Воскреснет ли старый комендант? Гл. 7-9

Колыма 1937

Глава 7 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»

 «Секретно

Начальнику УСР УРО т. Румянцеву
Прилагая при сем 5 личных дел… на з/к з/к
Барановского Юрия Андреевича
Кроль Самуила Яковлевича,
Майденберг Михаила Давыдовича
Болотникова Семена Осиповича
Бесидского Исаака Михайловича, приговоренных Отделением ДВ крайсуда 1-18/III-37 г. к расстрелу, сообщаю, что приговор в отношении всех пятерых приведен в и исполнение, а поэтому предлагаю списать их со списочного состава, документы уничтожить.

Пом. начальника УРО Тарский
3 августа 1937 года».

В январе 1937 года в Советский Союз приехал известный писатель-антифашист Лион Фейхтвангер. Результатом нескольких недель его пребывания в советской столице явилась изданная вскоре книга «Москва 1937». Несколько раньше в стране Советов побывал французский писатель Андре Жид, будущий нобелевский лауреат, который в книге «Возвращение из СССР» резко критиковал сталинский тоталитарный режим. Полемизируя с парижским литератором, Фейхтвангер утверждал: «Все люди, с которыми я сталкивался – притом и случайные собеседники, которые ни в коем случае не могли быть подготовлены к разговору со мной, - хотя иной раз и критиковали отдельны недостатки, были, по-видимому, вполне согласны с существующим порядком в целом. Да, весь громадный город Москва дышал удовлетворением и более того -– счастьем».

Что же случилось с тонким аналитиком, мудрым историком, великолепным исследователем отношений между властью и обществом? Неужели он ничего не понял? Неужели «человек с усами», сотни тысяч портретов и бюстов которого были выставлены повсюду, сумел обмануть его, обвести вокруг пальца с помощью приставленных к заезжей знаменитости секретных сотрудников НКВД?

Нет, знаменитый писатель не был наивен и доверчив. Он раньше многих других осознал страшную угрозу германского фашизма, которая нависла над человечеством, и понимал, что судьба мира зависит от того, на чьей стороне в приближающейся неизбежной схватке выступит Москва: с Гитлером против западных демократий (что было не так уж невероятно) или с западными демократиями против Гитлера. Для Фейхтвангера, как и для его европейского читателя, сталинский коммунизм был абсолютно неприемлем с позиций морали, но в безысходной ситуации он готов был поступиться абстрактными принципами, чтобы остановить коричневую чуму.

Казалось бы, власть должна была если не с восторгом, то уж с одобрением принять произведение Фейхтвангера. Однако этого не произошло. Фейхтвангер был хитер, но Сталин – хитрее. Он раскусил замысел знаменитого писателя. Разумное сопоставление советской действительности с ее описанием в книге «Москва 1937» могло привести советского читателя к выводам, прямо противоположным тем, которые были предложены автором. Книга вышла в Советском Союзе единственным изданием, а вскоре была внесена в список запрещенных книг и изъята из библиотек.

Советский Союз, поднявший огромные массы лежавших до этого втуне полезных ископаемых, обратил себе на пользу также дремавший под спудом могучий пласт интеллигенции. Успех на этом участке был не меньший, чем на первом.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Для разработки богатейших месторождений золота Колымы в 1931 году был создан Дальстрой – Государственный трест по промышленному и дорожному строительству в районах Верхней Колымы. Директором Дальстроя был назначен дивизионный интендант ОГПУ-НКВД Эдуард Петрович Берзин. Добыча и обработка полезных ископаемых, колонизация колымского края – такая задача была поставлена перед новым трестом. А чтобы обеспечить ее выполнение, был «обращен на пользу» «могучий пласт интеллигенции»: приказом ОГПУ 1 апреля 1932 года был образован Севвостлаг – Северо-Восточные исправительно-трудовые лагеря, в административном и хозяйственном отношении подчиненные директору Дальстроя. Добыча «дешевого» золота Колымы обеспечивалась дешевым трудом заключенных, значительную часть которых составляли политические – по преимуществу, представители молодой советской интеллигенции. В 1932 году в Дальстрое работало 13053 человека, в том числе 9928 заключенных. А в 1937 году в Дальстрое работало уже 92258 человек, из них заключенных – 80258. Э.П. Берзин в марте 1935 года за отличную работу был награжден орденом Ленина.

Бывший политзаключенный А. Яроцкий рассказывал:

«…Берзин запятнал свою светлую память… несколькими процессами в 1937 году. Мне более или менее известно дело Кроля-Барановского. Кроль был профсоюзным деятелем, кем был Барановский – не помню. Берзин организовал гласный процесс над этими двумя людьми, обвиненными во вредительстве.

В магаданском клубе, где проходил этот процесс, было довольно много народа, подсудимым раздавалось задавать вопросы свидетелям, требовать свидетелей защиты и т.д. Т.е. были элементы гласности и нормального судопроизводства (это в 1937 году!). Кроль превратил этот процесс в трибуну для своих взглядов, причем стало ясно, что в его руках связи со многими политзаключенными, отбывавшими срок на разных приисках Колымы. На вопрос, кого он хочет привлечь в качестве свидетелей и какие вещественные доказательства он хочет иметь на суде, Кроль сказал: “Пусть вызовут Эрнста Тельмана и Ларго Кабальеро, они вам скажут, какой я контрреволюционер, принесите и положите на пол трупы моих замученных товарищей”. Обнаружилось, что Кроль знает, кто, когда и где умер во время голодовки, он называл действительные имена и факты. Путем перекрестных допросов он заставил свидетелей отказаться от своих показаний, а обращаясь к Берзину, закричал: “Палач, ты стоишь по горло в крови, ты захлебнешься!”

Процесс провалился, но оправдать Кроля и Барановского было нельзя. Их судил при закрытых дверях военный трибунал. В этом варианте “конституционного правосудия” дело пошло гладко, и их осудили за вредительство на какой-то автобазе».

К сожалению, рассказ А. Яроцкого более эмоционален, чем достоверен. Другой колымский политзэк, М. Байтальский, писал об этом же процессе:

«…Два раза откладывали суд. “Устанавливали виновность”: одних, ранее намеченных, исключали из списка, другими пополняли. Продолжался суд около трех месяцев. Заседания систематически прерывались на 2-3 недели…

Пять человек во главе с Кролем были приговорены к расстрелу, остальные 10-12 человек к 10 годам заключения…»

М. Байтальский также не был непосредственным свидетелем процесса; казалось бы, подлинный документ – приговор суда – поможет отделить факты от мифов:

«Отделение Дальневосточного краевого суда по Севвостлагу НКВД и Дальстрою в г. Магадане, в составе: председателя Кузницина, членов суда Казакова и Сазановича, при участии прокурора Саулепа, защиты Бажинского, в закрытом судебном заседании 1-18 марта 1937 года рассмотрело уголовное дело по обвинению з/к Барановского и др., всего 21 человек…» Кажется, ясно. Кроля и Барановского осудил не военный трибунал, а «обычный» суд; процесс продолжался не около трех месяцев, а только 18 дней, и поэтому не могло быть систематических перерывов на 2-3 недели. Но дальше ситуация запутывается еще больше. В списке подсудимых (и осужденных) названо десять человек, а где же оставшиеся одиннадцать? Дальше – больше. Некто Гордин как бы между прочим упомянут в тексте приговора как подсудимый, но в общем списке подсудимых его фамилии нет, и никакого решения по его поводу суд не принимал.

Вот еще два свидетельства, с которыми нельзя не считаться.

Первое – заявление, сбор подписей под которым происходил по лагпунктам:

«ЦИК СССР. Протестуем против провокационного суда над нашими политическими единомышленниками – большевиками-ленинцами, товарищами Кролем, Барановским, Бесидским и другими, посаженными на скамью подсудимых вместе с провокаторами и людьми, не имеющими никакого отношения к ленинской оппозиции… 22.03.37».

Второе: М. Байтальский вспоминает об одном из провокаторов-осведомителей, Б. Княжицком, по кличке «Граф», который разоткровенничался:

«Мне начальник заявил: “Ты должен будешь дать письменные показания и устно – на суде, о том, что троцкисты здесь, на Колыме, подготавливали вооруженное восстание – восстание с помощью и при поддержке Америки и Японии”…»

В приговоре суда подготовка вооруженного восстания с помощью Америки и Японии не фигурирует, но эта «заготовка» позже пригодилась, причем в совершенно неожиданном аспекте.

Если попытаться привести все эти сведения к общему знаменателю, то получается примерно такая картина.

Действительно, первоначально процесс начался как открытый, гласный, и в качестве подсудимых на нем фигурировали 21 человек, в том числе «провокаторы и люди, не имеющие никакого отношения к оппозиции». Затем, когда «открытый» процесс провалился, надобность оставлять провокаторов в числе подсудимых отпала, процесс продолжился при закрытых дверях, а при переделке заранее подготовленного текста приговора по недосмотру «редакторов» сохранились следы первоначального варианта. Отсюда «21 человек», отсюда «подсудимый Гордин»…

«Интеллектуалы-коммунисты должны рассматриваться Партией как “ненадежный элемент”, на который можно опереться, но которого всегда следует опасаться», - прочитал я где-то недавно. Ах, как это верно!
А. Жид, «Возвращение из СССР»

То, что акты вредительства были, не подлежит никакому сомнению. Многие, стоявшие у власти – офицеры, промышленники, кулаки, - сумели окопаться на серьезных участках и занялись вредительством.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Кто же оказался на скамье подсудимых в Магадане? Неужели и вправду – «офицеры, промышленники, кулаки»? Нет, как раз наоборот? Все (или почти все) подсудимые – «интеллектуалы-коммунисты», личности которых сформировались уже при советской власти: ведь самому старшему из них было 42 года, а самому младшему – 27. Все они были ранее неоднократно осуждены по статьям 5810 Уголовного кодекса РСФСР – антисоветская агитация и 5811 – организационная антисоветская деятельность или репрессированы безо всякого суда – по постановлению так называемого «особого совещания НКВД» за «КРТД – контрреволюционную троцкистскую деятельность» или за «участие в контрреволюционной зиновьевской группе».

…Некоторое ограничение свободы ругаться кажется деспотизмом. Поэтому-то многие и называют Советский Союз противоположностью демократии и даже доходят до того, будто между Союзом и фашистской диктатурой не существует разницы.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Сейчас требуются только приспособленчество и покорность. Всех недовольных будут считать «троцкистами».
А. Жид, «Возвращение из СССР»

Приговор, как и многие другие документы того времени, написан особенным языком, в переводе с которого «троцкисты» означает «заключенные, репрессированные по политическим мотивам», «контрреволюционная деятельность» – «борьба за свое человеческое достоинство» и т. п.:

Мейденбергу, Кролю и Барановскому припомнили и призывы к активному сопротивлению во время посадки на пароход во Владивостоке, и организацию голодовки 204 заключенных-троцкистов, а вот насчет последующей «контрреволюционной деятельности» доказательства обвинения были слабоваты:

«…После прекращения голодовки старостат формально прекратил свое существование как старостат и отмежевал от себя менее устойчивых членов… Барановский, Майденберг и Кроль, выделившиеся в политическую тройку, свою контрреволюционную троцкистскую деятельность не прекратили. Они продолжали активизировать свою работу, организуя вокруг себя неразоружившихся троцкистов на дальнейшую борьбу против Соввласти и партии. Кроль имел связь с Барановским, последний с Болотниковым и Бесидским, Майденберг имел связь с троцкистами, работавшими на Спорном, и др.

В начале ноября 1936 года Майденберг приезжал на командировку Спорный, где в это время под руководством Автономова забастовали находившиеся на командировке неразоружившиеся троцкисты, отказывались от работы. Майденберг призывал забастовавших продолжать борьбу, заявляя: “Боритесь, победа будет за нами”…»

В декабре 1936-го и начале января 1937-го следователи НКВД добивались от «неразоружившихся троцкистов» в Спорном показаний против Мейденберга. Ответы политических заключенных были однообразны.

«…9 или 10 ноября с/г на автобазу № 3 приезжал з/к Майденберг, осужденный за КРТД, который заходил в нашу палатку и был в ней около 5 часов, т.е. с 16 часов до 22-23 часов, но оговариваюсь, что часы указаны мною приблизительно. З/к Майденберг приезжал сдавать на телеграф почту, но что он делал в палатке, я не знаю. Когда Майденберг пришел в палатку, я спал, а потом меня вызвали в электроцех».

«…З/к Майденберг приезжал на автобазу № 3 в ноябре м-це, числа не помню, но уже в то время, когда коллектив уже не работал, т.е. отказался от работы. З/к Майденберг приезжал для перевода денег своим родственникам и заходил в палатку № 9 к нам. З/к Майденберг знало большинство коллектива, а поэтому вокруг него собралась группа членов коллектива, в числе которых находился и старостат коллектива. З/к Майденберг рассказывал о испанских событиях и о том, как они живут на своей командировке, говорили ли еще о чем-либо, я не слышал, так как не все время был около него…»

«…Майденберг заходил в палатку № 9, где беседовал со своими знакомыми: Козлов, Штейн, Агрон и другие, о последних событиях в международном положении – о испанских событиях, причем его информация не расходилась с теми сообщениями, о которых нам пришлось читать в газетах».

«…Майденберг рассказал о положении лиц, осужденных за КРТД, на той командировке, где он находился, о том, как их хотели послать на общие работы и они отказались… Майденберг одобрил все мероприятия нашего коллектива и, уезжая, на прощанье сказал: “Живите дружно, не ссорьтесь и держитесь крепко”».

Следователям не удалось получить показания, подтверждающие «контрреволюционные» «троцкистские» действия Мейденберга при посещении им палатки № 9 в Спорном. А именно такие показания были необходимы, чтобы на судебном процессе доказать связь одной группы подсудимых (Кроль, Барановский, Мейденберг – члены старостата во время голодовки 204 политзаключенных в Магадане) с другой.

В приговоре о деятельности этой второй группы сказано:

«Заключенные Автономов, Кацерава, Суров, Штейн и Поляков, отбывая наказание на командировке “Спорный” и объединившись в коллектив неразоружившихся троцкистов под руководством Автономова и Кацеравы, в начале ноября 1936 г. организовали массовую забастовку, отказавшись от работы. Проживая в одном бараке, систематически занимались к.-р. троцкистской агитацией среди заключенных и их обработкой, рассказывая им о неправильности политики партии и правительства. В бараке организовали “вечера самодеятельности”, где хором исполняли песни с к.-р. троцкистскими напевами. Так, пелась старая революционная песня “Варшавянка” с припевом к.-р. характера. Будучи водворены за отказ от работы в РУР (роту усиленного режима), Автономов, Кацерава и Штейн продолжали заниматься среди лагерников к.-р. агитацией».

В чем конкретно обвинялись притянутые по этому делу Болотников и Бесидский, вообще непонятно.

Однако факт посещения Мейденбергом палатки № 9 в Спорном еще раз был использован в августе 1937 года для спешной подготовки материала против участников группового отказа от работы, представляемого на «тройку» НКВД – внесудебного органа, которому было дано право приговаривать по политическим обвинениям к высшей мере наказания. Следователь щедро уснастил протокол допроса «свидетеля» – заключенного Ивана Богданова известными эпитетами:

«Примерно в начале ноября м-ца 1936 г. на Спорный приезжал со строительства Колымского моста з/к троцкист Майденберг (осужденный и расстрелянный по делу к-р вредительской организации) и с членами к-р троцкистской организации проводил нелегальное собрание, на котором сделал доклад к-р троцкистского содержания. Уходя из палатки, Майденберг призвал членов к-р организации громким голосом: “Держитесь стойко, товарищи, не падайте духом, победа будет за нами”. Члены к-р организации проводили Майденберга аплодисментами…»

Осенью 1937 года вместе с другими участниками отказа от работы были расстреляны политические заключенные, которые не дали требуемых следователями показаний. А затем был расстрелян и «свидетель» Богданов.

…Пока я находился в Европе, обвинения, предъявленные на процессе Зиновьева, казались не заслуживающими доверия. Весь процесс представлялся мне какой-то театральной инсценировкой, поставленной с необычайно жутким, предельным искусством.

Но когда я находился в Москве на втором процессе, когда я увидел и услышал Пятакова, Радека и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились, как соль в воде, под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если все это было вымышлено, то я не знаю, что тогда значит правда.

…Невероятной, жуткой казалась деловитость, обнаженность, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям…

Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Далеко от Москвы Магадан. Это там, в Москве, «правосудие» осуществлялось по известной формуле Вышинского: «Признание – царица доказательств». А тут, в колымском краю, ни доказательства, ни признания не очень интересовали судей. Не мудрствуя лукаво, суд записал в приговоре: «Подсудимый Поляков виновным себя в КРТА (контрреволюционной троцкистской агитации) признал, а остальные подсудимые отрицали».

…Его (Сталина) речи очень обстоятельны и несколько примитивны; но в Москве нужно говорить очень громко и отчетливо, чтобы это было понятно даже во Владивостоке. Поэтому Сталин говорит громко и отчетливо, и каждый понимает его слова, каждый радуется им. И эти речи создают чувство близости между народом, который их слушает, и человеком, который их произносит.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Это правильно насчет Владивостока иностранный писатель заметил. Не только во Владивостоке – и на еще более далекой от Москвы Колыме сотрудники карательных органов слышали и понимали, что от них требует Сталин. А если кто не понимал или понимал недостаточно четко, то хватало возможностей, чтобы вовремя поправить утративших чувство безграничной преданности гениальному продолжателю дела Ленина, применив к ним высшую меру социальной защиты.

Не думаю, чтобы в какой-либо другой стране, хотя бы и в гитлеровской Германии, сознание было бы так несвободно, было бы более угнетено, более запугано (терроризировано), более порабощено.
А. Жид, «Возвращение из СССР»

Суд приговорил:

заключенного Полякова по ч. 1 ст. 58-10-11 на 5 лет лишения свободы, с присоединением к ранее вынесенному сроку, а в общей сложности 10 лет;

заключенных Автономова, Кацераву, Сурова, Штейна по ч. 1 ст. 58-10-11 на 10 лет лишения свободы каждого с поглощением ранее вынесенного наказания каждому;

расстрелять по ст. 58-2-10-11 Барановского, Кроля, Майденберга; по ст. 58-2-10-14-11 – Болотникова, Бесидского.

Статья 58-2 – вооруженное восстание; статья 58-14 – контрреволюционный саботаж…

Похоже, что Э.П. Берзин и вправду не был таким уж твердокаменным большевиком. Приближался август, а приговоренные к высшей мере еще в марте Кроль, Бесидский, Мейденберг, Барановский и Болотников еще не были расстреляны – на «материке» уже давно приговоры приводились в исполнение немедленно после вынесения. Февральско-мартовский Пленум ЦК призвал усилить борьбу с «вредительством, диверсиями и шпионажем японо-немецких троцкистских агентов». 12 июня расстреляны высшие руководители Красной Армии – Тухачевский, Уборевич, Якир… Уже вовсю идут расстрелы по спискам, утверждаемым «тройками» УНКВД, и на столе у Ежова лежит проект приказа, упрощающего процедуру рассмотрения расстрельных списков: этим теперь будут заниматься не только «тройки», но и «двойки» – начальник областного или краевого управления НКВД и прокурор. А Берзин, видите ли, разводит игру в гуманизм. То ему судебное заседание подавай, то предоставь врагам народа право на обжалование приговора. Ничего, и Берзина можно подправить. 3 августа приговоренные расстреляны.

А 6 августа 1937 года газета «Советская Колыма» вышла с передовой «Беспощадно уничтожить гнезда шпионов, вредителей и диверсантов». В ней сообщалось о разоблачении «кучки изменников Родины» Ю.Л. Барановского, И.М. Бесидского, С.О. Болотникова, С.Я. Кроля, М.И. Майденберга и других. Подписал этот номер Роберт Апин, член партии большевиков с 1912 года. В октябре «Советская Колыма» уже клеймила самого Апина как разоблаченного врага народа.

…Сам по себе единодушный оптимизм советских людей удивлений не вызывает. Правда, его выражают словами, которые благодаря своему однообразию начинают казаться банальными.
Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Не знал Фейхтвангер, какими словами выражали на Колыме «единодушный оптимизм»:

«ЦИК СССР и НКВД СССР

от политзаключенных-коммунистов Гурова Михаила Филипповича, Глущенко Владимира Федоровича, ШИЗО 23/6 км.

Протестуем против приговора магаданского суда от 18/III-1937 года, о вынесении приговора о расстреле коммунистов Барановского, Кроль, Майденберг, Болотникова, Бесидского и в знак протеста объявляем смертельную голодовку, присоединяемся к голодающим товарищам, находящимся в ШИЗО 23/6 км.

Политзаключенные-коммунисты: Глущенко
Гуров
25/III-37 г.
12 часов дня».

Гуров и Глущенко в сентябре 1937 года приговорены к высшей мере наказания и расстреляны.

С кляпом во рту, угнетенный со всех сторон, народ почти лишен возможности к сопротивлению.

А. Жид, «Возвращение из СССР»

…Его (Сталина) считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов, вместо того чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в интересах своего дела, есть что-то трогательное.

Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

Суд в марте 1937 года проявил неуместный либерализм, отправив на смерть только пятерых из десяти подсудимых. Тройка УНКВД по Дальстрою исправили ошибку: Штейн был осужден к смерти уже 7 сентября 1937 года и 26 октября расстрелян.17 сентября Автономов, Поляков и Суров были также приговорены к высшей мере наказания и вскоре казнены.

Сведений о дальнейшей судьбе Кацеравы получить не удалось.

У кого есть глаза, умеющие видеть, у кого есть уши, умеющие отличать искреннюю человеческую речь от фальшивой, тот должен чувствовать на каждом шагу, что люди, рассказывающие в каждом углу страны о своей счастливой жизни, говорят не пустые фразы.

Л. Фейхтвангер, «Москва 1937»

…Я возвращаюсь из России.

Погрязший в низости и жестокости режим с самого начала попрал искусство, культуру, человеческие чувства.

Это совершенная форма варварского нашествия.

А. Жид, «Возвращение из СССР»

1 декабря 1937 года на пароходе «Николай Ежов» (еще недавно называвшемся «Генрих Ягода», а вскоре получившим имя «Феликс Дзержинский») в Магадан прибыла группа работников НКВД СССР для замещения Берзина и других руководителей Дальстроя и Севвостлага на время их отпусков. 4 декабря Берзин на том же пароходе отправился во Владивосток, там пересел на московский поезд, но, когда до Москвы оставалось совсем немного – на станции Александров – он был арестован. 1 августа 1938 года вынесен приговор: высшая мера наказания врагу народа, организатору и руководителю колымской подпольной антисоветской троцкистско-террористической организации, японскому и английскому шпиону. Видно, и показания «Графа» пригодились. Через 20 минут после вынесения приговора Берзин был расстрелян.


Секретарь Реввоенсовета

Глава 8 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»

I

Николай Сермукс – стенограф Троцкого – особенно умело затачивал карандаши. Он любил брать в руки новенький, покрытый блестящим лаком шестигранный цилиндрик фирмы «Кохинор» или «Фабер», вооружаться лезвием безопасной бритвы и окольцовывать карандашик безукоризненно ровным надрезом. Затем предельно аккуратно, малюсенькими долями превращал в стружку деревянную мякоть, с каждым движением бритвы чуть-чуть поворачивая карандаш вокруг оси. Особого искусства требовала заточка стержня, но и этот процесс у Сермукса был доведен до совершенства. Матово-черный стержень выступал из деревянной оболочки ровно настолько, сколько требовалось для письма с умеренным нажимом на бумагу, и геометрическая правильность получившегося конуса радовала глаз. В тех редких случаях, когда стержень из-за дефектов графита ломался, Сермукс возобновлял заточку с самого начала, своим терпением и настойчивостью возбуждая зависть у других помощников председателя Реввоенсовета Республики.

Этими остро заточенными карандашами Сермукс молниеносно набрасывал на бумагу стенографические крючки, записывая яростные обращения Льва Давидовича:

«…После захвата Казани чехо-белогвардейскими бандами Казань стала гнездом контрреволюции. Это гнездо должно быть разорено. При дальнейшем сопротивлении контрреволюционные кварталы будут срыты до основания…»

«Буржуазно-офицерский мятеж в Ярославле подавлен советскими войсками беспощадно. Сотни мятежников были перебиты или потоплены в Волге. Свыше 350 захваченных белогвардейцев были расстреляны после усмирения мятежа… Буржуазные заговорщики, иностранные агенты-провокаторы, офицеры-белогвардейцы будут истреблены поголовно…»

Вспоминая в книге «Моя жизнь. Опыт автобиографии», вышедшей в Берлине в 1930 году, свой поезд, носившийся по фронтам гражданской войны, Троцкий писал:

«Не только литературная, но и вся моя остальная работа в поезде была бы немыслима без моих сотрудников-стенографов: Глазмана, Сермукса и, более молодого, Нечаева. Они работали днем и ночью, на ходу поезда, который, нарушая в горячие дни войны все правила осторожности, мчался по разбитым рельсам со скоростью в семьдесят и более километров, так что свисавшая с потолка вагона карта раскачивалась, как качели. Я всегда с удивлением и благодарностью следил за движением руки, которая, несмотря на толчки и тряску, уверенно выводила тонкие письмена. Когда мне приносили через полчаса готовый текст, он не нуждался в поправках. Это не была обычная работа, она переходила в подвиг».

Отгремела гражданская война, но Сермукс, как и другие члены секретариата Реввоенсовета, остался со своим руководителем.

Троцкий продолжал:

«21 января (1924 г.) застало нас на вокзале в Тифлисе, по пути в Сухум. Я сидел с женой в рабочей части своего вагона, - как всегда в тот период, с повышенной температурой. Постучав, вошел мой верный сотрудник Сермукс, сопровождавший меня в Сухум. По тому, как он вошел, с серо-зеленым лицом и как, глядя мимо меня остекленевшими глазами, подал мне листок бумаги, я почувствовал катастрофическое. Это была расшифрованная телеграмма Сталина о том, что скончался Ленин…»

Хорошо быть верным сотрудником начальника, когда тот на вершине власти и успеха: наркомвоенмор, член политбюро, председатель Реввоенсовета, признанный организатор Красной Армии. А каково сохранять верность бывшему начальнику, когда тот – в опале?

Троцкий включил в книгу воспоминания своей жены, Н.И. Седовой, относящиеся к его высылке в Алма-Ату в роковом 1928 году:

«…С каким вниманием и любовью Сермукс и Познанский укладывали книги, тщательно подбирая их – одни для дороги, другие для занятий на первое время, - как аккуратно Сермукс уложил письменные принадлежности для Л.Д., зная его вкусы и привычки в совершенстве. Сколько путешествий он совершил за годы революции с Л.Д., в качестве стенографа и секретаря. Л.Д. в дороге всегда работал с утроенной энергией, пользуясь отсутствием телефона и посетителей, и главная тяжесть этой работы ложилась сперва на Глазмана, потом на Сермукса…»

В пути события разворачиваются, как в приключенческом романе:

«Перед отъездом Л.Д. потребовал, чтобы ему дали возможность взять с собой двух своих старых сотрудников. Ему отказали. Тогда Сермукс и Познанский решили ехать самостоятельно в одном с ним поезде. Они заняли места в другом вагоне… предполагая, что с этим же поездом едем и мы. Через некоторое время они обнаружили наше отсутствие, высадились в Арыси и поджидали нас со следующим поездом. Тут мы и настигли их. Виделся с ними только Лева, пользовавшийся некоторой свободой передвижения, но горячо радовались мы все. Вот запись сына, сделанная тогда же: “Утром направляюсь на станцию, авось найду товарищей, о судьбе которых мы всю дорогу много говорим и беспокоимся. И действительно: оба они тут как тут, сидят в буфете за столиком, играют в шахматы. Трудно описать мою радость. Даю им понять, чтобы не подходили: после моего появления в буфете, как всегда, усиленное движение агентов. Тороплюсь в вагон сообщить открытие. Общая радость. Даже Л.Д. трудно сердиться на них: а между тем они нарушили инструкцию и вместо того, чтоб ехать дальше, ожидают на виду у всех: лишний риск. Договорившись с Л.Д., составляю для них записку, которую думаю передать, когда стемнеет. Инструкция такова: Познанскому отделиться, ехать в Ташкент немедленно и там дожидаться сигнала. Сермуксу ехать в Алма-Ата, не вступая в общение с нами. Сермуксу я успел на ходу назначить свидание за вокзалом, в укромном месте, где нет фонарей…”»

Итак, в поезде, увозящем Троцкого и его семью в Центральную Азию, остался единственный близкий ему человек – Николай Сермукс. Н.И. Седова продолжает:

«Поле открытия, сделанного сыном в Арыси, ехали дальше с сознанием, что в этом поезде есть верный друг. Это было отрадно. На десятый день получили наш багаж… Л.Д. с удовольствием открывает письменные принадлежности, уложенные Сермуксом».

Лев Троцкий тогда еще не осознал всей глубины поражения, которое он потерпел в соперничестве с Иосифом Сталиным. Он еще мог радоваться «письменным принадлежностям», еще пытался играть в какие-то мальчишеские игры со всесильным ОГПУ. Правда, и сталинская охранка еще лишь чуток выпустила свои когти: еще далеко было и до Принцевых островов, и до бешеной эскапады Сикейроса, и до ледоруба Рамона Меркадера…

Из рассказа Н.И. Седовой – о приезде в Алма-Ату:

«Волновались мы насчет того, как доехал Сермукс. И вдруг утром, на четвертый день нашего пребывания в гостинице, услышали в коридоре знакомый голос. Как он был нам дорог! Мы прислушивались из-за двери к словам Сермукса, тону, шагам. Это открывало перед нами новые перспективы. Ему отвели комнату дверь в дверь против нашей. Я вышла в коридор, он издали мне поклонился… Вступить в разговор мы пока еще не решались, но молча радовались его близости. На другой день украдкой впустили его в свою комнату, торопливо сообщили обо всем произошедшем и условились насчет совместного будущего. Но будущее оказалось коротким. В тот же день, в десять часов вечера пришла развязка. В гостинице было тихо. Мы с Л.Д. сидели в своей комнате, дверь была полуоткрыта в холодный коридор, так как железная печь невыносимо накаляла атмосферу. Лева сидел в своей комнате. Мы услышали тихие, осторожные, мягкие в валенках шаги в коридоре; и сразу же насторожились все трое (как оказалось, Лева тоже прислушивался и догадывался о происходящем). “Пришли”, мелькнуло в сознании. Мы слышали, как без стука вошли в комнату Сермукса, как сказали “торопитесь!”, как Сермукс ответил: “можно хоть надеть валенки?” Он был в комнатных туфлях. Опять едва слышные мягкие шаги, и нарушенная тишина восстановилась. Потом портье запер на ключ комнату, из которой увели Сермукса. Больше мы его не видели. Его держали несколько недель в подвале алмаатинского ГПУ вместе с уголовными на голодном пайке, потом отправили в Москву, выдавая 25 копеек на пропитание в сутки. Познанского, как выяснилось позже, арестовали одновременно в Ташкенте и тоже препроводили в Москву. Месяца через три мы получили от них вести, уже с мест ссылки. По счастливой случайности, когда из Москвы их везли на Восток, они попали в один вагон, места их оказались одно против другого. Разлученные на время, они встретились, чтобы снова разлучиться: их сослали в резные места.

Л.Д. оказался, таким образом, без своих сотрудников. Противники отомстили им беспощадно за верную службу революции, рука об руку с Л.Д… “Секретариат”, к которому враги Л.Д. относились с мистической ненавистью, как к источнику всякого зла, оказался наконец разгромлен. Враги считали, что Л.Д. теперь окончательно обезоружен в далекой Алма-Ата…»

В 1931 голу Сермукса видели в Череповце, где он уже третий год отбывал ссылку, живя без работы и в крайне стесненных материальных условиях.

Троцкий попытался вернуться к вопросу о разрешении выезда с ним Н.М. Сермукса и И.М. Познанского, но ОГПУ не пошло навстречу. «Сермукс пропал без вести…» – так считал и сам Троцкий, и его более поздние биографы.

II

Просматривая хранящееся в информационном центре Магаданского областного УВД дело № 310, я натолкнулся на тогда еще не знакомую мне фамилию.

Сермукс, Николай Мартынович, латыш, уроженец г. Риги, образование высшее, метеоролог-климатолог, кроме родного языка, знает русский, английский, немецкий. В Красной Армии с 1918 по 1925 год, секретарь Реввоенсовета Республики. Троцкист с 1928 года (?). В 1928 году осужден Особым Совещанием за контрреволюционную троцкистскую деятельность к трем годам ссылки; в 1933 году тем же Совещанием лишен права проживания в 15 пунктах; в 1934 году – к трем годам политизолятора; в 1936 году – к пяти годам исправительно-трудовых лагерей.

К делу приобщено несколько писем. Вот выдержки из одного из них, датированного 13 декабря 1932 года. Нервный, тонкий женский почерк, как-то по-особому красивое начертание быстрых букв.

«Мой хороший милый друг!

Когда я перестала уже ждать Вашего ответа, когда я добивалась, чтобы найти то письмецо до востребования (его, очевидно, уничтожили, как залежавшееся) – Вы вдруг опять мне написали. У меня, знаете, был маленький праздник, не торжественный и открытый, а такой, который носишь в себе потихоньку и любуешься, а думаешь о нем – все время. В который же это раз я мечтаю: всему бы свету сказать, кто для меня дороже всех на свете! будет ли это когда-нибудь можно?

Я даже несколько дней не отвечала Вам: приятно знать, что вот еще все впереди. Этот короткий приятный час – поговорить с Вами. Это я себе позволила сделать сегодня, в выходной. Правда, кажется, сегодня не кончить, как это было с Вами.

Только… вот мне как-то приходит в голову: неужели мое письмо было так назойливо, что Вам “пришлось отвечать, несмотря на Вашу такую занятость”? Или Вам немножко и самому хотелось написать мне пару строк?

…Вот Вы очень заняты, мой друг дорогой, а что же Вы не пишете мне о Вашем здоровье? Ведь на такую нагрузку нужно много-много сил. Я знаю, что Вашей неутомимой, совсем такой молодой работоспособности, бодрости – завидовать можно. Но не слишком ли это будет? Надо же уставать до такой степени, чтобы уснуть на стуле! Н.М.! Зачем Вы так настойчиво спасаетесь от свободного времени, отдыха? На что Вам Ваш техникум? Вы напрасно думаете, что мне неинтересно знать о Вашей работе. Нет, Н.М., это с Вашей стороны – просто кокетство, если можно так сказать. Как это неинтересно? Что Вы работаете? Постоянная ли Ваша работа там? Какую работу даст Вам окончание техникума? И почему Вы так рано идете на завод – в 5 часов?

…Я сейчас пишу Вам как-то наугад: я Вас не вижу, почти уже не знаю, не чувствую, не ощущаю Вашей знакомости и близости через пространство. Мне все кажется, что Вы другой какой-то, переменились, по-другому и другое думаете о моих словах…»

Второе письмо – без даты, тот же почерк:

«…Друг мой, Ваше последнее письмо замечательно хорошо с целого ряда сторон: во-первых, оно пришло тогда, когда я еще (или уже) не ждала, по крайней мере, на этот адрес. Потом, Вы там, наконец, написали о себе, а то я почти ничего о Вас не знала. Наконец, письмо Вам удалось сделать длинным – роскошь, которой Вы меня давно не баловали.

Замечательно хорошо, Н.М.!

Теперь что плохо. Плохо, что Вы так мало спите и так устаете. Н.М., я знаю Вашу такую внутреннюю неутомимость, редкую, замечательную, знаю, что, пожалуй, не стоит и нельзя Вам советовать.

Н.М., я хочу просить Вас: берегите себя немножко больше! Ну бросьте, что ли, лишние книжки разных Твенов и спите немножко больше. Я сейчас вспоминаю, сколько на моей совести часов Вашего сна!..»

Ни подписи, ни адреса нет на сохранившихся листках этих писем – видно, Сермукс умел соблюдать правила конспирации.

А вот шутливое стихотворение, тоже сбереженное в деле № 310:

 1896 – 27/IX – 1934

Метеоро– и тут же –лог
В тюрьме справляет именины,
Весь под замком – от пальцев ног
До самой лы– и тут же –сины.

Учите все такой урок,
Учитесь сызмала гнуть спины,
Чтобы под со– и тут же –рок
В тюрьме не править именины

Шутка, конечно, грустная, но дальше уж совсем не до шуток. В деле подшит перевод с латышского письма самого Сермукса.

Латвия, Рига, пригород Агентскала, Малая Лагерная (поди ж ты, и в Риге была Лагерная, да еще Малая! – В.В.), 7, кв. 14,
Зельме Ледер

Милая моя Зельмочка!
Сердечно благодарю за письмо от 21/III. Теперь имею некоторое представление о твоей работе и отдыхе. Послал тебе открытки с видами Крыма, возможно, ты получила их.

Твоя правда, здесь много солнечных дней (мои книги, которые я как раз перечитываю, показывают среднее число за год 54, в Нижнем – 49, Пскове – 37, в Риге? Сколько в Риге? С помощью интерполяции – 30 солнечных дней в год?) Видишь ли? Все-таки здесь холодно. Годовая – 0°, напротив, в Риге – 6,1°, январская –20, в Риге только 5,1°, в июле 19,1°, в Риге 17,9 (примерно одинаковая, но это зависит от статистики: здесь максимальная очень высокая плюс 38,8°). И поздняя весна. Сейчас как раз частые неприятные ветры. Зельмочка, напиши мне, когда начнется ледоход в Денме – ты ведь, проезжая через мост, видишь это?

Разреши мне в этом письме быть кратким. Никаких перемен у меня здесь нет. Вообще чувствую себя усталым. Хотелось бы отдохнуть. Приятно по вечерам, отбрасывая в сторону свою климатологию и детерматологию, взять какое-нибудь сочинение древнего грека или римлянина и углубиться в их мудрости или описания. Здесь очень приличная городская читальня. Там провожу часто время по вечерам. Тишина, яркие лампы, приятные стулья, большой выбор книг.

Весьма приятное стихотворение, которое ты мне прислала. Приятно ласкаю тебя. Привет. Твой Коля

Ответ: Омск, СССР, 9 линия, 73, Сермукс.

Письмо, казалось бы, как письмо. В основном – о климате и погоде, что естественно для метеоролога. Перевод, конечно, с огрехами – «приятно ласкаю тебя…»

Именно это письмо, перехваченное НКВД, весьма заинтересовало органы.

Начальнику секретно-политического отдела ГУГБ НКВД,
комиссару 2 ранга государственной безопасности
тов. Молчанову, г. Москва

Препровождаем документ «К», исходящий от ссыльного троцкиста Сермукса Н.М. (б. секретарь Троцкого), адресованный за границу на имя Зельмы Ледер – с переводом, для расшифровки.

О результатах просим нас информировать.

Приложение: по тексту.
Нач. СПО УГБ – капитан госбезопасности Нелиппа

Оперуполномоченный СПО УГБ ст. лейтенант госбезопасности Нечаев

Расшифровали или не расшифровали тайный смысл, якобы спрятанный Сермуксом в его метеорологическом письме – не знаю. Температуры в Омске и в Риге и в самом деле такие, как указано в письме, - я проверил. Наверное, никакого зашифрованного сообщения в письме не содержалось – о каких секретах мог сообщать ссыльный из провинциального Омска?

III

А затем фамилия Сермукса обнаруживается в списке 138 заключенных-троцкистов, прибывших из Владивостока в бухту Нагаева на пароходе «Кулу» в июле 1936 года. Этот этап доставил много неприятностей НКВД многочисленными акциями протеста, массовой голодовкой, отказами от работы; однако Сермукс нигде не упоминается среди организаторов выступлений.

Тем не менее, Николая Сермукса включили в группу особо опасных, по мнению НКВД, политических заключенных, которую отправили в ОЛП – отдельный лагерный пункт – Зырянка, поселок на Колыме, расположенный всего в 90 километрах от северного полярного круга. Название «Колыма» давно стало нарицательным, но это была Колыма на Колыме – КРУДС, Колымское речное управление Дальстроя.

В Зырянку был отправлен Михаил Антонович Бодров, числившийся «левым троцкистом», еще в Верхнеуральском политизоляторе досаждавший своим тюремщикам резкими протестами. В одном из перехваченных НКВД писем сформулирована политическая позиция Бодрова: «С ненавистным режимом ничего общего у меня нет, кроме бешеной ненависти к нему и самой беспощадной борьбы с ним». В 1929 году Бодров был осужден особым совещанием «за контрреволюционную троцкистскую деятельность» к трем годам политизолятора, год спустя – снова к трем годам, в 1933-м – к двум годам политизолятора и, наконец, в 1935-м получил пять лет лагерей.

В одном из письменных документов Бодров так выразил свои убеждения:

«…1. Нынешний сталинский режим ничего общего не имеет с диктатурой пролетариата, т.е. с властью рабочих. Мы имеем на власть рабочих, а неограниченную диктатуру бюрократической олигархии, которая своим террористическим режимом превосходит старый царский режим и даже господствующий режим в Германии и Италии.

2. Рабочий в России политически угнетается и экономически эксплуатируется. Материально русский рабочий живет не только хуже западноевропейского безработного, но даже хуже китайского кули.
3. Всё, что ныне выдается за “социализм” – ложь и обман.
4. В связи с колхозной авантюрой – деревня разорена.
5. Во всей стране свирепствует абсолютное бесправие. Тюрьмы, ссылки и концлагеря – переполнены сотнями тысяч ни в чем не повинных людей.
6. Управленческий аппарат обжирается от изобилия – внизу рабочая масса и трудящееся крестьянство изнемогают от недоедания и непосильного труда.
7. В городах, на фабрике-заводе, в деревнях, колхозах, совхозах – методы труда напоминают крепостные…»

Где бы ни находился Михаил Бодров, он везде оказывался зачинщиком акций протеста. На карагандинском пересыльном пункте он вместе с Саянским организует выступление против пристрастного следствия. Карагандинский этап прибывает в Красноярск – и за подписью Бодрова в НКВД направлено резкое заявление от имени всех политических заключенных. На пересылке во Владивостоке Бодров заявил краевому прокурору, уговаривавшему заключенных погрузиться на «Кулу»: «Вся деятельность НКВД – сплошная провокация, им надо лишь затянуть нас на пароход». Бодров – один из безусловных руководителей голодовки 204-х заключенных-троцкистов на карантинном пункте в Магадане.

Понятно, что отношения у Бодрова с лагерным начальством сложились самые скверные. Фамилия Бодрова и его гражданской жены Анисьи Григорьевны Штифановой постоянно фигурируют в агентурных донесениях «Гранита», «Байкала». Выходить на общие работы Бодров отказался, попытку вмешаться в его личные семейные отношения назвал «циничной и гнусно-шантажистской», добавив к этому: «Что же касается открытой угрозы перевести меня на штрафной паек за отказ от общих работ, то мне кажется – это просто несерьезно и смешно. Потому что “пугать” политического человека, находящегося в беспрерывном заключении с 1929 г, штрафным пайком просто не остроумно».

В безнадежной глухомани Зырянки упрямо отстаивающий свои убеждения Бодров совершает отчаянный поступок. Когда его за отказ от работы должны были водворить в подконвойную палатку, он, как написано в акте, «нанес себе порез в области шеи обломком бритвы». «Миша, держись, крепись, пусть рабочие смотрят, как расправляются фашисты!» – кричала Штифанова…

Льву Жирнову в 1936 году исполнилось только 20 лет, и безоглядная активность вовсю кипела в нем. В семнадцатилетнем возрасте он был осужден по обвинению в организации контрреволюционной группы молодежи, защищавшей позиции Троцкого и Зиновьева, а два года спустя получил десять лет лагерей по статье 58-10-11. Папка с агентурными донесениями распухла от доносов на Жирнова секретных сотрудников под агентурными именами «Гранит», «Бдительный», «Байкал».

Судя по подробностям, которыми изобилуют донесения, «источники» полностью вошли в доверие к молодому человеку, а уж ему-то не терпелось продемонстрировать свою непримиримость и решимость на самые дерзкие поступки.

«Источник: Гранит

Появившись в КРУДС в последнем квартале 1936 г. з/к Жирнов стал усиленно рекламировать себя как анархист-странник. Упорно желая показать себя, Жирнов стал на путь вызывающий, т.е. начал дискредитировать низовое лагерное командование и особенно путем различных протестов добился “авторитета” среди к-р части и деклассированного элемента лагерников. Свое мировоззрение как анархо-странника он, Жирнов, обобщал только в разговоре между источником (т.е. с сексотом “Гранит” – В.В.), в других же разных местах з/к Жирнов излагал свое мировоззрение следующим образом: он, Жирнов, считает, что в борьбе с советской системой следует прибегать к крайним методам борьбы, не брезгуя диверсией, террором и агрессией извне, лично он, Жирнов, считает, что настало время, когда нужно воскресить принципы “Народной Воли” и путем индивидуального террора прибегать к свержению существующего положения.

26 марта 1937 г. в присутствии з/к Колесникова Т.П. Жирнов заявил: “Я, будучи в Иркутске и являясь членом подпольной группы молодежи анархистов-странников, достоверно знаю, что установка так называемой Сибирской Федерации была такова: блокироваться с кем угодно, лишь бы стать организационно оформленным на борьбу с советским строем”. И по словам Жирнова якобы в Иркутск для согласования блока выезжал из Омска некий Перцев, бывший военком Славгородского полка – троцкист, коего он, Жирнов, знал только по слухам. Из членов подпольной группы молодежи г. Иркутска, которые не были разоблачены следствием и находятся сейчас на свободе, з/к Жирнов назвал: Соловьева, проживающего в г. Иркутске по ул. Карла Маркса, дом № 24, и Хачатуряна, проживающего в Красноярске по ул. Лебедева (№ дома не установлен). В дальнейшем разговоре Жирнов доказывал, что террор стал главной опорной точкой и что он готов пожертвовать собой, вступая на путь индивидуального террора, и для убедительности этого обстоятельства привел пример, что если в Москве обезглавить руководство, это фактически на второй день иметь демократию Запада…

Своей резкостью в суждениях и открытых выступлениях лагерники боятся и сторонятся Жирнова. Его попытка приблизить з/к Михайловского и з/к Павленко окончилась скандально, так как Жирнов своей резкостью и смелостью навел на них страх. Единственные друзья, разделяющие все взгляды Жирнова – это Виноградов Борис Сергеевич и Третьяков Иван Трофимович.
В данное время Жирнов пишет критику на произведение Ленина “Государство и революция” и тут же делает наброски новых методов, необходимых для организации “боевиков”…»

Кроме того, Жирнов придумал шифр, в котором буквы обозначались крючками и черточками. Чтобы затруднить расшифровку, значки располагались не слева направо, а сверху вниз. Впрочем, в этом шифре он сам же запутался, и даже специалисты НКВД не сумели разобраться в начертанных им иероглифах.

В Зырянке содержались и заключенные-женщины. В личном деле Анны Уразовой было подшито ее заявление прокурору СССР:

«7 июня с.г. мне зачитали постановление Особого Совещания Москвы дело от 3/IV-36 г. заключить в исправительные трудовые лагеря, сроком на 5 лет, т.к. в это время я отбывала срок своего наказания в исправительных трудовых лагерях, обвинение по этому делу мне не было предъявлено и предварительного следствия также не велось, потому считаю, что приговор построен на клеветнических выдумках и лжи. Объявляю голодовку с требованием вызова меня для пересмотра дела».

Источник «Рафаил» сообщал в агентурном донесении:

«Уразова Анна Аввакумовна во время демонстрации была главным запевалом и вдохновительницей петь, даже когда конвой запретил и предложил этапу остановиться. Во время бунта Уразова развернула красное полотнище, к которому был прикреплен портрет Троцкого с надписью: “Да здравствует вождь мировой революции - Троцкий”. Полотнище Уразова держала вместе с другой троцкистской, фамилию которой не удалось установить. Из троцкисток – после Л. Сваловой – является самой непримиримой, самой бешеной. На пароходе пыталась выселить из каюты троцкисток-капитулянток, которые не принимали участия в бунте, а каюта завоевана Уразовыми и Сваловыми, рисковавшими своей жизнью. Была сторонницей голодать до смерти или добиться своего, т.е. сломать лагерный режим. Уразова весьма озлобленная троцкистска вообще, в частности же потому, что в ссылке умер ее муж-троцкист, которого, по ее словам, “чекисты замучили”. Озлобленности Уразовой нет пределов и границ. Старейшие, кадровые троцкисты… отзываются о ней с большой похвалой».

Лидия Михайловна Горошинская, работавшая в торговле, была арестована в 1935 году и осуждена Особым совещанием по стандартному обвинению – «за КРТД». Следом за нею были арестованы ее отец, Михаил Спиридонович, брат Леонид и сестра Ольга. Отец работал на КВЖД, был деятельным большевиком, организатором профсоюзов в Манчжурии, потом занимал ответственный пост в управлении железной дороги в Чите. Брат служил в авиационных частях Красной Армии. Отец и брат канули бесследно. Ольге повезло: ее выпустили через полгода после ареста; она считала, что помогло заступничество Крупской.

Лидия Горошинская ничем особенным не выделялась среди других политзаключенных. По прибытии в Магадан на пароходе «Кулу» присоединилась к голодовке. В ОЛП КРУДС на нее составлена характеристика (слог подлинника сохранен – В.В.):

«От работы категорически отказалась и весь первый квартал 1937 г. просидела в ИЗО продолжая своей настойчивостью не работать. Будучи статистиком на окладе, показала себя слабого и не внимательного работника.
К культурно-массовой работе относилась как на ненужное занятие…
 До последнего момента осталась при своих убеждениях и ни какие меры воздействия КВЧ на нее не действуют».

Вывод: участница фашистской группы, проводившей контрреволюционный саботаж на производстве…

Фамилия Фиры Михайловны Полонской, экономиста с незаконченным высшим образованием, как и Анисьи Штифановой, тоже экономиста, но с законченным высшим, значилась в том самом списке 138 заключенных-троцкистов. Фира Полонская соединила в Зырянке свою судьбу с Сергеем Рябцевым, штурманом на ремонтно-эксплуатационной базе речного флота, до ареста 10 лет прослужившего в Красной Армии. И его фамилия была в этом списке. «Общественной жизнью не интересуется и на все смотрит с презрением как преданный контрреволюционной троцкистской деятельности», – так характеризовало его лагерное начальство. «Я жандармским холуям не подчиняюсь», – заявил Рябцев, когда его под руки повели в штрафной изолятор.

IV

В отличие от Рябцева и Бодрова, Сермукс своим поведением не давал повода для придирок и обвинений со стороны лагерного начальства. Трудно было извлечь пользу из агентурного донесения «Гранита»:

«Сермукс пользовался особенной популярностью, все к нему обращались и говорили шепотом, такие тайные беседы у его койки иногда продолжались по 5-6 часов».

Даже опытнейший провокатор «Рафаил» не мог сообщить что-либо конкретное о его «контрреволюционной деятельности»:

«Из тактических соображений – одиозности своей прежней близости к Троцкому – Сермукс держится скромно, не крикливо, тихо. Ортодоксы-троцкисты отзываются о нем как о кремневом человеке – троцкисте…»

Так что когда пришло указание подготовить документы на «тройку», авторам «Справки об активной контрреволюционной подрывной деятельности» на Сермукса пришлось домысливать:

«Будучи в ОЛП КРУКС, совместно с Бодровым организовал нелегальную фашистскую группу из заключенных-троцкистов, проводил к-р агитацию среди лагерников; злостный отказчик от работы, оскорбляет лагерную администрацию…»

Их всех расстреляли 25-26 сентября 1937 года: Штифанову с Бодровым, Полонскую с Рябцевым, Горошинскую, Уразову, Жирнова, Сермукса…

Один из подписавших «Справку», помощник начальника 4 отдела Управления госбезопасности НКВД по Дальстрою Должков на следующий год после расстрела Сермукса сам пустил себе пулю в висок – то ли от угрызений совести, то ли опережая очередное уничтожение сделавших свое дело чекистов при смене караула на Лубянке. Другой, капитан госбезопасности Филиппов, был арестован в 1938 году. Историк Т. Смолина пишет, что его, «человека пожилого, полноватого, заставляли сутками стоять, лишали курева… Старому чекисту шел шестой десяток, он не отличался крепким здоровьем и “физического воздействия” долго выдержать не мог… В записях допросов Филиппова… соединяются как реальные факты, так и выдуманные… Пять месяцев, проведенных Иваном Гавриловичем в тюрьме, дают себя знать, он не сопротивляется, воля его сломлена. Все, что ему подсовывают, подтверждает. На вопрос, сколько человек числится в антисоветской организации (якобы возглавляемой им – В.В.), называет цифру с потолка - две с половиной тысячи». Военным трибуналом Филиппов был осужден к высшей мере наказания.

V

Среди шаблонных пунктов обвинения, послуживших основанием для казни Николая Сермукса, выделялся один, имевший особое значение:

«Будучи в ссылке, организовал нелегальную связь с фашистом Троцким. В 1936 году продолжал нелегальную переписку с Троцким, посылая последнему через подставное лицо Зельму Ледер – проживавшую в г. Рига шифрованные письма с сообщением о ходе контрреволюционной работы».

Мне долго не удавалось получить качественный перевод писем Зельмы Ледер; я надеялся, что они помогут что-то узнать – не столько о «нелегальной переписке», сколько о нравственном облике адресата, который, как по отражению в зеркале, воссоздается по отражению в сознании другого человека. И действительно, ничего, напоминающего зашифрованное сообщение, обнаружить не удалось. Вот некоторые выдержки из этих писем.

1
«Милый Коль-Коль! От радости и неожиданности, что ты нашелся, я написала очень длинное и глупое письмо, которое мне придется разорвать. Понимаешь, мой инструмент заиграл, смешивая все тональности, и придется очень сильно сосредоточиться, чтобы сказать тебе что-нибудь связное. Я боюсь писать много, ведь “ваши” не любят, когда иностранцы пишут длинные письма. Моя сокурсница в Нижнем даже получила за это выговор от своего начальства, и поэтому я очень боюсь за тебя и за свое письмо… Пиши мне почаще, если тебе можно сейчас писать. Тебе, наверное, пришлось много пережить, и я боюсь, как бы мои письма не доставили тебе неприятностей. По-прежнему думаю о тебе. Всего тебе самого светлого и хорошего!

С приветом – З.

P.S. Только что получила твое письмо… держу его в руках и рассматриваю каждую букву. Они такие красивые, одинаковые и успокаивающие! Мои же все вылезают из строчек, и требуется прилагать немалые усилия, чтобы при письме не пропустить букву или даже целое слово. Напиши о себе побыстрее, буду очень ждать. Какой ветер понес тебя в сторону метеорологии и климатологии? Ведь в Омске есть университет, не сможешь ли ты там закончить свою учебу на агронома? Тогда ты был бы в полях, которые ты так любишь, на свежем воздухе.

Желаю тебе сил, терпения и выдержки!

Коль-Коль! Я все пытаюсь представить себя на твоем месте, сколько же тебе придется еще выдержать!»

2
«Милый Коля! Твою открытку получила вчера, а письмо еще не пришло. Вряд ли уже его получу, наверное, затерялось…

У нас уже вовсю цветет весна. Вишни и груши в садах – как белые лебеди. К ним присоединяются нежно-розовые яблони. Вот уже и каштаны выставили на ветвях свои белые свечи, и на красно-коричневых кустах сирени загорается лиловое зарево цветов. Пройдет теплый дождь, и росистое утро встретит солнце чудесными красками…

Так хочется узнать, нужна ли кому твоя работа, как твое здоровье, питание, какая у тебя квартира. Как с отдыхом? Что представляет собой Омск, больше ли он Риги? Сколько там жителей? Что вокруг – поля, луга, леса? Какие там растут деревья? Когда начинается весна? Сколько длится зима? Какой самый сильный мороз был прошедшей зимой? Ходил ли ты на лыжах? Я сейчас не хожу на лыжах, поскольку у меня их еще нет – может быть, на следующий год…

Я, наверное, пишу чересчур мелко, тебе трудно будет читать. Постараюсь оставлять между строчками расстояние побольше. У меня к тебе много вопросов, но боюсь, что письмо получится длинным и опять пропадет. Но ведь я же пишу только о географии! Ответь, есть ли в Омске водопровод и электричество в квартирах? А газовых плит там, наверное, нет? Мощеные ли там улицы, каким камнем? Есть ли в городе зелень, аллеи, парки? Там много латышей – а кто еще, кроме русских и латышей, там живет? Кто твои близкие знакомые? С кем и как ты проводишь свободное время, что читаешь? Есть ли у тебя своя комната? Сколько ты получаешь? Что пишут мама и брат?..

Других источников российских новостей. Кроме тебя, у меня нет. А вопросы экономики тебя по-прежнему интересуют, не так ли? Жду от тебя письмо.

Сердечный привет –З.»

3
«Милый Коля!.. Постоянно перечитываю твое дорогое короткое письмо. В трех милых словах, что ты мне подарил, так много тепла и сердечности, что уж больше один человек не может дать другому. Мое сердце почти не бьется, будто предчувствуя новый невиданный мир. Посылаю тебе самые теплые пожелания! Все думаю, не тяжело ли тебе, но полагаюсь на твое упорство и выдержку – ведь ты старинного крестьянского рода.

С удовольствием одолжила бы тебе свое упорство и выдержку, лишь бы только ты не уставал. Я понимаю, что у тебя может быть множество причин не писать мне, но хочется верить, что у тебя все хорошо. Знаю, что последние годы у тебя были очень мрачными, и я желала тебе упорства и мужества в кубе. Ну почему у одних жизнь идет как по накатанным рельсам, а тебя бросает, как щепку?..

Я не люблю бесцельно болтаться по улицам, поэтому читаю старые стихи, которые приходят на ум, и радуюсь музыке звуков в них, свету и теплу. Вот одно из них.



А. Кениня
Мягкой, пушистой и светлой зимой
Кружится снег по ночам надо мной.
Мягкой, пушистой и светлой зимой
Солнце встает за твоей головой.
Солнце встает – золотистый цветок,
Счастье приходит ко мне на порог.
Солнце встает – золотистый цветок,
Ты мне подаришь его лепесток.
Мягкой, пушистой и светлой зимой
Кружится снег по ночам надо мной.
Кони летят, колокольчик поет,
Счастье мне руку свою подает.

И я иду, улыбаясь своим мыслям и повторяя: “Солнце встает – золотистый цветок…”, - и радуюсь, что ты опять нашелся, что могу с тобой разговаривать, писать и ждать ответа…
С сердечным приветом – З.»

Может, и вправду за этими лирическими строками спрятано какое-нибудь секретное сообщение – какое это теперь имеет значение!

«Солнце встает –золотистый цветок», - пишет Сермуксу Зельма Ледер. Четыре года спустя в Латвию вместе с частями Красной Армии вошли подразделения НКВД, которые тут же взялись за работу. Была ли в их списках Зельма?..

А еще через два месяца в далекой Мексике был убит Троцкий. И на десятилетия были похоронены в секретных архивах скудные сведения о Николае Сермуксе – секретаре Реввоенсовета Республики.


Ленин и мальчик Коля

Глава 9 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»


После июльских событий 1917 года Временное правительство издало постановление об аресте В.И. Ленина и других деятелей большевистской партии. Ленин не явился на суд, а укрылся вместе с Г. Зиновьевым на станции Разлив, сначала на сеновале Н.А. Емельянова, а затем в шалаше за озером. В комментариях к воспоминаниям о Ленине, изданным в 1990 году, есть такая справка:

«Емельянов Николай Александрович (1871-1958) – рабочий, член партии с 1904 г. Участник трех революций. После февральской революции – деятель Петроградского Совета. В июле-августе 1917 г. у него в Разливе скрывался В.И. Ленин. Участвовал в штурме Зимнего дворца. В 1919 г. – председатель исполкома Сестрорецкого Совета. В 1921 г. участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. В последующие годы – на хозяйственной работе».

События лета 1917 года легли в основу повести Э. Казакевича «Синяя тетрадь». Уже на первой ее странице появляются четверо из семи сыновей Н.А. Емельянова:

«Емельянов сложил весла, мгновение посидел, прислушиваясь, потом встал, шагнул на берег и вытянул за собой лодку. Коля выскочил… Емельянов окинул хозяйским взглядом людей, лодки, озеро и кивнул Ленину:
- Двинулись.
Он пошел вперед, Ленин за ним. Зиновьев и сыновья Емельянова – Коля, Александр, Кондратий и Сергей – пристроились следом друг за дружкой…»

Среди мальчиков неспроста первым упоминается Коля – один из главных героев повести, который и в реальной жизни сыграл заметную роль в обеспечении безопасности вождя большевиков.

«Сын Емельянова, мальчик лет 12-13 в поздний час с удовольствием согласился отвезти нас к Владимиру Ильичу. Пройдя закоулками до берега залива, мы спустили в воду лодку и, я на веслах, мальчик на руле, поплыли среди зарослей при лунном свете к месту жительства товарищей Ленина и Зиновьева. После путешествия около получаса по заливу и десятиминутной ходьбы среди болотного кустарника мы подошли к огромному стогу сена, сложенному на прогалине.

После данного мальчиком сигнала к нам вышли два человека…»

(А Шотман. Ленин в подполье. 1924 г.)

Ленин – литературный герой – шутливо предрекал судьбу Коли Емельянова и его братьев:

«Кондратия, недавно увлекшегося анархизмом и похаживающего в анархистский клуб, он прочил в генералы будущей пролетарской армии или, “еще лучше, в адмиралы революционного флота: море рядом, отец – почти моряк, отлично знает Финский залив. Да, будешь адмиралом!” Александра, паренька умного и смышленого, лучшего помощника матери, он определил в инженеры (“Почему же нет? Управлять будут рабочие!”), в управляющие гигантского завода земледельческих орудий, “который мы обязательно построим. Будешь выпускать железные плуги и тракторы (не знаешь, что это? Это американские машины для быстрого и легкого возделывания земли). Они перепашут всю русскую землю, сравняют все межи”. Коля, с его вдумчивыми и ясными глазами, будет ученым, который придумает аэроплан для полета на Луну и первым же туда полетит…»

Когда революция победила, Ленин не забыл заслуги братьев Емельяновых и их отца. Он рекомендовал для поступления в военное училище Александра Емельянова, прошедшего фронты гражданской войны. В 1921 году Ленин писал Э. Склянскому, заместителю председателя Реввоенсовета:

«Тов. Кондратий Емельянов, красноармеец…, просит меня отозвать его из части и позволить ему поступить в Военно-инженерную академию в г. Петрограде…

Я лично знаю т. Кондратия Емельянова и всю семью Емельяновых (из лучших питерских рабочих-большевиков “старой гвардии” и потому прошу Вас (если не имеете особых возражений) исполнить просьбу тов. Кондратия Емельянова и дать соответствующее распоряжение…»

Н.А. Емельянова Ленин рекомендовал на заграничную работу:

«Прошу оказать ему полнейшее доверие и всяческое содействие… Считаю крайне, крайне необходимым ввести его поближе в дела Внешторга, ибо за границей среди служащих Внешторга нам недостает опытных партийных людей…». И еще: «Я лично знаю Николая Александровича очень хорошо и уверен, что этого товарища, абсолютно честного, преданного коммуниста, с громадным житейским, заводским и партийным опытом можно и должно использовать для чистки авгиевых конюшен воровства и саботажа заграничных чиновников Внешторга».

А 17-летний Сергей Николаевич погиб в 1919 году при штурме Перекопа…

Мне кажется, что кульминация повести Э. Казакевича – в сцене встречи ее героев с мирком пошлости и похабщины, приблизившимся на лодках с дачниками к берегу, где Ленин и Коля одевались после купания:

«“Германщики-чики,
Шпионщики-чики,
Вильгельмовы трепачи!”

…Коля все не переставал восхищаться тем, как Ленин плавает, и по этой причине еще больше негодовал на дачников за их частушку о “шпионщиках-чиках”, и ему казалось, что эти частушки больно задели Ленина, и ему было жаль Ленина, и от этого он готов был заплакать в темноте.

Ленин же думал совсем не о том. Он думал о том, что делать революцию и строить социализм так или иначе придется также и с этими маленькими людьми, которые пели и визжали в лодках, что нельзя сделать специальных людей для социализма, что надо этих переделать, надо будет с этими работать, ибо страны Утопии нет, есть страна Россия. Это будет нелегко, трудно, чертовски трудно, труднее, чем сделать самое революцию, но другого выхода нет; потом подрастут такие, как Коля, с ними будут свои трудности, но все-таки с ними будет легче. Он положил руку Коле на плечо, и Коле показалось, что Ленин понял, о чем он, Коля, думает, и от этого у Коли сжалось сердце».

Подрастут такие, как Коля…

Думал ли Ленин, когда в Разливе писал статью «Уроки революции», что его слова окажутся пророческими для иной уже эпохи: «Арестуют большевиков, часто не предъявляя никаких обвинений или предъявляя обвинения явно клеветнические»?

В повести Казакевича Ленин говорит: «Сталин дельный и твердый человек».

Старый большевик П.А. Залуцкий, один из лидеров «новой оппозиции», в 1927 году обвинил Сталина и его ближайших сторонников в поддержке «чиновничье-аппаратских элементов», писал, что «этот аппарат готов пойти на все ради сохранения своих привилегий», утверждал, что «Сталин несостоятелен как вождь и теоретик», что в стране «преуспевает безыдейное ловкачество, стяжательство и угодничество, а все партийно-правильное, талантливое, сильное, яркое отметается».

Братья Емельяновы поддержали «новую оппозицию».

В 1927 году Александра Емельянова исключили из партии; через три года, после покаянного заявления, восстановили. Кондратий также был исключен из партии «как разделяющий взгляды зиновьевской оппозиции», но его просьбы о восстановлении в партии неизменно отклонялись.

Кондратия и Александра Емельяновых арестовали в конце 1934 года. Кондратий тогда работал помощником главного инженера «Мосжилстроя», Александр – директором лечебного хозяйства Сестрорецкого курорта. В это же время на московской квартире был арестован и Николай Александрович. Особое совещание осудило его на 10 лет тюрьмы, и только по заступничеству Крупской это наказание было ему заменено пятью годами ссылки. Отрекся от старого революционера его родной брат Василий:

«Когда мне стало известно, что старший брат, работая и проживая в Москве, плетется вместе с оппозиционерами и контрреволюционерами, я возмутился и немедленно написал ему письмо, в котором разоблачил вылазки оппозиционеров, предлагал опомниться и оставить шайку негодяев, он же не дал на письмо мне ответа и не встал на правильный путь, за что был выслан вместе со своими двумя сыновьями-контрреволюционерами».

В повести Казакевича звучит евангельская тема предательства: «Ленин прислушался к дыханию Зиновьева и с внезапной горечью подумал: “Неужели мне предстоит и такое? Как там сказано? «Не успеет трижды пропеть петух…”» Каким трагическим изломом отличается жизнь от литературного вымысла! Не литературный Зиновьев отрекся от литературного Ленина, а брат отрекся от родного брата…

Марию Петровну Емельянову, жену «врага народа» Александра, вышвырнули из Разлива с двумя малолетками. После многих мытарств они встретились с мужем в омской деревне, а потом к ним присоединился и отец, отбывший ссылку в Удмуртии.

Кондратий и Александр Емельяновы в январе 1935 года в числе 77 человек были осуждены за принадлежность к «ленинградской контрреволюционной зиновьевской группе Сафарова, Залуцкого и других» и «причастие к убийству С.М. Кирова» – по ленинскому определению, «обвинение явно клеветническое». Тем более что никаких конкретных, юридически обоснованных обвинений им не предъявлялось, обвинительное заключение не составлялось. Да и сам термин «осуждение» применительно к этому «уголовному делу» весьма условен, поскольку никакого суда не было, а было постановление особого совещания при НКВД СССР в составе наркома Г. Ягоды, его первого заместителя Я. Агранова, заместителей Г. Прокофьева и Л. Бельского, прокурора СССР И. Акулова, ответственного секретаря П. Буланова. Вскоре с этими судьями поступили по невольному, опять-таки, ленинскому пророчеству: «…арестовать паршивых чекистов и привезти в Москву и их расстрелять» (из письма Г. Чичерину, 1921 г.).

Кондратий и Александр Емельяновы были заключены в концлагерь сроком на 4 года.

Александр Емельянов находился в тюрьме и ссылке до 1953 года.

В 1989 году в газете «Сельская жизнь» была опубликована статья И. Селиванова «Емельяновы, которых знал Ленин». В ней упоминается о Николае Емельянове-младшем – том самом мальчике Коле из повести Казакевича. Автор сообщает, что Николая, работавшего на строительстве московского метрополитена, арестовали в сентябре 1935 года. Судьба его неясна: «Кондратий и Николай – расстреляны при загадочных обстоятельствах, якобы при попытке к бегству». Участь Кондратия вскоре стала известна из материалов комиссии политбюро ЦК КПСС под председательством А.Н. Яковлева: 16 декабря 1937 года К.Н. Емельянов по постановлению «тройки» УНКВД по Архангельской области был расстрелян. Не довелось ему стать адмиралом революционного флота…

Когда на одном из 1187 листов четырехтомного следственного дела № 176, архивный номер Р-7735, полученного из Омского филиала Центрального архива, мне в первый раз встретилась фамилия «Емельянов», ничто не задержало моего внимания, разве что должность до ареста: «Работал начальником транспорта строительства метро, г. Москва». Это при «узкой» специальности – кинооператор. Впрочем, какие только профессии не встречаются у проходящих по этому делу «заключенных-троцкистов»! И вдруг – протокол допроса:

«1937 августа мес.. 26 дня, я, опер. уполномоченный 4 отдела УГБ УНКВД по ДС Смертин, допросил в качестве…(в качестве кого – не указано. – В.В.).

Фамилия: Емельянов
Имя и отчество: Николай Николаевич
Дата рождения: 1904 г.
Место рождения: г. Сестрорецк».

Пишу на полях своей тетради: «Не сын ли Емельянова, который прятал Ленина в Разливе?» Дома проверяю по той же «Синей тетради»: фамилия, имя отчество совпадают, но, все-таки, - а если это совпадение случайно? Нет, нужны более веские доказательства.

Продолжаю просматривать документы: справки, показания свидетелей, протоколы допросов… Нашел!

«З/к Беленький продолжал говорить, что… среди троцкистов есть даже люди, которые когда-то скрывали Ленина, а сейчас их за то, что они скрывали Ленина, водворили в заключение – в лагерь» (из показаний на допросе 16 декабря 1936 г. заключенного Голубева Виктора Николаевича).

Из 37 заключенных, проходящих по делу, только к Н. Емельянову могли относиться эти слова.

В деле подшита выписка из протокола особого совещания при НКВД СССР от 9 мая 1935 г.: «Слушали: 87. Дело № 778 о Емельянове Николае Николаевиче, 1904 г.р.

Постановили: Емельянова Николая Николаевича за к.-р. агитацию заключить в исправтрудлагерь сроком на три года, считая срок с 27/3-35 года. Дело сдать в архив».

Вопросы и ответы единственного допроса Н.Н. Емельянова по делу № 176 уместились на одной странице:

«Вопрос. Принимали ли участие в к.-р. демонстрации з/к троцкистов в июле месяце 1936 г. в форме объявления голодовки 204-х троцкистов?

Ответ. Да, участвовал в голодовке, требовал улучшить бытовые условия и работу по специальности, голодал совместно с 204-мя троцкистами по причине невозможности выделиться самостоятельно, так как был под конвоем.

…Вопрос. Принимали ли Вы участие в забастовке группы троцкистов на командировке Спорный?

Ответ. Нет, не участвовал, участвовал в конфликте с лагерной администрацией, потому что из нашей группы двадцати человек начали снимать на общие работы.

Отказался я от работы с 5 ноября 1936 года, с половины дня не работал по 5 февраля 1937 года. Я считаю свой отказ от работы индивидуальным… Мне известно, что мой отказ от работы сопровождался отказом других заключенных барака № 9 и вылился в групповой…

Вопрос. Кто из заключенных, осужденных за КРТД, из числа находящихся на командировке “Спорная”, известны Вам, как противники партии и правительства, и считаете ли Вы себя их сторонником?

Ответ. Таких я не знаю».

И всё, больше Николая Емельянова никто ни о чем не спрашивал и никаких признаний в виновности в чем-либо не требовал.

Вот «документ», орфография которого сохранена:

«ХАРАКТЕРИСТИКА

з/к Емельянова Николая Николаевича г р 1904 ст КРТД ср 3 г.

Прибыл на под л/п Спорный ОЛТ УНТ 4/IX-36 г. С момента прибытия не однократно отказывался от предложенных ему разного рода работ с 5/XI категорически отказался от выхода на работу один из активных членов кр организации активно выступающие против соввласти партии один из инициаторов срыва лагдисциплины систематически увиливал от общественных ударников. В культурно воспитательной работе не участвовал по своему нежеланию игнорируя все мероприятия КВЧ ведя антисовецкую агитацию.

За время пребывания на под л/п имел 88 дней отказов от работы».

…Приближается к развязке повесть Э. Казакевича.

Ленин «… неожиданно ускорил шаг, догнал Емельянова и тронул его за плечо.

- Ну, так, Николай Александрович, - сказал он. – Мало ли что приключится за суматохой. Значит, вот что. Передайте нижайший привет Надежде Кондратьевне, сыновья привет, а Коле – особый.
- Передам. Спасибо.
- Я очень благодарен вам и вашей жене за все. Причинил я вам немало хлопот. Не поминайте лихом».

Приближается к развязке и жизнь Коли Емельянова.
В июле 1917 года, скрываясь в Разливе, Ленин написал письмо в редакцию газеты «Пролетарское дело»: «…Никаких гарантий правосудия в России в данный момент нет… Ни о какой легальной почве, ни даже о таких конституционных гарантиях, которые существуют в буржуазных упорядоченных странах, в России сейчас не может быть и речи». Он как будто смотрел на 20 лет вперед.

«ВЫПИСКА
из протокола заседания тройки УНКВД по “ДС”
от 5/9-1937 года

Слушали: Дело № 176 УНКВД по “Дальстрою” по обвинению:
32. ЕМЕЛЬЯНОВА Николая Николаевича…

Обвиняется: активный член к-р троцкистской организации “боевой коллектив”, один из организаторов к-р троцкистской демонстрации и участник голодовки 204-х троцкистов; активный организатор и участник забастовки заключенных троцкистов, направленной к срыву плана; проводил пораженческую агитацию против соввласти и вел работу по объединению лагерников для активной борьбы в Севвостлаге.

Постановили: ЕМЕЛЬЯНОВА Николая Николаевича – РАССТРЕЛЯТЬ».

Эх, Ленин, Ленин! Ну и злую же шутку сыграла с ним история, обратив его оценку «капиталистического прошлого» в прогноз «социалистического будущего»:

«Для успеха такого дела, как систематическое подавление большинства эксплуатируемых, нужно крайнее свирепство, зверство подавления, нужны моря крови, через которые человечество и идет свой путь в состоянии рабства, крепостничества, наемничества».

Это – из той самой синей тетради, из книги «Государство и революция», это написано тогда, в Разливе…

Вот и полетел мальчик Коля на Луну.

«Сов. секретно
АКТ
22 сентября 1937 года ДВК, гор. Магадан

Настоящий акт составлен в том, что согласно решения тройки УНКВД по “ДС” от 10 сентября 1937 года, утвержденного тройкой УНКВД по ДВК – приведен в исполнение приговор в отношении ЕМЕЛЬЯНОВА Николая Николаевича, 1904 г. р., ур. гор. Сестрорецка Ленинградской обл., осужденного к ВМУН – расстрелу.

Начальник 4-го отдела УГБ УНКВД по “ДС” (Мосевич)

И.О. коменданта УНКВД по “ДС” мл. лейтенант гос. безоп.
(Соколов)
Нач. внутренней тюрьмы УНКВД по “ДС” (Кузьменко)»

Последняя подпись – очень разборчиво: «Кузьменков» – карандашом синего цвета. Этим карандашом подписаны все 27 актов о расстреле, датированных 22-м сентября. На другие дни Кузьменков использовал другие карандаши: акты о расстреле 8 заключенных, датированные 25 сентября, подписаны красным карандашом, а акты о расстреле оставшихся двух заключенных, датированные 1 и 26 октября – зеленым. Аккуратный и пунктуальный был человек – Кузьменков. И незлобивый. Во всех 37 актах машинистка напечатала его фамилию неверно, и ни в одном он не исправил ошибку, а только расписался разборчиво.

А Николаю Александровичу и Надежде Кондратьевне Емельяновым партия и правительство не остались в долгу за исковерканную жизнь, за обесчещенных и загубленных сыновей. «В связи с 50-летием общественно-политической деятельности и за заслуги перед революцией правительство наградило в 1954 году Николая Александровича Емельянова орденом Ленина, Надежду Кондратьевну Емельянову – Орденом Трудового Красного Знамени» (В.Е. Муштуков. Разлив. 1969).

Вот и заканчивается повесть Э. Казакевича, вот ее последние слова:

«Ленин приостановился, дождался Шотмана, и они пошли дальше: Емельянов и Рахья впереди, Шотман с Лениным сзади».

Всё, точка.

Насчет Емельянова все ясно.

«Кто такой Рахья? Это ему партия поручила охранять Владимира Ильича. В дни подготовки революции, когда Ильич был вынужден уйти в подполье, его охранял рабочий-большевик, финн по национальности, Эйно Абрамович Рахья… Помните, как Ленин перебирался из шалаша в Разливе в Финляндию? Его перевезли на паровозе под видом кочегара… Одним из сопровождающих его товарищей был Рахья. Ну и, конечно, все знают, как двадцать четвертого октября семнадцатого года Владимир Ильич из конспиративной квартиры направился в Смольный, чтобы возглавить революцию. И в этот раз рядом с ним шел Эйно Рахья».
(Михаил Шатров. День тишины)

«В.И. Ленин - В.И. Фомину
Замнаркому п(утей) с(ообщения)
3.III.1919 г.
т. Фомин!
Рекомендую Вам т(овари)щаЭйно Рахья, финляндского коммуниста, давно мне известного (еще до Октябрьской революции). Прошу оказать ему полное доверие и помочь ему в его архиконспиративном деле.
С комм(унистическим) приветом
 Ленин»

В 1936 году Эйно Рахья был расстрелян.

Александр Васильевич Шотман, рабочий-токарь, с 1899 года член Петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», участник «Обуховской обороны» 1901 года; делегат многих партийных съездов, член ВЦИК и ЦИК СССР, и прочая, прочая… Расстрелян в 1937 году.

Ну, допустим, Ягода с Аграновым и сами немало крови пролили. Ну, скажем Шотман и Рахья, хоть и спасали Ленина, но ведь знали, на что шли. Революция, гражданская война – вообще кровавое дело. А Колю-то Емельянова – почему? Неужели он не заслужил – если не награды, то хотя бы пощады?..

И я представляю себе шалаш в Разливе. Рядом с шалашом, в густом кустарнике, Емельянов-старший расчистил для работы Ленину небольшую площадку, напоминавшую беседку из живого кустарника. Владимир Ильич сидит на чурбане, служащем табуреткой; у него на коленях синяя тетрадь. И Ленин отвечает мне строчками своей рукописи:

«Такая постановка вопроса была бы, во-первых, перенесением мещанских понятий о морали на пролетариат…; она была бы, во-вторых, - и это главное – мещанской попыткой затемнить посредством «морализования» политическую суть дела».

На главной площади страны, в ящике из пуленепробиваемого стекла напоказ всем выставлено набальзамированное тело Ульянова-Ленина. Но уже столько десятилетий нет покоя его мятежному духу:

«…Нужен ряд образцовых процессов с применением жесточайших кар… Новая экономическая политика требует новых способов новой жестокости кар»;

«…Тайно подготовить террор: необходимо - и срочно»;

«…сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал…»

Передо мной лежат две любительские фотографии. На одной из них – на фоне отдаленных сопок убогие строения, какие-то бревна, старые бочки, кусок троса… Надпись на обороте поясняет: «На месте бывшего мужского лагеря в п. Спорное сохранился один барак. На остальной территории из досок и бревен построены сараюшки и гаражи. Большая часть площади использована под огороды. 23.06.90 г. Клуб “Поиск”. Фото Т. Сергеевой».

На второй фотографии – распадок, редкий кустарник, не то котельная, не то теплица… «Где-то здесь, в районе “Снежной долины” (недалеко от Магадана) хоронили бывших зеков (в т.ч. расстрелянных). Фото 1989 г., октябрь. Клуб “Поиск”, фото уч-ка 9 кл. Еремина Игоря».

Где-то здесь, на самом краю Земли, среди запустения и забвения, покоится прах Николая Александровича Емельянова – мальчика Коли…