Птички в клетке

1.Что за птица-санитар,
Не летает на базар.
Пищу деткам под корой
Добывает день-деньской.
И всё трудится, стучит,
Нам лениться не велит.

2.У неё нарядный вид,
Громче всех в лесу кричит.
Черноброва, белобока.
Все зовут её…

(Детские загадки)

– Когда смотришь в окно купе, не видишь ничего, кроме мелькающих деревьев, то поднимающихся вверх, на пригорок, то спускающихся в низину; столбов, несущих провисающие провода, маленьких огородиков вдоль полотна. И станции – провинциальные, на две платформы. Одноэтажные здания вокзалов с мало запоминающимися названиями городов над входом. Тусклые цвета, истёртые скамейки, суетящиеся в ожидании посадки пассажиры. Мутный воздух.
А потом случается так, что лес исчезает, и твой взгляд от неожиданности на несколько мгновений проваливается вдаль, как будто спотыкается о пространство. И перед тобой медленно проплывает залитая слепящим солнцем равнина. И ничего не мелькает, не сливается в одну серую полосу – всё медленно поворачивается, будто хочет, чтобы ты лучше рассмотрел. Поля всех оттенков зелёного и жёлтого, как лоскутки измятого утреннего одеяла, а вдоль лоскутков – швы дорог, по которым медленно едут грузовики, идут люди с удочками, трусит маленькое стадо коз – белых и неуклюжих, за которыми с хворостиной, переваливаясь с боку на бок, бредёт бабка в светлой косынке. А вдали – какие-то домики, сарайчики, всё огорожено низенькими заборчиками, и что-то там происходит, протекает чья-то жизнь, чьи-то истории, проблемы… А взгляд твой скользит дальше, ещё дальше, от усталости смотреть на стволы сосен в упор, скользит по горизонту, где переплетаются очертания холмов, скользит по краю неба, как будто ты сам проводишь рукой по пушистым холмам – чуть вверх, чуть вниз… Плавно, аккуратно... И кажется, что твоя ладонь скользит по телу женщины, по её холмам и изгибам, чувствуешь, какие эти холмы мягкие и тёплые. А на самом то деле они вовсе не мягкие и уж совсем не тёплые. Они свежие и прохладные, пахнут дождём и солнцем после дождя, и радугой, и травой, и землёй пахнут… И молоком.
– А что после?
– После? После опять начинается лес… И сосны, сосны, столбы.
– А я этого не вижу.
– А что же ты видишь?
– А я ничего не вижу.
– Как ничего? Совсем ничего?
– Ничего. Я просто в окно не смотрю.
– Как не смотришь? Ну, когда-то же смотришь?
– У меня вид за окном делится на две категории – «станция» и «не станция».
– Забавно.
– А «станции» делятся, в свою очередь, на «мою» и «не мою». А «не мои» делятся на «почти мою», «уже скоро мою», «ещё не мою», «совсем не мою» и «далеко ещё до моей». И ещё есть такой подвид, как «чёрт его знает, что за станция, но точно не моя».
– И что же ты делаешь, когда едешь?
– Треплюсь с кем-нибудь, как сейчас.
– А если никого нет?
– Не, так не бывает.
– Ну, а всё-таки? Ведь бывает иногда, пока кто-нибудь сядет на следующей станции.
– Ну, курю…
– Да.
– Читаю…
– Что читаешь?
– Книги.
– Книги? Не журналы?
– Книги.
– А кроссвордик там, бахнуть? Не?
– Ну… иногда.
– Ага!
– Бывает… Да вообще редко такое случается, чтоб никого не было. Почти никогда. Вечно кто-нибудь сядет и как зарядит про свои сосны и холмы!..
– Ой-ой-ой!
– Точно.
– Может… А?
– Чего?
– Ну? Чуть-чуть?
– Не, я в поезде не это…
– Ну, винца. Я ж тебе не спирт предлагаю! Чуть-чуть. Для затравочки, никто и не узнает… Держи посуду…
– А за что?
– Ну… Как за что? За знакомство… Давай, твоё здоровье…
………
– А вы что делаете, когда один? Всё время в окно смотрите?
– Хм. Нет. Треплюсь обычно с кем-нибудь.
– Не надоедает?
– Нет. Люди разные, интересные.
– Ну, а бывает, чтобы человек неинтересный был, что не о чем поговорить?
– Конечно, бывает. Я их сразу распознаю.
– Как?
– А они первые знакомиться лезут.
– И выпить?
– А как же?
– И что вы тогда делаете?
– Ретируюсь.
– Куда?
– На вторую полку – спать.
– А о чём вы обычно говорите? Люди ведь разные.
– Вообще-то нет. Если я не полез на вторую полку, значит, разговор обычно скатывается или к семейным проблемам, или в искусство.
– А вам это интересно? Чужие проблемы?
– Знаешь, да. Мне это в работе помогает… Ага?
– Только чуть-чуть.
………
– А кем вы работаете?
– Преподавателем.
– Серьёзно?! В институте?
– В университете.
– А чего?
– У меня много курсов. Все жутко специализированные и жутко неинтересные. А вообще я мало преподаю.
– Наука?
– Ну да. Ещё я завкафедрой, там тоже мороки хватает.
– Ну, всё-таки, что у вас за профиль?
– Как бы это сказать, чтоб поинтелигентней?.. Я профессор изящной словесности.
– Правда?
– Почти.
– Так вы пишете?
– Немного. Вообще-то я не писатель. Пишу так – от нечего делать, для развлечения, разрядки. Вот напишешь какую-то белиберду, потом не так строго других критиковать будешь.
– А в молодости, наверное, писали всерьёз?
– Как и все.
– Стихи про любовь, сопливые.
– Точно. Жутко сопливые.
– Я тоже писал.
– Мог бы и не говорить. Все мы писали стихи… Когда-то.
– А у вас студенты талантливые есть?
– Как сказать?.. Видишь ли, сейчас у молодёжи начался такой резкий прорыв в сознании. Новая культура, она пришла на сырую почву. Ты и твоё поколение – вы в девяносто первом не имели системы ценностей, не имели идеалов. И всё, что пришло к нам после этого года, и образовало этот пласт культуры, этот бульон, в котором вы все варитесь.
– А вы не в этом бульоне?
– Меня сварили раньше, я курица старая, жёсткая. Я попал в оба бульона и впитал в себя специи и там, и здесь. Поэтому мне проще судить о вас, чем тебе самому о себе.
– Старая волынка…
– Дело не в этом. Понимаешь, нам парили мозги тогда, и мы это съели. И теперь, когда парят ещё раз, понимаешь, что это те же грабли, только перекрашенные. А вы этого не видите. Нужно раз обжечься, понимаешь?
– Это я понимаю. А студенты здесь каким боком?
– А студенты в понимании самих себя, в понимании вашего поколения, очень и очень талантливые и неповторимые. Сейчас вообще неповторимость считается чуть ли не синонимом таланта, хотя все в погоне за неповторимостью и оригинальностью сливаются в своей непохожести. Если, скажем, взять двадцать попугаев всех пород и мастей и одного серенького соловья – кто из них будет неповторимым и оригинальным?
– Так значит, талантов нет?
– Они есть, они должны быть. Но их очень трудно разглядеть. Попугай может кричать громче всех, и знать кучу фраз вроде «Кеша хороший». И блистать этим на чьей-то кухне. Но он никогда не запоёт, как соловей. И будет считать соловья, между прочим, дураком за то, что тот не каркает, а поёт. И вся трудность в том, что карканье всегда громче песни, всегда заглушает.
– Это точно. Это у нас ещё и в музыке.
– Это в культуре вообще. У нас сейчас эпоха попугаев. Была эпоха сычей, а теперь – попугаев.
– Как вы сыплете определениями!
– Работа такая…
– Давайте ещё выпьем вашего винца. Мне оно что-то понравилось.
– Подарок от одного студента.
– Неужели взятка?
– Нет. Он на следующее утро после выпуска мне его подарил. Домашнее. Всё охранял, чтобы разные балбесы его не выпили… Поехали! За эпоху попугаев!
– И за будущую эпоху соловьев.
– Не в нашей жизни.
………
– А куда вы едете?
– К другу, в Одессу.
– На море?
– Ну, и на море тоже.
– А я вот никогда не был в Одессе.
– Я, признаться, тоже. Рассказать о ней ничего не могу.
– А какой вы город знаете?
– Киев, я в нём уже десять лет живу и работаю. В Харькове я учился. У меня бабушка жила под Стрыем, это во Львовской области, я там часто гостил в студенческие годы, хорошо места изучил. Теперь там только тётка осталась.
– А родом вы откуда?
– Из Донецка.
– Из того самого?
– Из того самого, бандюковского. Там у меня родители, слава Богу, оба живы. А ты откуда?
– А я из Пятихаток Днепропетровской области… А расскажите про Донецк.
– Ну, Донецк… Ты там никогда не был?
– Не был.
– Донецк – это терриконы, наверное. Шахты. Башни над шахтными стволами, помню, возвышались над деревьями, там, где я жил. А наверху башен были такие огромные колеса, тянули лебедку, которая из шахты наверх поднимает, «на-гора» по-местному. И мне всегда казалось, что это сказочные шахты какие-то, с колёсиками на шестерёнках, и что там гномы золото добывают и рубины. Но, конечно, там работали шахтёры. Я их часто видел в троллейбусе, папа у меня архитектором был, а дед – шофёром, поэтому я шахтёров только издали и видел. У них всегда на ресницах была не смывающаяся угольная пыль, словно глаза были подведены тушью. И они ехали в троллейбусах компаниями, стоя у заднего стекла, домой, и у всех были такие глаза. Это было очень красиво, и я всегда знал, что эти дяди – шахтёры, они устали и едут домой, кушать… Донецк – это много деревьев, очень много. Это молодой город, поэтому улицы сразу строили широкими, и для деревьев всегда было место, даже в самом центре. И ещё есть очень много скверов и бульваров. Бульвар Пушкина, например, – там стояли горки в виде пушек, и все дети думали, что это в честь них назвали бульвар. И ещё там была такая тусовка художников, что-то типа Андреевского спуска, только горизонтальная. И вдоль рядов картин гуляли мамы с детьми, и дети с самых малых лет приобщались, так сказать, к прекрасному. Потом этот вернисаж убрали… В Донецке есть Кальмиус, конечно, не такой широкий, как Днепр, но ночью очень красивый. Есть парк, где можно с моста кормить уток, есть много заводов… А ещё, я застал эти времена, в Донецке всегда было много роз – они росли прямо в центре города, на клумбах, росли пышным ковром – красные, белые, жёлтые и даже, по-моему, голубые, и никто их не рвал, потому что красиво было, и люди очень гордились этими розами. Теперь их, вроде, опять высаживают… Странно как-то рассказывать про родной город спустя столько лет… Я почти всё забыл. Да, главное-то я помню! Улица моя, которая шла от школы и до дороги, за которой Донецк кончался, и начиналось поле, улица эта была очень красива весной, когда зацветали абрикосы. Абрикосовых деревьев много-много было вдоль заборов, они росли мощные, высокие, кроны их переплетались над головой. И когда приходила недолгая пора цветения, вся улица становилась белой – даже глаза слепило. И ты идёшь по этой аллее, и у тебя по сторонам и над головой стены из маленьких белых цветов, и вокруг воздух такой тягучий, пропитанный сладким запахом. Потом заходишь домой одуревший от аромата, и прямо в ранце, не разуваясь, падаешь на диван…
– Хорошо там, наверное, весной.
– Хорошо. Особенно, когда маленький.
– Я пойду покурю, вы не против? Заслушался, а никотин-то кончился в крови, требует организм.
– Иди, конечно. Я, тем более, что-то совсем размяк от воспоминаний, в сон клонит. Я лучше посплю чуток.
………
– Ох ты! Который уже час!.. А где же телефон?.. И кош… Коля! Ты где?
………
– Извините, пожалуйста, хозяюшка. Вы не видели парнишку, моего соседа?
– В красной куртке?
– Да-да.
– Он сошёл.
– Давно?
– Час назад. А что-то случилось?
– Да, как сказать?.. Нет, пожалуй, ничего не случилось… Выпорхнул, значит.