Визит

ВИЗИТ
Я думал, сюда приезжают умирать.
Оказывается, здесь ещё и живут…
Р.М. Рильке


 Так вот это что…Большой город, адский мегаполис, прочерченный с доскональностью маньяка линиями проспектов и улиц, пропитанный волнами спутниковых антенн и мобильных телефонов. Земля, нагруженная, терпеливая, под тяжестью мегастроительства. Свет фар разрезает пропитанный туманом человеческого дыхания воздух, внутри автомобилей – недоступный взглядам прохожих пеших мир. Зависть. Обида, злость, переживания о будущем, прожекты, недостойные осуществиться, нереальные, сонные. Ультра-бледные лучи взглядов, косых, косоватых, просящих, властных, страстных, условно-любящих, пересекаются и ждут ответа на еще не поставленный вопрос…
 Что же дальше?
 Вот уже час как вышедший с поезда гражданин, товарищ, коллега, может быть господин, смотря по обстоятельствам открывающейся возможности остаться в этом городе, зовущем, ждущем его с детства, и вот, наконец, открывшем свои сдержанные объятия. Весьма прохладно было в этот ранний час. Человек поднял воротник пальто и, нащупав вязаную шапку в кармане, решил пока с ней обождать. Вместо нее он вытащил и распечатал пачку сигарет торопливыми, продрогшими пальцами и немедленно закурил, вдыхая вместе с дымом воздух небольшой, раскинувшейся перед ним, площади.
 Странно, но его не встретили ни родственники, ни подруга детства, якобы находившаяся неподалеку. Это никоим образом его не смутило, адреса и телефоны были записаны в темно-синем потертом блокноте небольших размеров, где отсутствовали первые пять страниц. На них некогда размещались цитаты из книг, лингвистические изыски любимых авторов, известных и не очень, в большинстве своем признанных тем контингентом лиц, которые находили особое удовольствие в нескончаемых проникновенных беседах на разные темы, переходящие из-за своей нелепости в споры, а те, в свою очередь, оканчивались ничем. Немного смешно, что когда-то и он находил в них немалый для себя толк, но странно было то, что в памяти, словно осадок, оставалось все же невысказанное, в закодированном виде хранящееся и выплескивающееся наружу невзначай, словно вода из наполненного до краев прозрачного стакана, случайно задетого рукой, уверенной, что он пустой. Да, видно все так: невысказанные мысли наполняют сосуд сознания до краев и лишь тогда имеют честь быть вылитыми наружу, и без разницы кто примет холодный душ, умный ли собеседник, глупый ли, внимательный или нет, объем хранимого заполнен и рвется наружу.
 В одном купе с ним ехал один довольно забавный сосед, по профессии, но не призванию, психотерапевт, пишущий докторскую, но не желающий касаться этого предмета вообще. Он словно стыдился своей работы, как будто она была сродни патологоанатому или гинекологу. Этот мужчина, вроде Михаил, отметил такую вещь : вопросами, задаваемыми пациенту, врач неизбежно раскрывает себя для него, а аудиозаписи бесед становятся страшными и горькими для себя самого…
 - Закурить не найдется? – спросил внезапно голос подростка с воспаленными от ветра глазами. Он подошел как черт из-за левого плеча и стал как-то сбоку, прицеливаясь.
 Авель не задумываясь протянул ему открытую пачку, из которой ловкие тонкие пальцы выхватили продолговатый цилиндр, сунули себе в рот и, подкурив, удалились вместе с хозяином.
 Так, постепенно, город взимал плату за право быть избранным ходить по его земле. Сигарета тлеет в руке, лишившись внимания, глаза же, между тем, поднимаются от отмостки серых, неравных по цвету, величине и форме камней, земля словно растрескалась от внутренних переживаний и лишь влага воздуха как слезы способна собрать воедино эти осколки, фрагменты некогда цельной картины. И вот взгляд упирается в серое спокойное небо, субстанцию, пребывающую вечно в своем непоколебимом единстве со всем, что она вобрала в себя изначально. Взгляд идет дальше и тонет, не добравшись и до ничтожной части той глубины, в которой утонула и Земля, медленно паря в бездне.
 Слух перешел от глухих стуков шагов уходящего маленького мытаря к нерушимой тишине раннего утра. Но ненадолго – вот уже в серости появляется очертание солнца, которое вызывает к действию всевозможные большие и малые микроорганизмы. Они шагают, громко стуча копытцами, хлопают дверьми, со звоном стекол открывают окна, зажигают свет в кухнях, ванных, туалетах; электроток быстро преодолевает расстояние между полюсами, заряженные частицы овладевают, распаляют, накаливают до эмоциональной вспышки, легко и непринужденно включая бытовые приборы. Чуть слышимое жужжание раздается в миллионах углов и точек, сливаясь в огромный хор нищих, просящих от главной подстанции подаяния. И она внимает молитвам, напрягается как мать молоком и ее напряжение в тысячу киловатт передается всем, кто связан с ней узами родства.
 Крепкий приземистый парень в клетчатых шортах подставил оголенный торс и стриженую голову под кран теплой воды в совмещенном санузле однокомнатной квартиры, сморщившись от удовольствия, ловит капли сухим от вчерашнего вина ртом. Помогает, бодрит.

How long, how long, will I slide separate my side…
 
 А, так не только вино у вас в крови, гражданин? Там еще и гашиш, уважаемый? А, нет? А проверим если, произведем, так сказать химический анализ, у нас это быстро – через сутки уже заключение судмедэкспертизы, такая маленькая бумажечка с авторитетным заявлением – положительно, мол, процент такой-то, содержание в миллиграммах такое-то… Так что? Ах нет, не хочешь, вот и заткнись, эстет гребаный! Ах, опыты Бодлера? Так их надо на мышах производить в лабораторных условиях, а не на таких крысах как ты в подворотне! Повторяй за мной : виноват, исправлюсь, запишусь на бальные танцы, займусь бодибилдингом. Стоять! Кто сказал «свободен»? Подругу разбуди, уже девятый час.
 Прошаркав босыми ногами по холодному линолеуму, Матвей подошел к тумбочке посмотреть на мобильный, нет ли сообщений. Нет, ну и ладно, пацаны, наверное, еще спят.
 - Маша! Ты ж хотела паренька встречать, слышь?
 - А сколько времени? – ответило одеяло, рожая в области подушки кудрявую голову с заспанными глазами.
 - Щас… Пять минут девятого, а он во сколько?
 - Елки-палки! В пять сорок, по ходу…
 - Ну и все, он наверное уже отскочил. Но все равно вставай, я пока за пивом. Башка болит, - и башка пошла одеваться.
 Сон как рукой сняло. Вот черт, ну и гостеприимство. Ну что так поезда рано приходят, аж бесит. Ну, позвонит, ладно, наверное родственники-то встретили, не с таким же лицом как у…, ну и рожа, или зеркало врет, да, Авель, Авель, добрался все-таки, это ж сколько не, бррр, года четыре или пять, надо же, помнит, деньки были радостные, а не забыть нельзя, вот только как с Матвеем он? я смогу снова те чувства как раньше?
 Она чистит зубы с открытым ртом, с широко раскрытыми глазами-кувшинками, такими, какими он знал ее тогда. В снежную, ветреную ночь, они, держась за руки, шли в частный сектор до девушки (имя ее стерто) за конспектами. Авель учился на философском факультете и это было смешно и загадочно, в нем не было философской надменности, разговора для себя, а все глубокое, наоборот, обращалось в шутливый тон, стирая иерархию вещей и понятий, все оставалось тайным для слов, явным в невысказанном. Помнится, что дом этой девушки они так и не нашли, потерявшись в буре, набрели к женщине, что приглашала, похотливо, пить чай, к мужчине, злого от вынужденности выйти в трусах в температуру «минус»; и чуть ли не бегом обратно в город, в первый попавшийся подъезд. И смотрели друг на друга, переводя дыхание, согреваясь, успокаиваясь. А за дверью шумело, трещало, выло, хлопало, но было, как ни странно, все же тихо и спокойно, глаза-кувшинки глядели по-родному, чуть насмешливо, с теплотой.
 Да, вот так случилось, что посчитала нужным уехать, он остался, и это была просто судьба, которую не претерпевают, но покоряют, осознают и принимают без сожаления. Последний день пили пиво, общались, он был мрачен, но словоохотлив. А потом вдруг как ярость – молчание.
 - О чем ты думаешь?
 - Да кто ты такая, чтобы видеть мои слезы? – встал и ушел прочь, пил всю ночь, гасил печаль.
 Наутро пришел и скупо попрощался, пообещав, что приедет как только сможет к ней, без цели, просто так, увидеться, посмотреть в кувшинистые серые глаза.
 Она закуривает, заполняя дымом пространство тесной кухни, зажигает газ, ставит чайник (воды маловато, а ладно, быстрее вскипит), открывает створку квадратного зеленого шкафчика (где же кофе?). Шкафчик заполнен разной ерундой : кроме набора стандартных жестяных банок «Чай – Соль – Перец – Сахар», невесть как здесь оказавшиеся Гессе «Вагнер и Клейн», солнечные очки, лупа неимоверных размеров и пустая пачка «Беломора» (она взяла выкинуть, а две папиросы на дне, но все равно – в мусорное ведро). Кофе куда-то запропастилось, было же вчера еще ночью, а сегодня исчезло. А, вот – банка пустая, а в ней еще окурков штук пять. А в углу, у холодильника, три пустых бутылки «Черного Лекаря», а в холодильнике хоть шаром покати, даже хлеба нет (а, есть полбулки). Подошла, выключила газ, чайник облегченно вздохнул. Ну и хозяйка… Так, надо идти что-нибудь покупать, в магазин. Открыла форточку, вдохнула серый прохладный воздух и потушила окурок. Дверь между тем пропускала, повинуясь ключу, две бутылки пива и свежие булочки к кофе, которого нет.
 Ноябрь есть ноябрь. Он – вестник неотвратимости холодов и необратимости лета. Месяц явно не лирический : ветер, холод, мрак. Но как приятно переждать его, глядя в окно с обратной стороны и собираться с новыми творческими мыслями. И горе тому, кто не успел, задержался в пути, на перепутьи – зима требует уравновешенности. Наступает время для трезвого взгляда на вещи, тут не побегаешь с мольбертом по холмам, не раскинешься на лавочке отрешенно - какие уж тут порывы и художества, сиди дома возле батареи и потей на здоровье. Но и в ноябре есть светлые деньки, когда ветер тих, солнце обозначает себя редкими всплесками по кронам нищих деревьев, по асфальту, по лицам прохожих. Не холодно, а свежо, не мрачно, а сумрачно, идешь, подняв воротник пальто, пьешь воздух осторожными глотками, разбавляя дымом сигареты, и кажется – любому позвони, бросит все дела и к тебе, когда еще такое бывает! А меж тем утро расцветает, и не жалко время тратить, вдыхая аромат цветка.
 Авель идет, отбивая марш первому дню : основный ритм ведет сердце, шаги создают диссонанс вместе с мелочью в широких карманах пальто. Автомобильные сигналы – трубы, кровь к голове – бас, прохожие навстречу - хор разноголосий.
 Его внимание привлекла афиша театральной премьеры, затем витрина бутика, красивая девушка, вся в лиловом, а сумка – черная, идет по другой стороне улицы, потом заворачивает за угол, исчезает, непонятая. Вещи привлекают, одурачивают, все ново…
 - Телефонную карточку дайте, пожалуйста, - в ларьке хитрые женские глаза, нервные руки взяли деньги, отсчитали сдачу, выдали товар, это бизнес, ничего личного.
 Ну что ж, связь налажена. Осмотревшись, он не увидел ни одного телефонного автомата. Так, а как же? Навстречу идет мужчина лет 30-ти в шляпе и очках, размахивает на ходу руками, лицо вытянутое как у лося, а глаза внимательные. Местная интеллигенция.
 - Вы не подскажете, где здесь позвонить можно?
 - А хрен его знает… Везде… Через каждые пять минут… Натыканы, - разводит руками с длинными худыми пальцами, торопясь пройти.
 - Благодарю, - а благодарить и не за что.
 Авель решил идти прямо, с вероятностью нахождения в отрезке пяти минут предсказанный аппарат. И точно – и трех не прошло, возле входа в продуктовый маленький аккуратный карнизик, а под ним обшарпанный временем телефон. Принял карточку, зашипел, дал протяжный гудок. Ну, поехали.
 Блокнот с ходу открылся на номере Маши. Нет, пока не время. Нашел номер тети Наташи, сюда будет вернее. После второго короткого на той стороне ожили.
 - Здравствуйте, тетя Наташа! А, это ты, Вика? Привет. Не волнуйся. Нормально. Скоро. Ну не волнуйся, я тут ориентируюсь нормально, как в своем. (только тут осознал свой вид : огромная сумка через плечо, строгие туфли: турист). Все, давай.
 Говорит, приехали на вокзал, ждали. Наверное, мимо них прошел. Знакомы только по фотографиям. Ладно.
 Оглянулся, прикинул. Он находился в самом центре оглушительного города, вот два шага за угол и перед ним открылся широчайший перекресток с памятником полководцу посредине. Это открыло простор, невидимый глазу. Сердцу?
 Он побежал на противоположную сторону проспекта, сходясь в стеклянной как грот остановке с подходящим в ту же точку автобусом.
 Яркая вспышка. Дверь открывается, его встречают родственники, а у них, вот так случай, Маша. Авель впился взглядом в ее лицо, но оно внезапно растворилось в лицах незнакомых ему людей рядом.
 Последнее же, что он наблюдал, было лицо склонившегося над ним удивленного прохожего, кричащего, но бесшумно, как в пантомиме…

 Проспект уходил все дальше и дальше, впадая рекой в горизонт.






Это как бы служило началом романа о присутствии незаинтересованного наблюдателя по сути во внутреннем своем городе, поиск места, где преклонить голову…
Но в любом случае, как я вижу это сейчас, все закончилось бы также.