Воскреснет ли старый комендант? Гл. 1-3

Давид, Александр и Каганович

Глава 1 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»

Началось все совершенно заурядно. Листаю случайно попавшую мне в руки книжицу под названием «Революционный держите шаг», с красными грозовыми тучами на обложке и красным всадником на вздыбленном красном коне. И встречаю свою (не такую уж распространенную) фамилию:

«В мае двадцатого года, будучи секретарем Сиббюро ЦК РКСМ, я приехал в Пермь подобрать группу работников для укрепления комитетов комсомола в Сибири. Пермский губком сформировал большую группу добровольцев. Я был счастлив, что со мной отправились в освобожденные сибирские края милые пермские друзья – Шостин, Вейхман, Крылов, Петухов, Тайц, Юрлов, Альперович, Бабкин, Репин и … Казаковцев…»

Интересно, кто бы это мог быть – Вейхман? Отцу тогда было только десять дет, значит, не он. Давно, в детстве, я слышал о дяде Абраме, расстрелянном белыми, - понятно, не он тоже. Был еще дядя Давид, но о нем я почти ничего не знаю, кроме того, что он был старше отца, что вместе с отцом он находился в заключении на Колыме – не знаю, за что, - и, как и отец, был реабилитирован посмертно. Может быть, он?

Но кто же автор воспоминаний, тот, который «будучи секретарем Сиббюро ЦК РКСМ»? Перелистываю страницу назад – вот он «Ал. Мильчаков, Генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ в 1928-1929 гг.» Был, оказывается, такой генеральный секретарь.

Вот так я втянулся в поиски, которые заняли больше десятилетия. В ходе них постепенно все четче из глубины времен прорисовывались черты двух молодых людей, жизненные пути которых пересеклись в те далекие времена – юных романтиков, энтузиастов молодежного движения: видного комсомольского деятеля Александра Мильчакова и его «милого друга», деятеля куда более скромного масштаба, Давида Вейхмана, моего дяди. За их судьбами стояла судьба целого поколения, юность которого пришлась на октябрьский переворот и гражданскую войну, молодость – на двадцатые годы. Его большая часть была «повыбита железом»: кто пал смертью храбрых на войне сороковых-роковых, а кто сгинул в трясинах ГУЛАГа в тридцатых-проклятых…

Александру Мильчакову, сыну железнодорожного стрелочника и портнихи, в 1917 году было четырнадцать. Он окончил с отличием три класса четырехклассного вятского реального училища. Давид Вейхман, сын часового мастера, скитавшегося по Уралу в поисках заработка, из-за частых переездов семьи толком не знал, где он родился: в анкетах указывал то Кизел, то Шадринск. Образование скромное: три класса пермского городского училища.

Еще в реальном училище Александр проявил себя как организатор молодежи: в 1917 году он руководит группой коммунистически настроенных учащихся. Впрочем, думаю, что «коммунистически настроенными» их назвали намного позже; скорее всего, это были просто «мальчики и девочки, желавшие добра» (так характеризовал подобные группы Александр Фадеев)…

Александр считает себя комсомольцем с 1918 года, Давид – с 1917-го; 8 декабря 1917 года собрался I Уральский съезд социалистических союзов молодежи, в котором, по-видимому, Давид принимал участие.

Уже в конце 1918 года Мильчаков работает в Уральском областном Совете. Летом 1919-го он, как паренек грамотный и толковый, отправлен в Пермь помощником секретаря губревкома.

А Давид в 1919-м добровольцем ушел в Красную Армию и служил восемь месяцев рядовым в отряде особого назначения, пока не был демобилизован из-за болезни позвоночника.

Тогда, скорее всего, Давид и встретился с Александром, который к этому времени стал секретарем Пермского губкома комсомола. 5 сентября 1919 года открылся первый Пермский губернский съезд РКСМ. Его решения полны якобинского максимализма, например, вот это: «Вести борьбу с другими юношескими культурно-просветительными организациями, призывая их вступить в члены РКСМ, а в крайнем случае – распускать их». Или еще: решение «об изъятии из семейной обстановки всей молодежи путем устройства коммун (общежитий) молодежи в целях оздоровления подрастающего поколения». Насчет «изъятия из семейной обстановки» – это точно. Александр ушел из дому, круто поссорившись с отцом. Давид, насколько мне известно, кочуя с места на место в последующие годы, не поддерживал связи с родителями.

История комсомола Прикамья отмечает участие Александра и Давида в создании молодежной печати:

«Большую роль в организации молодежи сыграла “Страничка юного коммунара”, которая стала появляться в губернской газете “Красный Урал” с 27 сентября 1919 г. Ее первыми редакторами были Иван Маврин, Александр Мильчаков, Давид Вейхман и Владимир Кузовенко. “Страничка” рассказывала об опыте комсомольской работы, агитировала, звала молодежь в свои боевые ряды, на субботник, в школы ликбеза. Из “Странички юного коммунара” выросла газета пермских, позже уральских комсомольцев “На смену!”»

Но уже в марте 1920 года Мильчаков был назначен секретарем Сибирского бюро РКСМ. А два месяца спустя он обращается за помощью к приятелям-пермякам. Пермский губком комсомола направляет для работы в Сибири самых лучших работников губернии:

«Ввиду отсутствия союзных работников в Сибири пленум Пермского губкома нового состава командировал 13 активных работников, которые могут вести работу в уездном, губернском и областном масштабе, подчеркивая этим свою солидарность с рабоче-крестьянской молодежью Красной Сибири».

Приехав вместе с Мильчаковым в Омск, все тринадцать были распределены по губерниям. Давид Вейхман попал в Томск, о чем свидетельствует сделанная в августе 1920 года фотография делегатов I Томского губернского съезда (конференции) РКСМ. Этот съезд, как и другие губернские съезды, проходившие в Сибири в августе-сентябре (первые или вторые), избрал делегатов на III Всероссийский съезд комсомола. На фотографии в четвертом ряду, в центре – Давид Вейхман, ответсекретарь Томского губкома.

28 сентября 1920 года, Омск. Фотография: делегаты III съезда РКСМ (2-20 октября 1920 г.) от комсомольских организаций Сибири – Омской, Томской, Алтайской, Семипалатинской, Енисейской, Иркутской и Якутской губерний. Третий ряд, четвертый слева – Д. Вейхман.

Судя по фотографиям, Давид был небольшого роста, немного сутулый (по-видимому, сказывалась болезнь позвоночника), очень серьезный, вовсе не по возрасту; неизменно в тужурке с крупными пуговицами, застегнутой наглухо, до ворота.

Перипетии жизни Александра Мильчакова в конце 1920 года воистину фантастичны. Незадолго до III съезда комсомола его вызывают в Москву, и вот он – заведующий школьным отделом ЦК РКСМ (это с незаконченным-то реальным училищем!). Его посылают в Пермь, проводить губернский съезд комсомола, и он избран делегатом III съезда от пермяков. А после съезда его руководство школьным отделом ЦК, вызвавшее нарекания В.И. Ленина, прервалось, и он отправлен «на низовую работу», инструктором в Верхне-Уральский уезд…

Но не оставили Александра в челябинской глубинке друзья-приятели из Цекамола, и уже месяца через три он снова на руководящей работе в Сиббюро комсомола, секретарь в Омске и в Новосибирске. А в декабре 1922-го – новый бросок: «дан приказ ему на запад»… Мильчаков назначен в Ростов-на-Дону, секретарем Юго-Восточного бюро комсомола, руководить краевой организацией на Северном Кавказе.

По маловразумительному пунктиру из архивных справок пытаюсь проследить следующий отрезок жизненного пути Давида.

Омский архив: «…Каких-либо данных на Вейхмана Давида Борисовича не установлено…»

Томский архив – то же самое.

Бывший Центральный архив ВЛКСМ: «Постановлением Секретариата ЦК РКСМ от 13 октября 1920 г. (протокол № 1, п. 24), т. Вахман (Вейхман? – имя и отчество неизвестны) направлен в распоряжение Тюменского губкома комсомола.


Постановлением Секретариата ЦК РКСМ от 1 декабря 1920 г. (протокол № 7, п. 6) т. Вихман (Вейхман) направлен в распоряжение Сиббюро ЦК РКСМ».

Новосибирский архив: телеграмма от 2 ноября 1920 г., полученная в адрес Сиббюро ЦК РКСМ: «Вейхмана распоряжения пермгубкома нет – выслать не можем – выезжает сам сегодня – Сиббюро пермскому губкому предлагать не может».

Вот так, знай наших! Надо понимать – сразу после III съезда комсомола Давида направили в Тюмень, а он по пути в Сибирь заехал к родителям в Пермь. В Сиббюро догадались, где его искать, но в ответ на запрос Пермский губком продемонстрировал свою независимость от Сиббюро.

А Давид на позже 1922 года обнаруживается на Дальнем Востоке. В Чите он редактирует газету «Юная рать», первую массовую газету молодежи Дальнего Востока. Затем во Владивостоке – сначала он – редактор художествено-литературного журнала «Тайфун», а потом журнала «Приморский огонек», по разнообразию информации, качеству печати, богатству фотоиллюстраций признанного лучшим дальневосточным молодежным изданием начала 20-х годов. В 1924 году Давид – член редколлегии первого и единственного на Дальнем Востоке пионерского журнала «Костер»; позже об этом журнале напишут: «Хорошее качество печати, удачная верстка, много иллюстраций». Но наибольших успехов Давид добился как ответственный редактор газеты «Красный молодняк». Историк М.И. Алексеенко отмечает, что Давид Вейхман возглавлял газету три с половиной года – рекордный срок для 20-х годов.

Вот «юбилейный» номер газеты «Красный молодняк» – ей исполнилось два года. На первой странице – фотография двадцатидвухлетнего редактора над его же передовой «По пути Ильича!», на третьей – еще одна фотография: кружок юнкоров при редакции, сотрудники газеты, а в центре – тот же Давид в своей неизменной тужурке с крупными пуговицами. Некий Егор Тарасов в поэме воспевает любимую газету:

«Крестьянин и рабочий,
Боец и военмор
Читать его охочи,
Он радует их взор.
Буржуй его не любит,
Для них газета – враг.
Все хитрости их губит
Наш “Красный молодняк”.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В газету молодежи
Могучий коллектив
Дыханье жизни вложит –
Стремительный разлив…»

Мало кто сейчас знает, что комсомольский значок с надписью «ВЛКСМ» появился лишь в середине 40-х годов. А до этого комсомольцы носили значок «КИМ» - Коммунистический интернационал молодежи. Туда, в исполком КИМа, летом 1924 года был направлен на работу Александр Мильчаков, избранный уже членом бюро ЦК ВЛКСМ. По тому времени, доверие исключительное. «Началось изучение немецкого и французского языков, изучение обстановки в отдельных странах, особенно Германии и Франции, куда мне предстояло поехать», - писал позже Александр. На изучение языков времени удалось выкроить ничтожно мало, уже осенью Мильчаков нелегально выезжает в Германию – в новом москвошвеевском костюме; встречается с Эрнстом Тельманом, другими руководителями немецких коммунистов, затем на съезде французского комсомола возглавляет делегацию КИМа. Партийно-комсомольская карьера Александра складывается блестяще. В 1925 году он выбран вторым секретарем ЦК ВЛКСМ, а в 1927-м – первым секретарем ЦК комсомола Украины. Делегат партийных съездов, он трижды входил в состав Центральной контрольной комиссии ВКП(б).

Давид таких успехов не достиг, но все же его переводят в столицу. «Постановлением секретариата ЦК ВЛКСМ (протокол № 28, п. 1) от 23 октября 1926 г. Д. Вейхман утвержден редактором журнала “Радио-пионер”».

Однако жизнь в Москве у Давида пошла совсем скверно.

«Председателю правления О-ва “Радиопередача” тов. Гузакову.

Уважаемый тов. Гузаков!
Считаю своей обязанностью как кандидат ВКП(б) и комсомолец сообщить о том преступлении, которое совершено мною по занимаемой должности.

Как редактор журнала “Радиопионер” я пользовался правом самостоятельно, с последующим утверждением зав. к/отделом, составления ведомостей на выплату гонорара т.т., сотрудничающим в журнале.

Это право было использовано мною в личных целях, в том смысле, что в ведомости мною включалась вымышленная фамилия “А. Санкин”, а затем по фальшивой доверенности деньги, выписанные на имя Санкина, получались мною в свое пользование.

Всего таким образом мною получено из кассы “Р-Передачи” 129 руб. 50 коп.

Убедительно прошу вас, тов. Гузаков, обратить внимание на те условия, в силу которых совершено преступление.

Условия эти таковы.

После моего приезда в Москву я оказался в чрезвычайно тяжелом материальном положении. Это тяжелое положение еще больше усугублялось отсутствием у меня жилища.

Мне пришлось поселиться в номерах, т.к. ни родных, ни знакомых, у которых можно было бы жить, я не имею в Москве.

За прожитие в гостинице мне приходилось платить более 100 руб. в месяц, что при моем заработке окончательно подорвало мое материальное положение, и в силу необходимости я залез в долги.

Наконец мне удалось достать комнату, но для этого я должен был уплатить жившей в ней женщине 350 руб., чтобы дать ей возможность выехать из Москвы. 150 руб. мне было отпущено авансом “Р-передачей”, остальные деньги собрал по крохам и таким образом еще больше задолжал.

После этого у меня из жалованья удерживали на покрытие аванса, и были месяцы, когда я получал только рублей 40-45 в месяц.
Вот в это-то время и произошел тот перелом, который вовлек меня в преступление, т.к. у меня на руках жена и дочь, которых нужно было тоже хоть как-нибудь содержать.

Обращаюсь к вам, тов. Гузаков, с горячей просьбой – помогите мне найти выход из тупика, в который я попал!

Искренне раскаиваюсь в совершенном мною и обещаю впредь честно нести звание коммуниста и комсомольца, честно выполнять свои обязанности, если вы сочтете возможным мою дальнейшую работу в “Р-Передаче”.

22/IV-27 г. Д. Вейхман»

Архивная справка:

«28 апреля 1927 г. Д. Вейхман снят с должности редактора журнала “Радио-пионер”. Дело передано для разбора в Контрольную комиссию ЦК ВЛКСМ».

Что же, история, по правде говоря, банальная. Романтический революционный идеализм не выдержал проверки жестким бытовым реализмом убогой советской действительности. К пирогу были допущены очень и очень немногие. Не получил Давид ни кола, ни двора, а остался со своей единственной тужуркой с крупными пуговицами, придававшей ему «партийный» вид. Только этот вид и сохранился у Давида от партийности, которой он лишился после выступления на заседании Центральной контрольной комиссии ВКП(б) старой большевички Софьи Николаевны Смидович и последующего единогласного голосования.

Вот и разошлись в противоположных направлениях жизненные пути Александра Мильчакова и Давида Вейхмана, разошлись, чтобы, вопреки Евклиду, встретиться и пересечься через какой-нибудь десяток лет в ином измерении…

Но это уже совсем другая история.

А комсомольская карьера Александра Мильчакова достигает тем временем своей кульминации. Его, вместе с другим комсомольским лидером – Николаем Чаплиным, приглашает к себе домой Сталин и ведет с ними обстоятельную беседу об оппортунизме Зиновьева и Каменева, не скрывая своей неприязни к ним, зло критикует Бухарина. «Оппозиционерам – крышка», - заключает он встречу.

Май 1928 года. Мильчаков – генеральный секретарь ЦК комсомола. Он казался себе орленком – тем самым, который взлетел выше солнца. Он, двадцатипятилетний вятский паренек, выходил на трибуну, и зал наполнялся его энергией, дышал его дыханием, ненавидел его ненавистью. А какие друзья у него появились! Сам Маяковский к Международному юношескому дню 2 сентября написал четыре стихотворения, да каких!

«Вперед, комсомольцы,
всесоюзным походом!
В окопах вражьих –
переполох.
Вскипай
в быту,
боевая охота –
На водку!
На ругань!
На грязь!
На блох!»

Брал гитару черноволосый красавец Иосиф Уткин:

«В смертельные покосы
Я нежил, строг и юн,
Серебряную косу
Волнующихся струн…»

Однажды Иосиф пришел со своим сотрудником по литературному отделу «Комсомольской правды» Джеком Алтаузеном, который прочитал только что написанное:

«Два года мы
С тобой не мылись в бане,
Заели вши,
И надоело мне
Ногтями
Щелкать их на барабане
И до крови
Царапать по спине…»

Сколько раз потом в своей зэковской жизни вспоминал бывший генсек и призыв Маяковского («На грязь! На блох!»), и стихи Алтаузена, так подходящие к обстановке (кроме, разве что, барабана)…

Но это – после, а пока что Мильчаков чуть ли не ежедневно встречается с Орджоникидзе, Молотовым, Кагановичем, Калининым. Он озабочен организацией профессионального обучения молодежи. Масса людей направлена в педтехникумы, на курсы. Установлен ежегодный праздник учебы – 1 сентября. Каждый грамотный комсомолец должен найти одного неграмотного в городе или деревне, обучить его читать, писать.

Недолго продержался Мильчаков на посту генсека – неполный год. Чем-то он не устраивал Сталина в этом качестве. Формулировка, которая прозвучала на пленуме ЦК комсомола, была странной и маловразумительной: «обывательско-реалистическое делячество». С нею он и пришел на новую работу – в аппарат ЦК ВКП(б). После учебы на курсах марксизма-ленинизма он заведует сектором партийного строительства.

В начале 30-х Мильчаков – конечно, уже не Саша, не Александр, а Александр Иванович – переходит на хозяйственную работу, в наркомат тяжелой промышленности. Он, как теперь сказали бы, стажируется у видного организатора золотой промышленности А.П. Серебровского, и в 1933 году назначен директором золотопромышленного комбината «Балейзолото» в Забайкалье. Работа у него идет исключительно хорошо, его награждают орденом Ленина, премируют легковым автомобилем. Но образования, однако, не хватает, и Мильчаков – с согласия Сталина – в 1935 году поступил учиться в Промакадемию.

В 1937 году, после ареста Серебровского, А.И. Мильчаков назначен начальником треста «Главзолото», и его непосредственным начальником стал нарком тяжелой промышленности, он же – секретарь ЦК ВКП(б), Лазарь Каганович.

Лазарь Моисеевич был, в сущности, добрым человеком, но доброту разрешал себе проявлять только в кругу семьи. А на партийной и хозяйственной работе Железный нарком не позволял сантиментов ни себе, ни своим подчиненным, никому из которых он никогда не доверял.

Одиозность личности Л. Кагановича побудила некоторых деятелей, именовавших его «сатрапом», попытаться выделить его из круга кремлевских вождей как нечто чуждое большевизму, подчеркивая его еврейское происхождение и прозрачно намекая на приверженность идеям сионизма. Эта попытка откреститься от «железного Лазаря» не имеет решительно никаких оснований: Каганович был «верным и непоколебимым соратником Сталина», умевшим, «как никто, отразить и передать московским большевикам волю нашего гениального вождя и учителя, его указания и последовательное проведение этих указаний в жизнь» – так говорилось в хвалебном постановлении объединенного пленума МК и МГК ВКП(б) при проводах «верного и непоколебимого соратника» на должность наркома путей сообщения.

Каганович в совершенстве владел технологией лести. Он придумал и пустил в обиход лозунги: «Сталин – корифей науки», «Сталин – великий машинист локомотива революции».

Разумеется, не только беспредельная преданность Сталину позволила Кагановичу достичь вершин власти и удерживаться на них. Он обладал громадной работоспособностью, смекалкой, умел заставить подчиненных выполнять его волю. В этом умении он постоянно совершенствовался. Еще мягкий по характеру в молодости, он быстро понял, что, чтобы выжить, надо быть особенно осторожным: «Стоит чуть поскользнуться – и тебя нет». Грубые ругательства, вероломство, интриги прочно вошли в его обиход. Свою жизнь Лазарь обезопасил ценой чужих жизней. Универсальным методом решения хозяйственных проблем у него стало обвинение во вредительстве, угрозы и ликвидация людей. Это он, Каганович, предложил создать в республиках, краях и областях «тройки» для внесудебного рассмотрения дел по политическим обвинениям. Пять томов составили его письма в НКВД на арест 1587 работников железнодорожного транспорта. Это он лично подписал 191 список на осуждение – в основном «по первой категории», к расстрелу, на 36 тысяч человек – партийных, советских, военных и хозяйственных работников. В Наркомтяжпроме Каганович не проявлял колебаний, никто не был застрахован от обвинения во вредительстве.

Мильчакова арестовали 22 декабря 1938 года по ордеру, подписанному Берией и Вышинским, и по официальной санкции Кагановича. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Александра Ивановича по статьям 58-7, 58-8 и 58-11 (саботаж; террор; участие в контрреволюционной организации) к 15 годам заключения в лагерях с последующим поражением в правах на пять лет. Был Саша-бузотер, был генсек, орденоносец, был Александр Иванович – начальник золотопромышлености, стал зэк с номером, контрик с кликухой вместо имени.

Ноябрь 1939 года. Мильчакова в числе 20 заключенных погнали из Норильска пешком за 18 километров. Зэки – в недавнем прошлом руководители отраслей промышленности, партийные функционеры не низкого ранга – топали по промороженной тундре под конвоем, не сомневаясь в том, что это их последняя в жизни дорога. На месте, в лагерном пункте «Коларгон», отобрали «вольную» одежду, взамен выдали рванье. Комендант лагпункта – уголовник, приставленный в помощь охране, внимательно вглядывался в обросшее густой щетиной лицо Александра Ивановича, не веря самому себе, вдохнул: «Ба-атя?!» Два года назад начальник «Главзолота» побывал на невьянских приисках «Уралзолота». Короткая была командировка, но памятная. Старая демидовская вотчина, знаменитая единственной в России «падающей» башней, была знаменита и месторождениями рудного и россыпного золота. Начальник побывал в шахтах рудников Середовина и Осиновка; о комсомольской юности напомнила встреча с Виктором Смирновым, секретарем окружкома в 1919 году. Теперь тот был уже парторгом ЦК ВКП(б) на невьянских приисках… А мыли золото и прямо в городе, на Невьянском пруду, и рядом с ним – на реках Нейве и Быньге… Да, это там, на Урале, он встретился с этим не обделенным силенкой парнем – тогда старостой старательской артели. «Только почему он батей меня назвал? Мне-то всего тридцать шесть, и вряд ли я его старше»… А комендант шептал торопливо: «Батя, вас на шлёпку привезли, я точно знаю», - и сунул в карман драного мильчаковского бушлата пачку папирос…

Две недели тянулось ожидание, и хоть было о чем подумать, было что вспомнить, но ни воспоминания, ни просто связные мысли в голову не шли; просто хотелось тепла, хотелось помыться, сбрить бороду, поесть, накуриться (надолго ли хватило пачки?), хотелось жить, а не заканчивать свое существование вот так: бессудно, безвинно, под грязную матерщину пьяных расстрельщиков…

Много лет спустя Александр Мильчаков вспоминал о днях своей юности:
«В декабре 1918 года в Вятку эвакуировался Уральский областной Совет. Комитет комсомола направил меня в этот Совет для работы в качестве сотрудника. Скоро мне поручили привести в порядок для отправки в Москву бумаги, связанные с содержанием и расстрелом последнего царя и царской семьи в Екатеринбурге и брата царя, Михаила Романова, в Перми.

Это было увлекательнейшее чтение! Все бумаги и газеты тех дней я аккуратно раскладывал в хронологическом порядке».

«Увлекательнейшее чтение», - наверное, трудно ожидать иной реакции от пятнадцатилетнего мальчишки, вовлеченного в бурные события революции. Но ведь это пишет старый и больной человек, сам переживший мучительное ожидание неправой казни…

«Стою один среди равнины голой…» – с горечью мог сказать о себе есенинскими стихами бывший комсомольский генсек, возвратившись в столицу после реабилитации. Истреблены все генеральные секретари комсомола: Оскар Рывкин, Лазарь Шацкин, с которыми он когда-то яростно спорил, Петр Смородин, Николай Чаплин, которых он не просто уважал – любил нежно, Александр Косарев, сменивший его на этом посту… Не вернуть ни потерянных лет, ни погибших друзей-приятелей.

Мильчаков много писал о комсомольской молодости, о первом десятилетии. Не будем винить Александра Ивановича за то, что нарисованные им портреты партийных деятелей напоминали сусальные рождественские открытки: свобода физическая не принесла свободы духовной. Он жалуется на «попортивших книгу» редакторов, но не внутренний ли редактор водил его рукой, когда он писал об Андрееве, Ярославском, Постышеве? К примеру, М.И. Калинин, по словам Мильчакова, - любимец народа, выразитель революционных традиций: «Разговаривал с молодыми, как добрый отец разговаривает со взрослым сыном: прямо, откровенно, не обходя острых углов, и в то же время с любовной озабоченностью».

Да уж, было о чем Калинину с молодежью поговорить. Например, о том, как на Украине от голода умерло пять миллионов крестьян, а Михаил Иванович сказал, что они оказались в беде из-за того, что ленились и отказались честно трудиться. Или о том, как он безропотно подписывал постановления и указы, развязавшие руки НКВД для массового террора против своего народа. А, может быть, старичок Калинин с любовной озабоченностью поведал о том, как подарил своей любовнице соболье манто из царского гардероба, или о том, как несколько лет подряд он, занимавший пост главы мировой державы, униженно упрашивал Сталина выпустить из концлагеря жену, где она стеклышком давила гнид на рубахах заключенных?

«Землячка была очень строга в вопросах морали. К нарушителям партийной этики она была буквально непримирима. Долго не могла успокоиться, когда приходилось рассматривать дела, связанные с “хозобрастанием” отдельных коммунистов, усвоивших психологию и привычки мелких собственников, добивающихся личной выгоды и использующих служебное положение в личных целях. “Как это дурно влияет на неустойчивую молодежь и в служебной обстановке и в быту”, - говорила Землячка».

Ах, как непреклонна была в следовании принципам морали Розалия Самойловна! Только мораль у нее была какая-то особенная, не человеческая. Это за ее подписью после взятия Крыма Красной Армией была дана телеграмма с приказанием немедленно расстрелять всех зарегистрированных офицеров и военных чиновников. Специалисты до сих пор не пришли к единому мнению – сколько тысяч человек расстреляно, повешено, утоплено в море – пятьдесят или сто пятьдесят; за эти «особые труды» Землячку наградили орденом Красного Знамени.

Вот Сталину Александр Иванович не мог простить своей исковерканной судьбы: «Сталин открыл полосу массовых расправ над ни в чем не повинными людьми, терроризируя партию и страну».

Не мне судить, искренен ли был бывший комсомольский генсек, когда он противопоставлял Сталину – Ленина: «Ленин не допустил бы, Ленин рано от нас ушел». Когда-то Мильчаков на заседании оргбюро ЦК партии столкнулся с неприязненным отношением Молотова и Сталина к его предложению – издать речь Ленина на III съезде комсомола под названием «Заветы Ленина молодежи» и гордился тем, что не согласился с ними. Вот как, в описании А.И. Мильчакова, съезд отреагировал на эту речь: «Зал ликовал, крича: “Ленин!” Сердца всех полны безграничной любовью к Ильичу. Тысячи сияющих глаз обращены к нему…»

В марте 1935 года свидетель по делу Давида Вейхмана показал нечто иное:
«Вейхман выразился дословно так: “Троцкий – он был умный и как оратор исключительный. Помню, в 1920 году на 3-м съезде комсомола, когда Ленин делал доклад «О задачах комсомола», то его почти никто не слушал. Но когда выступил на трибуну Троцкий, то ему долго из-за шума не давали говорить. Громы аплодисментов и крики «Ура!» Пользовался он у молодежи исключительной популярностью”».

«…К речи т. Ленина отнеслись без интереса», - подтвердил на допросе сам Давид.

В январе 1961 года, во времена хрущевской оттепели, Мильчаков обратился в Центральный комитет КПСС с письмом:

«Выражая мнение многих партийных товарищей, я ставлю вопрос о привлечении Л. Кагановича к партийной ответственности за злонамеренные нарушения им революционной законности, за оклеветание и уничтожение честных коммунистов и беспартийных.

В 1937-1938 гг. я работал начальником Главзолота Наркомтяжпрома, Л. Каганович был тогда наркомом. Он вел себя невероятно развязно, постоянно подчеркивая при встречах с работниками: “Я не только нарком, я – секретарь ЦК партии”.

Излюбленным методом “руководства” Л. Кагановича были вопли о вредительстве, сеяние недоверия к советским людям, запугивание работников угрозой ареста. Он не стеснялся высказывать такие мысли: “Уж если мы (то есть он, Каганович) лишим работника своего доверия, мы его передадим в НКВД, а там следователи быстро прихлопнут”… Каганович, конечно, знал, как это делается.

…Л. Каганович усердствовал перед Сталиным, Ежовым и Берия в раздувании массовых репрессий.

…Накануне моего ареста он слушал мой подробный доклад о двухмесячной поездке по приискам, одобрял его, приговаривая: “Вот теперь вы сможете конкретно руководить приисками, зная их нужды и обстановку на местах”.

Расточая похвалы, Каганович уже дал санкцию Берия на расправу со мной…»

…Но исключенный из КПСС Каганович всех пережил. Пережил хитрого Молотова, который на пьянках в Кремле, по рассказу А.И. Мильчакова, незаметно подменял стакан водки нарзаном и притворялся таким же пьяным, как и другие члены Политбюро. Пережил доброго Калинина, которого там же Сталин таскал за бороду, приговаривая: «Пей за русский народ, всесоюзный староста!». Пережил самого себя: фамилия «Каганович» в последние годы его жизни мало у кого вызывала память о Железном наркоме.

В начале 1991 года «Учительская газета» извлекла имя Кагановича из политического небытия и опубликовала посвященный ему обширный материал. В нем перечислялись «заслуги» Кагановича:

«В последнее время в различных органах массовой информации сказано много неверного, предвзятого в адрес Л. Кагановича. Я (журналист Н. Леонтьев – В.В.) подумал, что нужно дать слово самому Лазарю Моисеевичу. И пусть читатели сами судят о личности этого крупнейшего партийного и государственного деятеля “сталинской эпохи”.

…Было и немало негативного в его деятельности. Но это беда всей нашей системы и самого Сталина, который, выражаясь словами К. Маркса, пытался вырвать Русь из варварства варварскими методами. В этом трагедия и И. Сталина и Руси…»

Позиция редакции вполне согласуется с опубликованными ею перлами самого неантердальца большевизма:

«Были перегибы? Были! Ну а где перегибов не было? Перегибы всегда были».

Уничтожение системой миллионов людей – это, оказывается, всего-навсего «перегибы».

«Было ли вредительство или не было вредительства? Сейчас объявляют, что не было вредительства. Это неверно, не согласен я, вредительство было».

Как же повезло отечеству, что в лагерях и «шарашках» чудом уцелели «вредитель» Туполев, «вредитель» Королев, «вредитель» Ландау! Иная судьба постигла «вредителя» Ивана Клейменова – одного из руководителей работ по ракетной технике, «вредителя» Николая Вавилова – гениального энтузиаста биологической науки, «вредителя» Всеволода Мейерхольда – великого режиссера, который был уничтожен не без участия Кагановича.
А вот и «теоретическое» обоснование Кагановичем «прелестей» тоталитарного режима:

«Классовая борьба и есть борьба за демократию.

…Общечеловеческое нельзя противопоставлять классовому, наоборот, общечеловеческое надо выводить из классового».

И ведь это не в 37-м году сказано – в 1991-м!

С. Парфенов в очерке «Железный Лазарь: конец карьеры» рассказывает об одном из застолий в уральском городке Асбесте, куда Каганович был отправлен Хрущевым после разгрома так называемой «антипартийной группы Молотова-Маленкова-Кагановича»:

«…Тогда директор Северного рудоуправления Звездинский, крепко выпивший, подошел к “железному Лазарю”, взял за пуговицу:

- На вашей коже нет ни сантиметра чистого, все в крови…

Каганович, не дрогнув ни одним мускулом на лице, ответил:

- Так надо было».

Нет, не принес покаяния «кремлевский волк», как назвал его в своей книге его американский племянник С. Каган.

«По существу моей партийной и государственной деятельности могу сказать, что на протяжении всей политической жизни я был верным сыном партии и рабочего класса, работая неустанно и борясь за победу учения Маркса-Ленина, за победу коммунизма», - писал Каганович в автобиографии при оформлении на работу в трест «Союзасбест».

Если отбросить терминологическую шелуху, следует признать искренность Лазаря Моисеевича: он верно служил тоталитарному режиму, и именно этим объясняется его восхождение к вершинам власти.

Место захоронения Давида Вейхмана, расстрелянного в 1937-м в Магадане, неизвестно. Не мог знать бывший комсомольский генсек, когда бахилами каторжника топтал магаданскую землю, что где-то здесь зарыт продырявленный череп одного из его «милых друзей».

Александр Мильчаков похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. На том же кладбище похоронен и Каганович.


 Спать без подушки

Глава 2 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»

I

У следователя не было лица.

То есть не то, чтобы совсем не было, но было оно таким не запоминающимся, что стоило только отвести от него взгляд, то затем, когда арестованный глядел на него снова, оно каждый раз появлялось так, как будто бы он видел его впервые. И голос у следователя был не запоминающимся. В нем не звучало ни враждебности, ни любопытства; следователь задавал вопросы так, как будто бы читал вслух давно знакомый ему текст какого-то канцелярского документа. Такими же голосами говорили энкаведешники, пришедшие в ночь на 12 февраля с обыском в комнатушку редакционного общежития на Тургенева, 6. Старший из них предложил выдать троцкистскую литературу и, не получив ответа, забрал из ящиков стола и комода разные старые удостоверения, справки, блокноты, рукописи, письма. Когда он тем же канцелярским голосом спросил: «Оружие есть?», жена Люся не выдержала и рывком протянула ему кухонный нож. Энкаведешник нож не взял, Люся разжала пальцы, и нож со стуком упал на стол. Вовик, сын, которому как раз в наступавший день исполнялось семь месяцев, так и не проснулся.

Фамилия следователя тоже как-то не запомнилась: не то Красильников, не то Сидельников… Наверное, зрительная и слуховая память неважно срабатывали потому, что арестованный ожидал увидеть совсем другое, на что подчас намекали после хорошей выпивки старожилы общежития. Но не было ни света лампы в сто свечей, бьющего в глаза, ни матерщины, ни угроз. Даже портрета Дзержинского на стене не было, - правда, был портрет Лазаря Кагановича, ближайшего соратника товарища Сталина…

Конечно, понятно, откуда это все пошло – от Орлова, от Владимира… Никакой Орлов не троцкист, но в редакции держал себя высокомерно. Не прочь Орлов был подчеркнуть, что мы ему не чета – он член ВКП(б), член бюро крайкома комсомола, да к тому же ответственный за «марксистско-ленинское воспитание». Да и не Владимир он вовсе, а Василий, Вася, - но ему не нравилось такое простецкое имя, и он сам переименовал себя, назвался именем Ленина. Орлов не скрывал, что в будущем видит себя не просто крупным партийным работником, но и настоящим писателем – таким, как Саша Фадеев – свой, дальневосточник, которого недавно можно было запросто встретить на улице здесь, в Хабаровске.


Постановление
1935 года, февраля 11 дня, г. Хабаровск. Я, уполномоченный 4 отд. СПО УГБ по ДВК – Красильников, сего числа, рассмотрев материал в отношении граждан Вейхман, Киргизова и Власова,
нашел
1. Вейхман Вениамин Борисович, 1910 г. рождения…
2. Киргизов Владимир Петрович, 1909 г. рождения…
3. Власов Иван Федорович, 1914 г. рождения…
работая в редакции газеты «Тихоокеанский комсомолец», среди сотрудников газеты проводят злостную к/р (контрреволюционную – В.В.) агитацию, распространяют к/р анекдоты, одновременно занимаются дискредитацией центрального и краевого руководства ВКП(б) и Правительства. Киргизов, помимо сказанного, разбазаривает бумагу, предназначенную к печатанию газеты, сознательно срывает участие в газете юнкоров, не выплачивая им гонорар, а потому
постановил:
Вейхмана В.Б, Киргизова В.П. и Власова И.Ф. привлечь к уголовной ответственности, предъявив им обвинение по статье 58 п. 10 УК.
Мерой пресечения избрать – арест и содержание под стражей в арестном помещении при УГБ НКВД ДВК…

В верхнем левом углу – «Утверждено. Начальник Управления НКВД по ДВК Дерибас».

Терентий Дмитриевич Дерибас, один из виднейших чекистов, родился в 1883 году в крестьянской семье на Херсонщине. С двадцати лет состоял в партии большевиков. Участвовал в революционных событиях 1905-1907 гг., несколько раз был арестован, отбывал ссылку. Во время Октябрьского переворота был одним из руководителей большевиков в Троицке Оренбургской губернии, затем – членом исполкома, комиссаром юстиции и председателем следственной комиссии Оренбургского Совета, председателем объединенного Троицкого и Челябинского исполкома. Командовал отрядом, действовавшим против казачьих и чешских частей. Был секретарем Уральской областной коллегии Госконтроля, на Восточном фронте был начальником политотдела дивизии и заместителем начальника политотдела армии. С должности председателя Павлодарского ревкома был направлен на работу в ЧК, в ее центральный аппарат. Участник подавления «кронштадтского мятежа» и крестьянского восстания на Тамбовщине («антоновщины»). В 1922 году, одним из первых, был награжден значком «Почетный чекист». Руководил операцией по высылке Троцкого из Москвы. С 1929 года – полномочный представитель ОГПУ по Дальневосточному краю, с 1931 года – член коллегии ОГПУ (НКВД), На 17 съезде ВКП(б) выбран кандидатом в члены ЦК.

Статья 58, п. 10 УК. Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений…, а равно распространение, или изготовление, или хранение литературы того же содержания – влекут за собой лишение свободы со строгой изоляцией на срок не ниже шести месяцев.

Постановление

Ознакомившись с предъявленными по делу по обвинению работников редакции «Тихоокеанского комсомольца» гр. гр. Вейхмана В.Б., Киргизова В.П. и Власова И.Ф. по статье 58-10 УК и принимая во внимание, что своей контрреволюционной агитацией они довели аппарат редакции до разложения, что непосредственно отразилось и на состоянии выпускаемой ими газеты, и что для более успешного расследования дела является необходимость этих обвиняемых изо-ляция от общества, а также имея в виду, что они собираются скрыться их г. Хабаровска в связи с данным делом, руководствуясь 158 ст. УПК,

Постановил:

Санкционировать арест Вейхмана В.Б., Власова И.Ф. и Киргизова В.П.
Обязать органы расследования следствие по этому делу закончить к 25/II-35 г.
Помпрокурора ДВК Сидоров
Составлено 11/ II-35 г.

II

А следователь начал заполнять бланк протокола допроса: «Фамилия: Вейхман. Имя: Вениамин. Отчество: Борисович. Дата рождения: 21 мая 1910 г. Место рождения: г. Киров…»

Киров – это имя бывшая Вятка получила лишь два с половиной месяца назад. Так что родился Вениамин Вейхман в Вятке, а не в Кирове, - но, попробуй, скажи об этом на допросе в НКВД!

Ведь именно с убийства Кирова, с 1 декабря 1934 года всё и началось. «Тихоокеанский комсомолец» поместил тогда обращение Далькрайкома комсомола: «С величайшим прискорбием встретили мы весть об убийстве товарища Кирова… Заверяем Центральный комитет комсомола, что в ответ на предательское убийство мы отдадим все силы на дело укрепления оборонной мощи Дальнего Восто-ка и подъема нашей классовой бдительности».

А 9 декабря в газете, в решении крайкома комсомола появилась фамилия Орлова:

«Для укрепления редакции командировать в ее аппарат пять квалифицированных работников. Поручить Орлову подобрать кандидатуры к 1 января 1935 года» В том же номере газеты, в день ее десятилетнего юбилея, прозвучала оценка: «В газете еще недостаточна разоблачительная работа».

Василий Орлов добросовестно взялся за разоблачительную работу, как он ее понимал. 8 января в «Тихоокеанском комсомольце» опубликована его первая статья: «Клевета на комсомол зиновьевской оппозиции».

Ах, если бы Орлов мог предполагать, как кстати окажется его статья и Далькрайкому ВКП(б), и представительству партийного контроля по ДВК! По всей стране раскрывают террористические подпольные антисоветские группы. Сразу после убийства Кирова разоблачена группа зиновьевцев – так называемый «ленинградский центр», в основном состоявший из недавних крупных комсомольских работников. 23 декабря 1934 года все его участники были осуждены военной коллегией Верховного суда СССР и немедленно расстреляны. Уже идут допросы арестованных участников другой контрреволюционной организации – «московского центра»: Зиновьева, Каменева и их сообщников. Теперь и Далькрайком может доложить Центральному Комитету, что он не остался в стороне от разоблачения оппозиционеров. Орлов, видите ли, уверяет в своей статейке, что он не отступает от генеральной линии партии, призывает «распознавать, разоблачать, уничтожать врагов, трижды презренных троцкистско-зиновьевцев». Но партию не обманешь. Автор якобы пытается опровергать доводы оппозиции, а сам цитирует ее аргументы о классовом размывании комсомола, о том, что комсомол забюрокрачивается: «…в выборности у нас происходит кукольная комедия. Вопросы преподносятся в готовом виде, В комсомоле процветает бюрократизм, он душит молодежь». Мало того, он под видом дискуссии, - кстати, совершенно неуместной, - цитирует Троцкого: «Молодежь – барометр партийных настроений». Докатились! Мы им покажем «барометр»!

Крайком комсомола оказался в затруднительном положении. Если признать Орлова троцкистом-зиновьевцем, то сразу возникнет вопрос: «А куда вы, члены бюро, смотрели? Кого выдвигали, поддерживали, почему проглядели врага в своих рядах, и доверили ему не что-нибудь – марксистско-ленинское воспитание молодежи? А не стоит ли за Орловым какой-нибудь “дальневосточный центр” во главе с членами бюро крайкома?» А если Орлова защищать, то неизбежно обвинение в «мягкотелости», «соглашательстве», а там, глядишь, и в самом худшем – «двурушничестве»… Вот и выкручивайся.

13 января на закрытом заседании бюро Далькрайкома принято постановление:

«Бюро крайкома ВЛКСМ считает, что статья “Клевета зиновьевской оппозиции на комсомол” является политически путаной и вредной, по существу пропагандирующей разбитые партией взгляды троцкистско-зиновьевской группы.
Приведя много выдержек из документов разбитых антиленинских групп, тов. Орлов в своей статье не только не дал развернутой большевистской оценки этих антиленинских оппозиционных групп, но и не вскрыл их контрреволюционную сущность, а также не показал в этой статье контрреволюционную террористическую сущность деятельности “ленинградского центра”.

Своей статьей тов. Орлов дает возможность всем чуждым партии и комсомолу элементам протаскивать и подвергать обсуждению давно разбитые нашей партией взгляды всех антипартийных групп.

Принять к сведению заявление тов. Орлова, что он целиком и полностью признает допущенную им грубую политическую ошибку и что в последующих статьях по этому вопросу полностью поправит эту ошибку…»

Не поправил несчастный Орлов свою так называемую «ошибку», а еще больше ее усугубил.

В «Тихоокеанском комсомольце» за 11, 12 и 14 января напечатана его статья «Ленин о молодежи». Не имело решительно никакого значения, насколько ортодоксально излагал он коммунистические догмы: легче легкого, при желании, было истолковать их в прямо противоположном смысле. Вот и цитирование ленинской фразы: «Сейчас мы закладываем только камни будущего общества, а стро-ить вам…» было представлено как извращение ленинской теории, как попытка вбить клин между партией и комсомолом…


III

Но вернемся к протоколу допроса Вениамина Вейхмана.

«Родился я в семье ремесленника – часового мастера. Отец имел кустарную часовую мастерскую без применения наемной рабочей силы. После Октябрьской революции отец занимался тем же делом. В Октябрьской революции участвовал мой старший брат Абрам, в 1918 г. расстрелянный восставшими офицерами-фронтовиками. Тогда же были арестованы отец, мать, брат Давид, сестра Мария и дядя. Поэтому в данное время мать числится партизанкой.

Я в школьные годы проживал в родной семье, учился в г. Перми в школе-семилетке, которую окончил в 1925 г. По окончании школы поступил в школу водного транспорта (судомеханическая школа), проучился в ней около полутора лет и бросил, так как в тот период была безработица и не было перспектив получить соответствующую работу по специальности. В 1927 г. поступил на работу в Управление водного транспорта в г. Перми, в качестве ученика стола личного состава, проработал до ноября 1927 г. В этот же период работал вне штата в редакции журнала “Живая театрализованная газета”. В январе 1929 г. Уральским обкомом ВЛКСМ был командирован на работу в редакцию газеты “Всходы коммуны” в г. Свердловске, где проработал до мая 1929 г. В этот момент в Уралобком ВЛКСМ поступили сообщения о моем “классово-чуждом происхождении”, в связи с чем я добровольно бросил работу в редакции, тогда же в связи с указанным был исключен из ВЛКСМ».

Да, уж чего-чего, а завистников, доносчиков-доброхотов во все времена хватало, и во времена коммунистического правления их энтузиазм непрестанно подпитывался то идеей «чистоты рядов», то «революционной бдительностью», а то и просто погромно-черносотенным «пятым пунктом»…

«…Впоследствии выяснилось, что сообщение о моем якобы классово чуждом происхождении не имеет оснований, меня просто спутали с моими родственниками, вернее, моих родителей с их родственниками, последние действительно до Октябрьской революции занимались торговлей – имели магазин в г. Ижевске. Потому вскоре я был восстановлен в рядах ВЛКСМ и на работе в редакции “Всходов коммуны” и работал там до марта 1932 г.

В марте 1932 г. решением Уралобкома ВЛКСМ был командирован в качестве руководителя Уральской северной экспедиции, выезжавшей с целью изучения методов комсомольской работы среди молодежи северных народов Урала, – в этой экспедиции пробыл 8 месяцев».

Да, конечно, эти восемь месяцев были лучшими в его жизни. На далеком Севере, на полуострове Ямал он проехал несколько тысяч километров по тундре и вечной мерзлоте. Какое там «изучение методов комсомольской работы»! Половодье Оби. Полярный день, когда полуночное солнце непонятно почему создает тревожное на-строение, и сам не понимаешь, то ли это во сне, то ли наяву видишь вкрапленные в раскинувшуюся зелень желтые, лиловые, алые огоньки маленьких цветов. Осенние сполохи северного сияния: то прозрачные переливающиеся портьеры, то лучи бледного света, расходящиеся от зенита к горизонту, как ребра каркаса самоедской юрты… Люди Севера, аборигены, наивные и открытые в общении, но мудрые своей, закрытой для пришлых мудростью… А заниматься приходилось подчас самыми бесхитростными занятиями: учить мыться мылом, чистить зубы, стричь волосы… Медикам работы было невпроворот. Учителя занимались и с детишками, и со взрослыми. Механик крутил кинопередвижку, и на растянутой простыне спотыкался и падал, и вновь поднимался столь странно выглядев-ший в этих местах грустный человечек с усиками, в котелке и с тростью…

Совсем недавно, всего полтора года назад взялся было за книжку о Севере, и выговориться хотелось («страдаю Севером», - написал тогда брату), да и обещанный гонорар в тысячу рублей был бы очень кстати, но… Помешала ли богемная несобранность, на-хлынувшее ли увлечение чтением – классика и новинки – запоем, но написать успел едва ли печатный лист из намеченных пяти.

Работал в Свердловске, в редакции газеты «На смену!» Жизнь образовалась неуютная: пристанище – гостиница, заработок – едва на еду да на папиросы, обносился – сам переделывал старые брюки и пиджаки.

«Из редакции “На смену!” был снят за неверную информацию о состоявшемся слете колхозников-ударников Тюменского района и сразу же был направлен на работу в газету “Большевистская смена” в г. Пермь, секретарем редакции, там проработал до октября того же года».

IV

А что же у брата Давида, во Владивостоке? Там, в редакции «Красного знамени» (Давид – ответственный секретарь редакции), такие же тревожные события, а то и похуже, чем здесь, в Хабаровске. Недели две назад в «Тихоокеанской звезде» напечатана корреспонденция «Разоблаченный враг», а чуть позже получили номер «Красного знамени» со статьей «Выше революционную бдительность». Это все о редакции «Красного знамени». Хотя Давид и не назван в этих публикациях, но, может быть, это только к худшему?

Почему именно сейчас об этом вспомнилось? А что если и Давид арестован, а при его привычке хранить старые письма могли прочитать и письмо, отправленное тогда из Перми, во времена работы в «Большевистской смене»:

«Заведую редакцией. Работы временами много, а временами наступает безделье – это зависит от наших вождей. Если кто-либо выступит с докладом, - значит, отдых… В отношении своей журналистской деятельности тоже “пересматриваю принципы” и прихожу к печальным выводам. Надоело писать передовые, которые начинаются “под руководством” и кончаются тоже “под руководством”, и очерки, в которых, кроме завуалированного “под руководством”, тоже ничего больше нет. Вот я дошел и до контрреволюционных рассуждений!.. Но ведь это почти так».

А не лежит ли это письмо в папке у этого самого Сидельникова-Красильникова? Не-ет, безликий следователь до поры-до времени и вида не подаст.

 «В октябре 1933 г. по собственному желанию перешел на работу в редакцию газеты “Тагильский рабочий” в качестве заведующего культурно-бытовым сектором, проработал до мая 1934 г.»

Да, тогда же, осенью 1933 года, женился. Жена – Люся, «Степанова Людмила Михайловна, дочь рабочего Невьянского завода (около г. Свердловска)».

Люся, Люся… Познакомились еще в редакции «На смену!», где вместе работали. А теперь – живем в Нижнем Тагиле, крохотная комнатенка в общежитии, мебели – одна кровать; приходят чуть ли не каждый вечер ребята, свои, из соседних комнат, все усаживаются на кровати, гитара, песни, или кто-нибудь патефон принесет, пластинки, и душевные струны задевает низкий голос Изабеллы Юрьевой:

«Мы странно встретились и странно разойдемся…»

Запомнился вечер во Дворце культуры Вагонки. Люся тогда набралась смелости и пригласила на вальс самого Шалву Окуджаву, парторга ЦК на строительстве. Ах, как красиво они танцевали! Как была обворожительна Люся в свои двадцать лет, как был галантен Шалико – стройный, подтянутый, зажигательно улыбающийся, как особенно, по-грузински, он раскланялся, когда умолк духовой оркестр!

«В мае 1934 г., находясь в отпуске в Москве, ЦК ВЛКСМ я был направлен на работу в редакцию газеты “Знамя пионера” в г. Хабаровске… заместителем редактора».

Не думал, что снова придется возвратиться в пионерскую газету, но ведь эту работу предложил сам Саша Косарев, генеральный секретарь комсомола. Дальний Восток – такая перспектива, такое будущее у этого края. Хабаровск – столица огромных пространств, от Чукотки, от мыса Ванкарем, куда всего месяц назад летчики, получившие удивительные звания Героев Советского Союза, вывезли из лагеря Шмидта на льдине последних членов экипажа раздавленного льдами «Челюскина», до уссурийской тайги, прославившей Пржевальского и Арсеньева, до берега Амура, на котором стоит во всеоружии не какая-нибудь – Особая – Дальневосточная Красная Армия, а командует ею легендарный Блюхер, герой из героев гражданской войны. Здесь прорубали дорогу в глубь тайги, к месту будущего индустриального гиганта Комсомольска-на-Амуре, всего полтора года назад появившегося на карте города молодости. Здесь только что родилась Еврейская автономная область, куда будут добровольно переезжать трудящиеся евреи из всех стран. Да и у Люси срок рожать подходит, а тагильское неустройство мало пригодно для семейной жизни.

Но недолго пришлось работать в пионерской газете.

«В октябре 1934 г. решением бюро Дальневосточного крайкома ВЛКСМ был направлен ответственным секретарем краевой комсомольской газеты “Тихоокеанский комсомолец”, где работал до 8 февраля 1935 г. и был снят с работы и исключен из рядов ВЛКСМ за примиренческое отношение к троцкистско-зиновьевским статьям редактора газеты Орлова и пропаганду антисоветских взглядов».

V

Казалось бы, странная история: в «троцкистско-зиновьевских» взглядах обвиняют Орлова, а исключают из комсомола и арестуют Вейхмана, Киргизова, Власова. Не так тут все просто.

В крайкоме комсомола родилась незаурядная идея. Раз необходимо разоблачить троцкистско-зиновьевскую группу в комсомольской организации края, значит, надо такую группу иметь. Только пусть она будет не в бюро крайкома, членом которого является Орлов, а там, где он непродолжительное время исполнял обязанности руководителя – в редакции «Тихоокеанского комсомольца». Тогда и овцы (бюро крайкома комсомола) будут целы, и волки (Далькрайком ВКП(б), КПК, НКВД) будут сыты. А за доносчиками-доброхотами дело не станет.

«Уполномоченному комитета партийного контроля и ЦК ВКП(б) по ДВК.

Объяснение.

1. Комсомольцы Фролов, Ильин, Власов на квартире по Тургеневской улице жгли книги, оставленные сотрудником редакции Побегай, среди которых я успел взять книги Ленина, Горького и Степняк-Кравчинского. Возможно, что среди сожженной литературы были еще книги Ленина, но они уже были брошены в печку. После того, как кончились книги и бумаги,… Власов встал на койку, содрал со стены портреты Кагановича и Ворошилова и бросил в огонь. Мной сказано (привожу дословно): “Ребята, это не дело. Мы переходим всякие границы”. Фролов и Ильин, поддержав Власова, крикнули на меня: “Вот, еще нашелся политик. Иди жалуйся, кому хочешь”.

Наутро я сообщил об этом секретарю комс. комитета Киргизову. Но этот поступок указанных лиц нигде не был обсужден. Вторично я об этом сообщил на заседании комс. комитета, которое было созвано по одному конфликтному делу в кабинете у тов. Листовского, который указал Киргизову это дело особо рассмотреть (присутствовали тт. Листовский и Шишкин) (секретари крайкома комсомола – В.В.). Но опять это дело замазали.

2. В связи с убийством тов. Кирова в газетах были возмущения рабочих, где говорилось проклятье контрреволюционерам-убийцам и обещания сплотиться еще теснее вокруг вождя тов. Сталина. Власов, прочитав в одной газете “Да здравствует наш родной, любимый Сталин”, сказал: “Когда это часто повторяется, то теряет всякое значение”…

5. Доклад тов. Лаврентьева на съезде советов Дальневосточного края дан в газете чрезвычайно сокращенно. Я видел полоски, где Вейхман сокращал. В докладе не осталось живого места. По его выражению, “в докладе ничего особенного нет”.

6. Зав. редакцией Киргизов на обращение сотрудников с вопросом – почему долго не выдается зарплата, он несколько раз обрывал грубостью, вместо разъяснения…

А. Карасев, литработник “Тихоокеанского комсомольца”
21 января 1935 г.»

Упомянутый в доносе Лаврентьев (настоящая фамилия Картвелишвили) Лаврентий Иосифович – в то время первый секретарь Дальневосточного крайкома ВКП(б). Вступив в партию большевиков еще в 1910 году, он принадлежал к партийной элите, в которую попал на Украине в годы революции и гражданской войны. В 1917-1918 гг. Лаврентьев – председатель Киевского горкома РСДРП(б), затем член Всеукраинского комитета Рабочей коммунистической партии, член ЦК КП(б) Украины. С конца 1918 по август 1919 года – член Одесского областного и городского комитетов КП(б)У, член Одесского ревкома. А далее, вплоть до 1933 года, до направления в Хабаровск, успел побывать на ответственной работе и на Украине, и в Сибири, и даже, как ни странно при таких перемещениях, председателем Совнаркома Грузии (по логике тех времен его назначение вождем Дальнего Востока было куда более естественно).

В тот же день, 21 января, было получено «объяснение» и другого доброхота, заведующего производственным отделом редакции Бундикова:

«По делу редакции “Тихоокеанского комсомольца” могу сообщить следующее: о сожжении портретов я узнал от Карасева в тот же день. Я сообщил Шишкину… последний договорился с Листовским, и они вызвали в крайком всех комсомольцев – работников редакции. Здесь выяснилось, что портреты вождей жгли Власов и Фролов. Через несколько дней бюро крайкома исключило из комсомола Фролова, причем этот вопрос не был поднят на принципиальную высоту – речь шла только о пьянке и дебоше. О Власове, вообще, вопрос не стоял.

Второй факт. Осенью мы с Киргизовым пошли в городской сад, он дорогой сказал: “Хорошо бы выпить”. Дальше сказал: “Чего там стесняться, Сталин тоже выпивает”. Когда я сказал, почему Киргизов делает такое заключение, то он ответа мне не дал.

Третий факт. О краевом партийном руководстве вопрос поднимался не раз. Помню, когда я спросил Киргизова, какое впечатление произвел на него доклад Лаврентьева на городском активе, то смысл ответа был таков: доклад путаный, Лав-рентьев недалекий человек, “старик”. Такие разговоры были не раз. Такого же мнения о Лаврентьеве придерживался и Вейхман».

Упоминание о том, что Лаврентьева называли «стариком» – это в его-то 44 года! – было бы забавно, если бы не последствия, которые из этого вытекали…
«Четвертый факт. На конференции молодых специалистов города были приняты приветствия Сталину и Лаврентьеву. Когда я это приветствие передал Вейхману для того, чтобы поместить в газете, он, прочитав эти приветствия, сказал: “Подхалимство”. “Почему? – спросил я. – Разве нельзя говорить искренне о любви к вождям?” Вейхман на это замечание, иронически улыбнувшись, ответил: “Ерунда”… Потом, взяв ножницы, он демонстративно стал делать надрезки на теле-грамме, потом, скомкав ее, бросил в корзину. Всё это делалось со злом…

Я был свидетелем такого факта: не помню, в газете “Правда” или “Известия” был помещен плакат Моссовета. Увидев эту газету, Вейхман подал реплику: “Что они с ними лезут? Так часто помещают, что оскомину набили”».

Но были все-таки в редакции порядочные люди!

Вот объяснение Полякова, нового (после смещения Орлова) редактора газеты:

«Еще не вступая в должность ответственного редактора “Тихоокеанского комсомольца” я, примерно 13 или 14 января 1935 г. пришел в редакцию ля ознакомления с работой.

…Ко мне обратился тов. Вейхман – ответственный секретарь редакции и сказал следующее: “Вот два приветствия т.т. Сталину и Лаврентьеву от конференции молодых специалистов г. Хабаровска, причем приветствие тов. Сталину со-ставлено плохо, стоит ли в таком виде помещать это приветствие?”

Учитывая это обстоятельство, я сказал, что нужно по-местить приветствие тов. Лаврентьеву, приветствие тов. Сталину, поскольку оно составлено плохо, помещать не стоило бы, но нужно обязательно в отчете о конференции указать, что посланы приветствия т. Сталину и Лаврентьеву.

Вот все, что я могу сказать по этому вопросу».

VI

Партийный крот глубоко копал свою яму. Семь страниц убористого машинописного текста содержит докладная записка о состоянии и работе органа крайкома ВЛКСМ – газеты «Тихоокеанский комсомолец», которую подписали некие Флейс и Долгопятова. Она направлена с грифом «Секретно» секретарю крайкома ВКП(б) Са-мойлову и заместителю уполномоченного КПК при ЦК ВКП(б) Мякинену. В ней повторяются все политические обвинения, содержащиеся в «объяснениях» Карасева и Бундикова, но уже приправленные убойной терминологией насчет «антисоветских настроений и высказываний» работников редакции:

«Всё руководство комсомольского коллектива – Киргизов, Вейхман, Власов – занимались похабно-возмутительно-провокационной дискредитацией центрального и краевого партийного руководства…»

Как образец «похабной дискредитации» приводится пример:

«Василий Ким (прежний редактор “Тихоокеанского комсомольца” – В.В.) замазывает целую серию безобразий в редакции… Когда Ким забраковал материал о Листовском и его нужно было заменить, он послал записку Вейхману, который на ней написал: “В доску пьян, сумбурных распоряжений выполнять не буду…” Ким этот факт замазал, газета пролежала в типографии целый день и опоздала с выпуском на целые сутки».

Заодно в докладной записке упоминается какая-то история с оплатой за публикацию в газете материалов о лотерее Осоавиахима, явно притянутая к «делу» за уши, а потом снова пущена в ход «убойная» аргументация:

«Отсутствие какой бы то ни было массово-воспитательной работы привело к моральному разложению ряда комсомольцев. Систематическое пьянство со стороны ряда комсомольцев (Фролов, Кравченко, Лесневский, Губский, Вейхман и др.).

…Еще в декабре 1933 г. в помещении редакции пьянствовали два сотрудника редакции: Лесневский, член партии, и лит. работник Бытовой".

И, наконец, недвусмысленный намек в адрес комсомольских вождей:
«Все эти факты не только морального, но и политического перерождения отдельных сотрудников коллектива (Киргизов, Вейхман), перешедшие в возмутительную дискредитацию партийного руководства, являются показателем и результатом отсутствия конкретного руководства и ослабления революционной бдительности со стороны городского и крае-вого комитета комсомола».

Что ж, яснее ясного: комсомольская рокировка не удовлетворила партийное руководство края.

Следующий ход – за комсомолом.

Строго секретно
Выписка из протокола № 8 заседания бюро Далькрайкома ВЛКСМ от 4 февраля
§ 16. О статьях т. Орлова в «Тихоокеанском комсомольце» за 11, 12, 14 января.

Постановили: 1. За помещение в газете «Тихоокеанский комсомолец» своих антипартийных, политически вредных статей, за протаскивание в этих статьях троцкистско-зиновьевской пропаганды, несмотря на устное заявление о признании своих ошибок на бюро крайкома ВЛКСМ от 13 января 1935 г. и после принятия крайкомом решения,

а также за то, что, исполняя обязанности редактора газеты «Тихоокеанский комсомолец», т. Орлов не организовал на страницах газеты в связи с убийством тов. Кирова и вскрыти-ем «Ленинградского» и «Московского» центров непримиримой борьбы с фактами контрреволюционных вылазок, имевшие место в отдельных организациях комсомола края, больше того, дал указание местным организациям прорабатывать свои статьи в сети комсомольского просвещения, Орлова с работы организатора марксистско-ленинского воспитания снять. Исключить его из состава членов бюро и пленума крайкома ВЛКСМ. Объявить ему строгий выговор с предупреждением и поставить вопрос в крайкоме ВКП(б) о привлечении его к партийной ответственности.

2. Снять с работы и исключить из рядов комсомола секретаря редакции «Тихоокеанского комсомольца» Вейхмана за примиренческое отношение к статьям Орлова и пропаганду антисоветских взглядов.

Жалко все-таки Орлова отдавать – ведь он свой, один из нас, любой из членов бюро мог бы оказаться на его месте. Вот и порешили: Орлова примерно наказать (чтобы видели, что комсомол на результаты партийного расследования отреагировал), но в комсомоле оставить, а исключить из комсомола Вейхмана – за то, что не предостерег Орлова от неверного шага, чем и бюро крайкома под удар подставил. Да и не наш он, нездешний, - в ДВК всего без году неделя. А дальше пусть с ним НКВД разбирается.

VII

И НКВД разбирается.

«Вопрос. Расскажите, каким образом вы, являясь ответственным секретарем редакции газеты “Тихоокеанский комсомолец”, допустили печатание в газете ряда троцкистско-зиновьевских статей Орлова?

Ответ. Орлов являлся редактором газеты, т.е. более ответственным в служебном положении, чем я, кроме того, Орлов был организатором марксистско-ленинского образования Дальневосточного крайкома ВЛКСМ. Я надеялся на то, что Орлов сможет дать эти статьи принципиально-партийные, а поэтому при чтении их перед сдачей в типографию подошел к ним с точки зрения общей и литературной грамотности, не вникая в их политическую сущность. В сущность же этих статей я обязан был вникнуть и имел право задержать их печатание. Поэтому считаю решение бюро Дальневосточно-го крайкома совершенно правильным, квалифицировавшим мое примиренческое отношение к троцкистско-зиновьевским статьям Орлова. Моя вина усугубляется тем, что я как член комитета ВЛКСМ редакции не определил их политической вредности и антипартийности, не поставил вопроса о разоблачении их (статей) троцкистско-зиновьевской сущности в коллективе сотрудников редакции, тем более что политически неграмотным признать себя не могу».

Согласишься с решением бюро крайкома – плохо, трудно будет из всего этого потом выпутаться. Не согласишься – еще хуже, объявят «не разоружившимся», а с этим ярлыком, как уголовники говорят, «век свободы не видать».

Так трудно собраться с мыслями, и лицо следователя, обретшее было четкие очертания, снова начинает расплываться…

— Прошу дальнейший допрос перенести на следующий раз, так как сейчас я утомился.

Следователь не возражает: ему ночью тоже приятнее покемарить, чем протоколы писать. Последняя запись в этот день:

«Допрос начат в 20 часов и окончен в 23 часа 20 минут. Записано с моих слов верно, мною прочитано, правильность записанного подтверждаю».

VIII

Следователь был доволен. Умный, однако, мужик наш Дерибас («Карабас-Барабас» - он, конечно, знает, что за глаза все его так называют), он правильно говорит, что все эти троцкисты-зиновьевцы насквозь пропитаны гнилой интеллигентщиной, умников из себя корчат, а поэтому и работается с ними легко, не то, что с сибирскими землеробами или таежными охотниками. Те, когда им контру шьешь, даже не понимают толком, в чем их обвиняют, а поймут, так семь потов прольешь, пока они себя оговорят. А тут – и добровольные помощники в редакции нашлись, стоило только попросить найти номер «Правды» с плакатом Моссовета, так ведь в тот же день нашли. На плакате – трудящиеся, рабочие и крестьяне, с ними Каганович, Лазарь наш Моисеевич («Не зря я у себя в кабинете его портрет держу», - подумал следователь), а впереди, конечно, он, Вождь наш любимый (даже мысленно следователь называл его с большой буквы), товарищ Сталин. Всё, как в бесконечной песенке про попа и его собаку, только в обратной, так сказать, последова-тельности: сначала надпись написал (…Указывая на портрет Сталина, Вейхман заявил: «Что они все с ним лезут, уже оскомину набили»), а потом в яму закопал (а за этим дело не станет, все так ладненько складывается…).

«Вопрос. Что из себя представляла газета “Тихоокеанский комсомолец” как орган крайкома ВЛКСМ ДВК в период вашей работы в редакции?

Ответ. Газета “Тихоокеанский комсомолец” плохо и мало занималась следующими вопросами: транспорт, путина, оборонная работа, несмотря на то, что по оборонной работе были указания т. Косарева специально о Дальнем Востоке, вопросы внутрисоюзной работы, угольная и золотопромышленность, а также однобоко ставила вопросы работы в деревне».

Большого труда стоило следователю не показать охватившее его радостное чувство. «Плохо и мало»; «транспорт»; «оборонная работа»; «золотопромышленность»… Да тут же 58-я статья во всем ее ассортименте: пункт 7 – подрыв государственной промышленно-сти и транспорта, пункт 11 – организационная деятельность, направленная к подготовке контрреволюционных преступлений, а то, глядишь, и пункт 14 – контрреволюционный саботаж!

«На страницах газеты слабо была развернута самокритика. После убийства т. Кирова газета плохо организовала освещение откликов от рабочей и колхозной молодежи, а после опубликования обвинительного заключения и приговора по делу троцкистско-зиновьевской группы “Ленинградский центр” в газете откликов со-вершенно не было. Я как ответственный секретарь редакции в частной беседе указывал Орлову на этот промах, являющийся серьезным политическим упущением. Орлов мне ответил, что он даст задание сотрудникам редакции, чтобы они получили материалы с предприятий по этому вопросу. Несмотря на это, отклики в газете помещены не были, ибо материал, очевидно, не был организован».

Ну, крутись, выкручивайся. Самокритика, видите ли, слабо развернута. Нет, тут не отделаться самокритикой. И даже «политическим упущением». Вся страна негодует, а какой-то «Тихоокеанский комсомолец» молчит в тряпочку. Будете вы у нас, миленькие, и троцкистами, и зиновьевцами, а пока что повыкручивайтесь, а мы уж запишем, где надо: «Виновным себя признал».

«Эти крупнейшие политические просчеты я объясняю слабостью работы с юнкорами… Юнкоровские письма в газете использовались мало, хотя среди писем юнкоров были ценные материалы. Заведующие отделами с письмами юнкоров не работали… Газета была плохо связана с массами читателей – рабочей и колхозной молодежи…»

Давай, давай, тяни свое мочало про юнкоров. Выведем всю вашу компанию на чистую воду, будьте уверенны. И Карабасу-Барабасу доложим, что требуется, и самому товарищу Лаврентьеву матерьяльчики подготовим – будь-будь, и этого, гордого такого, мо-лодого да раннего – Листовского – на место поставим. Вот товарищ Абрамзон, контролер бюро жалоб Совконтроля, правильный товарищ, на допросе все сообщил, что надо, даром что контролер.

« В период 17 партсъезда на квартире Киргизова – в общей кухне собрались я, моя жена, Киргизов с женой, Константинов с женой, сестра жены Киргизова – Катюших Валентина и кто-то еще, точно сейчас не помню. Все выпили, закусили, после чего начались разговоры. Во время разговоров Катюших Валентина (по мужу ее фамилия Погодаева) заявила: “Вот на 17 съезд партии Сталин созывает всех дураков, чтобы наговорить им разные чудеса”. Киргизов, вместо того чтобы прекратить эту контрреволюционную агитацию, засмеялся и напомнил Валентине, чтобы она рассказала анекдоты про евреев, корейцев и китайцев. Катюших В. анекдоты рассказывала, их точного содержания я сейчас не помню, но смысл их был контрреволюционно-шовинистический».

Товарищ Абрамзон, конечно, нужные сведения сообщил, но много ли он мог услышать на кухне после выпивки. А вот Лешка Карасев, Алексей Иванович, все редакционные дела знает и, кроме подробного объяснения, на допросах у нас, в секретно-политической части Управления госбезопасности по ДВК дал очень даже подхо-дящие показания.

«…Вейхман и Кравченко сокращали у нас уже сокращенную ранее речь т. Лаврентьева, т.к., будучи перед сдачей в набор сокращена, она все равно не помещалась в развороте, т.е. на двух страницах. Сокращения оба раза делал Вейхман. Я увидел Кравченко и Вейхмана при производстве сокращения и сказал: “Почему так делаете?” Вейхман ответил: “Тут ничего нет”, и потом добавил: “Слишком часто выступает – тут повторения”. Короче говоря, речь т. Лаврентьева была помещена в газете “Тихоокеанский комсомолец” для отвода глаз, т.к. неудобно было не помещать вообще, поэтому Вейхман поместил в сильно сокращенном виде, что изменяло остроту постановки т. Лаврентьевым хозяйственно-политических вопросов. По вине Вейхмана этот вопрос в газете “Тихоокеанский комсомолец” давался узко, культурнически, чем не заострено внимание комсомольской организации края, вернее, было отвлечено внимание комсомола края от этого важного политического вопроса…

Вопрос. Как можно охарактеризовать политическое лицо бывшего ответственного секретаря редакции “Тихоокеанского комсомольца” Вейхмана?

Ответ. Те антисоветские выпады, которые имели место с его стороны и мне известны, конечно, говорят о его явно антисоветском лице. Вейхман нечестно относился к выполнению своих обязанностей. Вейхман демонстративно уничтожил телеграмму т. Сталину от конференции молодых специалистов г. Хабаровска, отказавшись поместить ее в газету и заявив при этом, что телеграмма т. Сталину – это подхалимство…

Вейхман после доклада т. Лаврентьева на активе хабаровского комсомола выразил свое резко отрицательное отношение к краевому партруководству, заявив… что если бы Лаврентьев не был назначен ЦК ВКП(б), то авторитета не имел бы.

Лично я слышал, как Вейхман в редакции заявлял: “Хорошо быть вождем – вот Лаврентьев сидит и дает директивы, а потом сам же накрутит”.

Все это со всей очевидностью говорит об антисоветском лице Вейхмана, который прикрылся званием члена ВЛКСМ…»

IX

К этому времени до Хабаровска дошло закрытое письмо ЦК ВКП(б) от 18 января 1935 года «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова». Пришла пора делать выводы.

Дело «Тихоокеанского комсомольца», в общем-то, складывалось. Выявлена даже не одна линия, а целых три.

Иван Фролов, который сжигал портреты Кагановича и Ворошилова, - такое преступление приравнивается к терроризму.

Вениамин Вейхман – явный контрреволюционер, антисоветчик.

Владимир (или Василий, как там на самом деле?) Орлов – троцкист-зиновьевец. С ним пока не всё в порядке. Бюро крайкома комсомола по-прежнему хочет его если не отстоять, то, по крайней мере, ограничиться булавочными уколами. Как же, не хотят признавать, что пригрели в своем кругу врага. Ничего, поправим комсо-мольцев, пусть знают свое место.

Пятнадцатого февраля на хабаровском городском партактиве было сказано: «Только благодаря вмешательству краевого комитета партии была полностью вскрыта антипартийная деятельность дву-рушника Орлова». Нуте-с, комсомол, чем вы на это ответите?

Строго секретно

Выписка из протокола заседания бюро Далькрайкома ВЛКСМ от 28 февраля 1935 года

10. Заявление т. Орлова (т. Листовский).

Постановили: Считать установленным, что Орлов, несмотря на созданные ему крайкомом ВЛКСМ все возможности выступить, разоблачить и подвергнуть резкой критике свои серьезные грубые политические ошибки, этого не сделал, подал в крайком неудовлетворительное заявление и что по истечении 20 дней после решения крайкома ВЛКСМ от 4 февраля 1935 года этим самым показал себя как двурушник,

из рядов ВЛКСМ т. Орлова исключить.

Секретарь Далькрайкома ВЛКСМ – Листовский

Ну вот, теперь – порядок. Бюро крайкома комсомола, хоть с запозданием, но отреагировало правильно. Пора и партии сказать свое веское слово. Сказать, правда, втайне, как втайне принимались все решения, связанные с отысканием политической крамолы в редакции. Так уж было заведено: чем глубже тайна, окружающая исчезновение «врагов народа», тем больший страх внушается этому самому народу.

 Совершенно секретно
Приложение к протоколу № 85, § 42,
 от 2 марта 1935 г.
Постановление
бюро Далькрайкома ВКП(б)
о состоянии газеты «Тихоокеанский комсомолец»

В результате ослабления внимания и руководства со стороны крайкома ВЛКСМ газетой «Тихоокеанский комсомолец» и его недостаточной революционной бдительности, на протяжении последнего времени в газете орудовала группа чужаков, врагов партии, проводивших антипартийную, контрреволюционно-троцкистскую работу, и людей, морально разложившихся (Киргизов, Вейхман, Власов и Кравченко).

Антисоветская, разлагательная работа этой группы не встречала сопротивления и не была разоблачена бывшим редактором га-зеты «Тихоокеанский комсомолец» Кимом В. …

Бюро крайкома постановляет:

Бюро крайкома комсомола за слабое руководство редакцией газеты «Тихоокеанский комсомолец» и недостаточную бдительность – объявить выговор.

Группу Киргизова, Вейхмана, Власова, Кравченко предать суду за антисоветские, контрреволюционные действия.

Бывшего Врид. редактора газеты Орлова за протаскивание на страницах «Тихоокеанского комсомольца» антисоветско-троцкистской контрабанды из рядов партии исключить…

Принять к сведению заявление т. Листовского, что бюро крайкома в своем решении от 4 февраля с.г. признало политические ошибки, допущенные в руководстве газетой «Тихоокеанский комсомолец», и приняло ряд мер к выздоровлению в редакции…

 Факты, имевшие место в редакции газеты «Тихоокеанский комсомолец», должны послужить политическим уроком для всех комсомольских организаций края.

Крайкому ВЛКСМ на основе настоящего постановления мобилизовать комсомольскую организацию края на повышение ее классовой бдительности и боеспособности, на Ленинско-Сталинскую непримиримость к малейшим отклонениям от генеральной линии партии, на практическое участие широких масс комсомольцев в выполнении важнейших хозяйственно-политических задач, поставленных партией перед ДВК в 1935 году…

Особая папка. Поручить тов. Дерибасу привлечь к ответственности Киргизова, Вейхмана, Власова и Кравченко, а также проверить связь Кима В. с этой группой…

7 марта был арестован Орлов, и все материалы по «Тихоокеан-скому комсомольцу» были сведены в уголовное дело № 6340.

 «Утверждаю»
17 марта 1935 г.
Начальник Управления НКВД по ДВК – Дерибас

Обвинительное заключение

…Сотрудники редакции газеты – органа краевого комитета ВЛКСМ «Тихоокеанский комсомолец» – Вейхман, Киргизов и Власов – все члены ВЛКСМ, возглавляя комитет ВЛКСМ редакции, морально и политически разложились, а затем перешли к открытой контрреволюционной пропаганде и довели до полного развала работу редакции, в результате чего газета фактически перестала быть руководящим органом комсомольских масс Дальневосточного края.

УНКВД ДВК сигнализировало об этом краевым парторганизациям, и обследованием, проведенным уполномоченным КПК ЦК ВКП(б) по ДВК, были полностью подтверждены все факты контрреволюционной деятельности упомянутых выше лиц…

Вейхман, будучи резко-враждебно настроенным к Советской власти, …проводил контрреволюционную пропаганду…

С возмутительной антисоветской критикой Вейхман выступил и по адресу секретаря Далькрайкома ВКП(б) тов. Лаврентьева…

Вейхман сознательно выхолащивал политическое содержание постановки вопросов в докладе краевого секретаря ВКП(б) тов. Лаврентьева, которые он сокращал перед печатанием в газете…

Сам обвиняемый Вейхман подтверждал все эти свои контрреволюционные действия, пытается объяснить их только как политическое хулиганство…

Вейхман примиренчески отнесся и допустил печатание контрреволюционных статей Орлова, несмотря на то, что как ответственный секретарь редакции имел полное право не допустить их к печатанию…

Пользуясь своим правом ответственного секретаря редакции (а фактически руководил редакцией), Вейхман сознательно задерживал и не пропускал в газету «Тихоокеанский комсомолец» материалы юнкоров, отражавших негодование молодежных масс края на убийство тов. Кирова…

Вейхман незаконно получал от различных организаций денежные суммы, путем обмана при заключении договоров на обслуживание печатью различных кампаний…

На основании изложенного обвиняется… в том, что морально и политически окончательно разложившись, проводил злостную контрреволюционную агитацию, развалил работу редакции, сознательно не печатал в газете материалов, отражавших возмущение трудящихся убийством тов. Кирова – данное преступление предусмотрено ст. 58-10 УК РСФСР.
Виновным себя признал.

…Учитывая контрреволюционную антипартийную деятельность обвиняемых, следственное дело № 6340-35 по обвинению Орлова В.С., Вейхмана В.Б., Киргизова В.П. и Власова И.Ф. по согласованию с дальневосточным крайпрокурором направить во внесу-дебное рассмотрение Особого Совещания НКВД СССР.

…Составлено 16 марта 1935 г. в гор. Хабаровске.
Уполномоченный 4 отдела СПО УГБ НКВД по ДВК Красильников.
«Согласен»
Начальник 4 отдела СПО УГБ НКВД Соммерс.
Начальник СПО НКВД по ДВК Торопкин.

Бюро крайкома постановило, как известно, «группу Киргизова, Вейхмана, Власова, Кравченко предать суду». Но НКВД виднее, как поступать с теми, кто попал в его руки. Такое право было предоставлено ему постановлением Центрального Исполнительного Комитета и Совета Народных Комиссаров СССР от 5 ноября 1934 г., как будто специально приуроченным к состоявшемуся менее чем через месяц убийству Кирова. Наркомат внутренних дел получил право отправлять людей, «признаваемых общественно опасными», на срок до пяти лет в ссылку или заключение в «исправительно-трудовые лагеря» (таким эвфемизмом заменили употреблявшееся ранее название «концлагерь»). С этой целью при наркоме и под его председательством было учреждено «особое совещание», которое безо всякого суда решало, кого посадить, а кого сослать.

X

После ареста Вениамина его жена, Людмила Степанова, была исключена из комсомола «за потерю бдительности». На заседании бюро крайкома сам Листовский потребовал немедленно сдать ком-сомольский билет и брезгливо бросил его на стол.

Исключение из комсомола означало немедленное увольнение с работы из редакции комсомольской газеты, а, значит, и выселение из редакционного общежития.

Людмила позвонила во Владивосток брату Вениамина – Давиду, спрашивала, нельзя ли к нему перебраться, но Давид безо всяких объяснений отказал. Однако тут же выслал 400 рублей.
Давид не сказал, что его уже вызывали на допрос - пока в качестве свидетеля – по делу Мельника, его коллеги по редакции газеты «Красное знамя», и он, как человек опытный и трезво оценивавший обстановку, уже ожидал ареста.

Оставался один выход: уехать к родителям в Невьянск, и перевод от Давида тут был весьма кстати.

Ей разрешили свидание с Веней; он сказал на прощанье: «Я ни в чем не виноват».

Она выехала из Хабаровска восемнадцатого марта, не зная, что еще девятого Давид был арестован.

XI

В шесть утра мальчика разбудил старший товарищ по дежурству. Нужно было поставить четырехведерный самовар, приготовить завтрак на всю коммуну «Муравейника» – детского клуба Перми, выехавшего на лето в дачный поселок.

Очень хотелось спать, ну просто невыносимо. Мальчик, почти не открывая глаз, оделся, потом вышел из спальни, зябко поеживаясь и неловко ступая по некрашеному полу босыми ногами. Спустился к реке, поплескал холодной водой на лицо – все равно очень хотелось спать. С полным ведром поднялся обратно, к кухонному крылечку. Товарища по дежурству около самовара не было, а маль-чугану было трудно поднять ведро так высоко, чтобы залить воду в огромный самовар. Он поставил ведро на землю, стараясь поменьше расплескать, повертел головой – все равно никого не видно. Наверное, напарник где-то среди сосен собирает шишки, нет, чтобы самому воду носить.

Неподалеку от кухонного крыльца стояла большая пожарная бочка. Дождей давно не было, вода в бочке высохла. Мальчику пришла в голову хорошая мысль: «А что если спрятаться в бочке, пусть он тогда меня поищет!»

Бочка оказалась настолько просторной, что, сидя на ее дне, даже не нужно было поджимать ноги коленями к подбородку. Но все-таки сидеть в ней было не очень удобно. Удобнее просто лечь на дно, свернуться калачиком, и от этого стало теплее. А, может быть, это только кажется, что теплее?.. Где же старший дежурный, вот я его удивлю!..

Мальчик проснулся с чувством такого ужаса, какого он в сво-ей десятилетней жизни никогда раньше не испытывал. Казалось бы, ничего страшного не произошло: это товарищ по дежурству, заглядывая в бочку, негромко сказал: «Венчик, вставай! Завтрак готов!» А вокруг бочки собрались все дети – и старшие, и младшие, и все вместе смеялись так, как будто бы произошло какое-то очень радостное событие, и каждый спрашивал, обращаясь к мальчику: «Венчик, хорошо ли было спать в бочке без подушки? Венчик, не отлежал ли ты себе бока?» Было невыносимо стыдно, хотелось спрятаться, убежать в лес, но дети окружили его плотным кольцом, и продолжали хохотать, и с нескрываемым ехидством спрашивать одно и то же: «А хорошо ли тебе спалось в бочке, Венчик?»

И вот теперь, спустя пятнадцать лет, к нему пришло чувство такого же ужаса. Его со всех сторон окружают люди, с которыми еще несколько дней назад он общался на равных, на которых он мог и внимания не обращать: ну мало ли чем заняты эти уполномочен-ные НКВД, следователи, охранники, конвоиры, - наверное, делают свое дело, ловят японских шпионов, недобитых колчаковцев, ну, троцкистов каких-нибудь, хотя и непонятно, надо ли этих троцкистов ловить… А вот теперь он сам оказался в кольце этих уполномоченных, следователей, конвоиров, и каждый как будто хохочет над ним, хоть не подает и виду, и каждый как будто с ехидством спрашивает: «Ну что, Венчик, хорошо ли тебе спать без подушки? Венчик, не отлежал ли ты себе бока?»

XII

Выписка из протокола Особого совещания
при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР
от 16 июня 1935 года


Слушали Постановили
Дело № 6340 о Вейхмане Вениамине Борисовиче, 1910 г. рождения, б. члене ВЛКСМ
Вейхмана Вениамина Борисови-ча за к.-р. троцкистскую деятельность – сослать в Красноярский край сроком на три года, считая срок с 11/2-35 г.
Дело сдать в архив.

Ответственный Секретарь Особого Совещания при НКВД
(подпись неразборчива)

Орлов и Власов получили по три года заключения в исправтрудлагерь – «за контрреволюционную троцкистскую деятельность».

Киргизову – «за антисоветскую агитацию» был зачтен в наказание срок предварительного заключения, и он был освобожден из-под стражи.

То ли развлечения ради особое совещание применило к осужденным разные меры репрессий, то ли какой-нибудь план выполняло, то ли у него была какая-то секретная классификация разновидностей «контрреволюционной троцкистской деятельности» и соответствующих видов наказания – этого нам не дано узнать.

В феврале 1936 года о Владимире (Василии?) Орлове и Вениамине Вейхмане упомянули на краевой комсомольской конференции как о «подонках троцкистов и зиновьевцев, чуждых людях».

XIII

Поздней осенью 1962 года автор был на вечере ленинградских литераторов, посвященном Дальнему Востоку. Писатель Семен Бытовой, выступая на этом вечере, вспоминал времена, когда он рабо-тал в редакции «Тихоокеанского комсомольца», рассказывал о пер-вом секретаре крайкома комсомола Петре Листовском – задорном, веселом парне, любимце молодежи. Когда Петра, осужденного как врага народа, вывели на расстрел, он успел выкрикнуть: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Откуда знать, как это было на самом деле?..

В перерыве я подошел к Семену Михайловичу и спросил, помнит ли он моего отца, Вениамина Вейхмана. «Веню Вейхмана – как же, помню». Еще он добавил: «Тогда в редакции были доносчики».

Лаврентий Лаврентьев – «старик» – вскоре после описываемых событий в обычной для того времени манере был переброшен на другой край страны и назначен секретарем Крымского обкома ВКП(б). А затем арестован и в 1938 году расстрелян. Ему повезло больше, чем Блюхеру, ставшему одним из пяти первых Маршалов Советского Союза. После ареста Блюхер был изувечен на допросах и забит до смерти.

Терентию Дерибасу в ноябре 1935 года было присвоено звание комиссара госбезопасности I ранга, что соответствует нынешнему званию генерала армии. Он получил право носить пальто с кантом малинового цвета по воротнику и бортам, а на рубахе с золотым кантом на воротнике и обшлагах – четыре шитых золотом нарукавных звезды, одна из которых – вверху.

Его расстреляли в августе 1939 года.
Моего отца и Василия Орлова ГУЛАГ не выпустил из своих когтей.

Ивана Федоровича Власова я разыскал в июле 1992 года,, побывал в его квартире на улице Олеко Дуднича в Москве.

Старый и больной человек в выцветшей пижаме с трудом поддерживал разговор и, казалось, не вполне осознавал, из какого времени я к нему пришел, напомнив о давным-давно произошедших событиях. Бывший зэк на строительстве железнодорожного моста через Зею в Амурской области, на станции со странным названием – Михайло-Чесноковская, он, скорее всего, скрывал свое прошлое в течение тридцати четырех календарных лет службы в Советской Армии. Иначе трудно объяснить его незаурядную военную карьеру, тем более что реабилитирован он был спустя более чем полтора десятка лет после выхода в отставку.

Иван Власов прошел Отечественную от первого до последнего дня. Стал офицером, трижды был ранен, дважды контужен. Чехословакия присвоила ему звание почетного гражданина.

После войны окончил две военных академии: имени Фрунзе и Генерального штаба. А потом, продолжая военную службу, вернулся к несчастливо оставленной в далекой молодости профессии журналиста: по предложению министра обороны организовал издание журнала «Старшина - сержант» и стал его главным редактором, затем возглавил редакцию еще одного военного журнала. Можно было понять, что успехи в военной журналистике Иван Федорович считал основным достижением своей жизни; недаром он так хотел показать мне любовно хранимые номера своих журналов, собранные в комплекты по годам и переплетенные. Его вовсе не заинтересовали льготы и компенсации, установленные Законом о реабилитации жертв политических репрессий: да и вправду, зачем они нужны были ему, ветерану Великой Отечественной?..

На прощанье он подарил мне свою парадную фотографию. Он снят в форме полковника, в фуражке, сидящей чуть-чуть набекрень. На его груди – орден Красного Знамени, орден Отечественной войны, три ордена Красной Звезды, какие-то иностранные ордена, несчетное количество медалей… Иван Федорович сосредоточенно смотрит в объектив: взгляд его суров, а губы сжаты в доброй улыбке. Крупный подбородок и вздернутые асимметрично брови выдают характер волевой и решительный.

Я до сих пор не могу приучить себя к простой мысли о том, что, не будь мой отец подмят в молодости валом репрессий, он мог бы достойно прожить долгую жизнь, принести пользу Отечеству, получить награды за заслуги, как Иван Федорович… Мне кажется, что в этой мысли есть что-то неправильное, - право, не знаю, что именно.
Я нахожу ответ на мои сомнения в строках Булата Окуджавы, с отцом которого, тем самым Шалико, вскоре расстрелянном на майском рассвете, мама танцевала вальс в Нижнем Тагиле.

«Совесть, благородство и достоинство –
вот оно, святое наше воинство.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Лик его высок и удивителен.
Посвяти ему свой краткий век.
Может, и не станешь победителем,
но зато умрешь как человек».



 Упавшие навзничь

Глава 3 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»


I

После загадочного убийства Сергея Кирова наместники Москвы в провинциях большевистской империи стремились организацией массовых казней доказать свою преданность усатому кремлевскому вождю. Раньше других сумели угодить киевские руководители. У них уже были посажены про запас талантливые украинские писатели – К. Буревой, И. Крушельницкий, Д. Фалькивский и другие. Им срочно состряпали обвинение в терроризме и казнили в подвале Октябрьского дворца, в котором размещался НКВД Украины.

Среди убитых в декабре 1934 года был замечательный двадцатишестилетний поэт Олекса (Алексей Федорович) Влызько, за девять лет выпустивший добрый десяток книг, насыщенных удивительной радостью жизни, энергией, юмором, интенсивностью красок. Лирик и публицист, он любил путешествовать, побывал в Германии, совершил поездку на Памир, был влюблен в Черное море, для которого он нашел свои, не похожие ни на чьи другие краски:

Отплыл
рабочий день,
как будто
шумный катер,
и звон цепей уснул,
под ржавчиной дрожа,
и вечер,
отгорев,
упал за элеватор,
как за борт золотой
канат из-под ножа.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Люблю
твое лицо
и дремлющие стяги,
в орнаменте резном
бетон твоих аркад.
…Такие же, как ты, вдали архипелаги, -
романтика моя
дымков и эстакад!

(Пер. М. Максимова)

Трудно поверить, что эти звучные строки написал человек, с 13 лет полностью утративший слух после перенесенной скарлатины, да и к тому же страдавший изрядными дефектами речи.

Какой же циничной жестокостью нужно было обладать, чтобы отправить на смерть глухого поэта…

Олекса словно предвидел свой жребий, хотя и представил его в условно-романтических образах:

«Питерс, мой друже, в глаза взгляни мне, я умираю, ой,
Господи боже морей суровых, душу мою успокой,
Весь я в грехах, и грехи, что камни, тянут меня на дно,
Господи боже, Питерс, мой друже, больше мне жить не дано.
Ты думаешь – море, так это не море, смотри, как черно в глубине,
Господи, друже, то мое горе примет меня на дне.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я долго смотреть буду в черное дуло – стрелять они не спешат.
Патрон в барабане. Курок под пальцем – спокойно у них лежат.
Сэр адмирал элегантной перчаткой небрежно махнет на ходу,
Гардемарин чуть надавит пальцем, и навзничь я упаду…»

Высочайшей требовательностью к себе отличался другой убитый в подвале Октябрьского дворца украинский писатель – Григорий Михайлович Косынка (Стрилец). Он успел написать всего три десятка рассказов и повестей – правдивых до последней запятой, эмоционально насыщенных, подлинно народных – и по форме, и по содержанию.

Косынка бушевал, когда его повели убивать, призывал на головы своих палачей еще более суровые кары, чем выпали ему.«Когда станет догорать в веках последняя заря – будут гореть и мои мысли и страдания», - написал он чуть ли ни в день ареста. Словно о судьбе несчастных украинских литераторов звучат строки его повести «Гармоника»:

«Заливаясь слезами, звонко голосила Галька:

- Ой, матушка моя родненькая!.. Ой, повели же их на смерть, мама, повели!.. И не увидят они, как сады цветут, не услышат, как соловьи поют…»

II

В Киеве аукнулось – во Владивостоке откликнулось. Лермонтов язвительно подшучивал над своим приятелем Мартыновым. Мартынов вызвал Лермонтова на дуэль и убил его.

Иные времена – иные нравы.

Иван Мельник, заведующий отделом международной информации владивостокской газеты «Красное знамя», не раз в компании поддразнивал Николая Мотова, собственного корреспондента краевой газеты «Тихоокеанская звезда», выходившей в Хабаровске. Выигрывая в карты, ядовито подкалывал его: «Ты, Николай, политически безграмотен. Ты даже не знаешь, сколько у нас в Союзе республик». Не нравились Мотову эти шуточки, задевали за живое: подумаешь, какой-то писака-гастролер, нигде не задерживавшийся – ни в Архаре, ни в Комсомольске, ни в Хабаровске, ни в Никольске-Уссурийском, – его, собкора, на людях высмеивает.

Мотов пошел к заместителю редактора «Красного знамени» Шурову, которому бойкие высказывания Мельника тоже были не по душе.

Мотов с Шуровым старательно вспоминали разные крамольные высказывания досадившего им собрата по перу. Может быть, они радостно хохотали, когда удавалось вспомнить что-нибудь этакое весомо-контрреволюционное, а, может быть, хохотал только Мотов, а Шуров только угодлив подхихикивал: а что если он этому шельме Мотову тоже чем-нибудь не потрафил, и ему, Шурову, придется искать оправдания – то ли в горкоме, а то ли и в НКВД?

Шуров первым проявил инициативу: правда, сформулировал он свое свидетельство довольно неуклюже: «Говорил, что вооруженное вмешательство СССР в дела Германии снижает престиж советского государства в глазах международного пролетариата». Мотов махнул рукой: ладно, пойдет. Шуров выдал еще: «Не одобрял вступление СССР в Лигу Наций; порицал Радека за то, что в статье, посвященной международным откликам на убийство Кирова, он солидаризировался с буржуазной газетой “Тан”…» Мотов недовольно поморщился: ну и загнул же ты, зам. редактора! Хрен его знает, Радека, надо было ему со-ли-да-ри-зи-роваться или не надо? А я попросту, по-рабочекрестьянски скажу, какую антисоветчину несет этот хренов Мельник! «Пытался дискредитировать краевое партийное руководство, говоря, что тов. Лаврентьева сняли с работы на Закавказье, где он был первым секретарем Закркрайкома». Учись, пока я добрый, - за поклеп на Лаврентьева, вождя нашего дальневосточного, Мельник получит на всю катушку! Радек – далеко, а Лаврентьев – вот он, близко. «Говорил, что управлять массами можно, только обманывая их». Что, здорово? Верняк!

Тогда Шуров добавил: «Расстрелы группы террористов в Москве, Ленинграде, Минске, Киеве расценивал как административный террор». Мотов одобрил: «Это ты точно заметил; от знакомства с этими, как их… Лыско… Косынкой… - ему не отвертеться. Ты – сообщи в НКВД. Или подожди. Живет-то Мельник на квартире у Колбина, а Колбин – он кто? – секретарь нашей парторганизации. Значит, напишем заявление в партгруппу. Колбин замять это дело не посмеет – сам попадет в сообщники». Шуров не мог не выразить восхищение цепким умом Мотова.

Колбин, получив заявление, созвал закрытое партийное собрание. Журналисты вяло восприняли предложение сообщить о высказываниях Мельника в НКВД, но и оставлять предъявленные обвинения без последствий было опасно. Решили ограничиться сообщением в обком ВКП(б). В обкоме трезво оценили обстановку. Дело не только в болтовне Мельника – она как раз кстати, чтобы организовать этакое показательное разоблачение враждебной деятельности, но еще и в том, что Мотов – корреспондент вышестоящего партийного органа, и крайком по его информации за допущенную мягкотелость по головке не погладит. Через десять дней созывается новое собрание, на этот раз открытое партийно-комсомольское – чтобы все сотрудники редакции были повязаны, чтобы никто не открутился от надлежащей оценки зарвавшегося антисоветчика.

Колбин пишет заявление в НКВД:

«За время работы в редакции у нас мы (я в том числе) долгое время не замечали за Мельником ничего, кроме его крайнего украинского национализма, выражавшегося в том, что он всегда очень горячо высказывался за Украину, говорил о том, что наша Украина – это всё, у нас и уголь, и хлеб, и промышленность.

Контрреволюционные высказывания начались в декабре. Я лично слышал от Мельника то, что он говорил по поводу приговоров над террористами (на Украине, в Москве, Ленинграде и т.п.). Мельник выразился примерно так: “Не кажется ли вам, что все приговоры составлены по одному шаблону, все эти люди, если верить приговорам, пришли из-за границы и обязательно с бомбами и гранатами”.

Больше от него лично я других антисоветских высказываний не слышал…

Сейчас выясняется, что высказывания Мельника были в кругу главным образом беспартийных сотрудников редакции Вейхмана (Давида –В.В.), Бальбекова и художника Овсиенко. Все они сидят в одной комнате. Большинство из высказываний, услышанных Мотовым, были на квартире Вейхмана (первый раз – за бутылкой вина, второй раз играли в карты).

Установить, вел ли эти разговоры Мельник среди других сотрудников редакции, ни мне, ни другим членам партии не удалось. Заявлений от беспартийных сотрудников также не поступило».

25 января, в тот же день, когда написано процитированное выше заявление, в НКВД дает показания «свидетель» Мотов:

«Он (Мельник – В.В.) считает все дело челюскинцев чепухой. Этот разговор заставил себя насторожиться. Вдруг как-то уже в дни, когда были раскрыты контрреволюционные группы (из подонков бывших зиновьевцев)… я от Мельника услышал такую фразу: “Зря все это дело раздули, уж очень много шуму”. А когда выяснилась личность убийцы Кирова и стало известно, что он бывший член партии, то Мельник с каким-то злорадством очень громко сказал: “Вот видите, мы-то, беспартийные, оказались честнее”…

Я стал более внимательно присматриваться к Мельнику. Как-то вечером Мельник и художник редакции Афанасий Овсиенко пришли на квартиру Вейхмана, я тоже был там. Мы разговорились о 15-летии разгрома Деникина. Мельник очень ясно и внятно проводил мысль, что Сталин видной роли в Октябрьской революции не играл, а вот теперь нужно, так они его выдвинули.

…Тут целая система антисоветских взглядов, отдельные свои антисоветские взгляды он нет-нет, да и выбалтывает».

И в тот же самый день тридцатилетний Иван Александрович Мельник, неделю назад уволенный с работы, пишет на допросе в секретно-политическом отделе Приморского областного управления НКВД свои объяснения. Он еще не знает, что никогда больше не увидит свободы, но, понимая абсурдность обвинений, помнит, что украинские литераторы были не более виновны:

«Что я говорил по поводу поднятых вопросов, отрицать не приходится, так как вообще нельзя представить такого положения, чтобы не беседовать на эти темы. Но должен сказать, что и тов. Мотов, и тов. Шуров извратили наши беседы.

…“Управлять массами можно, только обманывая их”, - это не мои слова, а слова Гитлера из книги “Моя борьба”. Источник этих слов был мною указан, приводил я эти слова как иллюстрацию фашистского режима.

…Вообще о роли тов. Сталина я не говорил с тов. Мотовым ни разу. Это выдумка Мотова.

Говорил, что действительно вряд ли придется переиздавать книгу о челюскинцах, так как такие книги, изданные хорошо и большим тиражом, не переиздаются.

…Я действительно указал тов. Шурову как-то на то, что в конечном счете неминуема стычка с капиталистическими державами. О вооруженном вмешательстве в дела Германии не говорил, так как это прямая нелепость. Нужно ведь идти через Польшу, так как наша страна не граничит непосредственно с Германией… Вообще же вооруженное вмешательство в дела Европы со стороны СССР – абсурд, так как именно путем заключения договоров о ненападении и восточного пакта Советское правительство на деле показывает, что оно за сохранение мира во всем мире.

…Говорил с Шуровым, но только не так, как старается показать тов. Шуров. Я говорил в разрезе передовой “Правды” за первые числа декабря, то есть, что это (расстрелы “террористов” - В.В.) есть достойный ответ на убийство т. Кирова, и если бы не было этого убийства, их бы, по-видимому, судили мягче».

На следующий день в НКВД допрашивают Ефросинью Кривулько, журналистку «Красного знамени». Но проку от ее показаний мало: хоть она и сказала, что Мельник «утрату т. Кирова недооценивает», но, однако, настаивает на совсем неуместном: Мельник-де говорил ей: «Мотов ведет против меня кампанию и хочет мои взгляды, разговоры и выступления исказить и обвинить меня в контрреволюционных взглядах».

Вызван на допрос и Афанасий Овсиенко. Афанасий, бывший беспризорник, выросший в детдомах, замешан был в одном деле, которое подпадает под уголовную статью; значит, можно будет на него нажать, чтобы говорил то, что требуется. И насчет родственников не мешает напомнить: брат отбывает срок в лагере, сестрица держала с мужем магазин в Никольске-Уссурийском, а года четыре назад сбежала с ним за границу, в Харбин – гнездо антисоветской эмиграции. А чтобы еще больше припугнуть художника редакции, следователь начал допрос с того, что, не сказав ни слова, вписал в протокол: «Допрашивается в качестве обвиняемого» и как бы не нарочно придвинул бланк с этой записью на самое видное место.

Овсиенко дал какие-то уклончивые показания: хоть он и признал, что Мельник неоднократно высказывал антипартийные взгляды, но в подтверждение своих слов привел довольно неубедительные факты: обыкновенно называл закрытое партсобрание «тёмным»; выправляя тексты речей местных партийных руководителей, заявил: «Что за бездарная, безграмотная речь, когда эти руководящие работники научатся грамотно говорить?»

Больше пользы принес допрос журналиста Страшнова:

«…В редакции шел разговор о газетном заголовке для какой-то статьи, касающейся науки. Здесь же Мельник заявил, что в свое время молодежь шла под лозунгом Троцкого: “Грызть зубами гранит науки”, и добавил о прекрасных качествах Троцкого как оратора. Кроме того, у Троцкого была масса таких хороших лозунгов, как “Пролетарий, на коня!” и других».

Следователь был доволен. Наконец-то появилось долгожданное свидетельство: Мельник – троцкист, а товарищ Сталин, как известно, идентифицировал троцкизм как терроризм, назвал троцкистов бандой шпионов, вредителей и убийц.

Но дальше свидетель понес что-то маловразумительное: «Мельник заявил, что книги о походе “Челюскина” переиздаваться будут, а ведь гораздо нужнее было бы писать о походе Дежнева. Но об этом ничего не пишут». Пойми, то ли Мельник против переиздания книги о «Челюскине», то ли за. А с Дежневым следствие может в такую даль уйти, что и назад дорогу не отыщешь.

Тут Страшнов преподнес что-то новенькое: упомянул о разговоре двух сотрудников редакции, Левина и Дурасова, которые Мельнику посочувствовали…

Не понял Исаак Левин, нет, не понял, зачем его вызвали в секретно-политический отдел:

«…Вопросы, поставленные на партсобрании в январе 1935 года в обвинение Мельнику, о его антипартийных и антисоветских взглядах для меня были совершенно неожиданными, так как я лично за Мельником ничего подобного не замечал.

…Ответственно заявляю, что беседы или вообще разговоров о Троцком, Зиновьеве и вообще вопросов политического характера не имелось как в ресторане, так и по пути домой вместе с Мельником».

Дурасов – тоже ни рыба, ни мясо; мямлит у следователя; «Он своими высказываниями не мог отрицательно, т. е. разлагающе влиять на работников редакции»… Один фактик, конечно, сообщил, но это так себе, мелочевка: «Мельник читал газету и, увидев портрет т. Уншлихта, говорит: “Уншлихт часто говорил, что в СССР два военных специалиста – это я и Каменев. Если бы не мы, Ворошилову туго бы приходилось”. Откуда Мельник мог знать такие вещи, он не говорил».

III

30 января «Тихоокеанская звезда» в рубрике «Выше бдительность в партийной печати» опубликовала корреспонденцию того же Мотова.

«Разоблаченный враг

Владивосток (наш корр.). Высочайшая классовая бдительность – основное требование, предъявляемое к каждой партийной газете. Об этой бдительности, видно, забыли в редакции газеты “Красное знамя”. Пять месяцев назад в редакцию был приглашен некий Мельник. Редакция предложила ему заведывание одним из важнейших отделов газеты – отделом международной жизни и советской информации.

Взгляды Мельника, высказывавшиеся им в коллективе, заставили отдельных работников поднять вопрос о нем как о чужаке, антисоветском элементе, пропагандирующем махровые контрреволюционные “теорийки”. Вопрос этот был поставлен и перед редактором газеты, который со своей стороны пообещал “принять меры”.

Однако, Мельник продолжал работать в редакции, давал устно “свои” антисоветские комментарии к событиям международной и внутренней политики Советского Союза, клевеща на руководство партии, воскрешая разбитые в пух и прах “установки” троцкистско-зиновьевской оппозиции.

Мельник был разоблачен как чужак, как явный классовый враг, пробравшийся в ряды работников партийной печати. И все же руководство редакции и ее партийная организация не сделали для себя немедленных выводов из этого факта – Мельник продолжал “заведовать” важнейшим отделом газеты.

Впоследствии на собрании он открыто защищал свои взгляды.

Вопрос о Мельнике на днях был рассмотрен в обкоме и горкоме партии. Заместителю редактора “Красного знамени” тов. Шурову был объявлен выговор… Мельник с работы снят.

История с Мельником – серьезный сигнал для всей печати нашего края. Партийная газета – острейшее оружие партии – должна делаться проверенными людьми большевистской закалки и непримиримости».

«Ну что, Мельник, теперь-то ты понял, кто из нас “политически безграмотен”? Будет у тебя в лагере время посчитать, сколько в Советском Союзе республик! И Шуров поделом получил – пусть не умничает со своим Радеком и своим “со-ли-да-ри-зи-ро-ваться”!»

Мотов сделал свое дело. Теперь профессионалы из НКВД уверенно доведут до конца процесс разоблачения «явного классового врага».

Оперуполномоченный секретно-политического отдела Вернер опытным взглядом увидел, что следствие не только не использовало всех своих возможностей, но и допустило ряд очевидных промахов. Сам Мельник так ни в чем и не признался; от Овсиенко тоже никакого прока нет; Левин выкручивается, а он знает явно больше, чем до сих пор говорил; а, главное, вино пили, в карты играли, антисоветские разговоры вели – где? – у Вейхмана, а Вейхман еще и на допрос не вызван ни разу.

Мельник по-прежнему отрицает все предъявленные ему обвинения целиком и категорически. Вернер записывает: «Поэт В. Лыско (так в протоколе – В.В.), поэт Фальковский и прозаик Косынко – мои знакомые по Харькову и Киеву были действительно расстреляны согласно опубликованных в газете “Правда” списков как террористы. С ними я был знаком по редакционно-издательской работе в Киеве, личной дружбы у меня с ними не было, и переписки, находясь в ДВК, я с ними не вел».

Овсиенко, кажется, понял, что к чему. На очередном допросе он уже более уверенно характеризует Мельника как человека с антипартийными взглядами.

Левин соображает медленнее: он уже не отрицает, что водку с Мельником пил, но насчет разговоров на политические темы по-прежнему отпирается.

Наконец-то проснулась и газета «Красное знамя»; правда, статейка под названием «Выше классовую бдительность» в номере за 3 февраля – только бледное отражение корреспонденции в «Тихоокеанской звезде»:

«В коллективе редакции “Красного знамени” разоблачено подлое лицо заведующего отделом информации Мельника, допустившего целый ряд антисоветских и антипартийных высказываний в разговоре с отдельными работниками редакции…»

IV

Давид Вейхман не первый день ожидал вызова в НКВД. Не раз продумывал он свою линию поведения. «Отрицать всё – бессмысленно; на собрании в редакции прозвучало многое из того, что было сказано у меня на квартире; опять-таки, Мотов – мой приятель (может быть, поэтому меня до сих пор не вызывали?); а что я был исключен из партии, припомнят непременно; и Ивана жалко, но чем ему можно помочь?»

«Я познакомился с Мельником в сентябре или начале октября 1934 года, после поступления его на работу в редакцию “Красного знамени”. Поскольку мы с ним работали в одной комнате и по характеру работы часто сталкивались, наши отношения вылились в форму хорошего знакомства. За время нашего знакомства он неоднократно бывал у меня на квартире (раз 7 или 8). Обычно он бывал у меня в присутствии других т.т. из редакции.

В беседе со мной и другими товарищами он иногда высказывал мысли, противоречащие советски-настроенному человеку. Так, например, в присутствии меня и тов. Мотова он однажды давал отрицательную характеристику личности тов. Лаврентьева, указывая на то, что т. Лаврентьев неоднократно снимался с прежних мест работы (на Закавказье) и что он не является большим работником партии. В ответ на это ему возражали и Мотов, и я.

Затем Мельник однажды оспаривал у меня значение сталинского плана по обороне страны от деникинщины, подчеркивая, что в разгроме Деникина Сталин не играл выдающейся роли и что неизвестно, грозил ли провалом план, разработанный до этого Троцким. Я и в этом случае энергично оспаривал точку зрения Мельника, оперируя историческими документами, опубликованными в “Правде”.

Я был свидетелем также такого выражения Мельника: “Управлять страной можно только посредством обмана масс”. По какому поводу он сказал это, сейчас не припомню. Вообще всем подобным высказываниям Мельника я не придавал какого-либо значения, так как считал Мельника просто интеллигентом-болтуном с сильно развитым духом противоречия. Это имело основания, тем более, что в некоторых случаях он проявлял себя достаточно горячо как человек, настроенный советски (например, при первом известии об убийстве Кирова он очень энергично осуждал этот акт).

У Мельника очень часто проскальзывали украинофильские настроения. Всё, что касалось Украины, он встречал очень горячо. И мы в редакции всегда издевались над ним по этому поводу. В частности, он с недоверием отнесся к списку привлеченных к суду Военной коллегии участников контрреволюционной группы на Украине (после убийства т. Кирова). Он всегда выражал свои сомнения в том, что часть этих лиц проникла на советскую территорию из-за границы, что эти люди имели оружие и что они готовили антисоветские выступления. При этом он указывал, что некоторых из этих лиц он знает лично. По вопросу об Украине я считал и считаю, что у Мельника есть определенные националистические взгляды.

Общая политическая оценка Мельника, с моей точки зрения, такова: интеллигент-болтун, любящий спорить; полагал, что он знает больше и лучше всех.

Причислить его к разряду людей с явными антисоветскими взглядами – не могу. Антипартийные настроения (в вопросах узкопартийного порядка – например, о личности Сталина и Лаврентьева) у него налицо. Страдает украинским национализмом. Его особенно-подчеркнутые высказывания по политическим вопросам в присутствии Мотова (что было неоднократно) считаю желанием позлить Мотова, так как между ними имелась личная неприязнь.

Со своей стороны считаю ошибкой, что своевременно не сигнализировал руководству редакции о разговорах Мельника.

Написано собственноручно – Д. Вейхман».

Не помог Вейхман следствию, нет, не помог: «с одной стороны… с другой стороны…» А вот Левин, Исаак Савельевич, наконец-то, дозрел:

«В Народный комиссариат внутренних дел
гор. Владивостока
товарищу Вернеру
Заявление.
Не желая того, мои свидетельские показания по делу Ивана Мельника несколько затягивают следствие… Основная причина этому - недооценка преступлений Мельника. Я, ряд моих товарищей (Дурасов, Вейхман) квалифицировали Мельника как трепача. Это смазывало политическую сущность дела – контрреволюционного троцкизма.

Лично я не придавал значения отдельным ядовитым колкостям, бросаемым Мельником от случая к случаю между разговорами. Ясное положение, что враг хитер и действует тихой сапой – в данном случае ушло из поля моего зрения. Вот яркий пример притупления классовой бдительности.

Все это я полностью признаю и хочу сейчас, до мелочей, пусть самых незначительных, вспомнить мои встречи с Мельником.

…Встреча в ресторане… Мельник и Овсиенко ужинали… Я сообщил, что многие артисты театра им. Горького, будучи в Ленинграде, слушали т. Кирова и восторгались его огромнейшим ораторским дарованием. На что Мельник ответил: «Что Киров? Вот Троцкий был настоящий оратор, трибун. Какие он выбрасывал лозунги: “Пролетарий, на коня!”» …Затем Мельник говорил о Котовском – что это был легендарный герой, значительнее Блюхера. И здесь он рассказал, как был убит Котовский… Мельник во время беседы облокотился на стол, понурил голову и сказал: “И я был когда-то троцкистом… По глупости, в 27-м году мне было жалко Троцкого”…

Гнилой либерализм помешал мне как комсомольцу честно рассказать НКВД о всех разговорах с Мельником. Я впервые за свою жизнь встретился с таким умным и хитрым врагом, как Мельник. Но это меня не оправдывает».

На следующий день следователь проводит очную ставку между Левиным и Мельником, Мельник все показания Левина категорически отрицает: такого разговора между ними не было…

Бодро шедшее следствие как бы споткнулось. Почти на две недели затянулась пауза. Когда стало известно, что в Хабаровске арестован брат Давида – Вениамин, следователь решает провести очную ставку между Вейхманом и Мельником. Может быть, Вейхман осознал, что ему грозит, и что-нибудь новое скажет. Но Вейхман повторяет одно и то же: «…Когда были опубликованы списки расстрелянных террористов на Украине, то Мельник говорил: “Что же пишут, что они перешли границу, когда этого на самом деле нет. Я некоторых знаю лично и знаю, что из Киева они никуда не выезжали”» А Мельник стоит на своем, утверждает, что он «отнюдь не против руководства ВКП(б) и советской власти, националистических настроений не проявлял».

Очень кстати подоспела директива Прокурора СССР от 23 января 1935 года:

«1. Контрреволюционные выступления, одобряющие террористические акты в отношении вождей Партии и советского Правительства, квалифицировать по ст. 58-10 УК РСФСР…

2. В тех случаях, когда такие выступления носят организованный характер (группа, обсуждение необходимости совершения терактов над вождями партии и правительства, обработка людей в направлении террора), даже при отсутствии элементов прямой подготовки теракта (подыскание средств, способов, выяснение возможностей и т.п.), надлежит квалифицировать по ст. 58-11… УК РСФСР…

3. …Дела в отношении одиночек, обвиняемых в террористической пропаганде и террористических высказываниях, а также и дела групповые, по которым нет достаточных документальных данных, направлять для рассмотрения Особым совещанием при НКВД СССР…»

Ах вы, гнилые интеллигенты, вы НКВД обмануть задумали?! Вы, контрреволюционеры-троцкисты, хитрые, но НКВД хитрее. Не хотите признаваться в вине по статье 58, пункт 10 – антисоветская пропаганда и агитация, так получите за это еще статью 58, пункт 11 – организационная деятельность, направленная к подготовке или совершению контрреволюционных преступлений, а равно участие в организации, образованной для подготовки к совершению таких преступлений. Три человека, объединенных общей программой действий – это, несомненно, и есть «организация». 9 марта арестованы Давид Вейхман и Овсиенко, «принимая во внимание, что перечисленные лица являются участниками контрреволюционной троцкистской группировки».

Арестованные были немедленно допрошены. Овсиенко сказал всё, что от него требовали; впрочем, ничего нового он не сообщил, только еще раз подтвердил, что Мельник и Вейхман с похвалой отзывались об ораторских способностях Троцкого. Вейхман тоже только повторил то, что говорил раньше, и настаивал на своей невиновности: «Я всегда стоял и стою на линии ЦК ВКП(б) и линии политики сталинского руководства. Никаких расхождений с линией партии у меня не было. Считаю себя мягкотелым, в практической работе недостаточно решителен. К примеру, назову дело Мельника. На собрании, когда разбирался вопрос о нем как о троцкисте, я не выступил с разоблачением… а считал его просто болтушкой и подходил к этому делу с объективизмом».

Еще раз уточнив факт ареста брата Давида Вейхмана «за антисоветскую пропаганду», Вернер вызывает на допрос Мельника и пытается добиться подтверждения того, что он вел контрреволюционные разговоры с Овсиенко и Вейхманом. Мельник по-прежнему это отрицает.

20 марта готово постановление по обвинению Овсиенко, Вейхмана и Мельника по статье 58-10 и 58-11 УК. Обвиняемый Мельник подписать постановление отказался: «Я считаю, что с Вейхманом и Овсиенко связи не имел и вообще с ними мало знаком, тем более что Вейхман и Овсиенко в начале следствия давали на меня показания ложные, особенно Овсиенко… Виновным себя не признаю и считаю это дело фальсификацией, выдуманной и дутой… Считаю, что все показания в части меня как троцкиста – ложные…»

Овсиенко: «…Все свои показания подтверждаю целиком и полностью… Мельник лжет… этот факт я привожу с целью оттенить наглую ложь Мельника…»

Вейхман: «Обвиняемый Мельник, отрицая дружбу с Овсиенко и знакомство со мной, лжет. Повторяю, что я не троцкист и ни в коей мере не разделяю троцкистских взглядов…»


V

«УТВЕРЖДАЮ»
Зам. Начальника ПОУ НКВД (ЭЙГОРН)
9 апреля 1935 г.

Обвинительное заключение

по следственному делу № 2795-35 г. по обвинению Мельника И.А., Вейхмана Д.Б., Овсиенко А.Н. … по ст. 58-10 и 58-11… УК.

25 января 1935 года СПО ПОУ (Приморского областного управления – В.В.) НКВД за проведение контрреволюционной троцкистско-зиновьевской пропаганды был арестован работник редакции «Красного знамени» Мельник И.А. В процессе следствия и проработки было установлено, что взгляды Мельника разделяют работники редакции «Красного знамени» – Вейхман и Овсиенко.

Указанная группа лиц систематически с ноября м-ца 1934 устраивала сборища в квартире Вейхмана, где вели собеседования о заслугах Троцкого, выдвигая его как организатора и вождя Красной Армии в период гражданской войны, и высказывались против генеральной линии ВКП(б) по этому вопросу…

После вскрытия к-р зиновьевской группы, осуществившей убийство т. Кирова, Мельник в стенах редакции вел разговоры, что это дело пустое и не заслуживает внимания…

Обвиняемый Вейхман сначала категорически отрицая свое участие в к-р разговорах о Троцком, на очной ставке с обвиняемым Овсиенко признал, что действительно на его квартире собирались Мельник, Овсиенко и по инициативе Мельника велись разговоры о Троцком, причем лично он, Вейхман, выражал точку зрения о Троцком как об организаторе Красной Армии и талантливом ораторе, также говорил, что Троцкий в среде молодежи пользовался большей популярностью, чем Ленин.

Обвиняемый Овсиенко дает откровенные показания о контрреволюционной деятельности как троцкистов Мельника и Вейхмана, отрицая свое идейное участие в этой группе, пояснив, что разделял взгляды Вейхмана и Мельника только «из-за компании»…

На основании изложенного – обвиняются:

1) Мельник Иван Александрович – в том:

что среди работников редакции вел к-р троцкистскую пропаганду, кроме того, на основе общих идейных взглядов принимал участие в сборищах на квартире у Вейхмана, где возглавлял к-р беседы о Троцком, т.е. в преступлении, предусмотренном ст. 58-10 и 58-11 УК.

Виновным себя не признал – однако не отрицает своего сочувствия Троцкому.

2) Овсиенко Афанасий Николаевич – в том, что он примыкал к к-р троцкистской группировке Мельника и Вейхмана, на квартире последнего принимал участие в контрреволюционных разговорах о Троцком и сам разделял взгляды троцкистов Мельника и Вейхмана… т.е. в преступлении, предусмотренном ст.58-10 и 58-11… УК.

Виновным себя… не признал, однако не отрицает, что принимал участие в сборищах на квартире Вейхмана, где разделял взгляды Мельника и Вейхмана о Троцком.

3) Вейхман Давид Борисович – в том, что он совместно с Мельником и Овсиенко вел контрреволюционную троцкистскую пропаганду о заслугах Троцкого перед революцией, т.е. в преступлении, предусмотренном ст. 58-10 и 58-11 УК.

Виновным себя не признал, но не отрицает, что в некоторых вопросах разделял взгляды Мельника по вопросу о Троцком.
Настоящее следдело… направить на внесудебное рассмотрение в Особое совещание при НКВД СССР.

Вот что значит профессионализм. Это не какие-нибудь Мотовы-Шуровы, которые и Лыско (или как его там – Влызько?) приплели, и про челюскинцев что-то невнятное рассказывали, и про Радека с газетой «Тан». А чекисты поступают так, как указывает товарищ Сталин: найти главное звено и вытащить за него всю цепь. А главное звено сегодня – искоренение троцкистско-зиновьевской банды, чтобы само имя иудушки Троцкого никто и упомянуть не смел.
Дело пошло в столицу Дальневосточного края – Хабаровск.

«Постановление.

1935 года, мая 8 дня, г. Хабаровск, я, уполномоченный 4-го отделения СПО УГБ НКВД по ДВК – Красильников… нашел:

Произведенным по делу следствием – как показаниями свидетелей, так и сознанием самих обвиняемых – полностью установлено, что Мельник, Вейхман и Овсиенко… проводили систематическую контрреволюционную троцкистско-зиновьевскую пропаганду…»

«Ну и ну», - мысленно присвистнул Красильников. – «Двух месяцев не прошло, как я такое же постановление подписывал на Вейхмана-младшего, а теперь и старший братец по той же дорожке отправляется. Мы тут ночей не спим, защищая родную пролетарскую диктатуру от разной империалистической сволочи, а они, единоутробные братцы, любезного им Троцкого поминают. Ну, ничего, получите вы и за Троцкого, и за украинских террористов, и за поход “Челюскина”…»

Протокол особого совещания от 28 июля 1935 года, пункты 27, 46, 48: «Овсиенко… Мельника… Вейхмана… за контрреволюционную троцкистскую агитацию – заключить в исправтрудлагерь сроком на три года… Дело сдать в архив».

Как полагалось, осужденных разбросали в разные концы страны: Вейхмана – в Казахстан, в Карлаг; Овсиенко – в Сиблаг, в Мариинск; Мельника – в Ухталаг, в поселок Чибью (теперь это город Ухта).

VI

24 года спустя их оправдали.

«Постановление Президиума Приморского краевого суда от 21 февраля 1959 года.

…Протест прокурора Приморского края удовлетворить (а прокурор указал, что в материалах дела нет данных о том, что осужденные сорганизовались в преступную группу, занимались проведением контрреволюционной агитации – В.В.). Постановление Особого совещания при НКВД СССР от 28 июля 1935 года в отношении Мельника И.А., Овсиенко А.Н. и Вейхмана Д.Б. отменить и дело производством прекратить за недоказанностью состава преступления.

Председатель Мамаев».

Значит, если бы нашлись доказательства того, что Мельник и его «подельники» и вправду были троцкистами, проводящими агитацию, например, против партийной бюрократии или за сопротивление сталинскому режиму, да еще сорганизовались бы для этого в группу, они не были бы реабилитированы в 1959 году?

Потребовалось еще более тридцати лет, чтобы окончательно восстановить доброе имя ни в чем не виновных людей – обыкновенных людей, с обыкновенными слабостями и недостатками; кто-то из них не выдержал в безысходной ситуации, а кто-то держался до конца; всех их равно поглотила трясина ГУЛАГа.

«Верховный суд РСФСР, 24.09.91, № 0091-42.

Сообщаю, что определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 10 сентября 1991 года постановление Президиума Приморского краевого суда от 21 февраля 1959 года отношении Вейхмана Давида Борисовича по ст. 58-10 УК РСФСР изменено, производство по делу прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления…»

VII

По адресу, находившемуся в деле № 2795-35, я разыскивал в Ленинграде – уже в Санкт-Петербурге – родственников Ивана Александровича Мельника. Мимо татарской мечети… мимо дворца Кшесинской… по улице, все еще носящей имя Куйбышева… – старый дом, коммунальная квартира с этим самым номером… Меня встретили две женщины, две еврейки, древних, как сам Санкт-Петербург. Фаня Симоновна и Фрида Яковлевна помнят маму Ивана Александровича; она умерла в 1953 году, так ничего и не узнав о судьбе сына. Два других сына, Поликарп и Павел, служили в Красной Армии; Павел погиб в самом конце войны, в 45-м. Из своей комнатки вышла и третья соседка, Елена Павловна, такая же старенькая. Сестра Ивана, Мария Александровна, жила в этой квартире до 1971 года, потом она поменялась на Киев, ей в этом помог Микола Бажан… Вот как, значит, все-таки было братство украинских поэтов и писателей, и не погибни Влызько, Фалькивский, Косынка в застенках НКВД, и они могли бы разделить с Бажаном его известность и славу.

Мария Александровна умерла в 1978 году, а в Киеве остался племянник ее и Ивана Александровича. Мне дали его адрес. Я написал ему, но ответа не получил.