Воскреснет ли старый комендант? Гл. 10-11

Софья

Глава 10 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»

Ее расстреляли 25 сентября 1937 года. Она была единственной женщиной среди 37 заключенных, приговоренных в Магадане к смертной казни по делу о «боевом коллективе троцкистов» в подлагпункте Спорном Севвостлага.

Она, Фрейман Софья Исааковна, 1893 года рождения, еврейка, беспартийная, не была ни знаменитой танцовщицей, как расстрелянная за шпионаж Мата Хари, ни гордой королевой, как Мария Стюарт, о трагической участи которой поведал миру Шиллер, а была обыкновенной, немолодой и не очень удачливой женщиной. Ее профессия – зубной врач – вызывала скорее юмористические ассоциации. Она спокойно жила в Москве, служила в Наркомздраве – инспектором по средним медицинским учебным заведениям. Она была счастлива со своим мужем, Иосифом Панеяхом, который был и красив, и строен, и на пять лет ее младше. Но семейное счастье оборвалось в августе 1934 года – когда Иосифа арестовали. А через девять дней арестовали и Софью. Не прошло и трех месяцев, как ей объявили, что она осуждена особым совещанием при НКВД СССР за участие в контрреволюционной группировке к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Вряд ли ей толком объяснили, к какой контрреволюционной группировке ее причислили, и что с ее мужем – ей тоже не сказали, только одно она точно поняла: что Иосифа она больше никогда не увидит.

Мне запомнилась редкая фамилия ее мужа. Я увидел ее в длинном списке расстрелянных жертв политических репрессий, которым завершалась одна из передач Центрального телевидения. Редактор передачи В. Благочинова быстро ответила на мой запрос: «К сожалению, мы ничем не можем Вам помочь. Кадры, которые Вас заинтересовали, были сняты в архиве КГБ на Лубянке. Никакой другой информации о Панеяхе И.И. в нашем распоряжении нет…»

Через месяц пришло еще одно письмо: «В газете “Вечерняя Москва” за 25 мая 1992 г. среди жертв сталинских репрессий, тайно захороненных на Ваганьковском кладбище (г. Москва) в 1930-1940 г., я случайно увидела фамилию Панеяха И.И. Высылаю Вам ксерокопию той части списка, где указаны сведения о Панеяхе.

ПАНЕЯХ Иосиф Ильич, род. 1 мая 1898 г. в Подволичинске (Австрия), еврей, беспарт., образование низшее, без определенного места работы. Прож.: Москва, Новослободская ул., д. 14, кв. 114. Арест. 17 августа 1934 г., расстр. 6 декабря 1934 г.»

Так что когда Софью привезли на Колыму в твиндеке парохода «Индигирка» или «Кулу», ее муж уже был закопан в яму в дальнем углу Ваганьковского…

А Софья попала на Мякит – 285-ый километр Колымской трассы. На зубных врачей тут был дефицит, и ее определили в медсанчасть. Только жизнь у Софьи там сложилась нехорошо, и она, не очень задумываясь о последствиях, пишет нервное письмо начальнику секретно-политического отдела УНКВД по Дальстрою Мосевичу, которого после убийства Кирова отправили из Ленинграда подальше с глаз долой, вроде бы отбывать наказание, а на самом деле продолжать верную службу тоталитарному режиму. Как всё тут запутано! Софья жалуется Мосевичу, а он использует ее жалобу, чтобы, в конце концов, подвести ее под расстрел, и сам же первым подпишет акт о приведении приговора в исполнение. Вскоре его самого вызовут в Москву и быстро расстреляют – возможно, потому, что он, выполнявший задание по запутыванию следов после убийства Кирова, слишком много знал об этом доселе темном деле.

Вот выдержка из письма Софьи, текст которого, как и всех последующих документов, цитируется без редактирования:

«Довожу до Вашего сведения, что здесь, на Мякити, мне не дают возможности нормально работать и жить. Обстановка в санчасти сама по себе не благоприятствует в работе. До сих пор… еще не налажена жизнь и выбивает из колеи. Это имеет свое отражение и нервирует в работе, но главное, что в отношении меня имеется какая-то установка не давать мне покоя. Я не могу раствориться в той среде, которая меня окружает, и сжиться с ней, а меня стараются растворить и в результате давят на меня со всех сторон как в бытовом отношении, так и на работе, например, бесцеремонно одно время снимали у меня санитарок, в общежитии заставляли меня выслушивать, что им вздумается, всякими путями действовали, чтобы ко мне не заходил никто из товарищей по моей группе, но ведь я уже не могу оказаться с чуждой мне средой во всех отношениях и вместе с ними разделять их пьянки и безобразия из тех соображений, что я мол женщина, а товарищи по моей группе – мужчины, мне не разрешают заходить к нм, но в результате я лишена возможности общаться с людьми, Сегодня мне предложено перейти в лагерь из санчасти, где я занимаю отдельную комнату, при этом хотят поместить с урками. Это уже переходит всякие границы, на что я, конечно, согласиться не могу. Я не буду возражать против перехода в лагерь, если при условии переселения остальных работниц санчасти в лагере мне будет предоставлена отдельная комната как по занимаемому мною положению врача, так и уже потому, что не может быть такого положения, чтобы таких людей помещать в шалман, а также пойду при условии общения с товарищами, чтобы не было такого положения, когда лагерный староста самым издевательским образом ходит за мной по пятам и всячески старается дискредитировать. Если лагерная администрация будет настаивать на этом, я буду вынуждена не выходить на работу, о чем я довожу до Вашего сведения».

Конечно же, Софья своенравным характером не угодила лагерной администрации, и уже был дан ход доносу.

«Уполномоченному НКВД райотдела
от з/к сторожа сан-части Безуглова
Заявление
Настоящим довожу до вашего сведения что в квартире зуб. врача ежедневно вечером до поздней ночи собираются троцкисты и ведут какие-то беседы и каковые шатаются под-вору сан-части если станиш придупреждать каковые ругаются и говорят не ваше дело до нас что и прошу принять меры для удоления разных шатаний не указанное время о чем и доношу до вашего сведения в чем и расписуюсь.
12/IX 36 К сему Безуглов»

Кто же они, «каковые шатаются»? Документы не сохранили их имен, кроме одного. Но обладатель этого имени как раз и был лишен возможности «шататься» в санчасть на Мяките.

Любовь не поддается логическому обоснованию. Надо же было Софье Фрейман полюбить человека, который проходил по делу как «двоюродный брат Николаева, убийцы т. Кирова».

Поляков Леонид Петрович, 1894 г. р., ур. г. Ленинграда. Осужден 20.06.35 г. Особым совещанием НКВД СССР по ст. КРД на 5 лет лишения свободы.

Известно, что первоначально он отбывал срок в Казахстане и в Севвостлаг прибыл, по-видимому, в июле 1936 года. Можно предположить, что Софья познакомилась с ним на пересыльном пункте или на пароходе, но Колыма их разлучила, что видно из ответа на допросе в августе 1937 года.

«Вопрос. Приезжал ли к вам лично в пос. Мякит член к.-р. троцкистской организации из пос. Спорный з/к троцкист Поляков (осужденный в марте 1937 г. по делу к.-р. вредительской организации), какие вы с ним вели разговоры и укрывали ли вы его у себя на квартире после совершенного им побега?

Ответ. Поляков ко мне приезжал в сентябре месяце 1936 года не с пос. Спорный, а с Черного озера по поводу отправки его в Магадан для укрепления золотого моста во рту, и в то же время мы разрешили вопрос о нашем объединении и дальнейшем совместном проживании, в результате чего нами было подано заявление в НКВД об объединении. При нахождении у меня Полякова у нас с ним были разговоры исключительно личного характера о дальнейшей нашей совместной жизни, в связи с чем он задержался, не отсрочивши свой пропуск, на квартире Полякова я не скрывала, он ночевал в мужском бараке, а приходил ко мне совершенно открыто, и задержался на один день, чтобы подать заявление о нашем объединении начальнику РО».

Обвинение Полякова в побеге и Фрейман – в укрывательстве оставалось за ними вплоть до их посмертной реабилитации.

Но вот окончание письма Мосевичу.

«По вопросу о моем объединении с Поляковым мне сообщил начальник райотдела, что Вы послали запрос в Москву. Прошу Вас убедительно продвинуть этот вопрос, так как только совместная жизнь может меня оградить от многих неприятностей, связанных здесь на трассе, от гнусных притязаний мужчин, что уже начинает здорово надоедать. Независимо от разрешения вопроса об объединении я прошу Вас, т. Мосевич, о переводе меня на Спорный или Хаттынах и Полякова туда же. Во всяком случае, Вы облегчите мое положение, если сразу переведете нас обоих на одну командировку, пока получите ответ Москвы.

Простите, что немножко небрежно написано, но я спешу отправить это заявление и поэтому не переписываю. В надежде на то, что Вы не оставите мои заявления безрезультатными, я заканчиваю свое послание.

10/X 36 г. С. Фрейман»

Никакого ответа Софья не получила, а Полякова тем временем перевели в подлагпункт Спорный. Софье удалось приехать в Спорный в первых числах ноября 1936 года. А как раз в эти дни там развернулись события, которые отражены в протоколе ее допроса в августе 1937 года.

«…5 ноября 1936 года я получила командировку для свидания с з/к троцкистом Поляковым, находившимся в то время на командировке в пос. Спорный. Мой приезд на пос. Спорный совпал с моментом сбора нелегального собрания заключенных троцкистов, находящихся на пос. Спорный. В моем присутствии все заключенные троцкисты, находящиеся в бараке № 9, за исключением двенадцати человек, производили нелегальное собрание по вопросу вынесения протеста и организации забастовки о невыходе на работу из-за вывешенного плаката КВЧ пос. Спорный, разоблачающий первый отказ от работы заключенных троцкистов. На этом собрании член старостата з/к Теблоев выступил со следующими словами: “Мы должны поддержать своих товарищей в борьбе, объявивших забастовку. Хотя я и не был сторонником невыхода на работу, но с сегодняшнего дня я не выхожу на работу и призываю остальных товарищей, не присоединившихся к забастовке, последовать моему примеру”.

Кроме выступления Теблоева, еще помню выступление з/к Агрона, который говорил, что нужно бороться организованно и доводить борьбу до конца, если мы этого не сделаем, то нам сядут на головы, других выступлений не помню. На этом собрании по большинству голосов было вынесено решение послать протест во ВЦИК и г. Магадан и начать забастовку. В результате с 5 ноября 1936 года начали бастовать – не вышли на работу примерно 40 человек. Из моего небольшого наблюдения в течение двух дней на пос. Спорный в бараке № 9, где находились троцкисты, я заметила, что в пос. Спорный имеется тесно сплоченная троцкистская группа, которая организованно выступает против лагерного режима и лаг. администрации. Со слов участника группы заключенного троцкиста Полякова Л.П. мне известно, что указанная группа именовала себя “Боевым коллективом”. У группы был избран свой троцкистский старостат, состоящий из трех человек заключенных троцкистов: Автономова, Кацеравы, Теблоева».

Этот текст, конечно, нельзя считать показаниями Софьи. Морально сломленная женщина, потерявшая любимого человека, подписала протокол, дословно повторяющий «документ», составленный за четыре месяца до ее допроса; добавлены только в лад не в лад слова «троцкисты», «троцкистский». Случайное совпадение тут невозможно. Впрочем, судите сами.

Из показаний Николая Григоросудло на допросе 14 апреля 1937 года:

«5/XI-36 выступил Теблоев: “Мы демократы и должны поддерживать своих товарищей в борьбе, объявляющих забастовку, хотя я и не был сторонником забастовки, но я с сегодняшнего дня не выхожу на работу и призываю остальных товарищей, не присоединившихся к забастовке, последовать моему примеру”.

Агрон везде и всюду заявлял, что он идейный троцкист, не согласен с существующим строем и будет бороться до конца против него. На собрании он сказал: “Нужно бороться организованно и доводить борьбу до конца, если мы не будем этого проводить, то на нас сядут верхом”».

В «показаниях» Софьи Фрейман она сама выглядит как бы отстраненной от событий, происходящих в палатке № 9. Но очень скоро чекисты сообразили, что получится куда более эффектная картина, если Софью представить не случайным наблюдателем, а поручить ей роль активной, даже ключевой фигуры. Тут же предпринимается попытка получить нужные показания от заключенного Иванникова Ивана Ильича, отбывавшего срок 5 лет по статье 58-10, тем более что он допрашивался 22 августа 1937 года в качестве потерпевшего:

«…Мне известно, что в поселок Спорный приезжала з/к троцкистка Фрейман примерно в ноябре 1936 года и проживала в палатке № 9, где проживали з/к з/к за КРТД. Проживала она примерно дня четыре. Я видел несколько раз, что з/к Фрейман шепотом разговаривала со старостатом троцкистской организации, но цель ихнего разговора я не знаю. Больше показать не могу ничего».

Небогато, прямо скажем.

Как Иванников попал в «потерпевшие», видно из его показаний на допросе 21 декабря 1936 года:

«В ноябре месяце сего года около 11-12 часов ночи я пришел с работы и сел кушать за стол, мне з/к Санталов, член коллектива, предложил идти пилить дрова. Я отказался, сказав, что поем, а потом пойду дрова пилить, но Санталов продолжал настаивать, говоря: “После пожрешь, а то будешь в холодном (нрзб) помещении”. На последнее я ответил: “Если так, то я принципиально не пойду”. Санталов, изругав меня нецензурными словами, ударил меня по щеке рукой, я выведенный из терпения, схватил лежащий на столе нож в порядке самозащиты. В это время на меня навалились еще их люди, отняли нож и выбросили из палатки без теплой одежды…»

Вполне понятно, что Санталова обвинили в попытке совершить террористический акт. Но не очень удачно.

Из протокола допроса заключенного Санталова 23 декабря 1936 года:

«Вопрос. За что вы избили стахановца Иванникова, а потом совместно с Суровым выбросили на улицу в одном белье без верхней одежды?

Ответ. …Я предложил Иванникову идти пилить дрова, он в ответ выругал меня матом. Я стал настаивать, чтобы все же Иванников шел пилить дрова, тогда Иванников ударил меня по щеке рукой, а потом схватил со стола нож и хотел меня зарезать. В это время кто-то подскочил к нему из членов коллектива и отобрал у него ножик, кто отобрал у него ножик, я не помню. Потом подошел Суров и стал ему говорить, что он, т.е. Иванников, не имеет права браться за ножик, и на этом дело кончилось. На улицу Иванникова я совместно с Суровым не выкидывали и не выводили».

А вообще-то Санталов был человек не робкого десятка, что видно из показаний того же Николая Григоросудло о событиях 5 ноября 1936 года:

«…Санталов: “Если будете работать, то тюрьма, и не будете работать – такая же тюрьма, для себя тюрьму я лично не намерен строить. Лагерной администрации я заявлял, что мы, политзаключенные, приехали сюда не работать, а отбывать срок, а вы от нас последнюю кровь сосете”».

«Стахановец» Иванников в мае 1938 года был осужден к 10 годам исправительно-трудовых работ «как участник контрреволюционной троцкистско-повстанческой организации на прииске Мальяк». В 1940 году решение пересмотрено и отменено. Однако Иванников, отбывавший наказание, умер в лагере.

Но вернемся к Софье Фрейман. После событий в Спорном и ее потянули к ответу, она же еще не сломлена, она стремится сохранить чувство собственного достоинства – единственное, что у нее осталось от прежних времен.

Допрос С. Фрейман 7 декабря 1936 года:

«Вопрос. Сохранили ли Вы в лагере Ваши троцкистские убеждения?
Ответ. Отвечать на этот вопрос не желаю, лишь потому, что вопрос поставлен неправильно, т.к. я считаю, что об убеждениях нельзя спрашивать.
Вопрос. Кого из КРТД Вы знаете как лиц, проводящих антисоветскую работу в лагере?
Ответ. Таких лиц я лично не знаю.
Вопрос. Кого из КРТД Вы знаете как лиц, проводящих работу против лагерного режима и против Советской власти?
Ответ. Я вообще отказываюсь давать показания. Больше показать ничего не могу и не буду.
…От подписи отказалась».

Ладно, не хочет – не надо. Раз Софья еще не сдается, то организуется новый донос.

«В НКВД г. Магадана т. Корякиной
 от з/к Журавлевой, осужденной за КРТД

Заявление

…Числа 15-16 февраля пришла к нам в палатку приехавшая с трассы зубной врач Фрейман. Жукова («троцкистка») радостно встретила ее, вместе с собой спать уложила, и на следующий день Жукова, тихо беседуя с Фрейман, просила писать ей, если куда ее отправят, писать как там дела и кто там из наших товарищей, а для того чтобы не узнали содержание переписки, Жукова О.С. учила ее, Фрейман, шифру, и составила список слов, который передала. Фрейман долго уверяла Жукову, что она так его сумеет спрятать, что никто не найдет.

1/III-37 года».

Неясно, то ли до, то ли после этого доноса Софью отправляют в штрафной изолятор – дата в документе отсутствует.

«Справка
З/к Фрейман Софья Исаковна лд 85375 1893 г.р. КРТД ср. 5 лет. Водворена в ШИЗО сроком на 6 месяцев. За несообщение о существовании кр группировки нелегальное сожительство з/к Поляковым, укрывательство его как беглеца и за систематические отказы от работы…»

Из санчасти Софью убрали; верно, нашелся другой зубной врач, а ей больше нет никакого доверия.

«Характеристика

…Работает на разных работах, последнее время уборщицей хлебозавода, отношение к работе плохое, до этого находилась в РУР, поведение плохое. В зоне лагеря ведет себя разлагающе действуя на массы, деля из подтишка разные вылазки КР деятельности требуя по специальности работы и т.д.
Нач. ком-ки Новомагадан Зайцева».

Понимает ли Софья, что ее положение безвыходно?

Последние ее слова, дошедшие до нас – в протоколе допроса 24 августа 1937 года:

«Вопрос. Имели ли вы связь с к.-р. троцкистской организацией на пос. Спорном?
Ответ. Связи у меня никакой не было, что видно из того, что на собрании я не принимала участия ни в высказываниях, ни в голосовании за забастовку.
Вопрос. Следствием доказано, что вы приезжали в пос. Спорный вести переговоры со старостатом к.-р. троцкистской организации. Расскажите подробно о характере ваших переговоров.
Ответ. Вела разговоры исключительно личного характера, не касаясь никогда разговоров на политические темы. Отвечала на вопросы некоторых находившихся в палатке № 9 троцкистов по поводу голодающих троцкистов на пос. Мякит, с старостатом я ни с кем не говорила…
Вопрос. Отказывались вы от выхода на Молочной на работу?
Ответ. Я была на всех работах, кроме овощехранилища, куда просила не посылать по состоянию моего здоровья, не работала четыре дня».

Для следствия не имеют никакого значения ответы Софьи на поставленные вопросы. Машина смерти уже крутится на полный ход. «Машинисты» не утруждают себя доказательствами и аргументами. У них – план, непременный атрибут социалистической государственности. План на грузоперевозки по колымской трассе, план на добычу золота, план на ШИЗО и расстрелы.

«Сов. секретно
Справка по делу з/к, осужденного за КРТД
Фрейман Софьи Исааковны

Прибыла на Колыму Фрейман повела активную к.-р. троцкистскую работу среди заключенных, в частности, распространяла провокационные слухи о якобы фашистском перерождении соввласти, о скорой войне, в которой якобы соввласть потерпит неминуемое поражение и тогда необходимо ожидать перемены руководства партии и прихода к власти Троцкого.
Работая на Мякит, Фрейман установила связи с осужденными за к.-р. троцкистскую деятельность, против лагерного режима, а также против существующего строя, причем для этой цели принимала участие в нелегальных сборищах троцкистов, на которых обсуждались практические вопросы, связанные с к.-р. деятельностью.

Начальник СПО УНКВД по ДС Мосевич
Опер. уполномоченный СПО УГБ Смертин».

Софью осудила так называемая «тройка» УНКВД. Разумеется, заочно, без обвинения и защиты, на основании трех пунктов справки «об активной подрывной троцкистской деятельности за время нахождения в Севвостлаге»:

«37. Фрейман… троцкистка.

1. Являлась связисткой (именно так в тексте – В. В.) контрреволюционной троцкистской организации «боевого коллектива» троцкистов; принимала участие в нелегальных собраниях контрреволюционной организации.
2. Скрывала у себя на квартире активного члена контрреволюционной троцкистской организации Полякова, совершившего побег из лагеря.
3. Не подчинялась лагерному режиму, отказывалась от работы».

Неожиданно обнаружился след еще одной участницы этого повествования. Оказывается, Александра Степановна Зайцева – та самая начальник командировки «Новомагадан» – была галошницей по профессии, но, проявив себя в революционном движении, и отрядом Красной Гвардии командовала, и сельским ревкомом, и птицеводческим комбинатом. Одиннадцать лет она проработала в Севвостлаге; получив за усердие медаль «За трудовую доблесть», в 1944 году уехала «на материк». Я внимательно вглядывался в ее фотографию, пытаясь найти на ее лице выражение какой-то свирепости, зверства, что ли, но не нашел. Галошница как галошница.



Никто не ответит

Глава 11 из документальной повести «Воскреснет ли старый комендант?»

I

Отказ от работы на подлагпункте Спорном группы осужденных за КРТД первоначально не вызвал никакой видимой реакции со стороны лагерного начальства. Нужно было подвести прочное основание под предстоящую расправу, затянув невыход отказчиков на работу.

А пока донимали только мелкими пакостями. 11 или 12 ноября принесли карточки для получения питания из общелагерного котла только на 18 человек, а на 19 не принесли, сказав, что их «нет в списках». Никаких вразумительных объяснений старостат не получил и поэтому отказался брать карточки, заявив, что возьмут их только тогда, когда принесут на весь коллектив. Начальник подлагпункта Шульц распорядился снова принести карточки на 18 человек, и снова старостат отказался: «Принесите все, тогда примем карточки».

К счастью, еще был остаток сухого пайка от предыдущего месяца, да покупали продукты у других лагерников. Арнольд Соесон записал в дневнике:

«…С 10-го числа (ноября 1936 года – В.В.) наш коллектив не получает продуктов, и имеющиеся запасы идут к концу. Сегодня рабочие узнали и начали нам помогать. Прислали 16 пачек табаку, консервов,спичек, сахару и обвиняют нас в том, что мы молчали о своих продовольственных затруднениях. Собираются нам помочь, чем могут. Для нас лично не важна особенно их помощь материальная, а важно то, что они сочувствуют нам. Это уже политическое оформление справедливости нашей борьбы. Поступили пожертвования: помощь от рабочих коммунальной секции, гаража и т.д. …Голодом нас не возьмешь».

Но, в общем-то, Соесон был излишне оптимистичен в своих записях. В жгучий мороз колымской зимы молодые организмы требовали хорошего и регулярного питания. Разговоры о пище все чаще возникали в палатке № 9.

Однажды ночью, когда под такие разговоры есть особенно захотелось, отец все-таки не выдержал, надел полушубок, шоферские рукавицы и пошел в столовую, которая для водителей на трассе работала круглосуточно. Буфетчик – заключенный-«бытовик» Арсений Бурилов взглянул на часы, когда к нему пришел «неизвестный»: было 2 часа 20 минут 4 декабря.

В столовой был заведен такой порядок, что с полуночи идут обеды на новые сутки, на которые нужны и талоны на эти сутки. Оставшиеся от прошлого дня обеды раздаются рабочим за наличный расчет, а остальное списывается актом и выливается свиньям.

Когда отец пришел в столовую, первое блюдо – суп с капустой и второе – рыба кета с кашей еще не были списаны. Отец спросил у Бурилова: «Можно ли взять обед?» Бурилов поинтересовался, есть ли у незнакомца водительская книжка, на что отец уклончиво ответил, что с собой нет. Тогда буфетчик спросил в лоб: «А вы водитель?», и отец ему ответил: «Да». Ну, если так, может взять обед.

Но товарищи-то в палатке тоже есть хотели. «А можно ли взять пять обедов?» – спросил отец; буфетчик ответил на это согласием. Точно так же он согласился отпустить десять обедов. И уже перешли в руки Бурилова 13 рублей за десять первых и десять вторых блюд, как появился заведующий столовой, тоже заключенный-«бытовик» Баранович, обругал буфетчика и приказал вернуть деньги мнимому водителю…


II

Арнольд Соесон записывал в дневнике:

«…Разбита жизнь – так говорят люди в дни реакции. В наши дни такое настроение захватило широкие слои общества – за границей свирепствует фашизм, у нас процветает невиданный до сих пор в мире рабский труд. Миллионы погибли в огне гражданской войны, много миллионов унес в землю голод, десяток миллионов сосланы в лагеря и многие миллионы еще ждут. Сейчас в России арестовывают всех тех, кто прямо или косвенно связан с оппозицией, но даже и тех, кто знал оппозиционера. Страх завладел массами – друг друга ссылают, угнетают. НКВД хозяин страны. Конституция для страны, а в отношении НКВД в конституции ни слова.

…Все активные силы, способные встречать удары, сосланы в лагеря. Малейшая сознательность – и ты в лагере. Как лагерь воспитывает? Этот вопрос вообще ставить нельзя. Деградация лагерного населения – убиваются умственные способности, калечится морально (зависть, доносы, преступления) и физически человек. Весь выхолащивается – недоедание, непосильный труд, жилищное стеснение, болезни, репрессии, карцер, РУР…»

Сподвижники Феликса Эдмундовича недолго ломали голову над ключевым вопросом обвинения. Все определяет маленькое слово, одно-единственное, а как много оно тянет! Как эти троцкисты-отказчики себя называют? Верно – «коллектив»! А мы сюда еще крохотное прилагательное добавим, и получается – как? Ну? «Боевой коллектив»! Боевой! То есть террористическая организация, а это позволяет подвести организованный отказ от работы не только под пункты 11 и 14 статьи 58, но, если следствию постараться, то и под пункты 7 и 8. Доблестные чекисты стараются не ради орденов, должностей или званий – просто работа у них такая, выполнять волю партии, волю советского народа.

Вначале какой-то разнобой получился. С одной стороны, собственно отказ от работы на автобазе № 3 требовал принятия соответствующих мер. С другой стороны, готовилось дело, по которому будут проходить Мейденберг и Барановский, и нужно было представить связь с ними «коллектива» в Спорном. Поэтому следствие и разделилось на отработку двух направлений.

3 декабря 1936 года заведено следственное дело на 9 заключенных – «членов контрреволюционной троцкистской группировки и организаторов общей троцкистской забастовки», привлеченных по статье 58, пункты 14 и 11. В список вошли Теблоев, Агрон, Санталов, Беленький, Вениамин и Давид Вейхманы, Григоросудло, Гуров, Баранов. Теблоев – член старостата, его кандидатура бесспорна. Агрон – один из наиболее активных идейных троцкистов, насчет него тоже сомнений нет. Санталов подрался со «стахановцем» Иванниковым, чем не террористический акт? Беленький – вообще сомнительная личность; китайский язык знает, - готовый японский шпион. К тому же, он заведовал буфетом, и собрать показания «бытовиков» против него – легче легкого. Гуров… По агентурным донесениям, несдержан на язык, крайне резок в высказываниях против советского строя. Баранов – не в меру общителен, захаживал в палатки «бытовиков», найдется кому подкрепить обвинения против него. А вот с тремя оставшимися сложнее. Следователи в особенности надеялись получить необходимые показания от братьев Вейхман. Изучая личные дела заключенных, сотрудники НКВД без труда разобрались, что Вейхманы не были идейными троцкистами. По сообщениям осведомителей, они даже пытались удержать коллектив от крайних мер, особенно Давид Вейхман – уж очень он осторожен; а, значит, зачем же им защищать подлинных зачинщиков акций протеста. Что касается этого черногорца, Григоросудло, - как-то не очень он вписывался в коллектив; внедренный осведомитель, спровоцировавший групповой отказ от работы, уверяет, что показания от него будет нетрудно получить.

14 декабря были водворены в РУР – роту усиленного режима –Автономов, Кацерава, Штейн, Архипов, Коломенкин, Козлов. После некоторой перетасовки в качестве обвиняемых на процессе Кроля-Барановского-Мейденберга. будут фигурировать Автономов и Кацерава – члены старостата, а также Штейн, Суров и Поляков.

Штейн вообще не работал ни одного дня, заявлял: «Я в лагерь не работать приехал, а срок отбывать». Осведомитель сообщал, что днем Штейн демонстративно укладывался спать, а вечерами и по ночам вел беседы «на к-р темы»…

Суров пользовался в коллективе большим авторитетом, был заводилой на вечерах самодеятельности.

Поляков… Ох, морщились сотрудники органов при упоминании этой фамилии. Мало того, что пароходе «Кулу» он выступал с открытыми контрреволюционными призывами, что, переезжая с одной командировки на другую, фактически осуществлял связь между группами троцкистов, что ему инкриминировался побег, - но, главное, он был двоюродным братом убийцы Сергея Мироновича Кирова, а кому охота иметь под своим началом такого заключенного!

19-20 декабря последовали новые обыски и аресты.

«У Вейхмана В.Б. при обыске изъята фактурная книга на сорока шести листах со стихами собственного производства, один лист черной копировальной бумаги».

На допросах следователь задавал арестованным и другим заключенным из палатки № 9 одни и те же вопросы, на которые получал, в сущности, одни и те же ответы.

Из протокола допроса Константина Беленького:

«Никакой троцкистской группировки в поселке Спорном я не знаю, и естественно, что членом какой-либо группировки я не состоял…».

Через четыре дня Беленький снова был вызван на допрос. В этот раз он отказался отвечать на вопросы следователя.

Из протокола допроса Арнольда Соесона:

«Вопрос. Что вы знаете о наличии контрреволюционной вредительской организации, существующей на территории пос. Спорный – автобазы № 3?

Ответ. О наличии контрреволюционной вредительской организации на Спорном я ничего не знаю.

Вопрос. Когда, кто инициатор “боевого коллектива” из троцкистов и кто возглавлял этот “боевой коллектив”?

Ответ. Никаких “боевых коллективов” я не знаю».

Агрон и Корнюшкин вовсе отказались от дачи показаний.

III

Давид и Вениамин ясно осознали нависшую над ними угрозу. Статьи 5811 – организационная деятельность, направленная к подготовке и совершению контрреволюционных преступлений и 5814 – контрреволюционный саботаж недвусмысленно предусматривали применение «высшей меры социальной защиты» – расстрела.

В конце декабря отца допрашивали трижды, Давида – два раза. Старший уполномоченный УНКВД Мельников первым вызвал на допрос Вениамина Вейхмана. Один за другим последовали вопросы о составе коллектива заключенных за КРТД, о выборах старостата, словом, о том, что и так следствию было известно. Отец отвечал, что заключенные объединились в коллектив для организации совместного питания и проживания; никаких других целей коллектив не преследовал и особого названия и вообще названия он не имел. Конфликт с администрацией возник из-за того, что коллективу было отказано в выдаче сухого пайка, а так как затем сухой паек был выдан до 10 ноября, то повод для прекращения работы отпал. Но члены коллектива были возмущены, когда 5 ноября появились плакаты с оскорбительным содержанием по отношению к ним, и решили подать заявление с протестом и отказаться от работы до удовлетворения выставленных в заявлении требований. Давид Вейхман написал текст заявления, в котором не было концовки с отказом от работы. Однако большинством голосов было принято решение такую концовку дописать и от выхода на работу отказаться.

«…Какое участие принимал старостат в составлении заявления, я не знаю. Меня в это время не было, но в обсуждении заявления на собрании старостат никакого участия не принимал. На долю старостата выпало только подача заявления администрации и ведение переговоров на основе решения собрания коллектива».

Следователь Мельников писал медленно, делал ошибки в письме, даже слово «троцкистский» писал неправильно. Наверное, поэтому отец написал в протоколе свои ответы собственноручно, когда Мельников вызвал его на допрос на следующий день. Следователь начал издалека – как организовывались вечера самодеятельности, как производилась закупка продуктов для коллектива, а уж потом перешел к вопросам в лоб: «Когда в коллективе обсуждалась новая Конституция, как она была воспринята отдельными членами коллектива? Напишите наиболее характерные выступления по Конституции членов старостата и членов коллектива».

Отец написал в протоколе: «Среди живущих в палатке № 9 новая Конституция не обсуждалась, а, следовательно, не было никаких выступлений. Читался вслух доклад т. Сталина, который также не обсуждался. По поводу конституции и доклада т. Сталина мнений живших в палатке № 9 я не знаю. Доклад Сталина читался несколькими людьми, кажется, Агроном, Яковенко и Лозовским. Комментарии доклада и замечания по отдельным его местам я не помню, и надо добавить, что сам доклад был прослушан с большим вниманием».

Дальше пошли вопросы, явной целью которых было получение показаний против членов старостата коллектива. Ничего из этого не вышло:

«…Выступления Кацеравы и других ни при совместном обсуждении каких-либо вопросов, ни при частных беседах у нас на Спорном я не слышал и подобного рода выступлений или высказываний – не знаю.

…О мероприятиях, в какой-либо мере направленных к срыву нормального хода работы в цехах автобазы № 3 со стороны Кацеравы, Автономова – мне абсолютно ничего не известно.

…Никаких поручений абсолютно ни от кого (в том числе и от Кацеравы), направленных к вредительству, я не получал.

…С других командировок никто, никакой помощи не оказывал».

Допросы Давида Вейхмана Мельников начал так же издалека. Обстоятельные ответы Давида о выборах старостата и его обязанностях, о приезде Мейденберга, о составлении заявления протеста с отказом от работы не содержали ничего нового. Наконец, следователь напрямую поставил вопрос, подводящий к статье 5814: «Что Вам известно о плане мероприятий по срыву нормального хода работы на автобазе № 3, выработанном Автономовым и Кацеравой и объявленном на одном из собраний коллектива в ноябре месяце сего года?» Давид ответил столь же обстоятельно, как и на предыдущие вопросы:

«На коллективе ни Автономов, ни Кацерава или кто-либо другой не ставили на обсуждение или в порядке информации вопрос о срыве работы на автобазе № 3. При отдельных беседах с членами коллектива также старостат не выдвигал вопрос о срыве работ. Когда ставили вопрос об отказе в выдаче сухого пайка и о плакатах, то мнение всех членов коллектива было следующего порядка: для достижения ряда требований, изложенных в моем протоколе допроса от 22 декабря м-ца сего года, в распоряжении коллектива имелось только два метода – отказ от работы и голодовка. Старостат и весь коллектив считали, что раз голодовка не достигает цели и на нее не обращает внимания лагерная администрация, то этот метод был отвергнут и был избран отказ от работы».

После нейтрального вопроса о вечерах самодеятельности неожиданно Мельников повернул к личности Барановского, члена старостата во время голодовки «204 заключенных-троцкистов» на карантинном пункте в Магадане. Вопрос был задан с дальним прицелом: увязать шаткое дело Барановского-Кроля-Мейденберга с забастовкой в Спорном. Ответ Давида, конечно, не удовлетворил следователя: «О том, что Барановский организовал нашему коллективу какую-либо помощь во время отказа с нашей стороны в получении продовольственных карточек и отказа от работы, я ничего не знаю. Фамилия Барановского в нашем коллективе не упоминалась».

К концу декабря были составлены справки на допрошенных заключенных, содержание которых совпадало почти слово в слово:

«З/к Вейхман прибыл в Севвостлаг в 1936году и с первых же дней принял активное участие в организованной нелегальным троцкистским “комитетом” коллективной голодовке из заключенных троцкистов, требуя “полит-режима”. Будучи направлен для отбытия срока заключения в Управление Автотранспорта “ДС” пос. Спорный з/к Вейхман вступил в нелегальную контрреволюционную троцкистскую вредительскую организацию, именующую себя “боевым коллективом”, являлся активным участником забастовки, организованной “боевым коллективом” и выполнял ряд поручений от организации».

Серия допросов завершилась, справки были подшиты в дело, и наступила пауза. По-видимому, намечалось сначала осудить Автономова, Кацераву и других вместе с Кролем и Барановским, а потом уж заняться и остальными.

IV

Следователь даже здесь, в магаданской глухомани, являл собой образец подтянутости и аккуратности. Гимнастерка обтянута так, что под ремнем нет ни морщинки, отменно чист свежий подворотничок, подбородок идеально выбрит, щеки и виски обтерты резко пахнущим одеколоном «Шипр». Зимой уставную гармонию форменной одежды нарушали белые бурки с отворотами и головками, обшитыми хромовой кожей, однако они выглядели не только уместными, но даже необходимыми в колымские холода. Следователь гордился своим умением носить форму, которое не каждому давалось, и производить этим впечатление и на начальников, и на сослуживцев, и на подследственных. Но больше всего он гордился – втайне, конечно, - своей особенной фамилией. Каждый раз, встречаясь с новым подследственным на первом допросе, он представлялся сначала своим полным титулом: оперуполномоченный секретно-политического отдела Управления государственной безопасности Управления НКВД СССР по Дальстрою, а затем делал небольшую, но весомую паузу, и только после этого произносил: Смертин.

И он сам чувствовал, как жутковатый холод проходит по спине подследственного, пока он записывает в протоколе допроса: «Я, оперуполномоченный УНКВД по “ДС” Смертин, допросил в качестве…». А в голове у подследственного вертится: «Ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня…»

Конечно, и старший уполномоченный Мельников делал свое дело не хуже Смертина, но такого подсознательного ужаса, нет, не внушал.
Товарищ Карякина, хоть и баба («Женщина», - поправлял себя Смертин), но следователь хоть куда. Сначала думали поручать ей исключительно женский контингент, но вскоре убедились, что она с мужиками ничуть не хуже справляется, в особенности с этими интеллигентами, троцкистами.

Особь статья – это, конечно, Горецкий. И вид у него какой-то раздрызганный, и вечно он как бы то ли выпивши, то ли с похмелья, однако что-что, а классовое чутье у него, как у хорошей ищейки, да и хватка, как у цепного пса, - вцепится – не отпустит.

Неопытная молодежь, вроде Николая Абрамовича, вначале еще болела неким чистоплюйством, что ли; на них, видите ли, произвело сильное впечатление поведение осужденных троцкистов в последние мгновения перед казнью. Ничего, раз-другой этим новичкам поручили самим убивать приговоренных к ВМН, попривыкли и даже превосходили в усердии бывалых исполнителей.

В апреле, после завершения процесса, на котором были осуждены как руководители забастовки на Спорном Автономов, Кацерава, Суров, Штейн и Поляков, последовала вторая серия допросов.

«Протокол допроса. 1937 апреля месяца 1 дня я, пом. оперуполномоченного УНКВД по Дальстрою Горецкий, допросил в качестве…»

В это день Горецкий допросил в качестве свидетелей двух заключенных; они дали желаемые следствию показания:

«..Активная группа троцкистов… состояла из заключенных, осужденных за КРТД: Агрон, Гуров, Вейхман Давид, Вейхман Вениамин, Баранов, Беленький, Санталов, Григоросудло, которые впоследствии были зачинщиками и организаторами забастовки троцкистов на Спорном».

2 апреля Горецкий продолжил допрос одного из «расколовшихся» свидетелей, но на втором допрашиваемом в этот день – Сергее Корнюшкине – вышла осечка.

Корнюшкин был арестован в ноябре 1934 года и осужден особым совещанием «за участие в контрреволюционной группировке» к пяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. На допросе он дал единственный ответ: «Никакой забастовки на Спорном среди троцкистов не было, а было по отношению ко мне созданное администрацией автобазы № 3 условие для работы на автобазе: травля и невыдача соответствующего питания, что заставило меня бросить работу 9 ноября 1936 г.» Подписать протокол допроса Корнюшкин отказался.

В протоколах, написанных рукой Горецкого, обращает на себя внимание не только корявость стиля, но и какой-то прыгающий почерк. Строчки и буквы как будто рассыпаются, не подчиняясь воле пишущего. Как у пьяного. Только один протокол написан хоть и безграмотно, но твердым трезвым почерком – это когда 3 апреля с утра Горецкий допрашивает в качестве свидетеля Козия, помощника начальника подлагпункта. Понимал, значит, когда можно пить, а когда нельзя.

Следующим в этот день он допрашивает еще одного свидетеля – заключенного, осужденного по «бытовой» статье, но тот ничего конкретного не показал. Осечка.

А на третьем допросе – полный конфуз. Допрашивался Арнольд Соесон, человек твердых антисталинских убеждений.

«Вопрос. По каким соображениям Вы укрываете и категорически не хотите давать показания о контрреволюционной троцкистской борьбе с лагадминистрацией, то есть на лиц, организовавших и руководящих забастовкой троцкистов на Спорном?

Ответ. Я не знаю троцкистской группировки на Спорном, сам я не троцкист и на этот вопрос ответить не могу».

А вот Смертин в тот же день получил от одного из заключенных четкие показания: «Организаторами троцкистской забастовки были наиболее активные троцкисты заключенные Теблоев, Агрон, Гуров, Баранов, Григоросудло и братья Вейхманы…» Всё сошлось!

Зато Тебо Теблоев начисто отказывается от признания какой-либо вины:

«…Ни с какими призывами к троцкистскому коллективу я не выступал ни на каком собрании.

…В предъявленном мне обвинении по ст. 58 п.п. 14 и 11 виновным себя не признаю, потому что я ни в какой забастовке участия не принимал и никого к этому не призывал и никакого участия ни в какой троцкистской организации я не принимал. Старостат, в который я входил, был выбран на собрании заключенных для обслуживания их бытовых нужд…»

14 и 15 апреля – Горецкому повезло! Один из подследственных дает нужные показания: «Кроме осужденных заключенных троцкистов активными организаторами общей троцкистской забастовки были Теблоев, Агрон, Гуров, Баранов, Вейхман Давид, Санталов… Агрон заявлял: “Нужно бороться организованно и доводить борьбу до конца, если мы этого не будем проводить, то на нас сядут верхом”… Гуров говорил: “У нас уже давно нет советской власти, СССР – это фашистское государство. Сталин из России хочет сделать рабское римское государство… У нас существует законодательство хуже любого азиатского государства, уже больше половины всего населения находится в лагерях…” Баранов: “Мы боремся за рабочий класс против существующей бюрократии, стоящей у власти”».

Этот подследственный оговаривает и себя: «Я признаю себя виновным полностью в предъявленном мне обвинении по статье 58-14, так как я саботировал и был участником забастовки».

Почему он – единственный из всех участников отказа от работы – подыгрывал следователям НКВД, давал показания против других заключенных и против самого себя? Может быть, он надеялся этим смягчить свою участь? Все равно его казнили вместе со всеми заключенными, проходившими по этому делу.

Последний допрос Горецкий проводил 15 апреля. Михаил Гуров в первый раз был арестован в 1935 году «за контрреволюционную троцкистскую агитацию» и был сослан на три года в Казахстан; в 1936 году осужден к пяти годам исправительно-трудовых лагерей. Единственное, что Гуров сказал на допросе: «Организаторов и организации забастовки на поселке Спорном не было». Подписывать протокол он отказался.

V

Начальнику СПО от обвиняемого з/к Вейхмана В.Б.
по делу пос. Спорный, ст. 58-14 и 58-11

Заявление

Ознакомившись с делом, я должен заявить следующее: никогда я не принадлежал ни к какой троцкистской оппозиции и ни к какой-либо троцкистской группе или группировке. Свидетели, характеризующие меня как «неразоружившегося троцкиста», - они кем-то введены в заблуждение и делают необдуманные заявления.

Инкриминация мне активного участия в отказе от работы не совпадает с действительностью. Наоборот, я был противником отказа от работы, присоединился к неработающим значительно позже – последним… под влиянием некоторых лиц.

Я никогда не подписывал никакого заявления, в котором требовалось свободное передвижение по зоне и целый ряд подобных пунктов, как это указывалось свидетелями, под названием «политрежима».

Должен отвергнуть показания свидетеля Двилевича, указывающего, что я якобы приводил в палатку проезжавших через Спорный троцкистов. Этот факт я отрицаю полностью.

Опровергаю и считаю вымышленными показания свидетеля Мазурова о том, что я предлагал ему вступить в коллектив.

Никого я не агитировал начать так называемую «забастовку», а наоборот, по мере сил склонял людей отказаться от безумного шага – коллективного отказа, рекомендуя продолжить работу, в целом ограничившись подачей одного заявления.

Прошу учесть мое заявление, чтобы была ясность в действительной обстановке дела и моего в нем участия.

В. Вейхман
16.IV.37 г.

Объяснение
к протоколу об окончании следствия по делу обвиняемого
Вейхмана Д.Б.

Считаю необходимым, в целях установления истины, разъяснить следствию следующее

В конце октября 1936 г. (кажется, 23 числа) я, безо всякого повода с моей стороны, был снят с работы в больнице, где был счетоводом. Несмотря на мои неоднократные напоминания в УРБ о том, что я нахожусь без работы, мне ее не предоставляли.

В момент группового отказа осужденных за КРТД в палатке № 9 я также находился без работы.

К заявлению об отказе от работы я не присоединялся и подписи своей под ним не давал, т.к. был сторонником того, чтобы работу продолжать.

Считаю поэтому, что акты, составленные на отказ от работы, в которых в числе других указан и я – не верны.

Присоединился к заявлению я лишь 11 ноября, но фактических отказов у меня не было, т.к. в это время никакая работа мне лагерной администрацией не предлагалась.

Д. Вейхман

Обвинительное заключение по следственному делу № 0021 утверждено А.А. Мосевичем 21 апреля 1937 г. В нем указано, что виновными частично признали себя Вейхман В.Б., Григоросудло Н.Д. и Баранов В.А. Остальные заключенные виновными себя не признали. Обвиняемые находятся под стражей в следственном изоляторе УНКВД по Дальстрою. Дело направлено прокурору Севвостлага НКВД для дальнейшей передачи на судебное рассмотрение специального отделения Дальневосточного краевого суда.

Прокурор Саулеп обвинительное заключение утвердил.

23 мая 1937 г. отделение Дальневосточного краевого суда по Севвостлагу НКВД и гостресту «Дальстрой» в составе – председатель Сергеева, члены Суворов и Дарлинец на подготовительном заседании утвердило обвинительное заключение с преданием суду Теблоева, Агрона, Гурова, Вейхмана Д., Вейхмана В., Баранова, Беленького, Санталова, Григоросудло. Дело производством приостановлено до прибытия выездной сессии суда на трассу.

25 мая заключение направлено в пос. Спорный. Обвиняемые до приезда выездной сессии должны содержаться под стражей в ИЗО в поселке Оротукан.

Впрочем, насчет последнего обстоятельства не все ясно.

Отец не выходил на работу с 11 ноября по день ареста – 20 декабря, а с 1 января, как значится в карте учета рабочего времени, он уже работал лесорубом и путевым рабочим в лесозаготовительном комплексе, отказов от работы не было, норму выполнял в среднем на 86 процентов ежедневно. Данных о местонахождении отца и его работе во втором квартале 1937 года в деле нет; в карте зачета рабочих дней за третий квартал указано, что он содержится во внутренней тюрьме УНКВД по ДС, однако в деле имеется характеристика, в которой сообщается, что Вейхман В.Б. с 9.08 по 6.09 работал забойщиком на прииске «Нечаянный», к работе относился хорошо, норму выполнял на 118 % и замечаний не имел.

VI

Нарком Ежов строго одернул руководителей Севвостлага и Дальстроя: заключенные, осужденные за контрреволюционную троцкистскую деятельность, должны быть уничтожены. Нечего разводить игру в судопроизводство, выслушивать речи обвиняемых, защитников, а потом еще тянуть с приведением приговора в исполнение. Тех, кто проявит нерешительность или колебания в деле поголовного истребления оппозиционеров, самих настигнет карающий меч пролетарской диктатуры.

Расстреляны приговоренные к ВМН на процессе Кроля-Барановского. Начата подготовка следствия по делу 14 троцкистов – отказчиков от работы на прииске «Партизан»; а также по делу 57 троцкистов, участвовавших в акциях протеста на пересыльных пунктах и в Севвостлаге. В конце августа из хилого уголовного дела на девять заключенных с автобазы № 3 в пожарном порядке – за пять дней – формируются материалы на 35 «членов боевого коллектива», к которым пристегнули «связистку» Софью Фрейман и Гавриила Саянского, к тому времени находившемуся в Магаданской тюрьме.

Администрация перехватила письмо Саянского от 4 июля 1937 года другому стороннику крайних мер, политзаключенному Пушесу:

 «…Пишу с трудом, порой трудно подняться. И даже повернуться на койке, очевидно, время подводить итоги… Дело, Ося, не в содержании наших требований. Для меня они пустой звук, в этом смысле они вопрос: дадите ли вы жить по-человечески, хоть на каторге. А ответ получается такой, что лучше умереть в борьбе, чем проживать в животном рабстве. Очевидно, чтобы разбить эту черную полосу, нужно энное количество смертей, грустно, что они достались именно на нашу долю, но где же выход? Не умереть сегодня в голодовке, значит умереть завтра в какой-нибудь колымской глуши».

Пушес тоже надолго запомнился чекистам. В знак протеста против содержания политзаключенных как обычных заключенных он наглотался гвоздей и стекла, так что пришлось сделать ему хирургическую операцию. Саянскому он писал: «Скорей бы уже умереть. Думаю, долго не протяну, хоть я живучий».

На единственном допросе Саянский заявил, что категорически отказывается от каких-либо показаний органам НКВД по принципиальным соображениям, «причем сопровождал свой отказ оскорблением по адресу НКВД». От подписания акта об отказе от показаний также отказался.

Другие заключенные, допрошенные в августе, были не более многословны. На вопрос: «Кто из заключенных за КРТД из числа находившихся в поселке Спорном известен вам как противник партии и правительства?» следовали однообразные ответы, не содержащие ни одной новой фамилии.

Козлов: «Не знаю никого».
Бзиава: «На этот вопрос я ответить не могу».
Миронов: «Таких я не знаю».
Лозовский: «На этот вопрос отвечать не желаю».
Бирюков: «Это мне не известно».
Ганкевич: «На этот вопрос я отвечать отказываюсь».

Уклонились от ответа на этот вопрос Архипов, Калмыков, Николаев, Варгузов, Воинов.

Более разговорчив был Зуммерград. Он заявил, что считает себя коммунистом, что Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) не является коммунистической, что он разделяет взгляды Троцкого, которые были опубликованы до его высылки за границу. Подписывать протокол допроса отказался.

Зивзивадзе также отказался подписывать протокол.

Девять человек, допрошенных еще в апреле, к следователям вообще не вызывались. Оставшимся двадцати восьми на допросах, протоколы которых редко превышали страничку, никаких обвинений не предъявлялось и никакого признания вины от них не требовалось. «Тройке» этого совсем не было нужно для вынесения приговора.

VII

«6 экз. Г.Т. Дело № 176
Справка
об активной контрреволюционной подрывной троцкистской
деятельности за время пребывания в СЕВВОСТЛАГе

Вейхман Вениамин Борисович, 1910 года рождения,
уроженец гор. Кирова, образование среднее, из мещан,
служащий, троцкист.

Судим: 1. Особым Совещанием при НКВД СССР в 1935 году по ст. 58-10 к 3 годам ссылки.

2. Осужден Особым Совещанием при НКВД СССР в 1936 году за к-р троцкистскую деятельность к 5 годам ИТЛ.

1. Активный член к-р троцкистской организации, называемой “боевым коллективом” троцкистов…
2. Один из организаторов к-р троцкистской демонстрации на карантинном перпункте в гор. Магадане, участник голодовки 204-х троцкистов…
3. С целью срыва плана грузоперевозок Автотранспортом “Дальстроя” – являлся активным организатором и участником забастовки заключенных троцкистов, длившейся 3 месяца, сопровождал забастовку разными к-р протестами и призывами лагерников-бытовиков присоединиться к троцкистской забастовке…
4. Проводил пораженческую фашистскую агитацию против Советской власти, вместе с членами к-р организации вел работу по объединению лагерников для активной борьбы в СЕВВОСТЛАГе…

Опер. уполномоченный 4 отдела
УГБ НКВД по “ДС” (Смертин)
Зам. начальника УНКВД по “ДС”
ст. лейтенант госуд. безопасности (Веселков)
“Согласен” Начальник упр. Севвостлага НКВД
капитан госуд. безопасности (Филиппов)
“___” сентября 1937 года
гор. Магадан ДВК».

Составляя справки, Смертин не очень-то и старался разнообразить выражения, поэтому все они получились –одинаковыми, совпадающими почти слово в слово. Только у Баранова было добавлено: «Проводил вербовку в организацию, при вербовке прибегал к методам угроз убийством» (это по поводу того, что он захаживал в другие палатки с целью добыть чего-нибудь поесть) да у Варгузова записано: «Среди лагерников высказывал террористические намерения по адресу тов. Сталина по приезде на “материк”» (это, по-видимому, по какому-то тайному доносу, в материалах дела вообще отсутствующему).

Саянский и Софья Фрейман находились на других «командировках» и быть причисленными к членам «боевого коллектива» не могли. Поэтому Саянский обвинялся в том, что он «совместно с членами к-р организации проводил пораженческую фашистскую агитацию», а Фрейман названа «связисткой» «боевого коллектива».

Насчет «забастовки, длившейся три месяца», в справках допущена явная фальсификация. Варгузов не выходил на работу два дня – 7 и 8 ноября, Баренберг – три дня, Воинов вообще не имел ни одного отказа от выхода на работу. С 1 января вышла на работу, по крайней мере, значительная часть других заключенных.

VIII

«Тройки» были созданы по секретному приказу НКВД для рассмотрения дел на лиц, проходящих «по первой категории» (т.е. подлежащих расстрелу). В состав «тройки» включались представители областного или краевого Управления НКВД, обкома или крайкома ВКП(б) и прокуратуры. Работа «троек» чрезвычайно упрощала процедуру убивания людей, которая теперь не отягощалась не только ни допросами подсудимых и свидетелей, ни прениями сторон, но даже обыкновенным общением с лицами, подлежащими убиванию.

«Тройка» УНКВД по Дальстрою, собравшаяся на заседание 5 сентября, обладала высоким профессионализмом. С рассмотрением справок об активной контрреволюционной подрывной троцкистской деятельности управились за каких-то полчаса. Осталось время поговорить о прекрасной осенней магаданской погоде, о необычайном даже для этих мест урожае грибов: вышел на склон ближайшей сопки, и за те же полчаса – полное ведро ядреных подосиновиков-красноголовиков. Протокол заседания тоже был подготовлен заранее, молодцы ребята из 8 отдела, оставалось только подписи поставить под уже напечатанными заглавными буквами постановлениями: РАССТРЕЛЯТЬ…, РАССТРЕЛЯТЬ…, РАССТРЕЛЯТЬ… И так – тридцать семь раз.

Под выписками из постановлений «тройки», подшитыми в уголовном деле № 176, предусмотрительно опущены фамилии членов «тройки» и их подписи: профессионалы не были наивны, они понимали, какую мерзость творят, и заранее заботились о том, чтобы, оклеветав и отправив на смерть невинных людей, самим выглядеть незапачканными в глазах своих детишек и внучат.

IX

В книге А. Сандлера и М. Этлиса «Современники ГУЛАГа» цитируются воспоминания И. Таратина, который провел около трех недель в колымской тюрьме для смертников:

«…Во дворе тюрьмы сопровождающий и начальник проверили нас по списку и загнали в один из бараков. Там мы узнали, что отсюда нет выхода, отсюда берут людей только на расстрел… До нас в бараке находилось около ста человек, и еще сорок загнали туда же. Здесь царила абсолютная тишина, никто не разговаривал, все лежали на своих местах и думали каждый о своем.

…Настал вечер. Где-то затарахтел трактор… Сгустились сумерки, настала ночь. Минут через двадцать из палатки вышли пятеро и направились к нашей камере. Трое в красных фуражках, в форме, с автоматами, двое в гражданской форме. Ослабли руки и ноги, нет сил ни двигаться, ни говорить, во рту все высохло. Вызвали пять человек. Они молча и медленно пошли к двери. Никому не хочется умирать…

Староста нам рассказывал, что в палатке надевают наручники и в рот суют кляп, чтобы человек не мог кричать, зачитывают приговор – решение Колымской «тройки» НКВД – и ведут в «кабинет начальника», специально приспособленный для исполнения приговора.

Я лежу на нарах и смотрю в щель, вижу: выводят из палатки и заводят в «кабинет начальника» по одному. Человек только переступает порог двери, тут же раздается глухой выстрел. Стреляют, видно, неожиданно. В затылок. Через минуту палачи возвращаются обратно в палатку, берут второго, третьего, четвертого, пятого, и так всю ночь, до самого утра, брали из нашего барака людей. Некоторые не могли сами выйти, их сопровождал староста, а дальше палачи волокли сами. В ту ночь семьдесят человек попрощались с жизнью.

…Свет утренней зари проник через щели камеры, и тогда перестали вызывать. Трактор умолк. Стояла тишина. Скоро опять завели трактор, он ушел в гору. Трактор тащил за собой сани с коробом, в котором лежали трупы расстрелянных за ночь. Их свалили в огромную яму, специально вырытую на склоне ущелья.

…Следующей ночью из барака взяли тридцать человек… Неожиданно среди глубокой ночи открылись тюремные ворота. Заехали две грузовые машины с людьми, их быстро разгрузили и приказали всем лечь на землю. Их окружили палачи-надзиратели. Начальник посмотрел на вышку, поднял руку. С вышки на лежащих направили пулеметы. Палачи подняли пять человек, повели в палатку, оттуда – в «кабинет начальника». До утра их всех расстреляли».

Вроде бы все так просто. С одной стороны – Теблоев, Санталов, Фрейман. С другой – Мосевич, Смертин, Корякина…

Нет, это не так.

С одной стороны – люди, личности, каждый со своими индивидуальными чертами, убеждениями и наклонностями, слабостями и болями.

С другой – стая. Они только с виду были симпатичными чекистами, сперва – в хорошо подогнанных шевиотовых гимнастерках со «шпалами» или «ромбами» в малиновых петлицах, потом – в габардиновых кителях со звездами на золотых погонах с синим кантом. Они были натасканы на убивание людей. Работа у них была такая. И делали они ее как повседневное будничное дело, только ноздри подрагивали от сладострастного предчувствия крови, от осколочков кости и комочков мозга, вылетавших из затылка, профессионально продырявленного выстрелом из нагана снизу вверх.

Кто же виноват? Неужто эти простодушные исполнители, добросовестно отрабатывающие причитающуюся им зарплату и премиальные? Или эти, безымянные, члены «троек», «особого совещания», большинство которых также попало в цепкие руки исполнителей? Может быть, те, кто стоял во главе этой стаи – ягоды, ежовы, абакумовы, берии? Чаще других называют конопатого человека небольшого роста, усатого, с трубкой в зубах. Так и говорят: «сталинские репрессии». А Сталин – он откуда? Он не из космоса прилетел, он свой был, «родной и любимый», как его тогда называли. Он был востребован нацией, он воплощал в себе черты того самого народа, который под его руководством расстреливался, раскулачивался, депортировался, истреблялся. И не будь Сталина, нашелся бы кто-нибудь другой, отличающийся только в нюансах, будь то Каганович, Троцкий, Бухарин или какой-нибудь Рудзутак. Больная нация с ущербной совестью – это мы с вами, дорогой читатель, это мы порождаем и сталиных, и кагановичей, и ежовых, и смертиных.

«…и за горе, за муку, за стыд,
поздно, поздно, никто не ответит,
и душа никому не простит».
(В. Набоков)




X

Отец был арестован на прииске 6 сентября, будучи уже приговоренным к смерти. Так же еще 6 сентября работали Григоросудло, Гуров, Баранов и Корнюшкин.

Осуществление казни несколько затянулось, отчасти потому, что приговор нуждался в утверждении тройкой УНКВД по Дальневосточному краю, за которым, впрочем, дело не стало.

22 сентября 1937 года были расстреляны:
Теблоев Тебо Алексеевич,
Соесон Арнольд Генрихович,
Беленький Константин Наумович,
Вейхман Давид Борисович,
Григоросудло Николай Дмитриевич,
Гуров Михаил Филиппович,
Баранов Виктор Александрович,
Корнюшкин Сергей Дмитриевич,
Мильнер Давид Соломонович,
Коломенкин Николай Иванович,
Яковенко Николай Григорьевич,
Козлов Яков Товьевич,
Миронов Иван Николаевич,
Лозовский Михаил Лазаревич,
Шумский Василий Николаевич,
Рудый Николай Степанович,
Архипов Иван Михайлович,
Калмыков Алексей Филиппович,
Житин Николай Павлович,
Клещев Павел Степанович,
Бирюков Петр Кондратьевич,
Ганкевич Филипп Денисович,
Николаев Михаил Николаевич,
Емельянов Николай Николаевич,
Воинов Виктор Акимович,
Баренберг Лазарь Аронович,
Колосов Иван Николаевич.

Расстреляны 25 сентября:
Агрон Яков Наумович,
Вейхман Вениамин Борисович,
Бзиава Григорий Лукич,
Зуммерград Исаак-Меер Герцевич,
Кавтарадзе Ион Андреевич,
Саянский Гавриил Григорьевич,
Зивзивадзе Александр Григорьевич,
Фрейман Софья Исааковна.

1 октября расстрелян Варгузов Василий Федорович, 26 октября – Санталов Алексей Семенович.

Простите, что я не смог написать о каждом. Моей жизни не хватит на то, чтобы разыскать в прахе архивов упоминания о вас. Пусть хоть этот список будет скромным реквиемом вашим загубленным жизням.

Я не знаю, ведал ли отец, что его старший брат, по стопам которого он стремился идти в жизни, был убит за три дня до него. Я не знаю, о чем думал отец в последние дни, часы, минуты, секунды своей двадцатисемилетней жизни. Его убили совсем молодым, жить бы ему да жить, увидеть взрослого – и уже совсем немолодого – сына, полюбоваться внуками, подержать на руках правнучек, - словом, свершить положенный человеку природой жизненный круг; так нет же, его убили, оболгав, его тело не предали земле с почестями, положенными по человеческим обычаям, а бросили в какую-то грязную яму, забросав сверху камнями, чтобы и следа на земле от человека не осталось.

Я пишу эти строки и плачу. Я хороню своего отца, человека, которому я обязан жизнью, фамилией, цветом глаз, генетическим кодом, который я передам своим будущим правнукам, а они – дальше, неведомым еще цепочкам поколений. Я хороню отца не на третий день после смерти, как подобает по христианским канонам, а через шесть десятков лет, и не похоронные трубы оркестра звучат, а неровный стук клавиш моей раздрызганной пишущей машинки…

Но разве от этого утрата становится легче?

XI

Коммунистические садисты на десятилетия растянули убийство моего отца в сознании близких ему людей.

После письма, датированного ноябрем 1936 года, никаких вестей от отца больше не было. Все запросы о его участи оставались без ответа. Когда мне было лет десять, я под диктовку тоже написал письмо «начальнику ГУЛАГа». Плевал начальник ГУЛАГа на мое письмо. И только еще через несколько лет маме удалось через районного уполномоченного УМГБ добиться получения свидетельства о смерти отца.

 «ПОВТОРНОЕ
СВИДЕТЕЛЬСТВО О СМЕРТИ
ЕЧ № 077439
Гр. Вейхман Вениамин Борисович умер 12/V-1939 г. двенадцатого мая тысяча девятьсот тридцать девятого возраст 35 лет Причина смерти Брюшной тиф. О чем в книге записей актов гражданского состояния о смерти 1946 года октября месяца 25 числа произведена соответствующая запись за № 765. Место смерти: город Хабаровск район Железнодорожный край Хабаровский Место регистрации: Железнодорожное бюро ЗАГС г. Хабаровск.
Дата выдачи “29” марта 1950 г.»

Тут что ни слово, то загадка. Почему свидетельство – повторное? А где же первоначальное? Почему в 1939 году отцу – 35 лет, если он 1910 года рождения? Почему запись о смерти сделана через семь с лишним лет после смерти? И почему – в Хабаровске? Как отец туда попал?…

Ни на один из этих вопросов ответа не было.

Так мой отец умер для меня в первый раз.

Не боюсь сознаться, что эта малопонятная бумага тогда не вызвала у меня никаких осмысленных переживаний. Как ничего, в сущности, я не знал об отце до ее получения, так и не узнал ничего. Хотя этой бумаге цены не было. Я получил «законную» возможность во множестве анкет, которые пришлось заполнять в последующие годы, на вопрос об отце указывать: «Умер в 1939 году в гор. Хабаровске». Кто пережил те годы, тот знает, какие преграды удалось преодолеть благодаря этой записи.

Разгадку «повторного» свидетельства о смерти отца я нашел спустя много лет, обнаружив в архивных делах документы, которые, казалось бы, могли быть придуманы только в каком-нибудь Зазеркалье. Но нет, для составления этих документов были отпечатаны типографским способом специальные бланки, в которых оставалось только заполнить пробелы. Это было очень удобно, потому что бланков приходилось заполнять много.

«Утверждаю» Сов. секретно
Зам. начальника Управления МВД Экз. № 1
Магаданской области
полковник милиции (В. Сизоненко)
«12» ноября 1958 г.
Заключение
(о регистрации смерти заключенного)

«12» ноября 1958 г. гор. Магадан

Я, оперуполномоченный 1 спецотдела УМВД Магаданской области капитан Надежкин, рассмотрев заявление гр. Барановой Евдокии Васильевны, проживающей по адресу: г. Ленинград, К-112, ул. Тонева, 3, кв.7,
нашел:
В адрес 1 спецотдела УМВД Магаданской области поступило заявление гр. Барановой Евдокии Васильевны с просьбой выслать свидетельство о смерти сына Баранова Виктора Александровича, 1909 года рождения.

Произведенной проверкой установлено, что на учете УМВД Магаданской области проходит Баранов Виктор Александрович, 1909 года рождения, уроженец г. Ленинграда, русский, который, отбывая наказание по первому приговору, 5 сентября 1937 года осужден вторично тройкой УНКВД по Дальстрою к ВМН – расстрелу. Приговор приведен в исполнение 22 сентября 1937 года.

На основании изложенного и руководствуясь указанием КГБ при СМ СССР № 108 сс от 24/VIII-1955 года,
полагал бы:
зарегистрировать в ЗАГСе Управления милиции УМВД Магаданской области смерть заключенного Баранова Виктора Александровича, 1909 года рождения, русского, как умершего в лагере 11 апреля 1941 года от цирроза печени, о чем сообщить заявит. Барановой Евдокии Васильевне.

«Согласен» Ст. оперуполномоченный
Зам. нач. 1 Спецотдела УМВД 1 спецотдела УМВД
Магаданской обл. Магаданской обл.
полковник (Минаков) капитан (Надежкин)
«12» ноября 1958 г.

Заметьте: это заключение датировано 1958 годом. Уже прошел 20-й съезд, уже осужден «культ личности» Сталина, уже реабилитированы оставшиеся в живых, а подлинные причины смерти убитых в лагерях – все еще скрываются.

Вот уже и гласность наступила, и горбачевская перестройка пошла, - ан нет, продолжало действовать это самое «указание № 108 сс»! Только в 1990 году я получил свидетельство о смерти отца, в котором значилась причина смерти – «расстрел», и отец умер для меня второй раз, - уже по-настоящему…

А потом какая-то мистика пошла косяком. По учетным документам НКВД отец умирал еще три раза.

«НКВД СССР Секретно
 Севвостлаг УРО форма № 27
 Б/х Нагаево В учетный стол ГУГБ НКВД СССР
 ДВК г. Москва
 3/3611
 14-4-39
Извещение
1. Фамилия, имя и отчество Вейхман Вениамин Борисович
…………………………..
8. Убыл Умер 7/3-39 г.
Нач УРО Севвостлага НКВД Баботин
Нач УСО УРО Лазарев».
……………………………

 «По учетам Информационного центра при УВД Хабаровского крайисполкома Вейхман Вениамин Борисович 11.04.38 умер в Севвостлаге».
…………………………….
 «Справка № 3/3511 от ___ марта 1940 г.
Вейхман Вениамин Борисович умер 4 апреля 1938 г. – ВМН».

И в этом-то деле без туфты не обошлись. «Социализм – это учет». Каков учет, таков и социализм…