Плюс 40

 +40


Я проснулся от удара по ягодицам резиновой тапкой. Звуковой и болевой эффекты были что надо, так я понял, что эта самая часть моего тела была голой.
- Вставай, нудист, - отец казался мрачным и грузным.
Вырванный из сна я протирал глаз. Я лежал без одежды на диване в гостиной. Рядом на полу уныло валялись мои вещи, а так в комнате было опрятно: никаких пустых винных бутылок, перевёрнутых пепельниц, грязных тарелок. Я сосредоточился, и понял, что я вчера был один, что не было девушки, которой надо было бы уходить рано-рано утром, не было пьянки-гулянки накануне, игры в карты на раздевание…
- Ты же на даче? – сказал я, продолжая лежать на животе.
Перевернуться значило быть совсем бестактным.
- На даче?
- Да, - я пожал плечами, - ты собирался принимать гостей. Ты ещё говорил, что какая-то девочка будет, чья-то симпатичная дочка. Приезжай, дескать, сам, не тушуйся.
- Слушай, с голой жопой, - отец нагнулся ко мне, - гости давно здесь. Они стоят в прихожей и ждут. Им странно, что их встречают так.
Из прихожей уважительно кивнули двое, а симпатичная девочка дочка пискнула привет.
Я уронил голову в подушку.
- Здрасьте.
- Приехали, - шепнул отец, - а ты…
- Во всей красе! – подсказали гости и рассмеялись настолько звонко весело и дружно, будто состояли в одной шайке и репетировали смех ежедневно.

Отец зашаркал на кухню. Зазвенела посуда, рюмки, поставленные на стол.
- Чего желаете? Я думаю, мы с Вами, Александр Сеич, по водочке или коньячку, а дамы вино. Чего уж здесь мудрствовать лукаво… Вы как?
- Нет, нет, нет, я за рулём, - гость сделал решительный жест рукой, отгораживаясь от искусителя, усиленно замотал головой, сморщился, а в конце виновато улыбнулся.
Я понял – пьющий.
Его супруга подтвердила:
- Он не пьёт, - чмокнула его в щёку, - А Я вино буду! С дочерью.
- Что же… тогда и я… с сыном, - ответил отец, - коньячку.

Сели. Сначала без меня. Я был в ванной. Основательно выбрился, помылся, зачесал назад волосы, заблагоухал.
Выйдя, поставил лёгкую музыку, открыл кухонные двери и, представ перед гостями, без лишнего пафоса, лицемерия, пижонства сказал:
- Здравствуйте ещё раз. Извините за лёгкое неудобство в начале. Меня зовут Глебом.
 Сел за стол. Женщина, напротив, с приятными чертами лица спросила:
- Так почему же Вы оказались абсолютно голым, Глеб?
- Вы сами ответили, - говорю, - я просто казался Вам голым. Я был одет!
- Выпьем! – отец поднял рюмку, - за прекрасных дам! За Вас, Татьяна Михайловна и Вашу дочь Марину!
Женский пол улыбнулся. Опрокинули с удовольствием, закусили. Коньяк весело побежал по организму, вино чуть рассудительнее. Александр Алексеевич пригубил соку.
- Жа-а-арко, - протянул отец и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.
- Побит рекорд, - заявила Татьяна Михайловна.
- Я бы даже сказал антирекорд, - перебил её муж и ослабил галстук.
- Именно. В Москве +40! Такого ещё не было. Ведь город закован в асфальт и переносится крайне тяжело.
- Да, жарко и душно, - выговорила дочь, - Пришло время раздеваться.
Я распахнул глаза, подлил ей винца, выпалив:
- За эксбиционизм!
Родители переглянулись, а я услышал «дзынь» наших с Мариной стаканов.
Отец реплики не заметил.
- Сейчас лучше всего на даче, - сказал он, - газонная трава…
- Так что же, извините, вы туда не поехали? – говорю, - Дополнительный 38 начал ходить с середины апреля.
Я заглянул в лица гостей. Понятно, «Чиж»а не знают.
- В том плане, что добраться не проблема, - пояснил я.
Отец сверкнул глазами.
- Я не мог больше ждать, - он широко заулыбался и подлил мне коньяка. Дескать, я понимаю тебя сынок, мы с тобой в одной команде. Я поднял рюмку:
- В конце концов, ты ещё не старик.
Мы выпили вдвоём, и получилось совсем не красиво перед людьми, ну да ладно… К тому же они, не поняв ничего и смутившись про себя, виду не показали, славно разулыбавшись. Только вот Марина сидела, как бы это сказать… с похуистическим видом. Я обратился к ней:
- Мы можем пока отойти, а потом вернёмся к чаю?
- Пожалуй.
- Нет, нет, нет, - сказал мой папа, - если серьёзно, мы приехали сюда, а не на дачу, потому что ты нам нужен. Александр Сеич?
- Да, - важно кивнул гость, - мы слышали, что Вы, Глеб, медбратом работаете…
- Па, давай потом, - распорядилась, было, Марина.
- Потом суп с котом, - вмешалась мать, - сейчас договоримся и гуляйте себе. Саша, продолжай.
- Так вот, Вы же работаете в больнице… А Мариночке нашей нужно курс внутри венных инъекций сделать.
 Ну, понятно, решили ко мне обратиться, то, что мы соседи уже наслышан. Против чего инъекции, думаю.
 - Вот мы и решили, - продолжал гость, - к Вам обратиться. Уколы делать нужно через день в течение месяца. Оказывается, мы с вами соседи, живём через улицу. Здесь пять минут всего.
Я судорожно думал, как отмазаться.
- Ну, а в долгу я не останусь. Заплачу.
- В принципе, время свободное есть, - говорю, - лишние деньги нужны. Если Марина не против… - я пожал плечами и посмотрел на неё, а она на меня, тоже пожав плечами.
- Договорились! – вскрикнул Александр Алексеевич, - Вот теперь можно и выпить.
- Саша! – сказала Татьяна Михайловна так, как говорят все жёны в подобных ситуациях.
- Это дело, Танечка, надо обмыть!
Выпили вместе, а потом мы с Мариной отделились, направившись в мою комнату с двумя бокалами вина.
Зайдя, она закрыла за собой дверь и закурила. Я затем-то спросил:
- Ты куришь?
- Да, - просто ответила она и оглядела комнату, - Это кто? – Марина указала на настенные фотографии.
- Девушка моя, - я ещё раз вгляделся в Сонину улыбку, которой в жизни меня не баловали.
- Серьёзно, наверное, всё. Фотографии на стене.
- Пожалуй.
- Скажи, а она бы одобрила, если бы узнала, что ты ко мне наведоваться будешь?
- Что значит «наведоваться»? – возмутился я.
- Ну, уколы делать.
- Нет, - я отвечал, как есть. С некоторых пор я решил не врать никому, и это меня раздражало.
- Что нет?
- Не одобрила бы.
- Но ты же будешь ходить?
- Буду, - сказал я и подумал, что ситуация уже не однозначная, как у Довлатова в рассказе: «разговор шёл на сплошном подтексте». Я добавил:
- Укол – плёвое дело, минут на пять.
Марина всматривалась в фотографию. Крупную, чёрно-белую фотографию с изображением самого красивого на свете лица, но и её лицо было очень даже ничего. Марина сделала последнюю затяжку, кинула бычок в форточку и приготовилась говорить. Я подумал, только не о любви.
- Я начала курить всего месяц назад, - говорит, - Курю только крепкие сигареты. От них приятное головокружение создаётся, а если идёшь, то ноги как на шарнирах. Это длится минут пять.
Я отвечаю:
- Можешь походить.
Марина сделала три ходки от кресла, где я сидел, до стенки и обратно. Всего шагов десять.
- Что-то не кружится… А ведь действительно жарко, - сказала она, - Можешь раздеться и посидеть голым минут пять? И я с тобой. Составлю тебе компанию.
- Провокация! - ответил я и ушёл, но тут же вернулся с двумя бокалами вина, - На, - говорю, - выпей, захмелей и разденься, если жарко. А я не буду.
Марина пошутила старой шуткой:
- Боишься? Изуродован весь?
- Нет, тело, что надо, - говорю, понимая, что захмелел-то как раз я, - я в водное поло играл, между прочим! А раздеваться не буду, я уже практически предал однажды… А ты разденься, буду рад видеть.
- Одной лень. Послушай, - вдруг спросила Марина, - а ты пишешь?
Я остолбенел.
- Нет.
Потом вспомнил, что не вру.
- Как ты догадалась? – желая найти ответ, я оглядел свою комнату.
- Интуиция. Же-е-енская, - протянула она, - Я вот что хочу сказать: свободы тебе не хватает, а без неё как писать? Так на мелководье всю жизнь и будешь.
Я попытался ответить серьёзно:
- Это разные вещи, Марина. Раздеться будет для меня предательством, а не проявлением или показателем свободы.
Марина сказала:
- Нет, ТЫ не прав. Как бы сильно ты не любил за свою жизнь кого-то, всё равно рано или поздно тебе встретится один, два, а скорее три или более человек, которых ты тоже полюбишь, несмотря на свою безоговорочную любовь, помимо неё. Ведь ты сам писал когда-то, что ничего абсолютного быть не может. Ты изменился с тех пор лишь тем, что боишься теперь признаться в этом. И! Отдавшись этим случайным людям хоть на чуть-чуть, ты станешь хоть чуть-чуть свободней.
- Кому как, - ответил я, - С некоторых пор, мне видится по другому и важнее та единственная и безоговорочная…
Зазвонил мой сотовый. Я сказал:
- Извини, - а потом в трубку, - Да?
- Здорово, дружище! Знаешь, почему блондинок не пускают в церковь?
Я невольно взглянул на Марину, она закурила.
- Потом, Егор.
- Когда они встают на колени, у них рот раскрывается, - Егор истерично заржал, я повесил трубку.
- Почему ты улыбаешься? - спросила Марина.
Я заулыбался ещё больше.
- Возвращаясь к разговору… Всё дело в восприятии каждого, - говорю, - Все люди разные. Здесь незачем спорить, но если тебе жарко, я буду только рад.

Свернув разговор мы вернулись на кухню. Родители растянули животы и улыбки, порядком выпили. Татьяна Михайловна обращалась к моему отцу уже на ты.
- Вот ты проводил со своим сыном беседу на сексуальную тему?
- Зачем? – отвечал папа, - Мне казалось, я и так всё знаю.
Потом мы все вместе выпили чай с тортом «Наполеон», и гости ушли. Кто как. Александр Алексеевич пошатываясь, его жена, затаив на него обиду с будущими угрозами развода, Марина, поцеловав меня в щёку.

Вечером я позвонил Соне. Она спросила:
- Как дела?
- Нормально.
- Что нового?
- Ничего.
- «Нормально», «ничего»… Когда захочешь говорить, тогда и звони, - она бросила трубку.
 В моей комнате был приятный полумрак, играла лёгкая музыка.

На следующий день я пришёл к Марине. Она была дома одна в летнем платьице. Любезно предложила мне чай. Я попросил лекарство. Развёл его в нужной пропорции с физ.раствором.
- Пошли на кровать, - говорит.
Мы пришли, она легла, кокетливо согнув одну ногу в колене, протянула мне руку. Я перетянул её жгутом.
- Хорошие вены, - говорю.
- Это комплимент?
- Секундочку… терпим…
Приподняв голову она смотрела.
- Терпеть не могу, когда в меня что-то вводят. Не важно что, - она подняла брови, - В следующий раз буду с завязанными глазами. Хорошо?
Я утвердительно кивнул. Перед уходом она поцеловала меня в щёку.

Марина сдержала слово. Во второй раз она завязала себе глаза перед тем, как я ввёл иглу. Потом развязала и снова на прощание поцеловала в щёку. Кажется, в тот день я был не брит.

На третий раз Марина открыла дверь уже будучи в повязке. Она взяла меня за руку и повела к кровати. Я проделал свою процедуру и ушёл. За всё время мы обмолвились парой фраз. В частности она сказала:
- Что за дурацкий одеколон? Из старых запасов? Не используй его больше!
- Это спирт. Антисептик, - сказал я, получив свой поцелуй.

В следующий раз слов не было вовсе. Было больше прикосновений, тайны и этого чёртого подтекста. Мне надоело.
Тем вечером я сделал два звонка.
Сначала я позвонил другу.
- Хочешь заработать?
- Ciao, дружище! Что делать надо?
- Приходишь к одной красивой девочке дочке домой. Она с завязанными глазами – не обращай внимания, это нормально. Делаешь ей внутривенное вливание, без слов уходишь. Так через день в течении месяца.
- Вливание – это я могу! – Егор отрывисто засмеялся, - Красивая, говоришь?
- Имеется.
- Блондинка, брюнетка?
- Блондинка.
- Знаешь, почему блондинок в треугольных гробах хоронят?
- Почему?
- А у них ноги раздвигаются!, - друг истерично заржал.
- Понятно, - говорю, - Жду от тебя завтра отчёта. И помни: на твоём месте должен быть я. Не подведи меня со своими потными руками, а то разоблачат…
Затем я набрал Соне. Целых семь гудков до ответа. Речь была на бумаге. Я прочитал:
- Сонечка, привет, - откашлялся и продолжил, - Знаешь, это будет мой самый светлый и добрый рассказ. В нём не будет места желчи, поганому эгоизму, приступам ярости, то есть всего того, с чем ты меня ассоциируешь. Там не будет похуизма и мата, гнусных поддёвок, чернухи и порнухи…
- Это будут пустые листы?
- Ты угадала, лёгкая ирония – вот чем будет дышать рассказ. И знаешь, чем он закончится?
- Грамматической ошибкой.
- Он закончится слащавой фразой. Однако, я не побоюсь этого сделать, поскольку она будет правдивой.
(Это я уже произнёс не по бумажке)
- Валяй!
- Сонечка, мне кажется, я просто не могу без тебя, а это и есть любовь.


P.S. Где-то дней через десять после этого разговора мне позвонил Егор. Было утро, я лежал в кровати. Соня была рядом. Она прижималась ко мне или я к ней.
Егор испуганно закричал:
- Марина раздевается! Что делать?
- А ты где?
- В туалете.
Соня заёрзала, начала просыпаться.
- Кто это там? Что им надо?
Я сразу вспомнил, что не вру.
- Это друг, - сказал я уверенно.
- Глеб! Как мне поступать? Твою мать, ты где? – кричал Егор.
- Повязка есть? – спросил я осторожно.
- Повязка пока на глазах. Ты что не можешь говорить?
- Да.
- Твою мать! Что мне делать?
Я молчал. Егор засмеялся.
- Будь что будет, - сказал он, - Буду действовать по ситуации.
Действия по ситуации привели к тому, что Егор с Мариной встречаются вот уже пол года. Анекдотов про блондинок я больше не слышал, а вот Соне пришлось всё рассказать. С некоторых пор я решил ничего не утаивать.