Точка росы 1-часть

ТОЧКА РОСЫ


ФРАГМЕНТ 1 «В Мире Животных»

Томным голосом виртуальной девушки кто-то произнес:
- Граждане пассажиры! Поезд номер семьдесят восемь отправляется с третьего пути второй платформы… Просьба занять свои места…

Послышался шорох кульков, газет, шарканье ног, сдержанный шум разговоров, и толпа сидящих до сих пор, встала, выгнула спину как суррикаты, и, на первый взгляд, хаотично, но на самом деле организованно, двинулась на второй этаж вокзала, чтобы по лестнице добраться до нужной платформы.

Если вы никогда не видели суррикатов, то я вам расскажу. Понять кошку, собаку, курицу и человека можно, понаблюдав за суррикатами. Эти животные живут в пустынях Африки и похожи одновременно на сусликов, тушканчиков и карликовых остроносых собачек. Выходя на прогулку в поисках пропитания, они вынуждены держать голову вниз, чтобы ничего не пропустить: ни червячка, ни личинку, ни жучка. Однако повсюду, как и следовало ожидать, их подстерегает опасность. Их жизненно важный выбор: бегать ли, опустив голову, и тщательно искать еду, либо стоять и так же тщательно озираться по сторонам, чтобы уцелеть в этом мире. Задавшись таким вопросом впервые, потеряв не одну сотню родных и близких, тогда, наверное, они сбились в кучу и распределили свои обязанности, так, как они есть сейчас.

Три десятка голодных суррикатов по утру выбегают на охоту, однако три-четыре особи из них останавливаются по углам обрабатываемой территории, выпрямляются во весь рост, при этом держат спину прямо и озираются по сторонам, выглядывая хищника, и вверх, сову или орла. Стоят они так час или два, пока другие ищут себе пропитание, вертят своими мохнатыми крысиными мордочками, поджав под себя передние короткие лапки. И вот когда стоять уже невтерпеж, спину ломит и хочется жрать до потери пульса, они тонко, обрывисто гавкают и их сменяет другой, сытый.
 
Так и живут себе крошечные существа, остатки процесса генезиса, борьбы за существование: пока остальные бегают, опустив голову, некоторые стоят и смотрят, стоят и смотрят как истуканы вокруг, высматривают опасность.

Все это пришло мне в голову, когда я сидел на лавке ожидания, разминал пальцами сигарету и наблюдал, как три десятка человеческих особей потянули свою поклажу к перрону, симметрично, одновременно поднявшись на объявление репродуктора, за которым стоял некий образ интеллигентной, скромной девушки, эта девушка все в этой жизни делает правильно, что и другим советует. Четыре сурриката-милиционера стояли по углам и сосредоточенно смотрели, выискивая взглядом чужака, особенно кавказской наружности. Завидя его, обычно этот досмотр добром не кончался: чужака-сурриката ждала неминуемая пошлина с жизни на этой земле.

Слава Богу, я на хачика похож не был, иначе как бы жилось мне в этой части пустыни. Я, русский по паспорту и по понятиям, поднялся, взял сумку, кинул ее на плечо, и неспеша пошел вслед за остальными, с каждым шагом нагоняя их, вливаясь в их зловонную кучу. Стараясь не сталкиваться с людьми взглядами, не засматриваться на женщин, я внимательно изучал их поклажу. Вначале кажется, что ох! Какое разнообразие! Но это лишь на первый взгляд. Человека всегда узнаешь по его сумке, или чемодану, или портфелю, по матерчатому бандюку челнока, по дамскому редикюлю, спортсмена по его «Адидасу», в общем-то несложно, если глаз наметан. И вот, еще не успев зайти в переход на платформу, находишь три-четыре-пять потенциальных клиентов, и никакая сила уже не может тебя с ними разлучить: лишь непрерывный бег времени приближает тебя к ним, а их к тебе. Я еду с вами в Адлер, мои замечательные попутчики, занимайте свои места согласно купленным билетам, игра начинается.

Две подруги, одна в лиловом платье чуть выше колен, брюнетка, и рыжеватая, в розовых брюках и в розовой же маечке, тащат вдвоем огромную сумку на колесиках, это занятие выводит их из себя. Тяжелая ноша перевешивает пока легкость их замыслов. Надо прервать это разглядывание бесстыдное (хотя…), нет, не к месту и не ко времени все это, однако, красивые, черт!...

ФРАГМЕНТ 2 «Критика Чистого Разума»

За окнами пасмурно, в кабинете свет не горит. В вечернем полумраке скорбившиеся фигуры: моя и пятидесятилетней женщины.
- Так нельзя, Дим, - произносит она устало, - Если уж ты способный, а я знаю, что это так и есть, свое превосходство, в чем бы оно ни выражалось, выказывать таким способом…

Опять тишина, снова ей не удается закончить фразу. Она в растерянности, я сижу молча. Галина Семеновна, директор нашей школы, мне шестнадцать, я учусь здесь последний год, ее судьба, кажется, мне безразлична, смотрю на нее, признаю ее право здесь главенствовать. Меня манит на улицу вечер, скоро должна закончиться вторая смена, а мне отсюда молча не выйти…

- Галина Семеновна! Вы не хуже меня знаете, наша здесь в школе жизнь для Вас похожа на черепашьи бега. Все делается настолько медленно и понятно, даже примитивно, все эти детские движения… Вы понимаете? Что я могу Вам сейчас сказать? Вы упустили из вида всего-то три-четыре шага этой черепахи, то есть меня, а Вам об этом рассказывают так, как-будто по школе пронеслась горная лань. Хорошо, хотите расскажу как было дело? Шли две черепахи. Одной черепахе было шестнадцать лет, другой тридцать с чем-то. Они шли, шли, каждая смотрела себе под ноги, да чувствовала на себе тяжесть панциря. Внезапно две черепахи сталкиваются лбами. У старшей черепахи из глаз летят искры, у младшей – нет. И как Вы думаете, на основании структурных различий лбов, могут ли они разойтись в разные стороны, или нужно, чтобы и у молодой черепахи искры из глаз летели? Тем более, что молодая черепаха относится к этому понимающе, и в общем-то равнодушно.

Все это время она слушала меня и улыбалась, теперь она хочет сказать что-нибудь ироническое, но я говорю:
- Итак, Вы считаете, мне надо извиниться перед старой черепахой?

Нет, она не улыбается, она задумчиво опустила голову, и это – не улыбка на ее лице, это какая-то гримаса…
- Иди, Дима, завтра зайдешь ко мне, поговорим, хорошо?

Я ухожу, ухожу с радостью.

Назавтра я узнаю, что у нее умер муж. И она еще разговаривала со мной, выслушивала этот мой бред про черепах, или не слушала? Но все же какой я кретин, с улыбкой самодовольства несший чушь. Быть может, с этого случая я привык больше молчать, чем говорить, за что прослыл молчуном (опять же, чушь, нигде и никогда я молчуном не считался, это все мои попытки навесить на себя ярлык индивидуальности). Зачем я это все вспомнил? Ах да, мне предстоит разговор, не напороть бы мне и здесь косячков…
Надо покурить, и – вперед.

Кто здесь курит? Вот моя рука, вот между двух пальцев сигарета, вот она приближается ко мне. Что я делаю? Я вдыхаю дым через кружок фильтра, силой пустоты, притягивающей к себе, гоню его в легкие. Пауза…

Выпускаю горелые остатки некогда насыщенного газа. Цикл повторяется.

Есть сигарета; вот – нет сигареты. Что она такое, что я для нее?

Все оттого, что она стоит сейчас со мной в тамбуре поезда, подкуривает сигарету. Четыре щелчка кремнем, искра есть, пламени нет и нет. Ну у меня попроси огня, чего ты? Нет, ей надо самой, показать свою независимость. О, святая простота, куда ты бросила корни, в какие земли, в какие сердца? Почему я вопрошаю тебя, ищу тебя, хотя бы твое подобие, твой отблеск в туманных глазах? Восемь щелчков. Она понимает, что она делает? Может ли она вообще понимать? Может ли она видеть? Да или нет?

Нет вопроса, нет и ответа. В момент, когда она устало откидывает руку с зажигалкой, растягивая улыбку, возжелая обратиться ко мне, я выскальзываю в дверь тамбура и громко хлопаю дверью, случайно.
Чувствую спиной – стоит: прервана на полуслове, полужесте. В полупрыжке пантера зависает в воздухе, влево и вправо разбегается стадо оленей, а она висит, не может овладеть своим телом, окаменелая, схваченная временем в жесткие тиски. Бедное животное – глаза полны удивления, в глазах туман.

Продвигаюсь по нутру поезда к своему месту, к своей палубе – место 48. Полка верхняя справа. Напротив – в платье лиловом девчушка лет двадцати, во взгляде, приятно толковом, желание скрыться, уйти. Внизу – озабоченный парень, чей взгляд ее ноги свербит, ну а четвертый попутчик – попутчица. Та самая, в розовом костюме – super! Получается интересно – тот парнишка смотрит по диагонали, а я, пересекая его, смотрю по другой. Эдакие нити расположения, незримо тянущиеся через весь мир, сквозят через тебя и меня. Идет процесс обнюхивания, без слов, разум чист.

ФРАГМЕНТ 3 « Dichlorid Razum»

Когда это все замыслилось, Лиле и не вспомнить… Был клуб, отжиг, странные перевоплощения, ощущение чего-то нереального…Не в танцах дело; пацан был клевый, тут базара быть и не могло, интересный, все рассказывал, рассказывал, рассказчик был в общем, чесала по ушам… Он голубой был, что ли? Вечер не задался… Не задался вечер… Вот козлина, свалил с зажигалкой. Ловко. Выждал момент до последнего… Ну зажигайся, мразь!...

Так когда ж этот вечер был? Числа 8-го я с мамой была у бабушки, а за недели две… Числа двадцатые. Как меня тогда перевернуло! Надолго перевернуло… Небо как дверь в никуда. Откуда это? Из никуда, точно!

Короче, дело было так. Петя Фарш затарился где-то Razumом, это Маша знает где, оставалось только у него выкружить на продажу. Первые граммов шесть сами продвигали, потом измена накрыла с головой, вот и усадились на юг. Погоня за теми, кто рядом…

Глядя на покусанные ногти, пальцы в сплошных некрасивых бугорках, что-то проснулось в ней, провернулось, как в мясорубке, и неслышно покатилось к стене напротив тамбура, отразилось, отзвенело, нахмурилось. Хотя в сигарете у нее был засажен отменный покупной план, душистый, Лиля отбросила ее в угол, неподкуренную, встала с корточек и набычено рванула прочь из тамбура.

Необычно тихо было в купе, как будто бы все заснули, однако молодые взгляды извечно переходят в действие или акт. Через десять минут шестнадцать секунд все четверо разговорились. Первой запевала Лиля.

- Молодой человек, Вы, с верхней полки, как вас зовут, познакомьтесь с дамой, тем более только что виделись.

- Охотно, - встрепенулось тело, - Димой меня зовут. Зажигалка ваша зажглась?

- Я поняла прикол, что же вы думаете, Дима? Надо было сразу к вам обратиться за помощью, и вы бы помогли с большой охотой?

- Да нет, - отмазывался Дима.- Не получилось просто стыковки по времени, я думал, у вас все получится.

- Кто-то кого-то обломал, да? И не договориться, кто косяк спорол? – вступил баритон парня спортивного вида из-за сумки «Найк», да и так в принципе стройного.- это не повод для грусти. Правда, милая девушка на Олимпе?
Обращение к Маше.
- Меня зовут Марат. Кавказский темперамент и огромное сердце. Как же вас обоих? Братан, спускайся, хоть посмотреть, кто здесь кто…

Два выстрела. Лиля. Маша.

Все верхние быстро соскакивали. Маше помог заботливый Марат. Дмитрий достал бутылку вина и пару бутылок пива, сигареты, приоткрыл окно.
- Никто не против курения здесь? – спросил он.

- Да, конечно, вилы к сортиру валить за сигарету. Проводницу я беру на себя, ее предьявы я заглушу.

- Вот у тебя, Марат, разговор такой, фенями навороченный. Ты что, сидел? – с улыбкой ввязалась Маша.

- Мы все сидим, вопрос лишь в том, кто в какой колонии. – сказал Дима.
- Базару нет, братан, наливай девчатам нашим красивым.

Закурили.

- Куда направление, девчата? – ведет опрос Марат.
- В Адлере сходим.

- Слушай, я тоже там соскакиваю. Есть желание пройтись, прогуляться? Я в этом городе знаю все пристойные заведения, остальные – норы. Там туристов за лохов держат, серьезно. К примеру, вот вы думаете, где остановиться. Вы девушки городские, веселые, на бодряке, думаете: «сторгуемся», а вы для любого пацана добыча.
- Зубами будет нас рвать, что ли?

- Да нет, ты, Лиль, неправильно поняла, криминала нет никакого, закон работает, но от цены завышенной ты не убережешься, я тебе отвечаю. В каждом домике в радиусе пяти километров от моря, в такое время всегда держится скромная комнатка за рублей 300-400 в день, хотя цена реальная – полтинник, не больше. Ну это еще полбеды. Я по зиме оттуда отъезжал, мне тип рассказывал: один придурок, Леша Рысс, сдал паре молодоженов комнату, уже проданную, знал, что жильцы купаться ушли, поселил их, ключи выдал, ясно, что к замку не подходят, срубил четыре сотни и отвалил. Те развесили вокруг свои трусы-майки-фуфайки, а тут приходят реальные жильцы, тоже муж с женой… Короче, боевик. А хозяйка – бабушка, вообще не в курсе дела, она жильцов не тревожит. В общем, кого и где искать – вопросы без ответа. А Рысс уже вовсю рассекает по барыгам, ну нарик был, этим и кормился. Ну и таких случаев миллион, все комбинации разные.

- Девчатам вообще одним будет сложно. – вставил Дима.

- Почему это к нам такое предвзятое отношение? Вообще к женщинам или только к нам? – вступила в полемику Лиля, - Мы уж как-нибудь разберемся, тем более не отдыхать сюда приехали.

- Ну, если по делам, разговор другой. Но хоть на пару-тройку дней останетесь отдохнуть в нашем великом историческом городе? – настаивал Марат. – У нас и немцы, и татары побывали, и Александр Македонский, и конь его Буцефал…
- Останемся, останемся, - рассмеялась Лиля. – парни нас там не ждут.

- Я рад безмерно, Лилия. Поддерживаешь, Димон?

- Посмотрим.

- Не делай поспешных выводов, хотя и решение надо принимать быстрее. Утром будем на месте. Ну ладно, проснемся – решим, был ли это разговор по пьяни или все-таки фишка легла. Маша, за серьезность своих намерений отвечаю. Ну что, спят усталые подружки? Лады.

ФРАГМЕНТ 4 «Мифы Осени»

Я вышел рано утром. Мне надо было остановиться в Крымской. Будить никого не стал, их спящие лица выражали прохладу ко всему, прохладу осеннюю, желто-зеленую. Ария последнего листа представляет собой в начале судорожный крик, потом драйв и в коде - похоронный марш, который нафиг никому не нужен. Поэтому я тихо вышел, взял вещи, пачку сигарет со стола, ну и так, по «окнам» прошарился – рублей 400-500, нормально.

Я стоял на платформе, поезд медленно набирал скорость, растягивался. Я закурил, и вдруг увидел лицо Маши, лицо с вопросительным знаком.

Символы вообще вещь полезная, в частности знак вопроса : в нем застыла грусть безусловная, грусть непонимания. Это и сгорбившийся старик за секунду до смерти, и бессилие осеннего дерева перед проникающими взглядами на обнаженку, и вообще потухание. Вряд ли этот знак смог бы доставить кому-нибудь радость, без вопросов. Короче, я поднял руку в знак приветствия и удалился.

Пока шел, попал под дождь, кратковременный, но сильный. Так что, когда пришел к Виталику Левенталю, первым делом пожаловался на климат, чуть-чуть на него наехал и перешел к делу. Дело было вот в чем: как известно, след от падения Тунгусского метеорита представляет собой не только идеально геометрически очерченный круг, но и обширной по всему радиусу, радиационной, по мнению исследователей, опасности. В 1986 году, 8 ноября, три путешественника из Ростова-на-Дону проникли на лесную территорию, прошли через чащу 42 километра и вышли непосредственно к самому краю Ямы, огромной и неживой. Обследовав ее, сделали выводы и выкладки математического, физического, химического, географического, исторического и философского характера. Эти бумаги остались в сумке единственного выжившего из троих на обратном переходе. Это был Виталик Левенталь. Тогда ему было 25 лет, нашедшие его местные жители увидели старика, сидящего на берегу реки и задумчиво кидающего камни в воду озера Стремянка.

Через год он признался своей жене, что был там, а не в командировке, хотя и так было понятно, что даже из ряда вон самой напряженной рабочей командировки не возвращаются седыми.

Но кроме седины в волосах, он привез оттуда и пулю в голове, причем пулю со смещенным центром тяжести. Иногда на него находило, и тогда всем родным и близким наступал полный облом: выпучив глаза, он бегал по двухкомнатной квартире, в основном в районе холодильника, периодически что-нибудь жуя, и кричал жене Олесе, что она инопланетянка и отслеживает его. В той области, где он оставил своих корешей, они подверглись, по его словам, атаке странных существ, способных передвигаться с невероятной скоростью и принимать форму и мышление любых организмов, в том числе и людей. Обнаружив их присутствие, они попробовали навести с ними базар, но были ошарашены и опущены духовно и физически: оба другана оказались вдруг не друганами, а вот этими гадами. Виталик потерялся в ночи; предчувствуя погоню, бежал трое суток, заблудился в лесу, плутал еще сутки, потом увидел вертолет и побежал за ним. А вертолет, сука, развернулся и полетел в противоположную сторону. Короче, не удивительно, что Ветал чокнулся в итоге от всей беготни, и, устав, пошел пешком и вдруг вышел опять к исходному пункту. Попутчиков возле кострища не было, он взял оставленные ими вещи и рванул опять. Шел, как говорит, две недели, но, наверное, гораздо меньше, дня четыре, и все время чувствовал присутствие кого-то еще. Тогда он сел возле речки и решил принять смерть, сам себя отпел, прочитал молитву…
Тут его и обнаружили.

Меня не интересовала вся эта дребедень про инопланетян, пришельцев, гуманоидов, чумаходов всяких. Моя задача – выкупить у него все документы, подтверждающие его там присутствие, а при необходимости взять их через его труп.

В принципе, с ним было все договорено по телефону моим работодателем, но, направляясь к нему, я предчувствовал какой-нибудь напряг, принимая во внимание его состояние. Передвигаясь, тем более, с крупной суммой зелени в кармане, трудно быть выдержанным и спокойным до конца. Так что, я был готов его и убить, оправдываясь тем, что мне в последнее время по сути опостылело уже все. Однако, вошедши в его пенаты, я увидел не то, что ожидал. Виталик с женой мирно обедали на кухне в обстановке евроремонта, слушая «Аквариум. Полное собрание сочинений», запивая его содержимое коллекционным вином. Усадив за стол меня, Виталик спокойно сказал:
- Не напрягайся, покушай с дороги, выпей, покури, а говорить буду я, ты не против?,- услышав мое мычание в образе согласия, он продолжил. – Короче, бумажки я тебе отдаю, только цена такая – три бутылки коньяка, белый пиджак, платье для Олеси «Ив Сен Лоран» и три грамма кокаина. Достанешь – берешь эту сумку, нет – извини. Только без обид, такое мое желание. А ты деньги сэкономишь, шефу скажешь, что всю сумму отдал, я подпишусь если что.

Я, как на духу, очень внимательно уставился в его лобную кость, опустился до серых с желтизной глаз, отразился в их луже и переспросил:
- Ты че, накуренный? Если да, мы с тобой потом…
- Да успокойся, я водку пью вместе с тобой, могу же я не оправдать твои ожидания. Я отправляюсь отсюда нахрен, дней через пять, я твердо решил. Не на юг и север, а дальше, значительно дальше, как я думаю… Ну, давай накатим по последней и вали, не обижайся…

Что мы с успехом и исполнили.
- Через три дня жду, не появляешься – жгу нахрен бумаги! – бросил он мне на прощание и хлопнул дверью.

Я вышел с легким бэмсом в голове на прохладный воздух южного захолустья, вокруг лаяли псы, слышался пьяный деревенский рамс, вдалеке протарахтел поезд, и я осознал, что надо выбирать: или грохнуть сейчас же этого психа или… Нет. Без или. Его надо грохнуть. Но тогда нужно зацепить вместе с ним ни на север ни на юг и жену, а этого творить не хотелось. Тогда я выбрал все же вариант номер два: достал бумажонку с его корявым почерком:
- 3 батла коньяка
- 3 граммули кокса
- пиджач (белый)
- платье фирмовое.

Мне без всяких думок надо было ехать в Адлер и рыскать там всю эту дребедень. Почему-то вспомнился маратовский Леша Рысс. Да, с коксом он бы разобрался, а пиджак на свой вкус, а платье подороже, а … Фу, вот это чушь. У меня снова раз или два по пути на вокзал возникало желание вернуться и замочить эту семейку, но вот уже передо мной открывался пригородный вокзал и рядом бабушка с пирожками. Наступало утро.

Фрагмент 5 «Форс – Мажор»

Девчат Адлер встретил как-то неприветливо: во-первых, лил сумасшедший дождь; во-вторых, Марат сгинул куда-то по своим делам, обозначив улицу Песчаную, где его знакомые при упоминании его имени должны были предоставить им комнатенку, а улицу найти было невозможно – даже местные пожимали плечами… ; в-третьих, передвигаться было опасно из-за подсудного груза, и надо было от него побыстрее избавиться, а как?

В итоге, присев в кафе «Эдем», Маша и Лиля за пивом решили обсудить сложившуюся ситуацию. А она действительно оказывалась стремная.

- Кафедра французского, господа, это вам не фунт изюму, должен сказать! Какие имена, величины, не побоюсь сказать, мирового масштаба! Курдюков, Омельченко, Зиппиус, Ставрогин, Недбайло, любимый и уважаемый Антон Семеныч Штерн! Их речь лилась как песня, студенты слушали, открыв рот, после лекций – аплодисменты! Да что там, я специально приходил слушать Антон Семеныча. Лекции по Бодлеру, «Цветы зла», это – революция, шестидесятые! Вы понимаете? Так поднимем же чашу эту и осушим во имя славнейшего человека, скончавшегося сегодня утром в Ленинграде, Михаила Михайловича Стяжинского!
 
Присутствующие, в согласии, икнули. И выпили, закусив изящнейше порезанным по диагонали огурцом. Старинная адлерская забегаловка «Эдем» всегда радушно принимало местных эстетов и интеллигенцию. Не прекращала она исполнять сию святую обязанность и во времена всеобщей приватизации, переименовавшись в «Дельфин», а на два месяца, пока жив был хозяин, в «У Лысого», с восторгом произносили некоторые - «Улисс». За одним из восьми пластиковых круглых столов, накрытых обшарпанной клеенкой с непонятными цветами, в очертании которых угадывался мак с листьями конопли, сидела честная публика. Только что произнесший спич доцент кафедры русского языка Пединститута Кривцов, токарь Сеня Фридман, таксист Щерба, всего трое, и утопивший большую нестриженную голову в цепких тонких руках, как он представился, «Павлик». Нам не важно как они выглядели, в чем были одеты, замечу – неброско, важен полет их неуемной мысли, когда, воспарив как испуганный перепел, после третьей бутылки водки под скромный закусон, он стал достоин быть вписанным в скрижали духовного достояния страны.

Сеня, дожевав огурец, ввязался в диспут.
- Эти французы нам в свое время крови попортили, - бросая взгляд мутных глаз в прошлое, сказал он. И глубокомысленно замолчал.
- Гнать их надо. В шею. Наполеоны они все, - добавил Щерба.
- Ну что вы! – воспалился Кривцов. – И немцы немало. Но какие имена – Гете, Кант, Шиллер!
- Ширвиндта я знаю, не гони. И немцы гады.- с болью преодолевая икоту, ответил Щерба.
- Нет, так вы все народы, кроме родного разнесете в пух и прах. Ценность народа в культуре, а не политических играх. – бросил Кривцов.
- Корейцы – вот это народ!... – внезапно встрял «Павлик».

Все трое удивленно посмотрели на него, но он снова углубился в печальные думы.

Инфо между прочим.

Лилия Ивановна Мостовая. 79-го года рождения, русская. Родители – Иван Михайлович Мостовой, профессор кафедры экономического анализа и перспективы Московского государственного университета, Любовь Александровна Мостовая (в девичестве – Стасова) – специалист планово-технического отдела ОАО «МКХП». В детстве проявляла необоснованную агрессивность, обследовалась у психиатра (А.И. Шило, в настоящее время в колонии особо строгого режима № 456, совращение малолетних). В школе (№ 736 им. Т. Шевченко) проявляла незаурядные способности к рисованию, истории, впоследствии поступила в Физико-математический институт Московской области, отчислена со второго курса. Вела жизнь свободного художника с 1999 года, часто замечалась на неформальных встречах в кафе «Ne bei kopitom», в частности – общалась с Степаном Кривдой (убит в собственной квартире «розочкой», мотивы неизвестны, ведется следствие), Павлом Ревенко (под наркологическим наблюдением с 2000 года, привлечен за сбыт в особо крупных размерах, оправдан), Алексеем Третьяковым (психбольница «Уют», Раменское). В последнее время с родителями не поддерживает никаких отношений, ведет беспорядочный образ жизни, пишет картины, работает на ПБОЮЛ Сванидзе, розничная торговля, проще – ларек в районе Павелецкого вокзала. Не судима, не замужем.

- Короче, слышь, хорош гнать. – обращение дородного лысого мужика, а попросту хозяина заведения «Эдем», Стёпы Фридмана, вышедшего внезапно из пустоты разделочной, жадно впившейся в колени сидящих за соседним столиком девушек, взболтыхнуло этот не совсем предметный разговор. – Тебе, Валерич, кстати домой уже пора, а ты тут беса включаешь.

Валерич Кривцов тупо, как бы извиняясь за глупость его собутыльников, улыбнулся и встал, неопрятно зацепив стакан на столе. Стакан предательски упал и разбился с злым звоном. Остальные тоже не замедлили удалиться, на ходу допивая минеральную воду в потных стаканах, тем более водка была приговорена значительно раньше. Все четверо, как по заказу, выбрали для отхода стороны света, расходясь как ветра.

Стало значительно тише и спокойнее.

Стёпа подходил геройски к столику девушек, обнажая золотые зубы и почесывая пивной живот в стиле Казановы.

Понравиться у него уже не оставалось времени: к месту сбора подходил несравненный Леша Рысс, родной младший брат Степы. Он весьма сильно заинтересовался сидящими без кипеша подругами, обнаруживая наркоманским чутьем какую-то для себя выгоду. Затертая грязью и солнцем кепка, нестиранные шорты и выцветшая майка подчеркивала его благородное происхождение, обнажившиеся нечищеные хищные зубы прорастали клыками по бокам державшего сигарету рта, а глаза беспокойно и льстиво мерцали дьявольским светом. Степа отступил, зная неспокойный нрав брата, привыкшего к бесполезному проявлению агрессивности в случае наркоманского облома. Между тем расстояние сокращалось, но милые об этом не ведали. На самом деле к ним приближался тихий, безобидный монстр, чьими любимыми словами, пожалуй, были «Мама, мне очень-очень плохо, дай денег».

Крайне энергично он присел на свободный стул напротив девушек, выполнив движение руками словно откидывая назад фалду сюртука, и пристально вгляделся в их немного ошалевшие глаза. Открыв было рот, он заметил подходящего со спины подруг парня, с уверенностью хозяина гарема кладущего обе ладони на их плечи. Обе испуганно обернулись и тут же иронично, почти в один голос произнесли: «Вот это да!». Перед ними стоял Дмитрий собственной персоной.

Лишь намного позже осознав знаменательность этой второй встречи, сначала они были просто рады избавиться от назойливого гостя.

Театрально уходя от хищного и завистливого взгляда, ни словом не перекинувшись, они скрылись прочь за угол, смотрясь добрыми друзьями, приехавшими отдыхать вместе после долгих дней ответственной и нудной работы. Ростовские деляги.

Адлер опрокидывал августовский день на головы прохожим, приглашая их взбодриться в лучах южного солнца, в непривычных запахах импозантных растений, керамического пустотелого кирпича, раскаленного шифера и волнующего тело великого черного моря.

Народ уже спешил принимать солнечные и морские ванны, весело щебеча и приобнимая друг друга за загорелые плечи. Все шло как обычно: в пивных ларьках дядьки с толстыми потными животами подливали в бочки хлорированную воду, бабушки сновали по берегу со сладкими пирожками, девушки города выбирали, чуть дрожащими с похмелья пальцами, в шкафах подходящий купальник… А Марат уже был на работе – он неотступно следовал за троицей, отошедшей от кафе «Эдем». Узнать его из толпы им было не реально – он был одет по всем канонам местного жителя. Тем более узкие солнечные очки чуть расширили его череп, а сероватая потертая кепка сводила все шансы на нет. Только Леша Рысс заметил его на охоте и потупил глаза. Он уже был несказанно рад, что не разговорился с ними, а то попал бы и он… Но, зная безошибочное чутье Марата на крупный куш, он, раздумав немного, поплелся к стойке, где стоял невозмутимый Степа. Ему нужен был помощник.
А что за движение? Куда идут организмы? Что за расклад? Идут. И всё.
Продолжение следует….