Кешкина повесть. Пролог необходимый и достаточный

…Там кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет,
на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет…

КЕШКИНА ПОВЕСТЬ. ПРОЛОГ НЕОБХОДИМЫЙ И ДОСТАТОЧНЫЙ.

 1.

Белорусский вокзал не знает выходных, вот и в воскресный летний зачинающий день, испустив очередную партию приезжих замер в ожидании прихода очередного поезда. Привокзальная площадь опустела, поблескивая оставшимися после утреннего полива лужами. День обещал быть теплым, но не жарким.

На ступеньках подъезда внутреннего угла вокзального здания появился статный офицер, в прищур, разглядывая на свет только что купленный билет. Маленькая коричневая картонка вызывала радостное чувство скорого отъезда, а зайчики от дырочек компостера в своем сочетании подтверждали правильность приобретенной плацкарты. Завернув маленькую картонку в прилагаемый воинский билет купейного вагона скорого поезда, и положив все это в портмоне, офицер озабоченно оглянулся на выходящего из подъезда другого офицера:
– Ну что, взял? Давай хоть что ли познакомимся, как никак в одной очереди стояли, - и, не дожидаясь ответа, протянув руку, представился:
– Инженер-майор Крамаренко Степан Павлович.
– Гвардии майор Мухин Владимир Михайлович, - нехотя протянул руку Владимир, явно не желая продолжения знакомства. Но Крамаренко был неутомим и, не обращая внимания на недовольство нового знакомого, бойко предложил:
– Повод есть, билет в кармане, погода лётная, время к обеду. Так что не грех и по сто пятьдесят пропустить, – он настырно развернул молчавшего майора и протолкнул обратно в дверь.

В кажущейся бестолковости нагромождения коридоров, переходов и вестибюлей старого вокзального здания они довольно скоро нашли вход в ресторан. Как завсегдай Степан уверенно распахнул двери и, увлекая все еще молчавшего Владимира, направился к гардеробу, снимая фуражку. Швейцар, учтиво наклоняясь, с сожалением произнес:
– Товарищи офицеры придется подождать – мест нет.

Действительно, в проеме прохода в полумраке и клубах табачного дыма виделся заполненный зал. Степан разочарованно оперся о прилавок гардероба, достал из правого кармана синих бридж коробку «Казбека», не спеша, вынул папиросу, размял ее, постучал ею о коробку, дунул в гильзу и, сжав ее пальцами, сунул в зубы:
– Спички есть?

Прикурив от поднесенной Владимиром спички и глядя на огонек папиросы, задумчиво произнес:
– Я понял причину постигшей нас неудачи. Был у нас на курсе профессор, хоть и полковник, но цивильный до мозгов костей. Так вот он говорил, число это не просто число, это символ действия, это суть происходящего. К чему это я? Да к тому, что мы изначально не верно сформулировали задачу, не правильно ее обосновали. И вот результат, Владимир Михайлович – оценка два. Да, да, – два – ответ неверный. Нужен третий! Три, вот искомая цифра! Впрочем, вот собственно и он сам, как раз к разбору полетов.

В вестибюль ресторана входил человек в гражданском костюме с орденской планкой, желтой нашивкой за ранение и под цвет костюма кепке. В руке он держал авоську* (*Существует легенда, что в конце 30-х годов молодой артист эстрады Аркадий Райкин так назвал сетчатую сумку для продуктов, предполагая в своих монологах, что «авось что-нибудь и купит в магазине». Название закрепилось в умах на долгие годы и только сейчас стало забываться, когда такие сумки были вытеснены полиэтиленовыми мешками (здесь и далее сноски автора))с бутылкой кефира и свертком, по-видимому, с кольцом колбасы.
– Кстати о профессоре, – продолжал Степан, – по утрам перед занятиями он всегда ходил за молоком именно с такой вот авоськой. Представляешь Володя, полковник, профессор и авоська. Впрочем, это не профессор, хоть и с авоськой. Костюм ладный, да не с плеча. Но фронтовик – орден «Славы» – значит не офицер, но отличный боец. Медаль «За отвагу» – значит дважды отличный боец. Медаль «За победу над Японией» – значит, в Японии был. Вова ты был в Японии? Я – не был! Значит, будет, о чем поговорить, и, не обращая внимания на недовольного Володю, он смело обратился к вошедшему фронтовику:
– Товарищ боец! Вас можно на минутку?

Человек неуверенно оглянулся на голос, увидев двух майоров, оправился, спрятал авоську за спину и четко произнес:
– Гвардии сержант Сморкевич! – потом, видимо вспомнив, что уже давно не военный, увидев своих ровесников и быстро оценив миролюбивость ситуации, добавил: – Сергей Иванович, можно просто Сярёжа. Вот решил отобедать, да гляжу тут битком коробочка. Не угостите папиросочкой, товарищ майор? – После молчаливого прикуривания скороговоркой продолжил:
– Вот жене посылку отправил, она у меня на днях пацана родила. В Минске, в госпитале лежит. Пацан здоровый, а сам вот я здесь – курсы у меня только вчера закончились и представляете – не отпустили. А посылка уже завтра у нее будет – с почты на вечерний поезд и утром прямо с вагона ребята и заберут. А фрукты отборные – лимоны, мандарины. В буфете на курсах даже ананас предложили, слышать слышал, да вот пробовать не приходилось. Я уже и в госпиталь позвонил, ребят упросил передачу встретить, вот и номер поезда дал. Жаль только, что посылка мала – больше десяти кило не взяли – вот колбаска не влезла. А мне завтра на Витебск трогаться. Ну, посудите сами, у меня пацан в Минске, я здесь и ехать в Витебск, а там, на перекладных до нового назначения. Ну, какой я председатель сельсовета? Был разведчиком, там все ясно; с лесными братьями разбирался, тоже без приглядки. А тут – председатель. Правда, дом поставлю, лес выделят как фронтовику, скорее – как председателю. При том большие скидки обещают. К зиме хочу поставить, – он тяжело вздохнул, и замолк. Чувствовалось, что эта тирада была ему просто необходима, она избавила его, наконец, от навязчивого желания высказаться. Потом он распрямил плечи и завершил свой монолог:
– Вообще-то, товарищи офицеры, целые сутки у меня в кармане. Кефирчику не желаете? Вчера, знаете, отходную делали. Ребята со всего Союза, даже с Чукотки были, – Сергей Иванович еще раз тяжело вздохнул и, окончательно замолчал.
– Рижский вокзал это хорошо и у меня есть предложение, – наконец подал голос, долго молчавший, Владимир:
– Мне самому в Нахабино надо, там переночую, а завтра сюда на поезд вечерний. Так вот, знаю я тут недалече один ресторан хороший, за городом, так и называется – «Загородный» – люди там только к вечеру собираются. Рядом платформа – мне с нее пряменько в Нахабино, тебе Сергей Иванович – в другую сторону – на Рижский. Ну, а ты Степан, потом расскажешь, куда тебе нужно – ты, я гляжу шустрый малый, легко доберешься. А сейчас на метро, до конечной станции «Сокол» двадцать минут, там трамвай. В общем, через полчаса будем сидеть мы в чудесном ресторане на лоне природы в сосновом бору. Ну что, согласны с таким предложением?

Степан, удивившись столь конкретному высказыванию долго молчавшего Володи, уточнил:
– Рижский – название-то какое-то не нашенское, то ли дело – Ржевский. Но куда теперь денешься – мы же победители и потому путь восстановили от Ржева до Риги, это раз. Живу я временно в общаге в Петровском парке на этой же ветке метро, это два. И, в-третьих, ты если рот раззявил, Вова, то аккурат по делу. Так что, товарищи фронтовики – вперед, к конечной цели нашей задумки. Нас ведь теперь трое, а это число хорошее.
И Белорусский вокзал испустил очередную, но небольшую партию приезжих, новых знакомых.

 2.

Степка был везунчиком. Криворожский абрикосовый рай сделал его таким. И Степка воровал – воровал абрикосы, хоть и росли они везде вдоль дорог, но интересней было рвать те, что росли за оградой. Особенно, если колхозные сады охранялись дедом с ружьем, заряженной солью. Сколько раз он видел пацанов, испытывающих на себе все прелести «ранения мягкого места», и специально подставляясь, всегда уходил невредимым. Ему везло.

На Криворожье они перебрались в 31-м году, отец – деревенский кузнец – нутром почувствовал необходимость спешного покидания родной Юрьевки и, собрав нехитрый скарб, заколотив хату, всей семьей прибыли на строительную площадку Криворожского металлургического завода – КМЗ. Отец, деревенский мастеровой от роду быстро освоил американский кузнечный пресс, каким-то чудом появившийся в тресте «Криворожстрой», куда отца взяли кузнецом. В 34-м, когда КМЗ дал первый металл, отец был уже знатным и незаменимым рабочим, работая на отечественном прессе с гордым названием «ДиП» (*Такое название- аббревиатуру давали первым отечественным станкам двигателям, и пр., что обозначало «Догнать И Перегнать», подразумевая развитые капиталистические страны).

Так, избежав голода 33-го года, Степану впервые повезло – он не умер с голоду.
Впрочем, отец пил, не взирая на неясности тридцатых годов. Он говорил, когда был пьян, что гегемон и ему все позволено, но когда трезвел, с трепетом спрашивал: – а что соседи? И по гудку уходил на завод. И так изо дня в день. Правда, иногда отец пытался его приучить к кузнечному делу, но походы в мастерские, где громыхал механический монстр, монотонно круша разогретый металл, Степку не заинтересовали. Да и не заботило его пока собственное будущее, он радовался жизни, купался в мутной воде водохранилища от речки Ингулец и ел абрикосы. Наверно это и сделало его везунчиком.

А город был пронизан самой идеей индустриализации всей страны - на примере их КМЗ. И никого не интересовало прошлое – почему Кривой Рог назван именно так, какова его вековая история? (* В 1781 г. академик Василий Зуев дал объяснение названию: кривой рог - кривой мыс от извилистого русла реки Саксагань при впадении в Ингулец. В 1892 г. на Криворожье была задута первая домна чугунолитейного завода. В 1897 г. Криворожский бассейн вышел на первое место по добыче руды в России). Интерес всех был только в том, как быстро и когда здесь образуется промышленный гигант, способный полностью обеспечить всю страну металлом.

В 35-м году в Кривом Роге была открыта первая очередь трамвайной линии и Степан, завороженный часами стоял у трамвайных путей в ожидании трамвая. Его удивлял не сам вагон, а то, что он ехал без бензина, как машина; без дыма, как паровоз; без лошадей как телега, но ехал, только касаясь кривой лапой за один-единственный провод. Этого Степан никак не мог понять – почему трамвай ехал?
В седьмом классе в школе появился новый учитель физики из Москвы. Зачем он приехал и почему стал работать в школе, никто не знал и не спрашивал – время было такое, но на его столе всегда лежала книга с красивым и длинным названием «Основной курс электротехники, разработанный на задачах и примерах профессора А.Александрова. Том первый. Постоянный ток и общие законы. Государственное издательство. 1930 год». И хотя он вел уроки по школьной программе, а книга явно предназначалась скорее для техникума, чем для школы – она всегда лежала на каждом уроке физики. И Степан решился попросить ее у учителя.

Книга потрясла его своей сложностью объяснений с математическими выкладками и понятностью картинок, иллюстрирующих каждый опыт или прибор. И какие красивые определения основных законов электричества приводятся: «…подобно тому, как и при перемещении жидкостей по трубам сила тока, текущего по цепи, прямо пропорциональна…» и приводится картинка водопровода! А глава о коротком замыкании его просто увлекла.

И у него возникла идея, для осуществления которой пришлось основательно засесть за школьный курс физики. Его расчет был прост: если определить нужную толщину проволоки, то при замыкании ею главного провода и рельс подстанция трамвайного депо не сгорит, а выйдут из строя предохранители.
На строящихся путях новых трамвайных линий он раздобыл обрезки главного провода, облазил трансформаторные будки и выяснил силу тока. Схема получалась простая: на гибкий провод нужной толщины с одного конца цепляется лодочный якорь-«кошка», а на другой конец – тяжелый крюк. Теперь, если надеть резиновые сапоги, то можно закинуть «кошку» на основной провод и свободным концом с крюком закоротить цепь, зацепившись за рельс. И тогда, при правильных расчетах даже предохранители не сгорят, а колыхнет огнем по всей длине сам провод.
Смущало одно – «кошка» останется висеть на главном проводе, а по ней можно найти и ее хозяина. Нужен был совет.

Зимним вечером нового 1940 года Степан искал дом, где снимал комнату учитель физики. В мыслях он понимал, что совершает очередную глупость, и своей идеей, и этим походом к учителю, но полгода интересных занятий по решению, придуманной им задачи, требовали ответа: а прав ли он в своих расчетах?
 
И он решительно постучал в дверь найденного дома учителя:
– Игорь Вениаминович, можно Вас побеспокоить по одному вопросу? – Степан нерешительно вошел в сени и поднял глаза на учителя взглядом нашкодившего ученика.
– Проходи-проходи Степа в комнату, раздевайся, садись, не часто вы балуете своего учителя визитами, – говорил скороговоркой Игорь Вениаминович, сначала удивленный, а теперь радостный от этого визита: – сейчас чай будем пить, – добавил он и скрылся за дверью.

Успокоившись, Степан осмотрелся. В большой комнате в два окна посередине стоял круглый стол, над ним абажур, у стены кровать с горой подушек и в углу этажерка рядом с печкой. И во всех свободных простенках разложены были книги, много книг. На столе, за которым присел Степан, лежали две, только что распакованные из бандероли, новые книги: «Уравнения Максвелла как обобщение опытных фактов» и «Вторая камчатская экспедиция Витуса Беринга». Вертя одну из них, Степан снова растерялся, читая обложку: – Свен Ваксель…, Издательство ГлавСевМорПути, 1940 год…

– Чем ты удивлен? – в комнату вошел учитель, неся два стакана, в подстаканниках с налитым чаем и блюдечко с сахаром, – современный образованный человек должен обладать энциклопедическими знаниями, а не замыкаться в своей профессии. Стремительное развитие техники требует разносторонних знаний, и потом география интересна уже тем, что всякому ученому становится ясно, что потребуется полярным исследователям из современных технических средств и какие надо будет разработать, впрочем, я слушаю тебя, – Игорь Вениаминович поставил принесенное на стол и внимательно посмотрел на Степу.

Степан вновь стушевался, но, тем не менее, уверенно протянул учителю тонкую школьную тетрадку: Посмотрите, пожалуйста, все ли верно я посчитал?
Игорь Вениаминович взял тетрадку, и присев за стол стал внимательно читать, сказав при этом: А ты пока чаю попей, да посмотри книжки.

Через некоторое время учитель закрыл тетрадку и тяжело вздохнул:
– Ты хоть понимаешь, что творишь; они из кожи вон лезут, чтобы придумать вражьих диверсантов, а ты тут со своей тетрадкой, – кто "они" учитель не уточнил и продолжил:
– В целом задачу ты сформулировал правильно, верно определены исходные данные, – он встал, подошел к печке и, открыв дверцу, бросил тетрадь в огонь, – а вот в голове пусто, надеюсь, что кроме меня этой тетради никто не видел?
– Нет, я и вам не хотел ее показывать, – Степа весь съежился, словно ожидая удара со стороны учителя, который, глядя на огонь, продолжал говорить:
– Тебе надо учиться и понять свое место в этой новой жизни. Развитие техники происходит стремительно, и наша страна уверено набирает скорость в этом направлении. Индустриальный труд всегда труд коллективный, он способствует утверждению производственного коллективизма – основы основ классовой солидарности. Теперь ее возможности кажутся безграничными, а производственный коллективизм представляется идеальным принципом организации общества будущего. Но я убежден в уникальности каждого отдельного человека и только подкованный современными знаниями и практическими навыками человек станет независимым в этом обществе, а порой и незаменимым в деятельности отдельного коллектива.
И потому завтра же мы начнем с тобой заниматься, и так будет теперь каждый вечер. Думаю, что наиболее привлекательным для тебя будет беспроводная телефонная связь – радио. И начнем мы с детекторного приемника.(*Простейший радиоприемник, в котором принятые сигналы не усиливаются, а лишь детектируются. Детектирование есть преобразование модулированных сигналов в исходный звук, в 30-е годы это был сигнал с амплитудной модуляцией, и восстановление звука осуществлялось посредством нелинейности вольтамперной характеристики диода-детектора).

И с этого зимнего вечера Степан стал заниматься с учителем. Ему снова повезло – это был не просто наставник, а человек энциклопедического склада ума, способный не навязывать, а впитывать и не просто знания, а нужные не только в этом времени, но и в дальней перспективе.

Летом по настоянию наставника и направлению военкомата он уехал в спецшколу ВВС (*Специальные школы – средне-образовательные учебные заведения республиканских наркоматов просвещения были образованы в 1937 году для выпускников семилетних школ для подготовки поступления в военные училища разных родов войск. Спецшколы Военно-Воздушных Сил появились в 1940 году) и через год, гордый своей формой в голубых петлицах с буквами «СШ» и пропеллером, докладывал учителю о своих успехах и планах на будущее. Но война распорядилась иначе – в конце года ускоренным выпуском Степан был направлен в военное авиационное училище техников и в 42-м после досрочного выпуска принял участие (и вновь повезло) в формировании первых авиаремонтных баз. В начале 43-го года отбыл на фронт начальником подвижной авиаремонтной мастерской по ремонту спецоборудования. Его любовь к радио нашла практическое применение – мастерская, которой он командовал, занималась ремонтом не только радиосвязного оборудования самолетов, но и первых бортовых радиолокационных станций «Гнейс-2», устанавливаемых на ночных пикирующих бомбардировщиках Пе-2.

Победу Степан встретил в московском госпитале, куда попал после перелома бедра и ключицы, упав со стремянки, когда менял передающую антенну на носовом обтекателе – Пе-2 довольно высокий самолет. Тем же летом был зачислен слушателем факультета самолетного радиотехнического оборудования Военно-Воздушной Инженерной Академии имени профессора Н.Е.Жуковского. После окончания академии, осмыслив расхожую поговорку «чем дальше от Москвы – тем ближе к ней», отбыл в качестве радиоинженера истребительного авиаполка на Дальний Восток. Там принял участие в войне Северной Кореи против Южной Кореи, а фактически в необъявленной и никому тогда неизвестной войне между СССР и США.

В 53-м году, имея богатый опыт организации войскового ремонта реактивной авиационной техники первого поколения, был принят в Высшую Военную Академию имени К.Е. Ворошилова.

Идея обобщить в дипломной работе, написание которой было не за горами, малоизвестный опыт использования автобанов в качестве полевых аэродромов, заставила его в счет собственного отпуска отправиться к местам, где воевала воздушная дивизия под командованием легендарного Покрышкина. Идея еще не была озвучена на кафедре и требовала собственной проверки. Так он оказался на Белорусском вокзале, где и приобрел билет до Калининграда.

 3.

До метро было идти недалеко – станция была нелепо встроена в здание Белорусского вокзала еще дореволюционной постройки и не только не подчеркивала его старую архитектуру, а сжатая со всех сторон выпячивалась своим гранитом против крашеной штукатурки.

Степан, как и подобает авиатору, шел ведущим, за ним молчаливый Владимир. Шествие замыкал Сергей в своей цивильной форме в кепке и с несуразной авоськой. Впрочем, он еще более отстал, боязливо перебирая ногами и смотря глубоко вниз вслед убегающей лестнице эскалатора. Степан с Владимиром уже были на полпути к перрону, когда Сергей, наконец, решился ступить на эскалатор. И хотя он несколько месяцев проучился в Москве, но так и не привык к метро, ставшим для москвичей не столько привлекательным, сколько просто необходимым.

Не дав осмотреть красоты станции, Сергея за руки потянули офицеры к раскрытой двери подошедшего поезда.
– Сергей, ну ты даешь, мы же тебя не на экскурсию по подземным дворцам метрополитена имени товарища Кагановича позвали, а на конкретное внеплановое мероприятие, – Степан, как уже стало привычным для новых знакомых, продолжал верховодить, при этом делая порой язвительные замечания. Сергей, когда-то легко воспринявший дисциплину подчинения в армии, промолчал, внимательно рассматривая что-то мелькавшее за окнами вагона.

Поезд влетел в ярко освещенную станцию метро «Динамо».
– Вот здесь я и живу, – сказал Степан в возникшей тишине остановившегося поезда, – наверху стадион «Динамо» в Петровском парке. Там же и мое временное место обитания, но скоро переберусь на новое место. Как никак этим летом продолжил учебу в одном интересном месте с далеко идущими перспективами. – Было видно, что Степан просто хвастается, ему хочется высказаться, но что-то пока сдерживает. И новые друзья не стали уточнять, что это за такие перспективы, да и поезд уже вошел в тоннель, и в возникшем шуме трудно было вести разговор.

На станции «Аэропорт» Степан вновь давал пояснения:
– Другой такой станции нет – перекрытие без опор. А наверху знаменитый Центральный аэродром на знаменитом Ходынском поле. Еще при царе здесь уже летали, здесь и Чкалов разбился. Знаменитое место… – Степан замолчал возникшему шуму отправившегося поезда.

Наконец въехали на станцию «Сокол» и Степан, который похоже не мог молчать более трех минут, продолжил свои монологи вслед выходящим из вагона новым знакомым:
– Когда я учился в академии, у нас был курс технического черчения. Так вот попалось мне домашнее задание на тему пересечения двух труб разного диаметра под углом 90 градусов. И что вы думаете – подсказку или как называют в академии «рыбу» (*Еще в царской академии Генерального штаба «рыбой» называли всякую письменную работу, используемую в качестве шпаргалки при подготовке курсовых, дипломных и пр. работ. Это довольно старая традиция в русских военных учебных заведениях вводить условные названия шпаргалок, например «марс»)я нашел на этой станции. Смотрите наверх – в свод, то есть в полтрубы вставлены трубы меньшего диаметра и линия их пересечения у тебя как на картинке. Изящно, но разве сам до такого додумаешься. Впрочем, станция сколь красива, столь и бестолкова. В центре зала множество лестниц в обе стороны с выходом наверх налево и направо. Если выйти из первого вагона – одна картинка, а из последнего – все в точности наоборот. А нам куда идти? Я как делаю привязку к местности наверху – становлюсь спиной туда, откуда приехал, тогда искомая нами трамвайная остановка слева. Значит прямо, наверх и налево. Вперед!

Выйдя из станции, Степан продолжил роль экскурсовода:
– Справа пожарная каланча, сзади церковь «Всех святых» (кстати, заметьте почти Пизанская башня, никем не объявленная), а впереди остановка. А вот собственно и трамвай! – И друзья поспешили в вагон.
– Ну, Степан, ты и трепло, главное никому рта не даешь раскрыть, – сказал Владимир, войдя в трамвай, – тем более что этот путь я и без твоих пояснений прекрасно знаю.
– А далеко еще ехать, – наконец спросил и Сергей, когда трамвай после долгого прямолинейного движения повернул налево и, проехав мост, углубился в дикий лес.
– Еще пару-тройку минут и мы у цели, – пояснил на этот раз Владимир.
Трамвай, громыхая на стыках рельс, остановился у ресторана.

К двухэтажному деревянному зданию вела аккуратная, обсаженная елочками, аллея. По внешнему виду дома трудно было предположить, что это ресторан. Направившихся к ресторану друзей вдруг остановил гул реактивного истребителя, низко проскочившего над их головами.
– Черт! Сегодня же авиационный парад в Тушине, как же я с вами тут облопался, – Володя не на шутку был расстроен, – а да ладно, что я не в авиации служу – самолетов не видел? да мы щас с вами и отпразднуем здесь день воздушного флота. – Он расправил плечи и еще более решительно направился к ресторану.

Внутри довольно уютного и небольшого зала, обрамленного в верхней части балконами почти никого не было.
– Что изволите, товарищи офицеры, – спросила подошедшая официантка, и Степан как всегда снова привел всех в изумление.
– Я понимаю, дорогая, что так не поступают порядочные люди, но оформи нам на вынос три горячих, три салата, хлеба. Ну и водочки две бутылки, – оглянувшись на изумленных друзей, уточнил, – думаю, двух хватит, – и продолжил, уже обращаясь к официантке:
– А что бы все было формально оформлено, принеси нам три бутылочки пива и раков. Да, за три, – уже более просительно завершил Степан, – принесенные вами стаканчика, мы заплатим отдельную цену.

Теперь, уже официантка удивленная столь требовательному, невозможному отказать, заказу, молча указала на ближайший столик и скрылась на кухне. Через минуту она несла поднос с тремя порциями пива и раков не успевшим еще расположиться за столом друзьям.
– Похоже, Степа ты не ту профессию выбрал. Тебе в эстраде конферансье работать, а ты в авиацию подался. Объясни, как это все понимать? – Владимир вынул папиросы и, закурив, стал разливать пиво по стаканам.
– Все очень просто, – глотнув пиво, произнес Степан, – отдыхать в ресторане надо, когда он полон, играет музыка, мелькают красивые женщины, дыму, что топор вешай. А здесь что, в пустом зале у нас поминки будут? Поэтому я принял командирское решение – свожу я вас к прекрасным прудам, сядем мы там, на бережку на теплой травке и будем разговоры разговаривать о разной жизни. Да и потом будет это рядом с платформой, а вам, как я помню, одному в Нахабино, другому на Рижский. Только ради вас все и делается, – Степан взял, наконец, выбранного им рака.
– А, что добрая идея, не люблю я по ресторанам сидеть, – сразу согласился Сергей, – вот у меня и колбаска есть.
Владимир тоже, все так же молча согласился, разделываясь с раком.

Минут через тридцать-сорок, когда пиво было выпито, а раки съедены, официантка принесла пять аккуратных свертка, два из которых отличались цилиндричностью форм, и подала счет.

Степан молча взял счет, достал портмоне, вынул деньги, пересчитал и сказал:
– Сдачи не надо, да и стаканы, пропавшие надо учесть и доставленное беспокойство, – и обернувшись к друзьям, добавил, – потом разберемся, а ты Сергей Иванович, укладывай все это в свою, столь сейчас полезную авоську.
После весьма рациональной укладки Сергеем дорогого груза, друзья, забрав папиросы, вышли из ресторана.

 4.

Сергей или как звали его домочадцы – Сярёжа, с детства был любознательным. И любил он убегать на Нёман известным только ему путем – через мосток, разделяющий правый рукав Жатеревки, на старую мельницу. Здесь, на самом верху плотины открывался чудесный вид на дорогу, лежащей меж двух холмов. На левом холме стоял древний католический костел, на правом – православная церковь.

Запруды не было – просто лишняя для мельницы вода уходила в левый рукав реки и дальше вдоль каменной стены костела в Нёман. А за мельницей вдоль правого рукава Жатеревки можно было пробраться через заросшие орешником задворки к тому месту, где река впадала в Нёман – главную реку в этих краях.

В верховьях реки Сярёжа походил немало – за Николаевщиной грибные места. А в целом его знания о реке исходили из старого зачитанного им дореволюционного справочника, и он мог, как на уроке долго рассказывать о любимой реке: "…Нёман берет начало в болотах Игуменского уезда Минской губернии, в двух верстах от села Догиничи, протекает Минскую и Гродненскую губернии. Берега несколько возвышены и песчаны и покрыты лесами, дно песчаное. В Лидском уезде правый берег становится более крутым и возвышенным, еще ниже и левый берег делается более возвышенным, так что от речки Зельвянки и до Гродны Нёман течет между крутыми возвышенными берегами, покрытыми сплошным лесом... Первоначальное направление Нёмана к северо-западу от деревни Марино, что в Новогрудском уезде. Близ границы Виленского края поворачивает на юго-запад, и это направление удерживает до впадения в него речки Зельвянки. От Гродны Нёман поворачивает на север – в Литву. И дальше через Литву, к Балтийскому морю…

Нёман обыкновенно считается сплавным от местечка Столбцы, но это неверно, сплав леса начинается выше, у местечка Песочны Игуменского уезда, где Нёман принимает речку Лошу, а еще выше Неманец и Жесть и несколько других…".
Сюда на берег Нёмана у Нового Сверженя, где после схода воды на заливных лугах всегда паслись деревенские коровы, Сергей приходил к деду Чарторыйскому – деревенскому пастуху.

Было ему лет сто, наверно, никто точно не знал, да и он про это не говорил. Все считали его сумасшедшим, но тихим, никому не делающий вреда. Сколько он пас коров, то же никто не мог уже вспомнить. Был он слеп на правый глаз, прихрамывал на правую ногу и, говорил на смеси польско-литовско-белорусского языков, вставляя иногда слова немецкие.

И каждый день, все лето как сходила вода с лугов, сидел он на небольшом бугорочке, вглядываясь в Столбцы – местечко, что стояло за железной дорогой в нескольких километрах от луга. В лучах утреннего солнца сверкали вдалеке шпиль костела Святого Казимира и купол церкви Святой Анны. И услышав гудок паровоза, дед начинал говорить (вот этого момента всегда и ждал Сергей):
– Давным-давно стоял на этом месте красивейший лес и повелел набожный местный князь построить здесь монастырь (*Смесь польско-литовско-белорусского диалекта приведена в русской транскрипции). И зажили монахи безбедно – земля богатые урожаи давала, по Нёману вниз несметные леса сплавляли, взамен получая товары нужные. Но случилась беда: по краю пронеслась жесточайшая эпидемия чумы. Когда страшная болезнь отступила, люди вспомнили о монахах и нашли всю братию умершей от чумы. Тела монахов тут же захоронили, а на месте могил вкопали столбики – предупреждение для всех – не селиться в чумном месте. Вот отсюда и появилось это название Столбцы. Кстати, несмотря на столбики, вскоре – по приказу все того же набожного князя – народ вновь обжил плодородные места теперешней Столбцовщины.

И Нёман взял свое – в то время река большая была, и можно добраться было до Куршигафа, что в Пруссии. Зовут немцы наш Нёман Мемелем. Сказывала мне бабка моя, что захаживали в Столбцы и англичане за Несвижским дубом. Да, что говорить, когда предки мои сильны еще были, а Столбцы – центром графства Чарторыйских, стояла здесь речная пристань с множеством складов торговых, – дед на мгновение замолк, что-то вспомнив нужное сейчас в рассказе, и продолжил:
– Вот смотри, схлынула вода, и обнажились луга сочные, но придет весна и, вновь они окажутся под водой. И так всю жизнь, то обнажится земля, то вновь покроется водой. Так вот и с моим наднёманским родовым гнездом – в очередной раз схлынула вода и объявилась новая власть. Второй год уже как пришли Советы, и что нас ждет с очередной талой водой? – одному богу известно. А ты, мой юный друг, если веришь мне, что я далекий потомок этих графов, то поверь мне и в том, что с властью всякой надо дружить. Вот предки мои встали на сторону поляков – русский царь и лишил всего нас. И кого только не было здесь, и кто только не грабил, да не разорял нас: и шведы, и французы, и литовцы, и поляки, и русские. Поди, русские раз третий уже приходят. Надолго ли? – и дед замолчал, и никакими вопросами его нельзя было уже разговорить. Он замолчал, все вглядываясь в видневшиеся кресты костела и церкви, видимо удивляясь мысли, что только басурманов здесь и не было.

Сергей возвращался домой, угнетенный концовкой рассказа деда. Конечно, он пострадал от русских, он зол на них, но все мы так ждали их прихода. Засилье польских панов стало уже не выносимым – белорусов они ни во что не ставили.

А рядом была другая – Советская Беларусь. И хотя о жизни там ходили разные разговоры – там была свобода и родная сторона. И когда Столбцовщина стала частью Советской Беларуси, Сергей первым делом организовал поездку в Минск. Сделать это было не совсем просто. Но Сергей не был бы таковым, чтобы не организовать эту поездку.

Машинист, услышав подобную просьбу, просто растерялся, в его понимании эти 70 км все еще были заграницей, и он не имел право подсаживать пассажиров вообще! Но бутыль самогонки от друга-католика Йозефа решила все проблемы, причем даже с оговоркой обратной доставки в Столбцы. Ехали в Минск в угольной яме паровоза.

Минск поразил своей красотой и чистотой – все было, как показывали в документальной хронике, ставшей обязательной при просмотре всякого кинофильма – светло, чисто, поливальные машины и гудки многочисленных авто.
Удивил костел в центре Минска, рядом с Домом Правительства – в провинции с церквями разделывались просто и скоро, но здесь костел стоял неприкосновенный! Целый день гуляли по городу, и случайно оказались у здания республиканского комитета комсомола (*Сейчас уже немногие знают, что комсомол есть аббревиатура: КОМ – коммунистический, СО – союз, МОЛ – молодежи, а полностью ВЛКСМ – всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи. ). Что двигало Сергеем трудно сказать, но, выходя из здания, он имел все полномочия организации комсомольской ячейки в Столбцах. Ночь перебивались на вокзале, с тем, чтобы рано утром, опять на угле отъехать в родные края – в Столбцы.
И с этой поездки он стал лидером в новом комсомольском коллективе.
Теперь он секретарь комсомольской ячейки и с властью он «дружил» – дружил по совести, но слова деда «…надолго ли?» не выходили из головы. Многое ему было не понятно, особенно закрытие всех церквей и католических и православных, многие века служившие людям.

«…И что нас ждет с очередной талой водой?» - этот вопрос разрешился 22 июня с началом войны, а 27 июня, в пятницу, в город входили немецкие войска. Почему-то вспомнилось, как входила два года назад Красная Армия на телегах с солдатами в линялых гимнастерках и обмотках, с трехлинейками с приткнутыми штыками за спиной. (*В XIX веке калибр стрелкового оружия привязывался к размеру типографской линии, равному 2,54 мм или десятой части дюйма, то есть калибр в три линии составлял 7,62 мм. В 1891 году С.И. Мосиным была разработана винтовка под новый облегченный патрон, которая и получила название «трехлинейная винтовка Мосина». В 1930 году после модернизации на вооружение Красной армии была принята «7,62 мм винтовка обр. 1891/30», но в войсках ее по-прежнему с любовью называли «трехлинейкой»)

Немцы же въехали на автомашинах и даже в конце, какое-то подразделение, видимо армейской жандармерии, ехало на велосипедах. И если в Столбцах появление новой власти стало очевидным – на бывшей польской казарме красная звезда сменилась на свастику, то в Новом Свержене ничего внешне не изменилось. Сергей бывший на учете в военкомате, в Красную Армию призван не был, но шел ему семнадцатый год, и мать отправила его к дальним родственникам, подальше от Столбцов и греха всякого.

Первую зиму тревожили и немцы и партизаны, а скорее простые разбойники с лесной дороги. Следующей зимой в хату завалили люди в советской военной форме и под расписку забрали все простыни – под маскхалаты. С этого дня Сергей решился уйти в партизаны и последнюю третью зиму провел в отряде «За Советскую Беларусь!». В июле 44 года отряд принял участие в освобождении Минска.

В Минск отряд вошел с юга-востока вместе с частями 50 армии и 3 июля город был полностью освобожден, а 4 июля армия вышла на рубеж Столбцы-Несвиж, где Сергея сразу призвали в Советскую армию, дав три дня на сборы. Сергея как бывшего партизана, определили в разведчики, не бросил он и активной работы в комсомоле.
Вместе с 50-й армией в составе 3-го Белорусского фронта участвовал в Восточно-Прусской операции. Здесь за таинственным названием «Куршигаф» он увидел красивую песчаную Куршскую косу и родной спокойный, но широкий Нёман, впадающий в волнующийся Куршский залив. Литовцы называли Нёман Нямунасом, а он его звал уже по-русски – Неман.

После победы 50 армию расформировали, Сергей как первогодка попал на доукомплектование 5 армии, стоящей здесь же в Восточной Пруссии. В июле воинский эшелон уносил Сергея в другую сторону от войны, через всю Россию, в Приморский край – на другую войну, которая еще не началась. Ехали долго, каждый день проходили занятия. А 9 августа 5 армия из Спасск-Дальнего южнее озера Ханко в составе 2-го Дальневосточного фронта прорвала Суйфыньхэйский укрепленный район. Разгром Квантунской армии завершился на десятый день и 2-й Дальневосточный фронт был переименован в мирный Приморский военный округ.
В Японию он так и не попал. Службу Сергей заканчивал недалеко от Хабаровска, в том месте, где река Бикин впадает в Уссури, а выше по течению Бикина стоит город Бикин. Как разведчик исходил все низовье реки Бикин, побывал в местах, где завершал свои изыскания капитан Арсеньев (*Русский исследователь Приморского и Хабаровского краев начала ХХ века, автор познавательной книги «Дерсу Узала».). Приобщился к охоте, завалил трижды медведя ножом, который научили его делать местные кустари.

В 1947 году, уволенный в запас, Сергей вернулся в Белоруссию с единой царапиной – легким ранением. Это случилось когда валил первого своего медведя на Сихотэ-Алине и начальник строевого отдела при увольнении определил ему невоенную, но как с войны, желтую лычку за легкое ранение.
На Столбцовщине время было неспокойное – в лесах действовали разрозненные банды польско-литовских националистов. В начале 50-х был назначен на административную работу в Горсовет Столбцов, а к 55-му стал планироваться председателем сельсовета в Витебскую область как человек, имеющий опыт борьбы с лесными братьями.

Так он оказался в Москве на курсах усовершенствования партийных и советских работников при Высшей партийной школе. А необходимость отправки посылки жене-роженице привела его на Белорусский вокзал.

 5.

Недолгий путь через лес вывел друзей к Волоколамскому шоссе, перейдя которое они спустились к красивой ажурной удлиненной беседке. Это был своеобразный зал ожидания на открытом воздухе. В беседке сидело несколько бабушек, и торговали овощами со своего огорода. Налево тропинка уводила вниз к платформе, направо – к не менее красивому из красного кирпича административному зданию Московской железной дороги, больше похожему на маленькую крепость-дворец с остроконечной башенкой на крыше, чем на служебную контору.
– Умели все-таки строить в прошлом веке, – сказал Степан и повернул направо, мимо дома.
– Подождите ребята, я сейчас, – и Сергей вернулся к беседке.

Через несколько минут он нес банку малосольных огурцов и вареные картофелины:
 – Как же водочка, да без огурков и бульбы молодой, – пояснил свой возврат в беседку Сергей.
– Ну, Сярёжа, добре! – делая акцент на белорусское произношение, Степан съязвил уже по-украински, намекая на свое происхождение:
– Где ж мэнэ тэпэреча сало узять?

И друзья продолжили свой путь.
Перейдя железнодорожные пути, они вскоре оказались на зеленом берегу небольшого пруда, на другой стороне которого, заросшего камышом, росли диковинные, похожие на большие грибы-лисички, деревья. Слева в чаще леса виднелся какой-то старый дворец-усадьба, огороженный высокой стеной из красного кирпича; справа тропа через мосток уводила в лес, а сзади шум проходящей электрички заглушался тем же лесом.
– Ты как всегда прав Степан Павлович, – сказал Владимир, присаживаясь на траву рядом с водой, разделенной с лужайкой небольшим обрывчиком, – место чудесное, сколько ездил рядом, а не догадывался, что здесь так красиво.
– Мы здесь с ребятами завершение учебного года всегда праздновали, – объяснил свою осведомленность Степан.
– Хорош базарить, давайте стол организовывать, - сказал Сергей и, использовав упаковку от бутылок для импровизированного стола, стал выкладывать на него продукты.
 
Во всех его действиях чувствовалась мужицкая хозяйственность, а приготовления к предстоящей выпивке вызывали уверенность в себе и особенно в мыслях, которые теперь не волновали и не вызывали дрожь в коленках, когда так долго и с каким-то шиком говорил не совсем понятные слова Степан. А вообще это было прекрасно, что вместо ресторана они оказались на берегу пруда. Здесь все казалось родным и близким и напомнило детские вылазки на рыбалку с ночным костром и утренним клевом. Останься они в ресторане, и вечер для него был бы испорчен – ну не может он привыкнуть к этой городской суете, надуманным условностям и правилам, которых он не знал, да если бы и знал, то не собирался их исполнять. За время, проведенное на курсах, он настолько устал физически, что уже не мог дождаться того счастливого дня, когда поезд унесет его в родные, белорусские края с тишиной леса и размеренностью неторопливой деревенской жизни. И этот день, так хорошо начавшийся, явно предполагал его чудесное продолжение. И хотя он совсем не знал этих случайных знакомых, каким-то шестым чувством был спокоен за себя, да и за них. Он чувствовал, что эта встреча будет скорее полезной для него, чем как простое шапочное знакомство. И он продолжил уже более уверенно приготовлять предстоящее застолье на зеленой травке.
Павел, глядя на суетившегося Сергея, прикусил травинку, неторопливо расстегнул китель и прилег на бок на небольшом бугорочке.
– Сержант запаса, – подумал Степан, – сколько прошло их мимо меня и вместе со мной. Пожалуй, с этим служить можно, он хоть и деревенский, в этом не было никакого сомнения, но из западной части страны, похоже – из Западной Белоруссии. Поэтому дерёвней его не назовешь, весь его цивильный вид показывал, что если даже он сам не носил костюмов, то, по крайней мере, видел, как это делают панове. Когда шли в конце войны через Пруссию и Польшу, много пришлось видеть эти западные хутора, где на встречу советских войск выходили местные деревенские в костюмах, жилетках, да при галстуках. А дети были одеты в черные короткие штанишки на лямочках, в аккуратные юбочки и все в белоснежных носочках.

Вот и Сергей чем-то напоминал этих людей, впрочем, после третьей думаю, что все будет разложено по полочкам и станет ясно: кто есть кто. Как хорошо, вот так случайно встретиться, приглянуться с первого взгляда и немного расслабиться. Главное, здесь на берегу пруда, где нет посторонних ушей, можно говорить что угодно и о чем угодно – то, что думаешь, а не то о чем надо думать. Завтра мы уже не будем вместе, и они даже если и захотят, то и настучать будет не на кого, да и не кому. Так что сержант готовься быть моим слушателем – ты, похоже, из тех, что умеют радоваться чужим успехам, поскольку своих не имеют, а если и имеют, то не могут их оценить и представить на общее обозрение. Правда, к концу войны появилось новое поколение сержантов – из тех, кому уже не давали лейтенантского звания и выпускали в звании сержанта. О, с этими было сложно, они сами могли говорить и слушать не хотели. Но Сергей не из их числа. Вот Володя, это что-то не ясное и вроде как притягивает к себе, не злобный, но все время молчит – сам себе на уме.

Степан вздохнул и перевернулся на другой бок, спиной к Владимиру, который с трудом стягивал зеркальный, сжатый в идеальную гармошку, хромовый сапог.
Чтоб тебя разорвало, – нервничал Володя, хотя это была его самая любимая обувь. Сшитые на заказ этой зимой в Туле у знатного портного-еврея, сапоги были совершенны по своей форме, но слегка заужены в подъеме с тем, чтобы гармошка голенища плавно переходила в строгое по изгибам основание с прямоугольным носком и подбитой деревянными гвоздями кожаной подошвой.

Отполированные бархоткой сапоги сверкали на изгибах черным глянцем, а кожа с деревом издавала потрясающий скрип. Одно было плохо – зимой в хромачах было холодно, а летом – жарко. Но еще в 43-м он увидел, что пленные немецкие офицеры не носили портянок, а одевали зимой мягкие шерстяные носки, а летом – простые. С тех пор, когда еще стояли под блокадным Ленинградом – на Алеховщине, связала ему будущая жена несколько пар носок, и Владимир перестал носить портянки, надевая хромовые сапоги, а портянки стали атрибутом только яловых сапог и валенок.

Сейчас он предвкушал удовольствие походить босиком по холодной родниковой воде, стирануть носки, которые до заката обязательно высохнут, вечерком вновь надеть сверкающую хромовую прелесть и, издав скрип, отправиться восвояси. Наконец освободив ноги от обувки и опустив их в приятную свежесть воды, он вспомнил, где он и зачем находится на этом прекрасном пруду. Степан дремал, лежа на траве, Сергей, закончив приготовления, выжидательно сидел и Владимир, подумав, – испортили меня ординарцы, – властно-четко скомандовал:
– К столу, товарищи!

 6.

Ребята махнули рукой на Владимира и под звуки гармони ушли – Володе было не до плясок. Целые сутки, которые он разбил на несколько этапов, ушли на изготовление одной только пары. Раскаленная печь, на которой в бачке кипит-клокочет заготовка, очищаясь от грязи, нагнетает шестидесятиградусную жару со стопроцентной влажностью. После такой “бани” и кружки холодной ключевой воды легко подхватить простуду, но также легко и избавиться от нее, прогревшись и пропотев заново. В таком состоянии – не здоров, не болен – пребывает Володя весь валяльный сезон. Лучше всего для валяния подходит шерсть, которую состригли осенью, весенняя плохо скатывается. Валять – грязное дело, мокрое и хлопотное, за один день не управишься.

Овечью шерсть надо распушить, расчесать, промыть, скатать в плотную основу, насадить на колодку нужного размера, высушить... Во время работы на чесальном станке легкие вдыхают сотни мельчайших шерстинок, а при выделке заготовки страдаешь от вредных кислотных испарений. Руки нащупывают и выправляют каждую неровность, выпуклость на стенках катаного валенка.

Валять отец стал семь лет назад, привезя несколько овец редкой романовской породы аж с самой Ярославщины. До этого пытался он перенять славу гончаров из деревушки Заборье, что близ Лальска, чьи криночки да ладки бойко раскупались на рынке – не получилось. Своя глина оказалась низкого качества, а возить с Рузы было очень далеко. Предлагал брат заняться – он служил дьяконом при храме во имя святого Николая Чудотворца в селе – чеканкой окладов икон, тоже не получилось. Потом занимался переработкой березового кряжа (*Кряж – короткий обрубок толстого бревна), льноволокна и щетины, но все это не давало должного достатка, и отец начинал все с начала.

А валенки всегда были лучшей обувью для гуляний на Руси. В них праздновали масленицу, колядовали, водили хороводы, плясали под гармонь. Валенки считались ценным подарком, а иметь собственные валенки было престижно. По валенкам невесты выбирали жениха, а жених в валенках – состоятельный человек. Домашние валенки из овечьей шерсти были самыми лучшими, потому что они долго носятся и, самое главное, обладают лечебными свойствами – хорошо помогают при ревматизме…
 
Володя очнулся от раздумий, вертя в руках пеструю пару готовых валенок - отец называет их "бусые" – цвет валенок зависит от того, какую шубу носит овечка: получаются и белые, и черные, и бусые или сивые – и вспомнил недавний разговор с дядей Лешей.

Надо было решать, решать окончательно – до весны оставалось совсем немного. Володя видел, как расстроена мать, а отец и вовсе молчит, зная, что лишается последнего помощника в своем, наконец-то удачном деле. Последний приезд уполномоченного из Лальска встревожил все село – две волны раскулачивания видимо были недостаточны, и готовилось что-то новое.

Отец благодаря своим коммерческим неудачам на кулака не дотягивал, хоть и считался на селе небедным. Валенки, однако, оказались удачным промыслом и быстро расходились и на рынке и на заказ. Появились завистники, пошли разговоры по селу. И тут визит уполномоченного.

Всех своих старших детей отец определил по жизни и в доме оставался только младший – Владимир. Было ему семнадцать лет, но видному широкоплечему высокому парню можно было дать все двадцать. И брат отца – Алексей предложил Владимиру «повзрослеть», изменив дату рождения – недавний пожар в храме уничтожил все приходские бумаги, деревня Подволочье была преобразована в село Алешево, но своего сельсовета еще не имела, и на семейном совете было принято решение об отъезде Володи в Архангельск. Только Володя этого не хотел, нет, он не боялся неизвестности, он не хотел покидать родной дом, как бы чувствуя, что навсегда.

Но весной, как сошел лед с рек, и началась навигация на Северной Двине, отправился он пешком в Лальск – районный центр.
В Лальске издревле сходились несколько важных торговых путей. На запад – Устюжский тракт, по которому ездили на Великий Устюг, а оттуда на Москву и Архангельск. На восток шел Сибирский тракт, ведущий в Сибирь и оттуда в Китай через город Кяхту. На север шла дорога в Сольвычегодск. И еще один путь проходил рядом с Лальском, – дорога из Вятки через Ношульскую пристань и Лузу.

По ней из Вятки везли хлеб. Из Китая раньше (до революции) возили чай, фарфоровую посуду, жемчуг и шелковые ткани. Из Сибири – шкурки пушных зверей. Из Архангельска рыбу, деревянное масло, сукно, олово и вино. Местными товарами были только лен пряденный, холсты, пестрядь, крашенина и брань (*Пестрядь - грубая домотканая льняная ткань; крашенина – крашенное домотканое полотно; брань - полотно, тканое узором). Но еще до революции утратил свое прежнее значение уездный город Лальск, а когда прошла из Перми через Вятку железная дорога на Котлас и вовсе стал заштатным и только при Советской власти сделали его вновь уездным – районным центром.

В Лальске Володя без труда смог устроиться на ближайшую баржу, идущую в Котлас. По совету дяди, а он предусмотрел все мелочи по устройству племянника, именно там надо было попасть на архангельский пароход, а в Архангельске - большом городе попытаться продолжить учебу. Ранним утром, на груженой барже отправился Володя в свой первый и неизвестный путь: вниз по Лузе, по Юге и затем по Северной Двине через Великий Устюг до Котласа.

Великий Устюг уже не был как некогда великим - отлучение Устюга от торгового пути на Архангельск уготовано было развитием сухопутных путей, спрямляющих сухонско-двинскую излучину, которая делает слишком большой восточный крюк. Появился более прямой зимний обозный путь Архангельск–Холмогоры–Шенкурск–Вельск–Вологда, который вначале следовал по Подвинью только в низовьях реки, а затем прижимался к более прямому притоку Ваге. Этим путем когда-то прошел в Москву Ломоносов. А когда была проложена еще более прямая московско-архангельская железная дорога, то она окончательно и заменила водный путь по Сухоне и Двине.

В Котласе Северная Двина все же не теряла своей важности для товаров из юго-восточной России благодаря тому, что к нему подошла железная дорога из Перми: Котлас стал крупным железнодорожным узлом. В порту, что расположился в месте, где в Двину впадает Вычегда, Володя сумел устроиться грузчиком на пароход, отправляющийся после погрузки в Архангельск.

Северная Двина до слияния с Вычегдой называется "Малой", а после впадения Вычегды – "Большой" Северной Двиной. Где-то впереди через 600 с небольшим километров эта река впадает в Белое море...

Маршрут по Большой Северной Двине давно привлекал Володю. Карта и список пристаней с расстояниями между ними были заготовлены еще раньше, но надежд на осуществление этой мечты он никогда не питал. И вот он на борту и рано утром пойдет по Большой Двине.

Обманчиво широкая река была обставлена буями, которые показывали судоходный фарватер, мель начиналась сразу за буями – река постепенно мельчала с уменьшением судоходства. До первой пристани Федотовская Володя не отходил от борта, все смотрел на проплывавшие берега. Боцману новичок сначала не понравился и до самого Красноборска он заставил его драить палубу. Но это не мешало Володе смотреть по сторонам – река резко сузилась. Впрочем, на вторые сутки стало очевидно, что случайному попутчику в роли грузчика не чужда работа и делает он ее с охотой. Боцман, немолодой просаленный северными морями и прокуренный ядреным самосадом мужик, наконец, поинтересовался – зачем тебе Архангельск? Володя, собственно и сам себе этого не мог объяснить.

Потом работа стала привычной, а пристани, когда-то в детстве заученные по карте перестали его волновать: Черевково, Тимоховская, Харитоновская, Верхняя Тойма, Кондратовская, Болтинская и пр. и пр. Их было много на этой большой, знаменитой русской реке, так до обидного мало воспетой в сознании людей как Волга или Днепр.

На пристани Казенщина боцман и вовсе предложил Володе остаться – навигация только началась и хорошие матросы всегда нужны. Но чувствовалось приближение Архангельска – детской мечты Вовы: Двинская Губа, Горло Белого моря и Белое море, и корабли под белыми парусами. Володя ответил – нет!
За Усть-Пенегой река превратилась в «бескрайнее море», впрочем, с очень живописными берегами и островами. Володя стал собираться мыслями (чемодан давно наготове): что делать дальше?

Архангельск встретил его шумом-гамом большого портового города и как в тумане, но по четкой схеме, придуманной дядей, Володя сумел сначала устроиться в школе рабочей молодежи, нарисовав красочную ее вывеску (завхоз посодействовал, уж больно ему цвета вывески понравились!), а потом и работать в порту.
Но осенью 39-го, после начала мировой войны подлым нападением фашистов на Польшу, Володю призвали в армию. На финскую войну он не попал, служил здесь же в родных краях, но после майской встречи товарища Сталина с руководящим составом Красной Армии и слушателями военных академий – в 41-м – ему было предложено быть зачисленным в военное училище. Война его застала курсантом пехотного училища по военной специальности сапер. В 42-м году после ускоренного курса обучения ему было присвоено звание лейтенант. Так начал он свою офицерскую службу в качестве командира взвода в 7 отдельной армии непосредственного подчинения Ставке.

Армия прикрывала рубеж по реке Свирь между Онежским и Ладожским озерами с ноября 1942 по ноябрь 1944 года. После Свирско-Петрозаводской операции в составе Карельского фронта по освобождению Советского заполярья 7 отдельная армия была расформирована и на базе ее управления была создана 9 гвардейская армия, в состав которой вошло гвардейское воздушно-десантное соединение. Так в январе 1945 года Владимир стал воздушным пехотинцем.

Через месяц гвардейские стрелковые корпуса 9 гвардейской армии были сосредоточены юго-восточнее Будапешта. После разгрома танковой группы юго-западнее Будапешта и его взятия, располагаясь со своей частью в Пеште, чудом Володя узнал, что его невеста Тая в качестве вольнонаемной служит в медсанбате той же армии, но в Буде, за Дунаем.

От Будапешта против группы армий Юг через Балинку, Пану, реку Баду вышли к югу Вены, город Баден. Дальше, освободив Вену, все пошли на Эльбу, а 9 гвардейскую отправили на переформирование в новые воздушно-десантные соединения. Теперь, когда раненная нога снова дала о себе знать, дали отпуск, и вместе с ППЖ (*ППЖ – походно-полевая жена, об этом лучше почитать у классиков, пишущих о Великой Отечественной войне)гвардии старший лейтенант поехал на Алеховщину – родину Таи, где сам прослужил всю блокаду Ленинграда – узаконить эти отношения.

А потом Таганрог, Тула, Остров, командные инженерные курсы в Москве и, наконец, перевод в Литву, в 7 воздушно-десантную дивизию. Новый главком считал необходимым личное общение с вновь назначаемым старшим офицером дивизионного уровня. На удивление, но он знал по именам и отчествам всех старших офицеров нарождающихся воздушно-десантных войск, спустя многие годы, в 70-е, когда Володя был уже на пенсии, прозванные «Войсками Дяди Васи» – ВДВ (*ВДВ – воздушно-десантные войска. 31 мая 1954 года Герой советского Союза генерал-лейтенант Василий Филиппович Маргелов был назначен командующим Воздушно-десантными войсками. Вскоре был снят с должности главкома, но с начала 60-х вновь назначен, и с этого времени можно говорить о создании современных ВДВ – элитных войск Советской, а теперь и Российской Армии).
После встречи с Главкомом Володя сразу поехал за билетом в Каунас. Так он оказался на Белорусском вокзале.

 7.

Уставшие войной, но не утомленные службой и бывший и настоящий военные по команде «к столу» резко, по привычке, вскочили. Сергей, сидевший уже у «стола», опустился на прежнее место, а Степан, прихватив китель, побежал занимать свое место – офицер со стажем, а курсантская хватка успеть «к первому черпаку» не истерлась из памяти. А сам Володя, подавший команду, хоть и босиком, но чинно важно проследовал на свободное место: с давних времен прием пищи в армии, это святое – сам останься голодным, а бойца накорми!

Степан, удобно усевшись, по его пониманию во главе «стола», сразу взял бразды правления в свои руки, видимо утомившись от длительного молчания:
 – Ну, что друзья первую по полной, на форсаже за День Советской авиации! – и в подтверждение его слов раздался рев стремительных низколетящих самолетов – не истребителей, а больших и без привычных винтов. Они шли армадой, живо проскакивая над головами удивленных друзей, забывших о предложении выпить.
– Один, два…. пятьдесят три, пятьдесят четыре, – скороговоркой, сбиваясь, досчитал до последнего самолета Сергей, – красота, а что это за диковинные самолеты?

Какое тут пить, коль вопрос по его части и Степан, воодушевленный знакомой ему темой, но, по-прежнему держа высокоподнятый стакан, не ответил кратко, а важно со знанием дела начал свой очередной монолог:
– Это второй показ сверхсекретного отечественного стратегического бомбардировщика средней дальности с турбореактивными двигателями и стреловидным крылом в 35 градусов. Первый раз его показали 1 мая – он пролетел над Красной площадью, а теперь летят серийные строевые машины. Знаю я его как изделие Туполева под номером 88! Для супостатов это….
– Хватит! Мы пьем за Советскую авиацию и конкретно за тот полк, где ты служил! – всерьез озлобленный очередным трепом Владимир прервал монолог Степана. Все молча выпили, и в неожиданно возникшей тишине, Владимир вдруг резко высказался:
– У меня такое ощущение, что ты среди своих сослуживцев нем как рыба, а здесь нас держишь за идиотов и выговариваешься на всю оставшуюся жизнь, потому как уже к вечеру оказавшись в прежнем своем окружении, ты снова умолкнешь, угодливо поддакивая!

Вместо должного противления сказанному и ожидаемого взрыва недовольства Степан и впрямь угодливо, но, тихо восклицая, заговорил:
– Как же ты прав Вова! И неправ! Неправ потому как никто вас за идиотов не держит, а прав, потому что и впрямь окружение! Если б окружение врагов, а то вроде друзей! Впрочем, криводушных сволочей в лицах друзей! Вас увидел и нутром почувствовал – наши – свои ребята-фронтовики! Я ведь родом из глухого украинского села, вырос в настоящей рабоче-крестьянской семье. Стал офицером, всю войну прошел, закончил с отличием академию Жуковского, в Корее воевал, досрочно получил майора, сейчас переведен на второй курс академии Ворошилова. (Степан перевел дыхание и продолжил.)
– Как же время всех нас испортило, перевернуло все с ног на голову! На фронте все было предельно ясно – там враг, его надо уничтожить! Здесь же все свои, причем в большинстве своем из рабочих или крестьян, но какая преданность делу партии в одной жизни, барство в другой и в третьей – раболепие перед Хозяином. Нет, не перед тем, кто почил уже, а перед целой лестницей «хозяев» – с самого низа, один выше другого, до самого верха! У каждого «хозяина» своя ступенька, а то и весь пролет, и свои правила игры... (Степан снова перевел дыхание.)
– Как же, наговоришься! Будешь много болтать, вмиг лишишься всего! А зачем? Зачем-зачем, а ведь надо оставаться человеком, надо, но не получается, да и не хочется, честно говоря! А какое их (их? да нет – мое тоже!) преображение в манерах. Прилюдно среди «не своих» – не склонный к компромиссам партиец, до двери приемной среди «своих» – всевластный барин, а за дверью Хозяина – угодливое заискивающее ничтожество. А вроде все одной крови, деревенские!! – Степан замолк после своего не к месту, явно нескладного на сей раз и все же желаемого, но планируемого погодя (когда водка провалится) монолога. Но наболело, и сорвался, забыв обо всех разумных ограничениях в своих высказываниях.

Над «столом» нависла тишина желания не понять услышанного, всех еще разделяло привычное состояние помалкивания зрелого человека, который предпочитает оставаться «умным молчуном», чем «говорящим дураком», да и водка еще не взяла своего.

И Сергей разрядил обстановку, не дав угаснуть возникающему взаимному доверию и стремлению к откровениям всех, спросив:
– В какой такой Корее ты воевал? – вопрос был вовсе непраздным, потому как было известно об участии на стороне КНДР дружественного нам Китая против американских войск, оказывающих помощь Южной Кореи под эгидой ООН. Противостояние на 38-й параллели, разделяющей Корею на две новые страны, разрешилось два года назад Соглашением о перемирии, но после этого «холодная война» между США и СССР достигла своего апогея. Так, по меньшей мере, писали газеты, но об участии в войне Советской Армии не было ни слова.
– А вы случайно не из конторы Серова будете? (*Серов И.А., Председатель Комитета Государственной Безопасности. В марте 1953 года Министерство Государственной Безопасности было объединено с Министерством Внутренних Дел в единое МВД, а с 1954 года преобразовано в известное КГБ) – Степан пытался улыбаться, но все еще отсутствие взаимности сдерживали его дальнейшие откровения, но в мыслях своих, махнув на все рукой (кому-то надо начинать!), уверенно продолжил:
– Можно сказать, что это была первая (считай неофициальная) советско-американская война: с лета 1950 по март 1953 года в небе Кореи наши летчики вели активные воздушные бои с американскими пилотами на реактивных истребителях. У нас МиГ-15 бис, у них Ф-86 «Сейбр». И сталинские соколы вышли из этой схватки победителями. Матчасть была равна, но наши летчики оказались лучше!(*Материальная часть, - так по аналогии с танковыми войсками в авиации называли все то, что относилось к авиационной технике и только в НИАС-64 (Наставление по инженерно-авиационной службе 1964 года) был введен термин «авиационная техника», но еще долго всех отучали от термина «матчасть»)
И первый тур «холодной войны» мы выиграли вчистую. Известен даже день этой победы - 12 апреля 1951 года, когда рухнули надежды звездно-полосатых супостатов на свои не сбиваемые раньше летающие крепости Б-29. В тот день сорок восемь размалеванных бомбардировщиков под прикрытием восьмидесяти истребителей собрались безнаказанно разгромить гидроэлектростанцию в Северной Корее. Их встретили МиГ-15 истребительного корпуса, в котором я служил, и больше половины уложили – все небо было усыпано парашютами сбитых американцев! Позже нам рассказывала разведка, что этот день у них назвали "черным четвергом". Мы вам, мать вашу, не японцы, чтоб безнаказанно швырять атомные бомбы, где не попадя! Они же, гады, планировали в 53-м кинуть на нашу страну 100 атомных бомб на все крупные города и промышленные центры, но «черный четверг» отменил эти планы развязывания американцами третьей мировой войны. Да собственно остановило их и то, что в первую же неделю наша танковая армада из Восточной Германии заняла бы всю Европу до Ла-Манша! – Степан от возбуждения поперхнулся и разом оборвал свою речь: – Вы же ребята понимаете, я подписку давал о неучастии, даже в личном деле отметки никакой и награды вписаны за освоение новой матчасти!

Сергей, заслушавшись столь интересным рассказом, переливал водкой очередной стакан (спустя 10 лет после победы было приятно услышать о новых победах Советской армии):
– За нашу прошлую и очередную Победу! – Сергей вскочил с налитыми стаканами, раздавая их друзьям – и чего людям не рассказать про это. Когда жрать нечего, так это лучше всякой колбасы – гордится своей страной и натощак можно!

Обстановка начала нормализоваться и обретать обычные оттенки типичного русского застолья. Выпив и закусывая малосольным огурчиком, Владимир, намеренно опуская затронутые Степаном не совсем ясные проблемы взаимоотношений начальства и подчиненных на «этой его Степаниной лестнице», стал рассказывать о своем:
– В прошлом году я принимал участие (кстати, то же расписку давал!) в оперативно-тактических учениях под командованием Министра обороны, маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова. Нашу воздушно-десантную дивизию срочным порядком перебросили под Семипалатинск, и мы заняли боевые позиции в чистом поле. Месяц нас обучали пользоваться индивидуальными средствами защиты от ОМП (*ОМП – оружие массового поражения, в частности атомное. В то время еще никто не знал реальных способов защиты от воздействия поражающих факторов атомного оружия и целью Тоцких учений являлось практическое познание этого воздействия на живых людях, техники и наземной инфраструктуре), изучали теоретические сведения об атомном оружии, правилах поведения на зараженной местности, а чаще строили фортификационные сооружения. С нами работало много гражданских и стройбатовцы. Они возводили город, поселки, разные сооружения. За несколько недель до начала учений завезли массу животных, диких и домашних. Целыми парками стояла вся мыслимая и немыслимая техника. В назначенное время «Ч» сказать, что прогремел взрыв, значит, ничего не сказать. Сразу после взрыва нас подняли в атаку, и мы прошли через его эпицентр. Я много видел разрушенное войной, но это… – Владимир замолчал, подбирая слова.
– Об этих учениях я видел в академии секретный фильм, – продолжил за него Степан, – твое восхищение Жуковым понятно – великий полководец, народный любимец, но… – он повернулся в сторону внимательно слушавшего, удивленного Сергея:
– … все его величайшие победы сопровождались колоссальными потерями. А, что разведка, слышал ли ты про ППП? – и, не дожидаясь ответа, продолжал:
– Так вот в мирное время Жуков ввел три процента планируемых потерь, а в войну ППП вовсе не оценивалось. Что такое 3 ППП? В строевом отделении восемь бойцов – это 0,2 бойца потерь, в общевойсковой армии 100 000 бойцов, а это уже 3 000 запланированных убитых в мирных учениях! Кому нужны такие победы?
– На Руси никогда человека не ценили – народ был, есть и будет для правителей земли русской быдлом! – не задумываясь, согласился Владимир, тем самым вдруг отвергнув собственные симпатии к министру: – Вот смотрите, что делает Никита Сергеевич – отдал китайцам Порт-Артур, ну с ним ладно, вызывает нехорошие воспоминание о поражении. Но Австрию, зачем отдал? К юбилею Победы, что ли? Взамен получили Западноевропейский союз, открыто противостоящий против нас. Варшавский договор нас не спасет – за этих народных демократов придется самим воевать. Ты думаешь, венгры не заартачатся теперь, когда их прежняя половина - Австрия стала западной страной? А югославы, и нашим и вашим! Вообще не понимаю, что за барство, с пьяна, что ли хохлам Крым подарил? Великий грузин Грузии ничего не дарил, а делал благо всей стране, а тут хохол хохлам такой подарок отвалил. А в партии что творится? Маленкова убрал, теперь Кагановича туда же. И Жуков-то ему нужен для сохранения собственного зада и как только все успокоится он и его уберет!
– Но-но, ты мою самостийную Украину не тронь! – Степан попытался встрянуть в разговор, но Владимир этим только сменил тематику:
– А вы хохлы, чем лучше мадьяров, да поляков. Ваш лихой батька Бандера до сих пор воюет! И скольких я вашего брата не знавал, всегда только и слышу, самостийна Украина, самостийна Украина. Да сидели бы вы на своей окраине, да не мешали бы строить социализм. Вот сябры, те всегда были молодцы – никогда ничего подобного не слышал от них.
Сергей невольно подтянулся от услышанного, но все же встрянул в разговор:
– Да что говорить, украинцы к Крыму никакого отношения не имеют, вспомни князя Потемкина Таврического с его потемкинскими деревнями. Он же Таврию заселил русскими, выгнав оттуда, турок, а в войну Сталин убрал и татар. Вот только национального вопроса нам здесь и не хватает, а впрочем, прошла весна, настало лето – спасибо партии за это!

После третьей начался степенный разговор обо всем. Все говорили очень громко, полагая, что сказанное именно им является главным и не может иметь никаких возражений.

Внезапно разговор был прерван неожиданным вопросом:
– Извините, вы не подскажете, как мне выйти к поселку Щукино?
Перед возбужденными от разговоров и выпитой водки друзьями стоял такой же, как они молодой человек в темной телогрейке и вещмешком за спиной.
 – Щукино? – Степан на секунду задумался и ответил, показав рукой на дорогу за лесом: – Да, там за Волоколамским шоссе. А ты не партизаном ли будешь, грибов еще нет, ягоды прошли – чего по лесу-то шаришь? – невинная, как полагал Степан, шутка насторожила незнакомца, но Степан дружелюбно протянул руку: – Степан.
– Йозас, Дарчавин – представился парень и, наконец, улыбнулся, уже не чувствуя никакой вражды от сидевших за «столом» его ровесников, – там, откуда я еду меня звали Иваном.
– Ну, Иван, так Иван! Садись, выпей с нами. За что пьем, а впрочем, раз пошла такая катавасия, то пьем за могучий русский язык, который позволяет нам легко общаться между собой и за его пронзительные каламбуры, ну например, – вино, это витамин, сказал Хо Ши Мин, да ну, сказал У Ну; надо пить в меру сказал Неру или для аппетита, сказал Броз Тито, а у нас пьют до сыта, сказал Хрущев Никита, – с удовольствием продекламировал Степан (*Руководители государств после деколонизации выбравшие социалистический путь развития).
Йозас неторопливо уселся, не спеша, развязал мешок и достал армейскую фляжку:
– Спирт, питьевой, сибирский.

 8.

– Что ты такой мрачный сегодня, сынок? – спросил, еще совсем не пожилой человек и резко крутанув рукояткой, запустил мотор.
Йозас Дарчавинас влез в лодку, уселся на своем любимом месте – на носовой банке (*Скамейка в шлюпке, лодке - морской термин)и улыбнулся. Плохое настроение как рукой сняло: сколько он себя помнил, переправщика Кястаса он всегда звал дедушкой, на мелодичном литовском языке – сянялис. Тот же, не считая себя уж таким старым, звал его сынок – сунукас.

В лодке сидело человек восемь в ожидании отправления, и Йозас оказался последним, севшим в лодку. Лодка, длинная и узкая с мотором посередине и высокой выхлопной трубой, пошла задним ходом по мелководью правого низкого берега и, развернувшись против бурного, с водоворотами, течения устремилась к левому, укрепленного дамбой, берегу реки.

Белорусы называют эту реку Нёманом, немцы – Мемелем, а он ее звал по родному – Нямунасом. В этом месте, где река появляется из-за красивого соснового бора крутым левым поворотом, своим бурным течением намыла чудесный песчаный пляж на левом берегу, оставив правому мелководье и сплошную гальку.
Здесь раньше всегда случались наводнения – чуть ниже пляжа в Нямунас вливается невзрачная речушка Сямена, весной, превращающая весь левый берег в большое непреодолимое море. Позже здесь соорудили высокую дамбу, оставив речушке, проход в красивом арочном тоннеле и река, ударившись о преграду, понесла свои воды по большой дуге вниз к старому Каунасу. Отсюда до самого Балтийского моря несет свои воды Нямунас на запад в живописных берегах, оживленных селениями и развалинами древних замков.

В двухстах километрах от Балтийского моря почти в самом центре Литвы, где можно встретить сказочно красивые места, но иногда удручает унылая погода, в месте слияния Нямунаса и Вилии и стоит Каунас, в прошлом Ковно. Город всегда занимал важное стратегическое значение и часто служил полем ожесточенных схваток между Восточной Пруссией и Литвой, между Литвой и Русью. Но город всегда был значительным торговым центром, постоянно на протяжении веков подвергался разорению от неприятелей, чужих и своих. И потому здесь во все времена возводили крепостные сооружения, башни, форты и подземные ходы. Но теперь после очередного раздела Восточной Европы литовским вновь стал Вильнюсский край и свои права столицы Литовской Республики Каунас отдал Вильнюсу, бывшему Вильно, ставшему теперь столицей Литовской ССР.

А вверху по течению от Гродно река приходит в Литву с юга. Судоходству здесь мешают подводные камни, образующие местами пороги, которые особенно значительны в 30 км выше Каунаса, в местечке Румшишкес, где река прорезывает довольно значительную возвышенность, вследствие чего русло заграждено подводными скалами, известными под названием Бичей.
Лодка, практически параллельно берегам медленно двигалась к левому берегу, где Йозас жил в бывшем отцовском доме, который он долго и кропотливо строил, и который так и не дождалась мать. Ее, болевшую туберкулезом, отец мечтал поселить в сосновом бору с тем, чтобы навсегда избавить жену от этой страшной болезни. Но не случилось.

Она умерла совсем молодой, и Йозасу запомнился ее задорный смех и чудный запах волос, когда она держала его, страшно перепугавшегося, в поднимающимся на Зеленую гору – Жалякалнис – кривом вагоне фуникулёра. Они долго стояли в очереди, чтобы попасть в вагон открывшегося в августе 31 года нового вида транспорта. Позже, когда матери уже не было, отец с мачехой позвали его на открытие другого фуникулёра, но уже на гору Алексотас – Йозас отказался, убежденный в том, что этим походом предаст память матери.

А мама, будучи по образованию абсолютным гуманитарием, обожала все технические новшества, но больше всего она любила паровой трамвай, единственный маршрут которого закрыли в середине 30-х годов, уже после ее смерти. Умерла она в 33-м году – год триумфа литовцев в развитии авиации: выходцы из Литвы, волей случая, оказавшись в Америке, летчики Стефанас Дариус и Стасис Гиренас решили вернуться из Нью-Йорка на Родину, избрав для этого самолет. Они принадлежали к числу первых летчиков, которые решились на трансатлантический перелет. Но цели они не достигли. Самолет рухнул в сосновом лесу на территории Польши, не дотянув до Каунаса всего 650 км. Причина гибели пилотов была неясна.

Но мама была убеждена и все время в канун своей смерти повторяла – машину сбила немецкая противовоздушная оборона из-за аннексии литовскими войсками немецкой Мемельской области. Тогда дружеские связи между Германией и Литвой были разорваны бесповоротно. А, одновременно, и с поляками из-за того, что литовская столица и вся восточная Литва с 20 по 39 годы была аннексирована Польшей. И героический перелет остался в памяти людей триумфом и неразгаданной тайной.
 
Так с детства Йозас приобщился к технике, с любовью и нежностью относясь ко всякому механическому организму, что и определило его жизненный дальнейший интерес.

К концу 30-х годов отец стал успешным предпринимателем и был совладельцем судоремонтных мастерских, начав свое дело с мелкого ремонта мотоботов. С шестнадцати лет Йозас начал работать в отцовских мастерских и скоро стал заметным молодым, но перспективным мастером на моторном участке.

К сороковому году, когда Йозасу исполнилось двадцать лет, отец после долгих раздумий и уговоров все же уехал в Америку, оставив упрямого Йозаса одного с могилой матери. Из дома его не выгнали, но заселили еще три семьи и теперь он жил один в бывшей гостиной с большими окнами, выходящими на Нямунас. И вот уже год, как он продолжал работать мастером, не привыкая, а настырно и упрямо встраиваясь в новую жизнь, с новыми законами и понятиями, пытаясь внести в нее и свои представления о справедливом обществе.

Раздумья Йозаса прервал скользящий удар о песчаный берег причалившей лодки. Пассажиры не спеша, стали выбираться на берег и подниматься по металлической лестнице, положенной на бетонные плиты дамбы.
– Сынок, компанию не составишь? – окликнул, уже поднимающегося наверх Йозаса переправщик Кястас, – знаю ведь, что любитель походить по реке, а мне работенку подкинули. Помнишь придурка-изобретателя с хутора? Ему надо от железнодорожников динамо-машину (*Так в то время называли генераторы переменного или постоянного тока)доставить, думаю, и пивком своим за это угостит. Он ждет нас с телегой у Наполеон-горы, – и, не дожидаясь согласия, заключил:
– Мне еще две ходки сделать, суббота все же и можем плыть, – лодка стала потихоньку отходить от берега, но уже без пассажиров. Вечером люди возвращались в пригородное местечко Панемуне после работы в городе.

Собственно само Панемуне – буквально "вдоль-над Нямунасом" – было ниже по реке и растянуто вдоль нее. Здесь же была его благородная новая стройка: по немецкому образцу, строгими прямоугольными кварталами, застроенными загородными домами с садами здесь образовался коттеджный поселок, среди высоких корабельных сосен. Жили здесь раньше в основном преуспевающие врачи, юристы и предприниматели в своих частных домах, теперь ставшие коммунальными – почти все бывшие владельцы уехали за границу.

Через полчаса, переодевшись и накинув штурмовку, Йозас вновь сидел на носовой банке лодки, плывущей вверх по течению. Справа пляж закончился и начался красивейший сосновый лес, слева нарастала громадина горы – Верхние Шанчай или Шанцы – ее плоская вершина, ближе к противоположенному склону, спускающему к новому центру города, была покрыта прекрасной дубравой.

Когда Йозас бывал здесь, ему всегда грезилась мечта построить пешеходный висячий мост с горы, спускающийся прямо в лес и тогда из города можно было бы попасть в сосновый бор с солнечными земляничными и черничными полянами, и заячьей капустой.
– Дедушка Кястас, а почему гора, где нас будут ждать, называется Наполеоном?
– Сынок, сколько раз я тебе говорил, мы маленький, но гордый народ и не знать собственной истории для нас не позволительно! А у тебя интерес только к бездушным железкам.
Слева, в довольно крутом склоне горы показалось черное жерло железнодорожного тоннеля, и лодка пошла к правому берегу:
– Где-то здесь в кустарнике он ее и припрятал. – Через минут двадцать они уже сплавлялись вниз с выключенным мотором, в лодке лежала динамо-машина в довольно хорошем состоянии. В возникшей тишине Кястас вспомнил о заданном вопросе:
– Этот тоннель и железнодорожный мост на той стороне горы, за вокзалом, построили русские аж в прошлом веке, сейчас об этом не любят вспоминать, но на первый в России, но построенный здесь, тоннель длиной больше километра приезжал посмотреть будущий царь Цесаревич Николай! У нас в некогда Великом Литовском Княжестве даже с железными дорогами полная неразбериха, ну ты механик понимаешь. Сначала русские везде провели свою колею, широкую; потом пришли немцы и нагородили свои вдвое узкие колеи, а потом и наши ввели колею, что-то среднее между первыми и вторыми. А ты говоришь Наполеон... – Лодка тихо проплывала уже мимо дамбы. Справа показалось другое предместье – Нижние Шанцы, а впереди на левом берегу в вершине дуги правого поворота реки и собственно Наполеон-гора. Это была небольшая гора, скорее холм, с плоской площадкой наверху и заросший в нижней части орешником; ближе от него, на противоположенном берегу виделись развалины старинной сторожевой башни, собственно шанец – предукрепление по-немецки (*Здесь строили укрепления и немцы, и литовцы, попеременно становясь хозяевами города и только после битвы под Грюндвальдом (Жальгирисом) Каунас вошел в состав Великого Литовского Княжества. Позже это, удобное место для переправы, русские прикрыли IV фортом, всего город защищало девять фортов сухопутной крепости I класса. Военной славы Каунасская крепость не принесла, а вот известными позже стали IV, VII и IX форты как места массовых расстрелов евреев во вторую мировую войну).
– А на этой горе сидел сам Бонапарт и наблюдал за переправой своих войск в 1812 году, тем самым, начав войну против России. Здесь были сделаны три понтонных моста и целый день войска переправлялись через реку, а на следующий день двинулись на Москву. Но скоро бесславные и разбитые, голодные и холодные солдаты Наполеона были снова в Ковне, где их полностью разбил русский атаман Платонов. Помню, до войны в городе памятник ему стоял, потом мы его снесли, так что русские назло и нашу свободу сравняют с землей (*Игра слов: в 30-х годах на территории Прибалтики был построен комплекс из трех стел, образующий на территории двух республик Литвы и Латвии равнобедренный треугольник, своей вершиной указывающий на Запад. Последний из памятников Свободы до сих пор стоит в центре Риги, остальные были разрушены танками при вводе Советских войск). Ну ты лучше расскажи про свои проблемы, чего хмурый был?
– Ты же знаешь Пятраса – мы с ним всегда рыбачили, так он сегодня на собрании меня уличил во вредительстве, напомнил всем, что я сын бывшего владельца и вообще молод я для столь ответственной работы. Пятрас который год назад был ярым противником прихода Советов, сегодня чуть ли не коммунист с пеленок – его, видишь ли, совесть заела, что заказ Красного речного флота не выполним в срок! Хорошо командир бронекатера заступился! Ну, в общем, после собрания врезал я Пятрасу по морде, да пошел домой, – выговорившись Йозас стал всматриваться в берег, ища телегу со знакомым хуторянином.

– Дурак ты сынок! Тебе отец что-нибудь оставил на черный день? Мой тебе совет: собирай все необходимое и рано утром сплавляйся к Балтийскому морю, на той стороне в Пруссии осталось много литовских хуторов, и тебе подскажут, как стать беженцем по политическим мотивам, а там, в Америку, к отцу, адрес-то знаешь? Лодку я тебе подготовлю, будет стоять как всегда на своем месте. Лодку бросишь вниз по течению, чтобы ее нашли, когда ты будешь за границей, – Кястас говорил столь убедительно, что Йозас внутренне почувствовал полное с ним согласие.

Но ночью за ним пришли и он готовый к отъезду, отправился не на запад, а на восток, не выполнив обещания помочь хуторянину сделать собственное электричество, да и с дедушкой Кястасом толком не попрощался.
Его увезли на железнодорожную станцию, разрешив взять 50 кг вещей, поскольку не семейный и загрузили в товарный вагон с двухэтажными нарами, где было уже человек 50-60. Говорили, что это уже пятый по счёту, начиная с 14 июня эшелон из Каунаса.

Места на нарах хватало не всем, часть депортированных лежала на полу. Он устроился рядом с семьей Микайнисов из Йонавы. Старшему сыну не дали сдать выпускные экзамены в гимназии, младший все время плакал. Спустя неделю состав прошёл Смоленск, Гжатск, Вязьму – по дороге бомбили. Так они узнали о начале войны.
 Первый раз из вагона выпустили уже за Уралом, около какой-то речки, и разрешили умыться. Во время одной из остановок, где-то в Сибири, в теплушку залез со своей охраной начальник эшелона: – Кто хочет, чтобы мужчины остались с семьями, давайте мне деньги! – Он взял деньги, и от золота тоже не отказался.

Ссыльных привезли в Иркутск и выгрузили на платформе пересыльной тюрьмы, здесь же погрузили на грузовики и вывезли из города. Ехало примерно 30 ссыльных семей: литовцев, немцев и латышей из приграничного с Латвией местечка Скуодас. Юная любознательность не давали Йозасу покоя, и скоро он представлял путь, по которому их везли: бурятский Баяндай, русские Манзурка и Качуг. Как много позже узнал Йозас, это был сухопутный участок старого сибирского тракта Иркутск-Якутск. От Качуга до Якутска путь продолжался зимой на санях по реке, летом – баржами и пароходами.

В Качуге их пересадили на самоходную баржу "Коджу" (*Коджу – сокращение от партийной клички Сталина и его фамилии: КОба, ДЖУгашвили. Сегодня трудно понять была ли это истинная народная любовь или вековая традиция русского народа к чинопочитанию, но очевидна и другая русская традиция, это присвоение повсеместно имен ныне здравствующего с тем, чтобы потом с его уходом обратно все переименовывать)и теперь до самого Якутска путь лежал по судоходной Лене. После отплытия стали через каждые 5-10 км встречаться деревни, когда-то богатые, по-сибирски уютные и добротные. Многие из них были заброшены. Обрывы долины Лены на многие десятки километров вниз по течению были сложены переслаивающимися красноцветными песчаниками, мергелями, известняками и глинами. Ветер по разному разрушал многие века эти горные слои и получались красивые рельефные очертания нависающих над рекой горных склонов.
К несчастью это была не экскурсия, а поездка в неизвестность, в никуда, но на борту баржи произошла встреча, которая и определила всю дальнейшую жизнь парня: из Иркутска домой возвращался директор Жигаловского судоремонтного завода.

В райцентре Жигалове он сошел на берег, нанятый на работу ссыльным механиком – помог каунасский опыт работы, и по его просьбе в Жигалове осталась семья Микайнисов.
В Жигалове, кроме семьи Вилюса Микайниса (сам он умер в 1943 году от язвы желудка: не было лекарств) оказалась только одна семья из Литвы. Это были литовцы - жена и сыновья служащего из Биржай, тоже депортированные в июне 1941 года.

Ссыльных поселили в бараке, и они должны были ловить рыбу под руководством местного бригадира. Раз в месяц надо было приходить к коменданту спецкомендатуры Тихону Лукьянову. Позднее, уже, когда он вышел на пенсию, его убил собственный сын, ударив бутылкой по голове. Узнав об этом, ссыльные только и сказали: "Собаке - собачья смерть".
Йозас всю войну проработал на заводе, впоследствии став бригадиром ремонтной бригады, отвечал за участок Лены от Качуга до Усть-Кута, несколько раз бывал на Витиме, на золотых приисках Бодайбо. Молодость взяла свое и в конце 40-х он женился на русской Анне. Построил дом, завел корову и стал обустраиваться основательно, посадив у крылечка две ели – другие деревья здесь не росли. В 51-м у него родилась дочь, а в 55-м – сын. После смерти Сталина пришла реабилитация. Сразу в Литву уехал старший сын Вилюса Микайниса, вскоре от него пришло противоречивое письмо.

Йозас собрался быстро и через неделю был в Москве, где остановился у дальних родственников жены в Щукине. А сегодня рано утром купив билет, долго бродил в раздумьях в привычном с детства сосновом бору, но в Петрово-Стрешневе, с нетерпением ожидая скорой встречи с Родиной. К полудню он понял, что заблудился в этом, как казалось небольшом лесу и вконец потеряв ориентировку, вышел на берег пруда. Так он оказался у пруда на речке Черной.

 9.

– Спирт, говоришь, сибирский, – Степан взял флягу, плеснул немного спирта на донышко стакана, а потом поджег его и, глядя на синее пламя, подытожил:
– Спирт хороший, думаю, что не умеющие его пить, здесь отсутствуют. По законам авиации каждый наливает себе сам, – Степан вытянул руку с флягой в ожидании желающего налить себе, при этом хитро улыбаясь.
Владимир встал, взял пустую бутылку и направился к воде. Зайдя подальше от берега и набрав воды, вернулся, молча налил в стакан спирт, разбавил наполовину водой и разом выпил. После этого передал флягу Степану.

– Вот, наш человек, все правильно сделал, а то знатоки в кавычках все норовят лупануть чистого, – Степан повторил за Володей весь ритуал и фляга пошла по кругу. После молчаливого закусывания, Степан, наконец, произнес, обращаясь к Йозасу: – Ну, рассказывай, кто таков, из каких краев будешь?
– А что рассказывать? Не состоял, не участвовал, не сидел, но был выслан в Сибирь без суда и следствия, потому и не знаю за что, – Йонас быстро освоился в округе новых и еще незнакомых людей, – не политический, не уголовник. Вот еду домой – в Литву, в Каунас – после десятилетнего отсутствия, – Йозас, порывшись в мешке, достал из него шматок сала, завернутого в тряпицу, и стал нарезать его на «столе». Угодив, тем самым, и Володе (ну, так поедем вместе, мне тоже в Каунас!); и Сергею (жди в Каунасе посылку, отправлю ее тебе по Нёману) и Степану (вот чего не хватало, так это сала). Йозас, говоривший по-русски практически без акцента, легко и просто вписался в компанию. Обстановка вновь оживилась и потекли разговоры обо всем и не о чем.

После очередного стакана, Сергей все же напомнил Степану начало разговора:
– Про какую такую лестницу ты говорил?
Степан посерьезнел:
– Понимаешь, все это не просто, совсем не просто. Зачем мы живем, для чего, для кого? Даже не знаю как это все и высказать, в мыслях вроде все ясно, а рот открыл и не знаешь, что и сказать. Я везучий, все удается без особых на то поползновений и в службе, и в учебе, и в семейной жизни. А война изменила людей, мы ведь увидели, как остальной мир живет. И всем также захотелось, а власти испугались и снова стали зажимать…

Когда лежал в госпитале, познакомился с медсестрой. Казалось банально – медсестра, но оказалась она не медсестрой, а сестрой милосердия по зову сердца. Как в первую мировую. Сама коренная москвичка из интеллигентской семьи. Ее воспитал дед, профессор, и я попал в иной мир…
– Ну, если о женах заговорили, то надо заканчивать с выпивкой, – попытка Владимира пошутить была довольно резко прервана Степаном, обратившись, однако к Сергею:
– Я не понимаю, Сергей, пардон, Сярёжа!!! – Степан тоже пытался шутить, но было очевидно, что он все еще пытается выговорить все то, что накопилось на его душе:
– Понимаешь, быт или не быт, вот в чем вопрос! Эта чудесная сестра от милосердия в силу своей интеллигенции очень мило перешла в разряд… Сярёга, ты чего привез с войны? – вопрос требовал немедленного ответа:
– Финку и наган, – ответил совсем растерявшийся от неожиданного вопроса Сергей.
– Не понял, а наган зачем, а финка?
– Ну, наган 1901 года, еще с революции, он красивый, изящный, а финка, так это подарок мой собственный, сделанный по усмотру моих приморских друзей, говорили, что так они не смогли бы, да и потом эта финка была в деле – последнего медведя именно с ней завалил!

Но, Степан, не вдаваясь в тонкости Сергеева рассказа, нервно продолжал:
– А ты что привез? – вопрос теперь был задан Владимиру.
– Охотничье ружье австрийское, ты знаешь (!), сегодня в дивизии нет длиннее ствола, я из него с 50-ти метров попадаю в лезвие перочинного ножа, и ребята завидуют…, впрочем, был еще ящик эсэсовский, аккордеон настоящий, немецкий…. и все! – Владимир по пъяне не совсем понимал сути спрашиваемого.
– Вот! А твой любимец Георгий Константинович после Потсдамской конференции вывез в Москву эшелоны сокровищ!!! А, глядя на него все, рангом пониже сделали то же самое! Что не видимо, то позволено, но мы же не завоеватели, мы – несущие идею социализма заблудшим народам, а… Ты зайди сегодня домой к любому полковнику или генералу, это же шмотки обывателя, но заметь непростые. Так вот это мой второй мир! Нет, как ты говоришь – окружение! И они теперь мне объясняют, как надо правильно жить! А, что моя «интеллигентш-ш-ша»?, – закончив войну, подалась в партучетчицы! Ты, что думаешь, почему, я живу на Динамо, она же на Дальний Восток не поехала, как же дела партийные, не разрешимые без Москвы!!!

– Угомонись, объясни толком, что еще за партучетчицы? – остановил пьяную тираду Степана Сергей.
– В жизни что важно? Устроить свою жизнь? нет – пристроить ее куда нужно! Всякая большая парторганизация имеет парткомиссию, там то же работают люди. Вот туда из медсестер и попала моя жена, случайно, но как прижилась. Это свой мир в ковровых дорожках, прямо секта какая-то, но для решения судеб рядовых коммунистов. И у меня появились чудесные возможности и в распределении и в жилищной проблеме и с возвратом, но уже в другую академию. Вот ждем перевода жены из одного партучета в другой - не муж определяет жизнь своей семьи, а жена направляет в нужное русло. Она ведь еще по совместительству и консультант по налаживанию правильной красивой жизни. Мужики-то деревенские, как вилку правильно держать и не знают! Вот с вами сегодня я и отдыхаю! – Степан замолчал, еще раз убедившись, что на такие серьезные темы без заготовленной шпаргалки говорить невозможно, да собственно за такие шпаргалки и из партии легко вылететь и жена не поможет. Вообще сплошной каламбур, ничего объяснить и не смог, что так его мучает последнее время.

– Я не понял, ты, что против нарождающейся советской интеллигенции? – Владимир, спросив, сразу и ответил: – какая к черту советская интеллигенция – космополиты какие-то!
– О! Вот бы мне и объяснили, что же такое космополит, что-то я на курсах ничего не понял, – включился в разговор и Сергей.

– Космополит – гражданин мира в переводе на русский язык. Но в советском понимании, это приспешник западного образа жизни, а не коммунистических идеалов развития. Электрификация, индустриализация потребовали образованных людей, много умных людей. И эту проблему мы решили за десять лет, в то время как Англия или США шли к этому столетиями. Индустриальный труд всегда труд коллективный, он способствует утверждению производственного коллективизма – основы основ классовой солидарности, это я еще с детства запомнил! А у них каждый сам за себя и войну сами не смогли в одиночку выиграть! А что такое образованный человек? Умный человек сам думает, он анализирует и делает выводы, и…. – Степан опять сбился с мысли, но продолжил: – … и его садят. Это к слову о лестнице. Неуч руководствуется догмами, он их принимает за аксиому, умный ему помеха, и он его убирает. А умный и бороться с неучами не умеет и всегда проигрывает! Так формируется лестница этих догматов, возомнивших себя «хозяевами». Ты посмотри, как из строевых частей идет выдвижение, избавляются от бездарей и они прут вверх, а потом «руководят» нами. В войну проверить таких просто – нет результата, свободен. В мирное время результат имитируется и выдается желаемое за действительное…– Степан снова замолчав, в очередной раз, убедившись в правильности советов жены, молчи дурак, за умного сойдешь!
 
Тишину неожиданно нарушил все время молчавший новый знакомый в компании:
– Знаете, в Сибири зимними вечерами хорошо думается, и я много размышлял о русских, кстати, не я первый в этих краях много думал о вашей стране (все смолчали, но это всем показалось неприятным оттенком во вступлении нового знакомого). Так вот пришел к выводу, что нельзя было в России совершать революцию. Это надо было делать в благополучной Англии, а не здесь. Ну, вот что такое социализм? Это общество людей с равными возможностями, как знаменитый английский газон – все травинки в один рост и толщину. Издалека хорошо смотрится, но.… Сначала все сделали как надо – перепахали всю страну до основания, а затем засеяли семена равенства, свободы, счастья. Травка вытянулась, подровнялась, чего-то достигла в своем росте, но в разнобой, так теперь стричь надо. Стали стричь не по-английски, по-русски: местами с корнями, а местами и вовсе мимо проходили. И лопухи, и цветы пошли в рост разом, все перемешалось. И английский газон остался в мечтах, в том самом призраке, который все еще бродил до войны по Европе, да осел здесь, в России, оставшись самим собой – призраком коммунизма! – Йозас замолчал, вспомнив собственное открытие за долгие десять лет тесного общения с настоящими русскими мужиками в Сибири. С русскими никогда не надо спорить о России – они с пеной у рта будут доказывать никчемность собственной страны, а потом будут готовы убить любого кто плохо скажет о его родине и он сменил тему, увидев как закусывает бутербродом Сергей:
– Мне нравится смотреть, как русские бутерброд едят, смотрите, – он поднес кусок хлеба с колбасой ко рту и, откусывая его, верхней губой сдвинул колбасу на дальний край куска хлеба:
– Видите, попадание колбасы в рот отодвигается на некоторое время, чтобы продлить удовольствие, а при этом слой масла, толщина колбасы, да и сам кусок хлеба имеет мизерную толщину! – Йозас с удовольствием и сам доел начатый в слушании Степана бутерброд.

– Слушай дорогой, не зубоскаль, само русское слово "ломоть" означает большой кусок хлеба, и все русские едят ломтями, что хлеб, что колбасу, а сахар – кусками! Тебе просто не те русские попадались, а скорее у тебя уязвленное воображение, присущее мелким людям или, что равнозначно, народам! – смена темы Йозасом не столько помогла, сколько еще хуже сделала. Теперь уже Владимир не на шутку рассердился от услышанного, сам изрядно запутавшийся в поисках смысла обсуждаемых вопросов. Но тишину нарушил громкий треск мотора, и на прибрежную поляну выкатило несуразное транспортное средство и тут же заглохло.

Это была сварная трубчатая конструкция на четырех авиационных пневматиках с двумя трофейными мотоциклетными двигателями, причем один мотор через цепную передачу вращал пару колес с каждой стороны этого невиданного драндулета. На нем восседал молодой человек в кожаной авиационной куртке:
– Мужики! Толканите! Черт, сыровато все-таки еще техническое решение! – но моторы снова взревели и то ли мотоцикл, то ли мотоколяска вдруг начала вращаться вокруг собственной оси как танк – у нее каждая пара колес по бокам вращалась в разные стороны!
– Кулибин, глохни, – приказал Владимир и вокруг появившегося чуда собрались только что спорившие друзья, но теперь довольные тем, что можно было посоветовать нерадивому изобретателю: – Выключи двигатель! – кричал Сергей, – Да не дави ты на ручку газа! – вторил Степан, – Выключи сцепление! – советовал Йозас.

Железное чудо дернулось и затихло. Взмыленный человек сошел со своего чуда, и растерянно почесав затылок, ни к кому не обращаясь, заговорил:
– Весьма удачная конструкция, долго я вынашивал эту идею. Однолонжеронная схема с двумя несущими поперечинами, кручение исключено подбором диаметра центральной трубы и массы двигателей, амортизация за счет пневматиков. Оригинальная передача вращения позволяет разворачиваться на месте. Вот только спаренную коробку передач пришлось разрабатывать самому, ничего, похожего, в трофейной технике я не нашел. Она-то на сей раз и подвела. Ну, ничего, по сути это первая поездка. Вообще, сын пока еще маленький, так что время на доработки еще уйма. А вы товарищи, откуда будете, по какому поводу гуляем?
– Оригинально, но бестолково, на больших скоростях встанет проблема увода в сторону, а чтобы этот увод устранить одного руля мало. Разницу в тяге механически компенсировать не удастся, а ребенка к этой машине вообще не подпустил бы – неприкрытые цепи с каждого бока – после беглого осмотра Йозас довольно потирал руки.

– Ну, про то мы и сами с усами! Советы давать просто, а ты сам сделай – ответил незнакомец, впрочем, он сразу же представился:
– Иван Борисович Осипов, местный, здесь живу и работаю, – неопределенно махнув куда-то за лес, уточнил у Йозаса: – А ты кто таков будешь, спец?
– Йозас Дарчавин…, -ас, моторами увлекаюсь с детства, а, сколько сыну-то будет? – ответив, поинтересовался Йозас.
– Не русский, что ли, – зачем-то уточнил Иван и добавил: – а сын вот только родился!
– Так это здорово! – вступил в разговор Сергей: – у меня то же только родился!
Через мгновение стало очевидно, что в этом году, через десять лет после победы у всех родились сыновья.
– Получается, что случайно встретившихся мужиков объединяет одно событие – у всех по пацану родилось! Целый экипаж машины боевой, вместе с техником и механиком! – Володя вспомнил, что бразды правления его еще никто не лишал, – за это надо выпить! – и он жестом пригласил всех за «стол».
– Вот только не задача вышла, – Степан долил последние капли в один только стакан, – горючее то закончилось, баки пусты!
– Так это мы вмиг исправим, пять минут и я здесь. Батя отличную самогонку делает для себя, это здесь же, в деревне – Иван вскочил и, захватив, пустую флягу, лихо оседлал своего механического коня. Который сразу взревел и без толкача Иван устремился на нем к мостку по тропинке, что вела к лесу, за которым, видимо и была его родная московская деревня.

 10.

Сколько Иван себя помнил, ему всегда слышались свистки маневренного паровоза на железной дороге, а поселок где он рос, так и назывался Кукуевка. Назывался потому, что маневренный паровозик, который бойко растаскивал вагоны с кольцевой железной дороги на Виндавскую и обратно по треугольнику железнодорожных веток вокруг поселка, звали "кукушкой" по его вечному кукованию. В поселке всегда жили семьи машинистов и их помощников, путевых обходчиков и стрелочников.

Отец Ивана – Борис Трифонович начинал рабочим железнодорожных мастерских станции Подмосковная, ставшая после революции Красным Балтийцем. В суровую осень 905 года в стачке Братцевской фабрики Сувирова приняли участие более трех тысяч рабочих с местных фабрик Иваньково, Тушина и Спаса, Гаврилково, Куркина и Юрова. Стачку сначала поддержали, а потом стали ее организаторами рабочие железнодорожных мастерских станции Подмосковная. Бориса Трифоновича по заданию стачечного комитета направили обходчиком в Кукуевку. Здесь его задачей стало блокирование движения по Виндавской и кольцевой железным дорогам и нарушение телеграфных линий связи. Так он и остался, на всю оставшуюся жизнь, путевым обходчиком в Кукуевке, правда, в 17-м вошел в состав Тушино-Гучковского совета рабочих депутатов, и стал представителем новой власти от Покровского-Стрешнева до Воскресенска.

Осенью 19-го года Тушино-Гучковский район был расформирован, деревня Тушино с Покровским-Стрешневым отошли к Ульяновской волости Московского уезда, а Кукуевка осталась в Москве, поскольку была внутри Московской кольцевой железной дороги. От дел партийных Борис Трифонович разом отошел, оставив себе заботы путевого обходчика, так и не став партийцем. Здесь в 20-м году и родился младшенький Иван, который мог бы стать, но не стал потомственным железнодорожником, как отец этого не хотел.

В то время Центральный аэродром Москвы находился на Ходынском поле, напротив Подъездного дворца в Петровском парке и на нем как грибы росли новые предприятия по проектированию и производству самолетов. Английская газета "Таймс" писала тогда: "В Советской России происходит что-то невероятное. Страна покрывается сетью аэродромов, планёрных станций. В Москве над парками культуры и отдыха и площадями поднимаются парашютные вышки…".

На Ходынке стало тесно, и потому в 1929 году по соседству с деревней Тушино на пойменном лугу была основана летная школа Осоавиахима (*Общество содействия авиации и химии, эти два направления были тогда лидерами в военном деле, правда, впоследствии с химией получилось не совсем так хорошо как с авиацией)с небольшим аэродромом. В 1930 году, ближе к железной дороге (а там и Кукуевка под боком) построили планёрный завод и около железнодорожной станции Тушино появились большие мастерские по сборке аэропланёров.

Вот там и начал свою жизненную одиссею Иван в десятилетнем возрасте: призывный гудок "кукушки" он променял сначала на запах струганного дерева и кипящего столярного клея, а затем и на рев авиационного мотора.
Поначалу пацана гоняли, но позже привыкли к нему и разрешали смотреть на кропотливую работу краснодеревщиков по сборке крыла, фюзеляжа, а потом и всего планёра, что вскоре, правда, сменилось на "принеси-подай". Но счастливый от поручений Иван с поспешной готовностью исполнял их, а дома хвастливо делился с матерью новыми словами: нервюра, лонжерон, шпангоут, что всегда выводило отца из себя:
– Ну что за напасть эти аэропланы да планёры, и слова-то все не русские, то ли железная дорога аль паровоз. Пойдем, сын завтра ко мне, научу тебя стрелками управлять, да на "кукушке" покатаю, – старый отец ворчал уже все больше для приличия, понимая, что сына как железнодорожника, он уже потерял. И на следующий день, едва придя из школы, Ваня вновь убегал на аэродром, в мастерские.

Вскоре в мастерских появился старенький "Ньюпор" и облет планёров стали делать с его помощью. Хотя раньше было веселей, когда всей мастеровой общиной созванной по авралу на поле дружно как из лука, натянув тетиву, выстреливали планёром в небо. И в полной тишине, задрав головы вверх, всей дружной и управляемой оравой провожали планериста в испытательный полет.

Теперь же всякий день в мастерских начинался с громогласного рева авиамотора – самолет был старый, и вместе с ним привезли несколько полуразобранных моторов. И Петрович, так звали механика, работу начинал с отладки, а то и с переборки запасного мотора. Сначала молчаливый пожилой механик не понравился Ивану, но как-то он все так же молча предложил поработать с гусем (*Такна называют подъемное устройство – небольшой кран с лебедкой и со стрелой в виде изогнутой шеи гуся, с помощью которого на аэродроме проводят всякие мелкие монтажные работы), когда в очередной раз потребовалось спешно менять мотор на самолете, и Петрович стал его кумиром, непревзойденным и позже.

Скоро Иван мог самостоятельно проводить неполную разборку мотора, делать мелкий ремонт и "гонять" его на стенде, на слух, улавливая неправильность работы основных узлов мотора – тут уж без двадцатилетнего опыта Петровича не обошлось – самому Уточкину (*Уточкин Сергей Исаевич (1896-1916) - один из первых русских летчиков, популяризатор авиационного дела в России. Свой первый полет совершил в 1910 году в Одессе, в том же году испытывал самолеты на заводе «Дукс» в Москве)самолеты готовил! Когда это было!

С начала 30-х тихая деревенская жизнь в Тушине стала быстро меняться – страна влюбилась в авиацию! На глазах мальчишки, а потом и при его активном участии создается индустриальная основа молодой советской авиации, и все это происходит в его родной тушинской стороне:
В 1931 году рядом с деревнями Алешкино и Захарково стали строить аэродром Гражданского Воздушного Флота – ГВФ, а весной 1932 развернулось строительство авиамоторного завода у железнодорожной станции Тушино и авиастроительного завода ближе к аэродрому ГВФ. К ноябрьским праздникам собрали первый самолет – "Сталь-2" – шестиместный пассажирский моноплан, на следующий год и авиамоторный завод выпустил первые поршневые звездчатые моторы для легкой авиации, в том числе и для Тушинского авиационного завода.

В 1933 году появился Дирижаблестроительный учебный комбинат, в 38-м ставший авиационно-технологическим институтом, вобрав в себя факультеты Московского и Ленинградского авиационных институтов. В том же 33-м, комсомол, взявший шефство над Военно-воздушным флотом, призвал молодежь к участию в строительстве Центрального аэроклуба СССР со своим аэродромом.

Тачка, лопата и энтузиазм молодых служили главными средствами по осушению пойменного луга, выделенного под аэродром. Было уложено десятки километров дренажных труб, перемещены огромные массы земли по сооружению дамбы, отгораживающей летное поле от Москвы-реки.

В это же время началось строительство канала Москва-Волга, и в Тушине появились зэки – ЗаКлюченные, жившие в барачных поселках «каналармейцев» недалеко от деревень Захарково и Иваньково. Подрядчиком стройки был ГУЛаг – Главное управление лагерей.
12 июня 1935 года на Тушинском аэродроме состоялись показательные соревнования самолетов, изобретенных и построенных в Советской России. В этот день Ваня увидел товарища Сталина и вечером принял свое первое в жизни самостоятельное решение – посвятить себя авиации. По окончании семилетки он перешел в школу рабочей молодежи, одновременно устроившись на мотостроительном заводе учеником в цех дизельных авиационных моторов.

А когда в 38-м завод передали в ведение Наркомата внутренних дел и все работы по совершенствованию дизельных моторов были засекречены, а на заводе появилась спецтюрьма – ОКБ – Особое конструкторское бюро: "шарашка", укомплектованная ведущими конструкторами и инженерами в области авиационного моторостроения, Иван поступил в авиационно-технологический институт. Связей с заводом он не прерывал и скоро устроился вольнонаемным чертежником в саму "шарашку". Здесь под руководством Алексея Дмитриевича Чаромского – ведущего специалиста в отечественном дизелестроении и бывшего там начальником-зэком ОКБ, Иван приобрел первые, но главные навыки (познанное в юности остается на всю жизнь, было бы только это хорошее знание) в конструировании и экспериментальной отладке опытных образцов дизелей.

С утра «грыз гранит науки» на лекциях, а вечером до полуночи превращал карандашные эскизы подневольных изобретателей в добротные чертежи. Посчастливилось ему поработать и для талантливейших инженеров Стечкина и Глушко (*Борис Сергеевич Стечкин – советский академик, основоположник теории воздушно-реактивного двигателя; Валентин Петрович Глушко – советский академик, основоположник отечественного ракетного двигателестроения). Через три года начал он там же свою преддипломную практику по теме совершенствования дизельного мотора для перспективного скоростного бомбардировщика.

Защитить диплом не дала война, и в начале июля Иван ушел добровольцем на фронт. Свой первый бой он принял вместе с заводчанами в составе Красногорского батальона 18-й дивизии народного ополчения в верховьях Днепра, в районе селения Волочек, что близ Смоленска. В конце ноября батальон держал оборону на последнем рубеже перед Москвой, на участке между Волоколамским и Пятницким шоссе, у Дедовска. С этого рубежа в начале декабря ополченцы перешли в наступление.

В 1942 году родной завод возобновил работу, и Ивана отозвали с фронта – стране нужны были самолеты, много самолетов. Без отрыва от производства Иван защитил диплом и стал инженером в области технологии дизелестроения. Но, поминая своего первого учителя Петровича и предвоенную практику общения с инженерами от бога, он из чертежников попросился мастером опытного цеха, душой осознавая, что лучше стать классным мастером, чем бесталанным конструктором. Как не стал сексотом (*Сокращение от выражения "секретный сотрудник" – человек, тайно принятый на службу в НКВД и доносящий обо всем, что происходит в ОКБ)в "шарашке", а остался вольным чертежником и честным или порядочным человеком (в этих понятиях Иван путался).

Уже к 43 году завод превзошел довоенные показатели, что сказалось и на судьбе создателя отечественного авиационного дизеля АН-1: главным инженером завода стал А. Д. Чаромский, бывший в заключении начальником ОКБ и освобожденный из-под ареста с присвоением звания генерал-майора и награждением Сталинской премией.

Завод работал на Победу! Эта конечная цель, а не "новаторства" полуграмотных чиновников от производства двигала людьми в ее достижении. Как потом этого не доставало в решении мирных задач после войны!
К концу войны Иван, теперь в свои 25 звавшийся Иваном Борисовичем, стал правой рукой главного инженера и всех конструкторов – без него не запускался ни один новый опытный образец дизеля.

В 47-м году заводу было доверено освоение серийного производства первых реактивных двигателей. И мастер Иван Борисович взялся за освоение новых технологий с удвоенной силой.

В 48-м году Иван (наконец-то! – сказала мать) женился на табельщице Ларисе из цеха электромоторов, которые завод стал делать еще в военном 44-м году для троллейбусов, изготовляемых соседним самолетостроительным заводом.
По случаю выпуска первого серийного реактивного двигателя и опробования его у соседей, то же на первом серийном реактивном истребителе, молодая семья получила новую квартиру рядом с заводом, почти в центре Тушина. А центральная часть теперь города Тушино после заполнения водой Химкинского водохранилища в 37-м году стала находиться на рукотворном острове. "Остров" образовывался деривационным каналом Тушинской ГЭС, шлюзовым каналом Москва-Волга, рекой Сходней и Москвой-рекой.

В начале 50-х Иван построил дачку за деревней Алешкино на берегу Бутаковского залива Химкинского водохранилища. И под воскресный вечер отвез отцу с матерью в родную Кукуевку первый этим летом урожай яблок с дачи и теперь возвращался домой к семье в Тушино. Так он оказался у пруда на речке Черной.

 11.

В ожидании нового знакомого друзья разлеглись вокруг «стола», каждый со своими мыслями. День перекатил свою середину, и солнце стало склоняться к западу, от тихой водной глади пруда повеяло приятной прохладой, вокруг, хоть и воскресенье, было по-прежнему пусто, только изредка проносились электрички рядом за лесом, а шум самолетов совсем пропал – показательные полеты закончились.
– Петушок или курочка? – Сергей вытянул руку с травинкой в сторону Степана, нарушив тишину.
– Ну почему все партполитработники одинаково бестолковы, ты б еще веночек на голову сплел, смотри, сколько цветов вокруг. А знаешь, ты скоро без работы останешься, сначала Жуков в армии комиссаров уберет, потом посоветует Хрущу и по всей округе парторганы устранить, останется одна советская власть, реализуется лозунг «Вся власть Советам!» и в стране наступит технический прогресс без пустой болтовни! – Степан потянулся и заключил: – впрочем, не будет такого никогда! Слушай Йозас, я смотрю, ты в технике соображаешь. Какой толк от этого чуда техники, да и как его назвать?

– По паре ведущих колес с боков, следовательно, бицикл будет. Но колес все же четыре, по паре ведущих от двух моторов, то значит квадромотобицикл! Такая конструкция обладает исключительно высокой проходимостью, которая не доступна ни автомобилю, ни мотоциклу, только трактору. Но трактор тяжел и дорог, а этот по цене двух мотоциклов. Правда надо дутики заменить широкопрофильными шинами с хорошими протекторами, тогда квадромотобицикл проедет практически везде, и по воде, и по болоту, и по снегу! А если застрянет, то на месте развернется на 90 градусов и съедет на целину. Ну, как! Здорово? – Йозас мечтательно посмотрел на Степана, увидев в нем специалиста: – в Сибири это был бы неоценимый вездеход для охотников, геологов, да просто для всех! Но ты прав никогда этого не будет, одна болтовня. За границей как, – придумал, сделал, продал. Интерес образовался и стал продавать больше. Получил лишние деньги, стал бы улучшать конструкцию, а когда все по плану, неизвестно кем составленному, то никому это будет не нужно, и будут сибиряки по-старинке на любимых лыжах познавать родимый край, – «кормить семью», подумал, но не сказал Йозас и вздохнул. Вспомнились собственные попытки что-то улучшить в работе.

Когда шла война, за любое дело отвечали люди смелые, способные взять на себя всю ответственность за принятие решения и это всячески поощрялось, но теперь, спустя десять лет, все изменилось. Постепенно руководство военного времени растворилось в чиновничьих тяжбах послевоенных лет, смелых, но строптивых удалили от руководства, и жизнь пошла в русле инструкций, постоянно приходящих из Иркутска: в борьбе слова и дела, победило слово. И Йозас тоже занялся изобретательством, но для себя и своего хозяйства и его анализ чужой конструкции теперь вызывал у него приятную зависть, а утренние воспоминания так и не сформировали должного обоснования обиды на все и всех за собственную судьбу.
– А вот и Кулибин собственной персоной, – все оглянулись на возглас Владимира и увидели нового знакомого. В руках у него была корзина со снедью, а чуда его творения не было – он шел со стороны мостика своим ходом.
– Полетело сцепление, ну да ладно, переделаю я его, – Иван присел у края «стола» и стал выкладывать свою поклажу. Первой он аккуратно положил бутыль с мутной жидкостью, потом флягу, затем пошел хлеб, огурцы, картошка, зелень… и яблоки, – сегодня ведь яблочный спас и уже можно есть яблоки. И потому мы сейчас выпьем за сынов наших новорожденных и закусим яблочками из моего сада!

– Иван, а ты коммунист? – Йозас подозрительно разглядывал бутыль на просвет и, не решаясь разливать ее содержимое по стаканам, пояснил свой вопрос обширным и монотонным объяснением знающего человека:
– И если коммунист, то значит, атеист и не надо путать христианский праздник с языческими домыслами о пользе яблок. Яблоневый спас это христианский праздник, посвященный воспоминанию евангельского повествования о Преображении Иисуса Христа. Как описывают Евангелия, за сорок дней до смерти Иисус вместе с апостолами Петром, Иоанном и Иаковом поднялся для молитвы на гору Фавор и там лик Его преобразился, а одежда сделалась белой. В христианстве освящение плодов в день праздника Преображения приобрело особое символическое значение: в Преображении Христа показано то новое, преображенное и благодатное состояние, которое человек и мир обретают Воскресением Христа и которое осуществится в воскресении всех людей. И вся природа, которая пришла в расстройство с того момента, когда в мир через человека вошел грех, теперь вместе с человеком ожидает грядущего обновления. В тех странах, где не растет виноград, установился обычай освящать вместо винограда яблоки. Поэтому в народе праздник Преображения получил также название Яблочный Спас. Западные христиане празднуют этот день 6 августа, а православные - 19 августа по новому стилю, то есть сегодня. Так вот за новое, не воплотившееся в нас, но должное преображение наших детей, и выпьем! – он резко плеснул самогонку в стакан и разом, по-русски, опрокинул его содержимое в себя.

Иван застыл от удивления, Сергей внимательно смотрел на Йозаса, Владимир чуть не подавился куском хлеба, Степан насмешливо улыбался.
– Ты, поп, что ли будешь? – Наконец произнес удивленный Иван и стал разливать самогонку для остальных.
– Да нет, просто идеи социализма мне очень нравятся, но вот решаются они в России по-русски. Красный уголок, это, по сути, место для молитв. Вместо икон портреты вождей, вместо свечек – лозунги, вместо Библии – программа партии, вместо Евангелия – история партии, вместо молитв – лекции о лучшей жизни, а жизнь в раю заменена жизнью при коммунизме. Перед отъездом я крестил своего сына в православную веру, так мне ссыльному парторг сделал замечание, что не надо этого делать, а почему? Спрашивается?
– А у меня жена малого тоже крестила, а я сделал вид, что не заметил, – Володя взял протянутый Иваном стакан.
– И у меня жена это вчера проделала, – Иван протянул стакан Степану.
– Такой сговор жены с дедом я тоже слышал, мол, уедет в Калининград, и окрестим внука, – сказал Степан.
– Утверждать не буду, но что сын мой будет крещеный я уверен, – Сергей в этом не сомневался, потому что у его жены в деревне попом был ближайший родственник.

Выпили и замолчали. Каждый думал о своем, но одинаково в одном: подрастающий сын будет жить лучше отца и он, отец, сделает все для этого.
Вскоре Степан привлек внимание всех своими манипуляциями. Он плеснул немного самогонки и как со спиртом поджег ее. Жидкость вспыхнула красноватым пламенем.
– Слабовата будет, градусов на 60 потянет только. Но хороша, собака! Ты не бойся пьяница носа своего, он ведь с нашим знаменем цвета одного, ну что, продолжим? – Степан оглядел друзей и вновь стал разливать по стаканам:
– И где же ты так идеологически подковался? – первый стакан Степан протянул Йозасу.

– Я же десять лет провел на Ленском тракте, зимой уйдешь на лыжах вверх по течению Лены и каждые 5-10 километров брошенные дома, а то и деревни, где расселялись первые русские политссыльные до революции. Люди уходя, брали самое необходимое, а вот книги и дневники оставались. Сядешь в таком доме, растопишь печку и сидишь ночами, зачитываешься судьбами неизвестных людей, но объединенных одной заботой как на Руси жизнь обустроить, – Йозас замолчал, рассматривая поднесенный стакан.

– Не наводи печаль, вот ты не русский, а за русских болеешь. Почему? – Степан захрустел огурцом, – Но у нас не любят умников, умников у нас садят, а ты похоже не дурак, впрочем, свое уже отсидел, но не без пользы.
– А ты съезди в Сибирь, да поживи там, многое поймешь! Из Москвы не увидеть, что творится на краю империи, – Йозас усмехнулся, вспомнив собственные сомнения: люди утратили веру в бога, получив взамен безбожные идеи социализма, но, отойдя от нее, многие не остались к ней равнодушны. Впрочем, в этом они не признавались никому, и среди них четыре новых знакомых, преданных делу партии, что очевидно, коммуниста и он, беспартийный ссыльный атеист. Но чем лучше безбожный капитализм? Жизнь предоставила ему возможность узнать и сравнить и безбожный капитализм с его индивидуализмом, и безбожный социализм с его коллективизмом. И что вообще лучше, когда тебе за тридцать? А право выбора разве за тобой?

За «столом» вновь нависла тишина. Каждый думал о своем. И странное дело при наличии еще целой фляги – пить и бездумно веселиться ни у кого желания не было.
Солнце неумолимо пряталось за кромкой леса. От прудов повеяло прохладой. Вечерело.
– Ну, что друзья на посошок, да разбегаемся. Нас ждут еще великие дела, – Владимир встал, готовый разом прервать так и не определившееся в своем предназначении застолье.

Выпив и молча, собрав оставшийся от застолья хлам, случайно встретившиеся люди разбрелись каждый в своем уготованном только ему судьбой направлении. Иван ушел в лес, туда где по плотине можно было попасть в Тушино, две электрички в разные стороны увезли Владимира и Сергея, Йозас ушел за трамвайные пути в сторону Щукина и Степан остался один в ожидании трамвая, идущего на Пресню, с тем чтобы добраться до Динамо. Русский, украинец, белорус, литовец и москвич – советские люди из России. Встретились и разошлись, поговорив обо всем и ни о чем. Им было немного за тридцать и все еще было впереди. У них росли сыновья, взяв старт через десять лет после Победы.
– Увидимся ли еще? Вряд ли! – солнце скрылось за кромкой леса, стемнело. Подошел трамвай, освещая все вокруг своей одинокой фарой.

Степан еще раз оглянулся и вошел в вагон - жизнь только начиналась, мирная жизнь без войны.
 2005-2006