художник

На полке сахар и соль. Стены оклеены рекламными плакатами. Здесь тесно, да. Но тихо. Посмотри в кружку чая: там плавает мошка. И он отпивает из кружки глоток. Кухня и комната – не так уж мало. Тем более, если это заработано честным трудом. Не важно где. Может, в химчистке ранним утром. Может, на мебельной фабрике днем. И иногда еще вечером на складе - грузчиком. А здесь, все же, никто и ничто не тревожит. И он часами сидит в углу под раковиной и наблюдает белый потолок. Осталось только собрать немного денег на проигрыватель, ведь старый сломался уже полгода как. Так что пока никакой музыки – тишина, что тоже неплохо для разнообразия. Из-за нее кажется, город утонул, а ты сидишь на самом дне. К вечеру с потолка бесшумно спускаются паучки, и он представляет, как будто это большие черные каракатицы, далеко-далеко за огромными водными пространствами. Он затаил дыхание и ждет, пока один мохнатый черный вот-вот спускается ему на нос. Одно движение – и паук уже на ладони. Он сажает черного на пол, с полки прыгает тощая кошка, цап-царап – нет паука. Последний глоток чая. Он неуклюже поднимается с пола, ставит чашку в раковину и думает, что хорошо бы поспать. Еще думает, что создаст это, и тогда все станет по-другому. Нет, оно, конечно, и сейчас неплохо… но все же он это создаст. Хотя бы для разнообразия.
 
 Его одежда в порядке. Но на остановке, потом в транспорте, потом по пути на работу на него косятся недобро. Дело в лице. Синяк на всю челюсть. С каждым может случиться. Они просто подходят и спрашивают сигарету. Ну или пятьдесят рублей – какая разница. Бедных избивают в подворотнях. Богатых душат в постелях. Выбирай, что тебе больше нравится. Он думает, что дело не в деньгах. Во всяком случае, пока ты молод и у тебя нет диагноза «инфаркт». Думает, что боль – это признак жизни. Так все думают. А еще он думает о том, что все-таки должен создать шедевр. Но какие выбрать краски?
 
 Что ему нравится в мастерской, так это запах древесины. Дуб. Вяз. Красное дерево. Пусть этот запах смешан с другими: лак, всякая химия - так даже лучше. Он делает мебель на заказ. Здесь ему платят неплохие деньги. Говорят, у него золотые руки. С каких это пор? Вспоминается детство, времена, когда из этих «золотых» сыпалось все без разбору, портилось, разбивалось вдребезги. Что ж, видно, чему-то жизнь все же научила. Говорят, он странный. Ну и что. И все же почему они так говорят? Сегодня работа почти чисто механическая. Но зато, если не отвечать на вопросы глупой уборщицы Марии, есть время подумать о своем шедевре. Пока строгаешь, пока пилишь, пока…
 
 Глупая, некрасивая Мария, как только он пришел наниматься в мастерскую, положила на него глаз. Внешне совсем обычный парень, только не в меру молчаливый. К тому же, горбоносый. Улыбка кислая и растерянная. И чего эта дамочка привязалась? Ведь у них нет ничего общего. Но все же однажды он решился пригласить её на прогулку. Весь вечер она болтала без умолку, как пятилетнее дитя, о всяких глупостях. Показалось, в её глазах есть огонек. Они гуляли вместе три одинаковых вечера. И на четвертый он повел её в художественную галерею. Вот он оживленно рассказывает ей о картине Левитана, как вдруг она целует его плечо и говорит: «Представляю, сколько отвалил за нее покупатель». И он только пожимает плечами. И что же? Через неделю – шлеп! Мария уже с Борисом, местным ловеласом. И он снова пожимает плечами, идет домой, кормить свою тощую кошку, а потом…
 
 Потом он открывает секретер, который ломится от пухлых папок. Сверху сыпятся краски, кисти и листы бумаги. Он берет нужное, вытаскивает из угла мольберт и выходит на лестничную площадку. Крыша – это как семнадцатый этаж. Может, и не очень высоко. Но здесь не тесно. Может, не очень тихо. Но воздух такой свободный. И он лучше, чем Бог, прекрасней, чем ангел. Он рисует.
 На самом деле, здесь, на крыше – его собственная мастерская, школа изящных искусств для одного человека. Он ученик, он же и учитель. Те папки в секретере – свидетельство многолетних трудов. Когда начал, не получалось ничего, потом научился рисовать многие вещи, а потом и то, как видел эти вещи. Штрих за штрихом он узнавал, как правильно положить краску, чтобы внести отчуждение, какие тона выбрать, чтобы написать скуку, как нужно обвести контур, чтобы показать предмет беззащитным. Все, что его каким-то образом впечатляло, он переносил на холст. Чтобы не забыть. А вдруг пригодится? Все эти папки – сюжеты, картинки, эпизоды, из которых складывается что-то большое и значимое. И теперь ему предстоит написать это «что-то». Создать шедевр всей своей жизни. Что может быть лучше? Земля в хороводе планет катится вокруг солнца. Все знают: 2х2=4, но никто не видит комету. Она гордо виляет хвостом, утопая в миллионах световых лет. И ей невдомек, что на крыше одного из домов настоящий живой художник совершает настоящее чудо.
 
 Камера! Снимаем сосредоточенный взгляд художника, руку художника, кисть, скользящую по холсту, волшебную палочку, руководящую оркестром красок. Уводим камеру дальше и дальше. Темный силуэт на фоне заката. Темный силуэт на фоне звездного неба. Темный силуэт в свете прожекторов. Стоп кадр.
 
 Солнечный сентябрьский полдень. Воскресенье. По всей двуспальной кровати раскинулись жирные ноги мадмуазель Бегемотиной. Медленно разлипается один заплывший глаз, потом второй. Из-под одеяла выползает рука и тянется к тумбочке, на которой лежит пульт. Едва достав его пальцами, она давит на кнопку. Комната оглашается серо-белым шипением экрана. Мадмуазель Бегемотина густым басом кличет мужа. Тот шустро выныривает из ванной, напяливает трико и лезет на крышу, чтобы поправить антенну для мадмуазель Бегемотиной. Его голова, кряхтя и матерясь, показывается из люка и вдруг резко замолкает. У дальнего края крыши на складном креслице сидит этот худой парень из соседней квартиры, перед ним мольберт, а на нем… на мольберте…


 Художник две ночи не смыкал глаз. Двое суток почти ничего не ел. Он не явился в химчистку, как и в мастерскую, да и на склад тоже. Не думал явиться и сегодня. Зато думал, что, по сути дела, если хорошенько разобраться, в жизни каждого человека можно наскрести чего-нибудь на шедевр. Даже в жизни бедняжки Марии и её хахаля Бориса. Думал, что если вещь может быть красивой до безобразия, то и безобразной до красоты тоже. Но сколько же шедевров в таком случае остаются в безвестности! Так думал он. Как вдруг сзади послышался восхищенный «ох».
- Это… это прекрасно. Вы это сами? Да неужели сами! Боже мой! Да вам за это так заплатят… Вы богач! Как я вам завидую! Это шедевр. Слышите? Шедевр! Вам теперь не нужно работать. Черт возьми! Стойте! Сейчас я позову жену. Я принесу фотоаппарат. Вы ведь заплатите мне за снимок? Куда же вы?
Художник вскочил и, прижимая к себе холст, попятился назад. Еще. И еще. И еще. Его глаза, испуганные карие, а в них – паника. Бегемотин разинул рот. Паника. Бегемотин протянул руки. Паника. И укор. И недоверие. И сожаление.
Бегемотин задрожал.
- К-куда же вы?..
И нежность. А потом – просто потеря равновесия. И удар о землю.

Конечно, приехала скорая. Две машины. Милиция. Три машины. Конечно, художника не спасли. Голодная тощая кошка тихо мяукала в шкафу. Мадмуазель Бегемотина материлась в своей квартире. С крыши свисала обалдевшая голова её мужа. А сзади надвигались тучи.
И когда полил дождь, Бегемотин все смотрел вниз, на сложенные зонтики летнего кафе. С холста, нанизанного на один из зонтов, краски стекали в грязную осеннюю лужу.