Коммуналка

И что же этакое произошло с нашей подруженькой?.. Сейчас уже точно и не помню, ради какого же случая мы собирались, но одно помню определённо – вовсе не для самокопания в своём давно уже полузабытом прошлом, если нынешняя суматошная жизнь напрочь память в нас отшибла. Но несмотря на это, мы мало-помалу всё же сумели подобраться к тем, почти забытым нежным чувствам нашего недалёкого прошлого.
 А всё началось с выражения недовольств нынешней жизнью. Костерили мы костерили её, проклятую, и тут кто-то из нас медленно и со вздохом протянул:
– Ох, да сейчас один девиз у людей: жить… одним днём.
И как ни странно…это население вполне смирилось с ним.
 Вот тут-то и началось…
– Верно, ой верно говоришь, мы уже боимся чего-либо заранее планировать. Так и говорим: будет день, глядишь, отыщется и пища. И пища отыскивается, но не в каком-то там пусть даже самом скромном магазинчике, а гораздо ближе. Посмотри вокруг – сейчас без всякого неудобства и стеснения бывшие «товарищи» в поисках этой самой пищи целыми днями копаются на помойках.
– Да ведь кто копается-то – отбросы общества. А раз они отбросы, то пусть в отбросах и копаются.
– Ой, не скажи. Ведь и интеллигенция, и интеллигенция туда же.
– А вот интересно, неужели выискивают они там что-либо для себя пригодное?
– Выискивают, выискивают. А раз отыскал, то и выходит, что не всё окончательно потеряно и можно смело… надеяться на завтра.
 Словом, говорили мы так, говорили, и тут вдруг нашу подружку словно прорвало на воспоминания. Или она в этот день чего-то откушала непотребного, или встретился ей на лестничной площадке кто-то страшненький – уж не знаю.
 В общем, сумела она ненароком и наши сердца разбередить. Разбередила и вытащила откуда-то из закромов наших душ некоторые наши уже почти забытые милые отголоски прошлого. А начала она так:
– И всё же скажу вам, девочки, слово «коммуналка» – насколько горькое по своему естеству, настолько приятно теперь как память.
 Вдохнула она при этом так, как вздыхала когда-то давным-давно, ещё сидя за школьной партой. Будто как и тогда в далёкой юности втайне надеялась – вдруг да пронесёт и не вызовут к доске.
– Отчего такое нежное тепло разливается по организму при воспоминании о той беспечной нашей жизни? – спросила она с какою-то щемящей тоской в голосе. Спросила и сама же себе ответила:
– Наверное, оттого что ты, став уже мудрой и опытной, нет-нет да соприкаснёшься с прошлым. А оно обязательно связано у тебя с твоей шальной молодостью, где была ты неопытна и глупа до умиления. Теперь с позиции возраста легко можно простить себе какие-то провинности,что-то заново пересмотреть, хотя страна наша тогда была одной единой коммуналкой.
 Она конечно же ждала от нас поддержки, но получилась реакция совершенно обратная.
– Ну уж извини, девонька, скажу тебе так – теперь некоторым трудно себе и представить, что же такое коммуна на самом деле. Как же можно о ней с нежностью, да ещё и благодарностью вспоминать?
– Вот ты для нас, действительно, коммуна. Ведь мы друг для друга почти кровная родня, раз столько лет дружим.
– Родня ты наша, кровная роднулька!
 А наша «кровница» продолжила:
– Нет, девочки, нет… Что вы там ни говорите, а та коммуналка, которую я имею в виду, уже давно исчезла. Ч т о есть она такое по сути для меня лично? Она – и восторг, и приятность, и какое-то особенное, нежное очарование. И когда случается так, что нахлынут вдруг на тебя воспоминания и окунёшься ты в эти самые чувства, то все твои прежние огрехи и неприятности становятся мелкими и ничтожными. И станет твоё, рвущее душу прошлое, глобально лучшим для тебя…
 Все мы молчали, удивлённые такими странными рассуждениями, но одна из нас всё-таки всполошилась
– Да разве это слово коммуна может вызывать восторг и нежность? И к чему теперь смаковать то, чего нет? Нет, вы только взгляните на неё! Она от своего душевного мазохизма будто и возраст свой вдвое уменьшила. Остановись, пацанка! Окстись, «Дуняша»!
 В разговор тут же встряла ещё одна из подруг.
– Верно… Ой, всё верно, девчонки. И не расписывай ты нам своё очарование этой своей коммуналкой. Я лично не могу себя даже и представить в кругу этих шести-семи комнат, откуда непременно вот-вот должна выглянуть чья-то чересчур любопытная физиономия с бегающими глазками.
– Точно! Она, эта заплывшая жиром морда, или образ скелетного чучела, желает всё-всё усмотреть и всегда быть в курсе всех тайн жизни обитателей этой самой твоей хвалёной коммуны!
 Скорбящая по прошлому снова тяжело вздохнула и посмотрела на нас с таким снисхождением, с такой неподдельной жалостью, будто все мы только сейчас на её глазах ударились о батарею парового отопления.
– Выговорились? А я всё равно от своего не отступлюсь, хоть вы меня режьте. В отличие от вас, у меня абсолютно другое видение этой самой коммуналки, и я не могу уподобиться вам, чтобы вот так – одним махом – стереть из памяти и своё детство, и свою девичью юность, и все свои самые лучшие годы. А всё потому, что вы – предательницы. Уж не вы ли обладательницы этих вечно любопытствующих физиономий, выглядывающих изо всех щелей тех самых коммуналок в то «весёлое» время? Ха-ха…
– Ну, это ты, подруженька, загнула! И всё же от убеждений своих на этот счёт я не отказываюсь.
– Точно. Если у тебя от твоих воспоминаний мурашки, то и держи их у себя за пазухой. У меня своих мурашек хватает.
– Что, уже наградил кто-то?
– Тише! Да тише вы, девочки! Ну, нельзя же так, в самом деле!
 Назревал явный скандал. Две подруги, как перед атакой вражеского бруствера, выстроились грудь в грудь, готовые вот-вот вцепиться друг в друга. Но всё же у «подруги-коммуналки» хватило-таки ума и такта не доводить дело до взаимных оскорблений, и она сменила тон.
 – Постойте, постойте, девочки… Давайте всё же без крика и излишних эмоций разберёмся. Вот вы все, мои кровные подруженьки, не из той ли самой коммуналки? Из той. Так разве же плохие вышли из вас женщины? Да вы же у меня самые лучшие и человечные!
 Сказав это, она смачно чмокнула обеих своих визави в пылающие щёчки и, воспользовавшись тем, что те такого поцелуя от неё никак не ожидали, тут же и продолжила:
– Любой из нас знает, что жизнь, как пижама, и состоит она из светлых и тёмных полосочек... Ведь только в гробу всё одним чёрным цветом вымазано.
 И опять – масло в огонь:
– Ой-ой-ой… Ты только не делай из нас дурдомовских страдалиц!
 Подруги опять отпрянули от неё, где-то внутри каждой из них звонко ударил гонг и начался следующий раунд этого поединка.
– Да уж… Тем героиням, кто прожил подобную жизнь в этой твоей дурацкой коммуналке, требуется до конца жизни выдавать большое пособие за стойкость и силу духа.
– Вот-вот. И вдобавок наградить ещё и самой наилучшей жилплощадью.
– Нет, нет… И этого тоже мало. Их, героев совковых коммун, ещё нужно постоянно спрашивать, довольны ли они своей теперешней жизнью? И только когда этот герой скажет, что у него к государству нет претензий, вот только тогда оно, это наше государство, и должно спокойно вздохнуть.
– Правильно, правильно говоришь! Но необходимо ещё (если вдруг поступят какие-то претензии) непременно их выслушать, мигом всё заново пересмотреть и сиюсекундно все свои недочёты исправить.
 …Очередной раунд был вроде бы на исходе, и обе подруги снова выстроились грудь в грудь перед нашей ярой «коммунальщицей». Словно подводя итог всему сказанному, они дружно по-солдафонски гаркнули:
– Долой коммуну и коммуняк!
 И так это у них лихо и слаженно вышло, что нам сразу же припомнились те канувшие в прошлое пионерки, что скандировали со сцены свои ура-патриотические речёвки.
 Нашей спорщице такие «пионерки» явно не понравились. Покрутив пальцем у виска, она лишь с сожалением покачала головой.
– Да ну вас, девочки. Можно подумать, что теперь, уже живя в своих хоромах, вы полностью счастливы и не испытываете жуткого одиночества. Испытываете, испытываете. Бродите, небось, по своим евро – и суперлабиринтам и сами с собой разговариваете. Всё-то вы тоскуете, ожидаете хоть чьего-то звонка, любую заблудшую душу готовы у себя принять. Вы, сами того не сознавая, готовы поменять все эти ваши еврокомнаты на светлую, искреннюю душу и задушевный разговор с нею. Слушала вас слушала, и вроде логично, всё верно вы тут говорили. Ан нет. Ведь сама жизнь, проведённая в этой коммуналке, диктовала свои правила. Помните, как всей массой народа пятнадцати республик мы жили в ожидании коммунизма? Даже срок его прибытия почти до точности был установлен.
– Как тут не помнить – помним, конечно. Ровно через 20 лет он должен был нагрянуть и распахнуть перед всеми массами народонаселения свой коммунистический рай.
– А ведь и вправду, девочки, в то время весь этот наш убогий быт нами как должное воспринимался. И только сейчас, сравнивая с ним нынешнюю неопределённую и страшную действительность, многие из нас счастливцев, живущих при этой грёбаной демократии, осознали наконец-то, что мы тогда почти что при коммунизме жили.
– Да-да, лично я хорошо помню, как цены на продукты и товары с каждым днём убывали и убывали.
– А сколько от этих скидок радостных глаз светилось вокруг. Я, например, навсегда запомнила китайские термосы и эти пушистые нежных тонов розовые, голубые и жёлтенькие кофточки.
– Так ведь и особой бедности мы тогда не ощущали. Жили приблизительно в одинаковом достатке, и несмотря на то, что на всём отчаянно экономили, были мы всё же гостеприимными, а уж отдых на море – планировался почти каждой семьёй.
– Значит, было-таки у народа на что поехать при заработке в 60-80рэ.
 
 …Вот так постепенно меняли подруженьки свою недавнюю точку зрения, и каждая высказывала своё мнение.
– Это сейчас нас всех разом так и пытаются впихнуть в буржуазный рай.
– Так и мечтают весь народ уравнять под одну гребёнку.
– О-о-ох давно, давно мы не имеем своего лица.
– А ты вот давай-ка вывернись наизнанку, придумай что-то своё, сумей себя порадовать и других восхитить, не уничтожив при этом в себе всё живоё, всё правдивое.
– О-ох страшно жить стало, девоньки, ох страшно! Раньше-то про них, про заграничных, на кого теперь так хотим мы равняться, столько страшных историй рассказывали, столько всякой гадости транслировали, – всё пытались нас запугать их наркотиками, их вечными войнами, их распрями межнациональными.
– Ага, рассказывали, рассказывали, транслировали, транслировали, а теперь вот будто и нашу жизнь с них хотят копировать. В сиамских близняшек нас переделали, подогнали под их заграничный стандарт, под их мышление. А нам ведь оно не свойственно. Защищать друг друга и страдать друг за друга – вот наш стандарт был. А теперь каждый сам за себя, и если кто на вас нападёт хоть среди бела дня, хоть среди ночи – ни одна персона не вступится. Это уже доказано. Почему? Первое – все боятся, а второе – моя хата с краю, я ничего не знаю. И всё это происходит потому, что все мы беззащитны. Нет нигде управы ни на воров, ни на бандитов, ни на саму милицию, что теперь уже стала первым и чуть ли не самым главным налётчиком.
– М-да… Долго же нас к этому ужасу готовили. Видно, конец света уже давно наступил, а нам об этом почему-то забыли сообщить.
– Зато, судя по новостям, у нас теперь чуть ли не треть мира живёт в раю.
– Не поняла… Как это? Ты о каком таком рае?
– А это я о том самом, что весь в иголках. Теперь ведь чуть ли не вся молодежь повально колется. Разве они, воткнув иглу в вену, не в другом мире оказываются? Конечно же, только в раю!!! А скоро и весь мир к этому сатанинскому раю скатится, все разом в этот ад нырнут. Вот на фоне всего этого вспоминаю я теперь своё прошлое коммунальное время и грущу о своей маме, что повторяла мне без устали: «Больший кусочек другу, доченька!».
– Ой, и мне, и мне постоянно мама долдонила: «Нехорошо, дочка, делаешь. Ты ведь вовсе не жадная, а вдруг да и забыла, что всё по-братски делить следует. Ну что, мне разломить пирожок или ты сама поделишься с братиком?»
– А такое крылатое выражение, как друга грудью прикрою, вы что же, забыли?
– Были, конечно, и некоторые перегибы. Никак не могли мы тогда иметь своё собственное мнение, а уж отстаивать его... Только общее мнение! Только общей массой - вперёд! Грудью в грудь – и «урра-а-а!» и «да здравствует!». Ладони на съездах отбивали так, что всеобщим хлопаньем и поднять, и ухлопать могли любого.
– И ещё никак не приветствовали всякие новаторства. Как говорится, поздно взрослеть стали.
– Да уж, наверное, у каждого века свои ошибки.
– И всё-таки нам необходимо их совершать, пока опыт не накопится.
– Не возражаю против опыта, но почему мы не умеем беречь и хранить память о своём былом величии? Мало того, нам почему-то его обязательно нужно принизить, оболгать, стереть из памяти. Какой же тем самым подаём мы пример новому поколению?
– Ой, девчонки, что вы там ни говорите, а всё идёт от наших правителей. Сами посудите, ведь правитель живёт в сытости и довольстве и совсем не думает, что и его в скором времени вот также обмарают и опустят ниже уровня канализации, как опускают пищевые отходы в мусоропровод.
– Ладно, хватит про политику. Знаете, подруженьки милые, мне сейчас очень хочется вспомнить свои семь годочков, когда мы всей семьёй вроде бы и с радостью, и в то же самое время с некоторой грустью в неизвестность двинулись. Помню, мы тогда от своих пяти соседей из коммуналки – наконец-то – в коммуналку всего лишь на две семьи переселились. Втайне я так страшилась этого переезда, как же теперь всё станет в нашей новой жизни? Я была уверена, что мне станет ужасно одиноко и скучно. Ведь при своей куче соседей я была любимицей и жила почти как в раю. А тут я чувствовала, сплошная скука грядёт.
 Так оно на самом деле и вышло. Один за другим потянулись мои тоскливые, однообразные денёчки, стали маячить перед моими глазами с утра до ночи одни и те же лица. Только Мишка да Лидка, только тётя Пана да дядя Петя.
 А с другой стороны, я всё же заметила, что жизнь наша постепенно стала улучшаться. Ну скажите, разве же могла я знать, что бывает картошка не только в мундирах, но ещё и самая вкусная – та, что жаренная на воде. Кто бы мне это блюдо преподал? Только Лидуська из нашей новой коммуналки. Она всё знала, всё умела. И немудрено, ведь была она на целых три года меня старше. А если бы не эта наша коммуна, мы вообще мало бы чего знали.
 Тут к разговору присоединилась ещё одна подруга.
– А вот я всегда с удовольствием вспоминаю, как нам, босоногим девчонкам, приходилось по крышам гаражей бегать. Нас тогда целая стая для подобных набегов организовывалась. Ох и весело же нам было! Особенно мы веселились, когда чей-то «жених» бежал впереди, сзади или посерёдке нас. Было ради чего порхать по этим крышам. А сколько потом разговоров велось по этому поводу. Обсуждали в основном то как чей-то красавец свою зазнобу догнал и за косу дёрнул.
– Ну, дёрнул – и чё?
– Чё, чё… Да ведь он чуть эту косу не оторвал. А всё почему? А потому, что любил.
– Ну, допустим, любил, но коса-то здесь при чём? Чё косу-то рвать?
– Вот заладила «чё да чё»! А то! Он ведь ни мне, ни другой какой соплюшке её не рвал. С этим только твоей Лидке и повезло. Он ей эту чудо-косу чуть не с корнем выдернул. А Лидуська наша даже и не заплакала, только внимательно ему в глаза посмотрела, мол, рви, рви, миленький! Это на нашем дворовом языке означало: я тоже тебя люблю. Помню, мы тогда наперебой этот случай разбирали и нашей Лидке ой как завидовали, радовались за неё. А я-то как гордилась, ведь она ещё и в соседках у меня.
 Я, как и все, тоже это тогда заметила и оценила их чувства. Ведь за мной он и не побежал, а вот за Лидкой так рванул, что я подумала, он с гаража свалится. Ха-ха-ха! Слава Богу, удержался, а то уж я так и опасалась – не удержится.
 
 …Со смаком и удовольствием неспешно текли и текли наши воспоминания. Пока мы взрослели, у каждой из нас накопились свои истории. Были они то грустные, то до уморительного смешные, но они ещё больше утверждали и наше взаимное родство душ, и надёжность того, навсегда канувшего в прошлое, времени.
 – А уж когда свадьба у кого или в армию проводы, – это было самым главным мероприятием нашего двора! И горевали от сердца, и радовались от души все наши коммуналки. Каждый – хоть какой – свой подарок нёс: кто ручку, кто конвертик, кто альбом на память дарил или рублик втихаря подсовывал.
 – О-о-о! По тому времени это был самый ценный подарок – целый рубль! Значит, точно уважает и очень даже искренне уважает!
 – Каждый коммунальщик своё доброе напутствие давал, а уходящий в армию слушал, молча кивал и готов был выполнить указания своих добрых соседей. Он знал, он чувствовал и верил – хоть и на пьяный лад, но от души ему всё говорят.
 – А ведь я, девчата, тоже помню, как нам брата пришлось провожать. Вы не поверите, но на этих проводах весь двор присутствовал, и почти каждый мужик совал брату хоть какую-то копейку в дорогу и радовался при том так, будто целый рубль ему отвалил. Сейчас всё конечно же выглядит смешно и наивно, но тогда нам, детям, это отнюдь смешным не казалось.
 – Да, в основном по-доброму, дружно жили мы в коммуналках, но уж если случалось так, что из обитателей этой самой коммуналки кто-то не приглянулся остальным жильцам, кто на поверку уж больно вредным оказывался, тогда всё – конец, жди неприятностей – изживут, если не проучат. А не проучат, так обязательно отплатят за все его «подвиги». Или в щи чего бросят, или помогут чему подгореть. Ни за что, даже под расстрелом, не скажут ему, что вода в чайнике его выкипает и пора бы уж его выключить. Круговая порука на такого «бяку-буку» не распространялась. И лишь когда он поймёт наконец свои ошибки, все готовы тотчас о них забыть. Он сразу же становится родней родного. Свой – и точка. Коммуналка умела прощать и забывать обиды.
 – А наши общие дворовые игры! Они всегда жили и здравствовали во дворах наших коммуналок и были на все возраста и вкусы независимо от социальных слоёв и пола. У мужиков – карты и домино под садовым грибочком, у женщин – лото… Это были общие игры, и в них включались все. В лото играли в основном женщины и дети. Главное, чтобы у тебя на этот момент имелись за душой хоть какие-то копейки – и тогда пожалуйста, размещайся себе на травке в общем кругу. Тут и только тут можно было узнать все последние новости обо всём и обо всех. А где же ещё, как не при игре в лото все эти тонкости и самые мельчайшие подробности из жизни чуть ли не каждого жильца коммуналок можно было услышать? Я старалась непременно хоть парочку конов сыграть. Тогда хватало времени и пообщаться, и в курсе всей жизни двора оказаться.
 А ещё я помню, что в то время самое малое количество детей в семьях – это двое, а у многих так и по трое было. И все, как правило, вечно полуголодные были.
 К примеру, была у нас тогда одна самая большая семья во дворе – семья Жомовых. Было в семье этой аж семеро детей. Когда из окна высовывалась всклокоченная голова в папильотках и зычным голосом начинала звать пересчисляя всех семерых поимённо, она эту перекличку завершала одними и теми же словами «жрать пошли!». И независимо от того, где бы каждый из этих жомовских чад в это время ни находился, их всех семерых вмиг будто ветром со двора сдувало. А кто-нибудь убегал «жрать» прямо от лото, даже свои жалкие копейки, поставленные на игру, забывал забирать. А как же! Иначе пропустит еду, выдававшуюся ему строго по расписанию только раз в сутки. Тот, кто впервые забредал на наш двор, мог бы ещё задаваться вопросом, чем их там таким вкусным кормят, что на вопль «жрать пошли» им всем семерым будто скипидару меж ягодиц плесканули. Но вопросом только пришлый мучался бы. Нам же, коренным аборигенам двора, доподлинно был известен нехитрый жомовский рацион – чёрный хлеб с солью да картошка в мундире. А уж если солёный огурец им в редкий день выдавался, то это на жомовском языке означало – жизнь заметно лучшеет. И всё же, несмотря на то что все эти семеро были вечно оборванные, чумазые и всегда сверкали глазами от голода, каждый из них смотрел на мир с доброй улыбкой на губах.
 Мы, дворовые мальчишки и девчонки, постоянно терзались одним и тем же вопросом: когда же эта громоподобная мамаша успевала эту свою детвору делать? И закроет ли она когда-нибудь вообще эту свою фабрику по изготовлению оборвышей? Ведь с завидным постоянством, ровно один раз в год мы наблюдали нового маленького Жомова у исполинского вымени его мамашки. А мне в этот момент было жутко интересно знать, отчего в этой семье так быстро происходит прибавленье? Мама у меня всегда обладала достаточным юмором и на мой вопрос отвечала так:
 – Верно от картошки в мундирах.
 
 …А я, девчонки, никогда не забуду день полёта Гагарина в космос. Сроду и подумать не могла, что подобное может вообще свершиться, да ещё так взволновать любого. А всё оттого, что каждый из нас искренне уважал окружающее и чувствовал особую ответственность за происходящее вокруг. Таково было воспитание. Потому и умели мы гордиться своей страной!
 Вспоминается, к примеру, такой эпизод – я мыла полы в своей девятиметровке, а Лидуська в своей семнадцатиметровке. В квартире у нас на общей кухне постоянно надрывалось и орало радио. И вот слышим вдруг объявляют: «Впервые наш советский человек в космосе!». Как сейчас помню эту дату – 12 апреля 1961 года. Так вот… Моя Лидуська целое ведро воды от растерянности плеснула на полы. От гордости за державу так и залила всю комнату. Потом, ошалевшие от счастья, мы упали друг другу в объятия, и давай вальсировать по волнам вылитой Лидкой воды. Такие пируэты выводили –позаковыристей танцев на льду. Что, разве не счастливые дни были у нас?
– А вот мои воспоминания о коммуналке связаны только с одним соседом, жившим в нашей семикомнатной квартире.
 …Был среди нас, жильцов, такой пьяница дядя Жора. Была у него целая куча детей, а у тех в свою очередь были свои мужья и жёны. По квартире же с утра до ночи с визгом и хохотом вечно, как угорелая, носилась уже другая куча – детки их деток. Кто кому из этих детей и внуков дяди Жоры принадлежал, уяснить было чрезвычайно сложно. Да разве и было это кому-то важно? Интересно было другое – как, каким образом вся эта орава размещалась в своих жалких двенадцати метрах? Но меня тогда это абсолютно не волновало. А вот Жору все жители нашей коммуналки почему-то очень любили как одного из самых весёлых и неунывающих. Слыл он недаром всеобщим любимцем среди наших соседей и за то, что был наш дядя Жора человеком в сущности
д о б р ы м, ему всё всегда прощалось. Даже его вечно пьяная морда лица ни разу ни у кого не вызвала чувства брезгливости или недовольства. Блаженным он был, что ли? Он мог, к примеру, полуголым войти в любую комнату, и никто никогда бы ему не сказал: «Вон отсюда!». Наоборот, его всегда радушно принимали, усаживали за стол и обильно угощали.
 И рост у нашего дяди Жоры был всего-то метр хоть с кепкой, хоть без кепки. Помню, однажды отец мой купил себе симпатичные, очень модные тогда белые парусиновые мокасины. Если ему надо было куда-либо выйти себя показать да на людей посмотреть, он протирал их зубным порошком, и они опять становились как новые. И тут вдруг такое случилось!..
 …Входит как-то этот дядя Жора к нам, входит, конечно, без всякого приглашения, как к себе домой входит и… Что это?! Мы видим, что на его миниатюрных ножках сидят отцовы надраенные мокасины. Отец так и отпал на спинку стула. Так с открытым ртом к нему и примёрз.
– Ж-ж-жора, а… а… Откуда у т-тебя эти…б-белые?..
– Что? Ты это о чём?
– Д-да в-вот эти с-с-самые…
 Заикаясь, мямлил мой папка, показывая на обувь.
– А я откуда знаю, – пьяно и весело отвечал ему Жора. – Представляешь, прихожу домой, а они меня ждут. Главное, и размер почти мой, и цвет мой любимый. А что, тебе они тоже нравятся? Так в чём же дело! Не будем мелочиться. Мне для тебя, сосед, ничего не жалко. На! Забирай и носи! Только – чур! – ты мне взамен тоже чего-нибудь дай….
 Вся наша семья стала искать, что бы ему такое взамен дать. Мать наша мудрой была женщиной, она не стала рыться в отцовых старых вещах, а полезла в обувь моего брата. Отыскала для Жоры старенькие сандалии, они ему были впору. Таким образом, инцидент был исчерпан, и все остались весьма и весьма довольны этой маминой рокировкой. Ни у кого даже и в мыслях не было проводить расследование на тему: как, когда и почему. Мы тут же отпраздновали эту сделку. Сам Жора приволок откуда-то бутылёк с чем-то градусным, а мы в свою очередь накрыли стол – и все за ним расположились. И пошёл тут пир на весь мир. В общем, гульба пошла у нас такая, что прямо, дым коромыслом, последний огурец и тот на всех резали.
 По сей день остался в памяти этот весёлый вечер.
 
 Да, все мы, считай, росли в одном дворе, в одной стране, в одной эпохе. Разве могли мы быть с разными воспоминаниями? Не спорю, мнения наши на тот или иной счёт не всегда совпадали, но где-то там, глубоко внутри нас жила и пульсировала память. А вот она-то как раз для нас, детей коммуналок, и была общей, потому мысли наши не раз сходились. Допускаю мысль, что в каждой эпохе есть свои недочёты. Ведь сколько лет ещё в школе изучали мы историю государств, и всегда, кроме как запоминания дат страшных войн и сражений, запоминать-то в этих историях нечего было.
 Так неужели же без этих бесконечных войн, без разрух и смертей, без чёрствости людской не может существовать мир?
 Ах как же мне сегодня хочется одного, пусть даже самого малого: чтобы наши дети и внуки рождались только в тот век, в котором правили бы умные предводители. Быть может, глядишь, именно им, нашим детям и внукам, достанется этот самый призрачный КОММУНИЗМ. Да, пусть он будет, пусть он наконец придёт к ним, но без коммуналок и без тех перегибов, которые нам, их родителям достались..