Соната темных лестниц

Нина сбежала по лестнице и, увидев незнакомого юношу, видимо выполнявшего сегодня обязанности служащего в холле, обратилась к нему с поспешной мольбой; все лицо ее светилось искренней и смущенной надеждой.
- Мне некогда! Пожалуйста, откройте! Я совсем опоздаю!
Она просила открыть гардероб. В этой школе его открывали только по просьбе учителей; если же какой-нибудь ученик отстал от класса, то ему приходилось ждать кого-нибудь из начальства, чтобы получить его разрешение.
Нина посмотрела на твердое, бледное лицо этого юноши, и надежда почти тут же исчезла; но он, быстро вглядевшись в нее и едва улыбнувшись, без промедления сказал:
- Оставьте любую из ваших тетрадей.
- О, вы так добры! – воскликнула Нина и протянула юноше первую попавшуюся тетрадь – как оказалось, нотную.
Юноша открыл гардероб и, пока девушка брала свою одежду, прочитал на тетради ее имя и вскользь вгляделся в почерк.
- Вы возьмете ее завтра здесь же, - сказал он, положив тетрадь на столик сторожа, куда обычно клали потерянные вещи. – Если ее не будет, спросите у сторожа.
Нина благодарно улыбнулась и скрылась за дверью. На другое утро она действительно нашла тетрадь на том столике, сторож сидел здесь же, как обычно.
- Это моя тетрадь, можно? – спросила Нина, улыбнувшись сторожу, как вдруг увидела на тетради лист бумаги, на котором чьей-то рукой было написано: «девушке с пятнышком туши на шее».
Нина вспыхнула и быстро взглянула в зеркало над столиком; пятна нигде не было.
- Поднимите головку, справа, - подсказал сторож, усмехнувшись.
Нина, краснея, последовала его совету и увидела маленькое пятнышко на переходе от шеи к скулам; она действительно вчера замарала пальцы тушью и, видимо, успела случайно замазать и шею еще до того, как заметила несчастье.
 Этим вечером в школе должен был состояться бал, и Нина вернулась сюда, как и все, наряженная и веселая. Она все разглядывала людей, думая найти среди них вчерашнего юношу; но его нигде не было…
Нина не знала, остался ли в школе еще кто-то из тех, что съезжались на бал, или где-то внизу бродил один только сторож. Может быть, двери уже заперли. Сумрак пустых зал и деревянных лестниц наполнял ее всю и был, казалось, нераздельным от ее сознания, беспорядочных мыслей и впечатлений, сбивающих с реальности. Ее открытые плечи, руки, высокий лоб казались в этом сумраке безжизненно бледными, неподвижно сияющими призрачной, холодной белизной. Белое платье окутывало ее фигуру, как будто нераздельное с ней. Она стояла во мраке лестницы, за тяжелой красной занавесью, как будто затаившись. Шелк ее платья, драгоценности на шее, руках тускло вспыхивали в темноте, ловя мгновениями сумеречный свет, еще сохранявший невидимые следы. Сама не зная зачем, склонив отяжелевшую от украшенной прически прекрасную голову, она стояла словно застыв, словно это была дорогая кукла, созданная для школьного бала, прожившая свой час и теперь навсегда забытая, более ненужная, с тенью вечной смерти на груди. Но вдруг она вздрогнула, серьги ее вспыхнули в невидимом свете, шелк платья проскользнул в тишине почти неслышным шорохом. Она отступила дальше в темноту лестницы и затаила дыхание; ей показалось, она услышала гулкие шаги. Нина не ошиблась: шаги повторились снова, видимо из глубины коридора, ведущего в бальный зал. Нина быстро поднялась по лестнице; шагов ее почти не было слышно, только белое платье мелькнуло над ступенями. Она толкнула тяжелую дверь в залу и осторожно затворила ее за собой. Это была та самая зала, которая аркой соединялась с другой, меньшей, и переходила в коридоры, ведущие в правое и левое крыло здания. Шаги Нины гулко отражались от блестящего пола и стен залы, увешанных зеркалами, но она не боялась – тому, кто еще остался в школе, нечего было делать в этих темных комнатах. Восходила луна, и бледный серебряный свет ее падал на пол из высоких темных окон. Нина бродила по этим комнатам, будто потерявшись; да и возможно ли было не потеряться в этом мраке пустых зал? Никогда Нина не видела школу такой пустой и мрачной; она даже не верила, что была здесь когда-то раньше. Она вышла на лестницу с другой стороны залы и увидела внизу, в пролете, тяжелый свет, как от свечей; Нина несмело пошла к нему, влекомая зыбким порывом. Скоро она увидела, что свет тусклым золотом лился с настенной лампы там, где лестница выходила в центральную школьную залу. Но, не успев подойти ближе, Нина вдруг резко отпрянула: ей показалось, в переходе света лампы во мрак кто-то стоял. Несколько мгновений длилось молчание, и вдруг страх пронзил ее сердце холодом; она слегка подалась назад и вдруг громко расхохоталась; драгоценности ее засверкали тысячью огней в свете лампы.
- Какой чудный смех! Но чей это голос? – раздался во мраке холодный, импульсивный голос, и в тусклом свете быстро появился знакомый облик юноши с вьющимися волосами и исступленной, самозабвенной бледностью твердого, безжизненного лица.
- Ты?
Она почти не говорила; одно лишь ее дыхание коснулось зыбкого мрака.
- Элоиза! – воскликнул юноша, протянув вперед руку, и как будто ужас и мучение до безумия задрожали в его голосе. Нина отпрянула назад.
- Вы меня с кем-то путаете, - сказала она быстро.
Юноша всмотрелся в едва различимое во мраке лицо Нины, и вдруг холодная усмешка прошла по его губам.
- А, вот кто передо мной. Изумруд твоих глаз говорит за тебя то, о чем ты не знаешь… И опять без теплой одежды, - добавил он просто и искренно, как будто вспомнив, как нужно говорить.
Нина молчала. Юноша в последний раз поднял голову, взглянув на нее, и шагнул в темноту, из которой так внезапно появился. Прошло несколько мгновений перед тем, как Нина сделала движение, чтобы уйти, нарушив тишину шелестом платья.
- Мне никогда не бывает одиноко, но теперь я не хотел бы остаться с этой тьмой, - тут же послышался прежний голос.
- Вы хотите, чтоб я осталась?
- Я прошу вас об этом. Мне… казалось, вы говорили мне – ты.
- Мы не поняли друг друга.
- Мы всегда склонны по-своему видеть то, что трудно разглядеть.
В его голосе слышалась усмешка.
Нина совсем не видела его, да и он ее, наверное, тоже; мрак здесь был совсем непроглядный, мрак, казавшийся еще более густым из-за света лампы.
- Хотите танцевать?
- Мне холодно, - сказала Нина, как будто не услышав.
- Тем лучше. Есть, о чем забыть.
- Но я не хочу.
- Вы испуганы; идите домой, вам пора спать.
Нина подняла голову, как будто надеясь разглядеть человека, говорившего ей с такой усталой нежностью; что-то извечно грустное было в его голосе, что заставило ее промедлить.
- Вы любите августовские ночи? – вдруг спросил юноша, видимо одержимый каким-то внезапным чувством; он как будто совсем забыл то, о чем только что говорил.
- Да…
- И ты помнишь… Вам… нравится – открытое пространство в лесу, трава, одинокие, полуживые деревья, туман и звезды.
- Да…
- Да! Пойдемте, дайте мне руку, - и в тусклом свете Нина разглядела тонкую руку. Она протянула свою и почувствовала горячее пожатие.
- Какая холодная! Как из мрамора, - проговорил юноша, увлекая Нину за собой.
Они проходили темную залу, почти ничего не видя; казалось, они попали во власть тьмы и никогда не смогут от нее освободиться; но какой сладкой была эта власть! Нина не видела ничего, не чувствовала ничего, кроме прикосновения горячей руки. Они подошли к окну, и юноша, оставив Нину в его свете, отошел на несколько шагов назад, скрывшись во мраке; Нина быстро оглянулась – и смогла разглядеть только смутные очертания его лица и фигуры. Лунный свет лился на Нину из окна, и ее неясный облик казался бесплотным, казался призраком, видением, которое только этот мерцающий лунный свет мог на минуту выхватить из мрака. Она отвернулась, и ее профиль, мраморный, холодный, неживой словно одушевлялся своей неосязаемостью.
- О, не молчите теперь! Говорите же, говорите! Я хочу слышать ваш голос. Спойте мне… о зимних розах – вы помните? – розы в заснеженном парке?
Нина сразу вспомнила эту песню, она любила петь ее в детстве. И звуки ее голоса полились в темноте, неразличимые в лунном свете, неотделимые от него; это был тот же свет, только оживший, полный того же серебра и мерцания.
Темные розы в заснеженном парке,
Вечная нежность опавших аллей…
Она не помнила, на каком она куплете. Голос ее вдруг начал обрываться; руки дрожали; она пела уже почти на одном дыхании, как вдруг юноша в одно мгновение очутился рядом с ней и встал перед ней на колени. Какая страшная бледность в этом лунном свете, какой безумный блеск мертвых глаз! Нина слегка отклонилась назад и оперлась рукой об оконную раму.
- Я не верил, что это ты, но теперь я вижу! Сколько пустых ночей в этих проклятых комнатах! Я не мог спать, ты знаешь, я не мог простить. Все это время… да… все это время… - он говорил, как безумный, как в лихорадке, бессвязно и сбивчиво. – Всё те же звезды, каждую ночь одни и те же, и тот же сырой холод, как от тумана – никогда, никогда он не оставлял меня! Но теперь… я так ждал… мы должны искупить, мы должны вернуться…
Он трепетно взял ее руку и, казалось, ее дрожь поразила его.
- Ты дрожишь, тебе холодно? – спросил он. Нина не могла отвечать. Он сорвался с места и повел ее за собой.
- Тебе нужно согреться, сейчас… - повторял он в лихорадочном волнении, как будто она могла умереть от этого холода. Он шел решительно и быстро, уверенным шагом, но внезапно останавливался и шел обратно или в другую сторону; да и что он мог найти в этих пустых комнатах, одинаково темных и холодных? Наконец он увидел золотой свет лампы и повел туда Нину.
- Да! Там, там теплее, - говорил он.
Но, как только его лицо очертилось светом лампы, Нина освободила руку и осталась во мраке; она как будто боялась этого света; она не хотела – о, как не хотела выйти из тьмы!
Юноша оглянулся и непонимающе смотрел в ее сторону, пытаясь ее разглядеть.
- Что с тобой? Ты не хочешь подойти к свету? – спросил он, и какая-то холодная, жестокая нотка внезапно мелькнула в его голосе.
Он сделал шаг к Нине, но она отпрянула назад, и в тишине раздался шелест ее платья. Юноша остановился и продолжал всматриваться, но он не успел ничего сделать, как вдруг Нина сорвалась с места и бросилась прочь. Она бежала по темным залам, лестницам, ей казалось, он догоняет ее, но вот дверь, вот выход – заперто? – нет! – Нина толкнула дверь и оказалась на улице. Холодный воздух, ночная тишина и высокие звезды над ней. Но она почти не помнила, как оказалась на улице; она бежала по темным, холодным, туманным улицам в своем бальном платье, не чувствуя холода, добежала до дома и, закрыв за собой дверь, остановилась, тяжело переводя дыхание. Но вдруг взгляд ее упал на окно. В комнате было темно, лунный свет из окна проникал сюда и, казалось, заполнял ее туманом; внезапно как будто что-то мелькнуло там, за окном. Нина вздрогнула, и, подбежав к окну, быстро задвинула его плотной шторой – одно, второе, третье. Она закрыла все окна, проверила, запета ли дверь, бросилась на кровать и зарыдала.

Нина уже прошла мимо сторожа, но вдруг оглянулась и тихо спросила:
- Скажите: позавчера здесь был молодой человек, у него были ключи от гардероба… Разве он здесь работает или учится?
- А, тот самый; нет, я только просил его подменить меня на два дня. Это тоже сторож, только в другой школе.
- В… какой?
- А вот что напротив большого парка.
Нина помолчала.
- Он очень странно себя ведет, - сказала она, пытливо посмотрев на сторожа.
- Разве? Я не заметил. У вас были какие-то неприятности?
- Нет.
Нина поспешно ушла. Она ходила к той школе, всего один раз; но этого было более чем достаточно: ей удалось его увидеть. Нина не хотела быть замеченной – чем бы она объяснила свой приход? – но юноша со свойственной ему наблюдательностью обратил на нее внимание. Он безразлично посмотрел на нее и, едва улыбнувшись холодной усмешкой, скоро отвернулся.