Легенды и предания сказочной Германии. Глава Гёте. Не-доктор Фау

(жалко, сноски не копируются - Авт.)

III. ГЁТЕ. НЕДОКТОР ФАУСТУС И ЛОРЕЛЯЙ.
I.
Колядюк в Ахалкалацком гарнизоне слыл „неуправляемым бойцом” . Очень уж был охоч до свободы и преисполнен „шляхетским гонором”. Что, крайне нервировало всевозможных „дэдушек”, местных айзеров и ротного старшину. Но Колядюк прошел суровую закалку учебки Тапа и хладнокровно попирал все „гнусные инсинуации” по отношению к собственной персоне. На втором году службы он стал откровенно ленив, строптив и невежлив. Поэтому „на дембель” его проводили быстро и с явным облегчением. Уже в октябре, за полтора месяца до „всехнего прибытия”, Колядюк материализовался на родном факультете худой, загорелый и красивый, как фазан. Неуставное ПШ на нем было ушито „в дуду”, до треска в швах, и окантовано белоснежным пластиком; на впалой груди сверкали загадочные знаки, отдаленно напоминающие советские; погоны были чисты и выпуклы, как черные глаза ашкенази; саперные шевроны отличались многослойностью посторонней оклейки и изумляли разнообразием цветовой гаммы; в центр сверкающей надраенной бляхи бесподобного кожаного ремня была вмонтирована кроваво-красная звезда; а „фура”, с круто загнутой тульей, имела „краба” и своими размерами походила на небольшой аэродром. Вид Колядюковского „парадного мундира” поверг в состояние грогги беспечный воинский патруль, а подполковник Иванько, наверняка бы, заметил по этому поводу: „Вот этот воин Советской Армии, точно, призывался через бундесвер. Надо только снять с него звезды и повесить, что-нибудь немецкое!”. Никогда еще творческая „дембельская” мысль не доходила до такого совершенства! Это был крепкий „самтрест” и явный „есклузив”!
Колядюк в тот день немного побродил по истфаку, поскучал, и вечерочком убыл нах хаус поправ-лять пошатнувшееся, но, по прежнему, железное здоровье.
В декабре Колядюк, как и все, спокойно восстановился на второй курс. Возвращение его было озна-меновано подвигом.
Как раз начиналась зачетная неделя. Развязные вчерашние дембеля-«милитЭры», вернувшиеся в Аль-ма-матер со всех концов и границ необъятной империи, дисциплинированно посещали «пары», в аудиториях располагались кучкообразно, преимущественно, на «галёрках», и с тихим ужасом при-слушивались к витиеватым речам беспощадных преподов.
Несчастные с тоской размышляли о своем близком и таком печальном будущем, готовились к поте-рям, пересдачам и гонениям. Тем более, что никто из них так и не прошел горнило первого зачета третьего семестра с грозным названием «История КПСС». Теперь же, на горизонте маячила «Этика и эстетика».
Преподаватель этики общеуниверситетской кафедры «Истории искусств» товарищ Кропотов был либерал и тайный фрондёр. Небольшой рост, остроугольное лицо, бородка и характерная грация интеллигЭнта, гордо несущего фигу в кармане, делали его похожим на молодого Писарева. Умный Кропотов сразу разочаровался в бесперспективных «милитЭрах» и, в частности, в молчаливых Коля-дюке, Дуче и Лёлике, которые особенно вяло реагировали на его блестящую речь. В их присутствии ему даже стало, как-то неловко, произносить такие слова, как «трансцендентный», «сюрреализм», «аллитерация», «силлогистический» и «парадигма». «МилитЭры» раздражали его своим свинцо-вым спокойствием и видимым равнодушием к Прекрасному. На лекциях Кропотов старался игнори-ровать «невменяемую галёрку», за что и был справедливо наказан. Накануне зачета «неистовый Вис-сарионыч» - как, по-троцкистски, обозвал его Гошик – позволил себе безобразный демарш. В то день Кропотов чувствовал подъем, был велеречив и обаятелен – он взволнованно говорил о ХХ веке, о постмодернизме, о Сартре и Камю, о Кьеркегоре и Ясперсе, упоминал о Бунюэле, Пикассо, Мо-дильяни и надолго задержался на Дали. Жестом фокусника, взмахом тонкой кисти, он запустил по рядам цветные открытки с репродукциями картин «Безумного Сальваторе». Жест был оценён: по тем временам добыть такую ценность было непросто! Кропотов размяк и совершил ошибку. Как профес-сор Плейшнер. Увидев, что его «обожаемый Дали», его сокровище, сейчас, не дай бог, окажется на «галёрке», он воскликнул:
Дальше – не передавайте! ЭТИМ уже ничего не нужно – они в армии служили!
На первых рядах зашлись мелким «гунявым» смешком.
Падла, - внятно сказал Колядюк.
Открыточки, поди, в Фигейросе, на вокзале покупал, - издевательски пробасил Дуче, у которого дома лежал «дембельский», немецкий «Дали» дрезденского издания.
Нет, наверное, в Барселоне, на Рамблос, у отеля «Хеспериа», - сказал Гошик. Гошик опять взялся за китайский и тренировал память на всяких мелких текстовых деталях и заковыристых названиях.
У Кропотова из очков выпрыгнули брови. Оказывается, «милитЭры» знали, как в Каталонии называется городок, в котором живет «Великий Гений» и, более того, подозревали о существовании знаменитой барселонской улицы, обращенной к морю! Он, как-то, упустил из виду, что те, кто не умел читать и интересоваться, на истфаке не задерживались. Даже героические «милитЭры». И Кропотов немедленно взял себя в руки, твердо решив допустить «гадов» к зачету.
На зачет они явились, чуть ли не строем, и мрачно курили около туалета, дожидаясь своей, послед-ней, очереди.
Ну, так что же? – приветливо спросил Кропотов, когда подозрительно тихие «милитЭры» распределились в окружающем пространстве. Причем, Лёлик сел у двери, загородив собой выход.
Будем сдавать? – поинтересовался препод уже менее уверенно.
А, как же! – сказал Гошик.
Прекрасно! Так. Здесь я подготовил вопросы. Каждому. Вы, где-то шлялись весь семестр, теперь извольте отвечать. Люди взрослые!
Мы, вообще-то, в армии служили, - подал голос, возмущенный Хусейн.
И, что? Служили бы исправно – раньше б и демобилизовались! – воскликнул Кропотов. – Насколько я знаю, Приказ вышел еще в сентябре!
Слышь, мужик, - вдруг выбрался из своего каменного молчания Колядюк. – Ставь зачет по-хорошему, и мы про тебя забыли.
То есть, как?!
КАком! – печально сказал Колядюк и поднялся. За ним, как по команде, выдвинулись в сторону препода и остальные.
Кропотов попятился и уперся в стену. «МилитЭров» было восемь человек.
Да не переживай ты так, мужик, - весело сказал Гошик. – Мы зачетки уже заполнили, тебе только расписаться! Садись!
И Кропотов послушно сел на корточки у стены.
Ну, это уже лишнее, - благодушно прогудел Дуче.
Кто вас знает, идиотов! – зло и растерянно выкрикнул Кропотов и достал из кармана авто-ручку. – Давайте, быстрей! Вы мне тоже мало интересны!
Он управился за пять минут.
Вот видишь, дядя, как нехорошо обвинять в невежестве хороших, добрых и умных маль-чишек, - назидательно сказал на прощанье Лёлик и улыбнулся. – Не горюй, камрад!
Примечательно, что День Колядюковского Триумфа стал черным днем для господина Суцзукова – на зачет Лёха бездарно опоздал и потом, на пересдаче, боялся признаться, что тоже только что из ар-мии и, что у него - «интеллигЭнтного человека!» - друзья - сплошные «милитЭры».
В остальном, сессионные м-учения прошли без особых потерь. На зачетки теперь приятно было взглянуть и к товарищам Бывшим Дембелям стало возвращаться гражданское сознание.
В январе Колядюк, презрев стадность, заселился на прожитьё к какой-то бабуле, на частный флэт, и вел тонко организованный образ жизни. У него даже появилась «Вега» и виниловые «пласты». К то-му же он «надыбал» для себя фантастическую работу!
Однажды вечером, хмурый, как ноябрь Колядюк намерился прогуляться по округе. И, шествуя «всле-пую, в странных местах», помня, что у него «есть только радость и страх», он обнаружил зоопарк. Зоопарк находился в шестидесяти шагах от его дома. Более того! Чудесным образом выяснилось, что «тиргартен» погибал без ночных сторожей, правда, биологов по образованию. Колядюк размыш-лял недолго. Ночь. И утром, терпеливо дождавшись, когда рассвело, он направился к Дуче. Дучин брат-близнец – вдохновенный Герман – учился, как раз на биофаке, что и было четко прописано в его студенческом «аусвайсе». Дуче взял Геркину ксиву, и всё мгновенно устроилось. Легко и непринуж-денно Дуче с Колядюком стали Стрейнджерсофзенайт – «странниками в ночи», хранящими вечерний покой и неприступность свердловского зоологического парка.
Колядюк блаженствовал среди усмиренной фауны. К нему здесь никто никогда не приставал с на-прасными вопросами и сомнительными предложениями. А Дуче, в роли напарника, был просто безупречен, так как особой говорливостью не отличался. Иногда, им удавалось молчать сутками, от-чего, наверное, на Великом Древе Познания распускались новые ветви.
Но, через полгода, во время подготовки Дуче к Первому Северному Походу, Колядюк почувствовал, что дичает. Как говорится, «жить в обществе и быть свободным от него...» до сих пор получалось только у йогов или у растаманов. Йогу Колядюк про себя считал чересчур эксцентричным занятием, Боба Марли не слушал и был уверен, что Ямайка находится где-то в Африке. Хорошенько поразмыслив, к осени, после «кольхозарбайт», он созрел для внедрения в общагу.
Профком выдал Колядюку, как почетному «колгоспнику» и знаменитому отщепенцу, вожделенный ордер и промозглым октябрьским деньком, по первому снегу, он направился на улицу Большакова, дом номер семьдесят семь. Старостой третьего, «истфаковского», этажа в тот год был избран Хусейн, и Колядюк наивно полагал, что «вживление» его в коллектив пройдет легко и безболезненно.
Дверь «штабной» 308-ой комнаты выглядела дружелюбно. На ней было написано: «Заходи, това-рисч» и Колядюк вошел.
Комната имела: три койки, заправленных цветными одеялами, стол, облагороженный кипящим чай-ником и маленьким телевизором «Шилялис» , одно уютное кресло с накинутым на него пестрым пледом, книжные полки, забитые книгами, ковер (!), журнальный столик, оснащенный магнитофо-ном «Комета» и целую россыпь рисунков и картин на стенах, среди которых явственно различалось фото Дуче на фоне развернутого знамени и с «калашом» на груди. Под фото красовалась надпись: «Советская военная угроза!».
Хусейн заваривал чай. В кресле с гитарой расположился Андрюлик. Перед ним, на столе, округлив прекрасные колени, сидела Светка Дип Пёрпл и внимала. Андрюлик пел.

Ты так соблазнительна, так хороша!
У тебя есть всё, и ум, и душа!
Фигуру твою видят все каждый дзень,
И мацают те, кому мацать не лень.
 У-у-у, волчица...
 У-у-у, как я люблю тебя!

Я знаю твой номер, я знаю твой дом,
Я звоню ежечасно, но молчит целефон!
Я пишу тебе письма, ты читаешь их всем,
Но никому не понять моих личных проблЭм.
 У-у-у, волчица...
 У-у-у, как я люблю тебя!
 
Приди же мой ангел, скорее приди!
И к груди своей нежно и крепче прижми!
Хоть я ещё молод, мне только пятнадцать,
Но я знаю всё, я умею .....
 У-у-у волчица!
 У-у-у как я хочу тебя!

Светка отвела влажный взгляд от Андрюлика и сдержанно помахала лапкой стоящему столбом Ко-лядюку. Андрюлик повернулся.
«Я к вам пришел навеки поселиться. Надеюсь я найти у вас приют!», - выговорил Коля-дюк заранее подготовленную и всем известную фразу.
А! Мыкола Колядюк энд «ред вализ»! – приветствовал гостя дядюшка Ондромэдо.
Его привел в восторг Колядюковский красный чемодан, своими обводами напоминающий огромную мыльницу. К тому же, Андрюлик всегда оставался Великим Словесным Экспериментатором и «структуральнейшим лингвистом» и не преминул немного усовершенствовать Колядюковское прозвище. Ассоциативная цепь филологических выкрутасов выстраивалась тщательно, бережно и была сориентирована на «святую простоту»: «Колядинцев – Колядюк – Коля – Николай – и вот теперь – Мыкола». Смешно, но отчество у Колядюка было «Николаевич». Круг замкнулся. Андрюлик был удовлетворен.
«О, какой подарок для папы Карло!» , - сказал, улыбаясь, Хусейн. – С чем пожаловал, Андруша? Почему с полной выкладкой?
Ордер, - печально молвил Колядюк - у него получилось: «Огдег».
Нашего полку прибыло! Неужели? А, как же бабуля?
«Я за нее», - немедленно вставила Светка Дип Пёрпл.
Согласен, - сказал довольный Колядюк, ничуть не чуя беды.
«Это несерьёзный разговор!» - продолжил Андрюлик. «Операцию Ы» он легко цитировал с любого места.
«Ваши условия?»
«Триста тридцать!»
Согласен!
«Каждому!»
Согласен! – наконец-то, рассмеялся Колядюк.
Он поставил «ред вализ», аккуратно снял шапку, куртку и переместился ближе к столу, поскольку замерз и хотел чаю. Ордер на вселение Светка передала Хусейну. И Хусейн, как нормальная «штаб-ная крыса», углубился со всей серьёзностью в изучение несчастных пяти строчек, три из которых были фамилией, именем и отчеством нового жильца.
Так, - сказал он благодушно. – Бельецо я тебе сейчас выдам, и иди себе, с богом, в свою «Трёхлитровую обитель» , в смысле, в 315-ю циммер.
В «пятиместку»? – удивилась Светка – в «пятиместках» гнездились, в основном первокурс-ники и мутные призраки неутомимых отличников.
А, чё? – возразил ей Андрюлик. – Всё гут! «Дедовать» там будет, строить всех – в авторите-те и почете!
Тем более, что нету «трёхместок» у меня, нету! – вскричал Хусейн. – Всем «трёшку» пода-вай! Я же – не господь бог! Все заняты! Живут уже люди!
Но для товарища-то можно пошукать! – возмутилась Светка.
Славико, не надо слушать «дифтонгов»! – сказал Хусейну Андрюлик. – Сели Колядючину смело! Представь: идем мы в гости в «Трёхлитровую обитель», а там – Колясик, в виде пахана! Нам – уважение, жор, сигарильи, ноги моють! Колядючина пионЭров под лавки по-заганял, как дикобразов!
Ну, ты, Беляев, и гад! – крикнула Светка – она еще не поняла, что Андрюлик, мягко говоря, шутит. – Какой «пахан», какие «пионЭры»?
Колядюк – пахан, «Трехлитровая обитель» - пионЭры, - хладнокровно ответил дядюшка Ондромэдо.
Я согласен, - добавил Хусейн.
А я – нет, - внезапно сказал Колядюк. – Пошукай, Мафусаил, «трёшку»!
Наступила тишина. Только Светка тихонько засмеялась. Хусейн пожевал губами и еще раз внима-тельно изучил проклятый ордер.
Чё тут написано? – недовольно спросил он у невозмутимого Колядюка. – Какой номер ком-наты?
Триста пятнадцатый, - дисциплинированно ответил Мыколка.
Всё. Свободен. Иди – живи.
Нет.
Иди.
Нет.
Иди.
Нет.
Иди.
Нет.
Иди.
Пошукай, Мафусаил, «трёшку»!
Нет.
Пошукай.
Нет.
Пошукай.
Нет.
Пошукай.
Нет.
Пошукай.
Ты надо мной издеваешься?! – заорал взбешенный Хусейн. – Где я тебе возьму?
Пошукай.
Андрюха, имей совесть!
А, триста тридцатая? Пустая стоит!
Возьми себя в руки – комната у женского туалета!
Я не буду туда ходить!
Не будешь! А бабам, каково! Щас ты под себя ходить будешь!
Брэк! – вмешался Андрюлик. – Я знаю адзин маненький секрет!
Говори, пока я еще живой, - простонал Хусейн. Он сделал вид, что умирает.
Колядючина щас идзёт, ищет по «трехместкам», какого-нибудь гада или варяга, неспра-ведливо занявшего пространство. Нежно переселяет гада в 315-ю, сам – на его позишн и всё – файн!
А гад потом – жалобиться к бедному Славику?! Спасибочки! – сказал Хусейн.
Значит надо найти гада, которого не жалко, - предложил Андрюлик.
Мне вот этого гада не жалко, - Хусейн показал на Колядюка.
«Совсем озверел Черный Абдулла» , - опять вмешалась Светка. - Нечего на товарища ру-цыщу поднимать!
Ага! Вот он опять затих – а мы колотимся, - обиженно сказал Хусейн.
Молчание – золото, - резонно заметил Андрюлик.
А, что – идея хорошая, - задумчиво вымолвил Колядюк. – Пойду-ка я, прогуляюсь по раз-мещению!
Он спокойно допил чай, поднялся и медленно выплыл в коридор. Андрюлик, подозрительно зага-дочно улыбаясь, потрепал Хусейна по плечу и, пообещав скоро вернуться, важно удалился. Светка тут же сказала, что пойдет к себе. Хусейн устало развел руками, неодобрительно покосился на Коля-дюковский «ред вализ» и подхватив со стола конспекты и учебник английского, решительно напра-вился в «читалку». В коридоре было пусто. На общей кухне опять забыли выключить плиты. Из тем-ноты «черной» лестницы доносились звуки губной гармошки и гитарный перебор. В конце коридора маячила длинная сутуловатая фигура Колядюка. Печальным профилем своим он походил на одно-горбого верблюда.
На третьем этаже Колядюку не повезло – вожделенные «трёшки» предусмотрительный и справедли-вый Хусейн заселил, в основном, прекрасными девульками. «Лишенец» почесал «репу» и, плюнув на приличия, спустился на второй этаж, где жили пугливые «химини» и случайные «варяги», залетевшие сюда с других факультетов. И в комнате намбер 232 он, с превеликим удовольствием для себя, обнаружил Мишу Тупикова.
Майкл Тупикофф был закадычным другом ночных девичьих кошмаров и их же живым воплощением. Его сходство с замученным фурункулезом пингвином настораживало. Впечатление не портила даже классическая поповская бородка. А пугающее соответствие его сознания катастрофической фамилии ставило в тупик даже лучшего преподавателя всех времен и народов Нелли Федоровну Шилюк. У Миши полностью отсутствовало воображение, а мысли его были просты и невзыскательны. К двадцати годам он пережил только одно полновесное страдание - ночные поллюции.
Колядюк стоял в дверях 232-ой комнаты и молча рассматривал лежащего «на кроватке» Мишу. Тупиков был облачен в байковые кальсоны «с начесом» и, такую же, явно несвежую, фуфайку. К груди он бережно прижимал загипсованную кисть правой руки, с, выставленным далеко вперед, сломанным мизинцем. Мишин взгляд ничего не выражал.
Колядюк догадывался, что предстоящее неизбежное общение будет наполнено энергетикой дурдома, поэтому начал без антимоний.
Слышь, Мишкан, - сказал Колядюк. – Где соседи?
В столовке.
Кто такие?
Один – наш, один – физик.
Значит – гут. Тебе уже сказали, что ты сейчас переселяешься в триста пятнадцатую?
Зачем? – спросил, немного подумав, Миша.
Жить, - ответил Колядюк. В его голосе сквозило сожаление.
А, тут что?
А, тут я буду жить, - Колядюковский тон был безапелляционным.
Я не пойду – там пиво пьют часто, - после небольшой паузы сказал Миша.
Значит, и тебя научат! Хорошо же!
Я не люблю пиво.
Полюбишь.
А, можно, я, всё-таки, не пойду?
Нельзя, Миша, нельзя
Может, я, всё же, здесь останусь?
Не «может», Миша, не «может»! – решил закончить дискуссию Колядюк. - Собирай шма-тьё, а я пока пока Хусейну скажу.
Он решительно открыл встроенный шкаф и снял с гвоздя какой-то «купоросный» бушлат – по-видимому, это и была Мишина «зимняя шкурка». Бушлат Колядюк перебросил Тупикову на кровать и вышел в коридор – нужно было еще найти Хусейна.
Через минуту в комнату заглянул Андрюлик. Он мгновенно оценил обстановку, увидел вяло шевель-нувшегося на кровати Тупикова, улыбнулся и исчез.
А, вскоре, стало слышно, как на третьем этаже надрывается Хусейн. Андрюлик застал их с Колядю-ком в холле, возле «читалки». Хусейн периодически выкрикивал: «Никогда! Только через мой труп!», а Колядюк молчал, как мумия. Он уже высказался и спокойно ждал.
Энди! – обрадовался Андрюликовому появлению «староста третьего этажа». - Ты только глянь, что этот варвар устраиват! Тупикова ко мне на этаж подкладыват!
Ага, так, значица, гад найдзен? – весело спросил дядюшка Ондромэдо.
Где он, вообще, его выкопал? – обиженно выкрикнул Хусейн. – На кой он мне сдался? Его ж не припашешь! А лазить он тут будет везде! И мусорить! И гадить!
И еще, я слышал, он писаецца под себя, - подлил масла в огонь Андрюлик.
О, готфэран! – перепугался Хусейн. - Никогда! Никогда Тупиков не переступит порог моего этажа! Только через мой труп!
Значит, он будет жить на твоем месте, - уронил Колядюк тяжелую, как гиря, фразу.
Энди! Люди! Гэвалт! Мыкола товарисчевой смерти хочет! – вскричал «пораженный в самое сердце» Хусейн.
Андрюлик рассмеялся. У него созрел план дальнейших действий. Полюбовавшись еще немного на то, как пыхтят и переругиваются «оппонЭнты» он отправился на второй этаж.
Майкл Тупикофф пребывал в расстройстве.
Оказывается, он уже успел посетить «Трехлитровую обитель», произвел должное впечатление и получил отказ. Энди застал его в том же неприбранном виде, посреди собственного развороченного «шматья». Мишин каменный мизинец указывал в темное окно, за которым стояла бесприютная ночь.
Мишутка, - мягко позвал его Андрюлик. – ПрОблэмсы?
Тупиков повернулся – в глазах его было пусто.
А, расскажи мне, любезный Мишутка, как ты здесь окопался, в этом флэте?
Пришел. Говорят, тут веселее.
Откуда пришел? – сразу насторожился Андрюлик.
Из «шесначика», - просто сказал Миша. – Мне туда ордер дали.
«Шесначиком» называлась общага по Чапаева, 16, рядом, по соседству. «Не дай бог, Хусейн узнает», - подумал Андрюлик – он уже решил сыграть «комедию положений» и теперь его совесть была аб-солютно чиста.
Что ж ты там не зацепился? – вкрадчиво спросил он у «несчастного бутуза в вязанном белье».
Я там никого не знаю. А тут, говорят, веселее.
Ну, и что? Повеселился?
Нет.
Теперь, пропадай. Вилы! Колядюк – чувачина суровый, будешь сегодня ночером харю щемить в коридорце!
Миша вздохнул.
А, что, Майкл, будзет дядюшке Ондромэдо, если он усе прОблэмсы разрешит?
Я не знаю, что будет, - забормотал Тупиков. – Что мне надо делать?
Короче так, Майкл, - решительно сказал Андрюлик. – Ты же, в курсе дела, что Гуссейн – свердловчанин? Вот. Значит на общагу правов не имат! Выселили его сегодня, выселили! Дуй спокойно на его место – живи и радзуйся!
Правда? – через паузу спросил обалдевший от нечаянной радости Миша. Взгляд его прояс-нился, а фурункулы в бороде заалели.
Собирай шматьё и вали быстрей, пока Колядючина ни о чем не узнал! Место горит! - Андрю-лик подтолкнул «глупого пИнгвина» к чемодану. – ПТУРСом !
Ага-ага, - засуетился Миша. – В триста восьмую?
В триста восьмую, в триста восьмую, баран. Койка у окна. Быстрей, давай, - сказал Андрюлик и вышел за дверь. В поисках Колядюка и Хусейна.
Колядюка он обнаружил в пресловутой «триста восьмой», в компании с госпожой Дип Пёрпл. Воз-мутитель спокойствия был благодушен, потягивал чаёк и вальяжно разглагольствовал о чём-то. Светка слушала, улыбалась, а Колядюк с удовольствием разглядывал ее ровные гладкие ноги.
Коля-я-ясик, -ласково промурлыкал Андрюлик. – Холоднокровней . Шар выпадет!
Колядюк фыркнул и откинулся в кресле с самым серьезным видом.
О! Значит, я не услышу «эти песни весны» ? – разочарованно спросил Андрюлик.
Энди, ты, что? Он мне тут про Ивана Васильевича Бабушкина рассказывал, - смеясь, ответила Светка.
А-а-а! Знамо дело! Славная гиштория! – хохотнул дядюшка Ондромэдо. – Как же! Какая ци-фирь на ентот раз?
По лицу Колядюка «пробежала тень улыбки». Ему было страшно весело . Третий учебный год Мыкола паразитировал на громком имени «пламенного революционера»! Дело в том, что кафедра Отечественной истории (советского периода), к которой был приписан Колядюк, не разменивалась по пустякам и особой взыскательностью не отличалась. Колядюк считал себя прагматиком и сразу выбрал специализацию. Он решил «увлечься революшн» и немедленно пошел на «близкий контакт третьего рода»: тему первой курсовой работы он предложил сам. И на кафедре не могли не согласиться! Курсовая называлась: «Подпольная революционная деятельность выдающегося большевика-ленинца Ивана Васильевича Бабушкина в Екатеринбурге, в начальный период Первой русской революции 1905-1907 гг., в мае 1905 года (01.05.1905-14.05.1905 гг.)». «Успех малой кровью» был обеспечен! Колядюк скромно уложился в положенные 25 страниц, получил свою законную «четверку» и временно успокоился. На втором курсе, за неделю до призыва в армию, ему чудом удалось спихнуть очередной курсовой шедевр: «Подпольная революционная деятельность выдающегося большевика-ленинца Ивана Васильевича Бабушкина в Екатеринбурге, в начальный период Первой русской революции 1905-1907 гг., в мае-июне 1905 года (14.05.1905-10.06.1905 гг.)». Через два года радость возвращения на родную кафедру Колядюк разделил с завкафедрой и, вскоре, снова «потревожил прах» безответного революционЭра. Он замахнулся на широкомасштабное полотно: «Подпольная революционная деятельность выдающегося большевика-ленинца Ивана Васильевича Бабушкина в Екатеринбурге, в начальный период Первой русской революции 1905-1907 гг., летом 1905 года». Завкафедрой взял три дня «за свой счет».
КолядючИна, ты, особо-то, не веселись. Вали, бегом заселяйся! Щас сюда Тупиков при-будет, с вещами, - поторопил его Андрюлик.
И рассказал весь расклад «комедии положений»: Мыколка – на место Майкла; Майкл, который, ока-зывается, бесправен по делу – на место Хусейна; а Хусейн, пускай, психует и ищет концы!
Колядюк пришел в восторг, проявил невиданную для него прыть, приволок обалдевшего Тупикова и даже помог силой уложить его на Хусейнову кровать. Теперь осталось вытащить из «читалки» «господина старосту» и соприсутствовать развязке «кровавой драмы». В «читалку» отправили Светку – действовать нужно было наверняка!
Хусейн появился «лучезарным солнышком». Он степенно вышел из «читалки», галантно поддержи-вая госпожу Дип Пёрпл под локоток. Заметив в холле Колядюка, согнал с лица улыбку и, на всякий случай, «убил гада взглядом». Светка погладила его по голове и сказала: «Бедненький! Обижают злые вАлки Славика. Не ценят». Хусейн зарумянился, как красна девица - Андрюлик еле сдержался.
В небесах и в пространстве гремела, неслышимая никем, барабанная дробь. Догорал фитиль невиди-мой никому бомбы. Но глухие не слышат грома, а слепые не боятся молний! Хусейн дошел до «штабного флэта» и толкнул дверь...
Колядюк хрюкнул, и Андрюлик дернул его за рукав.
Хусейн стоял в дверном проёме и в немом отупении смотрел на развалившегося на его кровати Ту-пикова. Миша прижимал к груди гипсовую кисть и свой драгоценный дерьмонтяновый чемодан. Ка-менный мизинец «захватчика» был направлен строго вверх и издали напоминал покойницкую свечу.
Я не понэл! – выкрикнул Хусейн, как чайка над штормовым прибоем. – Это, что за тюлень тут разложился? Привыкает! Все – назад!!! Щас «будет мокруха»!!!
Дверь с треском захлопнулась. Бомба взорвалась! В «триста восьмой» лопнула лампа. Сквозь двер-ную картонку донеслись странные звуки, отдаленно напоминающие схватку бульдога с «помоеч-ным» котом в закрытом лифте. Через минуту в коридор вылетел обезумевший Тупиков и, роняя «шматьё» из раскрытого чемодана, побежал в даль коридора прямо по задохнувшемуся от смеха Ко-лядюку. Светку успел прикрыть своим телом Андрюлик.
Тупикова видели потом. Живого и невредимого. В «шесначике».
II.
Однажды, глубокой зимой, Колядюк задумался о бренности бытия. Зима в тот год стояла холодная, невеселая и, просто, провоцировала ступить на скользкую «дорогу разочарований» ! И Колядюк ступил, медленно и верно сползая на самое дно самого глубокого эсхатологического ущелья. Словом, у него была тоска.
Как на грех, «родственные soul» отсутствовали. Хусейн и госпожа Дип Пёрпл убыли с инспекцией в «Дом РККА» - «малютки-кочегары» затаились, что-то, в своих пенатах и не казали «товарисчам» даже носа. У Дуче была ЛюбоВ. И Колядюк выдвинулась в сторону знакомых ему женских комнат – «ну, там, чайку попить, «похрустеть», то, сё..»
На площадке четвертого этажа его едва не сбил с ног волнующий запах чистой свежести, весенней травы и мокрых волос. В гудящем свете люминесцентных ламп возник и пропал «быстрый свет-лый» призрак – мимо прошла гордая краса филологического факультета и зарийская ханум, тонкая, как стебель, Исентаева.
Колядюк перекрестился.
И продолжил свой «скорбный путь».
Он шел в гости к Огнетте.
Колядюк уже дней двадцать смотрел в сторону Огнетты и сегодня решил, что она ему подходит. Во-первых, Огнетта была хорошенькая, во-вторых – умная, а в-третьих – маленькая. Все виртуальные направляющие Колядюковского «золотого сечения» сходились в одной точке. И образовывали не-кое обитаемое пространство, в глубине которого блистал прекрасный образ крохотной Лореляй.
Лореляй, которая «по пачпорту», звалась Мариной Викентьевной Огневой, индифферентно относилась к своему квази-галльскому прозванию «Огнетта», так как полагала, что оно, вполне, ей подходит. Посреди странных дней и безудержных веселий Маринкин деятельный норов всегда требовал решительных действий, и тогда она, немедленно, обнаруживала в себе повадки небольшой шаровой молнии. Так и жила, многажды обманываясь, и расшибаясь на тысячи горячих искр.
Но! Соленой не была вода досады, и оплывал печали воск. «Летать, так летать», - считала Огнетта. И всегда взлетала снова.
На «товарисчей» Марина смотрела просто, с явным интересом и, всегда, снизу вверх. По-другому у нее не получалось – рядом с ней даже Хусейн выглядел Голиафом. А говорить она, вообще, могла о чем угодно! И, только лишь, потому, что была хорошо воспитана, образована и внимательна. Идиот-ские россказни «про армию» она умела слушать часами, ненормативную лексику не замечала, обо-жала поспорить о, каких-нибудь, «непроходимых» книжках и легко постигла суть Великого Проти-востояния «Спартак» - «Динамо-Киев» . Правда, грамотно «болеть за наших» ее научили уже потом.
Кроме того, Марина умела нравиться. Никаких излишеств! Милое, чистое, «фарфоровое» лицо, оча-ровательный носик и прекрасные синие глаза. Кукла Маша.
Вот, к такой женщине шел на «камтугезу» Колядюк.
И он дошел.
Сообразительная Огнетта мгновенно оценила Колясиков задумчивый взгляд и благосклонно приняла подарки. Подарков было три: зеленое перо тайского павлина, черно-белая, как судьба, игла дикобра-за и один пахучий апельсин.
Здгавствуй, Магина, - печально сказал Колядюк.
Марина поняла, что сегодня весь вечер будет говорить она одна.
«О, ты долго готовился! Ты всё рассчитал» , - рассмеялась Огнетта и ласково поцело-вала прибывшего кабальеро в похолодевшую щеку.
Я стагался, - вымолвил, улыбаясь, Колядюк.
Ему, некстати, вспомнилась Шевчуковская песенка про раскаявшегося алкаша: «И будем чай мы пить, газетки вслух читать,/А Клавка, может быть, к себе положит спать!/Ах, Клавдия моя, как я тебя лю-бил!/От этих чуйств больших, быть может, я и пил!» .
И, правда, чай был на столе.
«Вот уж кипит
Черный кофе.
Пар на стекле -
Застыли капли, на штофе.
В бокалах кубики льда.
Всё на столе:
Хлеб и масло -
Всё на столе!
Нет, совсем не напрасно
Мы заглянули сюда...»
Они провели вместе этот долгий зимний вечер. Огнетта вспоминала первый курс и то, какой Колядюк «был смешной»; рассказывала, как все горевали, когда их, «наших мальчишек», неожиданно, забрали в армию, и как переживали, и ждали, и обрадовались потом их возвращению; говорила что-то «о времени и о себе» и даже поплакала немножко. Колядюк молчал. Молчал, как базальтовый утес.
А потом они пошли гулять.
Промёрзший темный Ебург пребывал в лунном свете. На обочинах укатанных улиц возвышались сугробы. С черных голых ветвей закоченевших деревьев осыпался иней – накануне была оттепель. В перекрестках улиц проглядывали дымящие трубы окраинных заводов. Дым поднимался вертикально вверх, в серое пустое небо - ожидались морозы. Редкие ночные такси возникали и пропадали в тем-ноте ночи тихим шелестеньем шин. Город спал.
На углу Куйбышева-Луначарского Колядюк заметил, что Марина замерзла, спрятал ее руку в вязаной варежке к себе в теплый карман и решительно повернул к зоопарку.
Там сейчас был Дуче, «и был им чай, и стало им тепло».
Кто там? – послышался за воротами ZOO знакомый басовитый голос, когда Колядюк уже на-чал сомневаться в исправности «при-вратного» электрического звонка.
«Открывай сова, медведь пришел!» , - крикнул Колядюк осипшим с мороза голосом.
А-а-а, Николай! Стрейнджерсофзенайт! – обрадовался «потусторонний» Дуче. Массивная дверь качнулась, заскрипел засов и в темном проеме показался «великий и непогрешимый» без шапки и в белом армейском полушубке, накинутом на плечи.
Виталя, привет! – пискнула Огнетта.
«О! Какой подарок для папы Карло!» Ты ли это, шёнише Лореляй?
Нет, не я – только тень моя!
«Добро пожаловать, дорогой друг Карлсон!» - вскричал радушный Дуче и, двинув в сторону Колядюка челюстью, добавил: - «Ну, и ты заходи» .
Остаток ночи провалился в пустоту шалопутного разговора, утонул в черном байховом чае. Потом, Марина, в сопровождении своего невозмутимого кабальеро, побродила по «тиргартену», навестила крокодайла Колю, расстроилась, что не смогла разглядеть его на дне темного бассейна; пожалела, изрядно прореженных дикобразов и поразмышляла немного. К утру, она решила, что останется с Ко-лядюком. Он ей понравился.
Судьба качнула свой небесный маятник. С этого момента их зимы и вёсны, ночи и дни сошлись, хотя, тогда еще, никто и не предполагал, что, спустя несколько лет, крошка Лореляй с самым серьёзным видом будет примерять сногсшибательное свадебное платье, на шитьё которого уйдёт семнадцать (!) метров какой-то фантастической ткани...
А, пока пыхтел, не торопясь, паровозик зимы, и в феврале выяснилось, что Огнетте нужно ехать в Москву. На преддипломную практику.
Расставание зияло багровым провалом разбитого сердца!
«Всего две недели», - сказала Марина. Колядюк молчал. «Не грусти», - сказала Марина. Колядюк молчал. «Я вызову тебя на переговоры!» - сказала Марина. Колядюк кивнул, молча.
Телеграмма пришла через неделю.
Мыколка показал ее Дуче, и они вместе отправились на почту.
После восьми вечера на районной почте было открыто только телеграфное отделение. В маленьком зале с трудом размещались три телефонных кабины, пять, сбитых одной доской фанерных стульев и узкая конторка для телеграмм. За мутным пластиком служебного окошка угадывался шиньон тол-стенькой «поштарки».
Дуче поинтересовался, долго ли ждать, совершил тридцатисекундную прогулку по свободному про-странству и попытался занять Колядюка разговором. Колядюк молчал – он волновался.
Минут через сорок тупого ожидания и напрасных волнений в динамике щелкнуло, и гулкий голос запрыгал мячиком в звенящей тишине:
Москва, Москва! Первая кабина! Кто ожидает? Москва, Москва...
Тебя, - сказал истомившийся Дуче окаменевшему Колядюку.
И в это же время, в далекой и заснеженной столице, в огромном, как ангар, зале Центрального пере-говорного пункта заревел громкоговоритель:
Свердловск, Свердловск! Кабина пятьдесят четыре! Кабина пятьдесят четыре! Кто ожидает...
Огнетта вскочила и, «с низкого старта», метнулась по «переговорке» в поисках пятьдесят четвертой кабины. Длинный шарф развернулся на бегу. Подгоняемая беспощадным металлическим голосом, задохнувшись, она, наконец-то, добежала и дернула на себя тугую дверь вожделенной кабинки.
Свердловск! Говорите! – бухнул в трубке тяжелый бас.
И Маринка немедленно выпалила: «Андрюшамилыйприветприветдорогой! Ятаксоскучиласькактыта-мАнрюша? ТынепредставляешькаквМосквехолодносыропротивно! Ноуменявсёокейустроиласьнеп-лохо! ЯвЛенинкесижуцелымиднямивсёнашлачтохотеласдипломомпорядок! Авечерамитеатрытеат-рыиещеразтеатры! ЯвСатиребылаивЛенкомеивБольшом! ВиделаЯнковскогоКараченцоваШирвинда! АлёАлёАндрюша!!!».
В эбонитовой телефонной трубке шуршала беспечная тишина и только, где-то далеко-далеко, «на другом конце земли», слышен был радостный смех свердловской телефонистки.
Алё-алё! – снова вскрикнула озадаченная Огнетта.
И услышала веселый ответ:
Ждите, девушка! Абонент ПОДХОДИТ к телефону!!!
В этот драматический момент, Ебурге, в тесной клети дежурной почты, Колядюк уже совершил це-лых два решительнейших шага в сторону тоскующего голоса далекой любимицы. За его спиной вы-росли крылья, и раздался подозрительный звук: Дуче, как пастернаковский «башмачок» «упал, со стуком, на пол» - с ним случился приступ смеховой истерики.
Но Междугородний Бэзэри, всё же, состоялся и удался на славу. Колясик один раз сказал «здравст-вуй», четыре раза «да» и два раза «нет» .
Марина осталась довольна...
Возвращение Огнетты Колядюк отпраздновал бурно. Он решил закупить «Киевский» торт, для чего внедрился в длиннющую очередь в кафе «Киев», что на «Карлы» , и гордо отстоял там два с половиной часа. Как шотландский гвардеец. К половине пятого вечера неспешное течение людских тел вынесло его к кассе, и Колядюк стал счастливым обладателем килограммового шоколадного дива. И, немедленно, решил найти хорошего вина.
Однако, не судилось ему сегодня побыть сомелье, не задалось!
Благостная «тортовая» очередь неожиданно ощутила чужеродный толчок. В смешавшемся порядке всколыхнулся и забурлил ропот – к кассе, пробивался «кой-то ара», клювастый, заросший до бровей и наглый, как танк.
Дэвушк-дэвушк, сделяй тортик, а дэвушк! Две цены даю! Брат, прости, дай, апаздую, мэрэт кунэм!
А – в очередь? – спросил миролюбивый Колядюк.
Э-э-э, брат, инч? Какой очэрэдь? Не вишь, апаздую, коларэс цу пинч!
Колядюк служил на Кавказе, и последняя фраза ему очень не понравилась. Он тяжело вздохнул и, с явным сожалением, произнес магическое заклинание: «Будет тебе торт!». Затем быстро открыл крышку своей коробки и неуловимым молниеносным движением втёр «Киевский» шедевр прямо в физиономию оторопевшего «сына гор». В лучших традициях «желудочной» гэговой эксцентрики!
Битва не состоялась. Брутальный «ара» был повержен и находился в полубессознательном состоянии. А Колядюк безмятежно удалился, пронеся «тяжкое бремя белого человека» сквозь вспыхнувшие аплодисменты случайного восторга толпы.
Бодрый Колядюковский «переход на второй уровень» - противоположную сторону улицы, где рас-полагалась «ВИнка» - занял каких-нибудь десять минут. Там его опять подстерегала очередь, и Ко-лядюк скромно пристроился к «хвосту».
«Винная» очередь была смешанной по составу и высокоинтеллектуальной по организации. Хаос здесь «не имел место быть», поскольку пролетарское большинство рьяно соблюдало орднунг и определяло тон и общее направление неизбежной «плановой» дискуссии. В очереди деловито обсуждались темы и явления насущного безобразия: Горбачев, перестройка, повышение цен на водку и предстоящий чемпионат страны по футболу. Говорливый «Михал Сергеич» был безоговорочно заклеймён, судьбы империи вызывали опасения, а от «Спартачка» ждали чуда.
Всё это напоминало благостную картину мирного водопоя разнообразных «божьих тварей» после длительной африканской засухи. И только раз гармония среды была нарушена.
Колядюк стал свидетелем Гибели и Воскресения Надежды.
К каменному прилавку приблизился очередной колоритнейший персонаж – высокий сухопарый де-дулькин – «классика» свердловской затрапезной «интэллигэнции». Очки, серый мятый плащ, подро-стковые «бруки» и синий «кондукторский» берет.
Дедулькин принял из рук монументальной «продавальщицы» две бутылки водки и, сложив их в «авоську», двинулся в сторону выхода.
«Авоська» расползлась тихо, преступно и ВДРУГ.
Звук лопнувшего стекла покрыл отборный мат.
В кислой атмосфере «винки» быстро распространялся запах «Московской» водки.
Очередь с трудом перевела дыхание.
Дедулькин стоял посреди торгового зала гипсовой статуей Отчаяния.
Мужики! - раздалось в оживающей очереди сразу с нескольких сторон. – Мы чё – не люди? Давай, деду поможем!
По рукам пошла мелочь и мятые рубли; кто-то впихнул в ватные руки страдальца полиэтиленовый пакет с рыжей «Пугачевой» на боку; «продавальщица» изящно обтёрла новые флянцы тряпицей, и дедулькина, нежно подталкивая, довели до выхода – участие, мир и фройндшафт воцарились на земле!
В дверях дед приостановился, медленно обернулся и со значением поднял над головой коричневый узловатый палец. Всеобщее веселье и радостный «гуманитарный» гомон стихли, как по команде.
В КАКОЙ стране?!! – вскричал «потерпевший». – Ну, в КАКОЙ стране?!!...
И вышел в тихий и сырой мартовский вечер.
III.
Как-то раз, Огнетта решила поболеть. Она самозабвенно простудилась – «организьм» пытался бо-роться, но «наши победили» и лечиться, всё-таки, пришлось. Колядюк страшно переживал, отчаянно суетился и даже, однажды, с риском для Марининой жизни, «сбегал» в аптеку.
На дворе была весна, с асфальта уже сошла грязная снежная «няша», а беззаботные воробьи трещали о любви и сексе. Огнетта возлежала на высоких подушонах, заботливо укутанная с особым тщанием и старанием - «по-колядюковски». Колядюк расположился рядом, полистывал Камило Хосе Села и морально готовился к очередному ночному бдению в «Стрейнджерсофзенайт». К сожалению, с некоторых пор, это было уже другое «Стрейнджерсофзенайт» - позор изгнания пришлось пережить им с Дуче после того, как, однажды, в ZOO, они умудрились погубить оленя. Здоровенный изюбрь оказался чувствительным изнеженным существом, не способным оценить блистательную красоту ночного легкоатлетического забега внутри охраняемого периметра зоологического парка. Вокруг - ночь, рафинадные сугробы, тридцатиградусный мороз, и – дерзновенные Дуче с Колядюком, в одних трусах и босиком, в колдовском лунном свете! Олень от изумленья чуть не свернул себе шею, напряжено следя за ходом ночного - «ледовитого»! - стипль-чеза . Он, наверное, «болел» за Колядюка, поскольку околел от разрыва сердца - «скончался апоплексическим ударом», как выразился бы, граф Пален .
Мыколка горевал недолго и теперь радостно трудился на микроскопическом заводике с загадочным названием «Радиатор». Сегодняшняя ночная смена приближалась неотвратимо, как «крах империализма» , а на его трудовых руках была хворая Лореляй.
Магина, - строго сказал Колядюк.
Аюшки?
Я сейчас уже ухожу. Выпей, пожалуйста, лекарство.
Ох, - тяжело вздохнула Огнетта. – Этот «солутан» - до чего ж, горький и противный!
Подумаешь! – усмехнулся железный Андрюша.
Вот, попробуй! Еще больше меня будешь морщиться!
Колядюку вдруг стало так жалко маленькую и хрупкую Марину, что он решил доказать, что никакой «солутан» больше никогда не будет расстраивать его любимицу. Он взял с полки злополучный пу-зырёк, снял резиновую пробку и, с каменным лицом, выцедил его содержимое почти до дна.
Андрюша! - ахнула Огнетта. – Тебе ж плохо будет!
Не будет, - коричневыми липкими губами, но твёрдо, сказал Колядюк и поднялся.
До самой таинственной и мучительной в его жизни ночи оставалось 45 минут.
Завод «РадиаПтор» на ночь запирался. Весь. Ключи от кованых ворот проходной выдавались сторожу, «замаскированный командный пункт» (ЗКП) которого располагался здесь же, у входного турникета. Завод строили очень давно, поэтому вся его «полезная площадь» за высокими, «шлис-сельбургскими», стенами, не без основания, считалась неприступной. Красный плотный кирпич в патине двухвековой угольной копоти, тяжелые обводы арочных перекрытий низких, «демидовских», корпусов, черно-рыжее железо двускатных цеховых крыш и зеленая медь водосточных труб – вот за-вод «Радиатор».
Колядюк принял дежурство у пожилого вохровца, угостил его на прощанье сигаретой и стал, не то-ропясь, выкладывать на ободранный стол принесенные с собой книги. На обложке одной из них красовалось милое его сердцу название: «Зеликсон-Бобровская. И. В. Бабушкин». Колядюк заварил чаю, открыл на первой странице «героическую фантастику» из жизни неугомонного большевика-ленинца, погрустил немного и решил не курить – что-то ему, и вправду, было нехорошо. За мутным стеклом заводской кордегардии стремительно наступала ночь. С севера, со стороны Уралмаша, ползли тяжелые и черные, как асфальт тучи – портилась нестойкая весенняя погода. Ветер уже мо-тал голые ветви тополей и сырых осин, унося и возвращая снова холодный секущий дождь. На заво-дской двор сыпалась мокрая хвоя со старых желтых лиственниц, в пустые щели облупившихся оконных рам сквозило, и это, тихим заунывным воем, тусклой хандрой, выворачивало душу.
Колядюк прислонился лбом к холодному дребезжащему стеклу – его немного мутило – и попытался вглядеться во мрак внутреннего заводского двора. В желтоватом свете бесполезного фонаря едва угадывались темные массивы ближайших цехов и перекресток неровных каменных плит, ведущих к административному корпусу.
А прямо перед окном стояли двое.
От неожиданности Колядюк отшатнулся - по щекам пробежали «мурашки».
Это были девочка и мальчик. Худые, «мышастые» заморыши-оборванцы, молча и укоризненно смот-рели на него сквозь мокрое стекло. Большие сбитые ботинки мальчика и серая, на вырост, бабья коф-та девочки, явственно, различались в квадратном отсвете окна.
Колядюк пришел в себя и бросился к сквозному выходу из «дежурки». На бегу его ощутимо качнуло, но на улицу он выбрался.
Под окном никого не было.
Колядюк немедленно вернулся за фонарем и, отдышавшись, уже осторожно, выглянул во двор. Мальчик и девочка сидели в оранжевом свете «аварийки», на крыльце административного здания.
Эй! Здесь нельзя! – крикнул озадаченный хранитель добра завода «РадиаПтор».
Дети молчали.
Колядюк опять рванул вперед и, конечно, поскользнулся в темноте, едва сохранив равновесие.
Крыльцо пустовало. И только неверный свет дежурной сигнализации падал на пустые стекла запертого здания, за которыми, внутри, в коридоре первого этажа, проплыли две черных человеческих тени.
Колядюк закрыл глаза, затряс головой – КАК это могло быть, КАК?!
Двери заперты, сигнализация включена – КАК эти проклятые киндэры туда попали?!
Дождь падал сверху уже крупными ледяными каплями и немного охладил его, заставив двигаться в сторону выхода из «кататонического ступора». Колядюк побрел к «дежурке», снял со щита связку ключей и подсел к телефону. Нет, его, определенно, мутило! Он дозвонился до сонного дежурного сержанта, сказал, что на полчаса отключает сигнализацию, получил подтверждение и снова пошел к заводскому «офису».
Войдя, Колядюк запер за собой дверь и включил фонарь. Белый световой круг побежал по коридору, прыгнул на потолок и упёрся в тень ближайшего поворота.
Мальчик стоял у дальней стены.
Эй, пацан, - тихо позвал Андрюша. – Стой на месте!
Его голос отозвался гулким эхом в глубине коридора.
Мальчик, не говоря ни слова, повернулся и пропал за углом.
Колядюк ринулся вдогонку, но в «аппендиксе», у лестницы на второй этаж, его снова встретила только собственная тень.
Растерянность несчастного «Стрейнджерсофзенайт» была сокрушительной!
Колядюку, человеку дремучему в фармакологии, всё никак не удавалось связать постигшую его «со-лутановую» слабость с дикими видениями этой ночи. Сознание отказывалось повиноваться! И он те-перь, как кающийся доктор Фаустус, метался во мраке мира среди немых и бестелесных призраков.
Колядюком завладела черная готическая ночь!
Его горячее «телячье» сердце холодными кольцами сжимали страх и «солутан»!..
Изматывающая погоня продолжилась на третьем этаже. Безжалостные «оборвыши» неумолимо ис-чезали в поворотах коридоров и «запирались» в туалете – Колядюку пришлось дважды высаживать дверь! Но титанические усилия не стоили вывернутых защелок. В туалетах весело журчала вода, пахло хлоркой, и свежевымытый кафель отражал только изогнутый профиль утомленного «бабуш-киноведа». К трём ночи он перестал бегать и чувствовал себя гоголевским Хомой Брутом, которого до утра пилотировала панночка-ведьма. Заглянув в сотый раз в напрасной надежде в директорскую приёмную, Колядюк, наконец-то, решил приостановиться и плюхнулся на жестковатый диван для посетителей. И проспал до рассвета.
В шесть он проснулся с мучительным ощущением утраты, оторопело оглянулся вокруг - на свет-леющие окна, на потухший фонарь, на распахнутые настежь двери и заторопился вниз, в «дежурку». Порядок пришлось наводить наспех, кое-как. Болела голова, в глазах было мутно, спину ломило.
Колядюк запер злополучный административный корпус, вернулся в ЗКП, включил сигнализацию и около семи устало присел на стул, стоящий у окна, выходящего на улицу.
Под окном, прямо на тротуаре, сидела на корточках молодая обнаженная женщина лет тридцати и меланхолически мочилась себе под ноги.
Колядюк закрыл глаза и попробовал сосчитать до десяти.
Это не помогло.
Бесстыжая обнаженная женщина сидела на прежнем месте и с интересом рассматривала сотворенную ею лужицу.
«Не может быть, не может быть», - напряженно думал Колядюк и вырывал из старой оплывшей мас-ляной краски оконные шпингалеты.
Окно с треском распахнулось.
Женщина! – устало позвал Колядюк. – Как Вам не стыдно? Здесь нельзя. Этот так некгасиво.
Наглая голая тётка, не переменив позы, смотрела на него снизу, как гейша, и молчала.
Женщина! – повысил голос измученный Андрюша. – Щас габотяги пойдут на пгоизводство!
Баба, как последняя сволочь, пустила новую струйку.
Женщина, что ж ты творишь? – продолжал призывать Колядюк, не замечая, как у «проход-ной» «Радиатора» начали скапливаться «габотяги» первой смены.
Пролетарии с интересом рассматривали внезапно одичавшего за ночь «вахтера» и откровенно ржали. Зрелище, с их стороны открывалось просто сюрреалистическое, с явным поворотом на «клинику». В раскрытом окне, у проходной родного завода торчал всклокоченный серьёзный Колядюк и увещевал в чем-то пустое пространство перед собой, причем, неподдельно гневаясь, и сурово грозя пальцем...
Уже потом, спустя несколько часов, придя в себя и рассказывая Огнетте об ужасах прошедшей ночи, Андрюша оценил весь пугающий и веселый кошмар своих головоломных ночных бдений. Он с облегчением признался в дурости, покаялся и выбросил пустой пузырек из-под «солутана» в окно.
Ну, ты, хоть, не сердишься на меня, Магина? – спросил не-доктор Фаустус у благородной синеокой Лореляй.
«Она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним», - весело ответила Лореляй.