Русская Анархия - часть третья

РУССКАЯ АНАРХИЯ - часть третья

(Судные дни)

(Отрывок из романа)


«АНАРХИЯ – (греч. Anarchia) безначалие, безвластие; неподчинение отдельных людей или

групп людей руководству и возникающий при этом беспорядок».
(Краткий политический словарь – 1988)

«Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ

самый аполитичный народ, никогда не умевший устраивать свою землю… Анархизм – явление

русского духа, он по-разному присущ и нашим крайне левым, и нашим крайне правым.

Россия – самая государственная и самая бюрократическая стана в мире, все в России

превращается в орудие политики… И нужно сказать, что всякой самодеятельности и активности

русского человека ставились неодолимые препятствия. Огромная, превратившаяся в

самодовлеющую силу русская государственность боялась самодеятельности, она слагала с

русского человека бремя ответственности за судьбу России и возлагала на него службу,

требовала от него смирения…»
(Николай Бердяев.)

«Наша политика относительно народов, населяющих широкие просторы России, должна

заключаться в том, чтобы поощрить любую форму разногласия и раскола».
(А. Гитлер)

«Россию могут разбить только русские».
(Из высказываний на конференции в Берлине 18 декабря 1941 года)

«Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете,

как боги, знающие добро и зло.
………………………………………………………………………………
И изгнал Адама, и поставил на востоке у сада Эдемского херувима и пламенный меч

обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».
(Бытие; гл.3; стихи 5 и 24)

«…ненависть к злу превращается в ненависть ко всей живой жизни, которую не удастся

втиснуть в рамки идеала».
(«Крушение кумиров» С.Л. Франк)

«С морского дна кричит охотник
О безвозвратности воды…»
(А. Гуницкий «Предчувствие гражданской войны»)

«Тот ли добр, который слышал, да не скажет?»
(Из челобитной И. Яганова Ивану Грозному)

«Ибо от малого до большого, каждый из них предан корысти, и от пророка до священника –

все действуют лживо».
(Иеремия; гл.6; ст.13)

Всем тем, кто, посвящается



Стены,
Стены,
Колючие стены,
Потные спины
Мокрых стен.
Электричка
Из расчесок
И книги
Из бигудей,
Намотанных на ус.
Среднедоходный статистический мышонок
Верит,
Верит в женщин в Европе,
Верит в мускулы Ван Дамма,
Верит в происки врагов,
Верит в партии,
Преклоняясь пред одной.
И он верит,
Что когда-то
Его единственная Партия
Вырвет его за волосы,
Вытянет за уши
Из грязного болота
Кризисов.
Она вытянет,
Она вытащит
За уши и за волосы,
Но так,
Что оторвет
Голову.
Или на аркане
За шею.
А пока
Настороженно-тягостно-медленно
Встает из глубин Земли
Солнышко,
Сгорает до косточек
Ясен ночью месяц,
И испаряются все путеводные звезды
С закопченного ночью котла неба.
Радуется люд мирской
Солнышку,
Слагает про него былины,
Саги
И песни
С триптихами.
И смеется солнышко
Всеми взрывами
Своей активности,
Повышая общий тонус
Организма,
Залепляя все вокруг
Своими непогрешимыми
Пятнами.

+++
«В городах, занятых оппозиционными силами, по-прежнему идут боевые действия. Точное

количество убитых и раненых не известно, - вещал телекомментатор, а на экране люди в

сером камуфляже разворачивали миномет в сторону пятиэтажки напротив. – По подсчетам,

вчерашние бои принесли около трехсот убитыми и ранеными только со стороны

правительственных сил. Свои потери оппозиция продолжает скрывать, но, по мнению

независимых аналитиков, зюгановцы за последние три дня понесли критические потери, а

баркашовцы – около тысячи, анархисты и силы «Русского единства» - до двух тысяч убитыми и

ранеными. Со стороны наемных сил (люди в форме наладили миномет, следующим кадром был

танк, ведущий огонь по разрушенному зданию) также ничего о потерях не известно».
На экране появился одутловатый человек в твидовом костюме зеленоватого цвета. За ним

шествовало несколько человек в штатском и форме. Голос за кадром продолжал:
«Сегодня президент России встретился с министром обороны и в очередной раз обсудил

возможность ракетно-бомбового удара по местам наибольшего скопления оппозиционных

военизированных формирований».
Макей выключил телевизор и выпрыгнул из кабины УАЗика.
- Перекур, ребята. В подполье уходим. Раз они уже ракетами бить хотят, тут делать нечего.

И без нас всех перемочат.
- И нас заодно, - добавил кто-то.
- И нас, - подтвердил Макей, - если не смоемся вовремя.
- А че, уже сказали, что ракетами будут? – поинтересовался Виталий со своего пня.
- Пока «обсудили возможность».
- А, ну тогда еще денек здесь пошухерить можно, - Виталий спрыгнул с пня и начал

разминать ноги. На опушке вечерело.

+++
Со сломанной шашки
Капает кровь,
Прорастая
Плесенью,
Выцветая на солнце
Глазами
Ярого вождя.
Призывный клич
Во все концы.
Убойный бич
Листовок среди ночи.
Намотанные на штык
Кишки,
Желудок,
Порванный
Осколком.
Технические силы
И казенные ружья,
Отряды гвардии
И вихри задыхающихся побед.

+++
Пока шли редкими посадками, наткнулись на двух повешенных милиционеров.
- Это теперь зюгановцы орудуют, - предположил Макей, - или баркашовцы, - добавил он и

равнодушно сплюнул в траву.
У входа в село спрятали автоматы под одеждой и постучались в первый же дом.
- Нету никого! – сообщил за дверью испуганный старческий голос. – Все за хлебом ушли.
- Дедуль! – Макей еще раз постучал в дверь. – Кто в деревне-то был?
- А я почем знаю, кто был, - закричали в доме. – Никого не было.
- А кто ж тогда ментов повесил?
- Не знаю я, не знаю, - взмолился старик, - идите себе, куды шли. Я тут никто.
- Э! – Макей махнул рукой, и они пошли по улице, старательно изображая гражданских

сельчан.

+++
Шелест глаз
И рев зубов
Приветствуют вождя.
На раскаленной пуле верхом
Сидит старушка в белом балахоне,
Проникнет с пулей внутрь тебя,
Забрызгает все изнутри
И кровью,
И дерьмом.
Как из-под молота,
Летят слова наружу
Из глоток сотен,
Тысяч, миллионов.
Но все – лишь «масса»,
Все – народ
И быдло,
Застывшие у происков
Врагов.
Трепещет знамя
На ветру достойных,
Гармонией плюют
Почет
И ум,
И честь.
Кто пережил,
Кто пережил,
Кто верит
Тому,
За кем идут,
О ком поют,
Кого едят
Глазами?
Он всех их жрет,
Он –
Весел и упрям.
Он –
Поднимает вновь
Кулак свершений.
Горит, горит, горит
Златая кровь,
Ударяясь, как клинок,
В народные волненья.
Шалит на крыше пулемет,
Расщедрившись
Своим добром
Последним.
И кто-то их
Опять зовет.
Вперед!
Вперед!
Вперед!
За Дело,
За Идею!
Поток последний
В опустевшей фляжке спирта
Поднимет,
Вышвырнет,
На грудь заставит взять,
Принять
Все бремя тяжкое
Грехов народа.
(Народ – которые в лаптях.)
Захвачен дом,
Охвачен дом
Огнем,
Костями
И потным мясом –
Завтраком для пушек.
Закуска генералов
Прет нахрапом
На бой,
В атаку,
На прорыв.
А генералы – пьют вино,
Но слишком красное оно,
И пахнет –
Лишь солдатским спиртом,
Потом,
Табаком
И вонью
Гнилых ступней
В сырых портянках,
Расчесами телес
В изгнаньи вшей.
Темно…
Темно.
Темно!
Какая темень!
Уже швыряют вниз
С десятых этажей
Из госпиталя раненых
Занявшие их окна
И постели.
Трещат разломленные кости,
И глухо бьются об асфальт
Безногие тела,
Беспомощные в контузии,
Безглазые,
Безрукие.

+++
Борхов осторожно пробирался через пустынную утреннюю улицу. Изредка сверху падали куски

штукатурки, обломки стекла и кирпича: улица находилась под обстрелом. С противоположных

домов стреляли друг в друга две враждующие силы.
Борхов, постоянно прячась за афишными тумбами и фонарными столбами, достиг середины

улицы. Теперь – бросок. И он у своих.
Внезапно что-то щелкнуло рядом по стене. Густая кирпичная крошка засыпала ворот и голову.

«По мне», - понял Борхов и быстро спрятался за столбом. Следующая пуля расплющилась о

пряжку ремня и повалила Борхова на асфальт. Лежа, он выпустил предлинную очередь из

«сучки», хотя совершенно не представлял, откуда ведут огонь; перекатился вправо, чтобы

поудобнее занять боевую позицию, и замер. Из лохматой правой брови на висок, заливая глаз

и щетину, стекал неровный ручеек крови.

+++
Виктор спал, когда в дом с грохотом ворвались федералы. В бронежилетах и огромных касках.

Он только успел выхватить из-под подушки пистолет, выстрелить наугад, но тут же был

подмят и опрокинут на пол. Тяжелый ботинок вдавил голову в пол. Затем посыпались удары

прикладами и ногами.
- Ага, анархист, - догадался кто-то, хотя и без того было понятно: раз имеет хорошее

оружие и в больших количествах (под столом – ящик с патронами и гранатами, в углу –

станковый пулемет), а в армии не числился – значит, по-любому из какой-то «черной

гвардии».
Заставили раздеться донага. Один из федералов навалился на плечи сзади, двое других

каменно держали ноги. Ничего не спрашивали и не требовали. Штык-ножом отрезали Виктору

член и окровавленный кусок засунули глубоко в глотку. Виктор хрипел, дергался, пускал

слюни, потом внезапно затих. Его отпустили на пол и проверили ножом в горло.

+++
Верой укреплялось сердце,
Водкой – добрая душа,
Хлебом черствым крепло тело.
А над мерзлой пашней колыхался снег.
В овраге стынет труп.
На площади разделывают лошадь,
Упавшую от тифа.
Кладут в кастрюли тело от Христа
И запивают кровью от причастий.
Святые тайны
Преданных мужей,
Дымится школа
За углом,
На площади с оторванной башкой
Стоит из бронзы кто-то,
Указующий рукой
На жерла пушек
Оживленных танков.
Пятнистой кожей
Прикрывая плоть,
Бегут в окоп,
Бегут,
Бегут,
Бегут,
Бегут.
Как хлещет кровь
Из носа,
Как чернеет след
Петли на шее,
Как сабли блеск
Врезается в затылок,
Как пули свист,
Как щелкает затвор,
Как коротко
Стучит
Патрон,
Отправленный
В дырявый длинный
Ствол,
Как штык хрустит
Под скомканным ребром,
Как стынет стон
Под проливным дождем,
Как изнутри взрывается хохочущий снаряд,
И как летят осколки.
За воем –
Бой,
За артобстрелом –
Каша,
Стекающая с кухни
На траву.
А за дырявой грудью –
Лишь кирпичная стена,
А впереди –
Горбатые мосты,
Чей сломанный хребет напоминает
О прелестях
Рельсовой
Войны.
«Стрелять –
До полного
Уничтоженья сил врага!» -
Таков девиз всех страждущих сторон.
Густеет зелень леса.
Поют все громче дятлы на ветвях.
Гнилые пни
И сломанные сосны.
Промозглые
Убежища
Квартир.
Как ненадежны
Эти оправданья.
Заклеенное стекло очков,
Заброшенное прозвище того, кто уж
В могиле,
Забытый нимб белков
Вокруг зрачков
И звонкий всплеск
Взахлеб поющих
Автоматов.
Раздавленный окурок в каблуке,
Кусок из грязи
На носке.
Но нет причины для кручины,
Что рвутся
Ветхие гужи.
Оскал утробного рычанья
Застрявшего в распутье
ЗИЛа
И безнадежность ожиданья
У стен и окон
Магазина.
И льется ядом молоко,
И бьет расплавленное вымя
Тугим соском
В ведро без дыр.
Орел попробовал охотиться на мух,
Сова забросила своих мышей,
Поймал медведь
В лесу
Пчелу,
И волк обрушил гнев свой
На собак.
Колючий еж
Свернулся змеем
Длинным
И растянулся
Между сосен – вышек
Псевдосвободного
Режима.

+++
Зинаида Павловна еще с дороги заметила хвост очереди у магазина и поспешила занять место.
- Хватит? – спросила она у тракториста Мишки Безрукова.
- Последнее отдают, - отозвался тот и добавил, - обещали к вечеру еще привезти.
Зинаида Павловна вздохнула; придется стоять до вечера, а дома Катька с Валей голодные

сидят. Да и хватит ли? Да и привезут ли вообще? Вчера спекулянты хлебом втридорога

торговали. И без того цены за последнюю неделю в три раза подскочили.
Она с щемящей ностальгией вспомнила те далекие времена, когда буханка черного стоила

четыре рубля. «И все чего-то нехорошо тогда казалось…» - подумала она.
К вечеру хлеб не привезли. Говорили, будто зюгановцы пекарню в Липичах разгромили.

+++
В семи клетях
Забилось сердце.
Прочь отсюда!
Не стыдно было промолчать,
Когда в ту пору глупый глуп,
А речи умные кидает,
Как кость,
В толпу
Ученых глав –
Бросает.
И лай озверелых собак,
И дрова в рукавице,
И хмель
Ни свет ни заря.
Опоясали,
Связали,
Нагишом к реке пригнали.
Хошь – не хошь,
А пей до дна.
Лопнул голодный живот,
Хлынула муть изо рта.
Все по шерсти,
Все по делу;
За безделье
Платим,
Но сходит все из рук,
Как с гуся
Болотная вода.
Споткнулся конь,
Слетело слово
Из разорванных поцелуем губ.
Летит ворон,
Весь окован.
Кого клюнет,
Тому смерть.
Да странная ушанка,
Да битая бутылка,
Да брошенное в пламя
Свободное дите.
За городом павших хоронили,
Тугая тишина валилась,
Очки солдаты раздавили,
Горел соседский дом.
Накинута шинель на плечи.
Шрапнель стучится
За стеклом.
«Россия – за правду!»
Плакат на сером фоне,
И раскаленный автомат
Дрожит,
Беснуется в руках.
Ломается дуга моста,
Дырявая пружина патефона
И документы в целлофане.
«Будь на чеку.
В такие дни
Подслушивают стены.
Недалеко от болтовни
И сплетни
До измены».
И уж замазан «***»
На стенах лифта,
И смерти жидкий поцелуй
Трепещется взасос
На шее,
У развороченного горла.

+++
Танки подошли к деревне почти вплотную. Солдаты спрыгнули с замазанной кое-как белым

брони и залегли между деревьев, за голыми кустами, окопались в снегу.
- Никого не выпускать! – напомнил старшина. – Никого!
Он скрылся в недрах рокочущей машины; с лязгом закрылся люк, на мгновение все замерло.
Первый танк вздрогнул, чуть дернулся назад, а затем из его дула вырвался сноп огня. В

предрассветных сумерках он четко высветился на фоне серого неба. Потом выстрелил другой,

за ним третий, четвертый, пятый… Потом снова первый. Пять машин по очереди изрыгали

огонь, а в деревне рвались снаряды. Первыми же выстрелами были снесены деревянные

постройки на краю, затем взрывы ложились уже в центре, а потом – и вовсе беспорядочно.
Даже отсюда, из лесочка, было видно, как взметаются глыбы раскореженной земли, как один

за другим вспыхивают дома и летят в воздух обломки бревен, кирпичей, куски человеческих

тел и машин. За грохотом не было слышно криков, но все знали, что теперь в деревне

творится невообразимая паника. Люди, еще сонные, вырванные из сна оглушительным грохотом,

теперь мечутся среди пожарищ, взрывов и руин, не зная, куда бежать и откуда идет

стрельба. Конечно, боевики попытаются покинуть деревню…
И точно: вскоре на снегу в сторону леса зачернели ряды согнувшихся людей. То ли боевики,

то ли просто жители – не разобрать.
Один танк развернул башню в сторону идущих и ударил прямой наводкой. Взрыв разметал

клочья земли, снега и трупов. Люди закричали, засуетились. Кое-кто все-таки побежал к

лесу, кто-то – обратно в деревню. Еще один снаряд лег прямо в деревья, где за мгновенье

до этого скрылась группа беглецов. Ожили залегшие в своих окопах автоматчики. А через

пять минут танки с ревом въехали в то, что осталось от деревни. Солдаты на броне видели,

как гигантскими кляксами разбрызгалась по снегу кровь вперемешку с внутренностями,

слышали, как стонали из-под обломков, чувствовали в воздухе сладкий запах печеного мяса.

Танки шли по искромсанным трупам и обломкам, вырывали гусеницами из-под земли сапоги,

шапки, окровавленные грязные кисти рук и чьи-то сплющенные головы. У остатков школы

скорчились два человека. Видно, хотели поставить миномет, да так и не успели. Неподалеку

чернела горелая рама автобуса. Рядом вверх колесами воткнулся в снег изувеченный перед

трактора.
- Чисто, - хмуро буркнул старшина и скрылся в люке.
Танки развернулись на другом конце деревни и по той же дороге выехали из нее, по пути

раздавив несколько горящих куч, из которых все еще слышались стоны и кто-то пытался

выбраться наружу.

+++
Летит крыло орла
На пряжке командира.
В дурном бреду
Склонился рядовой,
Повис на стропах
Мертвый
Парашютист.
Приветствие рыжеющих пятен
На застиранной гимнастерке.
Прорваться мимо,
Растоптать,
Подмять.
Убить!..
Спешат сограждане домой,
Скрываются
В подвалах
И метро.
Дорога прочь бежит
От ослабевших ног.
Следы обстрела
На телах
Обрушивающихся
Зданий.
Слепой в цепи
Бежит,
Ломая ноги.
В руках –
Тяжелый автомат.
В полях
Пронзительно свистят
Слепые пули.
На нейтральной полосе –
Забычкованная
Трубка мира.

+++
Мимо серебристых от дождя броневиков проковыляла пожилая женщина с зонтом и поспешно

скрылась в дверях подъезда. Тощая рыжая собака с подбитой ногой рылась в мусорном баке,

опрокинула на себя картонную коробку с надписью «STOLICHNAYA RUSSIAN VODKA». Исхудавшая

девушка с двумя батонами хлеба быстро пересекла площадь под раздевающими взглядами

солдат. С кое-как перебинтованной сырой головой сел в машину усатый мужчина в спортивном

костюме. На фоне линялых листовок с призывом «прекратить бессмысленную войну» скучающе

проверял содержимое вещмешка молодой небритый солдатик, непомерно толстый в своем

бронежилете. Прополз и обдал столбы горячей копотью соляра танк со спецназом на сырой

броне; он направился туда, где редко с утра хлопали ружейные выстрелы и в небо поднимался

густой столб черного дыма. Покосившаяся вывеска «Коммерческий магазин ЭЛЛА». Испещренный

пулями и осколками дорожный знак, уже не понятно, какой. Лужица крови у смятой трамвайной

остановки. Безжизненно повисшие на столбах провода. Стекло и обломки чего-то на асфальте.

Стены домов с въевшимися следами от пуль. Разбитая витрина. Дождь моросит.

+++
«В минувшую ночь, - сообщал диктор, - неизвестные боевики вновь предприняли попытку

штурма с целью занять ключевые позиции на окраинах столицы, но были отброшены

федеральными силами. К тому же, на штурмующих было совершено нападение со стороны

неопознанных вооруженных групп; есть предположение, что это были приверженцы

Жириновского. По официальным источникам, прочие бандитские формирования в боях не

участвовали. По предварительному анализу, число жертв с трех сторон достигло двухтысячной

отметки, в том числе, и мирные жители, мужественно помогавшие держать оборону столицы.

Правительство заявило в связи с этим о необходимости своей полной воздушной эвакуации и

других первых лиц государства. По словам президента, цитирую, «правительственный кабинет

не может спокойно работать в создавшейся напряженной обстановке постоянной угрозы». Конец

цитаты. Также президент заявил, что предпринимаются все возможные меры для стабилизации и

нормализации обстановки в стране.
Между тем (на экране возникли руины), от ночного штурма существенно пострадал пригород

Москвы. Снаряды разорвались…»
- Не могу больше, - мать закрыла лицо руками.
- Ты-то что волнуешься? – с деланной насмешкой спросил сын. – У нас пока все спокойно.
- Пока спокойно, - мать выключила телевизор, - а вот тебя в армию заберут. Что тогда?
- Ну, это через полтора года только будет!..
- А ты думаешь, что через полтора года лучше будет? А как бы еще хуже не стало.
- Не должно, - неуверенно возразил сын.
- А цены-то какие! А?! И нет ничего. Утром с дракой картошки еле достала.
- Да, цены – это да, - задумчиво подтвердил сын и добавил, - я сегодня за хлебом стоял.

Там давку устроили, какого-то деда затоптали.
- Не могу больше, - повторила мать, - прямо хоть удавись. Ведь вон уже рядом совсем, в

Рязани война. Смотри, до нас докатится. И полтора года не пройдет, тогда всех в армию

брать станут…
Она бессильно легла в кресле и замолчала.

+++
Суровый бой
На мостовой
У входа
В храм.
Сплоченность дружеских
Идей.
Потрепанная книга
Родины.
Налитая свинцом шинель
И кожаный реглан.
Погоны звезд,
Погоны орденов,
Медалей.
Контроль
Над жертвами
Донбасса.
И вырванный язык.
Коренастая фигура старшины
На фоне
Энтузиазма атаки.
Святая пуля
В богохульстве контры.
Желтизна
Белеющих газет
На стеклах.
Хозяйство,
Брошенное в хлам.
Ревет пастух стадам,
Трубит рассветный рог.
Последний в жизни шаг
Вон до того окопа,
Но кто-то уж отлил свинец
И для тебя.
Да здравствует террор!
Да здравствует разруха!
Необходимость совершилась,
Не бьется колокол
На башне,
Дрожит
Пустой крючок у рыбака.
Низложен
Бравый генерал,
Повергнут
В бурю
Исступлений.
Тяжелый час
Для Родины
Зверей.
Тяжелый гонг
Блестит
Под дождевой струей.
И годовщины,
Годовщины…
Пафос поэта,
Ор поэта
На трибуне с кулаком.
Дымятся трубы
Энтузиастов
На горизонтах
Беспредела,
И горизонт –
Всего граница,
Предел,
Что нужно преступить.
Еще колеблется
В сомненьях мозг,
Но палец уже ищет
Потный спусковой крючок.
Теченье нескольких
Минут –
И все предрешено,
И все остервенело
Рвется напролом.
Грудью на надежность
Неприступных
Стен,
Плечом к плечу,
Ребром к ребру,
Приклад к прикладу.
И бредит грубая шинель
Об отдыхе
У теплого костра,
И сапоги промокшие мечтают
Не о портянках
Уж давно немытых ног,
И гимнастерка
Потная мечтает…
Припев, единогласно спетый здесь,
И около утра
Гремит засада.
Обоз,
Захваченный без боя;
Порублены обозники лежат.
Беспомощный кондуктор
Против «зайца»
С автоматом.
Дорожка хлипкая в леса.
Огромная столовая в казарме,
Голодных дней шальные голоса.
Дремучий
И наивный
Призрак оптимизма:
«Пусть и не завтра,
Пусть когда-нибудь…»
Свет лампы
По-над потолком бетонным,
И уличная грязь течет
С осенних
Башмаков.
Через кордоны,
Карантин,
Ежа меж сосен
Бежать.
Бежать!
Бежать!
Куда-нибудь…
Куда-нибудь, но –
От безумья прочь,
Прочь от толпы
Взбесившихся ублюдков.
Гремит на плитке полный чайник,
Дымит из гильзы
Бра.
Натертые паркеты снова в пятнах,
Трупных пятнах
От святых
Сапог.
По бесконечным коридорам
Электрического света.
Бушлаты,
Накрест
Перехлестнутые лентами
Спрессованных
Обид.
И тысячи гробов,
И тысячи крестов в земле,
И потускневший от дождя
Цветок из бронзы,
И белый флаг
Снегов
Над крепостью морозов;
Четвертая весна.
А в чьей-то жизни –
Лишь вторая,
А для кого-то –
Уж не счесть,
Какая.
Заря свободы
Через полчаса вдруг вспыхнет,
В ряды вольются
Новые ряды.
Решительный подъем –
И враг повержен,
Враг бежит!
К своим окопам,
Но каждый думает о теле,
О детях,
О жене.
Как бьются батальоны смерти
На баррикадах
У пересеченья
Площадей,
Как режет ухо
Разорванная пуля в голове
У впереди идущего
Солдата,
Как горек борщ
С кирпичной крошкой пополам,
С куском отставшей
Штукатурки.
Здесь –
Каждый сам себе
Герой.
Вонзенная промеж ушей
Лопата…
Рассвет над колокольней.
Опухла тишина.
В тиши предутренней
Вчерашние засады.
И занятых позиций
Утром
Тишина.
Раздача продовольствия
На льдах Невы.
Проклятья
В спины патриотам.
Отдельных шаек
Перестрелка
И залпы
С верхних
Этажей,
И твердая решимость сдаться,
И резолюция степей:
Стоять!
Поддержка гордости
Со стороны тщеславья,
Безмерно благодарные умы,
Распоряженья те же,
Что и были –
Стоять!
Стоять
До предпоследней пули.
Массированный посев
Снарядов,
Ворота
Сорваны с петель.
Открытый праздник
Избавленья
От Бога,
От царя
И от героя.
Стихия,
Затопившая поля.
Голодный год.
Голодные солдаты.
Голодный люд.
Голодная страна.
Солдатчина с фронтов бежит,
Грызя воздетые «колючки».
Прифронтовое партизанство.
Погром,
Анархия
И бунт в деревне.

+++
Рита гнала свой «Жигуленок» так быстро, как позволяла мокрая дорога и ночь. В свете фар

тоннелем плотно вырисовывались стволы деревьев по обе стороны шоссе. Она и раньше

опасалась ездить здесь, даже днем; а теперь, в такое время, ночью… И какой черт дернул

этого Игорька приехать с вечерним поездом! Но – не оставлять же его одного на ночном

вокзале.
Чтобы как-то рассеять страх, она включила свою любимую кассету с Линдой девяносто

девятого года. Боже! Какая же вечность прошла с тех пор… Рита передернула рычаг передач и

сбросила газ. Поворот. «Здесь самое хорошее место для засады», - подумала она и вдруг

ощутила себя бесконечно одинокой в этой замкнутой коробке автомобиля, наедине только с

черной ночью со всех сторон и светящимися огоньками приборов.
Наконец, поворот был пройден, и Рита вновь прибавила скорость. Через двадцать километров

будет вокзал. Там хоть и стреляют иногда, но все же там светло и люди. А тут – лишь

темень и неизвестность.
…………………………………………………………………….
Вот и приближающиеся огни вокзала. Рита поехала совсем медленно, чтобы милиция не

придралась. Странно, но никто из «мирных» больше не называл милиционеров «мусорами»; по

крайней мере, при ней такого случая не было. Милиция была хоть и хлипкой, но все же хоть

какой-то защитой от озверевших «скинов» и «жириков», последнее время рыскающих в этих

местах и стреляющих друг друга, а заодно и всех, кто попадется под руку. До этого были

баркашовцы. Те вели себя сдержанно, хотя тоже и грабили, и убивали. Но реже.
- Стой! – дорогу преградил милицейский блокпост.
Рита затормозила. Обычная проверка. Через несколько минут люди в пятнистых бронежилетах

расступились и пропустили «Жигули».
Игорек уже, видимо, долго ждал ее, потому что вместо обычного поцелуя шершавыми усами

раздраженно заметил что-то про то, что теперь и утром можно было приехать.
У поста их снова остановили. Риту запомнили, а вот Игорька обыскали.
- Не ехайте туда теперь, - посоветовал сержант с дергающимся глазом.
- Так ведь сюда-то я проехала, - возразила Рита.
- Кто их знает, - пожевал скулами сержант, - сюда, может, и проехали, а туда…
Риту вдруг почему-то взбесили и мертвые лица милиционеров поодаль, и их спокойные руки на

автоматах, и этот дергающийся воспаленный глаз сержанта…
Она молча наступила на педаль газа. Скоро огни вокзала остались далеко позади.
- Может, и правда вернуться? – Игорек будто читал ее мысли.
- Уже едем, - коротко бросила она, - еще половину – и дома будем. Дай-ка лучше сигарету.
Он послушно протянул ей Приму (когда-то Bond курили каждый день!). Рита поймала сигарету

зубами и наклонилась к зажигалке. В этот момент раздался негромкий хлопок, и машину

занесло. Она попробовала выровнять ход, но не получилось. Тогда Рита дернула «ручник».

Машина почти мгновенно остановилась. Несколько секунд сидели молча.
- Фу-у-у-у… - выдохнула Рита, - я уж думала, что стрелял кто.
Игорек сидел белый, как мел.
- Черт бы подрал это колесо! – она со злостью пнула обмякшую резину. – Давай запаску

ставить.
Быстро поставили «Жигули» на домкрат и выволокли из багажника запасное колесо. Игорек

торопливо отворачивал гайки, но ключ постоянно соскальзывал, и Риту охватила нервная

дрожь:
- Чего ты там копаешься?! Давай-ка сюда!
Игорек отошел в сторону, она схватилась за тугой ключ и уже отвернула первую гайку, когда

сзади послышался громкий выстрел. От неожиданности Рита выронила ключ и, оглянувшись,

увидела, как упал навзничь Игорек, как из леса выбегают бритоголовые люди в черных

куртках со свастикой на плечах. Пятеро. Один держал длинную снайперскую винтовку с

непомерно большим прицелом, остальные – автоматы.
Она закричала и побежала по шоссе, но сильный толчок в спину опрокинул ее лицом в

асфальт, и, когда ее подняли, из разбитого носа хлынула кровь.
Ее поволокли к машине, она пыталась сопротивляться и кричать о помощи, но чья-то сильная

рука зажала нос и рот, кто-то держал ее за руки, кто-то стаскивал джинсы. Она попробовала

брыкаться, но перед глазами на мгновенье возник тонкий черный приклад, и все провалилось.
Очнулась она уже в машине. Кто-то грубо и быстро ее насиловал. Голова гудела, а в паху

чувствовалась резкая боль.
Рита застонала и подняла голову.
- Оклемалась, - хохотнули рядом, и тут же в рот ткнулся большущий вонючий член, - Бери!
Она хотела укусить, но робкая надежда затеплилась внутри. Когда липкая сперма залила

глаза, другой член снова заткнул рот…
Потом ее поставили на колени, наклонили и в зад запихали дуло винтовки. Дружно хохотали и

заставляли двигаться. Разбили лобовое стекло и изрезали пах, запихали осколки во

влагалище. И тогда она поняла, что ее убьют. Но сил сопротивляться не было. Когда ее

заставили ползти голой по асфальту, она уже не могла ничего. Тогда ее стали бить

прикладами и пинать.
- Хорош, - сказал кто-то, - надоела уже.
Холодное дуло прижалось к лопатке.

+++
Кусок целого хлеба засунули в рот,
Порвали губы
И глаза,
Повылезшие прочь.
Хоть да на час,
Да вскачь,
А жизнь одна.
И блюет энергией
Солнечных дней
И безлунных ночей
На горячий чай
В кружке
Солдата в казарме.
Стар, да упрям –
Вот и весь сказ.
Сгодился храм,
Раз пулемет
Некуда поставить.
А каков хлеб,
Таков и народ,
Каков народ,
Таков и порядок,
Каков запруд,
Таков и карась.
Кто знает, зачем родился,
Тот и пригодился.
Смирна собака,
Покуда кость никто не отбирает.
А день покуда не стукнет,
Покуда не брякнет,
Сам не придет.
Но:
Мы скоро умрем.
Повален дуб трухлявый,
Поломан золотой зубок
В кромешной драке,
Где стена
На стенку
Все прет и прет,
Своим нахрапом
Давит из всех сил.
«О горе нам!
Куда деваться?!» -
Вопили мыши,
Хороня кота.
Под полом,
Полом земляным
Проснулся старый крот.
Под корнем,
Корнем вековым
Проснулся слизоглазый червь.
Под сердцем,
Сердцем запотевшим
Проснулась грусть-
Тоска зелена.
На брошенной дороге
Зеленеет лапка
Оторванной лягушки
От пруда.
Не грешна,
Но висит в клети-решетке
Птица.
А в мае налетели мухи,
Гудели, как слоны,
Метались, как орлы,
Сосали нашу кровь.
Живот вспороли
Каменным клинком,
Башку снесли
Кровавым топором.
И день – как день,
И ночь – как ночь,
И год – как год,
Да все не то,
Да все
Вперекосяк.
Попробуем догнать вчера
Того, что завтра не догнали.
У кого-то совесть –
Будто решето;
У кого-то зависть
Хуже ночи;
А у кого-то злость,
Как мед,
Залепит сладкой ватою глаза.
Крамольно,
Горько,
Долго,
Да не вечно.
Естественная речь
Об аттестате
Добровольца.
Добро творить
Не поздно никогда,
Но равно, как и зло.
В епархии раскрыто преступленье.
Но раз один,
То почему такой?
Черкни записку –
И шагни с окна
Туда, чтоб полететь,
Чтоб скрыться в горизонтах,
Зарыться в землю
И отринуть все.
Вернись к земле,
Вернись к началу,
К своим корням,
К своим червям,
Что под корнями вдруг проснулись.
Грызи столетний дуб.
Грызи с терпеньем,
Как будто у тебя в запасе
Целый век.
И капля камень
Вдруг разрушит,
И натиска жуков, червей
Не сдержит дуб-гигант,
Что уцелел от бурь
И молний.
Вот так.

+++
Алексеев пристроился между двумя бревнами и мешками с цементом. Высунул дуло своего

пулемета в узкий проем и замер в ожидании.
- Ну, как там? – спросили рядом.
- Тихо пока, - ответил Алексеев.
Баррикада перекрывала всю улицу и полукругом опоясывала перекресток. Все напряженно

вглядывались в пустынный переулок, откуда должны были показаться федералы. Тишина была

страшная, от нее, казалось, пухли уши. Лишь изредка слышался чей-нибудь отрывистый кашель

или возня.
Алексеев облизал пересохшие губы и потянулся к фляжке.
- К бою! – пронесся хриплый крик.
Через минуту он увидел армейские грузовики, из которых один за другим быстро выпрыгнули

солдаты и, пригибаясь, прячась за случайными укрытиями, стали стремительно приближаться к

баррикаде.
- Ближе! Ближе! – охрипшим голосом орал прапор.
Уже можно было увидеть отличительные знаки на камуфляже, отдельные лица…
- Огонь! – раздалась команда.
И баррикада мгновенно превратилась в огнедышащую стену. Стреляли из всего имеющегося

стрелкового оружия – пошли в ход пулеметы, винтовки, автоматы, пистолеты. С верхних

этажей вели огонь автоматчики. Посыпались стекла, зачиркали по стенам пули.
Федералы продолжали наступать. Но вот они замедлили атаку. Замерли. И стали медленно

отступать к грузовикам.
- Прекратить огонь! Беречь патроны!
Все разом стихло. Отдельные выстрелы отступающих были не в счет по сравнению со шквалом

баррикады. Несколько добровольцев пересекли улицу и, забрав у убитых оружие, перебежками

вернулись назад.
Алексеев быстро вытер потные руки и поудобнее вжался в землю.
- Теперь должны с тыла попробовать, - предположил кто-то, - и отсюда тоже.
Но нет, минут через пять со стороны грузовиков вновь отделилась пятнистая лавина и уже

открыто хлынула по улочке. С баррикад снова открыли огонь. Лавина отхлынула, оставив на

асфальте несколько трупов.
- У нас два раненых! – крикнули с противоположного конца.
- Убитые есть?! – проорал прапорщик.
- Есть! – раздалось оттуда же.
Минут через тридцать федералы вновь пошли в атаку, уже с двух сторон. И это наступление

отбили. А вскоре подошли еще два грузовика. Оттуда что-то выгрузили.
- Никак фаусты? – пронеслось рокотом.
Будто в ответ, со стороны грузовиков хлопнуло несколько выстрелов, и в следующую секунду

Алексеева обожгла огненная волна слева. Грохота взрыва он не слышал. Он вообще ничего не

слышал теперь: в ушах стоял тугой звон, и глаза едва не вылезли из орбит. Липкая теплота

полилась из ушей и носа, противно стекла на подбородок и за воротник. А через мгновение

новый разрыв разметал окаменелые мешки и доски, вырвал и размазал по стенам человеческие

тела. По баррикаде стреляло – как минимум – пять гранатометов. Потом солдаты с той

стороны снова пошли в атаку. Их встретили уже не таким плотным огнем, но и эта попытка

захлебнулась. Федералы уже были готовы отступить, но в этот момент страшные разрывы за

несколько секунд разметали всю баррикаду, разрушили дома с автоматчиками на крышах и

этажах. Никто даже не успел понять, что это было. В воздухе клубилась пыль, бетонная

крошка и черный дым. Сверху падали куски асфальта, горящие обломки дерева и еще чего-то.

Люди в панике побежали, но их встретили идущие полным ходом с тыла танки. Передних

скосили пулеметы, тех, кто не успел спрятаться, раздавили гусеницами. Потом сравняли с

землей то, что осталось от баррикады, давая возможность пехоте добить тех, кто уцелел.
Последние остатки живой силы баркашовцев в Саратове были уничтожены.

+++
Кресты,
Изорванные чьей-то
Могучей
Мозолистой рукой.
Из-за угла стремится порох,
Из-под обстрела –
Человек.
На размышленье – пять минут,
Не больше
Для инстинкта самосохраненья;
Затем –
Бомбежка.
Происходящее мучительно и долго
Он все пытался осознать.
Но уж крупа с осенних туч
Посыпалась за ворот.
Поход домой.
Читая сводку.
Гремят последние часы,
Что на покой
Отведены.
Взлетает красная звезда
Над частоколом
Серым
Леса.
Срывается с цепей комбат,
С отборными матюгами – вперед.
Зажаться,
Вжаться в землю,
Убрать огромные зады.
В тяжелых гимнастерках
Без орденов
И всех других наград.
Схватить
И вырвать инициативу
Из лап усталого врага,
Как будто бы
Саму победу.
Бесстрастно полетит граната,
На миг в грязи –
И лопнет вся
От злобы
И взахлеб.
И от чего-то там еще.
На иллюстрациях войны
Безликие герои
Взрываются,
Неся на одном плече
Победу,
А на другом –
Смерть врагу.
Свистит над головою булава,
Без ветра,
Без вина
Шатается солдат.
Упал.
По ворсу грубому шинели
Прополз бездонный ручеек
И муравья
Потопил.
Вечное ремесло –
Убивать.
Ремесло стало искусством
Убивать.
Кто-то
Виртуозно овладел
Пулеметом,
Рисует на холсте снега
Абстракцию из точек
И крестов.
Какой простор для размышлений
О смысле жизни,
О душе!..
Какой стремительный полет
Фантазии
Из дула!
А он был смел,
Да отказался –
И оказался
Не у дел.
Тяжело в мучении,
Легко в раю.
Огню
Нет цены,
Ни весу.
Свечой зажглась звезда
На горизонте
И сразу рухнула
За лес.
Никто не успел
Что-либо загадать.
Звезда упала зря.
На скатерть-самобранку
Уж кто-то наблевал.
Ковер-самолет
Застирали до дыр.
Заштопанный мундир.
Ковер-самолет
На тот свет
Унесет,
Разбомбит бахромою тучи.
И приснилось,
Как белая кошка
Полезла в окно…
Налилась
Красным
От злости
Роса
На буйных высоких травах,
Да узаконились ошибки,
Что шибко
Мешали жить кому-то,
Да устранен
И этот кто-то.
По полю конь гулял,
Буйные травы пожирал,
Сам наливаясь кровавым
Рассветом.
Полетел красный конь
На все четыре стороны
Темноты
Ночи,
Осветил Землю
Солнцем
Новой
Власти.
Бежит божок,
Качается,
Рыгает на ходу:
«И был я Богом,
Стал идолом,
А там –
И истуканом стану,
А там –
И злым героем сказки
Для городских детей».
А между гор
Вознесся
Огненный топор,
И превратился мед
В лед,
И прибежал ефрейтор раненый
С языком до плеч,
С оторванною челюстью
Внизу.
Течет река всегда
Криво,
Вдоль ней дорожка –
Кривая,
У той дороги –
Два забора –
Кривые.
И выпрямилась бы река –
Да огород затопит.
И выпрямилась бы дорога –
Да путника утопит.
И стал прямым плетень бы –
Да ведь преградой на дороге станет;
И огород от путника
Не убережет.
А путнику
Плевать
На их гнилые
Помидоры.
А кто-то водкой захлебнулся,
Но не утоп.
Когда последний атеист
Зачешет хайер,
Когда последний анархист
Утопит все в дерьме,
Когда последнее ружье
Не выстрелит,
Когда последний Гавриил
Уснет,
Не выстоит,
Когда последняя слеза
Останется в глазу,
Не вытечет,
Когда последний взгляд
Наколется на ветку,
Когда последнее место
Останется свободным,
Знай:
Это –
Для тебя.
Действия
Против общества.
Действия
Против общественной значимости.
Действия
Против духовного здоровья.
Действия
Против безопасности населения.
Действия
Против.
Лучшее дело –
Слово.
Наступает
Время
Одиночек.
Чунга-Чанга,
Поцелуй взасос
Свой разбухший,
Разветвившийся понос.
В палате №6
Запретный плод созрел,
И каждый возомнил себя
Богиней.
Летят из прошлого зрачки
Мимо фестивалей
Во времена холерного бунта,
Мимо реставрированных трупов
И раскосых глазниц
Йорика,
Мимо окончательных редакций
И первоначальных глыб
Природного дара,
Мимо Святых Писаний,
Мимо записок
На туалетной бумаге
Газет
И перхотных расчесок,
Мимо жизнеописаний
Замечательных людей
И едоков
Картошки,
Холодных вечеров
Под осаждаемой Москвой,
Мимо напутствий
По пути в прошлое,
Через настоящее,
Возвращение
К будущему.
Заплесневелая горбушка разлуки
С душой,
Нависло проклятье тела
Над душой;
Будет всем и скотч,
Будет всем и ночь,
Будет всем все то,
Что не хотите.
Тесно душе
В гробу.
«Дальний путь – канава торная,
Все через пень-колоду-кочку
Кувырком
Да поперек».
А злая песня захлебнулась
В ста тысячах глоток,
А тонкая нитка порвалась
От грубого удара
Танка,
А прыщ в носу разбух
И лопнул под напором
Зелено-ласковых
Соплей.
Все варианты строк
Исчерпаны давно.
Свое, что было,
Все пропел.
Осталось только
Неродное.
Мела метель, как помелом,
Как сор в избу,
Гнала
Морозом.
Придавленный комком земли
И снега,
Не шелохнется больше
Батальон.
Разрежет масло ночи
Ножом луча
Расплавленное солнце
И упадет тотчас,
Завидев
Батальон.

+++
Ударил где-то взрыв. Осыпались лепестки сирени. Вспыхнули их ветвей птицы. Вздрогнула под

брюхом земля. Зашуршали в траве комки вырванной почвы, зачиркали в деревянных стволах

осколки, разрезая до мяса кору. Затарахтел в руках автомат. Откатился ты в овраг. Прошли

наверху тяжелые сапоги.
И снова тихо.
До нового взрыва.
А в небе – теплота солнца, и почти по-прежнему, только чуть-чуть испуганно, чирикают

воробьи. И деловито жучок по травинке пробежал. Только его и видели. Опустилась на

вороненый ствол яркая оса. Май.

+++
Послушный разуму
Восторг
Растекся
По морщинам
Одобренных
Стихов.

+++
- Они отказали в коридоре, - опустился на ящик капитан, - бери ребят и этих… заложников

расстреляй. С ними не пройти.
- Есть, - прапорщик повернулся и вышел из сторожки.
- Евстигнеев, Епихин, Рубин, Арбузов! Ко мне с оружием! – крикнул прапорщик группе солдат

у поваленного дерева.
Названные молча подобрали с травы автоматы и последовали за прапорщиком.
- Короче, дела такие, - объяснял на ходу прапорщик, - в коридоре для выхода нам отказали.

Будем прорываться так. С заложниками не пройдем.
- Расстрелять? – буркнул Епихин.
- Так точно, - отрезал прапорщик и, будто смутившись своего ответа, более спокойно

продолжил, - отпускать мы их тоже не можем. Кто знает, - добавил он. – может, и нас

завтра не будет.
В глубоком овраге сидело трое человек.
Двое мужчин и женщина. Над ними дежурили четыре солдата.
- На выход! – скомандовал прапорщик.
Заложники медленно поднялись и, щурясь от солнца, посмотрели на него. Так же медленно

отряхнулись. Никто их не торопил. Мужчины взяли под руки женщину и помогли взобраться по

косогору.
Появился капитан.
- Стрелять нельзя, - хмуро сказал он, - шума будет много.
- А так как же… - вытаращил глаза все тот же Епихин.
- Штыком, - коротко ответил капитан и скрылся.
- Арбузов, - негромко скомандовал прапорщик, - за штыками – бегом.
- Есть, - Арбузов нехотя исчез в ветвях вслед за капитаном.
- Есть новости, товарищ прапорщик? – вежливо спросил один из мужчин.
- Есть, - прапорщик пожевал губами, совсем по-старушечьи, - вас сейчас поведут в

расположение правительственных сил. А нам за это дадут свободный выход из окружения.
- Слава тебе, Господи! – мелко перекрестилась женщина.
- Вот и хорошо, - обнял ее за плечи другой мужчина, - а ты все плакала. Говорили же тебе,

что все хорошо будет.
- Во избежание осложнений мы должны вам завязать глаза и руки, - хрипло проговорил

прапорщик и протянул одному из солдат подготовленные куски веревок и портянки.
- Епихин, Рубин, Молохов, - завязать им руки и глаза!
Приплелся бледный Арбузов и протянул три штык-ножа.
- Я не буду, - пролепетал он и как-то даже попятился.
- Молохов вместо Арбузова!
- Есть.
Прикрутили штыки к стволам.
- далеко идти? – поинтересовалась женщина.
- Нет, совсем рядом, - прапорщик вдруг побледнел не хуже Арбузова и коротко кивнул

солдатам.
Те медленно сделали шаг вперед.
- Выполнять приказ! – заорал прапорщик с каким-то диким привизгиванием, и первый штык с

хрустом пропорол живот мужчине справа.
Тот охнул и согнулся. Солдат повернул автомат и выдернул окровавленную сталь из тела.

Мужчина попятился на корточках назад и вбок и плашмя покатился в овраг, ломая кусты и

сухие ветки. За ним упали и остальные. Женщина, видимо, еще раньше успела обо всем

догадаться и попыталась отступить назад, будто защищалась, но в следующую секунду и она

упала с вспоротым животом.
- Проверить! – так же громко скомандовал прапорщик, и сам с ножом спустился в овраг.
Один из мужчин был в сознании, что-то хрипел с кровью, пузырями исходившей изо рта, все

пытался заслонить рану коленями. Прапорщик резко провел ножом ему по горлу, и на траву

ударил пласт крови.
Женщину проверили штыком в пятку. Она слабо вздрогнула, ей тоже перерезали шею. Второй

мужчина был уже мертв. Штык еще раньше вспорол ему грудь до самого сердца.

+++
Удар.
Еще удар.
И валится мишень.
Ты –
Будто в тире,
Озираешь с грустью
Кровь.
Машина тронулась
Из жидкой колеи,
Прошли уже не первый
Километра столб.
Не замечая ничего,
Ты щупаешь затвор на прочность.
Приклад дрожит.
Но вот команда,
И приклад
Уж бьет в плечо
Неутомимо.
Удар,
Еще
Удар,
И бьет, и бьет,
И бьет
Приклад.
А вечером ты не услышишь запах липы.
Мест для купанья и гулянья больше нет.
Повисли провода
На придорожных мачтах,
И запах лета перебила
Вонь
Брезента.
Спасение в сарае,
За кустами
Из акаций,
За ветхими руинами
И за тонким стволом
Липы.
И автоматчики,
Что добивают
Всех.
Иная цель
Иной войны;
Замкни свой круг,
Вернись к исходу.
Bellum omnium
Contra
Omnes.
Когда еще не уложился
Последний разрыв в палатке,
Пошли в атаку каратели
Линейным методом.
И бьется до второго
Разрыва
Сердце.
Единственный,
Кто уцелел,
Был
Трус.
Прошел и дождик,
И январь,
И лето, и весна.
Вот снова дождик,
Вновь январь,
Опять весна,
Опять дожди.
Поет в зарю петух,
Зовет овец пастух,
Стрельба зовет к себе,
Подвалит
Незаметно,
Придавит страхом
К камышам,
Затопит
В лягушачьем царстве.
Два встречных потока грузовиков.
Один – с живыми –
Да на фронт,
Другой –
Уже ОТТУДА…
Одна кровь –
В окопах
И на траках,
В траве
И на штыке,
В теле
И
Из
Тела.
Тут и там –
Одна кровь.
Взъерошенные трубы,
Регулировщицы
В перчатках,
Простого хлебороба подвиг
И незатейливый обед из каши.
Сопровождающее чувство
До самой первой
Передовой.
А позади –
Лишь твой,
Лишь все –
Твое.
Центральный пункт
И перевал.
За городом
Опять раскат
Грозы.
Опора церкви –
Красногрудый камень,
Когда он –
Повод
Для великомук
Святых.
И вот проломаны копытом
Ребра,
И цвет руки не отличить
От цвета чернозема,
И ворот пыльной гимнастерки,
И изобличенный
Полицай.
Осколок
В раненой ноге
Сидит еще с тех пор,
Когда пять лет назад
Тебе исполнилось
Почти семнадцать
Лет.
Станкач стучит неутомимо –
Прорыв,
И тянет в сон неодолимо –
Разрыв
С реальностью и днем
Суда.
Прислушайся:
Ряды колючей проволоки,
Вышки.
Тебя заметно
На железнодорожном полотне.
Пристук –
И к рельсам мина прилегла.
Посты
Кругом,
А «Кругом бездорожья –
Траншеи».
Горелый хлеб
В разбомбленной
Походной пекарне,
А пекарю казалось,
Будто нет ни неба,
Ни земли,
Ни света белого всего:
- «Где зерно мое?
Где мельница?
Сгорело к черту все!
И мыши греются в золе».
Стучат рельсы,
За пару километров отсюда
Летит состав.
В вагонах –
Пушки и кресты
Нательные.
Еще и бомбы –
К ряду в ряд
В сквозных ящиках
Лежат.
Дорога на двое суток
Вон из строя
К черту!
В глубокий зимний вечер
И отдохнешь.
И грубый самогон из пасти после боя –
Блюет солдат
Над снегом
За сараем.
Награда
Нашла героя.

+++
- Ну, ребятки, с Богом, - перекрестился капитан и, поднявшись во весь рост, заорал. – За

мной!
Солдаты на насыпи недоуменно повернулись на крик, а уж из-за деревьев к железнодорожному

полотну бежала горстка людей с автоматами. Солдаты открыли огонь, несколько человек

упали, но остальные с ревом внеслись на насыпь, и завязался короткий, но страшный –

рукопашный бой.
Евстигнеев ударил солдата штыком в горло, и тот повалился, хватаясь руками за булькающую

рану. Кто-то навалился на него сзади, и он увидел у самого носа зубастый нож, но тут же

хватка ослабла, и нападавший обмяк.
- С тебя причитается! – крикнул ему Рубин и упал, сраженный пулей.
- Чтоб тебя! – даже не утерев с лица кровь, Евстигнеев бросился сразу на двух, наседавших

на прапорщика.
Одного свалил все тем же штыком, другого добили прикладами и штыками вместе.
- Не подходи! – заорал отбежавший в сторону солдат в броннике и начал палить наугад во

все стороны.
Его застрелили свои же. Прапорщик получил нож в солнечное сплетение и скатился с насыпи

вниз. Евстигнеев ударом отбросил кого-то, прикладом размозжил голову другому, и сам упал

под третьим. Несколько мгновений барахтались вместе, потом Евстигнеев запустил два пальца

в рот нападавшему и рванул – до самого уха. Удар головой о рельсу, еще раз и еще, и

разбитая голова солдата уж безжизненно болтается на тряпичной шее.
- Бегом! За мной! – прокричал капитан, и тут только Евстигнеев понял, что все кончено.
На полотне вразброс валялись трупы и раненые, большей частью – солдаты федеральных сил.

Подхватили двух своих, еще стонущих и корчащихся, и помчались прочь перелеском. Кто-то

спустился и хотел взять и прапорщика, но тот был уже мертв.

+++
Спать –
Под грохот бомбежки,
Спать –
Под кромешным мокрым одеялом.
Луна уж в зените.
Да только пятистенный сарай,
Да только жестяной автомобиль,
Да только предположение наоборот,
Да только сны его не пускают.
Решительный взгляд,
Доходчивое объяснение,
Подмоченный сахар,
Обещание без оснований.
Котелок
Кипит
В
Канцелярии,
А так хочется
Чего-то
Достойнее.
Пропали
Первые
Признаки
Весны.
Обветренные губы
И закусанный язык,
Усталое житье
Да пляска напрямик –
Вот все,
Что от весны
Осталось.
Латает свой сапог,
Раскуривает трубку
И –
К председателю за свежим мхом.
Память
Первого
Дня.
Память
Первой
Ночи.
Память
Последних
Дней.
А потом –
Тяжелый всплеск снаряда под водой
И пенный столб
Из синевы.
Но все пройдет,
Все будет.
Парный куст разрыва
Из-под земли
И шорох
Пролетевшего снаряда,
Лепешка мины –
«Письмо»,
Отправленное вдаль.
Завязанный в «колючке»
Разорванный худой
Сапог
И перевернутая наизнанку жизнь,
Но где-то есть
Все то,
Что
Хочет,
Все то,
Что
Может.
Крутятся спицы
Колеса без шины.
Веревочки
На месте споротых погон,
Пусты петлицы командира.
Рука стянула козырек.
Усиливался шаг
И крик:
- Иди сдаваться!
Наши все уже
Сдались!
Торжественно
Не замарать себя
Ни мародерствам,
Ни насилием,
Ни антисоциальным поступком.
Но награбленные стулья
У костра,
Разбитые иконы,
Черепа;
Бурлящий зал
В едином вдохновении
Попросит слова,
Да такого,
Чтоб слово то
В веках жило,
Чтобы летело
Слово то
Через препятствия,
Преграды,
Через огромные
Массы
И дырявило,
И сквозило
Наповал!
Напролом!
Навзрыд!
Навыворот!
Важно то,
Что никто не ждет всерьез
С общим настроением
Сегодня.
А завтра –
То лишь завтра,
Поживем –
Быть может,
И увидим.
Увидим
Да и почувствуем, как:
Осколок в каше зашипел,
Приклад набухший заскрипел,
Ремень натер плечо,
Шрапнель ударит горячо,
Клинок вонзится в злое тело,
Бомбежка вусмерть надоела,
Луна со свистом вниз летит,
Осколок в каше все шипит,
Приклад набухший все скрипит,
По-прежнему медаль звенит,
Как раньше,
Чей-то дом
Горит,
И ветер в поле
Средь цепей
Свистит,
Свистит,
Свистит.

+++
Помнить,
Но
Прощать.
Или
Прощать,
Но
Помнить?

+++
Подвиги, совершенные наспех да спьяну. Не испачканные листы чужой биографии. На палубе

мнящего себя кораблем растекалось сочинительство. Это был – РУССКИЙ пофигизм.

+++
Еще не открыв глаза, он услышал чей-то храп. «Это не я», - подумал он и сразу вспомнил…



Он ничего не говорил, только сидел и перебирал голыми ногами осколки на полу.
- А ты думал, что это надолго, на все жизнь, что любовь и все такое?..
- Да! Я так думал! – зло перебил он и откинулся назад.
- Ну и дурак, - пожал плечами Мишка и стал одеваться.
А он тупо разглядывал потолок на кухне, весь желтый от табачного дыма, чувствовал

подкатывающуюся к горлу тошноту. Не выдержал, как ни старался. И сблевал прямо на

коричневый линолеум и на свои колени. Когда ушел Мишка и хлопнула входная дверь, он не

вытерпел, опустился на пол и заплакал, по-детски размазывая ладонями соленые капли слез.

(август 1999)