Огромное и липкое - Че Б
Егор опрокинулся навзничь. Наполовину голубой, наполовину пегий кругозор сменился небольшим синим экраном, границами которого служили зелёные колючие колосья.. Глаза Егора широко раскрылись, рот цокнул и присвистнул. Удивление вызвало малюсенькое белое облачко, похожее на очёсок шерсти. Неведомо как оно проникло сюда, в Царство Солнца. Видимо, облачко было лазутчиком непогоды, посланным в тыл вёдру. Как бы то ни было, облачко давно уже раскрыли, и оно красиво умирало, а, может, уже и умерло – докторов на небе нет и некому запротоколировать смерть.
Солнце дохнуло в лицо Егору, его губы раздвинулись в улыбке. Восемь минут назад в 150 миллионах километров отсюда взорвалась часть огромного расплавленного варева, и следствие этого – ленивая улыбка Егора.
По руке что-то ползло. Егор взглянул. Чуть выше запястья полз маленький чёрный клещ. Он вызывал отвращение – Егор знал, что клещи пьют кровь, и видел, как их снимают с собак. Те, что на собаках, были большие – в несколько раз больше, чем этот – белые, нажравшиеся, только ножки кустиком торчат. И отрываться от кожи, от крови не хотят, крепко сидят. Задыхаются от подсолнечного масла, но не отделяются – крепкие, прочные, древние. Даже улитки с их раковиной, на которых случайно наступал Егор, легко раздавливались, хрустя. Тех клещей, с собак, нужно было давить с усилием, как очень плотные виноградины. Только внутри была не сочная виноградная слизь, а полупереваренная собачья кровь: густая, липкая, чёрная, словно дёготь.
Клещ продолжал ползти. Егор не скинул его – он ни разу не видел, чтобы клещи присасывались к людям. У членистоногой мерзости не было глаз, и от того казалось, что она - какой-то робот, как из того фильма про инопланетян, который Егор видел в прошлом году. Если прислушаться, а мальчик прислушался, то можно было услышать движение механических сочленений на восьми конечностях.
Рядом зашуршала трава. Егор быстро сдул клеща и сел. Он сразу и не понял, что это сидит рядом с ним. Какая-то пятнистая груда. Эта груда неожиданно улыбнулась огромным красным ртом и оказалась незнакомой тётей в чёрном, в белый горошек, платье. У неё была смольная, короткая причёска. За толстыми стёклами очков в зелёной пластмассовой оправе на Егора глядели маленькие, да к тому же утонувшие в жирном лице, глаза.
- Привет, Егор.
Мальчику показалось, что это не губы, а края раны раскрылись и поприветствовали его.
- Здрасте, тётенька.
Края раны снова раздвинулись, обнажая зубы-«сухожилия»:
- Ты меня знаешь?
- Нет.
Сладко повеяло.
- Я – тётя Таня, - губы в улыбке расплескались карминово по всему лицу.
Егор такой не знал. Он отвернулся и стал смотреть в небо. Облачко уже успело немного продвинуться в ту сторону, откуда встаёт солнце.
Мальчик почувствовал, что груда подсела ближе. Его обдало теплом большого тела и запахом сдобных булок; таким, как если бы сдобные булки делали из человечьего мяса.
- А где мама, Егор?
Мальчик махнул назад, к видневшимся из-за крон деревьев крышам домов:
- Дома она…, - потом, понимая, что невежливо немногословен, добавил. - … По хозяйству что-то делает.
Егор почувствовал на своём левом плече тяжесть. Он повёл плечом. Тяжесть осталась. Через майку стало жечь. Егор глянул – оказывается, на плече лежала рука женщины. Он посмотрел в её глаза, в них как будто была налита чёрная блестящая жидкость: то ли мазут, то ли дёготь, то ли битум. В зрачках шевелилось нечто.
Вдруг тётя грудой мяса навалилась сверху. Егора как будто обволокло тестом. В нос дало потом. Карминовые губы целовали лицо, обдавая запахом ванили неизвестным ароматом, вкусным и противным в одно и то же время.
Толстая баба егозила по мальчику, тёрлась об него, каталась по нему. От близости лица женщины глаза Егора косили, сходясь к переносице.
- Давай, Егор! Давай! – голос жирной груды стал медовым: липким, сладким, тягучим. – У, ты мой хороший, молоденький!.. Давай! Будет хорошо… Егорушка ты мой!.. И тебе, и мне… И тебе, и мне!
Карминовые губы, обдав мятным духом, снова стали целовать. Жирная дешёвая помада размазывалась по пушистой детской коже. Потное широкое лицо растворилось в воздухе, и Егор увидел череп. Старый обветренный череп в очках с толстыми линзами в зелёной оправе. Рука женщины пауком залезла в грязные шорты Егора и с жадностью схватила его член, вытянувшийся струной.
Мир дёрнулся. Стенка кишечника готовилась пойти волной. Внизу суетилась потная тёплая рука. Луг поплыл вместе со всей травой, насекомыми, паучками и стрекозами.
- Егорушка, сейчас… Сейчас, мой хороший… Сейчас тётя всё сделает… Будет… хорошо будет…
Баба заверещала. Заверещала от того, что Егор вцепился ртом в один из её подбородков. На вкус кровь тёти была приторно сладкой. Мальчик не ожидал, что сможет прокусить кожу. Женщина дёрнула головой и освободила подбородок от зубов, а затем грузно повалилась на бок. Она зажимала подбородок ладонью, чтобы остановить кровотечение. Егор встал на четвереньки и стал выплёвывать кровь. К горлу подкатил комок, и его вырвало. Полегчало. Егор обернулся. Незнакомка, представившаяся тётей Таней, то стонала, то невнятно бормотала. Егора охватило отвращение, как будто его вываляли в нечистотах.
Он побежал домой. Мысли цеплялись за встречающиеся предметы. Трава шелестит под ногами. Подорожник – если ушибся или поранился, плюнь на лист и положи на пострадавшее место. Василёк – цветок у него похож на платьице Егоркиной одноклассницы, в котором она пришла на карнавал. Чистотел – лекарственная трава, а ещё из него течёт ярко-жёлтый сок, которым можно рисовать всяческие вещи. Стрекоза мелькнула – если стоять долго с оттопыренным пальцем, повторяя слова «Зинчик, зинчик, сядь на мизинчик», то она может сесть на него. Абрикоса – колючее, пыльное и смолистое дерево; из её плодов делают сушки, а от них «слабит», как говорит бабушка. Солнце – смотреть нельзя! Ручей. Буруны. Мост ржавый – не свешиваться! Коза. Молоко полезное очень. Дорога, пыль клубится. Лоб потный. Старуха баба Катя, колдунья, говорят. Ой-ой-ой! Сзади кто-то нагоняет, может, ТО САМОЕ! Огромный пятнистый клещ с ярко накрашенными губами бежит сзади! Хочет кровь высосать! Ещё, ещё поднажать! Хоп – споткнулся, чуть не упал! А сзади – кажется – нагоняет, нагоняет исполинское ископаемое… В ноги свинцовым молоком вливается усталость… Поворот, ещё поворот… Зелёный штакетник… Курицы… Калитка… Крыльцо… Ведро со звоном покатилось по половицам…
- Мама!
Егор искоркою пробежал по комнате и врезался в мягкую тёплую маму. Она обхватила мальчика своими толстыми руками. Казалось, даже её голос улыбается:
- Что, милый? Что случилось? Егорушка мой хороший! Кто-то тебя напугал?
От мамы пахло выстиранным бельём. Сквозь этот «аромат» пробился запах сдобы. Егор испугался – а вдруг это не мама вовсе, а карминовые губы?! С содроганием сердца он посмотрел вверх…
Нет, это конечно же мама! Сверху на подростка смотрело доброе лучезарное широкое зеленоглазое чистое лицо матушки. И обычная, как солнце, улыбка.
- Нет, ничего, мама.
Даже стены посветлели. Матушкины руки гладили Егора по спине, с каждым движением придавая сил и энергии. Где-то в тёмной глубине мамы сидело нечто огромное и липкое, родное и чужое, то ли хорошее, то ли плохое, как посмотреть…
Только рассматривать не надо, изучать не надо, расчленять и систематизировать не надо… Душою нужно только чувствовать и ощущать… Душою.
2005
Свидетельство о публикации №206071200014
Ева Тёмыш 11.09.2006 14:55 Заявить о нарушении