Про Емелю

 Вот зажил Емеля с царевной Несмеяной сытно да весело. Построил себе по щучьему велению дворец (отдельно от родителей), поселился там с женой молодою. Уж она его любит, лелеет, кормит каждый день кулебяками да расстегаями, ватрушками да коврижками. Емеля-то лежит себе на печи на ковре расписном, ноги на подушке, ест, пьёт, песни поёт, отдыхает. Год пролежал, второй, третий. Раздобрел Емеля, живот себе отъел – в пол-бочонка пива, щёки - каждое в пол-лица раскруглились, аж по плечам хлопают, как с печки слезает. Царевна его обожает, хомячком ненаглядным называет, но сама всё же злющая бабёнка - ужас. С печи-то это хорошо видно и безо всякой лупы. То дворню всю без обеда оставит, то своих родителей в гости на порог не пустит, то Емелиных родственников коленками за ворота со двора отпинает. Крик стоит в доме, ор от неё, аж вороны на заборе дохнут. Как она закричит, так у них как будто батарейки кончились – хлоп с забора и всё. Одно утешение – красавица писаная. Хотел было Емеля ей и характер по щучьему велению поменять на золотой да серебряный, да тут заминка вышла.
Построил, вишь, себе Емеля со скуки в родной деревне по примеру олигархиев, которых по телевизору показывают, нефтеперегонный заводик. По щучьему велению, конечно. Да управлять-то заводиком его никто не учил. А и как тут научить – всё же мужичок-то он был не то, чтобы шибко грамотный. Проще говоря, и букв толком не знал. Да вот дёрнуло его раза скомандовать, чтобы на концентраторе вытащили шпиндель из дросселя, очень захотелось посмотреть, нельзя ли этот шпиндель под грузило приспособить. Ну, знамо дело, из-за дросселя клапана пооткрывались, да весь керосин-то в речку и бухнулся. Вагонов 10, наверное. Щука-то наша возьми да и сдохни! Не успела, болезная, чистой воды глотнуть, чтобы слово волшебное сказать, да тут и посинела вся, глядь - ан её уже и на том свете черти сетями отлавливают. Стала она не щука, а некий синий предмет. В общем, не успел Емеля царевне характер-то исправить до конца. А и то правда – надо было заранее посильнее подумать, да не только об себе, а и об окружающих людях тоже. Теперь – всё, куда уж без щуки!
Да с ним самим-то так тоже дела как-то не заладились. За порчу окружающей природы Емелю сначала рыбоохрана оштрафовала. Потом екологическая полиция. Затем санитарные органы. Потом царская водяная инспекция. В общем, когда на Емелю в суд подали хозяева заливных лугов, где от керосина коровы посдохли, ему уже и заводик пришлось продать, и дворец в придачу. И вообще к родителям переехать. Царевниным, конечно. А царевна-то без щуки что-то на него и радоваться перестала. То тарелкой об стол шварканёт так, что борщом ему портки обольёт. То мокрой тряпкой как бы случайно по широкому лицу заедет. А то залезет на табуретку бельё вешать, да бадью-то с мокрыми рубашками на Емелю как бы и уронит. В общем, что скажешь, дура-баба, счастья своего не понимает совсем. А один раз проснулся Емеля, слез с печки, а ватрушек-то с коврижками на завтрак и нету! Он туда-сюда, вправо-влево, ан и самой царевны тоже никак не видать. Одна только записочка на столе лежит в малахитовой шкатулке: «Прости, Емеля, не хочу больше быть дурой, уехала в Питер учиться!». Да Емеля-то читать не умеет, взял и вытер этой бумажкой нос, как раз что-то слеза случайная на глаза подвернулась. С голодухи, конечно.
Ну, побежал Емеля к тещё с тестем, мол, царевна куда-то подевалась. Царь сразу раскричался, руками размахался. «Иди, - говорит, - Ищи мою дочь, проморгал своё счастье, тунеядец!». «Да куда ж идти-то?» - чешет Емеля в затылке. Тут царица ему : «Иди к бабуле моей, - говорит - Ягуле, она тебя надоумит. Три дня на север, а дальше – куда указательный камень укажет. Вот тебе бубликов на три дня, больше мы тебя, дармоеда, кормить не собираемся». Что делать? Пошёл Емеля на север, не умирать же с голоду. Видит – на перекрёстке камень указательный стоит. Надпись на нём, как полагается «Налево пойти – коня потерять, направо пойти – голову сложить, прямо пойти – ответ держать». Да только читать-то Емеля…., ну, я уже говорил. Ему бы налево – коня-то всё равно нет, а он-таки прямо ломанулся. Правда, повезло, пришёл всё ж прямо к избушке Яги на опушке леса. Сама изба трёхэтажная, вокруг забор каменный, столбы гранитные. По одну сторону забора на столбах черепа как бы лошадиные, по другую – как бы человеческие. Плюнул Емеля через левое плечо три раза, перекрестился, топнул ногой : «Выходи, баба-Яга, на двор, покалякать надо!». «Ой, кто это к нам на разборку припёрся?» – выходит баба Яга на крыльцо, сама старая, страшная, вся в чёрном, кожаном, зуб золотой. «Бабулечка, - говорит Емеля, - Меня к тебе внучка твоя прислала, говорит, ты знаешь, где моё счастье потерялось, тебе оно правнучка, царевна Несмеяна». Заухала баба-Яга, закружилась, да ударилась оземь. Лежит под крыльцом, говорит – «Помог бы подняться, охломон, чего зенки-то вылупил, вишь, бабушка упала?». Ну поднял её Емеля, усадил на лавку. «Счастье своё, говоришь, потерял? – спрашивает баба Яга. «А там ли ты, Емеля, искал своё счастье, прежде, чем приобрёл?» «Да я и не искал вовсе, - отвечает Емеля. – Я как к царю на печке приехал, так царевна меня и полюбила… по щучьему велению, конечно. Добрый я очень парень, вот за это мне щука волшебная мне все желания выполняла. Хорошая была рыба…». «Так! – говорит баба-Яга. – Чего ж тогда удивляться? Ты ж своего счастья не искал, ни одной пары сапог не стоптал, полсвета не обходил, вот оно и пропало у тебя. Разве ж можно найти то, чего не искал? То бишь случайно найти-то, конечно, много чего можно, да твоё ли оно, это ещё посмотреть... как бы не чужое. Вон, Иван-то царевич за счастьем на волке по лесам да полям рыскал, другой – аж к Кащею в царство ходил. Иван-дурак – и тот за море-окиян за счастьем своим скакал, хоть сам и не догадывался, что это за счастье ему подвалило. А ты даже с печки не слез! Эх, Емеля, парень-то ты, мож, и добрый, да лентяй. Ну, вот тебе вместо карты катушка с нитками, иди за ней, она тебя к счастью приведёт».
Бросил Емеля катушку на тропинку, пошёл за ней следом. Идёт по тропинке – катушка вертится, идёт лесом – раскручивается ниточка. Пошёл по дорожке – ниточка разматывается. Идёт полем – крутится катушка, крутится, да и остановилась – вся нитка вышла. Стоит Емеля посреди поля, озирается. Ни кола кругом, ни двора, ни пёрышка какого волшебного указательного, ни остановки автобусной. Почесал в затылке. «Да, - думает, - хитра бабка. Обманула ведьма, хочет, чтобы я сам по себе счастье искал. Да куда мне, после весёлой щучей жизни? Делать я теперь сам ничего не умею – разучился, в кармане – ни рубля ни полкопеечки, живот вон в пол-бочонка отрастил, еле ношу. Даже камень указательный толком прочитать не могу. Разве только чудо какое мне помочь может… ан, все кончились! Остаётся только утопиться». И пошёл к речке. А навстречу ему девушка идёт, наша, деревенская - Маша. Идёт, несёт сразу четыре ведра с водой на коромысле. Посмотрел Емеля на Машу, «дай, - говорит, - я тебе хоть пару вёдер помогу нести. Тяжело же!».
В общем, через полгода похудел Емеля, мышцы на руках нарастил, живот у него пропал совсем, в глазах блеск появился, знатный стал молодец. Полюбилась ему вёдра носить с девушкой Машей рядом да рыбу для неё ловить, с ней он и счастье своё нашёл.
А Царевна-то Несмеяна в Питере выучилась на художественного редактора. И замуж там вышла – за одного солидного королевича из Москвы, заботливого такого. И, вот ведь странность какая, совсем переменилась характером! Ласковая стала да приветливая, всем улыбается, в гости зовёт. Без всякого щучьего веления. Что за чудо? – спросите. Да вы слышали, наверное. Любовь называется.
Так что всё дальше так и наладилось : Емеле – Маша, царевне – королевич, безо всяких там новомодных революционных штучек. На каждой грядке свои ягодки, ай, хорошо!
А щука – рыба хищная, зубастая, злая. И на вкус лично мне не понравилась – тиной какой-то пахнет и всякими другими неприятностями. Мне её и не жалко совсем. Ну её…