Колышки, колышки...

Лето, Полтавская область, Козельщина. Мне тогда было четыре года, моей двоюродной сестре -- два, нас привезли в гости к бабушке, на пару месяцев.
И мы повадились ходить на край деревни, «до баби Ївги», к тезке моей (так в украинских сёлах сокращали имя Евгения, в русской транскрипции -- "Йивга"), очень интересной бабке, которая рассказывала нам страшные сказки. А потом мы плохо спали, да и деду нашему, Феодосию, очень не нравились наши походы. Не любил он Ївгу. Он ругал нас, запрещал, даже грозил батогом... Но мы -- то есть, конечно, я, потому что двухлетняя сестрёнка просто шла туда, куда я ее вела, -- всё равно сбегали в мазанку под соломенной крышей на краю деревни. Там был земляной пол, покрытый дорожками из цветных ситцевых ленточек, нарезанных из старых халатов и платьев, там пахло конским навозом, которым здесь мазали пол и стены, известью, сушеными травами и парным молоком. Бабка была совсем ветхая, все её родственники давным-давно поумерли, кажется, она к тому же была сумасшедшей. Нам она всегда радовалась, угощала «кэтямы» («кэти», с ударением на первый слог, так она называла конфеты, и это меня страшно тогда удивляло) и постоянно рассказывала о ведьмах и нечистой силе.
Дед, высоченный, худющий, с пустой глазницей вместо правого глаза и пустым левым рукавом, засунутым за пояс, чтобы не развевался по ветру (зато живым с войны вернулся!), выволакивал меня оттуда за шкирку, отчаянно ругаясь и жутко вращая левым глазом. А на следующий день все повторялось -- мы сбегали, дед долго нас искал, бегал по деревне, злился и чуть не плакал. Находил и притаскивал домой. Кричал на нас и бабушку, не уследившую за беглянками, «незлым тихим словом» поминал наших родителей, скинувших на него такую обузу и в ус не дующих. Мы втроем (вместе с бабушкой) плакали и обещали исправиться…
И однажды дед придумал выход. Сразу же после завтрака вывел нас на луг (на луки), вбил колышек и привязал к нему нас с сестренкой, как козлят. И оставил до обеда.
Нам было скучно, мы плели венки из тех цветов и травы, до которых могли дотянуться, что-то пели, а потом, от скуки видно, подрались. Дед пришел в ужас, когда явился нас отвязывать.
Остаток лета мы провели на лугу, привязанные каждая к своему колышку за ногу. Колышки дед вбивал на таком расстоянии, чтобы мы не могли друг до друга дотянуться. Бабушке так и не удалось уговорить его не «издеваться над детьми», а отвязать сама боялась. Суровый был мужик. Вот только я не помню, почему мы сами не могли освободиться, почему так и сидели на привязи...
Ладно, Ленка, что с нее возьмешь, а я?
Не помню.