Грустная история

Они жили в одном доме, часто вместе бегали по двору и играли в прятки. Он любил ее за измазанные зеленкой разбитые коленки, за зелёные, испачканные по неосторожности той же зеленкой руки, за зелёные, как зеленка глаза. Она его - за полосатые, дырявые гольфы, за руки, всегда тёплые, за то, что он помогал ей взобраться на самую верхушку яблони и хрустел вместе с ней ещё не зрелыми яблоками, от которых потом у обоих гудело в животе.
В первом классе он таскал ее за косички перед мальчишками, а она в отместку клала в его портфель кирпичи, которые вместе с подружками потихоньку таскала у школьного сторожа, на физкультуре он смеялся над ее кувырками, она – над его дырявыми гольфами, но всё равно давала ему списывать математику…В шестом классе он перестал ее замечать: теперь у него были дела поважней: в старом подвале они с мальчишками играли в карты, курили и слушали Цоя. Теперь было не до Лерки…Он упорно ее не замечал и всякий раз ей назло здоровался с ее подружками. Она мучилась и страдала, долгими вечерами просиживала за учебниками, а днями караулила его в школьном коридоре. Часто она открывала настежь окно и вдыхала влажный воздух, пропитанный ароматом сиреневых веток, которые без устали раскачивал летний ветер, и мечтала о любви…
Однажды зимой в классе восьмом она возвращалась из школы и увидела, как он с друзьями играет в снежки, она и подумать не могла, что через пару минут станет мишенью: заприметив девчонку, не разбираясь, кто это, они пустились вдогонку, кидая шарики тяжёлого снега ей в спину и в голову. Она бросилась бежать, но тяжёлый портфель повалил ее на землю, и через пару мгновений она почувствовала холодный липкий снег везде: во рту, в носу, на ресницах… Задыхаясь от снега и от слёз, она пыталась подняться, но кто-то сильно толкал ее в снег, всё снова и снова… «Лерка??» - это всё, что он сумел сказать, когда увидел ее, лежащую в сугробе, мокрую, униженную, рыдающую навзрыд. Она больно укусила его за палец, когда он попытался отряхнуть с ее шапки снег…
Он сумел разглядеть ее лишь на выпускном вечере, когда она показалась на лестнице в бледно – розовом платье со слегка собранными на затылке волосами пепельного цвета, он снова полюбил ее зелёные глаза, которые в детстве любил сравнивать с зелёнкой…Он робко подошёл к своему розовому видению: «Лер, может, потанцуем?»
Она хотела кричать от радости, прыгать, смеяться, броситься ему на шею и обнять крепко-крепко, но она только тихо сказала: « Я не танцую…»
Она танцевала потом со многими ребятами, но ни разу не взглянула в его сторону, а он не отрывая глаз смотрел на бледно-розовый шёлк и тонкие хрупкие плечи.
Они встретились два года спустя на школьном вечере: она была всё той же обаятельной, худенькой, с короткими пепельными волосами, только теперь она была уже не Лерка, а Валерия. «Потанцуем?»- спросил он, немного смущённый. Она улыбнулась и слегка кивнула головой в знак согласия. Они кружились в танце, он смотрел в ее зелёные глаза и не понимал, как он мог сравнивать этот нежный зелёный цвет ее глаз с ядовитым цветом зелёнки. Ему хотелось прикоснуться к ее коже, прижать к себе ее тело, покрывать поцелуями ее веки, руки, плечи; хотелось чувствовать у себя на губах вкус ее мягких губ, хотелось вдыхать пепел ее коротких жёстких волос, хотелось всегда видеть в зелёном омуте глаз своё отражение…
Они много вечеров проводили вместе: гуляли по вечернему городу, ходили в кино, взявшись за руки, кормили сухарями голубей в старом парке. Он всё больше убеждался, что все его увлечения до этого были несерьёзными, что ни с кем ему ещё не было так интересно, как с Лерой, смешной, немного нелепой, но всегда очень искренней и нежной.
Она была совсем другой, непонятной, едва ли не загадочной - смеялась звонким смехом над его бесконечной болтовнёй, рассказывала ему о миллиардных количествах звёзд и таких же миллиардных количествах галактик, а потом наизусть читала стихи…Просто так, от того, что сердце дышало какой-то особой тихой радостью…
«Я останусь с тобою ветром и огарком усталой свечи, бледным мраком и ярким светом,
сном волшебным и бликом мечты, колокольчиков полем безбрежным и грохочущим басом шмеля, я останусь с тобою нежной. Я останусь… С тобой… Навсегда…»
 Любовь в ее сердце росла осторожно, неторопливо, как будто робко вырисовывая на нём дорогой образ и с каждым мигом заполняя все его пустые уголки, делая его хрупким и от того ранимым.
 Прошло много дней, они, разъехавшись по разным городам, давно вернулись на учёбу, она не могла забыть его прощального взгляда, странно нежного, безумного, больного; он просиживал часами у окна, смотрел на ветки давно отцветшей сирени и всё не мог забыть, как она, положив его голову себе на колени, осторожно водила по его волосам своей рукой, ему тогда казалось, что он уже знал раньше эти руки, что это руки невероятно близкого и дорогого человека. Он всё время спрашивал у нее: «Может, мы были знакомы в прежней жизни?» А она отвечала: «Конечно. Я была твоей девочкой, а ты -моей кошкой…»
Он писал ей сотни писем, в которых говорил о своих чувствах, о том, как сильно полюбил ее, полюбил уже давно, с самого детства, сначала, как друга, потом, как врага, потом, как девушку, он говорил, что она навсегда стала светом в его жизни, что по-настоящему он стал счастлив только держа ее руку в своей…
Она прилетела, после сотен писем; прилетела, бросив всё, прилетела, чтобы, наконец, побороть свой страх униженной девчонки, которая каждый день в школе выискивала глазами того, кому она была безразлична, чтобы, наконец, открыть по-настоящему своё сердце навстречу любви, такой, о которой она, Лерка, давно мечтала, сидя на подоконнике и вдыхая аромат тёмного летнего неба…Она не бежала - она летела, по мостовым, по зебрам пешеходных дорожек, по лужам моросящего дождя, она ворвалась в комнату, счастливая, что вот сейчас он выйдет навстречу, как всегда лохматый, с сонным, мутным взглядом, но счастливый, поднимет ее на руки и уже никуда, никогда не отпустит…
В комнате было накурено, а постель разобрана. Он был не один…Не понимая до конца происходящего, Лера растерянно обводила взглядом неприятно бежевые обои в розовую крапинку, смятую постель и двух голых людей, одну из которых она не знала, другого же называла Серёжей, любила с самого детства, от него носила ребёнка…
 «Лерка??»- он пытался быстро одеться и догнать ее, но она ушла...Когда он выскочил на улицу и увидел галдящую толпу испуганных людей, странное липкое чувство страха пробежало мурашками по всему его телу. Она лежала на мостовой, и ее спутанные пепельные волосы теперь на свету были ярко-красными, алая струйка бойко стекала по тонкой коже на белое платье.
Он плакал, просил не уходить, умолял остаться, снова плакал, а потом снова умолял. Он тщётно пытался вернуть ее к жизни, прижимая ее голову к своей груди и целуя ее бледные посиневшие губы. Он пытался согреть ее холодные руки своими тёплыми, она смотрела ему прямо в глаза, не отводя стеклянного взгляда ни на минуту, она уже не могла объяснить ему, что умерла ещё пять минут назад, в его дымной комнате…
В воздухе носился детский плач и непереносимое чувство вины, в мокром дождливом воздухе пахло сожженной бумагой и проносились перед глазами сотни написанных сиреневой пастой слов, а где-то далеко в душе доносился знакомый голос… Я останусь с тобою ветром и огарком усталой свечи, бледным мраком и ярким светом, сном волшебным и бликом мечты, колокольчиков полем безбрежным и грохочущим басом шмеля, я останусь с тобою нежной...