Холодное утро

Было холодное утро. До расставания оставались считанные минуты. Что-то надо было делать, но было совершенно не понятно что. Свежий ветер бил в лицо, пронизывая его теплым, но в то же время мерзким дождем. Пешеходы, кто под зонтиками, кто так, угрюмо или перепрыгивали лужи, сторонясь машин, которые могли их обрызгать или перебегали прямо перед их носом.
Молодой человек, лет двадцати двух, и его спутник лет семнадцати, двадцати начали переходить дорогу. Младший из них следовал за старшим, безразлично разглядывая что-то на экране своего телефона. Старший торопил его и журил за то, что тот не смотрит на дорогу. Они дождались автобуса Грязный, серый, он прошурстел по образовавшейся на краю обочине луже. Молча вышли и вошли люди. Внутри было теплее и можно было не боятся за возможность простудится. Запотевшие окна автобуса пропускали неотчетливые черты рты наружной рекламы, мотор то плакал, то мирно мурлыкал, наводя на своих пассажиров какое-то непонятное оцепенение. С этим оцепенением, они придут потом, каждый по своим делам. С ним же им предстоит совершить часть истории, часть созидания мира. Часы отстучали полчаса по просторам жизни, унося за собой все то, что было так близко еще недавно. Сон, видимо живший в автобусе, колдовал всех. Кто-то сопротивлялся ему, кто-то покорно подчинялся.
Снова теплый ветер ударил в лицо. Спешащие люди небрежно раскрывали свои зонтики, обгоняли друг друга, будто действие чар сна уже закончилось. Двое отправились в сторону метро. Никто не хотел торопиться. Они, казалось, вопреки всем хотели бы остановиться, и, возможно, даже пойти обратно. Если бы у них была такая возможность они бы так и сделали, прорвали бы блокаду из любого количества людей, диктующих свои правила. Но, им было нельзя бунтовать, потому что там, куда они направлялись, их ждали. Кто? Такие же люди как и они сами, такие же не противящиеся массам люди, уже привыкшие жить в них, в этих массах, и даже научившиеся получать от этого некоторое удовольствие, которое скромно называли "любовь". Была ли это на самом деле любовь к жизни или только иллюзия не знает никто.
Петербургское метро встретило тем же, что и автобус. Почти никакой разницы, разве что стало намного больше людей. Все они попали сюда из разных автобусов и едут в разные стороны. Большинство ларьков, занимавших половину свободного места, были еще закрыты. Закрыты, как закрыты веки на глазах спящего человека. Турникеты весело поскрипывали под тяжестью сумок и элементов весенней одежды, приглашая посетить самое низкое в Петербурге заведение. Так уж случилось, что Максим не любил метро. Максим, старший из упомянутых выше, молодой человек, нормального телосложения, на вид довольно веселый, но, как и все в эти минуты, светлость его и его взора была затемнена петербургским небом, и злобой еще не проснувшейся толпы. Не любил он метро по многим причинам, и причины эти кому-то могут показаться не выразительными, кому-то чуждыми, а кому-то близкими. Так или иначе, он не любил метро. Он не любил чувствовать себя членом заживо закопанного стада, несущегося, черт знает куда, по аллеям склепа, хотя склеп с поездами тоже вполне интересно. Не любил и толкания немолодых женщин, в час пик, снося все и всех на своем пути, так как будто не будет другого времени кроме как сейчас. Так же не особо ему нравилась духота и запахи, исходящие от некоторых людей. К счастью сейчас уже перестали ходить и ползать по вагонам инвалиды, просящие милостыни, и их вполне здоровые и наглые коллеги по цеху выколачивания денег из пенсионеров. Именно с них эти "трудоголики" и собирают наибольшее количество денег. Не нравился ему и всегда противный голос женщин, пристально наблюдающих за эскалаторами и чем-то всегда обозленных, немного раздражало, когда при входе в метро ему просто заглядывали в глаза, а иногда и прикрикивали с пожеланием отдать плату за проезд не в кассу, а контролеру.
Но сейчас у него были совсем другие чувства. Он знал, что через несколько минут он супротив всего вышесказанного, как будто ненароком, в этой утренней давке снова приблизится к человеку, который, на данный момент стал частью его жизни. И никто не сможет упрекнуть его в этом, никогда. Да даже если бы вагон не был бы так забит, он все равно бы не смог бы оставаться вдали от того яркого, выделяющегося из всех в мире аромата, от того яркого, озаряющего все вокруг света, истощаемого в этот момент, тем, к кому он сейчас так сладостно прижался, тем, кто и сам был, наверно рад такому стечению обстоятельств. И пусть это будет всего на одну остановку, всего на две минуты сорок пять секунд, все равно, в эти две минуты они не будут одиноки, и не будут скучать, и уже не важно, что случится сегодня вечером или завтра утром. Увидят ли они друг друга еще раз или нет. Важно, что скоро они расстанутся, расстанутся, возможно, навсегда, а может быть только на время. Остановись мгновенье, - ты прекрасно. Как водится, две минуты закончились слишком рано.
Днем все переменилось. В голове Максима усиленно стучала какая-то мысль, которую он никак не мог понять, и что в сто крат хуже никак не мог откинуть. Расставание, как бы ни было оно печально, должно по логике своей либо приводить к новой встречи, либо к боли. Боли не хочется никому. Боль - враг, которого зачастую искореняют только болью, иногда не искореняют, иногда от боли умирают. Вспомнить хотя бы рассказы Бунина, в особенности третьего тома его собрания сочинения. Он был мастером показать, что есть боль, и как она может обернуться. Максим, конечно же, не хотел боли. Но боль пришла. Пришла неожиданно. Что-то случилось на том конце его жизни, которая отправилась от него в противоположную сторону. Разговор между ними стал редким, точно изморось на улице по сравнению в ливнем. Что-то происходило с Максимом. Он никогда раньше так не переживал из-за запоздалого ответа по Интернет-пейджеру. В ушах безжалостно играла мелодия "Never let you go" словно вторила ему, его настроению, его беспомощности. Словно хотела усилить и без того безумную мысль, так и не пойманную Максимом в течение рабочего дня. Они договорились на встречу вечером. Кое как, через крики, через мольбы, через молчание, добился Максим того, что он так ждал. На работе не отпускали. Держали до последней минуты и, конечно он вынужден был сообщить, что будет в восемь вечера возле метро Лиговский проспект в ожидании.
Снова толпу поглотило метро. Как и утром люди были злы. Максиму даже казалось, что злость на начальника, держащего его против воли больше положенного времени, так злостно говорящего "это бездушие уходить", такого мешающего его счастью, отрывающего солнечный вечер, не оставляющего надежды ни на что кроме обиды со стороны того, кто ждал его, вся эта злоба могла бы показаться лишь мелкой частичкой того, что истощал каждый в этой толпе.
Яркое солнце озарило выход. Дороги Максим не заметил. Он жадно искал глазами того, кого оставил утром на уезжающем вдаль поезде, того, ради кого он жил бы с радостью и с горем. Но даже вылетев на улицу он обнаружил того что искал. Все перевернулось в его груди, о том, что произошло в душе, никто, наверное, никогда не сможет описать. Слезы катились из его глаз так, как будто он две недели к ряду чистил лук, так свободно, так открыто, не думая ни о ком вокруг. Он не мог дозвонится, на отправленные сообщения так и не получил ответа. Не знал куда идти, куда звонить и что делать. Прождав час, вглядываясь опухшими глазами в солнечную даль, он принял решение попробовать разобраться во всем, приехав, домой, по Интернету. Снова метро, снова люди, но только метро теперь было видно через туман соленых слез, а в общем сказать было не видно. Только мысль о доме и возможном благоприятном исходе теплилась в нем, как последнее что поддерживало в нем жизнь.
Поговорив несколько минут рваным темпом разговора, он выяснил, что все будет хорошо. И зазвучала музыка: "все, что тебя касается" будто вторя украинскому эху рекламы: "все что тебе потрибно".
Максим заснул на третьем кругу песни.
Утро, на этот раз наполненное солнцем и синим небом весело сушило лужи, которые важно пытались обойти новые встречные, которые, казалось, были явно веселее вчерашних, явно разумнее их и понятнее. Автобус, сон, метро. Все как вчера, но, правда, в одиночестве.
По приезду на работу Максима ждал не приятный сюрприз. Он не смог ни дозвонится, ни поговорить в Интернете. Он терпеливо ждал до трех, думая, что просто человек сладко спит, видит розовые сны и ни о чем не думает, так же, как он спал этой ночью, сбитый с ног переживаниями, надеждами, верами, болью, метро, автобусом, сном.
Время тянулось предательски долго. Только в шесть часов вечера включился телефон та той стороне его заполошной жизни, но никто не отвечал. Тогда он послал сообщение, позвонил, еще послал сообщение, еще позвонил заявил в сообщении "если ты не позвонишь я застрелюсь" позвонил, без ответа, подумал где достать пистолет . Устал. Подождал. И, наконец, он поймал мысль, да, наконец, она попалась ему, как попадается зверь в капкан, как лучик попадает в окно. Он написал так: "Я волнуюсь за тебя, переживаю, и теперь я знаю, это потому, что я тебя люблю". Ответа не последовало. Через пять минут, он переступил через себя и позвонил сам.
- Привет - весело на другом конце ответил голос.