Вторая смерть Ахилла журнал Порог

Ночь. Над миром распростерлось усыпанное звездами небо. Ахилл сидел на песке перед затухающим костром. Рядом шумит море. Волны накатываются на берег и с тихим шелестом отступают.
Когда костер только разожгли, он пылал ярко и мощно, раздуваемый ветром. Пламя жадно лизало обложенный дровами высокий деревянный помост, на котором покоилось тело Патрокла. Теперь же пламя затухает, и от любимого друга Ахилла остались лишь обугленные кости в оранжево-красном огне.
Все цари, герои и воины разошлись по шатрам, бодрствуют только воины на страже лагеря греков да Ахилл. Он сидел у костра, опустившегося теперь с небес до земли, и смотрел в огонь. Глаза величайшего из героев подернулись пеленой скорби, его светлые волосы легонько колышет теплый ночной ветер.
Ахилл сидит на нагревшемся от костра песке, в свете огня видно, как из-под черной туники выступают могучие, как валуны, плечи, широкие и крепкие руки, которые умело и рьяно разили мечом направо и налево, выплескивая на землю кровь троянцев.
Ахилл пил вино, все время подливая из кувшина в золотой кубок. Печаль по безвременно ушедшему другу опустошила его сердце. Теперь в нем стоит тишина, раздаются лишь хриплые крики воронов, как было у стен Трои, когда на ее воинов напал свирепый Ахилл, сын Пелея и Фетиды. Тогда Патрокл еще был жив и сражался где-то за его спиной, а могучий герой бился, не зная печали и горечи утраты, но неся ее другим.
Этот мир проклят, думал Ахилл, поднося ко рту золотой кубок, на котором танцевали фигуры нимф, и делая глоток. Он проклят бессмертными богами. Ахилл знал этого уже, когда возмужал и долгое время был учеником Хирона. Родители отдали ему Ахилла, ибо чувствовали: их сын – не такой, как все. И не только потому, что он родился от богини – Зевс и другие боги часто сходили на землю в людском обличье и зачинали детей. Те, как правило, становились героями. Слугами богов, что их породили. Как, например, Геракл.
Ахилл же видел, как живут люди. Цари и аристократы погрязли в роскоши, и жажде власти, тешащей их самолюбие. Простые люди работают с утра до ночи, видя мир сквозь пелену постоянной усталости и необходимости ежедневно пахать землю, растить детей.
Первые казались Ахиллу озерами с застойной водой, где уже начала появляться тина. Вторых же он видел, как буйволов, которых запрягли в плуг и пашут на них изо дня в день. Эти буйволы пашут, не думая ни о чем другом. Цари – тупы, а народ достоин лишь жалости. Как и сам этот мир.
Если кто-нибудь спрашивал Ахилла, что ему не нравится в окружающем мире, он коротко и хмуро отвечал: всё.
Он был бесконечно рад, что Хирон взял его к себе в ученики и передал свое умение. Ахилл решил использовать свое воинское мастерство, чтобы изменить мир.
Мир всегда меняется от войн. Они заставляют людей задумываться над своими поступками, над жизнью, которую они ведут. Те, у кого есть ум размером хотя бы с маслину, размышляют, а не живу ли я как раб? Не важно чего – золота или необходимости пахать землю.
Окружавший Ахилла серый мир теперь подсвечивал алым цветом крови, рекой льющейся всюду, где он воевал. Да, говорил он себе, это единственный способ хоть как-то изменить мир. Другого пока нет.
Люди не слушают поэтов и бродячих певцов, да и они больше развлекают и стремятся получить монету из щедрой руки хозяина. Лишь великие герои могут что-то сделать. О нас будут помнить, нам будут внимать. Не нам, так нашим мечам. Вид крови заставляет людей дрожать от страха или думать. Так пусть же боятся за свою жизнь – глядишь, когда страх уйдет, они начнут размышлять!
Я – лучший из героев, - всегда говорил себе Ахилл. – Я не бьюсь за царей, я сам по себе. Меня нельзя купить или заставить воевать, я никому не клялся в верности. Ни один из царей Греции, кроме Одиссея правителя Итаки, не заслуживает такой клятвы. А Одиссей этого и не просит. Он для этого слишком умен – давший клятву служит не за совесть, а за страх. Он может подвести или предать. Ударить мечом меж лопаток. И тогда ты пожалеешь, что взял с него клятву, вместо того, чтобы убедить пойти с тобой.
Да, я лучший, размышлял Ахилл, сидя у затухающего погребального костра. Но теперь смерть отняла у меня друга, которого я любил больше всего на свете. Патрокл был мне как брат. За что, о бессмертные боги, вы отобрали его у меня?! Он был так молод и мог бы стать великим воином!
Ветерок раздувал превратившиеся в угли поленья, но был не в силах вновь разжечь костер, так же как Ахилл – и никто другой на земле – не в силах вернуть к жизни Патрокла.
Ахилл чувствовал себя изможденным. Печаль и горе утраты, словно хищные птицы, выпили из него жизненные соки. Тело и члены отяжелели. Впервые за все время Троянского похода Ахиллу захотелось поиграть на кифаре. Музыке его тоже научил великий Хирон. О ней Ахилл вспоминал лишь в тяжелые времена. Но до этого момента все шло хорошо (не считая ссоры с Агамемноном, но это не стоит даже воспоминания), и свою кифару он забыл взять, отправляясь под Трою, торопясь скорее отплыть.
Глаза Ахилла стали закрываться. Он опустился на прогретый костром песок. Там, где обрывался круг света от костра, из темноты доносился шелест волн.
Ему снился Патрокл. Они сражались бок о бок с троянцами. А потом – Троя пылала. Горели дома, огонь жадно лизал стены, пожирал трупы убитых воинов, женщин и детей. Ахилл стоял у городских ворот и смотрел на пылающий город. Но вдруг он понял, что смотрит не на горящую Трою, а на погребальный костер. В нем, охваченное огнем, лежит, одетое в лучшие одежды, с монетами на глазах, тело Патрокла.

На следующий день был бой. Жестокий и беспощадный. Ахилл сражался, как лев, у которого отняли детенышей. Его глаза горели холодным огнем. Скорбь опустошила его сердце. И оно, опустошенное, требовало крови. Крови тех, кто отнял жизнь Патрокла.
Ахилл сражался в самой гуще боя. Он яростно рубил направо и налево, его руки и доспехи залиты кровью врагов. К нему старались не приближаться даже греки, он оставлял вокруг себя изувеченные тела троянцев и залитый кровью песок.
Ахилл не уставал. Он дышал часто и глубоко, сердце гнало кровь по жилам с удвоенной силой. Он старался забыться, потерять себя в сече. То, что раньше он называл своим способом изменить мир, теперь стало для него единственной возможностью дышать.
Голубые глаза Ахилла в прорези сверкающего от солнца желтого шлема прояснились. Он рубил троянцев словно детей – меч с легкостью прорубал доспехи, вонзался в сердца, легкие, выпускал фонтаны крови.
Ахилл искал Гектора. Именно его смерть станет последним, что нужно для отмщения. И пусть даже его смерть не вернет Патрокла, все же он не будет бродить прозрачной тенью по мрачному царству Аида в одиночку. Гектор будет идти рядом и вспоминать земную жизнь, жену и маленького сына, которые станут рабами греков, когда те возьмут великий город.
Вскоре Ахилл его отыскал. Рука в залитом кровью кожаном нарукавнике без устали прорубила мечом дорогу к могучему троянцу.
Бой был долгий, но Ахилл чувствовал, что он словно пьет из холодного источника. Он пьет, и жажда мести уходит.
Гектор был могуч. Его не зря называли великим воином, как и Ахилла. Глаза цвета дерева смотрели на Ахилла со скрытым страхом, ибо он знал, кого вчера убил. Из-под шлема выбивались взмокшие от пота черные волосы. В другое время он, возможно, и одолел бы Ахилла. Но не сегодня.
Сегодня удача была на стороне голубоглазого воина со светлыми волосами. Воина, чью мощь удвоила горечь утраты.
Ахилл налетел на Гектора, как лев на спасовавшего охотника. Лев, которому нечего терять, ибо у него все уже отняли.
Они бились копьями. Щиты звенели, принимая удары, наконечники копий оставляли на них царапины и вмятины. С треском сталкивались древки.
Бой вокруг двух сражающихся героев затих, сражались вдалеке, а те, кто был рядом – и греки, и троянцы – смотрели, как бьются титаны.
Ахилл отбил удар копья щитом и прижал его ногой к песку. Тщетно Гектор силился вырвать копье. Могучая ступня Ахилла обрушилась на древко, переломив его, как соломинку.
Гектор выхватил меч. Ахилл отбросил копье, его меч тоже засверкал на солнце.
Грудь Гектора часто вздымается и опускается. В глазах усталость и осознание того, что этот бой ему не выиграть. Взгляд Ахилла суров и тяжел, он спокоен, дышит часто и глубоко.
Гектор бросился на него. Ахилл ушел в сторону и ударил мечом.

Вскоре все было кончено. Ахилл убил Гектора обломком его собственного копья, а в сердце вонзил меч.
Воины вокруг стояли потрясенные, не в силах вымолвить ни слова, пока Ахилл привязывал тело Гектора за ноги к колеснице, которая оказалась рядом словно по его мысленному приказу.
Закончив привязывать поверженного врага, Ахилл взобрался в колесницу и стегнул коней. Те понеслись сквозь сражающихся. Копыта взрыхляли пропитавшийся кровью песок. Тело Гектора волочилось следом, оставляя в нем широкую полосу.
Ахилл гнал коней прочь от места сражения. К берегу. Там, где нет греческих кораблей, и где он сможет побыть один.

Волны шумели у босых ног Ахилла. Вокруг простирался пустынный берег. Колесница стояла рядом, волны омывали лежащее на песке тело Гектора. Его лицо напоминало застывшую маску из крови и мяса, кожа на руках и ногах стерлась о песок, в некоторых местах – до костей.
Ахилл стоял, широко расставив ноги, и смотрел вдаль. Руки его, словно питоны, свились на груди. Он был обнажен, чресла прикрывала повязка. Солнце блестело на покатых, как валуны мышцах, широкоплечем теле. Доспехи и сандалии, щит и меч лежали рядом – он только что их помыл, очистил песком от крови. Сразу после этого Ахилл искупался – теперь кожа быстро высыхала, а капли на плечах, груди и спине блестели, словно частички солнца.
Ахилл – могучий и гордый – сейчас напоминал величавого Гелиоса, что каждый день выгоняет свою Солнечную Колесницу и Сверкающих Коней на небо освещать мир.
Он уже собирался сесть в колесницу и править обратно к лагерю, как вдруг его зоркие глаза приметили вдали над морем приближающуюся точку. Она неслась прямо к нему, быстро увеличиваясь и приобретая человеческие черты. Но Ахилл знал, что люди летать не могут. В сказание же о Дедале и Икаре он не верил. Люди не летают. Это могут делать лишь боги.
Он остановился на берегу, снова сложив руки на груди в мощный замок, и стал смотреть на летящего к нему человека. Волосы летящего темные и слегка вьющиеся, стройное тело скрыто белой туникой с яркими желтыми полосами.
Едва Ахилл увидел у него на ногах сандалии с крыльями, он понял, кто к нему пожаловал – Гермес, вестник богов.
Гермес подлетел к Ахиллу и остановился прямо в воздухе напротив него. Под богом с шипением набегали на песок волны. Лик Гермеса красив, осанка – величава, темные вьющиеся волосы едва касаются плеч, а взгляд темно-песочных глаз завораживал.
- Приветствую тебя, могучий Ахилл, - сказал он, окидывая взглядом пустое побережье, колесницу с покорно ожидающими конями и изувеченное тело Гектора.
- Здравствуй и ты, посланец богов, - сказал Ахилл, не испытывая перед Гермесом большого почтения. – Что за весть принес ты мне? Говорят, ты несешь людям лишь недобрые новости.
По губам Гермеса скользнула загадочная улыбка. Он расслабился, все так же вися в воздухе перед Ахиллом.
- Все зависит оттого, как смотреть на вещи, - сказал он. – Один любит свинину, другой – нет. Кого-то при виде богатого и неприступного города охватывает восхищение, а кому-то хочется сравнять его с землей.
Брови Ахилла сдвинулись.
- Итак, - сказал Гермес без тени веселости в голосе, - главный защитник Трои убит. Городу осталось не долго.
- Если ты прилетел, чтобы сообщить мне это, - сказал Ахилл, - то напрасно себя утомлял. Каждому греку ясно, что Троя доживает последние дни. А теперь, когда Гектор пал, это ясно и троянцам.
Позади Гермеса над морем носились чайки, оглашая пространство криками. Одна из них подлетела совсем близко. Спустившись к воде, она схватила рыбу и вновь взмыла вверх.
Гермес смотрел на Ахилла пристально, словно пытаясь прочесть у него в сердце.
- Мне известно твое отношение к жизни и людям, Ахилл, - сказал он. – Весь Олимп следил за тобой, желая узнать, удастся ли тебе хоть немножко изменить мир. Кое-кто даже заключал пари.
Ахилл смотрел на посланца богов надменно и не отвечал.
- Зевс прислал меня спросить, изменился ли, по-твоему, мир или нет? Стал ли он лучше от всей пролитой тобой крови? Или в нем лишь добавилось печали и горя?
Ахилл презрительно скривил губы.
- Ты рассуждаешь, как все, Гермес. Ты – мудрейший бог – разве не знаешь, что людей заставляет свернуть со старых, неверных путей лишь печаль и горе?
В тяжелых болезнях люди обращаются богам и становятся им верны до погребального костра. А, увидев близко смерть – чужую, а особенно свою – на войне, человек начинает думать, а не напрасно ли он жил все время до этого момента? Те, кто возвращается живым с войны, очень сильно меняются, перестают жить, как животные, как рабы золота или заработка. Я не знаю, стал ли мир лучше. Я не ходил и не спрашивал. Но уверен, что многие троянцы сейчас задумываются над тем, что я тебе только что сказал. Если не совсем пропащие.
Гермес усмехнулся:
- Но мало кому из них удастся спастись, когда Троя будет взята. Что проку оттого, что они задумаются над своей жизнью, если у них не будет возможности ее изменить?
Ахилл не ответил. Слева от него всхрапнул конь, набежала и откатилась в море волна.
- К тому же, следуя своей философии, ты пришел на эту войну и потерял Патрокла, - заметил Гермес. - Когда чьи-то методы оборачиваются против него самого, это верный признак того, что он заблуждается.
Вестник богов неспешно раскачивался из стороны в сторону перед Ахиллом, как делал всегда, ощущая, что попал словами в цель.
- Возможно, ты и прав, - нехотя проговорил великий герой, отведя взгляд. – Но даже если так, то Патрокла не вернешь, а час Трои уже пробил. Мы сравняем город с землей. Нас не остановит и сам Зевс! – Ахилл поднял искаженное мукой лицо на Гермеса. – Зачем ты прилетел, буревестик? Ты вновь разбередил в моем сердце рану. Убив Гектора, я утолил скорбь по Патроклу, но ты вновь ее вернул!
Его суровое лицо дрогнуло. Он опустился на песок, по щекам заструились слезы. Но Ахилл справился с собой и провел ладонью по лицу, вытирая их. Он поднял взгляд на Гермеса.
- Я прилетел сообщить тебе, что ты скоро отправишься вслед за Патроклом, - сказал вестник богов. Солнце сверкало на его украшенных золотом крылатых сандалиях, отчего Ахиллу казалось, что ступни Гермеса сделаны из солнечного огня.
На губах Ахилла мелькнула слабая усмешка:
- Мне об этом сказала моя мать Фетида еще до того, как я приплыл к Трое. Ты снова сказал мне то, что я давно знаю, Гермес.
- Но ты не дослушал, - прервал его небожитель. – Зевс послал меня сказать, что он даст тебе еще один шанс.
Брови Ахилла сдвинулись в недобром вопросе. Он поднялся, нацелив суровый взгляд голубых глаз на Гермеса.
- Шанс мне? На что?
- Чтобы изменить мир к лучшему. Ведь, как ты сам понял, мечом людей не переделать. Люди – создания сложные, противоречивые. Менять их – работа тонкая, меч для нее не годится.
- Лить кровь и сражаться – это все, что я могу сделать для себя и людей, - отрезал Ахилл.
Губы Гермеса скривились в усмешке, он хитро прищурился и покачал головой.
- Вспомни, чему еще тебя учил Хирон. О чем ты вспоминал, сидя у погребального костра Патрокла?
- Кифара? – брезгливо переспросил Ахилл. – Ты, должно быть, шутишь, Гермес. Менять людей музыкой – все равно, что рубить камень секирой! Даже если песнь хороша, они прольют слезы и забудут обо всем, что услышали. К тому же барды – нищи, их не чествуют, как воинов. Их не венчают славой, о них никто не говорит, кроме зажравшихся аристократов во дворцах. Чтобы изменить мир, нужно встать и выйти вон из этого стада. Это можно сделать лишь будучи искусным воином, а не бардом. В музыке нет той мощи, что есть в мече и крепком ударе.
- Это сейчас так, - сказал Гермес. – Но времена меняются. Когда ты снова родишься, все будет наоборот. Искусство будет доступно простым людям. А искусный бард будет цениться выше любого воина, пусть даже того, который в одиночку покорит весь мир.
Услышав это, Ахилл сначала смотрел недоверчиво, а потом рассмеялся.
- Прости, Гермес, - сказал он, - но уж больно веселую шутку ты рассказал.
- Я редко шучу, Ахилл, - ответил бог, хмурясь. – Но если я это делаю, боги клянут все на свете. Тебе я сказал чистую правду.
Ахилл улыбнулся, обнажив ровные белые зубы.
- Прости меня, вестник богов, но я не смогу поверить, пока не увижу сам. Мир, о котором ты рассказал, наверное, будет хуже Царства мертвых, если в нем не будет цениться сила, доблесть и меч. Это ж сколько времени должно пройти, чтобы такое настало!
- Много, - заверил его Гермес. – Тогда и боги будут другие.
Лицо Ахилла стало серьезным.
- Ты видел все это?
- Да.
- И можешь показать мне?
- Я покажу тебе лишь тебя в то время, - сказал Гермес. – Ты сам увидишь, кем ты станешь, и что обретешь.
Гермес протянул Ахиллу левую руку, кулак которой во все время беседы был зажат. Он разжал пальцы, и Ахилл увидел на смуглой ладони стебель травы.
Он посмотрел на Гермеса.
- Съешь это и зайди по грудь в море, - сказал бог.
Во взгляде Ахилла мелькнуло недоверие.
- А что если это, - он кивнул на траву в ладони Гермеса, - яд? И боги просто хотят меня отравить!
Гермес поморщился:
- С чего нам желать твоей смерти?
- Из зависти. На земле мое имя произносят с большим почтением, чем имена всех Олимпийцев.
- Ахилл, поверь, богам достаточно и того, что они все время грызутся меж собой. – Он снова протянул ему опущенную было руку со стеблем травы. – Я предлагаю тебе увидеть себя в грядущем. Ты этого хочешь или нет?
Еще несколько мгновений Ахилл колебался. А потом взял из руки Гермеса траву и стал жевать.
Гермес улыбнулся.
- Ступай за мной, - сказал он и медленно полетел от берега.
Пролетев немного, он остановился.
Разгребая ногами воду, Ахилл пошел туда, где завис в воздухе Гермес. Он чувствовал, как от травы в голове и во всем теле словно разгорается пламя.
Ахилл дошел до висящего над водой Гермеса и остановился. Вода доходила до ключиц. Тело Ахилла горело от жара, в голове разрастался горячий туман.
Ахилл больше не видел перед собой моря, исчезло небо и чайки. Туман застлал взор, в нем мелькали картины, образы, обрывки мелодий. Но Ахилл чувствовал присутствие Гермеса. Несмотря на мешанину тумана и образов перед глазами, он знал, что вестник богов по-прежнему рядом.
- Теперь сделай вдох и опустись под воду, - услышал он голос посланца богов.
Ахилл набрал полную грудь воздуха. Его ноги подкосились сами собой, и над головой сомкнулась вода.
Перед собой, в мешанине из тумана и воды, Ахилл увидел светящийся пузырь. Он пошел к нему, каждый шаг давался с титаническим трудом. Но вот он дошел до исходящего светом пузыря и заглянул внутрь.

Моря вокруг не было. Не было и самого Ахилла. Он просто чувствовал, что он жив, но не видел своего тела. Он словно стал ветром.
Под ним располагалось странное огромных размеров сооружение похожее на амфитеатр. В нем можно было разместить все греческое войско, стоявшее под Троей. И столько же было здесь людей. Все – молодые, в странных, иногда даже отталкивающих на вид одеждах. Звучала музыка, в которой Ахилл услышал одновременно рокот волн в шторм и звучание флейты.
В дальнем конце амфитеатра сцена. На ней – люди. На шеях у троих какие-то странные, как догадался Ахилл, инструменты с длинными шейками, на которых натянуты струны. Четвертый, что стоит позади, бьет палочками в барабаны.
Зрители, которым несть числа, ревут от восторга, прыгают, их руки взлетают вверх, губы двигаются, подпевая человеку с белым инструментом. Он стоит на самом краю сцены, играя на инструменте белого цвета в виде восьмерки, очень отдаленно напоминающем Ахиллу кифару, и поет. Его низкий, хрипловатый голос вместе с музыкой благодаря какому-то волшебству разносится над заполненным зрителями амфитеатром. У певца черные, чуть вьющиеся волосы. В раскосых глазах заметна печаль. Черное одеяние очень подходит выражению его лица, голосу и тону песни, которая все звучит и звучит, приводя толпу в восторг.
В руках у зрителей горят короткие, сыплющие искрами огни, люди водят ими из стороны в сторону в такт исходящей со сцены музыке.
В ушах Ахилла стоит стук барабана и звучание инструментов. Эта музыка гораздо приятнее, насыщеннее монотонного звучания кифары или лиры.
Они превзошли игрой самого Аполлона, подумал Ахилл, раздвигая невидимые даже самому себе губы в улыбке. Это воистину музыка богов.
Слушая ее, Ахилл ощущал, как в нем то бурлит, то затухает фонтан чувств – радость, тоска, печаль, снова радость, желание бросить все и бежать вперед, пока под ногами не разверзнется пропасть, и тогда – лететь вниз или вверх, наслаждаясь встречным ветром и легкостью полета.
Бард пел на каком-то незнакомом и жестком языке. Но смысл слов каким-то образом проникал в сознание Ахилла. Человек с белой кифарой, двигавший своей музыкой эту огромную толпу, хотел перемен.
«Перемен!» - требовало его сердце.
«Перемен!» - требовали его глаза, его смех и кровь, что бежала по венам.
Вместе с ним перемен хотела толпа. А Ахилл хотел их давно. С того самого момента, когда понял: этот мир – проклят.
Эта музыка и вправду сильнее любого меча, думал великий герой, пусть это будет хоть меч, выкованный самим Гефестом! Гермес сказал правду – этой музыкой можно сдвинуть мир. И неужели мне выпадет честь ее играть, нести ее людям?
Гермес об этом говорил, но теперь Ахилл верил в это с трудом. Это совсем другой, чужой мир, как же он сможет в нем жить?! Вон тот человек с раскосыми глазами и белой кифарой, скорее всего, он сам. Ведь Гермес обещал показать Ахиллу, кем он станет и что приобретет. Но в глазах этого человека и в его музыке Ахилл видел и слышал больше тоски, чем радости. Неужели и в этом мире, с таким мощным оружием, как эта музыка, люди и весь мир не будет его устраивать?
Ахиллу вдруг стало тяжело дышать, на грудь словно положили каменную плиту. Он стал отчаянно двигать руками. Видение исчезло. Он упал на спину, перевернулся в воде и тут же рванулся вперед.

Он вырвался из объятий воды к берегу. Вода здесь всего лишь по колено. Ахилл стоял, согнувшись и уперев в них руки, тяжело дыша и откашливаясь. Тяжесть в груди проходила, дыхание постепенно выравнивалось.
Наконец, он распрямился и посмотрел на Гермеса. Посланец богов висел в воздухе в том же месте, что и прежде.
Ахилл обернулся. Берег по-прежнему пуст. Его колесница с привязанным телом Гектора стоит там, где он ее оставил, кони фыркают, их шкура лоснится от солнца.
Он вновь повернулся к Гермесу. Тот смотрел на Ахилла, лицо бога было мрачно.
- Ты был прав, Гермес, - хрипло сказал Ахилл. – Музыка грядущего действительно сильнее меча, сильнее меня и большого Аякса вместе взятых! Невероятно! Тот человек с белой кифарой – это тот, кем я стану?
Гермес кивнул. Его красивое лицо оставалось хмурым, волосы шевелил ветерок.
- Но почему ты хмуришься, Гермес?
- Ни меня, ни других Олимпийцев в те времена уже не будет, нас перестанут чтить и курить нам благовония. Вот, что меня печалит. Выходит, мы боги – всего лишь бабочки однодневки, хоть и бессмертны. В грядущем от нас лишь останутся имена и приукрашенные, а то перевранные поэтами сквозь века сказания. Больше ничего. В мире останется только Первородная Сила, что сотворила мир из Хаоса, и вы – люди, которые внутри состоите из того же Хаоса. Может, поэтому вы никогда и не исчезнете.
- Не печалься, Гермес, - сказал Ахилл. – Прежде чем все это наступит, много воды утечет. Расскажи мне, увижу ли я, как будет гореть побежденная Троя? Доживу ли до того момента?
Гермес покачал головой:
- Ты умрешь перед самым ее падением. У самых ворот.
Ахилл на мгновение помрачнел, но затем печально улыбнулся и кивнул.
- У меня была короткая, но яркая жизнь, неведомая никому из смертных или богов. Это утешает. Расскажи мне о том, смогу ли я изменить мир в грядущем. Скоро ли я там погибну?
Гермес развел руками:
- Сможешь ты изменить мир или нет, неизвестно. Это станет понятно лишь потом, в грядущем.
- А моя вторая смерть?
- Изменяя мир в грядущем, ты тоже будешь воевать. Там будет война за свободу. Ты явишься под самый конец войны и уйдешь перед самым ее завершением. Подобно Фаэтону, ты разобьешься на колеснице.
- Кто победит в той войне? Тирания или свобода?
- Свобода, - сказал Гермес. – Рядом с тобой будет биться и Одиссей. Тоже с кифарой. Вы снова будете друзьями и будете на высоте. Точнее, ты будешь биться и играть, не столько во имя свободы, сколько во имя самого себя. Так же как ты бьешься сейчас под Троей. В тебе и Одиссее есть огромная внутренняя сила вести за собой. Она проявляется здесь и сейчас, проявится и тогда, когда вместо мечей вашим оружием станут кифары.
- И намного переживет меня Одиссей в том мире?
- Он переживет почти всех после той войны, как переживет и всех героев, кто сражается под Троей.
- Покажи мне Одиссея в грядущем, - сказал Ахилл. – Я хочу увидеть, кем он станет.
Гермес покачал головой.
- Не могу. Это не в моих силах. Но если хочешь, я покажу тебе его после войны под Троей, в его скитаниях.
При слове «скитания» по лицу Ахилла пробежала тень, он медленно кивнул.
- Просто зайди в воду, - сказал Гермес. – Уже без всякой травы. Погрузи голову в море.
Ноги Ахилла после того, что он ощутил, созерцая себя в грядущем, двигались с трудом. Но все же он пошел, разгребая ногами воду, вперед, от берега.
Он снова опустился под воду. Видение пришло сразу же, должно быть та трава, которую дал ему Гермес, еще действовала.
Ахилл увидел большой грот из белоснежного камня, освещаемый костром.
У стены на покрытом коврами ложе сидел Одиссей. Его волосы отросли, доходили до плеч, лицо заросло бородой. Рядом горел костер, а напротив сидела необыкновенной красоты, смуглая женщина. Богиня, понял Ахилл.
Одиссей держал в руках какой-то непоняный инструмент из панциря морской черепахи и бил рукой по струнам. Между ним и богиней сидела смуглолицая девушка с красивым лицом и легонько стучала в обтянутый кожей бубен. Музыка разливалась по гроту, богиня слушала, не отрывая от Одиссея прекрасных, цвета темных скал, глаз.
Одиссей пел, его голос был мрачен:
«Все, кто был под Троей, мертв, а я еще нет
Все, кто был, мертв, а я...
Дети и жены смотрят нам вслед
Все, кто был под Троей, мертв, а я... еще нет».

Ахилл несся по полю битвы, круша троянцев мечом и щитом. Он пребывал в священном безумии, вражеские воины падали направо и налево. Меч Ахилла пронзал тела, оставляя их обагрять песок кровью.
Вокруг кипел бой. Греки теснили троянцев.
Ахилл вырвался вперед. Впереди – открытые ворота. Троянцы бегут к ним, на охране всего несколько воинов.
Вчерашний разговор с Гермесом и видения, что показал ему вестник богов, на утро уже казались Ахиллу сном. Не будет никакого грядущего, где он снова родится. Он уже и не помнил подробностей видения, не помнил музыки, которая может быть сильнее меча. Музыка сильнее меча! Ха! Разве такое возможно?!
Нет никакого завтра, есть только сейчас, подумал Ахилл. Никаких боев в грядущем, важен бой здесь, под Троей, где он погибнет и встретится с Патроклом в Царстве мертвых.
Ахилл чувствовал скорую гибель. Он понял, что его философия оказалась пустой, мир не изменить мечом и кровью. Он проиграл.
Я не принадлежу этому миру, думал Ахилл, сметая на своем пути троянцев и мчась к открытым воротам города. Мне нет места в нем места, он исторгнет меня прочь, в темноту. А люди пусть живут, как жили – знать пусть радуется богатству, чернь пусть пашет до седьмого пота, не желая чего-то большего и высокого. Я не в силах что-либо изменить. И никто не в силах. Этот мир – проклят.
Он уже подбегал к воротам. Уцелевшие троянцы уже скрылись за стенами города, воины закрывали могучие створки ворот.
Несколько взмахов меча, и они упали на песок.
Ахилл встал меж сворками ворот, не давая им закрыться. Он уперся в правую створку и стал толкать в обратную сторону. Мышцы на руках и спине вздулись, ворота заскрипели и стали медленно открываться.
По лбу Ахилла градом катится пот, ворота открываются все шире и шире. А греки тем временем подбегают к городу. Скоро щель в воротах станет достаточно широкой, чтобы в нее ворвалось греческое войско, и тогда Троя падет.
Ты лгал мне, Гермес! – мысленно кричал Ахилл. – Говорил, что я не увижу падения Трои, а вот оно! Сейчас я открою ворота и впущу греков. Ни один троянец не спасется. Мой дух отлетит в темноту, а Троя будет пылать!
Внезапно раздался стук – в створку ворот над головой Ахилла вонзилась стрела. Он перестал толкать и обернулся. На площади перед воротами впереди приготовившейся к бою армии стоял юноша с луком.
Парис, - с отвращением понял Ахилл. Он ничего не стоит в честном бою, умеет лишь пускать стрелы.
И он снова начал толкать. Греки подбегают все ближе.
Но тут Парис снова натянул стрелу, прицелился. Зазвенела тетива.
Стрела понеслась прямо в спину Ахиллу. Но тут подул ветер, и она стала падать в песок Ахиллу под ноги.
Могучий грек чуть отставил ногу для лучшей опоры...
Стрела вонзилась Ахиллу в пятку.
Он охнул и остановился. Повернулся и посмотрел на Париса.
Тот снова натянул лук. Стрела с глухим звуком вошла Ахиллу в грудь, пробив кожаную пластину.
Ободренные воины снова взялись за рычаги и стали закрывать ворота. Теперь им никто не препятствует.
Парис выпускал стрелы одну за другой. Ахилл упал, ворота закрылись, оставив могучего героя за стенами города.

Ахилл лежит на песке. В груди торчат стрелы, мешают дышать. Стрела в пятке отзывается мучительной болью.
Он слышит, как за спиной закрылись ворота. Видит, как остановилась греческая армия. От нее отделилась колесница и мчится к нему. Остальные стоят и смотрят на город, который ушел у них, как песок сквозь пальцы. Но это ненадолго.
Час Трои пробил. Днем раньше она падет или днем позже – не важно.
Ахилл почувствовал, что отделяется от тела. Смерть тащит его прочь, словно привязав за ноги к своей колеснице, так же как поступил с Гектором он.
Все перед глазами застелил туман. Из него проступило видение, как тогда, когда он съел предложенную Гермесом траву.
Звучала та самая музыка из грядущего. Музыка, которая сильнее меча.
Ахилл снова не видит своего тела. Он только видит перед собой широкое уходящее в стороны окно из прозрачного материала. Перед ним круг, его руки за него держатся, легонько поворачивают то вправо, то влево.
Он чувствует, что несется вперед. Но странное дело – встречного ветра нет!
«Подобно Фаэтону, ты разобьешься на колеснице», - вспомнил он.
Он едет на колеснице, которая мчится вперед без лошадей, сама по себе!
Навстречу Ахиллу несется дорога из однородного серого камня с белой полосой по середине. Справа пропасть. Слева – слепой поворот за скалу.
Туман перед глазами Ахилла рассеялся еще не до конца, он видит все как сквозь дымку. Внезапно руки повернули круг, за который держались, колесница помчалась левее. Поворот приближается.
Но тут из-за него появилось…Ахилл даже не знал, что это было.
Нечто огромное, с прозрачными дисками, точно глазами, несется на него со скоростью ветра. Он увидел бледное от страха лицо возницы, держащегося руками за такой же круг, только больше.
В уши ворвался чудовищный скрип. Из-под черных колес приближающейся колесницы взметнулся дым. Ахилл ощутил тошнотворный запах гари.
Воздух сотряс удар.
Голова, грудь и пятка Ахилла вспыхнули невыносимой, чудовищной болью.
Белая, вытянутая колесница, на которой он ехал, смялась спереди, как пергамент, и отлетела к краю дороги. От нее валил пар.
Широкое и вытянутое окно забрызгано кровью. Лицо с раскосыми глазами и грудь того, кто в ней сидел, смялись и превратились в кровавую кашу из внутренностей и костей.
Вот она, моя вторая смерть, думал Ахилл, уносясь в темноту.
В отличие от первой, надеюсь, эта не будет напрасной.