Одна на всех

К 60-летию победы в Великой Отечественной войне


Леса нет – одни деревья…

Мендель Пресман из того поколения, о котором сказано:

«Они шумели буйным лесом,
В них были вера и доверье,
А их повыбило железом,
И леса нет – одни деревья…»

Окончание средней школы и начало войны в его жизни совпали. Германские войска, по слухам, стремительно приближались к родному Могилеву. Отец запряг лошадь, посадил всю семью на телегу, и семья Пресманов двинулась на восток. С 12 июля сводный полк призывников Белоруссии, в котором вместе с другими сверстниками оказался Мендель, где пешком, где на поезде двигался по дорогам отступления. Как красноармейца с законченным средним образованием его зачислили в школу младших ветеринарных фельдшеров, определив в кавалерию. Дороги войны неисповедимы: то Козельск в Смоленской области, то Кирсанов в Тамбовской, а то и вовсе Казахстан. Что запомнилось? Конюшня, в которой заперли на жилье курсантов; вечный голод; вши; тайком разобранные на дрова заборы и калитки местных жителей… А по окончанию школы ветфельдшеров старшина Пресман попал в запасной зенитный полк, где приказали учиться на радиста, зубрить азбуку Морзе: «Ти-та-та, та-та»… Это не последняя воинская специальность Менделя: на фронте он оказался в артиллерийском дивизионе на конной тяге. Значит, снова ветфельдшер. При форсировании Донца был уже в пехоте, а потом – в противотанковом артдивизионе, на машинной тяге. Ветеринар там не требовался, стал наводчиком. Стреляли и по танкам, идущим в лобовую атаку (что тут пользы от сорокапяток?), и просто так, чтобы постращать противника…

А на Днестре заставили пройти медкомиссию и зачислили в армейскую спецразведроту, бойцы которой должны были в снаряжении для подводного плавания скрытно форсировать водные преграды. Ничего хорошего из этой затеи не получилось, но спецроту сохранили, и в ней Мендель прошел и Румынию, и Югославию, и Венгрию. Казусы разные бывали. На озере Балатон мадьяры с противоположного берега свободно приходили то ли сдаваться в плен, то ли разбегаться по домам, а наша разведка никак не могла пройти за линию фронта. Ну, все-таки нашли потом обходной путь по льду, мины у немцев поставили, пошумели, попугали неприятеля.

8 мая 45-го получили задание взять языка. Это уже в Австрии было, около города Граца. Пошли к пехоте и, вместе с батальонными разведчиками, поползли к вражеским траншеям. Навстречу – очередь из пулемета. Потом все стихло. Ворвались в траншеи, еще теплые стреляные гильзы лежат, а никого нет. Пошли дальше, а кругом – и сзади, и сбоку – пальба, крики. Победа, значит. Командир спецразведроты сам не пил и другим не позволял, а тут бидон спирта выставил.

После окончания войны еще два года выпало послужить, попал в мотоциклетный батальон – санинструктором, все-таки на фельдшера учился, хоть и ветеринарного.

Тогда, в 45-м, Мендель Пресман был награжден боевым орденом Красной Звезды. Орден Отечественной войны получил уже к 40-летию победы. Ну, и медали разные, как полагается. А особо Мендель хранит две маленьких бумажки – благодарности от Верховного главнокомандующего. Их даром не давали.

После демобилизации окончил техникум, работать поехал в родную Белоруссию. Попытался как-то найти кого-нибудь из ребят, с кем школу заканчивал. Нашел Диму Иванова, перебрали всех одноклассников: получается, только двое их и осталось из всего выпуска.


Первым делом – самолеты

Он своими глазами видел, как пикировали на Бадаевские склады стервятники с черными крестами на крыльях и фюзеляже, слышал вой пожарных машин, мчавшихся к полыхающим пакгаузам, вдыхал разносящийся по ленинградским улицам до отвращения сладковатый запах пережженного сахара и спаленной муки. Призванный в армию осенью 40-го, Лазар Руман еще не знал, что впереди – долгая блокада, которая унесет жизнь каждого второго встреченного им прохожего.
Лазар, строитель из Минска, в армии получил профессию ремонтника самолетов, специализировавшись по деревянной части. Лазару пришлось зазубривать авиационную терминологию, казавшуюся сначала непостижимой: лонжерон, нервюра, стрингеры, шпангоуты… Хорошо помог мастер Петя Мохов, терпеливо обучавший новичка.

Война застала Лазара на Карельском перешейке, 21-го июня не отпустили в увольнение, а в 4 утра подняли по тревоге.

Вскоре часть перебазировали в Ленинград. Ленинградцы хорошо знают эти места: Озерки, Пулковские высоты, Комендантский аэродром в Новой Деревне… И везде – пораненные самолеты, которые нужно было лечить поскорее, не считаясь со временем, почти всегда – впроголодь, нередко под бомбежками. А, кроме того, – ходить в патруле по улицам блокадного города, перешагивая через трупы, страдая от бессилия помочь умирающим от голода жителям.
Полевая ремонтная аэромастерская обслуживала разные авиационные части, в том числе и Первую воздушную армию, которой командовал легендарный летчик, генерал-полковник авиации Михаил Михайлович Громов, Герой Советского Союза; его личная подпись стоит на наградных документах Лазара Румана. Всю войну в строю были вовсе не предназначенные для боевых действий учебные самолеты У-2 (позже зачем-то задним числом переименованные в По-2). О них какой-то шутник сказал: «Самолет У-2 состоит из палочек и дырочек. Палочки – для усиления, дырочки – для облегчения». Сколько раз, вооружившись шурупами и казеиновым клеем, сержант Руман латал пробоины на этих «кукурузниках», как ласково называли их в Красной Армии! Фашисты сначала с издевкой называли из «рус-фанер» и «кофейная мельница», но им настолько стало не до шуток от бесшумных налетов ночных бомбардировщиков, что за один-единственный сбитый У-2 давали железный крест!

Дерево использовалось и в конструкции «ишачков» – истребителей И-16, «чатос», «курносых», как прозвали их испанские республиканцы. Потом на смену устаревшим «ишачкам» пришли истребители Як-1 и их более поздние модификации, – деревянный каркас и обшивка крыла из миткаля. Поступили на вооружение самые совершенные штурмовики второй мировой – самолеты Ил-2, прозванные немцами «черной смертью». В их конструкции тоже применялось дерево, так что работы ремонтникам хватало.

Однажды подбитый штурмовик с трудом дотянул до аэродрома, при посадке скапотировал. Командир экипажа погиб, а стрелка-радиста Лазар, рискуя жизнью, вытащил из кабины перевернувшейся машины. Всю оставшуюся жизнь они дружили – скромный ремонтник, за боевой труд награжденный орденом Красной Звезды, и лихой стрелок-радист, грудь которого украсили высшие солдатские награды == ордена Славы всех трех степеней.

Победу Лазар встретил в Прибалтике, там и остался после демобилизации в 46-м. Строил дома в университетском Тарту. Вернуться в Минск долго не давала горькая память о погибших там в гетто матери, отце, двух братьях, многих других родственниках.

Теперь – в Израиле. Здесь – четыре внука, четыре правнука, там – две внучки, два правнука. А по ночам Лазару часто снятся боевые самолеты.


Одна на всех

Когда война началась, мужа Розы Бурштейн призвали в армию по партийной мобилизации. А Роза осталась в Днепродзержинске с маленькой дочерью. Брату дали поручение эвакуировать завод. Вместе с семьями работников завода Роза оказалась на Волге, в Сызрани. Поселили вшестером в одной комнатке с маленькой кухней. Хозяева квартиры уехали в деревню; боялись, что немцы и до Сызрани дойдут, а в деревне вроде бы и пережить нашествие легче. Розе, с ребенком, без работы, приходилось очень нелегко. И когда женщин посылали окопы рыть, ее не взяли – не с кем ребенка оставить.

В октябре 41-го получила работу в размещенном в городе эвакогоспитале, сначала, так сказать, «на общественных началах», без зарплаты – право на нее еще нужно было доказать. Первая зима была очень холодной, ноги застудила, обуви-то не было – одни легкие туфельки. Только в марте 42-го оформили в штат, зарплату положили, карточку дали как служащей. И с жильем полегче стало – перебралась к родителям жены брата, все-таки там могли присмотреть за дочкой, пока Роза на работе. После и в детский сад дочку взяли.

В госпитале работала в пищеблоке. Делила на пайки хлеб для раненых, сахар развешивала, разные другие продукты. Все время как будто под прицелом десятков, а то и сотен глаз. Сказать, что работа ответственная и нервная, – ничего не сказать. Прямо как у сапера: первая ошибка станет и последней. Ну, ничего, не ошиблась, ни одной жалобы не было. И свое начальство проверяло, и даже из Москвы комиссии приезжали – ни в чем не упрекнули. Даже наоборот, облисполком наградил почетной грамотой.

А работа в госпитале – не от звонка до звонка. Особенно если санитарный поезд раненых привез – тут уж всему персоналу некогда на часы смотреть: пока всех выгрузят, вымоют, обработают, по палатам разместят, накормят. Особенно много раненых принимали, когда шли бои под Сталинградом.

Однажды обратила внимание на одного обедавшего красноармейца, лицо у него было неестественно желтым. Оказалось, что у парня желтуха. Роза поговорила с поваром, чтобы ему давали непрожаренную печенку; говорили, что от желтухи это помогает. А вскоре боец получил для лечения отпуск на полгода. Он говорит: «Пойду на призывный пункт, пусть отправляют на фронт. Ехать мне некуда, родители жили в Киеве, может быть, эвакуированы, а куда – не знаю». Роза посоветовала ехать в Бугуруслан, там были списки эвакуированных. А у парня и денег-то на дорогу нет, работники столовой дали, кто сколько мог, – набралось 500 рублей. А через несколько месяцев приходит в госпиталь письмо от отца этого парня: он благодарит за помощь и просит сообщить адрес, по которому можно выслать те 500 рублей. Роза на письмо так и не ответила; не для того они помогали пареньку, чтобы им деньги назад отдавали.

Для кого-то война в 45-м закончилась, а Роза еще до 48-го в том же госпитале делала свое дело, вроде бы нехитрое, но так нужное раненым, больным, инвалидам.

Ни муж, ни брат с войны не возвратились. Маму, которая в Винницкой области попала в оккупацию, гитлеровцы расстреляли. Роза Бурштейн, когда вернулась в Днепродзержинск, обнаружила, что и квартира ее самочинно занята, и вещи все растащены. Пришлось жизнь начинать сначала.

Дети, внуки все больше по медицинской линии пошли: видно, в маму-бабушку. Старшая дочь работает врачом в поликлинике в Ашкелоне, младшая, от второго, послевоенного брака, – медсестрой в Кирьят-Гате. Один внук – врач окулист, другой заканчивает медицинский институт в Днепропетровске. А вот третий внук выбрал другую профессию, работает сварщиком.

О победе правильно сказано, что она – одна на всех. И каждый уплатил за нее свою цену. И медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» – не пустая побрякушка, ее нелегко, ох, как нелегко было заслужить.