Легенды и предания сказочной Германии

СОДЕРЖАНИЕ
 
I. Шиллер. Братья-розбойники (про дядюшку Леопардо и дядюшку Ондромэдо).

II. Гаук. Синяя борода (про Дуче)

III. Гёте. Недоктор Фаустус и Лореляй (про Колядюка и Огнетту)

IV. Мери Шелли. Франкенштейн (про господина Суцзукова)

V. Кода. Жук в янтаре.

VI. Ницше. Так говорил Заратустра (песни, стихи и гиштории).


Однажды, знаменитый немец Гумбольдт назвал Ебург «самым немецким» из русских городов. Что-то такое углядел. Маленький, уездный, ранжированный городок, где даже почтарям и дворникам наказывалось иметь реестровую казенную униформу. Вот река, там Мытный двор, шпалерно (и только так!) раскатаны улицы; хвосты у ямских лошадей стрижены; верстовые столбы Сибирского тракта выкрашены сообразно; кордегардии – у мостов; «господин Горный начальник прогуливается с семейством на Вознесенской горке». Ordnung.
Сейчас в Ебурге из всего немецкого – только губернатор. Нормальный безалаберный русский город. Даже метро есть.
Однако…
«Сумеречный тевтонский гений» не оставил Ебург.
История Фауста, Лореляй и Братьев-разбойников творится не только на Одере: все-таки, Исеть - тоже река, хотя, многие - заслуженно проклятые! - «пост-модернисты» настаивают на ее искусственном и даже «антропоморфном» происхождении.
Правда, «прохладныя струи ея» принадлежат, скорее, призрачной Азии и сказочной Ойропы достигают едва-едва, с трудом пробивая прямотоком упорной красной воды лежалые холмы загадочной российской Полу-Сибири.
«А что Сибирь? Сибири – не боюся. Сибирь, ведь тоже, русская земля….»

ШИЛЛЕР. БРАТЬЯ-РАЗБОЙНИКИ
I.
Остановка называлась «Контрольная». Автобусное полукольцо, вонзенные в песок сосны, несвежая подзаборная зелень и, чуть поодаль, дом. Стандартный двухэтажный барак, черный от дождей и лет, с перекрученной антенной на крыше, окруженный бледной анемичной сиренью. Дом даже имел название. Прямо на нем было написано: «Дом начальствующего комсостава РККА. УВО . 1934».
Жильцы его первого призыва называли своё жильё «расположением», завели в сенях (бытовой тамбур!) тумбочку, «вертушку» и дневального, а в быту предпочитали минимализм. Неглижирование рабоче-крестьянского комсостава буржуйскими удобствами в пользу повседневной физкультурной бодрости, когда-то стало решающим фактором по установлению в доме спартанского уровня комфортности и вечной атмосферы дивизионного конноспортивного праздника. Зеленые стены длинных, горбатых коридоров, крашенные по «Наставлениям» и по уровню примкнутого штыка, навсегда сохранили запах легкой закуски, давленых окурков, теплой браги и кирзовых ног.
После войны дом «сбалансировал» в районное милицейское ведомство, и в нем стали «давать площадь» недавним врагам народа, сумевшим, где-нибудь в Ивделе или в Новой Ляле , вернуть себе суровую народную дружбу. Для бывших «вредителей», «морганистов» и «гегельянцев» здешний казарменный уют был даже чрезмерным и от «вертушки» решили отказаться. Зато выломали старые печи и выстроили новую кочегарку, с трофейным крупповским котлом и непомерной черной трубой, сразу приманившей к дому всех окрестных ворон.
Потом, конечно – иные времена и короткая эпоха безудержного веселья. Органы как раз поприжали, врагов простили и отправили опять в Москву, а дом передарили Верх-Исетскому заводу . ВИЗовские работяги – мужики с литейки, раздирщики с прокатного, грузла с транспортного, их семьи и развеселые девульки – справедливо рассудили, что «коммунизм – это молодость мира и его возводить молодым». Дом оброс косыми сараями, по весеннему субботнику посадили сирень, завод не поскупился на пивной ларек, а позже, неподалеку, был учрежден и пункт приема посуды. Всё, как у людей. Вороны торжествовали, а вечерами местные тётки пели. Про то, что «справа кудри токаря, слева кузнеца» и, про «малым-мало спалось…». Слышно было, аж на «Контрольной».
«Поколение дворников и сторожей» привлеклось к «Дому РККА» самостоятельно, уже в 80-е. Близость пива, удаленность от деканата и наличие комфортабельной кочегарки стали решающими факторами внедрения в здоровую, в общем-то, среду новых, не сидевших еще «гегельянцев», «маоистов» и упорных слушателей «Голоса Америки».
Так здесь появились Лёлик и Андрюлик.
Два кислых друга...
Выглядели они крайне убедительно. Оба – под метр девяносто; оба – свободны от грехов и рефлексий, как только что уволенные дембелЯ; оба – уверены в себе, как танки Нижнетагильского «Уралвагонзавода».
Лёлик сошел бы за своего на любом из дракаров Лейфа Эрикссона Счастливого , поскольку был тяжеловат, длинные светлые волосы собирал в хвост, имел глаза цвета самогона, а бороду не брил. Андрюлик был похож на Брайана Брауна , считал себя «дедушкой уральского Рокэндрола», играл на басу и сочинял «зонги», типа: «Не бросай мне хлестких слов в лиЦО! Никогда я не был пАд-леЦОм!.. Прости меня, как я тебя прощал! Но жениться на тебе – не обещал!».
Андрюлик имел устойчивую репутацию Ядовитого Гада и пользовался решпектом среди дам; Лёлик был несокрушим, как баобаб, упорен в домогательствах и опасен в бою.
Оба любили пиво, предпочитая коньяк. Оба «шпилили на гитарАсах» и настаивали на первенстве пельменей перед всей остальной едой. Ну – это уж, как водится...
«Вся эта бодяга», - сказал бы Андрюлик, началась с того, что однажды у Лёлика закончились деньги. В этот день Лёлик располагал ограниченными возможностями, поскольку ночевал дома, в аспирантской общаге и, вполне справедливо, не надеялся на заём. Аспиранты философского факультета видели в Лёлике только «образ врага», за что не раз были гонимы и товаристическими отношениями манкировали.
И Лёлик решил сдавать бутылки. Поиск, сортировка, отмачивание наклеек, помывка и обработка горлышек требовали времени, сосредоточенности и усидчивости. В начале пути пришлось навестить даже Деревянного Макса, единственного известного участника похода советских подводных лодок с базы на полуострове Мангышлак на Фолклендские острова. Деревянный Макс «школу» с ее лекциями уже затупил – приближалась летняя сессия – лежал в койке и улыбался миру. С Максом было вступлено в дискуссию:
- Лежишь, пропащий soul?
- Лежу.
- Как обстановка?
- Не напрягает…
- Что чтём?
- Законы Ману – зачета don’t.
- «А мы к Вам, профессор…»
- С какой-такой тайной целью?
- «Мы к Вам, профессор, и вот, с какой целью. Домком нашего дома по решению собрания жильцов нашего дома…»
- С бабцами – засада.
- Производится сбор флянцев. Решено начать с тебя.
- Понял. Я на Вашей стороне, маса . Позвольте быть Вашим шерпом?..
…Флянцы сдались, как 6-ая армия фельдмаршала Паулюса. Хватило не только на пиво. Лёликом были закуплены фланелевая рубашка для себя, карандаш KOH-I-NOOR для Baum-Макса и хорошая книжка (какой-то калдырь у пивняка даром отдал томик Сталина 1949 года, правда, на латышском языке). Лёлик чувствовал себя Крёзом, хотя в последнее время и поотвык от ощущения благодушного богатства. После возвращения из армии, снова на второй курс, он, вполне естественно и немедленно, оброс «хвостами», а «хвостовиков» в деканате не очень-то долюбливали. «Стипа» сразу накрылась медным тазом, а погрузочно-разгрузочный доход носил спорадический характер. Paupertas ... Темные и тяжелые, как сливы, перекатывались мысли в голове. Решение оформилось за полчаса. Выход из финансового коматоза предполагался через обретение какой-нибудь сложносочиненной работы, желательно, сутки через двое.
И тут со «школы» прибыл Андрюлик:
- Как дзела-а?
Андрюлик не терпел разговаривать буднично.
Зимой он съездил в Брест, пришел в восторг от бульбашей и бульбашек, и теперь говорил, как будильник: звенящее «зз» вонзал почти в каждое слово. «Дзела», «дзень», «дзома»... А ближайшую аптеку №33 с удовольствием называл: «Аптека-з-з».
На столе возвышалась гроздь полиэтиленовых пакетов, заполненных разливным пивом. Лёлик был опрятен и задумчив. В открытое окно светило теплое солнце, и жизнь была прекрасна.
- О, Beer, scheizegaal, - Андрюлик служил в ГСВГ
- Я, я, натюрлих. Снимай шузы, я пол помыл.
- Об чем мысля? – спросил Андрюлик, закуривая и выкладывая на стол пачку красных «Галуаз» , купленную на Шувакише и сохраненную на случай.
- Geben Sie mir, bitte, eine сигарилью, дядьку!
- Bitte sehr. Ну, и...
- Хочу сказочно обогатиться.
- Неплохо. А товарищ участвует?
- Если, по-товаристически, пива нальет.
- «Мадам сказала – так, боже ж мой!»
Пиво из пивняка «на Розочки» (улица Розы Люксембург, 24) продавалось, конечно, слегка разбавленным. Но, зато, его было 34 литра. 11 пакетов. Один подтекал и был задарен Baum-Максу, продолжившему штудирен законов Ману, которые, как выяснилось, оказались кодексом Тайхорё . Деревянный Макс обнаружил это случайно. Он зачем-то посмотрел на обложку книжки.
А «сказочное обогащение» начиналось с праздной задумчивости, обретало контуры в дискуссии, и должно было реализоваться в каком-нибудь конкретном проекте (типа – сутки через двое). Но сперва неспешному и скрупулезному анализу был подвергнут авантюрный план разрушения тридцатипятиметровой дымовой трубы. Автором проекта выступал Максимка Деревянный. Старая заводская труба из добротного густомесовского кирпича давно, наверное, сидела в печенках у какого-то начальника – за ее гибель сулили Агромные Тыщи . Лёлик прикинул на салфетке толщину строения, диаметр «жерла», ширину кладки и определил примерное количество кирпичей. Получалось, чтобы решить задачу кувалдой, нужно было висеть на проклятой трубе около года. «Иллюзий don’t», - сказал Лёлик. Андрюлик же был убежден серьёзностью подхода, глубиной расчетов и суровым приговором. Ночные бдения на Табачке или на Макаронке тоже никуда не годились, в виду близости сессии. Дворницкое и сторожевое производство давным-давно было схвачено трудолюбивыми отличниками. Оригинальная формула сказочного обогащения не извлекалась, поэтому решено было действовать тупо, хотя надежда на Ногу Судьбы еще присутствовала. Библиотечный экземпляр «И-дзин» или «Книги Перемен» лежал на столе в самопальной суперобложке из «Вечернего Свердловска». Но до метания монет, гексаграмм и их озабоченного толкования дело так и не дошло. Среди вестей с полей Красноуфимского района, репертуара Театра Оперетты на май, статейки об ансамбле Поличкина и прочего неактуального бреда на газетной «суперобложке» располагалось неожиданно ценное объявление. Верх-Исетский завод проявлял обеспокоенность отсутствием рабочего котельной и зазывал на работу. Объявление заканчивалось словами: «Сутки через двое. Предоставляется служебное жильё».
- Драку заказывали? – сказал Андрюлик.
- Хоть и нет, не шибёт – уплочено . – сказал Лёлик
- Поперло… - сказал Андрюлик.
- Надо немедленно совершить телефонный звонок, - сказал Лёлик и потопал вниз, на вахту, к телефону.
- Скажи им, что ты потомственный кочегар, а родился, вообще, на паровозе. На перегоне между Шарташом и Арамилью.
- Я им лучше скажу, что являюсь счастливым обладателем именной лопаты и нагрудного лома.
- Бест!
И Лёлик договорился.
Оказалось, что котельная обслуживает какой-то ВИЗовский жилой барак, населенный работягами и калдырями, что находится она, где-то у черта на рогах и, что за лето ее надо подрехтовать и забить углем. Короче, милости просим! Послезавтра – в отдел кадров, трудовую – на бочку, флэт, ключи и роба es gibt, аванс – пятнадцатого.
В небе, определенно, замечался Парад планет. К Земле приближалась комета Галлея, предвестница больших перемен. Пиво было в изобилии. А в эфире ощущалось движение Ноги Судьбы.
«В теплой и дружественной обстановке», выражаясь суконным языком официальных коммюнике 80-х годов, пиво решили сохранить «на попожжА». Ожидались гости. Предполагалось Безудержное Веселье. Однако, как это всегда бывает, «жизнь внесла свои коррективы». В дверь постучали. Причем, стук был, явно, женский. Скорее, даже девичий, что дезориентировало слегка кривоватого Лелика. Он нежнейше прогудел: «Входи, входи, душа моя». И на пороге образовалась Светка Дип Пёрпл. Это было непредсказуемо; ВДРУГ; и, «впредь неповадно». Светка обожала Андрюлика, делала вид, что любит «рокэндрол», была худа, сдержанно красива и однажды неудачно выкрасила волосы. Поэтому она стала Дип Пёрпл.
Госпожа Дип Пёрпл любила:
«Галуаз»,
пятьсотпервые «LEE»,
мужские футболки,
широкие рубашки,
духи «Клима»,
Кортасара,
себя,
андрюликовый зонг «Волчица»,
футбол,
осень
и, главное, никогда не отказывалась от пива!
Андрюлик вспомнил Шварца: «Настоящая война начинается ВДРУГ!» .
Светка после «школы» пребывала в хорошем настроении, обрадовалась пиву, изящно поцеловала Андрюлика в нос и расположилась за столом. Длинные русые волосы она распустила, солнце освещало их, и легкий золотой ореол вокруг ее головы был прекрасен.
Светка повернулась к раскрытому окну и помахала рукой в сторону истфаковской общаги. До неё было метров пятьдесят. Это означало только одно. Оттуда призывались гости...
II.
- ...Пора бы уже.
- Может он без сознания?
- «Он не сознание – он совесть потерял! Теперь враг будет думать, что МУРовца сможет запугать!»
«Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию». Лёлику нечего было разворачивать – он просто проснулся. В комнате говорили достаточно громко. Лёлик лежал на животе и с удовольствием прислушивался к свежим женским голосам. А, последняя фраза, вообще, показалась ему знакомой. Ну, да! Это говорил Жеглов Петюне в четвёртой серии «Места встречи...», когда «у Верки Модистки засаду постреляли» . Лёлик засмеялся и просипел:
- «Глеб, ну, кому, ты, веришь? Мне или этой?..»
- Вставай-вставай, проклятьем заклеймяй! – сразу закричали хором со всех сторон.
- Мне schwere. Их бин больной!
- Неверно организованное похмелье – путь к запою, - это был уже назидательный голос Андрюлика, - Ауф!
- Я – мелкобуржуазен! Я разложился!
- Сейчас мы тебя сложим!
- Не надо меня складывать. Я – не штангенциркуль!
- Ты – не штангенциркуль! Ты – дрова! Па-берегись!
- Help! Ай нид сомбади! Хелп! – запел Лёлик сдавленным голосом дисквалифицированного Маккартни, потому что на спину ему прыгнула Светка Дип Пёрпл, а за ней – Люсьенда-с-гасиенды, а за ней Огнетта, а Андрюлик сказал: «Гут».
«Суета вокруг дивана» продолжалась недолго. Лёлик сдался быстро, попросил «пардону», плеснул в лицо воды из чайника, задрапировался в простыню и скоро сидел за столом в позе Тиберия Августа. Девульки загадочно улыбались, Андрюлик имел сложное выражение лица и смотрел в окно взглядом зоопаркового бегемота, тоскующего по бушу.
Хусейн, Колядюк и Дуче прибыли еще вчера, были активными участниками безудержного веселья и сейчас, восстановив человеческий облик, присутствовали здесь же.
На улице шел дождь.
Капли воды стучали по жестяному подоконнику, рябили стекло, сбивали белый черёмуховый цвет с мокрых ветвей за окном.
«Дождь идет с утра. Будет, был, есть. И карман мой пуст. На часах - шесть» .
На часах, слава богу, было далеко не «шесть», а около десяти утра. Заканчивалась предпоследняя неделя весны. На застеленном политической картой мира столе кто-то выложил спичками: «ВОСКРЕСЕНЬЕ!»
Огнетта разливала чай. Чай был красный и густой – просто замечательный. Краснодарский. 25-й номер. Откуда-то взялось слегка подтаявшее масло, появились черный бородинский хлеб с изюмом, липецкая колбаса и шаньги со сметаной.
Чудесное утро.
Товарищи.
Девульки.
Меланхолический дождь.
Лёлик был благодушен и снисходителен. Лёлику захотелось невинно и остроумно пошутить. Он просто пока еще не вспомнил вчерашний вечер и сегодняшнюю ночь.
Но ему напомнили.
- Ну, так, что говорят звёзды? – спросил Лёлик голосом короля Артура, задающего Мерлину сакраментальный вопрос.
- Всё пребывает во мраке, - мрачно ответил Андрюлик, - Никто ни о чем не колется, а ты харю щемишь всё утро.
- Вас волен зи от бедного дядюшки Леопардо?
- Бедный дядюшка Леопардо пусть вспомнит, хотя бы, про два ведра с книгами!
Лёлику это не понравилось. Он не помнил про два ведра с книгами.
И реакция девулек ему тоже не понравилась.
Девульки веселились.
Хусейн заливался, «як цЫган сыроваткой».
Улыбался Дуче.
Колядюк фыркал носом и стал непривычно подвижен.
Напрашивался вывод: вчера, определенно, произошло «Попадалово в Гишторию».
Присутствующие товарищи были людьми разными, но, крайне, аккуратными в оценках, сдержанными в эмоциях и способными к состраданию.
Хусейн всю жизнь прожил в Ебурге. Звали его Вячеслав (да еще и Евгеньевич). Но он ругался по-тюркски, был черен, как головешка, имел широкие плечи и хороший женский рост, болел за «Спартак», занимался «Погребальным комплексом древних хакасов» и умел при случае внятно произнести: «Аллаакбармисмилляильаррахим!» . Хусейн любил женщин, по-настоящему их ценил, обожал маленького брата, был хозяйственен и сентиментален.
Дуче имел медальное лицо, убедительно смотрелся на фоне развёрнутого знамени с «Калашниковым» на груди, а прозвище своё получил за сходство с портретом молодого Бенито Муссолини. Дуче чтил полковника Фоссета, нагло пользовался наличием брата-близнеца, предпочитал всем напиткам кальвадос, был славен тем, что в армии охранял знаменитую тюрьму Шпандау, видел живого Рудольфа Гесса и отнял форменную фуражку у французского ажана. Самой человеческой книжкой он считал «Триумфальную арку» Ремарка.
Но не таков был их коллега Колядюк!
Колядюк обладал феноменальными способностями. Однажды, в лютый 35-ти градусный мороз он преодолел вброд маленькую реку из кипятка (просто задумался!); отнял у льва в зоопарке ужин из двух живых цыплят (жалко стало); получил в домашних условиях сухой кефир (лень было мыть бутылку); переночевал в морге со жмурАми (ну, не заметил – спать хотелось); торопясь, сумел преодолеть расстояние в три метра за каких-нибудь четыре минуты (был сосредоточен); и убил оленя. Колядюку очень подошла бы роль Тени отца Гамлета. Он был потрясающе флегматичен, но абсолютно непредсказуем. Говорил Колядюк, понятное дело, мало, не спеша, и отличался несгибаемым, как шпора, характером. Его худоба и носастость вызывали определенные подозрения, но родился он среди яицких казаков, в Оренбургской области. Полностью его звали: Андрей Николаевич Колядинцев.
- Угу, - тускло констатировал Лёлик, - Эти ржут – ладно! А, ты, КолядючИна, чё зашевелился?
- Ему не понятна Ваша миссия здесь, эрл! Вы ведь должны были провести эту ночь на Ленина, 10 или, хотя бы, на Толмачева, 5, эрл, - ехидно вставил Хусейн.
- С чего баня-то упала?
- А у бани крышу снесло!
Разговор набирал галопирующий темп. Положение Лёлика усугублялось пугающими намёками: на улице Ленина, в доме №10 располагалось «Управление Комитета Государственной Безопасности СССР в Свердловской области», а на Толмачева, 5 – «Управление внутренних дел Кировского района г. Свердловска» с «обезьянником», «трезваком» и ВОХРовским гаражом. Уристов там было - «под самое не балУйся».
Потребовавшему объяснений дядюшке Леопардо любезно напомнили весь плюсквамперфект.
«А, было так: служил на нашем судне/Помощник, мичман, старый изувер./Он избивал нас в праздники и будни!/Не человек был - просто лютый зверь!» .
На самом деле, было вОт как.
Вчера, после стремительного прорыва девулькового десанта, во флэт незамедлительно были высажены превосходящие силы товарищей. Сопротивление было подавлено. Оборона рухнула окончательно после предъявления «гостевых флянцев». В виде трофеев супостату достались: Лёликовый флэт, сам Лёлик, дядюшка Ондромедо – он же Андрюлик – полванны пива, и гитарАс. Легкий товаристический ужин быстро перерос в безудержное веселье.
Заполночь Лёлику захотелось освежиться, он выбрался в окно и спустился по пожарной лестнице вниз. Фонари горели редко, в воздухе пахло дождем. Истфаковская общага уже затихала. Поднялся ветер. Врагов вокруг не было. Даже монголы угомонились, а конкурирующие «горняки» приходили «в гости» только по пятницам. Лёлик побродил по окрестностям, выгнал калдырей из «детского дошкольного учреждения», «змэрз, як Маугли» и вернулся цурюк нахаус. Состояние кипучей деятельности не покинуло его. Вдруг обнаружилось, что архиважно, (наконец!), сдать поднакопившиеся книги в Исткаб! Дядюшка Лео был крив, как сабля, поэтому «vifil Uhr» не замечал. Методичные сборы продолжались более пятнадцати минут. Сложить «книжульки», как выразился Лёлик, оказалось некуда. «Но нет еще таких крепостей, которые не смогли бы взять большевики!» . И дядюшка Леопардо загрузил книгами два цинковых ведра. Пренебрегая пустым смехом и невнятными уговорами, он выдвинулся в сторону университета. Дядюшка Ондромедо поддержал товарища, поскольку давно жаждал свежего воздуха и пребывал в состоянии анабиоза. Хусейн примкнул в качестве наблюдателя, и поход состоялся. Братья-разбойники, не спеша, добрались до «школы» и сумели разбудить деда-вахтера, бывшего оккупанта - отсидевшего и прощенного итальянского карабинера-«чернорубашечника». Пока изумленный дед из-за двери пытался вступить в дискуссию, Андрюлик сообразил, что здесь, что-то не так, и предложил пройтись к Главпочтамту – переждать. Им повезло – главная почта работала круглосуточно, и там были часы. На электронном циферблате дрожали зеленые знаки: «02-13 РР». Лёлик потом признал, что эти «Ры-Ры» или «Пы-Пы» его очень смутили и сразу «непонятной стала его миссия здесь». А дядюшка Ондромедо, наоборот, проявил радость и, влекомый тайными целями, немедленно совершил ряд контрольных закупок. Он приобрел:
длинный конверт для иностранных корреспонденций;
несколько, вызывающе ярких марок - рублей на пять ;
три листа почтовой бумаги с гербом Свердловска.
Затем подозвал Лёлика к почтовому секретеру, и они быстро сочинили письмо в штаб-квартиру ООН (город Нью-Йорк) - Генеральному Секретарю господину Пересу де Куэльеру.
Письмо на иностранном языке было написано, за незначительные 20 минут, марки облизаны и наклеены, конверт подписан и вручен сонной «поштарке» для отправления.
Вот, так, вкратце, прошла ночь...
- Ёханый бабай! – тихо сказал Лёлик.
- «Говорил я Фоксу, что кабаки и бабы доведут его до цугундера» , - сказал Андрюлик, - Чё ж я там понаписал?
- А, я?
- Гуссейн Гуслия, покажи черновик!
- Ты, же - кержак! Ты, точно, захапал!
Хусейн был доволен – он сохранил забракованный из-за чистописания текст.

Письмо Генеральному Секретарю ООН господину Пересу де Куэльеру
(орфография и стилистика сохранены в подлиннике)
«Mein darling Peres!
Schreiben diech zwei Bruder – Leo und Andrulik. Cen I hepi? Leo arbeit in Warmpunkt, Endi schribst Gischtoria KPSS... (вызывало сомнение слово «Warmpunkt». Предполагалось написать – «теплопункт», но эквивалента, в немецком или английском, не нашлось. Поэтому пошли, не раздумывая, простейшим путем – соединением несоединимого – и загадочная композиция, в буквальном переводе и полном звучании, гордо засияла всеми гранями фантастического везения: «Лёлик работает в теплом месте». И уже мелочью было перепутывание «schribst» и «schtudirt» - в конце концов, Генсеку ООН неважно, кто написал историю родной партии – Андрюлик или Иосиф Виссарионович!)... Das BriF ist grosse Dokumente unsere Aincheit! Druzchba – Freundschaft! NATO – gou Houm! V smisle – zuruk nach haus! Peres! Darling! Das Lebe ist kurz! Korotche, prieszchay, pivka popyem! Zchdem v Koltzovo! Ili na voksale, “pod varezchkoy”. Deine zwei Bruder – Leo und Endi. Genuk.»

Весь ужас отправки письма в Нью-Йорк, на родину «потенциального противника», заключался в устойчивом и неослабевающем интересе внимательных специалистов с Ленина, 10 к любой корреспонденции на Запад. «Перлюстрация», как действие, даже не упоминалась – она предполагалась как данность. Гласный куратор факультета подполковник Абаев, несомненно, был уже «в курсе дела» и в понедельник жаждал встречи с «цвай брудер». Без сомненья – он провел веселый выходной! Отказались горевать и сами «цвай брудер».
- А! – сказал Лёлик на этот раз тоном мультипликационного Мартынко – Обожруся и помру молодой!
- В письме Гнусные Инсинуации отсутствуют, а низкопоклонства, вообще, don’t, - философически заметил Андрюлик.
- „Давайте делать паузы в словах!” – засмеялась Светка Дип Пёрпл, - Нам ли быть в печали?
- Я, как менее пожилой, хотел бы успокоить присутствующих, - успел вставить Дуче.
- Wie-wie? – Андрюлик вдруг вспомнил, как переспрашивают в Менхенгладбахе.
- В рамках данных мне полномочий мелкого комсомолистского фунциклера я немедленно провожу заседание бУро – кворум присутствует – келейно осуждаем несвоевременный шаг костяной ногой, клеймим товарищей со слезой, и приговариваем к Исправлению на нивах народного хоАйства.
Дуче был бест. Он был велик и непогрешим. Хотя, в этом незначительном и суетливом эпизоде, так и не достиг своего же собственного хрустального блеска и спокойного небрежного барства, «данного ему Богом и людьми». Год назад, пребывая в роли разжалованного командарма колхозного уборочного отряда, он гениально распорядился 120 литрами неучтенного «хабарного» молока. Уборка закончилась. Отряд убыл в Ебург. Картошку из Красноуфимска отправили в, якобы, блокадную Польшу. В деревне Чувашково остались только Дуче, Лёлик и «поварёшка» Верочка Лопатина – девушка маленькая и восхитительная, как спелая черная олива. Дуче принял управленческое решение: молоко вскипятить и искупать в нем Верочку. За прошедший месяц девулька ТАК измаялась от деревенской грязи и от постоянного похотливого внимания к себе местных «денатуратов»! Верочку отнесли к ванной на руках. Потом долго курили под дверью. Потом боялись спросить: «Как?». Потом – не поверили собственным глазам. Потом успокоились и снисходительно улыбались прозрачной и легкой, как фарфор Верочке...
Сейчас же, рецепт быстрого реагирования, предложенный Дуче, основывался на свободе маневра и был незамысловат, как лепет ребенка.
Абсурд, возведенный в абсолют.
Торжествующая советская педерастия.
Это могло сработать.
Поэтому, назавтра, когда Лёлик и Андрюлик уже отправились на ВИЗ, устраиваться в котельную, подполковник Абаев был заслуженно смущен, озадачен и немного разочарован – выспаться ему в этот день ни на ком не удалось.
III.
После дождя «Дом начальствующего комсостава РККА» выглядел, как вычищенный кариесный зуб. В воздухе пахло черемухой, мокрыми опилками и травой. Кочегарка понравилась – там был топчан, стол, два венских стула, медный чайник на цепи, маленькая печка и желтый плакат «Не болтай!». Служебный флэт, выданный заводом, состоял из двух комнат, укомплектованных тремя железными кроватями, маленьким липким столом, синим «Авангардомским» креслом, двумя перекошенными шкафами и серыми военно-полевыми занавесками на окнах.
- Прибежище тараканов и клопов, - предположил брезгливый Лёлик.
- Вряд ли, - сказал Андрюлик, - Видишь, они даже крошки унесли с собой – к более зажиточным соседям.
- Кстати! Сходи-ка, ты, Ондромэдо, соверши праздничный обход, зазнакомься с личным составом. Рекогносцировка должна быть полной.
- А, ты?
- А, я обойду пределы и посещу ближайший кулхаус – жор-то, ведь, надо осуществить?
- Товарищ верит, что товарищ будет последователен.
- Товарищ последователен, как из ружья!
И они разошлись, как два сосредоточенных скарабея.
Весна, весна сияла вокруг. Охреневали даже вороны – у них была любоВ...

Черемуха, дай надышаться
На лето, на зиму вперед!
Ведь надо, на что-то решаться!
Всё время, всю жизнь напролёт.

Разгульные, в пьяной раскачке,
Щекой, прижимаясь к щеке,
Станцуем свой вальс, как босячки
Средь барышень, на пятаке.

Уже приударили скрипочки.
И дух упирается прямо в плоть.
И цыпочки встали на цыпочки,
И взяли батисты в щепоть...

Скорей! Свои кудри-каракули
Роняй же ко мне на плечо!
Чтоб мы танцевали и плакали,
Друг друга обняв горячо...

Весна, однако!..
Когда Лёлик вернулся в «Дом РККА», мелодия «Черёмухи» еще звучала в нем. Дядюшка Леопардо был задумчив, слегка рассеян и немного печален. Он едва ли вспоминал, что бывают такие вёсны – тихие, теплые и цветные. Он позабыл «вкус белого шоколада». Школа, экзамены, работа, служба на БАМе, дембель, снова экзамены, работа. Ерунда, какая-то! А мир детства, оказывается, совсем не изменился!
Сегодня Лёлику исполнилось двадцать два года...
На праздник полагалось пиво, и, вот, как он его нашел.
Приданный к «Дому» пивняк, типа «Голубой Дунай», стоял пустой и голый, как Шахерезада перед Шахрияром. В нем скучал «малютка-пивовар», счастливым случаем оказавшийся давним лёликовским приятелем Рыжим Никоном. Никон учился на философском, но год назад перевелся на заочку, и никто не знал, куда он запропал.
- Ники! – обрадовался Лёлик.
- Лёничка! Ты, как здесь? – изумился Рыжий Никон.
- «Стреляли!»
- Говорил я тебе, «не ходи в Пэджент – там нет Джавдеда!»
- Так же, как и пива, Ники?
- Обижаешь, командир!
- То есть, для товарища – найдется?
- Пошукаем!
- Сделай чудо, Ники. Сегодня у меня, как-никак, бёздей. Кстати, zum Gast!
- Тенкс. А, где происходит действо?
- В ВИЗовском бараке, на «Контрольной».
- О! Вэри, практически, вэлл.
- Кулёчки?
- Лэонид, как Вам не стыдно?
- Вы меня интригуете, Ники.
- Изумительный агрегат! Самоходная Фляга. Цвет «металлик». Мягкий ход. Шипованая резина. Правда, пробег большой. Зато, вместимость сорок литров! Заправлена.
- Я не привык к дорогим подаркам.
- Это аренда, балбес. В честь бёздея!
- Я тронут. Такие расходы!
- Не надо слов. Гвардия умирает, но не сдается!
Никон выкатил Самоходную Флягу из «Голубого Дуная», Лёлик сделал «тенкс ручкой» и порулил nach Haus...
Дома Андрюлик уже разворачивал бурную деятельность. В «Дому», оказывается, была «Кастелянная», и кастелянша баба Лена выдала простыни, подушки, одеяла, флаг Венесуэлы как столовую скатерть, новые фиолЭтовые шторы, груду розовых фаянсовых тарелок, электрочайник и два настенных коврика с вытканными изображениями каких-то зверьков.
- «Что это, Бэримор?» - спросил Лёлик. Он был смущен, как сэр Генри Баскервилль вблизи от Девонширских болот.
- «Это там, сэр!» - в тон ему ответил Андрюлик, - Некая баба Лена. Экс-команданте unsere Haus. Квасит. За что и была дисквалифицирована год назад. Мы – счастливейшие обладатели неучтенного имущества.
- Почему, именно, мы?
- «Милость к падшим...»
- Колись.
- Ну, выдал я ей фанфурик из нашего ЗИП-пакета.
- «Композицию «Женьшеневую»?
- Конечно. Нам-то она, на кой?
- Мудро.
- Погоди. Чую, она сейчас и половички подтянет. Вижу - пиво в изобилии.
- Рыжий Никон подогнал. Нашелся, курилка!
- Руди Ники?
- Трудится «малюткой-пивоваром» здесь, в пивняке. Философичен. Пиво, вишь, закурковал. Придет вечерочком.
- Гут. Как же без товарищей!
- Щас и остальные подтянутся. Мы ж после «школы» - сюда, а они – за сурпрайзами.
- Баланс сил?
- Девулек – don’t!
- Скукоти-и-ища!
- Так, сессия ж.
- Это никого не извиняет. Товарищ имеет бёздей, товарищ имеет новоселье! И будет по-хамски затуплен?!
- «А, жизнь! Как посмотришь с холодным вниманьем вокруг...»
- Вот, именно!
Дружеский бЭзери сопровождался процессом наведения Ordnunga во флэте. Вскоре, спустилась любопытная баба Лена. Была она низкосрака, говорлива и уже «слегка». Обликом «экс-команданте» походила на монгольского нойона из Джучиева улуса , только разоруженного и в пешем строю. Баба Лена приволокла лоскутные половики (соображала она быстро и хорошо!), тут же получила пива «долю малую», и радостно выгреблась к себе «в ярангу».
Часа через два флэт приобрел человечий вид. Шматьё было убрано в свежевымытые шкафы, книжки расставлены, пауки изгнаны и закипал чайник. Андрюлик возился с «кассетником», а дядюшка Леопардо делал вид, что трудится над курсачём, хотя сам продолжал «кропать» давно начатую большую поэму. Про зайцев. Лёлик считался известным зайцелюбом и зайцеведом. Поэма начиналась так:
«На дне океана горя,
Придавлен плитой печали,
Я зайца мечтал увидеть,
А, если удастся – купить.
И в воскресенье утром
К рынку у теплоцентрали
СтопЫ я свои направил,
Деньжат не забыв захватить.

Своею дрожащей рукою
Открыл я кривую калитку,
И полным надежды взором
Окинул базара ряды.
Рынок шипел, будто кто-то
Харкнул на горячую плитку:
Сипели беззубые бабки
И полубухие дедЫ...»
Однажды, Андрюлик обнаружил, что эти фанатичные стенания прекрасно попадают в мелодию известной визборовской: «Люди идут по свету,/Им, ведь, немного надо...». Он подобрал аккорды и в своей развязной манЭре исполнил оторопевшему Лёлику «На дне океана горя...» под гитару. Лёлик расхохотался, и уже сам стал проверять вероятностное музыкальное звучание своей стебанутой анималистики.
Выяснилось, что разные вирши поэмы напевались по-разному!
Zum bei SchpiL, легкая и печальная тема из «Шербургских зонтиков» была просто создана для «Думы крылатого зайца»:
«С часу и до двух,
За вереницей, состоящей из двух мух
Крылатый заяц из засады наблюдал
И мысль такую потихоньку развивал:
«Мне бы-ыло
Холодно, темно.
Меня кусали вы – вам было всё равно!
Я был бессилен,
Вы же пили кровь мою!
Теперь я вам противодействовать могу!..»

IV.
А за открытым окном садилось солнце. Наступал долгий вечер. На Урале майские сумерки длинные.
Андрюлик отложил отвертку, отодвинул «кассетник» и прислушался.
- Да, идут, идут, - сказал Лёлик, - Слышь, Хусейн гогочет?
- Гуссейн гуслия ин араби, гулям эль ислам. Врата его иджихата всегда открыты, - многозначительно заметил Андрюлик.
- Ну, и, что это значит?
- Хрен его знает, товарищ майор.
- Да, ладно!
- «Открытые ворота иджихата» есть симвОл в мусульманской теософии. Предполагал «вольное толкование сур Корана», сиречь, вольнодумство, свободные высказывания, болтологию. В период халифата «Врата иджихата» были закрыты навсегда. Еще в двенадцатом веке. Наступил таклид. То есть, никаких иллюзий! Наш Хусейн – просто не в курсе дела. Он так одинок в своём неведении!
- А гулям эль ислам? – засмеялся Лёлик.
- Раб ислама. Убедительный чувак, анахорет, не пьет, не курит.
- Так, Славик же...
- Лэонид, Вы меня шокируете! Я пытался тонко сыронизировать!
- Да! – крикнул Лёлик, потому что в дверь постучали.
- Барамцзэс, - по-армянски поздоровался радостный Хусейн, отворяя дверь широким распахом заморского гостя, - О! Я вижу чудесную перемену участи! Обстановка вызывающей роскоши! С бёздеем, дорогой дядюшка Лео, с новосельем!
Следом, пропихнув Хусейна внутрь, вошли, утомленные ночным зоопарковым бдением Стрейнджерсофзенайт – Дуче и Колядюк. Дисциплинированный Дуче коротко поздоровался: «Abent!», а Колядюк хранил хмурый и загадочный вид: он готовился к раздаче слонов. «Подарочный слон» должен был стать «первой драгоценностью магараджи»!
Трофимычу, Дучиному отцу-полковнику, недавно, какой-то жук подогнал лишний машинописный экземпляр «Прогулок с Пушкиным» Абрама Терца. Колядюк его переплел, и сегодня они собирались задарить книжку Лёлику.
- КолядючИна, ты, что? А, где слово доброе для товарищей? – спросил Андрюлик, - Ворвался сюда, понимаешь, верхом на черепахе и молчит, как partizannen на допросе!
- Андгей, - медленно и печально вымолвил Колядюк. Он, слегка, грассировал, - Я на производстве устал – ночь не спал.
- Что ж, ты, там делал, meine kleine Knabe? Опять у несчастных дикобразов из задницы иглы выдирал?
- С дикобразами покончено! – вмешался Дуче, - Сегодня были павлины! Кстати, я захватил три пера – в подарок!
- Ни хрена себе, подарки! Я так и знал, что ты, что-то хватанул. Ох, и добалуетесь вы, робяты, в своем зоопарке!
Лёлик с Хусейном расхохотались.
В зоопарке Дуче с Колядюком уже полгода служили ночными сторожами. Место было завидное, хлебное и перспективное в плане привлечения девулек. Девульки захаживали регулярно, беззаботно резвились в междуклеточном пространстве и получали дивные прэзэнты в виде пестрых игл дикобраза, ярких перьев экзотических птиц и живых цыплят, отнятых у пожилого льва. Служили Стрейнджерсофзенайт добросовестно, «работали с огоньком». Дуче производил тайные ночные эксперименты по приручению горного барана, а Колядюк уделял особое внимание древнему нильскому крокодилу. Крокодил-ветеран прибыл в Ебург из Питера еще в 1912 году и с тех пор вёл расслабленный образ жизни. Он отличался флегматичностью, никогда не суетился и, вообще, был «за мир». Звали крокодила «Коля». Колядюк считал Колю еще достаточно «молодым парнем», полагал, что крокодил опасно заплыл жиром, и его рефлексы нуждаются в активном стимулировании. «Движение – это жизнь!», - говаривал Колядюк и лупил ящера шваброй поперек спины. Через три месяца крокодил выучил рабочее расписание Наставника, узнавал по шагам и научился быстро нырять в бассейн, чем спасал свою шкуру и сохранял достоинство.
- Как поживает Коля? – спросил Лёлик, - Мы же волнуемся!
- Провожал меня со слезами, - сказал Колядюк, - Тебе привет и поздравленья передавал.
- Давай уже свой «привет», и «прошу к столу – вскипело!»
- Ну, как говорили древние ассинибойны , - продолжил Лёлик, когда все расселись, - Калдыр!
«И немедленно выпил!» - как у Венечки Ерофеева.
- Здаёца мне, дядюшка Леопардо, у тебя гости сегодня еще будут, - сказал Хусейн.
- Причем, крайне беспокойные! Архи! – добавил Дуче, разливая половником тёмное пахучее пиво.
- Не надо меня напрягать и кабАнить, - попросил Лёлик, - Колитесь!
- «Ты всё поймешь, ты всё увидишь сам!», - ехидно пропел Хусейн.
- Что это за дзела-а? – реагировал Андрюлик, - Кто это? Какой-такой моральный урод намерен сегодня здесь обосноваться?
- Ты сам почти ответил на свой вопрос.
- Господин Суцзуков?
- Он.
- Мама!
Не любил Андрюлик Лёху Суцзукова, недолюбливал. «Моральным уродом» часто называл. Пугал его Лёха своей неадекватностью в безудержном веселье, нарочитой «интеллигЭнтностью» и невоздержанностью жестов. Чувства меры Лёха не имел! Все считали его добряком, трогательным и беспомощным человеком, а он стремился к скандалам и гонениям. Лёха не признавал полутонов. Он запросто вступал в сварливые дискуссии с калдырями у магазина, народными дружинниками на улице и комсомолистскими активистами на факультете, добивался от всех решительных действий, умел оскорбительно произносить слово «уважаемый» и всегда требовал немедленной сатисфакции. Лёху никогда не интересовал исход возможной битвы. Он родился бретером, со стилетом в рукаве! Многих смущало это невероятное соединение истерического гонора и, довольно, плюгавой внешности. Лёха был гомерически худ, высок, сверкал лысиной и гордился своей шкиперской бородёнкой. Домой он ездил только на такси и только бесплатно. Из принципа. Таксёры поначалу, не вникая, пытались его бить, потом стали бояться. В любом агрегатном состоянии господин Суцзуков всегда отстаивал свой вырожденческий аристократизм и мнимую утонченность: он приходился родным внуком одному из основателей истфака и «уральской исторической школы», профессору Михаилу Яковлевичу Сюзюмову.
И, главное. «Под шофэ» Лёха, вообще, становился несносен! Он почти не расставался со своей «любимой» – двенадцатиструнной гитарой, неплохо пел и нагло завладевал вниманием окружающих девулек. Особенное Андрюликово неудовольствие вызывало то, что Лёха исполнял вещи только собственного сочинения. «Задолбал уже меня этот Сюзюмов со своей «гумилёвщиной»!» - злобствовал дядюшка Ондромедо: Лёха был адептом вымороченного романтического стиля начала века. Лёхины мелодии, лёгкие и ажурные, напоминали контрданс, Лёхины стихи парили где-то между изяществом и грамматическим несовершенством.
О женщине:
...Господин Фаренгейт
 Взял бы за эталон
Вашу грудь – жар огней,
 Если видел бы он,
Как топиться лёд в Вашей жаркой груди,
Стекая расслабленно, вниз, по коленям...
О любви:
...Табак с Суматры он курил.
И был, наверно, очень юным,
Когда впервые Вам дарил
Цветок загадочный – из джунглей.
За контрабандный «златозвон»,
За страсти буйный аппетит
Береговой охраной он
В бою неравном был убит...
О войне:
...Хоть ты – не недотрога, и он – не пьян.
Но как ругает Бога в бреду улан!
Он залит смертным мелом. Дела – табак!
Тяжел, как парабеллум, его кулак.
Он кончит, кончит скоро божбу свою –
Улан одною шпорой уже в раю.
Ты плачешь, Маргарита, одна за всех.
В твоём рыданье слиты любовь и грех...

...Сюзюмов пришел быстро и вошел порывисто. Он, как всегда, был в прекрасном настроении.
- О-о, какое кумпанство! – закричал он, - А, где же, в таком случае, буйство? Где, наконец, безумство?
- Начинается, - сказал Андрюлик.
- Что ты орёшь, как потерпевший? – спросил Хусейн.
- А-а, Собакевич! – засмеялся Дуче, всегда называвший его так, потому что Лёхино отчество было Львович.
- Привет, Лёха! – сказал Лёлик, - В коллектив, в коллектив!
А Колядюк ничего не сказал. Он не успел. Господин Суцзуков уже был за столом, и уже намеревался завладеть колядюковским стаканом.
- Руки прочь от Анджелы Дэвис , - сказал, наконец, Колядюк, заметив его манипуляции.
- Ах, пардон, пардон, - забеспокоился Лёха, - Кто-то позаботится о товарище?
- Держи, убогий, - сказал Андрюлик, - Где сурпрайз для дядюшки Леопардо?
- Может Вам, Андрей Александрович, еще и билет на Тегусигальпу? – немедленно реагировал Сюзюмов, - Или масла в попу? Я же струны гэдээровские задарил!
- Ладно-ладно. Говори быстро, как тебе флэт?
- О, колоссаль! Здесь, оказывается, можно жить!
- Не только жить, но и бороться за светлое будущее!
- Кстати, о будущем. Кто куда летом? – переключился Сюзюмов.
- Рано ишо думать о напрягах, - внезапно сказал Колядюк. Наверное, эти мысли беспокоили его давненько – слишком быстрым получилось Коляшкино включение в разговор.
- Мы с Виталий Викторовичем – на северА, - радостно доложил господин Судзуков и мечтательно добавил: - В Надым, в Ямало-Ненецкий автономный округ.
- А, кто такой Виталий Викторович? – спросил, отвлёкшийся было, Лёлик.
- Вообще-то, я, - засмеялся Дуче.
- Фу, ты, господи! Собакевич, со своими экзерциссами, точно, в гроб, когда-нибудь вгонит! Ты, можешь нормально разговаривать, самка собаки?
- Вы меня шокируете, Леонид Борисович! Ваша брутальность - просто невыносима!
- О, мама-джян, - сказал Хусейн.
- Понеслась, - сказал Андрюлик.
- Шакал Табаки – на тропе войны, - вымолвил Колядюк.
- Хватит! – закричал Сюзюмов, - Меняем тему! А, то: Пушкина убили, Есенина повесили, Высоцкий умер... И мне вот, что-то не хорошо!
Все расхохотались. В конце концов, господин Судзуков сам прекратил «гнусные инсинуации», стал «добёр и вежлив», и бёздейная атмосфера установилась окончательно.
Тихим и тёплым был вечер этого понедельника. Ебург медленно поворачивался в сторону ночи. Остывали стены городских домов и черный асфальт центральных улиц. В темнеющем небе изредка проносились, ныряя к земле, ласточки. На северо-востоке мерцали красные огни телевизионных вышек; чуть левее, горизонт высвечивал ВИЗ; над далеким Кольцово вспыхивали проблесковые маячки прибывающих вечерних рейсов. В Пышму, Исеть и Арамиль ушли последние электрички. Москва передавала сигналы точного времени, и вся страна уже знала, что во Владивостоке и Хабаровске давно наступило утро. Мир был огромен и праздничен, как Стамбул в курбан-байрам.
А на окраине Ебурга, в «Доме начальствующего комсостава РККА», за коротким столом, покрытым развеселым флагом Венесуэлы, расположились шестеро молодых мужчин и вели неторопливый разговор.
- Ночь на дворе, - негромко сказал Хусейн. Он стоял у окна и задумчиво курил. В своём любимом тельнике и вытертых «Fisher» он был сакраментально похож на списанного на берег матроса.
- «И мрак царит над миром, - в тон ему ответил Дуче. - «В темную и душную ночь умирает ветер и затихает море. В такую ночь боги устают от людей, оживляют мертвецов, и корабль Нагльфар появляется из сумрака».
- Ого! «Ночное буги»!– сказал Андрюлик.
- Какой-какой корабль? – перебил его Лёлик.
- Я тут «Старшую Эдду» маненько почитал, - сказал Дуче. - Ночь как окраина света. Конец мира - вечная ночь, непреходящая тьма. Мертвецы возвращаются на землю на корабле Нагльфар, чтобы забрать с собой живых. А, Нагльфар - буквально - «корабль, сделанный из ногтей мертвецов»!
- Ты, я вижу, Витли, в башнесшибательном настроении, – подступил с пристастием Андрюлик. – Бэзери эсхатологические, сплошное инферно и, вообще - вилы!
- Да! Товарищи в недоумении: что это, Бэримор? – вклинился и Лёлик.
- А, черт его знает! Наверное, бессонное бдение в «Стрейнджерсофзенайт»!
- Я ж говорю – добалуетесь вы там, в своём зоологическом парке!
- Пора, пора уже прибыть к вам с инспекцией! – оживился господин Суцзуков. – С проверкой! С комиссией! А, то – «Старшая Эдда»! От «Старшей Эдды» до «Майн Кампф» - два с половиной шага!
- Готовьтесь, Дучманище! Скоро вы будете схвачены и жестоко отхреначены! – перебил Лёху дядюшка Ондромэдо.
- Жарьте, цыпочек! - засмеялся Лёлик.
- Товарищи придут, разберутся, - не унимался Сюзюмов.
- Действительно! Как, кстати, ведется «Дневник наблюдений за природой» ? – крикнул от окна Хусейн.
- И, чего это Вы, так упорно, добиваетесь от муфлона, дорогой Бенито? – с нарочитым подозрением спросил Андрюлик.
- Всё, Витли, в следующий раз выпускаем дикобразов. Пускай, погуляют, - обозначился, наконец, в общем веселье суровый Колядюк. – «На земле ассинибойнов нет места для бледнолицых собак»!
- Натюрлих, camarade! No pasaran!
- «А-а-а, испугались?» - сказал Андрюлик голосом Папанова, «папы» из «Берегись автомобиля». – «Вы должны всегда помнить, кто я такой есть!».
- Да, поаккуратней там! Дикобразы, муфлоны, Валгалла, прорицание вёльвы – смотри, какой гадюшник устроили! А, товарищи – не в курсе дела! – вставил Сюзюмов.
Лёха был уже «под шофэ» и завладел красной Лёликовской гитарой. Его блестящая, как маслёнок, голова, торчала из-за широкой гитарной деки, на острые колени сыпался пепел от зажатой в струнах тлеющей сигареты – Лёха тихо наигрывал «Waiting For The Sun» Джима Мориссона. Лёлик насторожился – он уважал Мориссона и любил «Двери» - однако, предпочел не отвлекаться: Абрам Терц неожиданно увлёк его. О «Прогулках с Пушкиным» было давно и прекрасно известно, но книжка оказалась даже лучше, чем ожидалось. Неутомительный академизм классической русской речи, небрежное изящество допущений, забавное амикошонство и бережное, ажурное, цитирование. «Весёлое имя Пушкин!», как говаривал Блок. Лёлик улыбнулся: он случайно нашел в тексте маленькое чудо.
- Момент маль! – Лёлик поднял голову и отбросил назад светлые несобранные волосы. – Achtung! Suchen! В смысле, послушайте!
- Was ist los, дорогой дядюшка Леопардо? – немедленно заинтересовался Андрюлик.
- Спешу обратить внимание, какие Александр Сергеевич вытворяет пируэты!
- Плиз!
- «Отечество почти я ненавидел!... Но я вчера Голицыну увидел... И примирён с Отечеством своим!..»
- Бест! – хохотнул Андрюлик.
- «Ловко запущено! Это вам не Америка!» - тут же добавил довольный Дуче. Из него нечаянно вывалилась осевшая где-то в глубинах памяти фраза из зощенковского «Граммофона».
- Вообще! Даже удивительно! Как это ему удавалось всегда ТАК говорить по-русски? – подал голос Колядюк.
- О! Чисто колядюковский вопрос! – Андрюлик поднял вверх палец. – Между прочим, Пушкин еще и писал по-русски. Если ты – не в курсе.
- Пожалейте Андрюшу! – засмеялся, вернувшийся к столу Хусейн. – Вопрос – в тему! Я, вот, знавал одного бедного ниггера, который постоянно страдал за «великий и могучий».
- Что ж ты хотел? Представляю себе эти бэзери: «А-каля-маля-макэлеле-каля»!
- Не в этом дело! Наоборот! Он пострадал за тщание и преуспеяние!
- Докладывайте, товарищ ефрейтор! – сказал Дуче.
- Гиштория, вкратце, такова. Прибываю я, как-то, нах Москау. Во втором году, осенью. «Спартачёк» должен был сразиться с «Астон Виллой». Ну, вспоминайте, «спартачи», красавчики, тогда еще натянули этих гадов, анличан, по самые помидоры – 5 : 2! В Еврокубке!
- Сейчас – не об этом! – успел вставить Лёлик.
- Да! Короче, тикет мне одноклассник подогнал – он в Москау в эту козлячу Лумумбу поступил – говорит, СлавикО, братэлло, цум коцен, жду, не дождуся – фусбаль убедительнейший! Пребываю. Вонзаюсь к нему в общагу. Всё бест! Просмотр матча – все счастливы!!! Вечером – квассен-дубассен. Куда ж без этого? А во флэте у них эфиоп, оказывается, живет – шоколадный такой, сухой, как щепка! И рассказывают мне про него страшные вещи. Не везет, бедолаге, в наших суровых широтах постоянно: по-русски шпрехает, лучше любого хохла, а, как пойдет на рынок за продуктами, так регулярно в бубен получает! Что такое? Он – в отчаянии, все – в недоумении. Решил я с ним вступить в дискуссию и сразу всё понял! Чуваки! Русскому языку его, как оказалось, дружбан-грузин учил! Представляете эту картинку: рынок, ары стоят среди своей паскудной петрушки и бешбармака, и, вдруг, подваливает ниггер, давит лыбу и говорит с характерным акцентом: «Эй, ара, чиляграмм сделяим?» Ну, они, понятно – в бубен! А, как же! Обидно же, когда тебя всякие «гости страны», среди родных осин подкалывают!
На хохот немедленно прибежала протрезвившаяся экс-команданте баба Лена. Завидя ее, господин Суцзуков «чуть не вывалился из кресел». Он бросился вперед, опустился на одно колено, состроил просящее выражение лица и ударил по струнам. Голос его был мягок и бархатен, как пиво: «Я здесь, Инэзилья, я здесь, под окном!/Объята Севилья покоем и сном./Исполнен отваги, окутан плащом,/С гитарой и шпагой я здесь, под окном!». Баба Лена тормознулась на пороге, чмокнула Лёху в лысину и засмеялась радостным мелким смехом. «А я, типа - по пиву!» - неожиданно сказала она крепким мужским басом. Бедный Сюзюмов поперхнулся. «Наступили на горло песне», - прохрипел он и безропотно принял из рук экс-командантэ литровую банку на верёвочке: по пиву, так по пиву!
Баба Лена исчезла, как и появилась. Тогда еще, никто не представлял, каковыми будут последствия ее внезапных набегов. Как, сам, не ведая того, попадет в рабство Андрюлик, как будет создан первый в стране кооператив «Побудка», и, как баба Лена проявит себя в должности техника-смотрителя побудочного оборудования. Лето смениться осенью, наступит зима, а с нею придет и конец «Дому РККА».
 











V. НИЦШЕ. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА ПРИЛОЖЕНИЕ

Рассказ Деревянного Макса
о незабываемом историческом походе каравана советских подводных лодок с десантом на борту
для участия в боевых действиях на стороне Аргентины в период англо-аргентинской войны
за право владения Фолклендскими (Мальвинскими) островами (1982 г.)

- Не надо мне петь военных песен - гы-гы! Я в армии служил и знаю, что такое «спать с женщиной» - гы! Я ж, тебя, придурка, не спрашиваю, чё ты в Германии делал и, как ты там оказался – гы-гы! Служил, говоришь? Послушай, сынок, как дедушка служил, только это – тайна! Дедушка подписку давал – гы. Тебе расскажу – ты же убедительный чувачИна – гы-гы! Короче, призвали, загнали к черту на рога – на полуостров Мангышлак – там секретная база спецназа, ты – просто не в курсе дела, салабон! Я, со своим «метр девяносто пять», был там самый маленький – гы! Курс молодого бойца пройден, а с «калашами» не расстаёмся - занятия каждый день – чувствую: к чему-то готовят – гы-гы. В мире неспокойно – гонка, брат, гонка! Ночью будит кусман, говорит: «Максимка, крикни. У тебя голос покрепче будет!». Я вскакиваю – сорок пять секунд – в сапоги вонзился – «Рота, подъём!!!». Ну, думаю, понеслась – гы-гы! Вместо автоматов ПКВТухи выдают –гы! И по два «цинка» - гы! Сухпай – не брать! «ХоботА» - не брать! Ты, понял? Ну, думаю, что-то больно круто – гы! Короче, распихали по машинам – едем. Темно, как у негра в жопе – гы-гы! Но чувствую – Каспий рядом – гы! И кэп с нами, весь в черном, как черт – гы. Я у кэпа, так, нежно, спрашиваю, что, мол, за херня? А он мне: «Закрой рот, сынок, а то я тебе его пулей закрою!». И тэтэшник показывает. Во, блин! И тут приехали – гы! Смотрим – подводные лодки. Штук пять – гы-гы! Ну, думаю, гробик, ты мой, зелененький – гы! Охренеть! Кэп нам: «К машинам! Приготовиться к загрузке!». А, я ему: «Чё орешь, паскуда, дай на Родину, может, в последний раз посмотреть!». Кэп ничего не сказал – ну, ты ж меня знаешь, я, лежа, сто шестьдесят жму. Похлопал по плечу и на военно-морские «Командирские» показывает, время, брат! Короче, засунули нас в эти козлячьи лодки – погружение - плывем – гы-гы! Ну, вот, рулим это мы – вдруг по борту команда: «При проходке тоннеля – отставить шатанья! По кубрикам!». Тоннеля, брат, тоннеля - гы! В нормальных войсках надо было Родину защищать, орел. Тогда бы и ты знал, что еще при Сталине секретным тоннелем Черное и Каспийское море соединили, специально для подводных лодок, придурок! А, ты, думаешь, чё на нас Турция в войну не напала? Зассали чурбанЫ – гы-гы! Чё ржешь, неуч? Ты же круче своего Обервальда да Магдебургского полигона, все равно, ничего не видел – гы-гы! Ладно! Вообщем, кэп говорит: «Пацаны, справа, курсом норд – Новороссийск, Сочи уже прошли, выходим в нейтральные воды». Такие дела – гы! Кэп-то морпехом оказался. Мы у него всяко: «Может, намекнёте, товарищ капитан, куда направляемся?». А он нам: «Родину защищать!». И всё – базар окончен! Короче, долго плыли – гы! И, всё ж, под водой – гы-гы! Все уже охреневать начали! У меня тоже АЗэ упало. Вдруг - ***сь – тишина! Кэп меня подзывает к перископу и так, с усмешечкой, говорит: «А, ну, глянь, Максимка! У тебя зрение-то получше будет». Я подымаю перископ: «Ёбтыть – Фолкленды!!!».
Чё, ты, ржешь, скотина? Мне, между прочим, там башку пробили! Боевое ранение имею!


Рассказ Андрюлика про БОрюшкины шузы (1984 г.)

Светка-сеструля мне говорит на фоне весны: «Приезжай, Андрюлик, братан-сосед-родня, в Питер на каникулы. А то, из армии, уже как - полгода, а фэйса ко мне не кажешь! Серёга, Oberstbruder, тоже губы дует. Ему непонятна твоя миссия в Ебурге в тот час, когда кругом каникулы, и родичи жаждут пару раз долбануться с тобой в дёсны!». Оффайджестли! Я покидал шматьё в сумаёк, зацепил портвешкУ и befahren nach Zug! Вонзился в поезд намбер семьдесят первый, сижу - беды не чую. Адзин в купе! Без ансамбля, нежно, доехал до Перми и, вдруг, вваливается, какой-то чертила, а следом его, такой же, дружбан с убедительнейшей девулькой zusammen! Галдят, как галки! С ними гитарАс, и флянцы, чувствуется, позванивают. Вообщем, оказались гишпанские летчики из Пермского универа. Да еще и с истфака! Scheizegaal! Корпоративное братство, практически. Через час – Bruder! Geschwiester! Зонги пошли. Ну, я навернул про поручника и про первую любоВ. Проводница нарисовалась. «Не поняла», - говорит. Я ей тогда нежно: «На Колыме, где тундра и тайга кругом...» Это тётька уже заценила: «Я вам сейчас «чайковского» подгоню». Гут. Квассен-дубассен. А гишпанские летчики – давай Борюшкины зонги наяривать! И всё – через пень-колоду, аккорды не те, гармония ушла – это не лабАлово! Я говорю, мол, здесь вот так, а здесь так – короче, показал пионЭрам бубЭльгум. А девулька мне: «Андрюлик, ты бест, я б даже сказала – фром зе бест!». А я девульке на ушко: «Люля, я еще и крестиком вышиваю, и на машинке...» Но чуваки «косят лиловым глазом» и заценяют всё адекватно. Отдирают от меня девульку и говорят: «Мы, Энди, дуем в Питерсхбурх с тайной целью. Нам – крайняк - нужно Борис Борисыча Гребенщикова найти. Иначе – вилы!». «Ха, - говорю, - тоже мне - «бином Ньютона». БОрюшка с моей родной сеструлей в одном коммунальном флэте проживат!» Вообщем, рисанУлся! У девульки шар выпал! Вцепились в меня тогда гишпанские летчики и рукой и другой – до самого Казанского сАбора не выпускали. Заволок я их на себе, как медведь собак, на шестой этаж, к Светке, зазнакомил с Борюсиком. БОрюшка лыбу давит – поклонники приехали, портвейн привезли. БОрюшкина скво кулачИной мне грозит. А пермяки, как в церкви - пёрднуть бояця. Но, мало-помалу, освоились, организовались на безудержное веселье. Я уже – не при делах, я с сеструлей zusammen, в дёсны долбанулся и от матери передачку вручаю. А БОрюшка с гишпанскими летчиками такой дУбас учинили! Ночь-полночь – по барабану! Девульку потом поутрянке видел – не убедительна! Или, может, на пушке каталась?... Свалили они, где-то в шесть... Утром сижу на кухне, шпилю на гитарАсе, закатывается БОрюшкин пацан, Глебушка. Смотрел на меня, смотрел и говорит: «А мой папка тозе на гитале иглать умеет». И Гребень следом заплывает. Хаер набок, бубен мятый, в руцЫще флянец с пивасием. Не повезло чуваку накануне! Как в его же зонге: «Меня зовут последний поворот. Меня вы знаете сами! По вкусу водки и сырой земли. И хлеба со слезами...» Спрашивает: «Андрей, Вам нигде не попадались мои шузы – не могу на улицу выйти». Я говорю – don’t, и предлагаю включиться в поиски. «Сделайте одолжение», - просит БОрюшка.
Выхожу в коридор и даже не удивляюсь: на самом видном месте стоят чудовищные «уралобувьские» бАтынки – «дерьмонтяновые», глыбокие, с железной «молнией» посередине. В один из них вонжен записОн: «Боря! Только не обижайтесь, пожалуйста! Ваши сапоги мы взяли на память. А это – Вам взамен. Они еще совсем новые! Спасибо. Ваши друзья и почитатели».
Бедного БОрюшку – чуть не парализовало! Вот такой головнЯк! Вот такая гиштория!
 
Рассказ Андрюлика
о майоре Петровском, о Вите Косолапове, о полковнике Кислове,
а также о шифровке из Штаба Уральского Военного Округа
(1986 г.)

... - Все ж помнят это гнуснейшее нагибалово, когда нас, нормальных отслуживших чуваков, заставили на военную кафэдру валить. Охереть! Люди уже в возрасте, сержантУра, в основном, а, как клоуны – в военных рубашОнах и стрижены по-бл..ски. Правда, для офицериков тоже «вешалка» была – что ж ты хочешь: со всего фака только семеро военную присягу не принимали! Короче, «опять по пятницам пошли страдания...» Прируливаем, как-то раз, на эту козлячью кафэдру – хоба! – а у нас вместо тактики, первой парой – политзанятия! Гут. С Лишнявским потрындим – всё ж легче! Звонок. Сели. И, вдруг, как «из п...ды на лыжах» появляется майор Петровский. Красавчик. Метр пятьдесят - в прыжке! Дуче скомандовал. Поприветствовали. Тут эта падла и говорит, что, мол Леший кранк, но лекция es gibt, и щас он сам – такой охеренный майор – ее нам зачтёт. Достает Петровский свои паскудные бумажонки и начинает гундосить про РАЙМОНДА РейганДа и про то, что в «Америка никАгда не знала войн, и в ней никАгда не рыдали советские вдовы». Вот так! И, вдруг, дальше: «Современные варвары хэхэвэ жаждут мирового пожара…». Тут уже все – в откате! Смотрю, Гошик руцЫщу тянет. Петровский, типа, мол, вопрос из зала: «Слушаю Вас, товарищ сержант!». А Гошик с наглой мордой: «Старший сержант! Товарищ майор, непонятно, что за «варвары»?». Петровский пригляделся к бумажонкам: «Современные варвары хэхэвэ!». Гошик: «Да-а-а-а?» Петровский становиться буряковым, подкатывается к Гошику и начинает ему махать перед бубеном своими листочками. Смотрю, Гошик сейчас кончит от смеха. Все тоже – пАром в потолок! Знаешь, что там, у этого коня, было напечатано? «Современные варвары ХХ в.» Римскими!...
Ну, вот. Гошик в тот день лично мне праздник тоже сделал. Он, как замкомвзвод, «моего любимого» Витю Косолапова до конца года вонзил дневальным «на тумбочку». Конечно, Гошик погорячился, но такОй боец доведет кого угодно! Бубен мелкий, весь – в прыщах, очки в детской поликлинике закуплены, «парадка» - без погон, да еще, как из жопы вытащена! Плюс фура - шестидесятого размера. Кислов Гошику даже втыкалово устроил: «Что там за боец на входе? Позорит военную кафедру!». Ну, ладно. На большом перекуре вижу: Витюха стоит, охеревает. Тихонько выползаю на улицу, в ближайший автомат, и наварачиваю на военную кафэдру. Слышу: «Дневальный по кафедре рядовой Косолапов слушает!». Я – крайне строго: «Неубедительно отвечаете, боец! Надо, чтобы полковник Кислов Вами персонально занялся!». Он: «Ой! Виноват!». Я – еще круче: «Говорит генерал Коптелов. Из Штаба Уральского Военного Округа. Немедленно примите шифровку и устный приказ командующего!». Этот баран мне блеет: «Минуточку, я ручку найду!». Я: «Припухли, товарищ рядовой? Мухой!» И начал ему лепить из «Малыша и Карлсона»: «Три, два, два, два, три, три, три, два, два!». Слышу сопит, а потом пискнул: «А, приказ?». А я уже негодую: «Кислову – выговор! Доложить! Какой тебе еще приказ?» и трубу – шварк! Возвращаюсь. Витюха - белый стоит, исписанный трамвайный абонементик в руках мнёт. Что, мол, за дзела, - спрашиваю, - ВиктОр? Он мне: так и так, Коптелов, шифровка, Кислову докладать... Я немедленно предлагаю ему подмену на три минуты и выпихиваю к Кислову с донесением. Народ кругом посыхат! Все же, моментально, – в курсе дела! Короче, завалил Витюха к Кислову, доложил всё честь по чести, абонементик с цифирью вручил и говорит, мол, вилы, товарищ полковник, за меня Вам выговор! Кислов многозначительно молчит, Косолапыч продолжает охеревать. А потом этот старый баран говорит молодому: «Кодировщика – ко мне!». Прикинь! Он, оказывается, чего-то там еще расшифровывать хотел – сходу, так ни во что и не въехал!
Эх, робяты, «куда ж мы попали? Где наши вещи?»...


Рассказ Лёлика
о славном городе Екатеринославе, убедительном дедУлькине и его «земляке»
(1986 г.)
Хохланд, э-э-э, из бьюти грэт кантри. Во! Я в Хохланд бывал, бывал. К Гошику с Гошиком нах хаус ездили. После Новгородской экспедишн. Было принято решение - оттянуця. В экспедишн мы сказочно обогатились и прибыли к Гошику в Хуанхэ. Город такой есть на Украйне – Желтые Воды. По-китайски – Хуанхэ. Правда, Гошик, как почетный Хуа Гофэн и, как единственный уцелевший древний кореец, говорит, что правильнее Хуаншуй, а по мне, так, «Хуанхэ» - убедительнее! Ну, вот. Прибыли: праздничный ужин – папачос, мамачос - праздничный накатусик - праздничная помывка и праздничный сон! На другой день отбыли на заранее подготовленные позишн – на реку с загадочным названием Ингулец. Там турбаза, пляж, раки, танцульки-энд-девульки, а также праздность и обленение. Кстати, именно, там мы с Гошиком восстановили и досочинили знаменитый зонг «Гимн израильских парашютистов». Вот это: «И возликуют народы! И возликуют, когда/Взойдет над синим небосводом одна на всех шестиконечная звезда!». Побыли, загорели, как псы, я абрикосов наелся на всю жизнь - пора и в родной Ебург. Поезд наш отправлялся только из Синельниково, ночью, поэтому нам, по любому, предстояло еще денёчек по Днепропетровску гулять. Утром десантировали на автовокзале, перешли на ЖэДэ, закинули сумаёчки в камэру хранэния, и – в Екатеринослав. Дуем по местной эспланаде, прошпэкту Карла Маркса, чувствую, ощущается какая-то недоговоренность, недовысказанность! Я Гошику и говорю: «Хьюго, время горячее, день болтаця, а у вас тут Чернобыль неподалеку рванул! Надо пиво искать! Не дай бог, Кондрат приобнимет!». А, время, действительно, горячее – Горби, перестройка, разгар борьбы с алкоголизьмом! Гошик мне: «Базара don’t. Тут, где-то поблизости рынок – там точно, какой-нибудь «Голубой Дунай» имеется». Делаем «левое плечо вперед» и замечаем двух радостных чувачИн. Мужики, явно, вкручены. Они уже с утра «по чуть-чуть», «по слегка» - сопротивляются ребята губительной радиации! Допросили их без пристрастия, поняли – движемся в верном направлении! Идём себе тихонько, никого не трогаем, ориентиры утрачены, впереди только далёкие горизонты. «Дунай, Дунай! Узнай, узнай! Где твой последний подарок?». Вижу, по курсу, какой-то дедулькин с палочкой рулит. Ага! Настигаем, и сказочно изумляемся. Дедулькин, крайне убедителен! На голове – черная кипа, пейсы, как у Бен Гуриона, оцЫщи бифокальные, нос такой, что у Гёбельса начался бы понос при виде этого носа! Гошик прибалдел, но спрашиват вежливо: «Извините, пожалуйста, не подскажете, где здесь рынок, где пивбар?» А, дедулькин, не глядя, будто мы у него мацу отняли: «Я такими делами не занимаюсь!». Ладно, ядовитый гад. Обгоняем, устремляемся forverst и тормозим на некстатнем перекрестке. Куда теперь: налево, направо? Думали-думали; решаем - направо. И в этот мОмэнт нас дедулькин догоняет. В очки утупился, но палочкой НАЛЕВО показывает и говорит: «Я, думаю, ТУДА будет ближе, чем ТУДА!».
О, зохэн вэй! – он «такими делами не занимается»!? Психанул, дедулькин - навёл-таки нас с Гошиком на гештедт!
Это то же самое, как мы с Андрюликом в прачечную однажды ходили. Собрали шматьё, нашили на него бирок, как в последний раз - идём. Баня, вот она, рядом. По дороге, нежно, обгоняем согнутого в колесо дедулькина. Смотрю – ну, «земляк» того, «екатеринославского»! Пейсы, кипа, палочка - «колх-Исроэл», короче. Проходим, не задерживаемся, быстро удаляемся. И, вдруг, этот старый хрыч кричит нам вослед: «Молодые люди! Молодые люди! Вы у пгачэчную?» «У пгачэчную.» «Так будете за мной!»...
Во как! А, Андрюлик, ведь, сразу хотел сказать, что «мы - не у пгачэчную; мы – у министеэгство культугы!».