Свой человек

По плацу прошел ленивой походкой кухонный лес до кличке Дембель. В строю солдат прошелестела дружная усмешка. Командир полка полковник Завыковский скосил глаза на собаку и беззлобно скомандовал: - Сержантам и старшинам подразделений приступить к занятиям. Офицерам собраться к девяти ноль-ноль в комнате отдыха второго дивизиона.

Через полминуты по растрескавшемуся асфальту плаца затопали сотни две сапог, а к подъезду казармы поплелись оборзевшие старики и прочая хитрозадая солдатская братия, шлепая тапочками, которые она носили под старым, как мир, предлогом: ноги болят.

К марширующей колонне батареи управления приблизился начальник штаба майор Секач и, не обращая внимания на громовые команды старшины срочной службы Кахи Мгалоблишвили, по отечески позвал:
 
- Аверин, ходи сюда,

Из смешавшегося строя вынырнул сержант-годок Аверин, обменялся улыбкой с Кахой, подтянул кожаный потертый ремень с в меру тусклой бляхой и пошел вслед за НШ по направлению к штабу полка.

Полк был кадрированный. Это значило, что на каждого из семидесяти офицеров приходилось в среднем по два с половиной солдата. Да и эти цифры были всего лишь цифрами из бумажек строевой части. В действительности же и первых, и вторых было значительно меньше; на четыре поста караула хватало, боевая техника стояла в автопарке с полуразобранным оборудованием и ухода не требовала, в солдатской казарме было просторно и вольготно, койки стояли в одни ярус, у каждого подразделения имелась своя комната отдыха. Каждый второй из обитателей казармы был младшим , каждый третий - просто сержантом. Ефрейторы "соплей" на погонах не носили из принципа и считали себя рядовыми. Остальные солдаты сплошь были или "с чистой совестью", то есть с чистыми погонами, либо "старшими". Среди солдат царил дух не вполне здорового взаимопонимания; одни день за днем шагали к дембелю в стоптанных сапогах и в застиранной форме, с грязными руками и с вечной гримасой пришибленности, а вторые готовились к дембелю, жрали по ночам вареную картошку и пили чай, предаваясь бесконечным разговорам о гражданке . Случаи рукоприкладства в полку практически отсутствовали.

...Аверин развалился на стуле перед своим столом в кабинете НШ. Ремень бросил в ящик стола, пилотку положил под себя. Он курил великолепный каунасовский "Космос" и читал "Огонек". Воротник его кителя был подшит "портянкой" - огромным куском подшивочного материала, сложенным в толстую сплющенную трубочку.

Сержант не встал, когда майор Секач вошел в свой кабинет;

- Что, ласты паришь?

Аверин улыбнулся.

Секач закурил и забрал у сержанта свою пепельницу.

Отношения сержанта Аверина и хромоногого НШ, бывшего ДШБиста, были просты и удобны. Майор Секач был умен, независим и пренебрежителен к коллегам. Он любил выпить водки и кинуть в КэПа солдатским унизительным словечком. За годы службы он немножечко разочаровался в своей любимой армии.

Сержант Аверин был неглуп, исполнителен и осторожен. Он любил пиво, свою маму, жившую в Саратове, и себя. Это помогло ему, когда их, "гансов" из учебки , пригнали однажды под вечер в полк. Замполит полка хотел было взять Аверина к себе, но обломался, узнав, что он "не владеет плакатным пером". Аверин потаскал месяцев пять караул, не чмырился и не залупался и был со временем привлечен Секачем к себе. Аверин не разочаровался в себе.
 
- На кой лад, - сказал НШ Секач, - мне секретарша-баба? Спать я с ней все равно не буду. Вот тебе пишущая машинка - стукай потихоньку. Не успеешь - ночи длинные.

Через месяц Секач восторгался:

- Бабе надо все на бумажке написать разборчивым почерком, разжевать да в рот положить, до шести она работает, больничные берет, дыма не переносит... То ли дело ты: печатаешь сам, матюгаться при тебе можно, полы помыть тебя заставить можно, то, се, и сутки напролет ты в моем распоряжении. Ждет тебя, Аверин, прекрасный дембель, ранний, при значках и званиях.
 
В казарме Аверин тоже был человеком незаменимым, у него и новости из первых рук, и липовые увольнительные и другое, словом, свой человек. И при том не стукач, не сука и не тормоз . ...Изжевав фильтр сигареты, майор Секач приказал:

- Заправляй бумагу. Четыре экземпляра. Сверху, как всегда: "Утверждаю" и так далее. Дальше пиши: "Список офицеров и прапорщиков воинской части номер..." И - дальше, как обычно, всех по списку. Так... Сколько душ получилось? Угу... Пятьдесят три, правильно... Прапора Кулиева написал?

- Так ведь он уже не у нас!

- Не важно, припиши. Это что у тебя за журнал? Так, откры- вай его и, какие фамилии в нем найдешь, приписывай, пока сто душ не будет.

- А?

- Пиши, тебе говорю! Ну, вспомни своих знакомых, что ли... Фамилии пиши, а звания - не выше майора. И так, вразброску...

Хороший солдат лишних вопросов не задает. И начал Аверин вспоминать своих друзей-одноклассников... Камский, Долгов, Князев, Томарев, Литовка, Смальков... Стучит, как чечетку отбивает.

- Хватит, хватит! - кричит Секач. - Сколько уже? Сто? Ладно, давай еще четверых, прапоров...

Вспомнил Аверин еще четверых: Тихонова, с которым в первом классе за одной партой сидел, Волкова, с которым во дворе дрался, Слимакова, который у него Наташеньку отбил в девятом классе, и Васильева, с которым в институт вместе поступали, да не поступили...

Выдернул майор листкя из машинки, на печать надышал, простукал и помчался к КэПу за подписями. А Аверин опять закурил и журнал начал читать. Секач вошел, фуражку надел:

- Так. Звони в парк Юсупову. "Уазик" - через минуту у штаба стоит! Если горючего не заправил, пусть шеметом на ГСМ и сюда. Теперь ты. После обеда опять иди в штаб. Меня на разводе не будет, но я предупрежу. Приходи, читай, слушай. Если какие претензии, тебя не касается, я приказал. Скажешь, документацию к полевому выходу готовишь. Ночью, если хочешь, тоже можешь здесь перекантоваться, я дежурного по части предупрежу. Что, парадку-то начал готовить? То-то. Ну, ладно, я поехал.

Действительно, под окнами штаба заурчал мотором "УАЗик" и НШ майор Секач, на прощание кивнув сержанту, поехал за восемьдесят километров в район отоваривать по липовому списку первомайские водочные талоны.

А.Рувинский, с.Бабстово. 1988.