Вера. Любовь. Надежда

…Мы сидели на кухне. На столе липкий след от красного шампанского напоминал родимое пятно. Какие-то цветы нависли листьями над бутылкой и создавали непрозрачность летнего сада. Она безразлично пила игристый напиток, ловко подбирая языком повисшие на губах капли. Эти капли рубином играли в свете уличного фонаря, который прокрался сквозь сумерки двора в надежде подслушать наш разговор …
Гладь воды отражала уныние осенней природы. Обнаженные деревья плыли в гордой обреченности, пропитанные влагой осевшего тумана. Они казались усталыми, и еле уловимое состояние покоя передавалось от них всем декорациям, которые создавали насыщенный ансамбль духовности монастырской обители. Я был здесь очень давно. Еще школьником приезжал на весенних каникулах, но тогда это носило совершенно другой характер, партийно-воспитательный атрибут советской жизни. Да и череду церквей я наблюдал с высоты памятника передовику социалистического труда. Тогда деревья утопали в зелени и выглядели совершенно счастливыми, как все дети моей необъятной прошлой родины. Я украдкой смотрел на зеленые, синие в звездах, золотые купола и напевал песню Высоцкого, который тоже был украдкой прошлой жизни. Сейчас, несмотря на осеннюю печаль, неимоверное ощущение покоя грело душу, а сердце билось ровно и слаженно.
Мир вокруг медленно двигался секундной стрелкой и натянуто улыбался покаянием. Вооружившись псалмами, Евангелиями, пожилые женщины, уловив еле прогретую скамейку, сосредоточенно шептали губами. Молодые попы, с торчащими в разные стороны волосами бородок, грузно путались сапогами в своих длинных черных платьях. Только дети, словно взбесившиеся внезапной осенью мухи, бросались из стороны в сторону, нарушая меланхолическое настроение оставшейся части прихожан. Маленький орнитологический парк на территории монастыря притягивал внимание своей внезапностью и алогичностью. Слишком уж неказисто выглядели эму и мандаринки в обители православной веры. Птичий Ноев ковчег создавал блеклую надежду увидеть весь мир. Вот только клетки резко кололи состояние открытости и свободы, также как и замки на некоторых дверях ансамбля древних зодчих.
Я вошел в маленькую церквушку, и резкий запах оплавляющегося воска обдал лицо. Кругом горели свечи, и слепила позолота икон. Квадратные и круглые подставки-канделябры, как два полюса делили свечи за упокой и за здравие. Купив четыре свечи, направился к ним, минуя спины людей. Я шептал первые попавшиеся на язык слова, иногда не связно и как-то надуманно, разделяя по две свечи на каждый подсвечник. Такое ощущение, что это были уроки правильно говорить, в забытом детстве, повторяя слова, которые с интонацией говорила мама. Мне стало стыдно, что я не знаю ни одной молитвы, что спина горела всем жаром зажженного света церкви. На улице, вдохнув запах хвои, стало легче. Покой, окутав меня всего, как кокон, гнал желание ехать домой. Церковь с медно-зелеными куполами, которая словно врезалась в отвесную меловую гору, смотрела на меня сверху вниз и по-матерински улыбалась белоснежностью своих высоких стен. Я ощущал себя мизерной песчинкой в мире человеческого гения, построившегося всё это величие с божьей помощью. Но всё это бесспорное угнетение уводил прочь всемогущий покой, который основательно успел поселиться в моем сознании.
Отдаляясь от святых мест, мысли подло подбирались ко мне, хватая зубами куски мяса моего тела, чавкая сладостью приближения действительности. Становилось невыносимо. Машина мчалась дорогой, плавно преодолевая её неровности. Иногда покаявшись, хочется напиться, забыть горечь настоящего и, пробудившись на утро начать жить по-новому. Иногда…
…Мы сидели на кухне. На столе липкий след от красного шампанского гармонировал тональностью розам, которые нависли лепестками над бутылкой, и создавали образы участников буддийских церемоний. Она безразлично пила игристый напиток, ловко подбирая языком повисшие на губах капли. Эти капли рубином играли в свете уличного фонаря, который прокрался сквозь сумерки двора в надежде подслушать наш разговор …
- Заходи. Я переступал порог квартиры и целовал её в губы. Квартира была наполнена ароматом свежей выпечки. Запах горячих пирожков согревал с мороза. В груди ласково пиликала скрипка семейного счастья. Чуть приглушенный свет создавал уют и гостеприимство украинской хаты. Я проходил в большую комнату и садился в мягкое кресло. На журнальном столике дымился чай с лимоном, а в плетеной корзинке красовались румяные пирожки. – Кушай, небось, замерз? Это её мама, как всегда, мило улыбнувшись, заботилась о моем голоде и здоровье.
 Так было и так я буду все это помнить. Буду помнить, потому что так называемая первая любовь никогда не забывается. Не забываются ощущения биения сердца, не забывается первый неумелый поцелуй, не забывается первая ложь любимого человека, хотя со временем остаются только хорошие воспоминания. Помнится первая рюмка водки для храбрости, первый танец скованных движений, первые остроумные неуместные фразы и залитое румянцем лицо.
 Первое состояние влюбленности похоже на первые шаги ребенка. Милое зрелище попыток чему-то научиться. Первая любовь похожа на вкус мороженого в летнюю жару. Она бьет холодком в зубы, сладкая на губах и приятно тает во рту. Она растекается по всему телу тягучей прохладой, она кружит голову утолением необходимого и пахнет всеми ароматами от клубники до ванили. Первая любовь наивная и обманчивая.
 Тебе кажется, что это всерьез и надолго, что это будет длиться вечно и вас ничто не разлучит, потому что вы созданы друг для друга, что вам безумно повезло, и вы встретили свою судьбу с первого взгляда, и вы действительно целованы небесами. Ты безумно счастлив в эти минуты влюбленности, а короткие дни разлуки только укрепляют ваши чувства. Она считает тебя идеалом, ты её – совершенством. Весь двор завидует вам и судачит о том, что вы очень красивая пара. Твоя мама её на первых порах недолюбливает и пытается уберечь сына от глупостей, а потом свыкается с мыслью, что ты влюблен и уже не нуждаешься в материнской ласке.
Но проходит время и все рушится. Просто ты свыкаешься с мыслью, что в жизни больше ничего не будет, и тебе становится страшно. Ты пытаешься кокетничать с другими, но когда дело касается постели, у тебя возникает отвращение, в первую очередь к себе самому, ты пьешь с друзьями всю ночь на пролет, а, напившись, только и думаешь, что о ней. И однажды прочитав её письмо к кому-то другому, пытаешься возбудить в себе приступы ненависти и, не переставая удивляться «как она могла?» скучать по ней до истерики, до беспамятства.
- Привет! Ты изменился, повзрослел и возмужал. Совсем не тот мальчик, но такой же очаровательный и любимый. Так она встретит меня после пяти лет разлуки. Мы будем пить вино и разговаривать о наших пока что не сложившихся жизнях. Она расскажет о дочери, которой пять лет и загадочно улыбнется. А я где-то почувствую, в районе живота, что её дочка имеет много общего со мной. Но, конечно же, она мне ничего об этом не скажет. Для неё дочь это самое светлое, что было в её жизни и то, что еще остается. Мы расстанемся таким же неловким поцелуем, какой был в первый раз. И увидимся только во сне. Я, она и её маленькая дочь, гуляющие по осеннему парку, разбрасывая желтые листья. Мы смеемся и строим планы. Мы действительно счастливая семья. Действительно…
…Мы сидели на кухне. На столе липкий след от красного шампанского напоминал вязкую кровь. Бледно-красные розы нависли листьями над бутылкой и создавали уютное тепло цветущей оранжереи. Она безразлично пила игристый напиток, ловко подбирая языком повисшие на губах капли. Эти капли рубином играли в свете уличного фонаря, который прокрался сквозь сумерки двора в надежде подслушать наш разговор …
У нее другая жизнь, своя семья. У нас многое не получилось, что мы когда-то задумывали. У нас ничего не получилось. Она безумно любила меня, любила самозабвенно, не щадя своих чувств, сгорая и воскрешая с еще большей страстью. С такой женщиной ощущаешь себя на вершине мира, ты просто Бог, ты уникален. Но это бред, ты как последний эгоист вбиваешь себе в голову нарцисизм и думаешь, что стоишь большего. Ты смотришь на себя в зеркало и видишь принца на белом коне. На самом деле ты немощь, которая потом будем лить слезы над прощальным письмом, не спать ночами и ломать себе руки. Превратишься в призрак, снующий по городу, вспоминая все лучшее, что было у тебя с ней. В редкие минуты сна, ты будешь разговаривать с ней, и строить планы на совместную жизнь, придумывать имена ваших будущих детей и смеяться в лицо всем преградам. А, проснувшись, станешь мумией и, будешь лезть на стену, надеясь или умереть, или ожить, только бы покинуть это мумифицированное тело. Ты будешь со временем спать с другими женщинами, говорить им о любви и ласкать их, но ты никогда не забудешь её, никогда не вспомнишь её без сожаления, что всё получилось именно так.
Она уйдет в ноябре… А я умру и полюблю осень. Холодный дождь и печаль желтых листьев, дым костров и свинцовое небо, редкое солнце и обнаженные деревья. Я полюблю осень еще сильнее, когда прочитаю от неё письмо сквозь годы разлуки. Это странное электронное сообщение, как насмешка времени, реальность невозможности вернуть чернила и бумагу. Все как в жизни, ненастоящие биты и потоки мертвого тока в сети. Она будет мила в этих yandex письмах, будет делиться впечатлениями от прочитанных книг, будет писать о том, как растет её сын и как они гуляют. - Погодка отличная, гулять и гулять. С компаниями нам пока не очень везет. Лучше даже одним, чем слушать местные сплетни и цены на нижнее белье в соседнем магазине. Будет строить планы, и описывать морское побережье, на котором провела лето вместе со своим гражданским мужем. Потом она будет читать мои рассказы, и находить в них себя, будет ждать продолжение литературного цикла. - Когда же будет продолжение цикла рассказов? Мне они очень нравятся, разогревают воображение, хоть и оставляют грустную дымку в душе, но грустно-теплую. И вспоминать наше путешествие в Санкт-Петербург. - Вопрос, может чересчур личный, не сочтешь нужным отвечать, я пойму. Ты еще кому-то после меня делал предложение? Я помню свои ощущения тогда, мне казалось, что ты все это говорил, чтобы загладить свое поведение там, в Питере, по отношению ко мне, и что это все несерьезно. Может, это я неправильно воспринимаю такие порывы, поэтому до сих пор замуж и не вышла. Она признается, что ей не хватало нашего общения, и я соглашусь с ней и напишу «тоже». Будут несмелые попытки встретиться, желание сходить в театр, но наша проза жизни будет стоять на своем и разделять нас километрами. И мы уже не будем пытаться все вернуть, как бы нам этого не хотелось. Мы зависнем, как компьютер в припадке нового вируса. Мы остановимся в своем счастливом прошлом.
 Но я все также, проснувшись среди ночи в холодном поту, услышу звонок телефона. А потом её мертвый голос: «Я в больнице. Все прошло хорошо». Но хорошо уже не будет никогда. Никогда…
…Мы сидели на кухне. На столе липкий след от красного шампанского оставался обычным пятном. Просто красное пятно, такой абстрактно расплывшийся красный квадрат Малевича. Она безразлично пила игристый напиток, ловко подбирая языком повисшие на губах капли. Эти капли рубином играли в свете уличного фонаря, который прокрался сквозь сумерки двора в надежде подслушать наш разговор …
С годами состояние влюбленности приобретает замусоренную форму. Накапливаются воспоминание, кое-какой жизненный опыт, фактор сравнения, но самое страшное, что острота чувств не исчезает, а прибавляет в своей энергетической силе. Какое-то особое ощущение идеализации объекта любви, неуемная вера в то, что божество наконец-то коснулось и твоей жизни. Глупая детская вера в Санта Клауса. Попсовый микшированный sample наивности, страсти, возбужденности, разочарования, надежды и безрассудства.
И вот я сижу на этой кухне, старенькой «хрущевки», смотрю в эти голубые глаза, слегка тронутые алкоголем, в надежде забыть все это, как сон. В эту минуту я кажусь усталым и жалким. У меня появились морщины на лбу, а капилляры лопаются с таким постоянством, что цвет глаз уже кажется красным. Во мне впервые возникает чувство жалости к себе. Такое странное и отвратительное. Так, наверное, ван Гог ощущал к себе подобное чувство, кромсая себе, в припадке болезни, бритвой ушные раковины. Я ощущаю себя Цезарем, который смотрит в глаза Бруту и видит, как в предательстве близкого человека рушится его империя. Это невыносимая агония любви.
В эту минуту перед глазами пробегает вся жизнь. Она несется вихрем тревог, не замечая меня, вдалеке, едва уловима моим подсевшим зрением, не трогая меня, безучастно, отдельно от меня. У меня ощущение, что мы с ней больше не встретимся и это видение, последнее свидание. Сейчас оно легкое и неуловимое, но со временем, его тяжесть нависнет, чудовищным дамокловым мечом. И это отнюдь не легкость бытия, это далеко не рассуждения Парменида, это моя жизнь, которая убегает, не сожалея обо мне.
Она пытается что-то говорить, но ее слова как ручей, текут, не оставаясь в памяти. Они только еще сильнее хотят разбить мою мечту о ней. Мечту, которая обрела кров в моем сердце, тешась моей любовью. Мечта, которая была так прекрасна, согрета теплом моих рук, полита слезами долгих разлук, обласкана поцелуями пылких губ, вымыта пеной моих надежд, одета шелком моей души.
И вот теперь, в присутствии этого любопытного фонаря, я осознаю неизбежность. Эта неизбежность обволакивает меня, нежно берет на руки, как мама, обернутого полотенцем после ванны, и уносит, не говоря ни слова. Я отчетливо понимаю, что мимолетная невесомость, которая касается моих частей, это ватное блаженство, самое верное состояние в будущем. И с каждым наплывом, мне ужасно хочется уйти. Просто задвинуть под стол стул и, не смотря в эту бездушную пустоту, захлопнуть за собой двери. Но эта невесомость, как волны, накатывает и отступает, играя со мной, как кошка с теннисным мячиком. Я тщетно пытаюсь удержать это чувство. Хватаюсь за него, молю о минуте постоянства, но, спотыкаясь, падаю, уродуя свое лицо.
И под вечер я уйду. Отсчитаю ступени подъезда и, шагнув во двор полной грудью, незаметно улыбнусь. Я поспешу на вокзал и уже в поезде, задыхаясь от духоты стекол и переполняющих эмоций, пойму, что выжил. И на твердой полке плацкарта, слушая в плеере музыку любимого Питера, мне будет хорошо, и немного её жаль. Ведь она уже никогда не увидит мои мечты, не посетит места наших, уже прошлых, грез и никогда не будет в них обласкана любовью. Но ведь так даже лучше. Мы так мало в жизни делаем то, что хотим, без сожаления и оглядки. И пусть со временем, нам будет трудно сказать друг другу пару слов, значит, все слова сказали в прошлом. В прошлом…
…Мы сидели на кухне. На столе липкий след от красного шампанского. Хотя мне больше нравится белое. Впервые пью с уличным фонарем, который прокрался сквозь сумерки двора в надежде поговорить, пока она меряет легкой походкой дорожку к моей душе. И только звонок входной двери остудит алкогольный порыв длинношеего гостя. Он подморгнет мне вольфрамовой нитью и пожелает удачи...