Успокоитель

Успокоитель

Герой стоит перед зеркалом в маленькой комнате и приклеивает себе бороду. Потом мастит голову краской, делая волосы черными. Достаёт ножницы по металлу, срезает ими браслет с правой руки. Долго рассматривает себя в зеркало, улыбается. у него какой-то пустой взгляд и сеть печальных морщинок возле глаз. Прислушивается. В это время железнодорожный вагон с зарешеченными окнами въезжает в небольшой, хорошо освещённый бокс. Двери открываются, из вагона выходят около сотни человек разного пола, возраста и цвета кожи. Они нервно оглядываются по сторонам и спешат по узким проходам к дверям в стенах бокса. В это время из громкоговорителей льётся приятный мужской голос: "Приветствуем вас в Конотопском центре коррекции. Пожалуйста, проходите в отделение приема клиентов. Следуйте за цветовыми указателями". Эти три предложения повторяются раз за разом, пока последний человек не исчезает за дверями. Они закрываются, голос умолкает, вагон выезжает из бокса.
Люди спешат узкими, хорошо освещенными коридорами. Люди опасливо оглядываются, подозрительно прислушиваются. Наконец-то дверь, за ней зал. Белые стены, обильный, но не резкий свет. У одной из стен, в которой видны две закрытые двери, стоит симпатичный мужчина в строгом сером костюме, в рубашке и галстуке. Он держит в руках папку для документов, располагающе улыбается.
- Здравствуйте, давайте дождемся, пока все сюда придут и я начну инструктаж.
- Кто вы?
- Что с нами сделают?
- Это ошибка, я попал сюда по ошибке!
- Господа, минутку терпения и я дам ответ на все ваши вопросы.
Этот человек стоит один перед толпой, он вежлив и добродушен, это успокаивающе действует на людей. В это время из открытых дверей выходят несколько человек, один из которых Герой, который сразу же теряется в толпе. Двери закрываются, над ними зажигаются лампы.
- Итак, все собрались, теперь я проведу первичный инструктаж для прибывающих. Меня зовут Дмитрий Сенников, я менеджер по работе с клиентами Конотопского центра коррекции. Прошу запомнить, как меня зовут, так как в случае возникновения каких-то недоразумений, вам нужно будет назвать меня, как своего куратора. Меня сразу же вызовут и я помогу разрешить возникшую проблему.
Он врёт. Запоминать его имя и фамилию не нужно, потому что больше никто из этих людей его не увидит. А самая большая проблема этих людей уже есть, раз они попали сюда, на Конотопский комбинат полной человекопереработки, так звучит настоящее название этого предприятия, а центр коррекции, это всего лишь ширма, для придания более западного, а значит вроде бы более гуманного названия. Смешно, но люди верят, люди готовы верить в такие несусветные глупости, что часто начинаешь сомневаться в верности определения "Человек разумный".
Толпа смотрит на менеджера по-разному. Кто-то, как на доброго волшебника, такие вслушиваются и пытаются запомнить каждое слово, кивают головой, словно бы понимают даже больше, чем говорит менеджер. Женщины и дети, юноши и пенсионеры, стоят и очень внимательно слушают.
Конечно, есть несколько таких, которые только фыркают носами и крутят головой, показывая, что не верят ни слову. Это сырьё с трудностями, как сучки в древесине, если не уделить им внимания, то могут ухудшить качество продукции. Менеджер ходит вдоль толпы, говорит неспешно, но уверенно, не сбиваясь, всматривается в недовольных.
- Сейчас я зачитаю вам правила пребывания в нашем Центре, после чего вы отправитесь на медосмотр.
- Зачем?
Спросил один из толпы, высокий, чернявый парень с наглым лицом. Дерзкий, сильный – трудный кадр. Здесь главное не спасовать перед ним. Менеджер держится молодцом, спокойно продолжает:
- Затем обед, после этого я разведу вас по отделениям, где вы сможете отдохнуть. Вечером общий сбор, а с завтрашнего дня вы включитесь в производственный процесс центра.
- Это правда, что нас пустят на колбасу?
Опять этот чернявый. Герой стоял рядом с ним и даже немного скривился. Не любил бунтовщиков. Но менеджер молодец.
- Нет, колбаса и прочие продукты питания не входят в ассортимент продукции, производимой нашим центром. Мы делаем одежду, инвентарь, также осуществляем крупноузловую сборку бытовой техники.
- Я попал сюда по ошибке, я не виноват!
Какой-то худенький, краснолицый мужчина, с редкими светлыми волосами.
- Я ничего не сделал, меня просто арестовали, трагическая ошибка!
Менеджер проявляет максимум внимания и сочувствия, пожимает плечами.
- Господа, я не судья, чтобы определять вину, я менеджер по работу с клиентами. Каждый из вас может подать апелляцию по-своему делу, позже я расскажу процедуру, как это можно сделать. Итак, мы приступаем к правилам пребывания в Центре.
Он хорошо работает. Ему удалось вступить в эмоциональный контакт с этой партией сырья, удалось убедительно ответить на скользкие вопросы. Он ведёт игру и всё делает правильно. Пусть в нём нет того задора, что был во мне, пусть он скорее действует автоматически, без вдохновения, но он всё равно хорош. Один из моих лучших учеников. Вот бы он удивился, увидев в толпе меня. Но я спрятался за спинами, у меня борода и крашенные волосы. Я сам себя едва узнал в зеркало, куда уж ему.
Менеджер продолжает говорить, люди его слушают, они уже не так встревожены, иногда переглядываются друг с другом.
- Правило третье. Каждый клиент нашего центра должен ценить и уважать жизнь и здоровье персонала, а также других клиентов. Любые проявления агрессии, даже ругань, могут служить основанием для перевода в отделение строгого содержания. Если агрессия проявляется к вам, сразу же сообщите мне или другому представителю персонала. В случае возникновения драк необходимо лечь на пол и дожидаться прибытия сотрудников службы безопасности.
Герой улыбается и прячет лицо.
В случае драке ложиться вовсе не нужно - тебя положат на пол и так. В каждом зале сидят снайперы. Здесь тоже, вон там, за светильником сидит трое, на противоположной стене еще трое и по человеку над входами. У них автоматические винтовки с боевыми патронами. Этим ребятам нужно менее десяти секунд, чтобы положить всю партию сырья. Зал разделен на сектора, у каждого из стрелков свой, регулярно проводятся тренировки с манекенами, механизм отлажен и работает отлично. Но это крайний случай, если возникает угроза менеджеру. Такое бывает раз в два-три года, обычно при новеньких, которые теряют контроль над толпой. У меня такое было лишь раз.
Герой стоит в костюме и с папочкой перед толпой, проводит инструктаж сырья, не замечает, как несколько человек в толпе переглядываются и кивают головами. Потом бросаются к нему, семеро крепких, опытных мужиков, которые слышали очень много плохого про комбинат и не хотят сдаваться. Они делают несколько шагов, первые уже возле Героя, хотят схватить его, но он тренирован, уклоняется от их рук и бросается в небольшую нишу. Тут же начинается стрельба. Сперва падают нападавшие, а потом и все остальные. Их ведь уже не успокоишь, они видели смерть, получили шок и теперь будут забракованы. Уже когда все лежат, в зал заходит бригада с участка разделки. Грузят туши на возки и увозят к себе. Герой стоит, его немного трясёт. К нему подходит руководитель.
- Как ты?
- Нормально. Как же я их не заметил?
- Они хитрые, в вагоне молчали.
Камеры наблюдения в вагонах придумал ставить я. Благодаря ним можно было вести контроль за сырьём еще на стадии транспортировки, заранее узнавать о возможных планах бунта, отслеживать наиболее нервные туши сырья с тем, чтобы заранее его изолировать. Это существенно повышало эффективность работы и снижало вероятность эксцессов. Камеры стояли в каждом вагоне, который перевозил сырьё. Сперва, камеры просто записывали изображение на кассету, которая потом просматривалась, пока вагон стоял возле комбината. Это была серьёзная потеря времени, поэтому позже была установлено новое оборудование, которое передавало изображение с вагона сразу к нам, на пульт входного контроля. Таким образом, прибывший вагон разгружался немедленно и мы уже знали всё про партию сырья, которая прибыла. Если нужно было кого-то удалить, то выходили ребята с удостоверениями якобы сотрудников Офиса уполномоченного по правам человека. Они говорили, что дело пересматривается и нужно присутствие обвиняемого. Люди обычно легко хватались за эту соломинку надежды и позволяли себя увести, хотя чуть раньше настраивали всех на бунт, который готовы были возглавить. А так их забивали и отправляли на разделку даже раньше, чем остальных.
Менеджер продолжает свой инструктаж, а его уже слушают практически все.
- Правило восьмое. Посетители нашего заведения могут отказаться от трудовых занятий, однако в этом случае они будут отправлены в отдельный сектор для отказников. Кроме того, у них вдвое будет сокращён рацион питания.
- Нас что, ещё и кормить будут?
Менеджер улыбается и поворачивается к спрашивающему. Опять этот же чернявый парень. Всё никак не угомонится. Дерзко смотрит, улыбается, накачивает сам себя, чтобы сорваться в истерику и не боятся.
- Думаете, мы не знаем? Нас тут просто убьют и разделают на мясо!
Ситуация начинает выходить из-под контроля. Партия сырья заволновалась, все снова вспомнили те слухи о забое, снятии кожи и рубщиках с огромными топорами. Панике нельзя давать разрастись. Менеджер делает серьёзное лицо.
- Молодой человек, если вы хотите попасть в нарушители дисциплины, то это ваше право. Я сделал уже вторую пометку против вашего номера. Третья пометка и вы будете удалены из группы. Правило девятое. Клиенты нашего заведению могут подавать прошения о сокращении срока пребывания, но только через год после прибытия и затем повторять прошения не чаще, чем раз в квартал.
- Да что вы нам голову морочите!
- Третье предупреждение.
- Да пошёл ты!
Чернявый парень бросается к менеджеру. Герой успевает подставить ногу и парень падает на пол.
Идиот, ещё не хватало стрельбы. Я пришёл сюда совсем за другим, мне нужно, чтобы всё шло по технологии.
Парень схватывается.
- Кто это сделал?
- Я.
Герой делает шаг вперед.
- Ты что не понимаешь, что они с нами сделают?
- Это нелепые слухи. А вот из-за тебя нас могут наказать! Я хочу поскорее пройти медосмотр, пообедать и отдохнуть.
Этого все хотят и за Героем смыкается стена его сторонников. Парень видит это и вдруг бросается с кулаками, но Герой успевает сделать шаг в сторону, нанести пару точных ударов и свалить бунтаря.
Каждый менеджер по предварительной работе с сырьём обучен приёмам самообороны. Сперва, двухмесячный курс, затем по две тренировки в неделю для поддержания формы и каждые полгода сдача нормативов. У этого парня не было шансов победить меня. А я ещё и не показал всего своего умения, чтобы не выдать себя.
В зал заходят трое крепких ребят в белой униформе. Берут под руки парня, он что-то пытается крикнуть, начинает вырываться и тут же обмякает. Ему незаметно вкололи успокоительное. Выносят. Менеджер хлопает в ладоши, привлекая внимание.
- Если он будет хорошо себя вести, то через два месяца вы встретитесь. Хотя мне кажется, что этот товарищ просидит в зоне усиленного содержания весь срок коррекции. Что же, продолжим инструктаж.
Менеджер снова рассказывает на память пункты правил. Герой стоит и смиренно улыбается.
Я произносил эти пункты тысячи раз, они врезались мне в мозги, я помню их слово в слово, расскажу, хоть разбуди меня среди ночи.
Менеджер окончил инструктаж и улыбнулся. Человеку с такой улыбкой невозможно не доверять.
- Теперь прошу проследовать на медосмотр. Женщины в левую дверь, мужчины в правую. И у меня просьба не задерживаться в раздевалке, через час все должны пройти медосмотр.
Сырье начинает расходиться, это называется половой сортировкой. Вдруг небольшой затор, Герой морщиться. Да что же такое! Одни нелады. Менеджер уже здесь, смотрит на парня, держащего за руку испуганную девушку. Парень нервничает, голос у него срывается.
- Я пойду с ней.
Менеджер смотрит на него по-отечески.
- Это запрещено правилами.
- Мне плевать на правила.
- Я ставлю вам первое предупреждение.
- Хоть десять.
- А вы его поддерживаете? Вам тоже ставить предупреждение?
Менеджер молодчина. Разделяй и властвуй, это же такой старый и такой надежный способ. Вот и сейчас девушка начинает испуганно отстраняться от парня. Пока они там целовались в вагоне, всё было хорошо и ясно, а сейчас у неё сомнения, здесь ведь совсем не так, как рассказывали. Вполне приличное заведение, а не бойня из слухов. Зачем же навлекать на себя наказания? Парень чувствует её сомнения и злится этой слабости.
- Не надо её пугать!
- Молодой человек, я никого не пугаю.
Он обращается к остальным, которые смотрят на происходящее.
- Вы проходите, проходите.
Люди ускоряют шаг. Менеджер подходит к парню.
- Так вот, молодой человек, я всего лишь государственный служащий и я выполняю свои должностные инструкции. Пугать я вас не собираюсь, а просто оглашаю то, что должен. Согласно инструкциям, во время прохождения медосмотра, также как и при пребывании в секторах после отбоя, мужской и женский контингент должны быть обязательно разведены. Девушка, вы решили, что остаётесь с ним?
Она почти плачет, испуганно качает головой, вдруг вырывает свою руку и бежит от парня к двери для женщин.
- Постой, Лена!
Он бросается за ней, но на пути менеджер.
- Молодой человек, она сделала свой выбор, уважайте его.
- Вы испугали её! Лена, мы должны быть вместе! Да отойди ты!
Отталкивает менеджера. Тот видит, что почти все уже вышли из зала. Вдруг хватает парня и валит на пол. Вызывает охрану. Из незаметной двери в стене вываливаются четверо мужчин с дубинками.
- На особую обработку.
Парень пытается крикнуть, но ему затыкают рот кляпом и утаскивают. Менеджер уходит к двери "М". Заходит в раздевалку. Там мужчины стоят возле кабинок для вещей, перед ними женщина инструктор. В белом халате, сексуальная, все на неё пялятся да и как не пялиться, если она сумасшедше красива.
- Вера Николаевна, всё нормально?
- Да, Дмитрий Валентинович. А что там у вас?
- Да парень какой-то, видимо наркоман или извращенец. Захотел проходить медосмотр с женщинами.
- О, господи.
Она смеётся, большие белые зубы, большой рот, губы, какие губы! Глядя на неё начинают улыбаться и мужики. Посмеиваются, тот парень кажется им полным кретином.
- Откуда они только берутся?
- Плохое воспитание. Ну да ладно, пусть с ним разбираются психиатры. Значит так, бойцы, не задерживаться, жду вас после медосмотра.
Менеджер выходит. Герой улыбается и слушает спокойный голос женщины о правилах медосмотра.
- Сперва, у вас возьмут кровь из пальца, затем измерят давление, потом релаксация в психологической комнате на двадцать минут. К этому времени анализы будут готовы. Затем здоровые отправляются в центральный корпус, а те, у кого проблемы со здоровьем, пойдут в медчасть. У нас одна из лучших медчастей в стране, поднимем на ноги любого.
Она улыбается. Она так хорошо, что у всех, кроме самых пропащих, начинает вставать.
Вера Николаевна, одна из лучших менеджеров по предварительной работе с сырьём. Она уже пять лет на этой должности и продолжает показывать великолепные результаты. Она сексуальна, но в той замечательно пропорции, какая действует не только на похоть, но и на романтику. Мужчину не просто хотят трахнуть её, а хотят трахнуть и быть с ней, носить на руках, дарить цветы, возить на мопеде, это уже у кого какая фантазия. Благодаря Вере Николаевне, мужская часть сырья входит в тонус.
Мужчины выходят в зал со множеством окошек. Суют туда руки, даже не замечают, как им прокалывают палец. Точно так же не ощущают, как меряют давление. Перед глазами у них её губы, её бёдра, её груди под обтягивающим халатом. Затем проходят в комнату релаксации. Там удобные, откидывающиеся кресла и приятная спокойная музыка. Мужчины рассаживаются и закрывают глаза. Свет постепенно тускнеет, а голос Веры Николаевны рассказывает о том, что сейчас они будут дышать различными травяными запахами, имеющими целебные свойства. Едва заметные струйки газа из отверстий в полу, комната заполняется газом, мужчины дышат и постепенно теряют сознание.
Это усыпляющий газ. Через пять-семь минут вся партия сырья потеряет сознание, перед этим пережив приятный обморок. Ребята из НИИ при комбинате, рассказывали, что в этом обмороке сырьё вспоминало самые лучшие моменты своих жизней. Готов поспорить, что большинство вспоминало Веру Николаевну. Она ведь действительно была лучшим, что у них было. Но я вижу не Веру Николаевну, я вижу другую женщину, вижу Её. Ту, из-за которой я оказался здесь, Ту, за которой я иду на полную переработку, чтобы встретиться где-то там, за пределом жизни.
Герой полулежит в кресле, глаза закрыты на лице улыбка и выражение полного счастья. Он видит женщину. Чуть выше среднего роста, с большой красивой попой и круглыми плечами, с выразительными глазами, глубокими, как океан. Она оборачивается, на её лице тревога, делающая её ещё краше. Она смотрит назад, а потом уходит за дверь, ведущую на медосмотр для женщин.
Герой так и лежит в кресле с улыбкой. В комнату заходят люди в аккуратных противогазах. Потолок раздвигается, на нем появляется лента конвейера со свисающими цепями. Люди в противогазах подвое подходят к тушам уснувшего сырья, чалят за ноги к контейнеру. Работа идет споро и через десять минут вся партия уже висит на конвейере. Она начинает двигаться и туша за тушей уносится в проход в стене, с табличкой "Учзаб". Одним из последних следует Герой. Даже вися вниз головой, он улыбается.
Я с детства мечтал работать на комбинате. У нас все мечтали работать здесь. Конотоп был городом небольшим, а работники комбината, были как инопланетяне. Они выглядели лучше всех, они не пили и не дрались, у них были машины и комфортабельные квартиры, путёвки на юг и талоны на дефициты от хрусталя до персидских ковров. А главное, им был положен Паёк. Это слово всегда произносилось с придыханием и служило символом какого-то высшего, не здешнего благополучия. Когда моя верующая бабушка рассказывала мне о рае, то я всегда представлял, что это место, где все получают Паёк. И я очень хотел попасть в рай, для чего не врал, не воровал клубнику с соседских огородов, а когда пошёл в школу, то старательно учился. С первого класса я стал отличником, первым учеником на всем потоке. Я не был умнее всех, я был старательнее. Я мог сидеть днями, я учил все уроки, подходил к учителям на переменах, занимался с отстающими. В школе мною гордились и ставили всем в пример, поэтому дети меня недолюбливали, но лезть ко мне не решались. Потому что по физкультуре у меня тоже было пять баллов, я ходил на секцию самбо и никому не спускал обид.
Мне все говорили, что я буду обязательно работать на комбинате, я ведь был лучшим, а туда как раз принимали только лучших. Но я не успокаивался, я знал, что работать на комбинате мечтают люди из Киева и даже из Москвы, которые с удовольствием меняют свои столицы на наш провинциальный Конотоп. И чтобы получить работу на комбинате, я должен быть лучше столичных. В седьмом классе я стал брать уроки английского, потому что в школе у нас был только немецкий, а я услышал, что в больших городах он уже не ценится. Уроки мне давал Савелий Сергеевич, бывший начальник участка переработки чекрови, ныне выросший в цех продуктов крови. Савелий Сергеевич стал инвалидом в результате несчастного случая, был уволен, мог ехать в Ленинград, где у него была квартира, но остался в Конотопе, чтобы быть рядом с комбинатом. Утром он приходил к проходной и усаживался на лавочке вместе с несколькими другими пенсионерами. Частенько они просиживали за разговорами до конца первой смены, чтобы потом смешаться с толпой работников и идти домой. Я приходил к Савелию Сергеевичу по вечерам, он спрашивал с меня строго, часто злился, когда я допускал ошибки, несколько раз даже бил меня своим костылём, за что потом извинялся. Вдобавок, он не брал с меня денег. Отчасти потому, что я был сирота, но больше потому, что уважал моё стремление работать на комбинате.
- Ты сделал правильный выбор, мальчик. Очень правильный. Стремись на комбинат. Если ты попадёшь туда, то станешь счастливым человеком, а если нет, то жизнь твоя будет пуста и никчемна, как у большинства людей.
Савелий Сергеевич повесился вскорости после моего отъезда в Харьков, где я поступил в университет. Его нашли на липе, недалеко от центральной проходной. Он хотел умереть, видя любимое предприятие и я понимаю его. Притом так поступали многие. Уровень самоубийств среди уволенных и вышедших на пенсию работников предприятия был чрезвычайно высок, люди просто не могли смириться с потерей рая, которым был для них комбинат. Даже я, ни разу не бывавшей дальше музея комбината, так страстно мечтал о нём, что если бы не стал работать там, то повесился бы. Я решил это вполне серьёзно, хотя никому не говорил. В Харькове я был одинок. Бедность не располагает к заведению знакомств, а я был беден как церковная мышь. Мои родители давно погибли в автокатастрофе вскоре после моего рождения. Дедушка и бабушка сильно болели и не могли помогать мне. Наоборот я отсылал им стипендию, а сам по ночам разгружал на товарной станции вагоны. Бывало, что не спал по несколько суток подряд, но ни разу я не позволил себе не выучить предмет и получить не то что двойку, даже тройку.
Я закончил университет с красным дипломом и вернулся в Конотоп, поступать на работу. В отделе кадров была огромная очередь, приезжие из других городов, жили по нескольку месяцев, надеясь заполучить работу. У них у всех были и красный диплом и прекрасное здоровье, чистое прошлое, а ещё опыт работы, которого у меня не было. Целый год я каждый день ходил в отдел кадров и всякий раз получал отказ. Люди сдавались, разочаровывались, уезжали. Но мне отступать было некуда. Я сказал себе, что буду стараться поступить на комбинат хоть всю жизнь. Устроился экономистом в райпотребкооперацию, утром шёл в отдел кадров комбината, потом на работу, а вечерами и в выходные штудировал учебники. Я приумножал свои знания, я не жаловался и я дождался. Однажды мне сказали, что есть место в плановом отделе. Полгода испытательного срока, в которые я буду получать только треть зарплаты. Если найдут лучшего, то меня уволят. Если посчитают, что не справляюсь – уволят. Если нарушу дисциплину – снова таки уволят. И даже если всё будет хорошо, то всё равно могут уволить, потому что может пройти реструктуризация непроизводственных служб.
Конечно, я согласился. И так стал работать на комбинате. Отлично показал себя во время испытательного срока, так что когда нужно было сокращать штат отдела, то уволили другого. Благодаря знанию языков и кристально чистой биографии, меня взяли во внешнеэкономическую службу. Несколько раз я ездил за границу. В страны соцлагеря. Раньше ездили и в Западную Европу, куда комбинат поставлял много продукции. Но потом, случился большой скандал, газеты стали утверждать, что мы делаем свою продукцию из диссидентов и евреев, на ввоз был наложен запрет. Эти дураки не понимали простой вещи, что евреи и диссиденты были до погрузки в вагон комбината. В вагоне же все становились сырьём, подлежащим качественной переработке. И здесь не было эллина и не было иудея. Только туши сырья.
Я проработал во внешнеэкономической службе четыре года, начальство было мной довольно, работники КГБ, которые нас тесно курировали, также. Как вдруг меня вызвали к генеральному директору. До этого, я видел его только издалека, на больших планёрках и торжественных мероприятиях перед праздниками. И вдруг меня вызывают к нему. Я очень волновался, знал, что выполняю свою работу на отлично, никаких недочётов, я сделал несколько рацпредложений, разработал новую схему упаковки экспортируемой продукции. И всё-таки волновался. Генеральным тогда был Михаил Малафьин, толковый и очень жесткий руководитель, который любил повторять, что его не волнуют проблемы, ему нужен результат.
Я пришёл в приёмную на минуту раньше назначенного, подождал немного и мне предложили пройти. За двойной дубовой дверью генерального меня встретило всё руководство комбината. Замы, главный инженер, начальники цехов, служб и участков, цвет предприятия. Они сидели за большим совещательным столом и смотрели на меня. Почувствовал, как подгибаются ноги, но заставил себя успокоиться.
- Вот, посмотрите! Как можно не доверять человеку с таким лицом?
- Михаил Петрович, мы и не таких привлекали.
- Вы привлекали артистов! Они играют, это чувствуется. А тут нужно, чтоб никакой игры, чтобы искренне! Ну что, Валентин, согласен помочь родному предприятию?
Он меня похлопал по плечу и улыбнулся. Согласен ли я? Честное слова, если бы мне нужно было отдать жизнь, я бы отдал. За родной комбинат отдал бы всё.
- Так что?
У меня спёрло дыхание, я только и смог что кивнуть головой.
- Ну вот и молодец. Зачисляешься первым штатным специалистом в участок предварительной обработки. Иди.
Так я резко сменил профессию. И из экономиста стал успокоителем. Так у меня и записано в трудовой книжке. Я стал первым успокоителем и оставался самым лучшим из них. Мне давали премии, награждали грамотами и ценными подарками, дали Паёк первой категории, какой был только у начальников цехов. Михаил Петрович Малафьин не мог мною нахвалиться. Кстати, он, как инициатор введения предварительной обработки, получил второе звание Героя соцтруда, ведь качество производимой продукции возросло очень существенно. До введения предварительной обработки сырьё, поступавшее на комбинат, сразу же подвергалось усыплению, после чего поступало в цех убоя. Однако из-за всяких слухов, а также неизвестности, сырьё находилось в состоянии стресса, что существенно влияла на вкусовые, а позже, с началом производства органов, и медицинские показатели продукции. Проблема была серьёзная и Малафьину пришла идея ввести предварительный этап, на котором бы можно было успокаивать сырьё. Сначала, в вагонах стали транслировать успокаивающую музыку, потом отремонтировали боксы, в которые принимали составы с сырьём. Выкрасили там всё в белый цвет, сделали дневное освещение. Кое-какой позитивный эффект это дало, но слишком небольшой. Очень частыми бывали случаи, когда целые партии сырья отправлялись на переработку в состоянии сильного нервного напряжения.
Тогда Малафьин придумал транслировать новоприбывшим команды по радио, подбирая наиболее доверительные голоса, которые вежливо указывали сырью, куда нужно идти и что делать. Это также дало определённый результат, но Малафьин был человеком азартным, он хотел большего и решил, что голос не даёт достаточно эмоционального контакта, нужно, чтобы говорящего видели. Опыты с инструктором за пулинепробиваемым стеклом дали отрицательные результаты. Тогда Малафьин, впервые в истории комбината, решился на смелый эксперимент – допустить прямой контакт сырья и безоружного персонала. Были приглашены артисты, заучившие слова. Они выступали перед сырьём и действительно во многих случаях успокаивали. Но срывы случались слишком часто, что было недопустимо для промышленных объемов переработки, характерных для нашего комбината.
Другой человек бы отступил, но Малафьин был настойчив. Он вспомнил про меня, точнее про моё лицо, "вызывающее доверие". Я выучил текст и должен был заменить героев.
- Ты главное помни, что нужно говорить искренне! Не играть! Искренне! Спокойно, уверенно, искренне! И не бойся, охрана будет контролировать ситуацию.
Так я первый раз вышел к сырью. Я едва сдерживал волнение, несколько раз сбивался, сырьё смотрело на меня с подозрением. И тогда просто сказал, что первый день на работе, поэтому волнуюсь. И сырьё поняло, они перестали меня подозревать. Разве могло что-то плохое случится в этом заведении, где работают начинающие юнцы. Сырьё прослушало мой инструктаж и пошло на медосмотр. Я с дрожащими ногами стал ждать результатов. Меня всего трясло. Я так хотел оправдать доверие Малафьина.
Герой сидит в комнате, тут же всё руководство предприятия. Ждут результатов. Герой как на иголках, потеет, не знает, куда деть свои руки. Заходят два человека в белых халатах. Держат в руках тарелку с ломтиками мяса. Пробуют, смакуют, обращаются к гендиректору.
- Просто великолепный вкус. Похоже, что они умерли в полном спокойствии.
- Я же говорил, что сможем!
Малафьин бросается к Герою и начинает его обнимать.
Это был один из самых счастливых моментов в моей жизни. Будто бы я попал в рай. И это действительно был рай. Я стал первым успокоителем комбината, я не только работал с сырьём, но и писал должностные инструкции, проводил тренинги с персоналом. Комбинату требовалось около двадцати высококлассных успокоителей, а это значит, что всего их должно было быть около сорока, с учетом замен и молодых кадров. Мне приходилось заниматься с ними и брать на себя самые тяжелые партии сырья. Например, иностранцев, которые традиционно были плохо дисциплинированы и склонны к бунту. Кроме немецкого и английского, я выучил французский, мог говорить на польском и чешском. Это очень помогало.
Из вагонов выходит группа людей, говорящих на иностранном языке. Они взбудоражены, они готовы на крайние действия, они ждут пулемётов, овчарок и колючей проволоки. Но вместо этого белая комната и Герой в пиджаке. Обращается к ним на их родном языке. Это неожиданно для людей и успокаивает их.
Сырьё масса очень иррациональная, нестабильная, могущая качнутся в любую сторону. Не нужно давать им нервничать. Даже по такой пустой причине, как непонимание. Они должны стать радостными и довольными, не зависимо от того, какими они прибыли на предприятие. Каждый раз нужно входить доверие и заставлять сырьё радоваться. Это возможно лишь в том случае, если между мной и сырьём установлен хороший эмоциональный контакт. Можно рассказать анекдот или какую-то смешную историю. Снять напряжение, подбодрить, но как-то необязательно, будто я это делаю просто по причине хорошего настроения.
Герой лучезарно улыбается перед насупленной толпой.
- Знаете, сегодня моя дочка первый раз сказала "папа", я так рад, что мне петь хочется!
Такая простая, незамысловатая ложь, но смотрите, как их морщины расползаются, недоверие исчезает, они видят перед собой не чиновника, а человека, начинают куда лучше относиться к моим словам. А я говорю, что заведение у нес хорошее, примерное, рассказываю, что треть выходит достаточно быстро, и лишь шесть процентов, засиживаются надолго да и тех, в конце концов, отпускают, потому что пожизненная коррекция не предусмотрена законодательством. Они слушают и расслабляются. В среднем на группу уходит до получаса, но жестких нормативов нет, я командую отправку на медосмотр, когда чувствую, что сырьё готово. Конечно, бывает, что некоторые туши нуждаются в дополнительной проработке, но ведь здесь массовое производство, а не кустарная мастерская, где можно уделять внимание каждому. Вот этот истеричный мужчина, который мечется в толпе и сильно потеет, он требует к себе минут пятнадцать внимания и я бы непременно его успокоил, но следующие партии уже ждут, поэтому я лишь запускаю его на спецобработку. Оставляю с собой, жду пока всё сырьё уйдёт на медосмотр, потом валю на пол и вызываю охрану. Мужчина пытается кричать, я оглушаю его. Охрана уносит тушу, берётся анализ крови, затем его отправляют на участок забоя, но с обычным сырьём не смешивают. Это некондиция – во время забоя он был в состоянии стресса, поэтому мясо не так вкусно, а органы не так хороши. Пойдёт по сниженной цене для стран третьего мира.
Я так уверенно говорю, что будет с тушами дальше, потому что хорошо знаю весь тех процесс. Раз в год лучшие работники комбината проходят экскурсию по всему производству. Это делается для формирования духа команды, чтобы работники отдельных цехов и участков понимали, что работают на большом и суперсовременном предприятии. Ребята с цеха разделки или с фабрики внутренних органов или с костного производства, открыв рот смотрят на мою работу с поступающими партиями сырья, а я и мои коллеги смотрим, как происходит забой, как сцеживается кровь, как происходит её переработка, разделка тела, разделение медицинской и гастрономической продукции и так до самого конца. У комбината множество служб и подразделений, каждое из которых достигает весомых успехов в своей работе. Благодаря этому, комбинат осуществляет самую глубокую в мире переработку чесырья. У комбината практически нет отходов – в ход идёт всё: мясо, кровь, внутренние органы, кости, волосы, кожа. Причём принцип комбината – не делать полуфабрикатов, а исключительно готовую, высококачественную и эксклюзивную продукцию. На предприятии всегда ищут пути повышения эффективности работы. Например, недавно был открыт участок по производству поделок из кости, которая раньше просто переламывалась на муку. За первое полугодие производство поделок вдвое превысило самые смелые прогнозы, теперь там работают в три смены.
Одним из залогов успеха является введенная на предприятии система кружков качества. Каждую неделю работники отдельных цехов и участков проводят совещание по вопросам повышения эффективности труда. Высказываются различные предложения, происходит обсуждение и принимается решение об их введении. В случае, если результат нововведения становится положительным, оно вводится в техпроцесс и закрепляется в нём. Я был автором двадцати двух нововведений из которых аж семнадцать были введены в техпроцесс. Это я предложил спрятать снайперов в цеху за непрозрачным стеклом, а также выкрасить помещение приемного ангара в светлый цвет, что должно было оказывать успокаивающее влияние на психику. Я предложил проводить предварительный отбор наиболее агрессивного сырья еще в момент высадки из вагонов. Также я придумал легенду, что по номерам, которые присваиваются каждой тучи сырья, оно, якобы, будет получать пищу. Так удалось решить проблему надевания номеров на запястье. Также согласно моему предложению было введено сопровождение переводчиком партий сырья, которое не понимало русский. Слыша родной язык, люди успокаивались.
За все эти достижения, я получал премии и ценные подарки, а мой портрет уже семь лет находился на Доске почёта предприятия. Мне несколько раз предлагали переходить на руководящие должности, но мне так нравилась моя работа, что я не мог её бросить. Разве может копошение в бумажках заменить общение с людьми, все эти каждодневные минибитвы! По моему нет.
Группы пребывают самые разные. Норматив не больше ста человек, иначе нарушается управляемость. Хотя, в крайнем случае, я могу работать и с полутора сотнями голов сырья. Моя задача успокоить их, вселить уверенность, что слухи, которые ходят о нашем предприятии, не соответствуют действительности. Я апеллирую к логике. Зачем рассказывать сырью о правилах, если оно идёт на убой? Незачем и люди понимают это. Я апеллирую к чувствам. У меня внешность располагающая к доверию. И моя манера общения, жесткая, но корректная, моя опрятность в одежде и тщательность в инструктаже, она успокаивает людей, заставляет забыть о плохом и надеется на лучшее. Это очень важно для качества продукции.
Часто бывает, что в партии есть одна или две занозы, которые всему мешают. Моя задача сделать так, что они не смогли растревожить остальное сырьё. Для таких случаев нет каких-то схем, каждый раз приходиться принимать решение исходя из конкретных обстоятельств. Бывает, что достаточно надавить на самого человека, иногда приходится натравить на него других членов партии сырья. В данном случае я пытаюсь не замечать его, показываю, что не боюсь его, что не обхожу конфликт, а просто сильно занят. Если он ещё раз прервёт меня, то я вызову охрану. Несколько человек выдернут его из толпы и уведут. Не лучший вариант, потому что потом придётся потратить много времени на то, чтобы успокоить сырьё. График сорвётся, ведь на сегодня запланировано прибытие ещё шести партий сырья. Лучше обойтись без охраны.
Он останавливается перед толпой, осматривает их.
- Итак, инструктаж закончен. Далее медосмотр. После мы встретимся в корпусе Б и я отведу вас в столовую. Сейчас же мужчину идут в дверь обозначенную буквой "М", а женщины, соответственно, к двери "Ж".
 Раньше здесь работала моя жена. Она красивая женщина, но одной красоты мало, здесь ещё нужно вызывать у людей доверие.
Его жена, в белом халатике стоит перед мужчинами и рассказывает о правилах медосмотра.
 Она хорошо работала, её все ценили и работа ей очень нравилась. Часто он выходила в выходные или подменяла кого-то. Работа была смыслом её жизни, как впрочем и моей, ей нравилось работать с людьми, чувствовать свою власть над ними, вдобавок успокоителям был положен Паёк второй категории. Это означало два килограмма мясопродуктов каждый месяц плюс по сто грамм крови ежедневно. Она очень любила кровь, говорила, что вкуснее ничего на свете нет. Работу любила ещё больше, даже в отпуск не ходила. И долго не хотела заводить ребёнка, говорила, что не сможет без работы, что не из тех женщин, которые созданы для материнства. Может и правильно, но я хотел ребёнка, я человек традиционных взглядов и я не мог представить себе семью без детей. Я очень хотел ребёнка и смог её уговорить. Я ведь умею уговаривать людей. Я обрабатывал её два года, пока добился своего. Она забеременела, очень тосковала за работой, родила и уже на третий месяц вышла на работу, оставив следить за ребёнком нянечку. Мы хорошо зарабатывали и могли это себе позволить.
И всё бы хорошо, но она почему-то не смогла работать по-прежнему. Она не подурнела, даже наоборот стала краше и зад у неё вырос совсем немного, как по мне, она стала только красивее, но сырьё перестало реагировать на неё. Одна неделя, вторая, наши дегустаторы заявили, что чемясо не достаточно вкусно, а значит, сырьё умерло не в состоянии эйфории. Сырьё должно было видеть её в своих предсмертных видениях, должно хотеть её и лобызать, но ничего подобного. В ней как что-то надломилось. Сырьё не реагировало на неё. И её уволили. Я не мог ничего поделать, никто не мог. У нас очень серьёзное предприятие и вопросы качества здесь на первом месте. Малафьин даже уволил своего сына, который не справился с работой на участке кожаных изделий. На комбинате не было блата, даже первый секретарь обкома партии не мог устроить никого на наше предприятие.
Так вот, жену уволили из успокоителей, предложили работу в цеху обработки субпродуктов или на кровном производстве или в заводоуправлении. Но она хотела работать только на подготовке сырья, она обиделась и ушла совсем. Это было неправильно, попасть на комбинат очень сложно и по собственной воле с него не уходят.
Его жена, растрёпанная и злая сидит на кухне, пьёт вино. Герой стоит у окна.
- Лида, хватит.
- Не хватит!
- Ты слишком много пьёшь.
- А тебе какое дело?
- Ты моя жена.
- А мне насрать! Понял! Насрать!
Она вскакивает, он вздрагивает и отворачивается. Жена подбегает и хватает его за плечо.
- Что ты от меня отворачиваешься! Тебе тоже неприятно на меня смотреть!
- Нет, ты же знаешь, что я люблю тебя.
- Да пошёл ты со своей любовью! Ты мне всю жизнь испортил! Сволочь!
Она хватает сковороду и пытается ударить. Он ловко уворачивается, бьёт ногой её в живот, валит, скручивает руки. Она лежит, кричит и бьётся головой об пол. Даёт ей пощечину, другую, третью. Она начинает плакать.
- Не смей на меня замахиваться. Мне лицо нужно для работы, ты же знаешь!
- А мне ничего не нужно! Только сдохнуть нужно!
Он встаёт и выходит из кухни, забрав недопитую бутылку вина. Выливает в раковину, стоит перед зеркалом в ванне, рассматривает себя среди зубных щёток и бутыльков с парфюмерией. Улыбается, делает доброе лицо, строгое лицо, доверительное лицо. Доволен собой, хлопает по щеке. Выходит. Жена сидит на полу и плачет. Отворачивается и уходит.
Я не осуждал её. Работа на комбинате было смыслом жизни почти для всех работников. Оставались здесь только самые лучшие и держались за свое место так, будто за проходной завода никакой работы не было. Да что работы – жизни. Те, кого увольняли, сразу теряли землю под ногами, они были как изгнанные из рая. В их жизни ничего не оставалось, только пустота. Так было и у Лиды. Она пила, пила, а потом случилось страшное.
Квартира Героя. Ходят работники милиции, переступают лужицы крови на полу. Герой сидит перед следователем в гражданском.
- Я пришёл с работы, в зале увидел Лиду. Она лежала на полу, вся в крови. Рядом нож. Я скорую вызвал. Потом зашёл в спальню, а девочка мёртвая.
Она ненавидела её. Думала, что из-за неё потеряла работу. Я должен был предвидеть это. Но не успел. Я похоронил девочку, а Лиду отправили на принудительное лечение в психбольницу. У неё признали алкоголизм и тяжелое психическое расстройство. Это был страшный период для меня. Мне даже предлагали уйти в отпуск, поехать куда-нибудь на воды, в тот же Трускавец, поправить здоровье. Но я отказался. Если бы я куда-то поехал, я бы сошёл с ума. Меня спасала только работа. Я работал по полторы смены, оставался бы и на две, но это было запрещено инструкциями. После работы я оставался на заседания кружков качества, потом шёл играть в футбол, на первенство комбината, возвращался домой, чтобы только поспать. А утром снова бежать на комбинат. Мой любимый комбинат.
Завод с высоты птичьего полёта. Вереницы цехов и строений, все отремонтированные, выкрашенные, с целыми окнами. Между зданий клумбы и беседки, дорожки асфальтированы, везде порядок и организованность.
Комбинат был таким всегда, ещё с революционных времён, когда он был основан на базе живодёрни. Уже через несколько лет предприятие вышло в передовики и сохраняло этот статус всегда, несмотря ни на передачу в различные министерства или смену руководства. Конотопский комбинат всегда был лучшим. И каждый, кто работал на нём, по праву гордился собой и радовался своей счастливой звезде. А тем, кто не работал, оставалось только пить и выть от обиды.
Герой вновь стоит перед следующей партией сырья. Рассказывает о правилах и оценивает. Эта партия получше, больше молодого сырья, стариков почти нет, упитанность в норме, явных больных нет и буйных тоже. Ходит перед ними, говорит, смотрит, а сам думает.
Внимательно слушают, потом исполняют, с такой партией легко работать, но удовольствия это не приносит. Куда интереснее работать со сложными партиями, которые заранее настроены против комбината и которые нужно разубедить, успокоить, ввести в состояние счастливого ожидания. Это очень важно для вкусовых качеств мяса и медицинских требований по качеству органов.
Начинаются кадры кинохроники, иллюстрирующие то, что говорит голос. Постепенно они переходят в современность:
- Раньше на это не слишком то обращали внимание, пригоняли сырьё эшелонами и сразу запускали в цех убоя. В самые горячие времена, ещё перед войной, дело доходило до того, что убой вёлся из пулеметов, что крайне неэффективно из-за большой потери крови, шока сырья, а также того, что больше количество пуль остаётся в тушах. Затем приходилось тратить много трудочасов, чтобы пули извлекать. К тому же при стрельбе трудно было добиваться прицельности, пули попадали во внутренние органы. Поэтому от забоя пулемётами пришлось отказаться. Затем использовался метод массового забоя электрическом током. Разбутое сырьё загоняли в ангар с железным полом, по которому пускали ток с высоким напряжением. Однако части сырья удавалось вскочить на туши погибших и после тока приходилось запускать бригады с пистолетами, которые добивали оставшихся. Затем применялся индивидуальный забой током, когда сырьё по одному приходило к аппаратам, к ноги и лбу прикреплялись электроды, после чего пропускался ток. Смертность была стопроцентной, но метод был очень трудозатратным, особенно в случае сопротивления сырья. На некоторое время на предприятие вернулись к забою с помощью специально обученных бойщиков. Они встречали сырьё, наносили ударом молотком по лбу, который обеспечивал мгновенный летальный исход в девяносто восьми процентах случаев. Затем туши цеплялись на крюки и проводилось сцеживание крови.
Метод был достаточно эффективен, хотя и основан на ручном труде. Так как на очередном съезде КПСС было принято решение увеличиться ступень механизации и автоматизации труда, то для забоя было предложено использовать специальные полуавтоматы на электрическом приводе. Сырьё усаживали на кресла, фиксировали положение головы, после чего оператор давал команду и специальный боёк пробивал затылочную часть черепа, нанося смертельные повреждения. Производительность автомата составляла двадцать туш в час, затем, с помощью использования упрощённых фиксаторов, достигла двадцати шести туш, за счет экономии времени на усаживание туши и её освобождение от креплений. Автоматы работали очень качественно, однако жертва всё равно успевала испугаться, что негативно сказывалась на вкусовых качествах чемяса. Встал вопрос о том, чтобы сделать процесс забоя незаметным для сырья. И тогда был придуман техпроцесс с обработкой газами. Расслабившееся и успокоившееся сырьё продували специальными газами снотворного действия. Сырьё засыпало. После этого туши подвешивались на конвейер и поступали на участок убоя. Там бойщики перерезали ножом сонную артерию и производили сцеживание крови, после чего туши поступали на участок разделки.
В последние годы, в связи с требованиями рынка, на предприятии был существенно сокращен гастрономический сегмент, зато вырос медицинский. Было принято решение сосредоточиться на производстве органов для трансплантации. Это был большой и постоянно растущий рынок, которому требовались десятки тысяч почек, легких, сердец, цистерны крови и гектары кожного покрытия. Естественно, что переход на преимущественно медицинскую продукцию потребовал больших инвестиций, для чего комбинату пришлось выйти на рынок внешних заимствований и запуститься с IPO. Впрочем, не забывалась и гастрономическая составляющая. Конечно, от лозунга предыдущих лет о том, что чемясо и прочие продукты питания комбината должны прийти в каждую семью пришлось отказаться. Мы сосредоточились на производстве гастрономии премиум-класса, упирая на собственную эсклюзивность. Ни у кого в мире не было чем ясной продукции такого качества. Конечно, кое-где, в Африке или Юго-Восточной Азии, работали полуподпольные мастерские по производству чемясной продукции, но они не давали должного качества, зачастую выдавая за чемясо продукцию из обезьяньего сырья. Так что мы были первыми во всём мире.
Я радовался и переживал за комбинат больше, чем за самого себя. Победы комбината были моими победами, а поражения, жгли меня так, что я не находил себе места. Я всё время находился в поиске, всё время занимался увеличением эффективности собственной работы. Про установку камер в вагонах я уже говорил. Также я придумал оргазмический метод улучшения вкусовых качеств. Партии сырья, которые предназначались для производства гастрономической продукции после усыпления приводились в состояние оргазма. Для этого нашим НИИ были разработаны специальные электрические хомуты для половых органов мужского сырья, а также электрические вибраторы для органов сырья женского. Подвешенные туши сырья возбуждались этими приборами и в момент оргазма производился забой. Благодаря этому вкусовые качества мяса существенно улучшились, а я стал получать усиленный
Паёк первой категории, который получали только заместители ген директора и руководители отдельных служб.
Хотя паёк меня не очень то интересовал. К еде я относился равнодушно, кровь и вовсе не пил. Заметил, что она влияет на то, как меня воспринимает сырьё. Наилучший эмоциональный контакт с партией сырья наступал у меня если я долго не ел мяса. Поэтому я стал вегетарианцем, хотя не очень это афишировал. Ещё я заметил, что работа хорошо выходила тогда, когда над успокоителем ничего не довлело. Нужно было оставить все проблемы, забыть все заботы, сосредоточится только на работе. Думаю, что работа успокоителя была похожа на жизнь монаха. Полное отречение от всего во имя одной, высшей цели. В данном случае качества продукции.
Но, как и у монаха, жизнь успокоителя полна искушений. Я часто наблюдал как у хороших специалистов вдруг что-то ломалось и они уже не могли показывать прежних результатов. Как моя жена, как многие другие. Люди отлично работали, действовали на сырьё безотказно, а потом вдруг начинали сдавать. Нервничали, пытались что-то изменить и окончательно теряли доверие. А доверие – самое главное в моей профессии. Если ты не вызываешь доверия, ты ничего не добьёшься. Тебя уволят, в лучшем случае переведут куда-то на тяжелую работу в цех разделки. Представляете, возиться с кусками мяса, мыть окровавленные полы, после интеллигентной работы успокоителя! Для большинства это был удар, который они не выдерживали. Люди слетали с катушек и только я оставался на месте. Только я, первый успокоитель комбината. Я был неизменно эффективен, я справлялся с самыми сложными партиями сырья, я давал наилучшее качество. Из год в год. Мне завидовали, про меня распространяли всякие нелепые слухи, то что я душу продал сами знаете кому, то что я обладаю способностью внушать и уничтожаю успокоителей, которых считаю себе конкурентами. Даже не буду говорить, как это всё было глупо. Нелепица прямо. Я никому ничего не продавал, я просто умел. У кого-то абсолютный музыкальный слух, кто-то обладает сильнейшим ударом, кто-то очень быстро бегает, другой отлично оценивает риски. А я умел успокаивать.
Но однажды кое-что случилось и со мной. Это было 8 августа 2004 года. Я отлично запомнил этот день. Обычный рабочий день. Была середина смены, я работал уже с пятой партией сырья. Лёгкие партии, проходили без осложнений, даже вопросов не задавали на инструктаже. Я рассказывал седьмое правило, когда заметил её. И вдруг сбился. Я уже много лет не сбивался на инструктаже, я знал на память каждое слово, да я бог бы рассказать его из конца в начало и не сбиться! Но, тем не менее, сбился. Увидев её. У меня появилось странное ощущение, будто я знал эту женщину очень давно. Будто она очень родной и близкий мне человек. Я видел её в первый раз, в первый и последний раз, так что я понимал, что это всё глупости, но я чувствовал это. Говорю же, что человек существо достаточно иррациональное. Я вот взял и почувствовал, что эта женщина мне очень близка. А потом чуть не заплакал, когда подумал, что никогда больше её не замечу. Я провел инструктажи с десятками тысяч людей, которых больше никогда не видел. И ничего, меня не волновало, что они уходят на переработку. Но эта женщина, она заставила меня затосковать.
И нарушить служебные инструкции. С самого начала. Ещё когда я проводил инструктаж, я очень часто посматривал на неё, хотя должен был отслеживать настроение сырья в партии, следить, чтобы в толпе не возникало центров нервных напряжений. Я должен был прислушиваться к флюидам, источаемым толпой, должен был вести игру, чтобы успокоить чесырьё, даже развеселить его, а это непросто, учитывая нелепые слухи о нашем предприятии, которое представляли чуть ли не примитивной бойней с санитарией на уровне мясокомбинатов. Чтобы управлять партией требовалось всё моё внимание и сосредоточенность. А тут я только и думал, как посмотреть на ту женщину, тараторил заученные слова и оглядывался, как кот на мясо, как возбужденный подросток на пляжных девушек.
Конечно, я пытался себя одернуть, заставить действовать по инструкции, делать работу качественно. Напоминал себе, что работаю на Комбинате, великом предприятии, попасть на который великое счастье. Даже пробовал про себя напевать гимн Комбината, всегда наводивший на меня волнительную оторопь. "Комбинат, Комбинат, в мире лучшее место! Здесь мы рады работать эффективно и честно!". Но ничего не помогало, я оборачивался и посматривал на неё. Женщина стояла во втором ряду, я видел только её лицо, казавшееся таким родным и знакомым лицо и немного плечей, круглых как спелые яблоки. Женщина чуть плакала, смотрела в никуда и не замечала никого. В том числе и меня. Может это даже хорошо, потому что если бы она взглянула на меня сразу, не знаю, чтобы случилось. Ситуация вполне могла выйти из-под контроля. Мне и так повезло, что партия была лёгкая, без бунтарей и подстрекателей. В моём тогдашнем состоянии со сложной партией сырья я мог бы не справиться.
Я смотрел на неё, едва находил силы отвернуться, на несколько секунд и снова смотрел, млел от её слёз, от её глаз, волос. Она казалась мне нестерпимо красивой. По роду работы я повидал сотни тысяч людей, среди них было немало красивых женщин, несколько мне даже запомнились, но по сравнению с ней всё блекло. Я так волновался, что у меня пересохло горло. А потом кончились слова. Я смотрел на неё молча, когда вдруг понял, что закончил инструктаж и сейчас должен дать команду на медосмотр. Это значило, что женщина исчезнет за левой дверью и я больше её никогда не увижу. Эта мысль обожгла меня, как открытое пламя. Я даже вздрогнул. Больше никогда не увижу её! Я смотрел и смотрел, будто хотел насмотреться, оставить её образ с собой на всю жизнь. Конечно, я знал про все эти рассудительные "перед смертью не надышишься", но мне плевать было на пословицы и поговорки, плевать было даже на доводы рассудка о том, что я веду себя глупо, по идиотски, рискую работой – главным, что есть у меня в жизни.
Я был в странном состоянии. Никогда не занимался боксом, но думаю, что похожие ощущении испытывают бойцы после нокдауна. Туман, медленные и странные мысли, не понимание происходящего. Моя бабушка применяла для похожих ситуация выражение "маком обсеяли". Паралич воли, болезненное влечение, переступающее через все запреты. На меня нахлынула тьма, я барахтался, выныривая на миг и снова погружаясь в опасные, тревожные и влекущие глубины. Я смог распорядится об отправке на медосмотр, но вместо того, чтобы идти готовиться к приёму новой партии сырья, я смотрел, как баран на новые ворота, как женщина уходит. Она была в каком-то заторможенном состоянии, более энергичные туши сырья легко обгоняли её, спеша на медосмотр. Она же вошла в дверь одной из последних. Я хорошо рассмотрел её фигура. Она действительно была красива, а ещё эти нерешительные движения, поникшая голова, они до глубины души тронули меня. Я едва не заплакал. Я никогда в жизни не плакал, не позволял себе этой слабости. Даже когда случилась трагедия с дочкой, я не плакал. А тогда глаза заслезились. И встал член. Он давно меня не тревожил, я был сосредоточен исключительно на работе, как вдруг это произошло.
Когда всё сырьё разошлось, я, вместо того, чтобы уйти, пошёл в левую дверь, на женский медосмотр. Это было грубейшим нарушением должностной инструкции, но я тогда забыл обо всех инструкциях. Я думал, что умру, если больше не увижу её. А я ведь и никак не могу увидеть её, потому что через полчаса она поступит на участок забоя, потом цех разделки, одно из самых современных по техническому и технологическому оснащению подразделений Комбината. Дальше её не станет очень быстро, она будет разделена на кожное, гастрономическое, костное, кровяное, волосяное сырьё и внутренние органы. Разделка одной туши, благодаря продуманному техпроцессу и современному оборудованию, занимала не больше пятнадцати минут, производственные же мощности цеха разделки позволяли работать с продуктивностью восемь туш в минуту, с возможностью увеличения до двенадцати туш в случае поступления крупных партий сырья.
С специально старался думать о производстве, о Комбинате, но ровный строй этих правильных и хороших мыслей вдруг взрывали образы её лица, её плеч, её талии, её зада. Потом я увидел её груди и всё смешалось, всё полетело в тартарары. Я был близок к тому, чтобы войти в зал, где женское сырьё получало инструктаж по медосмотру. Это было серьёзным нарушением и могло повлечь за собой написание рапорта со всеми вытекающими последствиями в виде рассмотрения на Дисциплинарном комитете. Я не думал об этом всём, я шёл, как кролик, загипнотизированный удавом. Уже взялся за дверь, когда раздался лёгкий щелчок. Сработала автоматика, дверь закрылась, чтобы сырьё не могло вернуться и смешаться с другой партией. Я дёрнул дверь и выдохнул. Я подумал, что это знак, что некие высшие силы, если они конечно есть, сжалились надо мной и уберегли от совершения глупости, за которую пришлось бы дорого расплачиваться. Ведь репутация создаётся годами, а утрачивается в течении мгновений.
Я рассмеялся, стремясь сбросить с себя накативший морок и пошёл обратно. Проверил стены, чтобы там не было надписей, как раз подошла следующая партия сырья. Я работал с ней как прежде – вдохновенно и эффективно, уже на половине инструктажа, люди за улыбались, не веря своему счастью, с радостью расставаясь с плохими предчувствиями. Они примут смерть с улыбкой, а значит, качество продукции будет максимальным. Я чувствовал свою силу, своё умение, от этого приходил в восторг и работал ещё лучше. Дошло до того, что на медосмотр сырьё уходило хохоча. И когда последняя туша исчезла в дверях я вдруг почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Мне вдруг стало очень плохо, закружилась голова и какое-то ущемление в районе сердца, чего никогда не было. Я замотал головой, стал убеждать себя, что это всё глупости, что я раз уже поддался этому мареву и чуть не натворил бед. Это всё было правильно, но я очень ясно осознал, что не могу работать. Что если придёт новая партия, я сорвусь в истерику, устрою что-то позорные. Я едва доковылял до начальника смены и сказал, что плохо себя чувствую. Пенял на отравление. Мне на Комбинате доверяли, поэтому отвезли домой на служебной машине, ещё и таблеток активированного угля дали.
Дома я упал на кровать и ощутил себя самым несчастным человеком. Такого со мной ещё никогда не случалось. А тут лежал и плакал в подушку. Потом стал искать спиртное. Я никогда не пил, но ещё со времён жены осталось пол бутылки вина на случай гостей. Я выпил его и замер, ожидая облегчения. Оно не наступило, но я стал думать какие-то глупости, потом прилёг и заснул. Ночь напролёт мне снилась эта женщина, а уже под утро, когда я находился в полудрёме, меня пронизала мысль, что женщина может быть жива. Если обнаруживалось, что женское сырьё беременно, то его отправляли в отделение производства младенцев. Конечно, если женщина была на первом месяце, то её отправляли на переработку по общей схеме. Для производства младенцев оставлялись только женщины от трех месяцев беременности. Она могла остаться, она выглядела чуть полноватой и вполне могла быть беременной. Я побежал на работу, нарушив инструкции, прошёл на участок медосмотра, как бы ненароком поинтересовался беременными за вчерашний день. Мне сказали, что было выявлено семь голов, три отправлено по общей схеме в силу ранних сроков, остальные находятся в отделении производства младенцев. Там они родят малышей и выкормят их первый месяц, после чего отправятся на переработку. А малышей продадут семья, мечтающим о собственных детях.
Кстати, вокруг этого вопроса на Комбинате шла длительная и оживлённая дискуссия. Часть руководящих работников предприятия выступала против торговли младенцами, указывая на опасность скатиться от переработки к перепродаже. Мол, начав с младенцев, можно потом перейти и на торговлю старшими возрастными группами сырья. Найдутся желающие купить для тех или иных целей и мужское и женское сырьё! В конце концов, можно даже позволить выкупить сырьё родственникам. И что это будет? Противники торговли говорили, что на предприятии, поставившем целью как можно более глубокую переработку человечества, любые попытки торговать не готовой продукцией, а сырьём, пусть даже и малолетних возрастных групп, недопустимы.
Сторонники же торговли указывали на то, что по сути дела, младенцы, рожденные на Комбинате, это уже не сырьё, а готовая продукция, поскольку велась селекция рожениц, отбраковка плодов с плохим здоровьем. Кроме того, приводились экономические резоны торговли младенцами, весьма солидные. За год на Комбинате образовывалось около 1700-1900 младенцев, каждого из которых можно было продать по цене не менее десяти тысяч долларов, ведь дети были здоровы, а Комбинат мог дать стопроцентную гарантию, что их биологические родители не станут со временем создавать проблемы покупателям. Также, продажа младенцев положительно влияла на имидж Комбината, позволяя снимать фильмы о новых счастливых семья, в которых растут проданные дети. Такие фильмы помогали ломать общественные стереотипы о Комбинате, как о мрачном месте, похожем на бойню из прошлого века.
В конце концов было принято решение торговлю младенцами оставить в виду исключительной её прибыльности, однако тщательно следить за коньюктурой рынка и в случае появления спроса, наладить реализацию продукции из младенцев. Впрочем, до сих пор выгоднее оказывалось торговать младенцами, спрос на которых был стабильно высок.
Проникнуть в отделение производства младенцев мне не удалось – охрана выполнила должностные обязанности, несмотря на то, что знала моё высокое положение на Комбинате, я ведь получал усиленный Паёк первой категории! Но у меня был знакомый на участке. Во время обеда я встретил его в столовой Комбината, отдал свой стакан чекрови и спросил о сырье, поступившем на Комбинат вчера. За лишний стакан чекрови люди были готовы на многое, я знал, что за него женщины легко отдавались, а мужчины платили большие деньги. Поэтому он всё рассказал и подробно описал прибывшее сырьё. Той женщины не было. Значит, она пошла на переработку и сейчас лежала уже на складах готовой продукции, ведь комбинат работал круглосуточно и полная переработка сырья осуществлялась за восемь часов.
Я сидел посреди столовой Комбината, большого, красивого зала с отличным освещением, переполненного работниками, их разговорами и прекрасными запахами местной кухни. Хотя я равнодушен к еде, мне всегда было приятно находиться здесь, потому что именно в столовой очень сильно ощущалось единство с коллективом, с Комбинатом, единство, стоившее много. И вот сейчас, прямо посреди радостно суматошного гама обеденного перерыва я едва не закричал от боли. Схватился руками за стол и сжал так, что побелели пальцы. Хорошо, что мой знакомый увлекся вторым стаканом чекрови, смакую её аромат и не смотрел на моё перекошенное лицо. Я же, впервые в жизни, ощутил на себе, что означает выражение "ножом по сердцу". Я даже представил себе этот нож – большой, ржавый, туповатый, с зазубринами, который не столько резал моё сердце, сколько рвал его на мелкие ошмётки. Боль, невыносимая боль, я едва заставил себя сказать, что иду в туалет и подняться. Уже когда я шёл, то чувствовал, что ноги подгибаются подо мной, а в голове вдруг создалось такое напряжение, что казалось она вот-вот лопнет, разлетится на тысячи кусков, заляпает этот красивый зал и этих весёлых людей в униформе Комбината.
Хорошо, что я шёл в толпе, иначе мою качающуюся походку, побелевшее лицо, дрожащие руки заметили бы. А так я зашёл в туалет, заперся в кабинке и стал плакать. Это было странное зрелище. Здоровый мужчина, один из лучших специалистов предприятия, сидит на унитазе и трясётся, едва сдерживая рыдания, чтобы никто не услышал. Почему я плакал? Что произошло такого, что заставило меня страдать? Это простые вопросы, на которые не было ответа. Я знал, что ничего не произошло. Ну, увидел я какую-то женщину и что? Сколько я её видел? Пять-семь минут и всё! Да и мало ли народа я видел! Разных женщин и мужчин! Видел и тут же забывал. Или забывал чуть позже. В любом случае, не произошло ничего такого, из-за чего мне стоило бы плакать и страдать. Но мне было больно, физически больно. Как будто меня полосовали ножом. Я хотел убежать от этой боли, спрятаться, но это было невозможно.
Так я понял, что нечто несуществующее может приводить к существенным последствиям. Человек странное существо, с одной стороны очень крепкое и живучее, а с другой, очень ранимое и слабое. Если бы кто-то мне раньше сказал, что я буду сидеть в туалете и рыдать, что мне будет казаться, что я не выдержу боли, которая на меня нахлынула, я бы подумал, что это может произойти только если меня уволят. Но меня не увольняли. Я мог работать, как работал. Я говорил себе об этом, пытался спрятаться за работой от боли. Едва дождался, пока зазвенел звонок об окончании обеденного перерыва. Вышел из кабинки, умылся, чтобы хоть немного скрыть заплаканные глаза. Пошёл на работу, очередная партия, они подозрительно смотрели на моё хмурое лицо и я сказал, что похоронил сегодня родного брата. Рак. Потом начал неспешно бубнить инструктаж, в конце сказал, что несмотря ни на что жизнь продолжается. Люди за улыбались, а я почувствовал, что у меня нет. У меня уже не было жизни. Не было совсем.
Я едва дотянул до конца смены и ушёл домой. По дороге я заметил, что вокруг меня появилась какая-то зияющая пустота. Холодная, пустая, мертвенная. Эта пустота была вокруг меня, застилала всё и всех. Я не видел людей, не слышал их слова, был как в тумане, в мареве проклятых мыслей о том, что я больше никогда не увижу ту женщину, что я не могу жить без неё, что мне больно, нестерпимо больно. По дороге домой я купил водки, выпил всю бутылку и заснул, о скоро проснулся, начал рыгать, желудок сводило коликами, головная боль и всё те же мысли. Я прятал голову под подушку, ворочался с бока на бок, сгибался, принимая форму плода, вытягивался на кровати, подкладывал ладошки под щёки, как в детстве. Но всё тщетно, я так и не мог заснуть. До самого утра я ворочался в постели, выходил на балкон, сидел на кухне, но всюду мне было плохо и больно, всюду проклятые мысли и отчаяние. Я спрятался от всего этого в ванне, сидел, подогнув ноги, спрятав лицо в коленях, натянув на голову меховую шапку, закрыв глаза. Я запрещал себе что-то думать или ощущать, я начал тихо выть, чтобы спрятаться в монотонности звука.
Так я просидел несколько часов, когда зазвонил будильник. Мне было пора на работу, но когда я посмотрел на своё лицо, то понял, что работать не смогу. Позвонил и сообщил, что приболел. Потом стал слоняться по квартире из угла в угол. Я не заснул до вечера, не спал ещё одну ночь и потом ещё двое суток. Я чувствовал, что схожу с ума, что я умру и я хотел умереть, потому что если умереть, то всё это кончится. Я даже пару раз ходил на кухню, примерялся к ножам, острым кухонным ножам немецкой стали, полученным в подарок на свадьбу. Прекрасные ножи, острые ножи, всего то и надо, что провести по руки. Это даже не больно, я ничего и не почувствую, после всех этих мучений, мой болевой порог непомерно задрат.
Я не помню почему не перерезал себе вены. Каких-то связных мыслей против этого не было. Просто каша в голове, очень болезненная каша, крутившаяся по кругу. Одни и те же мысли о том, что та женщина была моей судьбой, что без неё мне только мучатся, что если бы мы были вместе, я был бы самым счастливым человеком, а так наоборот. Я ходил, бил кулаками по стенам, выл, окунал голову в холодную воду, хлопал себя по щёкам, катался по полу, подходил к балкону (но ведь только третий этаж!), примерялся к ножам, ел соль, тягал гирю, делал ещё сотни других бессмысленных и ненужных действий, пока не упал и заснул. Я спал почти сутки. Не знаю, под конец сна, а может раньше, но мне снова приснилась та женщина. Мы вроде о чём-то говорили с ней, будто давние знакомые, причём я явно хотел её соблазнить, а она, кажется, была вовсе не против этого. И вот я что-то пошутил, она засмеялась, я сделал быстрый шаг, обхватил её и она поцеловала меня. Дальше вроде бы ничего не происходило, но когда утром я проснулся, то ощутил на губах её вкус. То есть это был никакой не её вкус, она давно уже разъехалась по миру продуктами чекрови, гастрономии, внутренними органами. Но я был уверен, что это её вкус. Я лежал на полу, смотрел в потолок и плакал. Потому что никогда не смогу ощутить этот вкус наяву.
Зазвонил телефон. Это был заместитель гендиректора, курировавший моё направление. Он был очень встревожен, говорил, что без меня показатели качества продукции пошли на убыль. Не смертельно, но отрицательная динамика может не понравится Малафьину, а лучше не допускать чтобы что-то не нравилось ему. Я сказал, что уже почти выздоровел и завтра выхожу. Он предложил мне показаться лучшим врачам нашего мед центра, который был одним из лучших в стране. Я успокоил его, что всё в порядке. Потом вышел из дома и до вечера ходил по городу, успев побывать на всех его окраинах. Уже когда стемнело, пришёл домой и упал на кровать, не чувствуя под собой ног. В который раз объяснил себе, что ничем, кроме как глупостью, назвать происходящее со мной нельзя, а потому нужно взять себя в руки и не дурить. Комбинат, любимая работа, время, всё это поможет мне излечится.
Я не позволял себе даже думать от чего именно, а запретил себе упоминать ту женщину даже в мыслях. Жесточайшая цензура, но эта мерзавка всё равно умудрялась появляться то там, то здесь, мелькать где-то на периферии мыслительной деятельности. Утром я брился и порезался, когда мне показалось, что она стоит позади меня и улыбается. Когда пил кофе, то мне показалось, что у чашки был её вкус. Хотя глупости, я достал чашку из посудомоечной машины, там максимум могло быть моющее средство. Потом, когда ехал на работу, несколько раз видел ту женщину в толпе. И мне пришла вполне резонная идея, а не схожу ли я с ума? Вот эти все мои страдания вполне могли быть моей паранойей. Или шизофренией, я слабо разбираюсь в психических расстройствах. Но факт остаётся фактом – я заболел. Или у меня началось обострение.
Но к психиатру я не пошёл. Потому что боялся, что меня могут отстранить от работы. Вдруг есть какие-то тайные инструкции, по котором психически неуравновешенным людям работать на Комбинате нельзя. Я точно знаю, что некие тайные инструкции, известные только первым руководителям были. Об этом предпочитали не говорить, но кое-какие обрывки слухов я слышал. Решил лечиться работой. Как раз и партии шли достаточно сложные, из столичных жителей, заносчивых и избалованных. Мне пришлось сосредоточиться на их успокоении, применить весь арсенал своих методов, чтобы не допустить чрезвычайных ситуаций. А вот в соседнем зале приема охране пришлось открывать стрельбу. К счастью, глушители и хорошая звукоизоляция оградили мои партии сырья от неприятных впечатлений. Сырьё шло, если не улыбаясь, то успокоившись.
Ко времени обеденного перерыва я сильно устал, как из-за сырья, так и из-за беспутного поведения предыдущих дней, которое меня истощило. Когда мне показалось, что кто-то трогает меня за плечо. Я не повернулся, потому что знал, что сижу один в своей комнате и трогать меня некому и незачем. Я только глянул на своё плечо. Увидел руку. Её руку, это я сразу понял. Я поцеловал её. Потом вдруг испугался, что если сейчас потеряю из виду её руку, то никогда больше не увижу её. Быстро поднял глаза. Она. Улыбалась мне и губы её расцветали нежным цветком. Я поцеловал её, обнял, ощутил её тёплое тело и заплакал от избытка чувств. Потом услышал шаги, кто-то шёл, махнул рукой в сторону шкафа, чтобы пряталась там, а сам вышел. Увидел сотрудника охраны, шедшего в туалет. Когда вернулся, то в шкафу её не было. Вообще нигде её не было. Я сел и заплакал.
Понятно, что это были мои видения. Технология Комбината не давала сбоев, поэтому глупо было думать, что женщина из сырья могла как-то ускользнуть от переработки. Ещё более невозможным было её пребывание на Комбинате, где она сразу же была бы обнаружена, даже если каким-то чудом ей удалось бы сбежать с конвейера. Бред, горячечный бред. Видимо, я сходил с ума. Просветления ещё случались, но я чаще верил, что действительно целовался с той женщиной, чем сомневался в этом.
Однажды я подумал, а что будет дальше? К чему я шёл? Сумасшествие не может оставаться на прежнем уровне, оно будет постепенно завоёвывать меня. Рано или поздно, это заметят и тогда меня отстранят от работы. Возможно даже, отправят в сумасшедший дом. Да-да, в сумасшедший дом. Я не хотел закончить свою жизнь в сумасшедшем доме, я не хотел лишиться работы, я хватался за неё, как за последнюю надежду. Но ведь судьба любит выхватывать из рук соломинку, любит ходить по пальцам, на которых человек держится на пропастью, любит перекрывать кислород. Я стал хуже работать. То есть я старался, очень старался, я хотел быть убедительным, но с каждым днём мне удавалось это всё хуже. Я перестал быть лидером среди успокоителей. Я показывал неплохой результат, но я видел тенденцию. Потихоньку, понемногу, в день по чайной ложке, но мои показатели падали. И я ничего не мог с этим поделать. Я искал в себе силы, применял самые выигрышные приёмы, выкладывался как мог, но достигал лишь средненьких результатов.
И я понял, что однажды ко мне подойдут и очень вежливо предложат отдохнуть. Скажут, что всё нормально, но какие-то случайные результаты, неправильные результаты, все ведь знают, как я могу работать. Со мной будут вежливы и приветливы, а я буду сгорать от стыда. Потом меня отстранят от работы и всё, конец. Моя жизнь потеряет всякий смысл.
Я не хотел дождаться этого дня, я долго боролся, пока не обессилел. Однажды лежал дома на кровати, не спал, смотрел в темноту. И подумал, что раз играть не получается, нужно красиво выйти из игры. Я ничего не могу поделать, чтобы не лишиться работы. Ничего. Тогда нужно уйти сейчас. И не просто уйти. А уйти на Комбинат. Я не мыслил себе жизни вне Комбината. И смерть моя не должна была быть вне комбината. Я придумал стать сырьём и пойти на переработку. Моя больная половина говорила о том, что в прекрасном мире готовой продукции Комбината я встречусь с той женщиной. Здоровая половина радовалась, что я погибну на любимом Комбинате и даже после смерти буду с ним, пройдя все ступени переработки. С физической точки зрения я хорошее сырьё – здоровое и упитанное. А уж что я буду умирать в счастье, так это не сомневайтесь.
Конечно, технология Комбината была очень строга и смешаться с сырьём было достаточно сложно. Но я ведь проработал здесь много лет и знал все ходы и выходы. Я придумал, как мне смешаться с сырьём, как замаскироваться от коллег. Всё сработало, я прошёл инструктаж, медосмотр и уселся на кресло для релаксации. Я думал о той женщине, дышал снотворным газом, улыбался и терял сознание счастливейшим человеком. Потом моё тело понесётся по конвейеру, сперва на участок забоя, потом на участок разделки, а потом по многим цехам и подразделениям, в которых каждый грамм меня будет глубоко и качественно переработан, чтобы выйти готовой продукцией с гордым клеймом Комбината. Куском филе или почкой, игрушкой из кости или кожаной сумочкой, на прилавке магазина или в холодильнике больницы, я обязательно встречусь с той женщиной. Слава Комбинату!