Баллада о музыке II

Я стал свидетелем смерти.
Нелепой, как будто бред.
Хотите – конечно не верьте,
Так легче смотреть на свет…
В таверне, какой – не помню,
Был липким от грязи стол.
Побродив по дорогам тёмным,
Я вечером пил там вино.
И вдруг увидал человека.
Был мрачен и грустен он.
Над лохмотьями чёрной одежды
Искажённое думой лицо.
Исполненный боли и муки,
Метался бессмысленный взгляд.
И стало мне дико и жутко.
Такому бы – принять яд.
Немало прихотей странных
Гуляет в душе моей.
Решил напоить я беднягу,
Чтоб стал он повеселей.
Сидели вместе заполночь.
И стал оттаивать он:
Руки моей принял помощь
И пригласил в свой дом.
В мансарде окно закрыто,
Комната лишь одна.
На стене висит старая скрипка,
Взгляды манит она.
Мы сели за стол непокрытый,
И он подливал вино.
Рассказывал позабытое
Всеми давным-давно…
«Когда-то я был великим,
Был умудрён и добр.
И суд вершил над равнинами
И над отрогами гор.
Себя мнил великим мастером:
Империей правил своей
Без всякого самовластия,
А я доброй воли людей.
Я знал, и судил, и мерил,
И раздроблял неявь.
И вечно синее небо
Мне улыбалось, смеясь.
Да… Как давно это было…
В развалинах город мой.
Причиной же послужило…
Послушай, пойми рок мой.
Пришёл донос мне чернейший:
«На окраине без отца
Живёт, дескать, мол, злая ведьма.
Людей она сводит с лица
И с жизни. О добрый владыка,
Вмешаться, прошу, изволь.
И это великое лихо
Пресеки, уж нет мочи, доколь
Шутовская девка эта
Будет так изводить парней?»
Пред злом я не ведал страха,
И тотчас послал за ней.
И верно – троих погубила.
Все трое из жизни ушли.
Её они полюбили,
Да вот овладеть не смогли.
Поднялся мой волос дыбом –
Ну это ли не ведовство?
Сжечь окаянную. Мигом
Я вынес вердикт. Отчего?
Не спрашивай, не пытай меня.
Точно не знаю я сам.
Быть может, увидел пламя
В серо-зелёных глазах.
Быть может, златые волосы
Напомнили мне огонь.
Не знаю… В дальнейшей повести
Ты рану мою не тронь.
И дров было много навалено,
И заполыхал костёр;
Но вдруг – застыл яркий пламень.
Смотрел я на людный двор
И видел: сутулый и согбенный
Вышел на площадь один.
И всё подчинилось обведу,
Но я ведь над всем господин!
Деревяшка – древняя, злая,
Голосила над городом, и
Солнце, в небе играя,
Вмиг прекратило идти.
Заслушалось всё этим воем.
Но я это прекратил.
И вспыхнул костёр, и без боя
Сдался проклятый старик.
Он замер на площади людной.
Толпа рванулась топтать
Тело его бездумно –
Минуту назад почитать
Была старика готова.
Я же смеялся до слёз.
Ярким пламенем жёлтым
Горел инструмент. Всерьёз
Который мог всё расстроить.
И вот успокоился я.
Не нужно народу героев –
Нужен ему судья…
Но сам я не понимаю,
Почему доселе живу,
Почему на скрипке играю.
Ведь не во сне – наяву
Колотится кто-то в сердце
И орёт благим матом: «Эй ты,
Изволь продолжать моё дело,
Исполнивший власть клеветы».»
Я смотрел во все очи и видел,
Как старик рванулся к стене.
И скрипки запели нити,
Словно лучи в луне.
Как плясал, извивался, плакал,
Хохотал и рыдал смычок.
То, казалось, ревущий поток
Рвётся вниз со скалы исполинской,
За собой увлекая меня.
И уж не было ночи чёрной,
И не виден был отсвет дня.
Я ревел, я смеялся, я плакал,
Подчиняясь неведомой власти.
Я сгорал, замерзал и алкал
Ледяной, огнедышащей страсти.
Но вот кончилось. Ночь разорвана.
Лишь послышался ставен вой:
То старик отдыхать до дня оного
Из окна полетел к мостовой…
Я стал свидетелем смерти
Нелепой, как будто бред.
Хотите – конечно, не верьте.
Так легче смотреть на свет…
апрель-сентябрь 99