Сны санитара Антипьева

 

 
 
 
 
 
 

 На кафедре нормальной анатомии было тихо.

Занятия окончились, и в секционных залах сидели только должники да отдельные энтузиасты. Каждый, получив в кладовке у сонной Никитичны под залог студенческого билета пропитанные формалином потроха, устраивался где-нибудь со своим подносом и анатомическим атласом. Два-три человека препарировали трупы, согнувшись у секционных столов.

 Долговязый очкарик, студент второго курса лечебного факультета Антипьев задержался на кафедре не по учебным делам. Задержка была служебной. Каждый день после шестнадцати часов Антипьев становился санитаром кафедры нормальной анатомии. Подработка носила не столько материальные, сколько политические мотивы: она помогала решать проблемы с учебной задолженностью.

 Вот и сегодня, следуя служебному предписанию, санитар Антипьев прибыл в кабинет заведующего кафедрой Басаурова.

 Профессор устало смотрел на сидящего перед ним студента Колобова со смешанным чувством сострадания и неприязни.

- Ну так что, молодой человек? Долго будем думать?

 Студент Колобов возвел глазные яблоки вверх и двинул кадыком на бледной шее.

- Мускулюс… мускулюс… эээ… лонгитудиналис…

 Басауров нетерпеливо шевельнулся в кресле и с раздражением двинул стоящую на столе банку. За толстым стеклом слабо колыхнулась чья-то печень.

- Любезный, довольно жевать! Или называйте мне всю группу предплечья, или ступайте себе на четыре стороны.

 Колобов сморщил длинное лицо, изображая титаническую работу интеллекта.

 Санитар Антипьев, доселе с сочувствием наблюдавший за мучениями коллеги, тактично откашлялся.

 Заведующий перевел на него взгляд.

- А, Миша… Послушай-ка… У меня завтра препарирование с первым курсом.

- Понял…

- Будь добр – подыщи что-нибудь поприличней да посуше…

- Угу.

 Проходя по кафедральному коридору к лестнице, Антипьев стал свидетелем ссоры двух студентов. Они ссорились из-за человеческой головы - искусно сделанного нервно-мышечного препарата, единственного на кафедре. Толстый, держа эмалированный поднос, прижимал голову локтем, а тощий и взъерошенный оппонент в драном халате тянул край подноса к себе.

 Сонная Никитична равнодушно ожидала исхода схватки, чтобы получить у победителя залог.

 Антипьев спустился по широким лестницам в гулкий холл, где толпились студенты и выскочил на улицу. Ноябрьский ветер гнал в лицо колючую крупу, пока он бежал вдоль стены к дверям своего морга.

 Старый ключ, как всегда, застрял в холодном замке, но после минутной борьбы дверь подалась. В лицо Антипьеву ударил резкий запах формалина.

 Морг находился в подвале того же здания, что и сама кафедра нормальной анатомии. Стены его помнили ещё конец девятнадцатого века, когда в Петербурге был сформирован первый Женский мединститут. Намного позже, во времена блокады Ленинграда, кафедра не прекращала работы в самые тяжелые дни, получив невиданное ни до, ни после количество материала для секционных исследований.

 Антипьев зашел в крохотную каморку с оконцем под потолком, и в сотый раз обвёл её взглядом. Продавленный диван, составленный из старых пружинных кроватей. Стол из бутылочных ящиков, накрытый клеенкой. Грязный электрический чайник и разнокалиберные щербатые кружки. Справа у окна прилепилась бумажная иконка Богородицы.

 Повалившись в ботинках на диван, Антипьев смежил веки и задремал.

 Санитару приснился жаркий Адлер, в котором он трехлетним ребёнком был с матерью. Под пальмами на краю пляжа стоял доцент Микитин и издали мрачно смотрел на него. Антипьев, окруженный загорающими женщинами, чувствовал на себе тяжелый взгляд доцента, но спросить не решался, а только ждал, когда тот скажет ему что-то важное. Женщины всё тянули Антипьева куда-то с собой, и он не выдержав, крикнул Микитину:

- Чего глядишь?

 От собственного крика Миша проснулся.

 Проскрипела дверь в подвал. В каморку вошел напарник и однокурсник Антипьева Сашка Локоть.

 Здороваться большой нужды не было, так как в течение дня они многократно виделись на лекциях. Локоть без лишних слов водрузил на стол литровую банку с самогоном.

 При виде прозрачной жидкости Антипьев приободрился.

- Мать прислала. – Локоть выложил кусок сала и хлеб. - Гудим!

 И они загудели. Только после третьей, когда самогон уже весело бежал под кожей и понуждал громко петь, Антипьев вспомнил о служебных обязанностях.

- Слу-ушай… Басауров велел трупик поприличней подготовить.

- Давай ещё по одной.

 Они дёрнули ещё и встали. Локоть, натягивая рабочие штаны, сказал:

- Там в большой ванне была одна тетенька. Ничего такая... Худенькая.

 Они прошли в основной зал, где под сводчатыми потолками расположились широкие ванны, уходившие под пол на два метра в глубину. Каждая была наполнена раствором формалина и битком набита человеческими телами. Чтобы трупы полностью погружались в раствор, сверху ложилась тяжелая деревянная решетка, оставляющая на мертвых телах глубокий ребристый отпечаток.

 Локоть взял багор и залез на край ванны.

 Антипьев держал его за талию, чтобы тот не свалился внутрь. Самогон всё же был довольно крепкий.

- Пошарь с краю… Недавно её там видел.

 Локоть, кряхтя, что-то подцепил и потянул на себя, но вдруг оба потеряли равновесие и с грохотом опрокинулись на грязный каменный пол. Улов медленно погрузился в мутный формалин.

 Лишь с третьей попытки удалось извлечь искомое.

 Трупы, проходящие через руки наших героев и попадающие после на секционные столы, оказывались здесь не от хорошей жизни. Это были пациенты психоневрологических интернатов, прожившие там всю жизнь и не имеющие близких, которые взяли бы на себя заботу об их погребении, или бродяги без имени и адреса, найденные на улице.

 Санитары освобождали их от нехитрой одежды, вскрывали и консервировали в формалине.

 Они не знали, что делать с нательными крестами покойных и складывали их в ящик стола. За год там выросла внушительная кучка, опутанная грязными тесемками.

 Когда труп выдерживался нужное время в консерванте, его отправляли наверх – в секционные залы, где будущие врачи продолжали дело Галена и Пирогова. Здесь труп уже мало походил на человека – темно-коричневое, наформалиненное тело удивительно напоминало мумию египетского жреца Па-Ди-Ист, выставленную в Эрмитаже.

 Человек, который при жизни не имел своего дома и питался отбросами петербургских помоек, или прожил сорок лет в мрачном интернате среди душевнобольных, не зная ласки близкого человека – и после смерти не сразу находил покой. Юные медики, совсем ещё дети, вчерашние школьники, стремящиеся стать врачами, жадно кромсали скальпелями кожу и мышцы, добираясь до сосудисто-нервных пучков.



 Работы было невпроворот, но в связи с посылкой из дома решили ограничиться заданием Басаурова. Продолжение банкета последовало незамедлительно. Появился однокурсник Лёня Батумов: сотрудником морга он не был, но принимал деятельное участие в попойках, которыми нередко заканчивался рабочий день.

 Через час Антипьев с гиканьем возил Батумова на плечах по залу морга, лавируя между ваннами и взбрыкивая тощими коленями под грязным халатом. Локоть при помощи двух заржавленных корнцангов и эмалированного лотка оглушительно исполнял нечто латиноамериканское. Было очень весело.

 Веселье прервал старый пропойца Василий Рыбас, прозванный друзьями Палтусом. Он работал в морге много лет и дослужился до старшего санитара. Преимуществом его высокой должности была возможность получения спирта для нужд морга, а значит – и распределения этого продукта соответственно служебным надобностям.

 Однако Палтус презирал санитаров-студентов, которые менялись почти каждый год, и к тому же, были его подчиненными. Поэтому спирта им доставалось мало; но сегодня украинский самогон уравнял условия.

 Локоть первым заметил помятую фигуру Палтуса и прервал виртуозную дробь. Антипьев выкрикнул ещё раз что-то и тоже остановился. Тяжело дыша, он потянулся рукой к висящим на конце носа очкам, но не успел, и очки сорвались вниз. Затем, не удержавшись, сверху неуклюже сполз Батумов.

 Палтус обвёл собрание мутными глазами.

 - Значицца, так… Веселимся… А работать - дядя будет?..

 Надо сказать, что подчинённые тоже не питали к Палтусу почтения и презирали его ещё более, чем он их.

 - Веселимся, веселимся! – с раздражением передразнил начальника Антипьев, оторвавшись от изучения разбитых очков. – А работать будет – дядя Палтус!

 Пока Палтус соображал, чем парировать выпад, Локоть глупо хихикнул и потянул Батумова к выходу.

 Антипьев тоже вознамерился покинуть рабочее место, но Палтус преградил ему путь.

 - А ну… За работу, сучье вымя!

 - Пусти.

 Палтус с сопеньем вцепился ему в лацканы. Старый халат отчаянно затрещал. Весовое преимущество было на стороне Палтуса, и через секунду противники тяжело возились на холодном полу. В голове у Антипьева были удушье и кромешная тьма, по шее наждачно елозили вонючие руки… На выручку пришли Локоть с Батумовым: выдрав его из цепких клешней пьяного руководителя, друзья устремились к выходу.

 Палтус хотел было рвануться в погоню, но тут его настиг сильнейший приступ тошноты, с которым он не справился. Сил хватило лишь на то, чтобы отползти в угол.


 Ночь Антипьев провёл дома. Правда, как он туда попал, неизвестно. Кажется, ещё где-то они пили, сначала в рюмочной на Ординарной, потом на улице. Обрывком в памяти сохранилась картина: в подземном переходе играют музыканты - саксофон, гитара и бубен, а Локоть и Батумов танцуют в паре, едва держась на ногах. Вся сцена запомнилась как-то снизу: видимо, Антипьев лежал на полу перехода.

 Под утро он увидел эротический сон. Женщина легко коснулась его щеки, и от этого прикосновения вниз к животу пробежала приятная дрожь. «Какой небритый…» - засмеялся призрачный грудной голос; рука взъерошила его волосы. Он потянулся к блузке, которая с готовностью распахнулась… Сладкая тяжесть наливала всё тело, пока они сбрасывали одежду; Антипьев провёл по её спине и вдруг ощутил рукой ребристый отпечаток деревянной решетки…

 Тяжело заворочавшись, он проснулся.

 В институт Антипьев приехал только к обеду. Как всегда, аудитории к тому времени гудели, как ульи. Во время большого перерыва на улице между корпусов толпились студенты, из-под наброшенных на плечи курток торчали белые халаты.

 Потом начался практикум по гистологии. Долго сидели за микроскопами.

 В перерыве к Антипьеву подскочил взъерошенный Локоть.

 - Слушай… Ты сегодня внизу не был?

 - Нет… - Антипьев слегка поморщился и потер висок – голова ещё болела после вчерашнего. – А что?

 - Да тетенька наша… Мы её где оставляли?

 - Где?! Да как обычно. На столе у ванны, мы же её вчера для Басаурова подготовили. Надо сегодня в зал к нему поднять.

 - Её там нет.

 Антипьев на миг представил, как наформалиненный труп женского пола, голый и лысый, открывает дверь подвала (как? чем?) и на перекрёстке Толстого и Рентгена садится в дребезжащий мёрзлый трамвай… К нему (к ней?) подходит контролёр, а препарат в качестве оплаты протягивает свой нательный крест.

 - Мы с неё крест снимали?

 - Чего?

 - Да нет, это я так.

 Локоть нервно оглянулся.

 - Слушай. Тут не до шуток – Басауров труп требует, и тебя велел найти. Я сказал, что всё будет. Пошел вниз, а там её нет.

 Антипьев снова поморщился, пытаясь что-то сообразить. Но ничего путного в голову не приходило.

 - Пошли, посмотрим.

 Локоть оказался прав. Полчаса они шарили баграми в ваннах, заглядывали в углы и закоулки подвала – всё тщетно… Труп бесследно исчез.

 Потом, наспех найдя в глубинах своих ванн нечто подходящее, они судорожно привели препарат в порядок и потащили наверх.


 Басауров сидел с первым курсом в секционном зале. Когда потные санитары ввалились с носилками, громыхнула старая застеклённая дверь; ряд белых колпаков повернулся в их сторону, а свинцовый взгляд заведующего оставил в животе Антипьева неприятную линию.

 «Ч-черт…» - сгружая труп на мраморный стол, Антипьев вдруг снова увидел трамвайного кондуктора с рулончиками билетов на грязной сумке; тусклые глаза трупа, наполовину прикрытые веками и глядящие сквозь морозное стекло трамвая.

 Куда он мог деться?

 - Не думай об этом. – час спустя говорил ему Локоть в распивочной. – Есть вещи, которые выше человеческого понимания…

 Сильно напиваться в тот вечер они не могли: скоро предстояло серьезное испытание по биохимии. Кафедра эта славилась своими суровыми законами.

 Несмотря на свое разгульное пьянство, друзья любили медицину и, в случае необходимости, подвергали себя суровой аскезе. К тому же, Антипьев учился в институте по второму кругу - три года назад он был отчислен за академическую неуспеваемость. Снова отчисляться и поступать было уже как-то несолидно.
 

 Два дня они безвылазно зубрили в общежитии у Батумова.

 - Молочная кислота содержит асимметричный атом углерода и поэтому может существовать в виде двух энантиомерных форм… - Локоть напряженно расшифровывал собственные каракули в растрепанном конспекте.

 Антипьев вслушивался, лежа на продавленной проволочной кровати. К исходу вторых суток голова распухла от биохимии, чая и табака.
 
 – В организме… является одним из продуктов гликолиза.

 Из-под паркета доносилась глухая возня. Это орудовали крысы.

 Батумов с силой грохнул пяткой в пол, от чего Локоть вздрогнул и поднял голову. Возня под полом затихла.

 - Я от них спрятал мешок с грязными носками на шкаф. Так они, сволочи, забрались туда по бельевой веревке с этажерки. Все носки изгрызли.

 - Все равно дырявые были. – не удержался Антипьев.

 - Две пары новых почти. – с достоинством ответил Батумов и прислушался.

 Возня под полом возобновилась.

 - …недостаток кислорода вызывает восстановление пировиноградной кислоты в молочную с участием кофермента…- Кац попытался вернуть разговор в рабочее русло, но через секунду с шумом сгрёб конспекты в кучу:

 - Всё, хватит… И да поможет нам святитель Спиридон Тримифунтский!

 Эта присказка пошла от Палтуса. Часовня святителя Спиридона Тримифунтского, что на Большом проспекте Васильевского острова, находилась прямо под окном коммуналки, где обитал старший санитар со своим семейством: святителя Палтус поминал к месту и не к месту.

 Антипьев лежал на койке с закрытыми глазами. Имя святителя последним проникло в сознание, смешавшись с углеводородными кольцами и каталитическими ферментами. Под веками проплыло лицо Палтуса, искаженное заиндевелым окном трамвая.


 На следующий день они благополучно сдали зачет и договорились через полчаса встретиться у рюмочной.

 Антипьев заскочил на кафедру анатомии и, поднимаясь по лестнице, встретил унылого Колобова: в руках - череп, под мышкой – толстенный атлас.

 - Привет… - как всегда, Колобов говорил кисловатым голосом. - Куда бежишь?

 - Да вот, биохимию сдали… Пойдем пиво пить. А ты?

 - А я… взял вот этого… м-мудака, - Колобов с ненавистью посмотрел на череп. - Пойду учить. Завтра пересдавать надо.

 Антипьев с сочувствием кивнул.
 
 - А ты слыхал, что Палтус-то ваш отмочил? - длинное лицо Колобова вдруг оживилось.

 - Что такое?

 - Так он ведь сейчас на сутках сидит. Нализался, скотина, у себя в морге и ночью таскался по Петроградской с женским трупом в обнимку. Еще и продать его пытался, говорил – мощи какого-то Спиридона… Спиридона …

 - Тримифунтского?

 - Точно! А ты откуда знаешь?

 

 Через десять лет Антипьев станет преуспевающим гинекологом, работающим в дорогой клинике. У него будет жена и двое детей.

 Колобов, с большим трудом закончивший все-таки институт, врачом так и не станет. Устроившись охранником в один из валютных магазинов, он будет убит шальной пулей во время ограбления.

 Но пока они оба не знают этого и разговаривают, стоя на лестнице.
 

 

 Кириши, 2006 г.