Действие четвертое. Среда

Детский голос.
Putrescentio.

Доктор входит в палату.

Пациент.
(безучастно)
А, это снова Вы. Зачем я Вам нужен?

Доктор.
Вы необычный человек. Мне просто интересно с Вами разговаривать.

Пациент.
Да... Вы не первый мне это говорите. Вот, Ваш коллега Павел Михайлович все интересовался, спрашивал меня обо всем. Хотел мой случай описать рационально, определить мне место в международной классификации психиатрических заболеваний и защитить на моем примере свою диссертацию. Я ему все рассказывал добросовестно:
Муку я засыпал в реторту, залил водой и тщательно перемешал до получения густой однородной массы. Так я получил Тесто. Но Тесто не росло. Необходимо было Тепло. Для извлечения тепла надо поместить реторту в свежий теплый навоз. Но где взять столько навоза, ведь остывший необходимо было постоянно менять на новый. Я физически не мог произвести столько. Тогда я вышел на московские улицы и начал поиски. Вскоре в одной из подворотен я нашел брошенного кем-то огромного лохматого пса неизвестной породы. Я привел его домой и откормил – в тот же день он стал источником драгоценного Тепла. Так Тесто стало разрушаться и гнить. Я обонял аромат его тлена в течение долгого времени, но лишь под конец в страданиях и муках сознание мое открылось...
И так далее, и так далее... А еще мы с ним спорили.

Доктор.
И о чем же?

Пациент.
Видели те, он стал мне проповедовать свою странную идею о предназначении человека. По его словам выходило, будто бы человек создан для удовольствия. И наслаждение – это единственный стимул для всех человеческих поступков.

Доктор.
А разве это не так? Разве так уж сильно человек отличается от зверя?

Пациент.
И Вы туда же? Вы тоже считаете, что нет ничего идеального, нет ничего духовного? Ох, уж эти научные материалисты! Вдолбили им в головы эти примитивные идеи. И ходят они с ними, как мерчендайзеры со стикерами. Тогда я его спросил, почему же он все еще собирает материалы для диссертации, а многие его более успешные друзья уже маститые доктора и берут с пациентов свои докторские. И зачем он вообще пошел в эту психиатрию, где денег с пациента не дождешься.

Доктор.
Ну, положим, это Вы зря так. Здесь все очень индивидуально.

Пациент.
Он мне тут стал рассказывать о принципах. Что принципы – это тоже удовольствие. Что и святые сидели в пещерах и пустынях ради удовольствия. Только они лицемерили, а он не лицемерит. И что он не расталкивает, не подставляет и не подсиживает всех вокруг только потому, что общество так организовано, что тут же даст ему отпор и что лучше терпеливо ждать своего часа и... Долго я слушал всю эту чепуху и, наконец, сказал ему: "Просто, по природе своей ты раб и жертва, а был бы рабовладельцем и хищником, должен был бы по своей вере пить у близких своих кровь и есть их еще неостывшие тела. Так что ж ты, жертва, избрал мораль хищника? А хочешь, я покажу тебе идеального хищника? И станет он твоим идеальным господином."

Доктор.
"И в самом лютом звере есть капля жалости. Во мне же нет ни капли. Так, значит, я не зверь".

Пациент.
"Нет ничего идеального!" – вновь заладил он. И тогда я раскрыл его внутренние очи и увидел он свое Имя. И стал идеальным рабом своего Имени. И с тех пор Именем своим осужден он на вечные скитания.
Как я осужден был по вере своей.

Доктор.
Впрочем, мы отвлеклись. Продолжайте ваш рассказ.

Пациент.
С тех пор жизнь моя переменилась. Я начал путь разрушения.
Вы знаете, это случилось как-то неожиданно – я ехал в переполненном автобусе, меня толкнул кто-то, но я не возмутился по своему обыкновению, я ничего вообще не сказал. Более того, я ничего не почувствовал. Я не испытал абсолютно никаких чувств. Я стал безразличен ко всем людям, к жизни, к окружающему миру, ко всему… Но жизнь продолжалась, меня окружали люди, я продолжал жить по определенным социальным правилам. И я вынужден стал лицемерить. Я лицемерил, когда говорил с кем-нибудь и изображал на своем лице заинтересованность и участие. Я глядел им в глаза, улыбался и говорил: "Да что Вы говорите, неужели?" или "Да, да, конечно…" Было бы ошибкой думать, что мое притворство осталось незамеченным. Да и какой я актер! Люди чувствовали, что я лицемер и стали отворачиваться от меня. Меня покинули все: сначала все, к кому я и всегда особых чувств не испытывал, но затем самые близкие и родные люди стали сторониться меня. Особенно, когда я не приехал на похороны своих родителей, столкнувшихся на своей "девятке" с мигающим и спецномерным джипом сопровождения.
Я не знаю, что явилось следствием чего: попытка разобраться в себе привела к бесчувственности, или потеря чувственности явилась причиной моего самокопательства.
Потом я страстно захотел вернуться назад, подумал, что, если переменю место, окружение, то верну себе потерянное. Однажды я бросил свою интересную работу, семью, друзей всю свою прежнюю жизнь и уехал прочь. Далеко, в глухую подмосковную деревню…
Но, имея такой опыт, невозможно вернуться назад. Даже если внушить себе какое-нибудь чувство, будь то любовь или ненависть, к какому-то человеку, то все равно тебе будет только казаться, что ты ощущаешь эти чувства. Но на самом деле для тебя не существует никого, кроме Себя самого.

Доктор.
У вас была семья?

Пациент.
Вам, наверное, с трудом в это верится, но у меня была семья. Была три года. Но я не хочу об этом вспоминать. Могу лишь сказать, что будь ты мудрейшим из мудрых, но не сможешь ты разобраться и не сможешь понять причин обыкновенных семейных ссор. И будь ты благороднейшим, самым добродетельным и великодушным человеком, не сможешь ты уладить эти конфликты и наладить мир в своем маленьком семейном мирке. И нельзя здесь занять никакую прочную позицию и встать только с одной стороны, потому что правда здесь сменяется ложью и вновь оборачивается правдой, а зло превращается в добро и вновь оказывается злом. Только любовь может во всем разобраться, все умиротворить. А умом здесь не взять. Но я люблю только свой ум и, пожалуй, еще его... его... его...

Доктор.
(сочувственно)
Я Вас хорошо понимаю. Особенно, когда приезжает ее мама... Но без семьи все же гораздо хуже.

Пациент.
Один лишь раз в мою душу вселилось отчаяние. Я вынужден был выходить иногда из дома, чтобы покупать пропитание. И когда я шел по ховринской слякоти, я почувствовал, что кто-то схватил меня за руку и вложил в ладонь что-то маленькое и шуршащее. Я посмотрел – на ладони лежала карамелька. Обернувшись, я увидел убегающую от меня таджикскую девочку-попрошайку, мимо который я проходил каждый день. Странное чувство необыкновенного тепла охватило мою душу. Милость несчастного униженного существа. И тогда я подумал: "Вот чего нет во мне, вот – венец всей жизни, цель всех стремлений. Что я не могу постичь и никогда не смогу добыть".

Доктор.
И после этого Ваша жизнь изменилась?

Пациент.
После этого Я вступил на путь всепрощения. Я прощал любую низость, унижался до отвращения к самому себе, уступал, не зная предела, падал ниже дна. Стыд и чувство достоинства потеряли для меня смысл. Когда меня ударяли по правой щеке, я не только подставлял левую, но и благодарил обидчика. Вы полагаете, что я должен был прилагать титанические усилия, чтобы каждый раз переламывать себя? Как мог столь тщеславный и самолюбивый человек как Я, ползать в ногах всех этих ничтожеств, которые не чувствовали и не знают и тысячной доли того, что знаю и чувствую Я? Трудно ли мне простить? Нет! Потому что я люблю всех людей толстовской любовью. Вы знаете, что такое толстовская любовь? Это когда любишь и прощаешь всех, потому что тебе все они безразличны. Они все для меня неживые. Почему бы ни простить мертвеца?

Доктор.
Но некоторые заслуживают такой любви, заслуживают быть мертвецами для Вас.

Пациент.
(обращаясь к залу)
Все, все они уже мертвые. Они думают только о деньгах. Я расскажу Вам притчу. Одна девочка с рождения не могла самостоятельно передвигаться. Так происходит иногда в результате родовой травмы. Но медицина движется вперед. Врачи сделали ей уникальную, очень сложную операцию. И произошло чудо - она стала ходить. Еще год восстановительных процедур - и стало практически незаметно, что когда-то эта девочка была инвалидом. Весть о столь успешной операции разнеслась по всей стране. Приехали в больницу журналисты, опросили врачей. И конечно, спросили девочку: "Как ты чувствуешь себя теперь?" Она им ответила: "Раньше я не могла мечтать, а теперь могу". Тогда ее спросили: "Какая же твоя самая заветная мечта?" "Чтобы у меня было много, очень много денег" – не задумываясь, сказала она. Вы спросите: "Наверное, она хотела сказать: "Я хочу, чтобы у меня были красивые платья" или "Я мечтаю о том, чтобы у меня был большой дом и машина" или "Я хочу выйти замуж за богатого, умного и красивого молодого человека". Но Вы будете не правы. Потому что в этих случаях деньги - лишь средство для достижения какой-то цели. А для нее деньги есть уже сама цель. Для нее это - не золото, не монеты, не бумажки, не пластиковые карточки и даже не дорожные чеки. Когда какое-либо средство для многих становится целью, оно обретает душу. Становится одухотворенной личностью. Если бы все могильщики воткнули свои лопаты в землю и стали на них молиться, вместо того, чтобы копать, я Вас уверяю лопаты стали бы говорить голосами не захороненных ими.
Все достаточно просто. Девочка всего-навсего вожделела Его десятый рог. Захотела его всей своей юной душою. Возжелала всем своим невинным телом. Того, кто краше и сильнее всех остальных. Того, кто багрян и украшен золотом и каменьями. Того, чьи слова самые мудрые. Того, чей взгляд самый притягательный. Это только кажется, что он последний, на самом деле, он – первый. Да и кто же его не хочет? Кто его не вожделеет?

Доктор.
(язвительно)
А Вы его тоже хотите?

Пациент.
Нет, я слишком гордый. Мне больше люб первый. Он такой темный и загадочный. Слова его - тайна. Взгляд его – пустота. Одеяния его просты, как погребальный саван. Кого мне еще желать? Он так близок мне…

Доктор.
Ближе всего на свете?

Пациент
(шепотом, пугливо глядя в угол комнаты)
Не совсем.
(громко)
Тогда я погрузился в суетную жизнь. Каждая секунда моей жизни стала заполнена. Заполнена беготней, болтаньей и корпоративной этикой. Я разъезжал по главным врачам больниц и медицинских центров, пил с ними французский коньяк стандарта V.S.O.P., говорил за жизнь, немного работая психоаналитиком, давал им откаты, и они покупали мои Real-Time PCR, универсальные IFA-анализаторы, компьютерные томографы и конфокальные микроскопы. Я жил на проценты от продаж этих замечательных приборов, которые, как я прекрасно знал, будут стоять и пылиться в коридорах и подсобках, как только закончатся расходные чипы и картриджи к ним, так как на расходники откаты совсем неинтересны главным врачам. Я наживал достаточно денег и тут же тратил их на все то земное, что я так раньше ненавидел, и этим тоже убивал свое время, тратил свою жизнь.

Доктор.
Зачем? Зачем Вы это делали?

Пациент.
Только ради одной цели. Я думал, что когда у меня выдастся хотя бы одна минута, я так возлюблю свою жизнь в эту единственную вольную минуту и смогу создать нечто настолько прекрасное, что вся моя прежняя пустая жизнь приобретет наконец смысл. И как-то раз в мой "пассат" врезалась "девятка" с наркоманом на борту. Наркоман умер, я попал в больницу со множественными переломами и сотрясением мозга. Неожиданно на меня вновь свалилась масса свободного времени.

Доктор.
И Вы, разумеется, сразу создали то, о чем мечтали?

Пациент.
Нет, я случайно заглянул в себя и увидел пустоту. С тех пор я лежал на кровати и любовался собственной пустотой. О! Это чрезвычайно притягательное зрелище! Едва ли не более притягательное, чем Он. Вы когда-нибудь стояли на краю пропасти? Не правда ли, Вас захватывает громадное искушение заглянуть вниз. Хотя страшно, очень страшно. Как мне страшно сейчас глядеть в его прекрасные глаза, подобные чистейшим рубинам, но там я вижу лишь отражение пустоты. Как в зеркале: правое – это левое, левое – правое… Но я пересилил страх и эта бездонная пропасть поглотила меня целиком. Я вновь стал философом созерцателем бездонной пустоты… Отныне я стал искать дно. Но чтобы достигнуть дна, мало прыгнуть. Ведь, я даже не заметил, когда прыгнул – уже свободно парил над миром. Даже пустота, в которой я летел, развалины моего сгнившего микрокосма, поражала своим великолепием. Я видел развалины гигантских городов, с уродливыми остовами домов, глядящие пустыми оконными проемами, покрытые пеплом и обломками. Но это были когда-то дома, и из них состояли эти города. На улицах этих городов я видел чудовищ, такого ужасного обличия, что не могу даже их Вам описать. Они ползали и пожирали человеческие трупы, в изобилии лежащие вокруг. Но я знал, что эти чудовища сами когда-то были моими словами и мыслями, а трупы – нотами и рифмами. Этот мир не знал света, солнце не всходило здесь, даже луны не было видно. Земля была покрыта песком, воздух был пропитан пылью. Но и пыль, и песок были когда-то светом. Я знал причину этого – и в самой грязной луже отражаются солнечные лучи, а вместе с ними весь мир. Но я не был в состоянии объять умом весь мир. Как можно размышлять о столь сложных вещах, думал я следует сначала разобраться в чем-то простом, в чем-то важном, но простом. Но разобраться досконально, всецело, абсолютно.
Но это все искупает лишь один ответ на один вопрос…

Люди в одинаковой одежде надевают костюмы химической и радиационной защиты со шлемами и кислородными шлангами. Затем они начинают бросать в зрительный зал гранаты с газом кожно-нарывного действия и радионуклидами. Зрители мечутся по залу, пытаются спрятаться под сиденьями, но кожа их скоро покрывается язвами и волдырями, волосы их выпадают, у них начинается непрекращающаяся рвота и понос. Вторая треть зрителей умирает в мучениях.

Доктор.
Ваше имя?

Пациент.
Да. И тогда однажды я понял важную вещь. Я многосторонен, у моего имени много определений. Тогда я собрал все свои мысли, систематизировал их и стал составлять 10 основных определений своего имени. Как-то само собой получилось, что их именно 10. Три года я их составлял, и, наконец, завершил свою работу. Все они оказались по-своему правильны: то есть я читаю каждое и вижу, что это в точности Я. Но тут я как-то разложил на столе все 10 сразу, поглядел на них всех вместе – и потерял сознание, потому как в голове моей все так опять закружилось, переплелось, спуталось. Так больно мне было… Так страшно…

Автор.
И у Пациента вдруг начались судороги. Он издал страшный крик и повалился на пол ничком. Доктор стал оказывать ему помощь и позвал на помощь. Вскоре прибежали другие врачи и вкололи ему фенобарбитал. На сегодня его разговор с Пациентом был закончен.
Когда Доктор вышел из палаты, он встретил главного врача.

Главный врач.
(с нескрываемым интересом)
Ну как? Я вижу этот случай тебя интересует все больше и больше, ведь это так актуально для твоей диссертации. Твоя тема такая интересная! Вроде бы эта разновидность шизофрении известна с давних времен, и в то же время совсем не изучена. Да, да, очень интересная тема, я даже тебе завидую. Но очень сложная. Тут необходима большая выборка.

Доктор.
Да, случай интересный. Не мог бы ты сказать мне, каким медикаментозным воздействиям он подвергался?

Главный врач.
Да каким только не подвергался! Какие только нейролептики, транквилизаторы и снотворные средства мы ему ни давали! Ничего не действует – сидит все в одной и той же позе и смотрит в одну точку. Даже спит в той же позе и с открытыми глазами. Мы кололи ему даже несколько современных, но еще не апробированных в клинике препаратов. Ну... В рамках Сережиной диссертации. Тоже безрезультатно, хотя у других пациентов иногда бывает улучшение. Сейчас колем его регулярно старым добрым аминозином по 3 г внутримышечно в сутки. Доза, конечно, немаленькая, но сон и каталепсию, как бы следовало ожидать, он все равно не вызывает.

Доктор.
Зачем же Вы его колите такими дозами аминазина, если он не влияет на его состояние? Более того, он явился, видимо, причиной его сегодняшнего припадка!

Главный врач.
(улыбаясь уголками рта)
А для профилактики, коллега, для профилактики...
Знаешь ли, хоть случай и интересный, но я сторонник проверенных средств. Приходи завтра, мы будем ждать тебя…

Доктор.
Да, да, конечно…