость!
-Ну вот, и Триша тоже… - девочка в сарафанчике вздохнула. – Мама и так нас отругает, что мы сбежали из лагеря, а если она узнает, что Триша опять высовывалась из люка на крыше…
-А кто ей скажет? – спросила Нина, лихо объезжая кочку. – Разве ты, сестрица Сара.
-А если мама еще узнает, что мы пустили Нину за руль… - Сара вздохнула.
Потом откинула угол тряпочки, сунула руку в корзину и спросила:
-Ну как вы там? Все нормально?
Ответом было жалобное мяуканье.
-Потерпите, скоро приедем, - обнадежила Сара.
-Я чинила, мне и вести! – бодро воскликнула Нина, отвечая на последнее замечание сестры, по поводу руля. – Без меня вы на этом металлоломе из лагеря не уехали бы. А мама не будет сердиться, потому что еще одна машина в хозяйстве появится, вот! Ух ты, Трис, шухер, прячься! Папа!
-Что?! – Сара вытаращилась на дорогу. Нет, она ничего не путала, до Ризенбурга оставалось еще километров пять как минимум. А отец сейчас вообще в Столице, на расследовании, роет носом землю, как говорит мама, из-за дяди Ала…
Триша, конечно, окликов не слышала, поэтому Саре пришлось ущипнуть свою близняшку за ногу. Сама она никого ни на дороге, ни в лугах не видела, но Нининому зрению можно доверять. Даром, что она очки носит: очки у нее для близи, а не для дали.
Триша недовольно спустилась обратно на сиденье.
-Ну чего? – спросила она. – Ничего со мной не случится, жарко сегодня, меня не продует!
-Я не о том, - сказала Сара. – Нина папу увидела.
-Папу? А он откуда…
Но тут Нина уже затормозила, резко, так, что девчонки чуть не шмякнулись носами о лобовое стекло, и выпрыгнула из кабины. Сара тоже распахнула дверцу и последовала ее примеру.
Они остановились как раз на перекрестке, где широкая проселочная дорога, по которой приехали девочки, пересекала узкую колею, что вела к Ризенбургу от станции. И теперь даже Сара с Тришей увидели, что по этой дороге к перекрестку приближаются трое: мужчина, женщина и собака. Они издали узнали отца по его знаменитому черному плащу с длинными рукавами. Мама говорила, что в молодости он носил красный плащ, но после того, как побывал на действительной, а потом уволился, решил сменить его на что-то менее броское. Лично Саре не казалось, что черное кожаное пальто – совсем неприметная вещь, да и жарко в нем летом наверняка, но папе, наверное, виднее, какая там у них в Столице мода…
-А кто с папой? – удивленная, спросила Триша. – Может, тетя Ческа?
-У тети Чески отпуск недавно был, когда она к маме на неделю приезжала, - наставительно сказала Нина. – А отпуск у нее один раз в году. И собаки у нее нет. Может, тетя Лиза?.. Нет, тетя Лиза одна бы не приехала… и собака у нее маленькая, а у этой большая. А у этой женщины походка совсем другая… и волосы кудрявые… не, я ее не знаю. Она откуда-то с юга.
-Почему?
-Кожа смуглая. Не как у лиорцев или ишваритов, но почти. Такие на юге живут. Наверное, случайная попутчица. Может быть, к мистеру Саймону племянница с юга наконец-то приехала, он ее который год уже ждет.
-А может, она просто сильно загорела?
-Ну, может…
Отец явно заметил их, помахал рукой. Они с женщиной ускорили шаг. Триша заметила, что у отца в руке, как всегда, собственный небольшой чемодан, а на другом плече висит довольно объемистая матерчатая сумка, очевидно, принадлежащая женщине. Надо же, галантность проявляет… Как говорила мама, обычно отца приходилось по три раза пинать, прежде чем ему приходило в голову оказать любезность своей спутнице.
Первым к девочкам подбежал пес – большой, белый и лохматый. Обошел кругом несколько раз, дружелюбно виляя хвостом, потыкался носом, уделил особое внимание корзине, что держала в руке Сара - девочка машинально подняла ее повыше. Впрочем, интерес собаки был вполне дружелюбным.
Они приблизились к перекрестку. Нина, конечно, рванула отцу навстречу на крейсерской скорости, прыгнула ему на шею. Ему пришлось поставить чемодан и крепко обнять ее. Триша и Сара тоже пошли навстречу, посему слышали, как он сказал:
-Ну, чего вы опять натворили? Что это за грузовик? Угнали, что ли?
Впрочем, тон у него был совсем не сердитый.
-Не-а, - Нина помотала головой, зарываясь лицом в отцовскую рубашку. – Это у столовки ржавел потому что сломался это нашего физкультурника а он себе новую купить решил потому что ему сказали что не починить а я спросила можно мы себе заберем если починим а он сказал что ладно потому что все равно никуда не годится а тогда я…
-Все ясно, - со смешком отозвался Эдвард Элрик, отрывая от себя младшую дочь и ероша ее короткие волосы. – А теперь объясни, почему вы от скаутов сбежали за неделю до срока?
-А чего они как эти! – сердито сказала Нина.
-Ага, пап, нет, ну ты представляешь, - поддержала ее подошедшая Триша, - там лес, речка за оградой, а нас не пускают, а внутри только пыль, и поле вытоптанное, и в футбол играть заставляют, а на природу только строем и с двумя надсмотрщиками… то есть вожатыми…
-А еще, - застенчиво произнесла Сара, - нас с Тришей все время петь заставляли, чуть ли не каждый вечер, и все время одно и то же. Мы почти уже охрипли совсем.
-Да! – с новыми силами возмутилась Триша. – И не одной своей песни не дали исполнить! Сказали, что они слишком непонятные и недетские! А чего непонятные, очень нормальные, мы же не виноваты, что там все тупые!
-И узлы всякие дурацкие, и соревнования! – снова добавила Нина. – Учат на местности ориентироваться и деревья отличать, и через ручей на канатах перебираться, а только предложишь простейшую лебедку соорудить, как тут же… И малыши все! А к ним, - она чуть ли не обвиняюще показала на сестер, - меня не пускали, потому что они старшие…
-И нас к Нине не пускали, - подтвердила Сара.
-И форма! – Триша сердито одернула собственную ярко-оранжевую майку. – Представляешь, она там грязно-зеленая!
-Так, а теперь выкладывайте настоящую причину, - процедил сквозь зубы Эдвард. – Начнем с очевидного… Сара, что у тебя в корзинке?
-Это?.. – Сара поставила корзинку на землю и сняла тряпку. Белый пес тут же снова попытался сунуть нос внутрь корзины, но женщина коротко велела ему «Сидеть!» – и он послушно уселся, время от времени укоризненно косясь черным блестящим глазом на хозяйку: «Эх, ты, я ж только познакомиться…»
-Понимаешь, папа, - продолжила Сара, - это кошка, мисс Пусси, что с кухни, родила, а старший повар хотел утопить… Даже в воду бросил. Триша за ними прыгнула и вытащила… Там пять котят было, но двое уже захлебнулись, а трое – вот…
В корзинке лежало три котенка. Один белый с черным пятном вокруг правого уха, другой – солнечно-рыжий, третий простецкий, серый в полосочку. Все очень маленькие, но уже не слепые – они смотрели со дна корзины трагическими голубыми глазами. Серенький открыл рот и мяукнул.
-Это Слоненок, - сказала Триша. – Здоровается. Она самая вежливая. Рыженькую зовут Солнышко, а беленькую – Пышка.
-Понимаешь, пап… - голосом не менее трагическим, чем глаза у котят, произнесла Нина, - они ведь тоже сестры…
-Ой, какая прелесть! – женщина, стоящая рядом с Эдвардом, мигом присела на корточки рядом с корзиной, восхищенно заглянула внутрь.
-Только кошек нам не хватает для полного счастья, - кисло произнес Эдвард.
-Пап, но не могли же мы их просто бросить! – воскликнула Нина. – Ты ведь не против, если они будут жить с нами?
Эдвард скривился.
– Еще три бестии, шныряющие по всему дому… кошачьи волосы повсюду… царапины на мебели… - он вздохнул и продолжил уже совсем с другой интонацией. - Разумеется, я не против. Кошки, так кошки. Хорошо, что не десять.
-Ур-ра! – Нина захлопала в ладоши. – Папа не сердится!
Эдвард только вымученно улыбнулся.
-А вас как зовут? – взяла тем временем Триша инициативу в свои руки и обратилась к спутнице отца.
-Мари… - начала женщина.
-Мари Элрик, - решительно произнес отец, мигом отвлекшись от увлекательного диалога с Ниной. – Она жена дяди Ала, девочки. Вам, стало быть, тетя.
Ответом было изумленное молчание.

Бонусы:
***
Мари: Блин, да где этот Эдвард?!
Эд: Ну, извини, тут заговорщика встретил, гнался за ним, все такое…
Мари: Да мне плевать на тебя, но куда ты дел мою собаку?!

Вариант:
Мари: Как ты умудрился опоздать на поезд?!
Эдвард: Уж и в туалет сходить нельзя!

***
Мари: Я обычный сельский врач. Таких двенадцать на дюжину.
Детектив (глубокомысленно кивает): Да, а еще говорят, что фюрер Мустанг пытается искоренить темное тоталитарное наследие предыдущих веков…

***
Ал (задумчиво): Ну вот, теперь я понял смысл поговорки «Без меня меня женили».
Мадоши: Погоди, а какие я тебе устрою похороны! Ня-а!
Ня Паровоз: Звали?

***
Эд: Я разрешил своим дочерям держать кошек. Трех. Нет предела тому, что я готов сделать в память о брате!
Edo_edu: Эдвард многое мог вынести в память о брате, но когда все три кошки окотились…
Мадоши: На самом деле эти котята – мальчики, Триша по неопытности неправильно определила пол. Не настолько я люблю издеваться над Эдвардом.

***
Насчет «они тоже сестры» - шутка для внутреннего употребления. Когда мы с Машей, прототипом Мари, смотрели «Алхимика», она восхищенно прокомментировала лисят на острове, куда Изуми «сослала» Эда и Ала: «Ой, и тоже братья, наверное…»