Гиният. повесть

 «Мама!..
 ...Гиният вырвался из рук бабушки и побежал за отъезжающим грузовиком. Он уцепился за край борта, но машина дернулась на ухабистой сельской дороге, стряхнула лишнего пассажира. Ладонь содрана в кровь. Но это ничего не значит - он еще может догнать, догонит... Машина скрылась из виду, но он бежал, спотыкался, падал, поднимался и снова бежал… «Мама, не бросай, не бросай меня, мамочка-а-а-а!..»

Валий
Поезд рассекал пространство, равномерно отбивая такт секундам на стыках рельс.
Сокращалось расстояние между точкой на карте, обозначающей Пензенскую область, где Валий служил в армии, и другой точкой, не имеющей координаты на карте, хотя крошечная деревня Меретяк определенно существовала в Сабинском районе, в ста километрах от Казани.

Как птицы после зимовья стремятся к насиженным местам, так и Валий спешил домой к близким своим, к дорогим деревенским улочкам, где под переливы гармони прошло его детство; к лесу, где он слушал пение соловья; к речке, куда он мальчишкой с друзьями ходил в ночное.

За два года службы он освоил профессию механика и рассчитывал, что, проработав какое-то время на тракторе, как отец, станет старшим в бригаде механиков.
Отец погиб, когда Валию было пятнадцать лет.
Ничего не предвещало беды, а беда - вот она, притаилась в траве на нетронутом участке пахотной земли. Таких участков отец немало перепахал за свою жизнь, и было это дело привычным. А беда фугасным снарядом времен гражданской войны выставилась наружу краем ржавой металлической оболочки, притаилась в терпеливом ожидании своего часа. Когда плуг трактора вывернул снаряд из земли, свершилось бессмысленное жертвоприношение, поднялась черная туча, и грохот оглушил округу.
Валий с матерью остались одни. После смерти отца он старался ее не огорчать и не перечить ей ни в чем. И как она мечтала, глядя на него, сильного и работящего, что будет у него семья, а у нее много внуков и что старость ее пройдет в счастье…

Возвращаясь домой, он готовился к серьезному разговору, который вряд ли понравится матери. Он боялся, что не прочитает в ее глазах понимания, когда узнает она неожиданную новость. Но у него не было обратного пути, для себя он уже все решил.

Новость, радостная для него, но не в традициях, так почитаемых на его родине, идущая наперекор устоям, неизбежно должна была вызвать неодобрение односельчан. Было не так уж и важно, что скажут другие - главное, как отнесется матушка, хоть бы она разделила его радость, не осудила.
Размышляя о предстоящем, Валий вышел в тамбур вагона покурить. Напряженно вглядываясь в одинаково мелькающие деревья за окном тамбура, он искал ответа, как будто они могли подсказать исход долгожданной встречи.
Вагон мотало из стороны в сторону, голова шла кругом. Валий машинально достал последнюю сигарету из пачки. Когда он вышел покурить в тамбур, пачка была наполовину полной. Нет, курить хватит, он вернулся к своему месту в вагоне.

На соседней полке спала девушка. Румянец на щеках, пухлые губки, чему-то безмятежно улыбается во сне, совсем ребенок.
Валий присел на край полки и осторожно провел ладонью по ее волосам. Ровное дыхание немного сбилось, она что-то прошептала, но сон не прервался. Он бережно поправил покрывало, и толчок нежности, не вмещаясь в груди, подкатил к горлу, отчего-то увлажнив глаза.
«Мария, моя Мария, Манечка... Все будет хорошо, вот увидишь…»

...Как-то их взвод отправили за десять километров от части на уборку колхозных полей.
Разместились по домам у колхозников. Валия поселили у одинокой бабки Лукерьи. Она поначалу ворчала, но после наколотых дров и починенного забора подобрела к своему постояльцу. С материнской заботой Лукерья готовила ему обед, чтобы не с краюхой хлеба уходил он на работу в поле.
- Квасок возьми, касатик, и пирожков с картошкой, в поле-то сгодятся, сам поешь, своих угостишь.

Страда была в разгаре, и жители деревни, в большинстве своем, выходили на поля, стараясь убрать весь хлеб и заготовить сено для колхозных коров до обещанных дождей.

В поле Валий увидел в первый раз Марию. Увидел в первый раз, а потом весь день смотрел в ее сторону, в надежде перехватить взгляд.

Заглянул в твои глаза и пропал...
Что за тайну я в них прочитал?

Сколько грусти и печали в глазах!
Не смогу я передать на словах.

Взволновали душу мне навсегда
На черёмуху похожие глаза.

В этом омуте играет огонь,
Ветра вольного слышится звон.

О любви своей боюсь говорить,
Чтобы пламя живое не залить...

Соберу я цветы на заре,
Обо всем они расскажут тебе.

А когда встречались взглядами, то она тоже подолгу на него смотрела, пока кто-нибудь из подруг ее не окликал.

- Маня, ты спишь, что ли? Долго я с вилами наперевес стоять буду? Давай, принимай.
И Мария, стоя на стогу, принимала охапки сена, причесывала вилами макушку стога, расправляла сухую траву, чтобы в случае дождя вода стекала на землю. Так, старательно выполняла она свою работу, а сама ненароком поворачивала голову в ту сторону, где Валий ловко сгребал в кучу траву, высушенную августовским солнцем.

Валий с таким нетерпением собирался на работу, что бабка Лукерья заподозрила неладное:
- Уж не охмурила ли тебя какая прохвостка? Пропадешь ни за грош.
- Баб Луш, не прохвостка, то есть не охмурила. Я у себя в деревне женюсь, на своей.
А самого попутный ветер уносил в поле, где была девушка с глазами, похожими на черемуху.

В поле, пока солнце еще не зависало в зените палящим жаром, Валий скидывал с себя рубаху, подставляя спину ласковым лучам.
 И не только солнце любовалось его гибкостью и сноровкой, но и девушки, смеясь переговаривались между собой, обращая к нему свои шутки. Валий видел, как хмурилась Мария и одергивала подруг:
- Хватит болтать! Работать за вас кто будет?
Он улыбался ей, а она смущалась и отворачивалась, но все же украдкой поглядывала, снова встречалась с ним взглядом и сама улыбалась в ответ.

Однажды в полдень, в самый зной, Валий ушел на реку искупаться. Сморенный жарой, он заснул на берегу.
И приснился ему сон, что лежит он на берегу реки, а над ним склонилась русалка, щекочет ему лицо волосами и целует в губы. Он попытался убрать волосы русалки со своего лица и проснулся...
Она вскочила на ноги и побежала прочь. Валий бросился за ней следом:
- Мария, не убегай, подожди! Да куда же ты?
Он догнал ее, схватил и, потеряв равновесие, они упали в траву.
- Что ты делаешь со мной, ты зачем меня околдовала?
- Ты мой теперь, я тебя никуда не отпущу.

Небо распахнулось, передавая вселенной энергию вновь зародившейся любви. И травы, и деревья стали свидетелями таинства, совершаемого двумя смертными, которые уподобились богам в своем бесконечном стремлении раствориться друг в друге, когда время и пространство потеряли очертания и перестали что-либо значить. И сладко, и страшно. Плакучая ива на берегу забыла о слезах, и тенью своей старалась укрыть тайну этих двоих.

На поле они возвращались вместе.
- Нам завтра в часть... - Он держал ее за плечи и целовал волосы, которые пахли рекой и травой.
- Я приду к тебе, недалеко - всего-то десять километров.
- Правда! Я буду тебя ждать, каждый день. Мне немного осталось служить. После я тебя увезу.
- Ты знаешь, я еще маленькая была, у нас в деревне старушка жила древняя, ей лет сто, наверное, было.
Она ворожила и судьбу людям предсказывала. Мне она сказала, что встречу я свою любовь, что жених мой будет издалека и увезет меня с собой, и счастье у нас будет большое-большое, как небо. Правда, она обмолвилась о черной туче, которая счастье мое отнимет. Но не такая я простая, чтоб счастье свое черной туче отдать.

- Ничего не бойся. - Он коснулся губами ее волос и отпустил, хотя слова о черной туче царапнули душу, скользнув тенью мимолетного воспоминания. Но стоило ли думать о плохом, когда сердце переполняет неведомое и оно не умещается в груди, хочется и петь, и плакать. И кричать. Кричать с вызовом всем черным тучам: «Что вы можете, глупые ничтожные тучи?!» Когда само небо благословило их любовь.
И хотелось поделиться с птицами, которые поют красивые песни, своей тайной, чтобы пели они об этой благословенной любви.

- Мне чего люди рассказали! - Бабка Лукерья была сердита. – Сядь-ка, поговорить надобно.

Валий, ошарашенный таким приемом, покорно опустился на скамью.

- Ты с Манькой крутишь? Ты ей голову-то не задуривай, ей шестнадцать лет еще. Не мог кого постарше найти, девок вон полно. Ей и без тебя в жизни досталось. Сирота она. Родители ее утонули, ребенком она еще была. Живет у родных, а все одно, никому не нужная. Уж она и старается, работа по дому вся на ней, а слова доброго не услышит, обуза она им. А какая обуза? Маня и веселая, и добрая, таких поискать, ей попреки, а она все лаской да улыбкой. Ты-то сделал дело и поминай как звали, а ей как потом жить?

Что же это? И не рассказывала она ему ничего про себя.
В руках Лукерья держала кочергу. И уж как бабка ею трясла, что Валий побоялся, как бы та кочерга ему по спине не пришлась.

- Баб Луш, ты кочергой-то потише маши. Не задуриваю я ей голову, мне жизни без нее нет. Увезу я ее от вас.

И вот они едут в поезде к нему домой...
Четыре месяца назад Мария ему сказала, что у них будет ребенок. Валий летал от счастья: «У меня будет сын!»
Командир части разрешил Валию ненадолго съездить к Марии. В сельсовете их расписали.

По приезде домой он так и сказал матери, что Мария его жена.
Мать уже присмотрела единственному сыну, красавцу, невесту из своей деревни. А тут жена... И не самая большая беда была, что девушка молода, всего шестнадцати годов, и что она сирота. Она была русская!
- Сын, что скажут люди?
- Ани, - он обнял мать, поцеловал ее седую голову, - прости. Я люблю ее. Кроме меня у нее никого нет. У тебя будет внук!

Мария

Мария находила любой повод, чтобы сбегать в поле, повидать своего мужа-тракториста. Ватрушек испечет, нужно отнести, пока горячие, а то к вечеру остынут. Ветер поднялся, а он с утра налегке ушел, нужно телогрейку передать.
- Манечка, ты бы поберегла себя, не утруждалась лишний раз. – Валий переживал, конечно, что она в слякоть апрельскую беременная по полям носится, но сдержать свою радость от ее внимания и заботы не мог. Подхватывал ее на руки и кружил-кружил. Или сажал на трактор и катал по полю, объясняя, где какие рычаги находятся.

- Это я, Маня, не тебе, это я сыну рассказываю. Говорят, они, как брыкаться начинают, так все слышат и понимают. Вот и пусть запоминает. А когда родится, я его на тракторе покатаю.
- Он когда родится, ему, кроме моего молока, ничего интересно не будет. Ходить начнет, тогда и покатаешь. Тебе куда спешить?
- Нам с тобой, Манечка, спешить некуда, у нас вся жизнь – наша. Ты мне еще четверых родишь.
- Да хоть десятерых, только дом у нас маленький, туда столько народу не поместится.
- Будет у тебя большой дом, Манечка, летом попрошу председателя лес выписать. У тебя самый красивый дом будет.

Все пошло не так как они хотели. Вдруг в одночасье неважен стал большой дом. Самое важное стало - ждать, чтобы он вернулся в этот маленький домик. Война... Нет, не может быть. Война где-то далеко, а здесь - то же солнце, и лес, и речка. А Валия здесь нет. Его призвали в танковые войска, направили на учебу в Ульяновск, откуда через какое-то время он должен будет уехать на фронт.

- Ани, я поеду к нему.
Мария, так же как и Валий, называла ее мамой, она чувствовала себя дочкой рядом с этой сильной женщиной.
- Кызым, ты в своем уме? До Ульяновска как доберешься, Мария?
Она пойдет, ее ничем не удержишь. За то время, что Мария жила у нее, мать хорошо узнала невестку.
Мария выучила татарский язык, приняла веру мужа. И теперь все в деревне считали ее своей.

Видать, сильно любит ее сына, эх, молодость-молодость. И отпускать нельзя, вон живот уже на нос лезет, и отговаривать без толку.

- Я пешком дойду до станции, не так и далеко, километров тридцать, до Ульяновска на поезде доеду. Ани, я смогу. Повидаюсь с ним только и назад вернусь.

На рассвете Мария отправилась в дорогу.

Небо было чистое, только на горизонте виднелась черная туча. Может, стороной обойдет?

«Что же тебе так неспокойно, сыночек? Не стучи ножками. Надо мне, надо папку твоего увидеть. На войну он уходит. Горе горькое. На войну. Мы придем к нему, и я скажу, чтобы он обязательно к нам возвращался».
А туча никак не уходила с горизонта. Тянулась следом, как немая спутница, как предвестие... И солнце не заслоняла, а затягивала край неба черной мантией. И нужно было туче преследовать Марию? И сама знала та, что страшное, судьболомкое время настало для них с Валием. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, Мария вспоминала слова колыбельной, которую любил муж. Она шла и напевала эту песню для их ребенка, чтобы не было ему скучно в пути, чтобы слушал он песню своего отца. Пусть он еще не родился, но Мария знала, что он слышит и понимает слова.

Ай былбылым, вай былбылым,
Камыши Агиделя,
Перед зарей едва слышны
Трели соловьиные.

Ай былбылым, вай былбылым,
Светает над рекой Агидель,
Разрывается душа,
Хочется и петь, и плакать.

Ай былбылым, вай былбылым,
Поют соловьи на ветках вербы.
Я им расскажу о тебе,
Все свои тайны.

Ноги распухли, Мария продолжала машинально передвигаться. Когда почувствовала, что сил уже не осталось, остановилась на короткий привал. Прислонилась спиной к дереву. Долго отдыхать нельзя, нужно успеть до темноты дойти до станции, когда поезд – она не знала. Но лучше ночевать на вокзале, чем в лесу под открытым небом. Неизвестно, когда вздумает туча нагнать ее, со шквалистым ветром, злым дождем.
Сняла с головы шаль и подвязала к талии, широкой стороной прихватив снизу живот. Почему раньше не догадалась? Так и ребеночку удобней, и живот не тянет. Еще бы полчасика отдохнуть, а нельзя, нужно двигаться дальше. Она потеряла счет времени и точно не знала, сколько еще продлится путь.

«Ай былбылым, вай былбылым...»

«Мы скоро дойдем, сыночек, до станции недалеко осталось, потерпи, родной, скоро папку увидим. Он нам обрадуется. Скажет, какие мы молодцы, что пришли к нему. Он нас любит, папка твой».
Она разговаривала вслух со своим ребенком, а дитя, вслушиваясь в слова, утихло, уснуло.

«Ай былбылым, вай былбылым...»

И дошла... Билетов на поезд не было. Проводница сжалилась над ней, пустила в вагон. Мария кое-как пристроилась на лавочке в проходе.
«Видишь, сыночек, все у нас получилось. Убежали мы с тобой от черной тучи. Сейчас поспим, а утром с папкой встретимся».
Часть, где проходил учебу Валий, оказалась недалеко от вокзала.
- Не положено! - Караульный выполнял приказ: «Никаких посторонних на территории части».
Неужто все зря? Зря она проделала такой долгий путь. Что же теперь - возвращаться назад ни с чем?

Целый день простояла она у ворот части в надежде, может, кто передаст Валию, что она его ждет.
Нет. Так и не вышел он к ней. На другой день на своем посту спозаранку приняла она вахту.
В полдень увидела, что по дороге к выходу бежит солдат. Сердце замерло, кажется, он.
Валий торопливо объяснил что-то караульному и вышел за пределы части. На один час...

- Мария, как ты здесь очутилась? Мне сказали, что ты ждешь. Ненормальная моя девочка. Всего на часок командир отпустил. Сама пойми, время военное, задержусь, меня за дезертира посчитают. Ну не плачь, Манечка, я вернусь к тебе. К вам... Ты же мне веришь? Ты верь мне. Жди меня.
Как страшно ей отпускать его и жить потом с этим страхом каждую минуту.
Он только успел сказать, что если сын родится, пусть назовет его Гиниятом, так он решил. И обещал, что вернется обязательно к ней и Гинияту.
А она прижималась к нему, когда стояли обнявшись, будто хотела слиться с ним, стать одним целым. Тогда ничего не страшно, хоть на войну, хоть к черту в ад, лишь бы вместе...

Песню, что из самого сердца стихами я напоил, вдохнуть
Согласна ли ты?

Музыкой вечной любви расстеленный путь
Согласна пройти?

Если к нежданной разлуке судьба приведет,
Постоишь, подождешь?

Солнца восход слова моей песни нашепчет,
Ему подпоешь?

Странником пешим вернусь к тебе, милая,
Чтоб скорее обнять.

Сможешь ли в сторону бросить дела?
Выйдешь меня встречать?

И на следующий день пришла она к воротам в надежде хотя бы через забор его увидеть. А ей сказали, что рано утром всех подняли по команде и отправили на станцию. На фронт...
Догнала черная туча... Хлестала рваными струями по глазам, по душе. Закрыла солнце, отняла свет...

В 1942-м семья получила: «...пропал без вести...»

Мария осталась без мужа, без заступника. Была надежда, что муж вернется. Четыре года прошли в ожидании чуда, которого не случилось...

Появился другой. Война тоже оставила на нем печать * небольшое ранение. Мария ранила его сильнее, своей красотой. Он сделал предложение, уговорами и вниманием добился от Марии согласия.

Гинията бабушка в новую семью не отдала: «Ты еще родишь себе, а у меня он - это все, что есть. Ты должна понять... И твоему новому мужу не нужен будет чужой ребенок. Приходи, всегда его будешь видеть».

Вскоре у Марии родился второй сын. Назвали Феал, а по-простому Фёдор.
Что-то пошло не так. Может, не отпускал Валий, а может, она сама поняла, что другого счастья ей не нужно. Она ушла от мужа.
Бывшая свекровь не приняла назад: «Ты замуж вышла, теперь ты чужая...»

Никому не нужная русская женщина, что ей было делать? Ей попросту негде было жить.
Она решила уехать, попытать счастья в большом городе. Завербовалась на стройку железной дороги и с маленьким Федором уехала в Свердловск.
Перед отъездом Мария зашла попрощаться со старшим сыном...

Гинияту было семь лет.
«Не бросай меня, мама!..»
У него есть бабушка. «Когда я устроюсь, сынок, я обязательно тебя заберу».
У нее все еще оставалась надежда...

Гиният

Так сложилось...
Остались старый да малый.
Гиният был уверен, что мама к нему вернется. Она обещала, когда устроится на новом месте, приедет и заберет его к себе. С деревьев облетали листья, унося с собой надежду на исполнение обещания. Он уже не выбегал на дорогу, издали заслышав звук случайной машины. Но продолжал ждать, хотя время стирало в памяти черты материнского лица, оставляя щемящее чувство брошенности и ненужности.

- Ублюдок! Подкидыш! - кричали соседские мальчишки. - Кому ты нужен, тебя даже родная мать бросила!
Без поддержки отца, без ласки материнского слова что оставалось делать?
Приходилось драться. А в голове было: «Я вам всем еще покажу...»

Как птенец, попавший в чужую стаю, вынужден терпеть щипки и удары от сородичей, так и маленькому Гинияту приходилось неизбежно терпеть нападки со стороны соседских ребятишек. Ребенок – полукровка. И если чужой птенец выделялся из стаи цветом своих перьев или формой клюва, то Гиният ничем не отличался от других детей, такой же чернявый и раскосый. Но то, что он был наполовину русским, давало право относиться к нему как к изгою.

И не было отца, который бы мог заступиться. И не было матери, чтоб сказать: «Что вы делаете, люди, одумайтесь!».

Убегал в лес к ручью, где прятал свою обиду, рассказывал воде, как тоскует он по своей матери. Спрашивал у деревьев, почему не сдерживает она обещание. Почему не приедет и не заберет его с собой?
А деревьям нечего было ответить, и только шевелением листьев они выражали сострадание маленькому Гинияту. Знакомая береза передавала свою жизненную силу, когда он прижимался мокрой щекой к шершавой коре, обхватывал ствол обеими руками, ища утешения. Лес дарил покой, отгонял одиночество и тоску. И так хорошо становилось маленькому Гинияту. Солнце светило для него, птицы пели для него, ему улыбались яркими красками цветы. И разговаривал он с лесом, а лес чутко слушал и понимал. Лес питал своей силой и укреплял дух его.

Летом с тележкой, зимой с санками отправлялся он в лес, выполняя свою обязанность собирать хворост. И не была маленькому человеку обязанность эта в тягость. Знал, что привезет он сухие ветки валежника и бабушка печь растопит и станет тепло и уютно. Можно будет залезть на теплую печку и слушать, как бабушка рассказывает сказку о мальчике Нуртале. И представлять себе, как вместе с Нуртале побеждаешь драконов, заманиваешь их в море мелодией из волшебной дудочки и драконы, находясь во власти музыки, остаются в море и не причиняют больше вреда людям.
Или укрыться лоскутным одеялом и с книжкой унестись в дальние неведомые земли, представлять себя великим воином, в сражениях побеждать врагов. Или пиратом, на корабле с черным флагом, скитаться по бескрайнему океану в поисках острова с сокровищами...

Как прекрасна была жизнь в тех историях, полная приключений и несметных богатств!
Как трудно было прожить вдвоем на бабушкину пенсию в восемь рублей! Огород, что по весне засаживали картошкой, коза и гуси были хорошим подспорьем, удавалось хоть как-то прокормиться. На покупку вещей денег не оставалось.

Бабушка одевала Гинията в одежду, что добрые люди отдавали, зная об их нужде, да из уважения к памяти Валия.

Бабушка штопала, ставила заплатки, но, несмотря на ее старания, латанные-перелатанные штаны да несуразно большая рубаха, подвязанная веревкой, вызывали насмешки у соседских ребятишек.

- Обносок!
«Не нужно внимания обращать, бабушка велела не связываться...» - думал Гиният.

- Так и будешь всю жизнь обноском, побирушка!
Как волной подбросило...
Молотил кулаками не разбирая.
- Я не побирушка! Я не обносок!
По голове, по лицу.
- Я не подкидыш!
Соседский мальчишка схватился за лицо обеими руками, между пальцев капала темная кровь. Он громко, на всю улицу, заревел.
Гиният замер, в ужасе глядя на крупные бордовые пятна. И вдруг в голове зазвенело, перед ним стоял сосед Рашид, отец избитого мальчика. Рашид наотмашь хлестал Гинията по щекам, только голова моталась из стороны в сторону. Потом схватил за ухо и потащил в чулан. Гиният почти повис в воздухе. Худой восьмилетний пацаненок еле перебирал ногами по земле.
В чулане Рашид открыл погреб и сбросил туда Гинията. Падая на двухметровую глубину, Гиният неудачно приземлился на руку, от резкой боли потерял сознание.

Бабушка искала его сутки.
У всех спрашивала, не видел ли кто ее Гинията, ходила в лес, звала. Ночь спать не могла, опять ходила в лес, к соседям ночью обращаться было неудобно.
Утром сосед Рашид сам пришел к ней в дом.
- Жамал-апа, твой Гиният вчера моему Радику нос разбил. Совсем у тебя пацан от рук отбился, дикий, злой растет. Без отца какое воспитание? Ты сама еле ходишь, вот он и предоставлен сам себе, думает, ему все позволено. Пацана в строгости держать надо, а он у тебя как сорная трава, ничего путного из него не вырастет.
Наказал я его за драку, в чулане он сидит. Иди забирай, только жалеть его не вздумай.

«Подожди, Рашид, я вырасту и прийду к тебе, Рашид. Я тебя убью, Рашид. Ты со мной как с собакой обошелся, и умирать ты будешь как собака. Я куплю пистолет и пристрелю тебя, как паршивого пса». Такие мысли крутились в голове у Гинията, пока он сидел в погребе. Рука обвисла, шевелить ею было нестерпимо больно.

Бабушка спустилась в темный погреб, увидела внука. Гиният сидел на холодной земле, вжавшись в угол. Бабушка обняла его.
- Как у тебя совести хватило, Рашид, ребенка в холодном погребе держать? Ты же ему руку сломал, Рашид, да что же это делается? Пойдем домой, Гиният, тебе нужно поесть.

Бабушка перестала общаться с семьей Рашида, да и другие соседи косились на добротный дом с осуждением: - Зажрались совсем, С сиротой как обошлись, а то, что его отец на фронте погиб, их паскудные жизни защищая, уже и не вспоминают.

Но все плохое забывается, срастаются сломанные кости, залечиваются израненные души.
Он все реже задавался вопросом, почему не пишет мать, ее образ стирался в памяти. Иногда, мимолетно, ему казалось, что ее руки ласково проводят по его голове, как в далеком детстве. Он отгонял от себя эти ощущения, иначе трудно было сдержать боль в груди, комком подкатывающую к горлу. К чему ворошить прошлое? У нее своя жизнь, и пусть она будет счастлива.

Председатель колхоза хотел отправить его учиться на экономиста, но работа в конторе не прельщала Гинията. Когда на деревенских гуляньях он звонким голосом запевал под аккомпанемент гармони, односельчане прочили ему будущее певца.
Он сделал свой выбор.
После окончания школы Гиният уехал в Бугульму, поступил в училище на бурильщика, на этой специальности была самая высокая стипендия, а впереди ждала настоящая мужская работа.



***
Сейчас человека подобной должности и с подобными же обязанностями называли бы губернатором, а тогда, в начале семидесятых, первый секретарь Тюменского обкома партии Борис Евдокимович Щербина повез делегацию московских чиновников на одно из самотлорских месторождений, где работала передовая бригада Левина.
Геннадий Левин к тридцати трем годам имел звезду Героя и отлично сработанный коллектив. Начинали они вместе больше десяти лет назад на нефтяном месторождении треста «Первомайбурнефть» г. Отрадного Куйбышевской области.
Гиният после нефтяного училища стал работать под началом Левина помощником бурильщика.
Когда УБР-1 расформировали, вся бригада Левина уехала осваивать нефтяные залежи Самотлора в Нижневартовск.

- Значит, наши доблестные нефтяники ни в чем не нуждаются? - Борис Евдокимович сам был трудягой и ценил работящих людей. Жил скромно, без излишеств, по должности положенным людям его уровня, но основной его заботой было, чтобы рабочие, в чьих руках находились богатства северных недр, а следовательно, благополучие страны, держались сибирской земли. Работая в тяжелейших условиях, они в быту ни в чем не должны нуждаться.

Нефтяники ни в чем и не нуждались. Прошли времена, когда приходилось подолгу жить на месторождении, не имея возможности попасть к семье из-за раскисших дорог, а семьи обитали в вагончиках, называемых «балками». Теперь жили в благоустроенных квартирах, отпуска проводили на море, со снабжением тоже все было в порядке...

- Ну почему же нефтяники ни в чем не нуждаются? – Гиният был старшим бурильщиком вахты. Их вахта по всем показателям в соцсоревновании неизменно занимала первые места. По скорости проходки, по безаварийности работы. Ростом под метр девяносто, богатырского сложения - сибиряк, одним словом. Да и голос соответствовал внешности. - Почему не нуждаются? Я вот, например, слышал, что «Волги» новые стали выпускать. Очень я в такой «Волге» нуждаюсь.

Все посмеялись удачной шутке. Еще бы, Горьковский автозавод недавно наладил выпуск новых «Волг» ГАЗ-24. Да, такая машина была мечтой многих, но в Нижневартовске такой машины не было ни у кого, даже у начальства.

- Я прослежу, чтобы из областного фонда персонально тебе, Гиният Валиевич, выделили новую «Волгу», - поддержал шутку Борис Евдокимович. И Гинияту показалось, что слова такого большого человека, сказанные при всех, совсем не походили на шутку.

Время шло, о полусерьезном-полушутливом разговоре понемногу забылось. Продолжалась работа, в любую погоду, в пятидесятиградусный мороз не останавливались буровые работы. Тысячи метров проходки… Гиният был представлен к награде *ордену Ленина. Его кандидатуру должны были рассмотреть в Москве.

Как-то к нему подошел Александр Усольцев.
- Гиният Валиевич, ты помнишь, Щербина тебе «Волгу» пообещал? - Усольцев тогда работал главным инженером Нижневартовского управления буровых работ. - Ты считаешь, пошутил он тогда? Нет, не пошутил, не такой человек Борис Евдокимович, чтобы обещания не выполнять. Он тебе выделил машину из фонда области, только начальство наше нефтегазовое решило, что кому-то из своих нужнее, чем тебе. Ты бы и не узнал никогда. Я тебя в известность поставил, дальше сам решай.

Председателю профкома Гиният вскользь напомнил приезд московской делегации. Да и невзначай проговорился, что через пару недель в отпуск уходит и есть у него желание в Тюмень заехать к Щербине, спросить, что же это Борис Евдокимович при всей бригаде обещает машину дать, а машины до сих пор нет. То ли забыл Борис Евдокимович, то ли затерялась где «Волга»... Опять же «Волга» не иголка, чтобы затеряться.
Вопрос решился быстро, сам собой.

Через две недели, в свой июльский отпуск Гиният съездил в Горький за новенькой «Волгой» - «двадцатьчетвертой».
Отпуск планировалось провести у тещи в Ульяновской области. Жена с сыновьями после отдыха на море приедет к матери, Гиният их заберет, и на машине они вернутся домой в Нижневартовск. До Тобольска своим ходом, потом по Оби на пароме.
Еще до Нижневартовска, будучи самым молодым и неопытным нефтяником, только окончившим училище, Гиният познавал специфику профессии у своего наставника Анвара. Анвар – семейный человек, на несколько лет старше Гинита, стал для него старшим братом. Он часто бывал в гостях у Анвара, а жена Анвара – Галина угощала Гинията домашней стяпней. Как-то Анвар показывал семейные фотографии.
- Кто это? – Гиният увидел снимок незнакомой девушки, но раз снимок находился в семейном альбоме, значит девушка была родственницей или близкой знакомой.
- Это сестра моей жены, Клара, хорошая девушка, не замужем. Женись на ней, Гиният, породнимся, – хитро подмигнул Анвар. Их с Галиной план сработал. Гинияту очень понравилась девушка на фотографии.

Сказано - сделано. Гиният поехал за своей невестой.
- Мама, я не хочу за него замуж. Он очень высокий, волосы черные. Он мне не нравится. - У Клары появление нежданного, непонятно откуда взявшегося жениха восторгов не вызвало.
 - Выходи за него, дочка, он настоящий! Ты пойми, он без матери, без отца, вам сбоку никто мешать не будет. А мне в старости поддержка.

Гиният нашел с будущей тещей общий язык. А через какое-то время, поддавшись уговорам матери, сестры, зятя и настойчивости самого Гинията, Клара согласилась выйти замуж.
Назад, в Отрадное, он вернулся с молодой женой.
Сейчас он вспоминал с улыбкой Кларино упрямство. Целых три месяца пришлось ее уговаривать. Не зря столько усилий потрачено, лучшей жены не отыскать.
До поездки к теще ему нужно было сделать еще кое-что. Гиният давно не был в своей деревне. Последний раз он видел родные места, когда приезжал забрать бабушку к себе. Ее парализовало, и она не могла обходиться без посторонней помощи. С тех пор прошло десять лет. Бабушка умерла, он похоронил ее в Нижневартовске.

В деревне он хотел сходить на кладбище, навестить могилу деда и проведать двоюродную тетку, которая жила теперь в их с бабушкой доме.
«Что же такое? Взрослый мужик, трое сыновей, а волнуется как школьник перед экзаменом. Может, не стоит ехать? Не хочется ворошить прошлое - что в нем было хорошего? Рос сиротой, вечная нужда... Домик этот маленький с подгнившими бревнами увидеть? В лес сходить к ручью, в реке искупаться, с теткой посидеть поговорить...»

Гиният открыл окно в машине, и ветер, показавшийся прохладным в нагретом июльским солнцем салоне, унес последние сомнения в правильности принятого решения.
Гиният включил радио. Звучала песня, татарская «Сандугач», он очень любил эту песню и с удовольствием пел во время застолий в компании своих близких друзей.

Соловей, соловушка,
Не улетай, не улетай,
Расправив крылья,
С родной земли,
Ты вырос в этих краях,
Пил чистую родниковую воду.

Соловей, соловушка,
Ты улетаешь, я остаюсь.
Я твою песню запоминаю,
Чтобы петь своим друзьям

Соловей, соловушка,
Не улетай, не улетай,
С родной земли,
Не бойся ты зимы,
Останься с нами,
Я тебя сберегу от холодных ветров.
Не улетай в чужие края.

Соловей, соловушка,
Ты улетаешь, я остаюсь.
Я твою песню запоминаю,
Чтобы петь своим друзьям.


Улетел Соловушка, за тысячи километров от родной земли, и не в теплые края, а в Сибирь снежную, морозную. И там уже крылья расправил. Работал-пахал, не жалел сил своих. Зимой в морозы, летом в жару, мошка-гнус жизни не дает на болотистом Самотлоре. Не жаловался. Как дед его, как отец. Не стыдно им должно быть за Гинията.

В Нижневартовск он перевез семью после расформирования УБР в Отрадном. Вся их бригада, двадцать человек во главе с Левиным, забрав семьи, уехала на Самотлор.
Условий для жизни не было никаких. Жили в вагончиках, на улице грязи по колено. Климат суровый. Постепенно жизнь наладилась, всем квартиры государство выделило. Мужчины работали много и тяжело, а дома их ждали жены, уют и благополучие. Держались все вместе и в трудностях, и в радостях. Праздники отмечали большой шумной компанией. А на праздниках Гиният был в центре внимания с песнями. Голос у него, морозом сибирским закаленный, звонче стал.
Вот только...
С Анваром Гиният работал в разных вахтах. У Анвара в смену не вышел на работу верховой, человек, который на нефтяной вышке работает, наверху, следит за подачей труб в скважину. Анвар сам его место занял. Труба внизу плохо закреплена была, ветер в тот день как назло шквалистый поднялся. Труба сорвалась и сбила Анвара с вышки. Разбился насмерть... Братишка...

- Исямисес? Розиля-апа, как жизнь? - Когда входил в дом, пришлось пригнуть голову, чтобы об косяк не удариться.
- Гиният! Ты, что ли? И не узнать тебя совсем! Ох, какой ты стал...
Так и просидели весь вечер за разговорами, воспоминаниями.
- Кто бы подумал, что ты таким станешь, Гиният, вон и машина у тебя, как у начальника какого.

- Рахмат син, Розиля-апа. Никто бы не подумал, что толк будет от сироты, раз уж мать родная отказалась.

- Ты, Гиният, зла не держи на мать. Не отказалась она от тебя, писала она тебе, только Жамал, бабушка твоя, велела ей забыть тебя. Отписала ей, что не нужна она тебе, что сама о тебе заботится лучше всякой матери. И на бабушку не серчай, пойми, не хотела она тебя ни с кем делить, один ты у нее был на всем белом свете.

- Так вот, значит. Спасибо, что сказала, Розиля-апа. Пойду пройдусь, что-то душно стало.

На улице он встретил того соседа, Рашида, который его, мальчишку, бросил в погреб, сломав руку.
Это был старый спившийся мужичонка, которого Гиният одним щелбаном мог бы отправить на тот свет.
- Как дела, сосед?
- Да потихоньку, Гиният Валиевич. Вы, говорят, большим человеком стали. Мы-то всегда к Вам как к родному относились.
- Что было, то быльем поросло.
Гиният поехал к жене и сыновьям.

В Москве одобрили кандидатуру Гинията на награждение орденом Ленина. Так в тридцать лет он получил за заслуги перед страной большую награду. Об этом писали все центральные газеты.

Мария

В квартире раздался звонок.
- Гиният Валиевич дома?
На пороге стояла женщина. Немолодая, вся в морщинах. Говорить ей было трудно из-за слез.
- Я прочитала... вот в газете...
 «Мама, я так долго тебя ждал. Я знал, что ты вернешься ко мне» - он не сказал это вслух. Он только подумал об этом.

Послесловие

Мне привезли кассету о Самотлоре. О Нижневартовске. Маленький город, который на болоте строили покорители Сибири, превратился в современный районный центр.
 И вдруг в кадрах хроники за 70-е годы я увидела Гинията. Он стоит возле буровой. Молодой, красивый, мощный.
- Девочки, идите скорей сюда. Деда показывают. Деда Гену!

Да, это наш дед! Сабиров Гиният Валиевич.

Рахмат син, Ата.
Спасибо тебе, батя.