Чудеса. Война. Страшно. Евреи. Отважно

15 лет назад, когда я приехал в Израиль, меня очень удивило, что я еврей. Я ходил по улицам и рассматривал «настоящих» евреев.
В первый же день надо было зайти в банк.
Боже мой! Заместитель Министра товарищ Осипов не выдержал бы такого ни минуты, - подумал я, - он бы умер на этом месте: в банке работали одни евреи! То есть, все! Полная «зажидовленность персонала»! Я даже от неожиданности этой мысли оглянулся – нет ли Осипова… Под впечатлением я долго еще не мог придти в себя: кругом одни евреи…
Чудеса!
Еще через месяц я впервые понял, что значит торговля.
Я шел по улице пешком. Шел долго. Денег было жалко на поездку, ведь мы еще не работали, и толком не знали, когда начнем.
Было очень жарко.
В районе Яффо я заметил возле покосившейся двери, сидящего и дремлющего инвалида, опиравшегося на костыль.
Когда и приблизился к нему, он неожиданно открыл один глаз. Правда, у него, как оказалось, больше и не было… Он глянул на меня остренько, и вдруг с жутким акцентом, за который его бы у нас в селе, пожалуй, убили бы, сказал мне:
-Я прошу тебя, зайди ко мне.
Он открыл дверь костылем, и я зашел в малюсенькое помещение. Это был магазин мужской одежды. Мне показалось, что весь магазин был не более чем кухня в хрущевке. В магазинчике работал кондиционер, и мне захотелось в нем прожить остаток своих дней…
-Хочешь пить? – спросил старичок.
-Спасибо, - ответил я, не привыкнув еще к тому, что здесь все и всем дают пить бесплатно.
Он вытащил из холодильника большую бутылку Кока-Колы, налил мне большую чашку. Чашка покрылась испариной, а я наполнился радостью. Он налил еще одну – я выпил и вторую.
-Ты давно приехал?
-Месяц назад, - сказал я расслабляясь.
-Жена, дети? – спросил он.
-Еще и мама, и теща, - сообщил я
-Дай Б-г им всем здоровья.
-Спасибо, - поблагодарил я любопытного деда. - Чем я могу быть тебе полезным?
-Это я хочу быть тебе полезным! – неожиданно сказал он. – Я хочу, чтобы ты примерял этот костюм.
-Но я не собираюсь покупать костюм! – удивился я.
-Разве я тебе предложил купить? Только померяй!
-Не могу, - сказал я, - я ведь потный, пыльный… Я не могу надеть костюм. Мне неприятно.
-Какая ерунда! Я дам тебе рубашку.
С этими словами он полез куда-то наверх, гремя костылями и кряхтя. Какая-то стопка рубашек при этом упала, с полки рухнули какие-то коробки. Старик слез, безжалостно разорвал целлофановую упаковку, и сунул рубашку мне…
Поначалу у меня появилось чувство, что дед совершает насилие, но, с другой стороны, он ничего плохого не делал, да и силы были не равны!
Я костюм надел: уж больно не охота было выходить на жару! Глянул в зеркало – чудо! Такого костюма у меня еще никогда не было! Я стал выше, тоньше, кучерявее. Из-под густых бровей сверкал соколиный взгляд. Я подумал: «Сколько же это стоит»? Но не спросил. Зато дед спросил:
-Ну, как ты думаешь, сколько это стоит?
-Я цен еще не знаю.
-Когда ты узнаешь, ты будешь смеяться! Это стоит всего 800 шекелей! Но не у меня! У меня это стоит 500! А тебе я отдам за… 400!
-Но у меня нет даже четырёх, - сказал я, и для убедительности вытащил из кармана шорт бумажник.
От зоркого глаза старика не утаилась чековая книжка… Реакция его была мгновенной:
-У тебя нет денег? Не надо деньги! Выпиши мне чек! Я, вообще-то, чеки не беру, но у тебя… Скажи, в бумажнике фото. Это твоя жена? Красавица! А это сын? Какой замечательный мальчик! А фотографии мамы у тебя есть? Вот это настоящая еврейская мама! Пусть она будет здорова.
Я направился к выходу, а дед на прощание сказал:
-Я понял, что сегодня ты у меня костюм не купишь. Но, когда тебе понадобится костюм, приходи. У меня есть костюмы еще лучше, чем тот, что ты надевал, и еще дешевле.
Идя домой, я подумал: «А ведь он продал мне костюм. Только не сегодня. А потом».
Оглянувшись, я увидел одноглазого старика, дремлющим, как затаившаяся мурена.
Прошло 15 лет, а я все покупаю костюмы в магазине у старика. Самого его уже нет. Но его сын, а иногда внук сидят в похожей позе, и смотрят в оба глаза, но так же внимательно и зорко! Правда, сыну и внуку почему-то всё сложнее делать меня высоким, худощавым и кучерявым…
Магазинчик тот же. Продавцы меняются: был дед, теперь то отец, то сын… Ничего не меняется. И не надо. Пусть будет прошлое и будущее. Тогда проскочим настоящее.
Чудеса.
А на углу улиц Бальфур и Герцль я увидел грузовик перед красным светофором. Огромный, как дом. Там, высоко в кабине сидел жизнерадостный еврей-шофер, и отчаянно бил в ладоши, дёргая головой явно в такт музыке… Как же ему хорошо, - подумал я. Он водит большой грузовик. Он едет по своей земле. Он строит свою страну. Он слушает свою музыку. Он хлопает в ладоши своей жизни. Надо же! Сам себе хлопает в ладоши! Чудеса.
Однажды в автобусе рядом со мной сел малюсенький мальчик. Его мама села напротив. Оба они были иссиня черные. Эфиопские. Так близко я еще таких черненьких не видел.
Ехали мы долго. Мальчик с любопытством меня рассматривал. И всячески привлекал к себе мое внимание. Я тоже смотрел на него с выражением идиотской нежности за то, что он такой черненький, белозубо улыбающийся, очень радушный, с уходящими в глубь истории блестящими глазами и каракулевой головкой.
Мало-помалу мы с ним разыгрались: сначала он ловил мои ладошки, потом я его… Теперь уже на лице его мамы была та улыбка, которую только что носил я…
-Как тебя зовут, малыш, - спросил я на иврите.
-Хаим, - весело и добродушно ответил он по-русски.
Мне стало еще веселей. Хаим. Такой черненький, а Хаим.
Чудеса.
А теперь война. Они хотят нас убить. А мы этому сопротивляемся. Весь мир негодует: слишком резко мы сопротивляемся. В нас неудобно целиться…
Война.
Как человеку мне страшно.
Как еврей я отважен.
Я хочу, чтобы мои внуки были хорошими воинами.
Мы, евреи, обречены навечно, быть хорошими воинами.
Потому что война будет вечно. И тогда вечно будет мир.
И мы будем. Вечно.
Чудеса.