My Bonnie

В клубе полумрак, накурено, напито, матом наругано. Резь от льющего в глаза пота невыносимая, рубашка мокрая насквозь. Думаю, воротник уже черный. Мы отыграли час тридцать, но запал еще есть, хотя пальцы ломит, уши заложены, и голос хриплый, как старого бухого докера.
Запал еще есть, и я пробегаю по клавишам, начиная беспроигрышный Jailhouse Rock. Публика взвывает, еще живые пары выходят попрыгать под рок-н-ролл, а я, не точно копируя Джерри Ли Льюиса, пою им на не лучшем английском о том, как это круто – лабать рок в тюряге.
Блин, сегодня мало хороших знакомых. Вроде бы мелькнул в сизоватой табачной дымке, ускользающей тенью Сергей – блюзовый гитарист, с которым мы знакомы еще с института. Но что-то я его не вижу, толи ушел, толи квасит где-то в темном углу. Так охота увидеть хоть одно знакомое лицо. Ну, нет, так нет.
Надо дать людям передохнуть – играю Your Cheating Heart. Кто-то танцует, кто-то обжимается, раскачиваясь под музыку, кто-то обжимается просто так.
Помню, раньше я ловил кайф от походов на такие танцульки. Приползешь, отследишь стайку из трех-четырех девиц, пришедших без бойфрендов. Далее надо определить не очень круто танцующую, но не лишенную грации, симпатичную особь, подкатить к ней и начать учить.
Этот финт срабатывал безотказно. Продемонстрированные на пяти-шести пулеметных рок-н-роллах впечатляющие танцевальные способности оказывали разрушительный эффект на затуманенной полумраком, никотином и озерцом коктейлей девичий разум. А потом, на обязательном медляке барышня уже сама прижималась своим не очень одетым потным телом, к моему. А в моей груди отбойным молотком долбило раскрученное на высокие обороты сердце.
Потом все это надоело. Я окончательно перешел в стан тех, кто играет, из стана тех, кто танцует. Мой скоропостижно скончавшийся брак отбил охоту заводить длительные романы, а для удовлетворения моих гаснущих от непосильной работы и пьянства сексуальных потребностей хватало проституток и двух легкодоступных сотрудниц той спекулянтской шараги, где я нехитрыми махинациями зарабатываю на жизнь.
Из толпы выныривает Серега, в его руках две кружки пива, одна из них – мне. Спасибо, друг, и для тебя я играю твою любимую – Let The Good Times Roll . Серега говорит, что в переводе с негритянского сленга, эта фраза означает "все – за…сь!". Хорошо, что сегодня он здесь.
Доигрываю уже на последнем издыхании. Пальцы болят от двухчасовой долбежки по клавишам, горло, будто наждаком, обдирает табачным дымом. Надо играть последнюю вещь. Как всегда, это будет моя любимая – My Bonnie. Старая морская песенка, в рок-н-ролльном варианте.
"Мой любимый уехал за море, за океан, верните мне его". Вроде бы это – основной смысл.
Все, всем спасибо, концерт окончен, до следующих встреч. Мухой сворачиваю аппаратуру. Жму руки налево и направо, принимаю традиционные слова благодарности за концерт, благодарю в ответ. Получаю от арт-директора гонорар и раздаю ребятам. Я тороплюсь, потому что вижу Серегу, занявшего нам столик, взявшего нам пива, и, скажите мне, что может быть лучше вечера проведенного с другом за кружечкой – другой.
Мы с Серегой сидим до утра. Пьем неторопливыми глотками темное сладковатое пиво, лениво перекидываясь словами. Между нами уже так много сказано, что лишнее слово ничего не меняет.
- Макс, а когда у тебя ближайший концерт? – спрашивает Серега между делом.
- В следующую субботу, по ходу, а что?
- Да, тут меня брат с одной американкой познакомил, чува лабает статейки про жизнь российской молодежи для какой-то их забугорной макулатуры, думал привести ее тебя послушать.
- Ну, приводи, хрен ль делов…

Неделя тянулась, как сопли по стеклу. Всю дорогу я пытался сделать так, чтобы все три наших склада изобразили хотя бы минимальную активность – но хрен мне по всей морде, советский складской рабочий чхать хотел на все мои усилия, он пил, прогуливал работу, терял документы и создавал труднопереносимое количество бардака на достаточно ограниченном пространстве.
Из-за всего этого раздолбайства, я профукал одну из двух еженедельных репетиций, поэтому на второй – последней перед очередным концертом пришлось выложиться в двойном размере, и домой к предкам, соответственно приполз еле живой и очень поздно.
Моя матушка, как всегда, встретила меня тщательно отрепетированной речью, суть которой сводилась к мысли о том, что в моем возрасте "глупо заниматься музыкой, давно пора б подумать о семье, только на этот раз всерьез, а не как всегда". Спорить было бессмысленно. И я не стал.
Моя мама убеждена, что мой брак развалился по моей вине. Думаю, что она права, но частично. Мы с моей бывшей оба приложили не мало стараний, чтобы сделать жизнь друг друга невозможной. Для меня до сих пор остаются неразрешенными две тайны мирового масштаба: зачем я попросил Риту выйти за меня замуж, и зачем она согласилась. Мы не любили друг друга, секс наш был как-то механически изобретателен, но, при этом, скучен и пресен, детей она не хотела, у нас даже не было общего домашнего животного.
Я пил, она читала "Космо". Я зависал с музыкантами допоздна на студиях, она без остановки трещала по телефону со своими мажористыми подружками. Я трахался с официанткой из одного из клубов, моя жена – со своим бывшим бойфрендом и с моим хорошим другом, кстати, теперь – тоже бывшим. Я все время нахождения в браке завидовал Сереге и его многолетнему браку, отягощенному двумя спиногрызами, собакой, кошкой и попугаем-матершинником, а моя жена завидовала своей лучшей подруге, которая выскочила замуж за члена правления какого-то банка.
Ничего удивительного, что на предложение развестись она мне ответила таким же легким согласием, как и на предложение, выйти за меня замуж.
Рита выскочила замуж повторно, за обеспеченного молодого человека, но мы с ней продолжаем общаться, при чем наше общение стало даже более теплым, чем было раньше. Она познакомила меня со своим нынешним мужем, тот оказался мировым парнем, хотя и несколько ограниченным.
Брак и развод еще более развили мои и без того весьма ярко выраженные достоинства – цинизм и занудство. Жизнь становится много проще, если воспринимать все через призму злобноватого скепсиса, а женщин расценивать исключительно как сексуальный объект.

В субботу приезжаю в клуб слишком рано. Посетителей еще нет, есть время потрещать с арт-директором, барменами, хлопнуть стаканчик джин-тоника. Этот клуб я люблю – рок-н-ролльное местечко, немного пошловатое в оформлении, зато здесь почти не бывает гопоты. Аппаратура здесь прикольная, вообще, сразу видно, что звуком занимался человек, не страдающий жопорукостью.
Интересно, сколько придет народу? Обычно – здесь не продохнуть. Место популярное. Тем приятнее, что нам все чаще дают выступления в субботу. Prime-time, блин!
Сегодня Серега должен приволочь штатницу-журналистку. Вот тоже, нашла, о чем писать, ну, да ладно, это ее головная боль. Моя головная боль – вечно опаздывающий ударник.
Потихоньку собирается первая публика. В отличие от предыдущего концерта сегодня много знакомых лиц. Здороваюсь, перебрасываюсь дежурными фразами, шучу, смеюсь чужим шуткам, опрокидываю рюмочку, другую, все – больше нельзя, а то не сыграю. Запалить сигаретку, потрепаться со старой знакомой, пожать руку ее новому приобретению. Время бежит. Становится душно и шумно. Сминаю в кулаке пустую пачку LM и отправляю ее трехочковым броском в урну. Мои ребята подъезжают, пора разворачиваться на сцене.
Только успеваю собрать свою "спиванину", как чувствую тычок в спину. Оборачиваюсь – стоит ухмыляющийся Серега, рядом с ним чува лет двадцати пяти –тридцати, мордаха вполне ничего, фигурка на "четверочку", волосы светлые, крашенные, химия заставляет их виться. Одета немного безалаберно, но очки в тонкой оправе – стильные и дорогие, плюс – Nikon на ремне. Наверное, та самая штатница.
- Джеки, это Максим, - представляет меня своей спутнице Сергей, - я говорил тебе о нем.
Я пожимаю протянутую мне руку, улыбаюсь, вроде бы.
- Очень приятно, Максим, меня зовут Джеки Бутс, пишу для 'Wrong Life', - она говорит на хорошем русском, но с заметным акцентом, улыбается чуть смущенно, при этом слегка щурит глаза.
- Меня можно звать просто Макс.
- Okay! – это звук вылетел у нее легко и естественно, заученный, загнанный на рефлекс.
- Ну, вот и ладненько, - подытоживает нашу высокоинтеллектуальную беседу Серега, - есть оригинальное предложение: пива выпить.
- Не, Серега, я не могу – мне еще играть, давай после, – канючу я.
- Ну, тогда отыграешь – присоединишься.
Сегодня, что называется – "прет". Это такое состояние, когда музыка идет в пальцы из живота бурным, селевым, сметающим все и вся потоком. Электричество, кажется, покалывает пальцы, лупящие до боли в клавиши, и все легко, и все просто. Это называется – драйв.
В толпе пьющих и танцующих мелькает Джеки. То и дело полумрак взрывает вспышка ее фотоаппарата. Работает штатница. Странно, чем-то она мне успела понравиться. Хотя не мой тип – я больше люблю темненьких и таких, как бы это сказать, "крепеньких". Может, это от легкого недотраха, или просто – на экзотику тянет.
Серега от штатницы сепарировался. Сидит возле стойки бара с толстенной сигарой, с кружкой пива, как он сам говорит " в позе полного человеческого счастья". Мне иногда кажется, что если Серегу не трогать – он так может сидеть бесконечно, только пива подливай и меняй сигары. Разве что, жена ему позвонит и велит домой топать.
Забавно, как Серега поменялся за время брака. Стал спокойный такой, мягкий, гладкий. С водки перешел на пиво. Купил вместительную машину, чтоб на дачу можно было вывезти "диван, чемодан, саквояж, корзину, картину, картонку и маленькую собачонку". Он излучает спокойствие. Я рядом с ним сам успокаиваюсь как-то. Серега говорит, что такое состояние дается большим трудом, а я ему не верю – мне думается, ему просто повезло. Если бы семейной жизни нужно было бы сделать рекламу – надо было бы использовать для этого Серегу.
Барабанщик тычет мне в спину палочкой – мол, потрещи с публикой, я стойку хэта поправлю. Я пытаюсь шутить, треплюсь о чем-то. Народу хорошо, и он смеется моим неизобретательным шуткам. Симпатичная брюнетка с бокалом сине-красной мути в тонких руках кокетливо смеряет меня взглядом. Я смотрю ей прямо в глаза, начиная давно известную мне игру, под названием "я играю специально для тебя". Можете не верить, но если на том конце взгляда – особь с достаточно б…ской натурой, то из такой игры можно скроить вполне сносный трах.
А у этой конкретной темноволосой девушки взгляд достаточно нескромный, что дает некоторую надежду. К тому же у нее есть три весомых достоинства: грудь между третьим и вторым номерами, пока еще легкая степень хмеля и отсутствие на прицепе какого-нибудь мужчинки.
Играем, парни! Барабанщик кончил свой ремонт!
Пара быстрых, медленная, кантри, блюз (это для Сереги). Я заметил, что ему услышать блюзовый ритм, как он начинает чуть-чуть раскачиваться. "При звуках флейты – теряет разум" – цитирует мультик про полосатого слона Серега, когда я говорю ему об этом.
В центре толпы, как смерч в прериях, танцует молоденькая пара. Они не колышутся со всей остальной толпой, как заросли осоки, они танцуют конкретно, с "отрывом". И если по честному, то играю я весь концерт для них, а не для той б…ди с коктейлем в лапках, украшенных "Tiffany".
Блин, есть в этой танцующей парочке что-то настоящее. Какой-то неукротимый драйв. Я таким завидую по-хорошему. Потому что так не умею. То есть я до сих пор могу выполнить основную массу движений, но во мне уже нет того настроя, того заряда, как у них.
Вспышка слева. Американка не выпускает из рук свою фототехнику. Работает. И не лень ей, как будто есть кому в ее недоделанных Штатах интерес до того, что в Москве какой-то не первой свежести хрен лабает old time rock во всяких тошниловках. Хотя, если за это платят деньги, то можно делать репортаж хоть о черте лысом. Кто там сказал "пипл хавает". А может эту штатницу на перепихон развести? Не, не буду, у них же там чуть что – sexual harassment и в суд – плати бабло за то, что оскорбил девичью честь. Интересно, как они там вообще размножаются при таком раскладе?

Отыграли не плохо. Я б даже сказал – больше, чем не плохо. Три вещи слабали "на бис", в том числе – My Bonnie. Теперь сидим за столиком вдвоем – я и Джеки, Серега нас покинул сразу, как я отыграл – дома что-то приключилось. Джеки с неким механизированным ритмом задает мне вопросы. Я на них отвечаю, а мне смешно – у меня никогда не брали интервью, и мне это занятие кажется поразительнейшей чушью. А вопросы падают один за одним, как снаряды при корабельной бомбардировке: перелет, недолет, накрытие.
Что для меня музыка? Кем я себя ощущаю в молодежной субкультуре? Люблю ли я свою страну? Считаю ли, что в России достаточный уровень свободы для самовыражения? Чем живет русская молодежь? Как я отношусь, как я смотрю, как я дышу, и так далее – до бесконечности. Я отвечаю какую-то х…ню. Штампы, хвастовство, очковтирательство и просто вранье. А Джеки держит в руках диктофон, слушает, кивает головой. Вроде по глазам – не дура. Интересно, она действительно ведется на всю ту галиматью, которую я ей втираю?
Она пьет пиво мелкими глотками. Она просит у меня сигарету. Она закуривает от моей зажигалки. Она смотрит на меня с легкой наглецой через стеклышки своих очков и спрашивает:
- Wanna fuck me? – ее зрачки чуть расширяются, когда с кончика ее языка слетает недвусмысленное предложение. Трахаться она предлагает, спрятавшись за свой никудышный американский английский, будто это меняет смысл и характер предложения.
- Да, наверное, - отвечаю я. Не могу сказать, что Джеки гиперсексуальна, она приятна, но не более, но меня, видимо тянет на экзотику. Жаль она не негритянка, или как говорят в их смешных Штатах – афроамериканка. Было бы прикольно.
- Ты не уверен? – она улыбается. Улыбается в сто тридцать четыре зуба, хотя к ситуации больше пошла бы чуть загадочная и более тонкая улыбка.
- Уверен. Едем.
- Куда?
- Ко мне.
- Okay.
Ловим такси, едем ко мне на мою одинокую хату.

- А ты уверена?
- Shut up 'n fuck .

Я гляжу на женщину, стоящую у окна. Сейчас, когда окно полыхает утренним солнцем, и я вижу только силуэт, Джеки похожа на мою Первую женщину – та тоже любила по утрам стоять у окна, смотреть куда-нибудь вдаль. Потом она вышла замуж за моего хорошего друга, и я иногда бываю у них в гостях. Так что, в этом, плане Джеки пока имеет неоспоримое преимущество перед моей Первой женщиной – Джеки пока со мной.
Я лежу на пузе, на моем доживающим свой век диване, очаровавшим американку совершенно порнографическим скрипом. Лежу на пузе и разглядываю стоящую у окна женщину. Она мне нравится? Да, наверное. Она грубовата, шумлива и не очень изобретательна, но в ней есть определенное очарование. Она простодушна. Она открытая и искренняя. В ней нет загадочности, что, с одной стороны, для женщины недостаток, а с другой – достоинство.
Наш роман продлится предсказуемо недолго. И это значит, что за те дни, что ему отведены, его надо выжать досуха. Взять от него все, что можно и нельзя. А потом мы с Джеки отпустим друг друга со спокойной душой.
Она держит паузу – стоит у окна. Застыла. Она, наверное, не чувствует, что я проснулся, или ей просто это не важно. Интересно, будет ли типичный разговор на тему "мы оба взрослые люди и должны адекватно оценивать то, что между нами произошло". Или она скажет, что все было здорово и предложит "как-нибудь еще раз". В любом случае, вряд ли станет признаваться в любви до гроба. Интересно, а мне бы этого хотелось?
Я лежу на пузе и пытаюсь разобраться в том, хочу ли я чего-то большего, или нет.
Не знаю.
Я прерываю молчание:
- Honey, come here .
- Good morning, darling .
Странно, мне всегда казалось, или мне кто-то говорил, что darling – обращение, принятое только между близкими людьми. То есть очень близкими людьми, которых объединяет не просто секс, а что-то большее – общие дети, собака, машина, дом загородом, пяток альбомов с фотографиями. Просто оговорилась? Привыкла так отвечать своему, оставленному за океаном мужу, бойфренду? И есть ли он у нее, вообще? Интересно, какие из штатниц спутницы жизни?
Она плюхается на диван рядом со мной. Не целует, как это сделала бы наша баба. Наверное, у штатников какие-то другие проявления чувств, или это конкретно у нее какие-то другие проявления чувств. Если вообще у нее есть ко мне чувства.
Ничего не знаю. Просто предлагаю ей завтрак в постель, а она соглашается.

Сегодня я помогаю Сереге уехать на дачу. Дело это хлопотное – потому что надо умудриться так погрузить в его чемодан на колесиках его семью с пожитками и мелким усато-полосатым скотом, чтобы вещи не забылись и не потерялись, дети не напроказничали, кот не смылся, попугай не улетел. Единственное приличное животное – это такса Фрося, по документам – Франциска, которая в силу своего "интересного" положения ведет себя прилично и тихо.
Ольга – жена моего друга, тихо раздражаясь в процессе сборов и все больше и больше напоминая грозовую тучу, швыряет периодически небольшие молнии в мужа. Серега без видимого успеха пытается сделать пятнадцать дел одновременно. Я изображаю няньку, держу на руках разморенного жарой Витьку и пытаюсь не дать гоношашейся вокруг Янке упасть в лужу, свалиться с качелей, удрать в соседний двор, подобрать из грязи дождевого червяка и так далее, до бесконечности.
Я обожаю эти моменты. Я чувствую себя нужным. Мне кажется, что у меня тоже есть семья. И когда их машина исчезнет за поворотом, я снова почувствую свое одиночество, снова вспомню слова моей Первой женщины.
- Ты не создан для семьи, Макс, ты слишком неуловим. Ты не можешь быть в моей жизни, ты в ней только бываешь. – После этих слов она ушла от меня.

- Ну, мы поедем, спасибо, Макс, что помог.
- Не за что, Оль, - я помогаю ей сесть в машину и перед тем, как захлопнуть дверь, - счастливого пути, ребята.
Их Volvo скрывается за поворотом, тихо урча престарелым мотором.
Как всегда. С одной поправкой. Звонит мобильный, на экране вижу – Jackie.

Все это длится два летних месяца. Встречаемся, гуляем, ходим на вечеринки, я показываю Джеки Москву, с которой она и так не плохо знакома. Она курит мой LM, я помогаю ей писать статьи. Пару раз в неделю мы скрипим моим диваном, остальное время – трамбуем тахту на ее съемной хате. Ко мне переезжать не хочет, а я и не настаиваю. Она чистит на ночь зубы и спит в пижаме. Не ест жареного мяса.
Серега немного меня подначивает по поводу Джеки. По-доброму так, без гнили.
Я не люблю ее. То есть, когда ее нет рядом, я не мечусь по комнате, как это было с моей Первой женщиной, я не злюсь, как это было с Риткой, просто знаю, что Джеки телепается где-то в нашем бесконечном городе.
Но мне с ней хорошо, хотя как-то немножко необычно. Она часто переходит на английский. Она редко целуется. Не любит, чтобы ее держали за руку. Не говорит мне, что любит, впрочем, это у нас взаимное. Она не проявляет нежности и не любит проявления нежности в свой адрес. Но в целом, с ней хорошо – легко, она говорит правду, не пытается превратить секс в спектакль. Честно говорит, что хочет. Поначалу отказывалась от того, чтобы я расплачивался в ресторанах и кафе, но это я переломил. Говорит, так у них не принято. Я отвечаю – а у нас принято.
Перестал смотреть новости, чтобы не смущать девушке некорректными замечаниями в адрес ее соотечественников.
Она иногда мне говорит с некоторой хитринкой во взгляде:
- Honey . Тебе очень не нравятся американцы?
- Зато мне нравится одна конкретная американка, - отвечаю я, точно зная, что такого ответа она от меня и ждет. И тогда она улыбается. Все так же – в сто тридцать четыре зуба.
- Ты говоришь мне красивую неправду.
- Это называется – льстить.
Летом мало концертов, работы тоже немного, народ потный, теплый, разморенный. Поэтому вечерами есть время пошляться по городу, посидеть в нешумных местечках. Отдохнуть от постоянной суеты. Еще можно кататься по реке на чадящих тарахтящих речных трамвайчиках. Оказывается, Джеки боится высоты – мы это выясняем ночью стоя на середине Крымского моста, глядя на черную воду, в которой отражаются звездной россыпью огни "Луна-парка".
В конце июля курьер привозит ей авиабилет до Нью-Йорка.
Все. Абзац.
- Макс, я не говорила, что уеду. Я не хотела, чтобы последние дни вместе были сложными.
- Спасибо, Джеки.
- Ты не в обиде?
- Нет, я знал, что тебе придется уехать.
- У меня почему-то такая мысль, что я тебя как-то обманула.
- Это не правильная мысль, не волнуйся, все хорошо.
- Спасибо, darling , – она приваливается к моему плечу. Не утыкается в него носом, как это сделала наша баба, а приваливается, как ребенок, которому спать охота.
- Не за что.

Толстопузый авиалайнер с диким ревом проносится по бетонной полосе и, оторвавшись от нее, взмывает в небо. В салоне бизнес класса сидит, пристегнутая к креслу, боящаяся высоты журналистка Джеки Бутс. Она не плохо провела время в Москве.
Собственно, я тоже не плохо провел это время.
Пару раз в Интернете, залезая от нечего делать на сайты знакомств, я натыкался на характерную формулировку цели знакомства: встреча для необременительного секса.

Сентябрь. Открываем новый сезон после летнего затишья. В клубе – сборный концерт, четыре группы. Рокабилли, неосвинг, серф. Заводной музон. Парни в "косухах", джинсах и белых носках, девчонки, будто сошедшие с картинок в стиле "пин-ап". Будто смотришь штатовское кинцо о беззаботных пятидесятых.
Наш сет – предпоследний. Час времени. Стучу по клавишам, как заведенный. Самые кучерявые хиты. Ни одного медляка – сегодня в них нет смысла. Играем рок-н-ролл. Танцуйте, пока есть силы! Лето кончилось.
Мы единственные уложились в отведенное нам время, и организатор всего этого буйного действа искренне нас благодарит за пунктуальность. На сцене – толчея: моя группа собирает монатки, следующая за нами наоборот – раскладывается. Я их знаю, хорошие ребята, но вокалист – хвастун, выпендрежник и чмо. Регулярно учит меня играть рок-н-ролл. Сопляк, блин, я играю уже десять лет, больше половины твоей драной жизни.
Отбрыкиваюсь от приглашений сесть за столик и принять чуть-чуть на грудь. Меня ждут. Я сегодня еду играть в блюзовом джэме, который устраивает Серега. Что-то в последнее время стал я проникаться любовью к его занудной музыке, в конце концов, блюз – папа рок-н-ролла. А еще мне нравится играть в джэмах – сплошная импровизация, играешь в свое удовольствие. Все друг друга понимают. А, как сказал один из персонажей фильма "Доживем до понедельника" – это-то и есть счастье.

Латино. Последнее время Серега увлекается музыкой Карлоса Сантаны. Пальцы стучат в клавиши, рождая непривычную мне мелодию. Мелодию под стать совсем не сентябрьской погоде – жаркую, влажную, душноватую. Серега косо сидит на высоком стуле, утащенном от стойки бара. Наверное, только я вижу, как он между песнями держится за сердце. Наверное, только я знаю, что его сердце уже давно не справляется с его ритмом жизни, отставая то на шаг, то на два.
Держись, Серега, ты еще нужен всем нам.
- Макс, что сыграешь, - слышу я голос друга.
- My Bonnie.
В этот раз эта песня звучит блюзово. Моя любимая уехала за море… Верните мне ее. Bring back, bring back, bring back my Bonnie to me…

После работы я бесцельно брожу по городу. Вставляю в уши наушники и превращаю весь мир в видеоклип. Смотрю на влюбленную парочку – «Stand by me ». Еду на эскалаторе вверх, гляжу на девчонок, едущих вниз – «No woman, no cry» . Иду по Арбату к Смоленской площади – «Последний дюйм». Иногда я подпеваю, иногда просто слушаю, есть песни, которые слушаю на повторе по несколько раз.
По-летнему жаркий сентябрь сменяется нежным октябрем, раскрашенным в ярко-красные и ярко-золотые краски. И небо! Небо – кристально чистое и прозрачное, как родниковая вода. И воздух чистый. В это время года я люблю бродить по городу. Иногда беру с собой фотоаппарат и расстреливаю километры пленки.
Неделю назад познакомился после концерта с девчонкой, ничего такая – симпатичная. Ну, то есть, как познакомился, как это обычно бывает – «коктейль, коктейль, еще коктейль, и я тебя тащу в постель». Она, конечно, поломалась, но не долго, так – для проформы. Вроде бы, надо ей позвонить, но не хочу. Она тоже не звонит, ей, видимо, не более моего это надо.
Вчера совершенно неожиданно позвонила Ритка, рассказала, что ее благоверный надолго улетел в командировку, что ей скучно, что мы давно не виделись, что я мог бы приехать. Договорились о встрече, я приехал и только тогда понял, что моей бывшей просто потрахаться было не с кем. Интересно, а много жен изменяет мужьям нынешним с мужьями бывшими? А много ли мужей изменяет нынешним женам с бывшими? Почему-то именно эти два вопроса занимали мой ум, пока я ехал домой, оставив Ритку злой и неудовлетворенной, наврав, что от пьянства стал импотентом.
Снова брожу по городу, специально купил черно-белую пленку, чтобы сделать красивые снимки. Я люблю фотографировать ночной город. Свой большой, суетной пыльный и душный город.

Концерт дается мне с трудом. Нет, я не устал, просто нет запала. Я играю больше по привычке. Домогаюсь до своих музыкантов, действительно ли я «не качаю», отвечают, что нет – качаешь, ты что, все путем! Но я то знаю, что внутри меня – чистая механика, моя музыка похожа на половой акт проститутки, страсть за деньги. По-настоящему мне хорошо, когда я еду джемовать с Серегой. Никто не просит от меня забойных рок-н-роллов. Я могу просто играть. Это такое ощущение, когда заполняешь все свои ощущения просто музыкой, и руки сами ползают по клавишам, будто это судороги твоей души.
И еду на джэм. В душный клуб «для своих».
Напротив меня Генка, или как его еще называют – Крот. Он щурит глаза через триплекс толстенных линз уродливых круглых очечков, растягивает в широченной улыбке свою круглую физиономию, а его короткие толстые пальцы тянут и завязывают в узел струны. Из динамика – скрученный в спираль рев изнасилованного «Гибсона». Как он играет! Я просто фигею, братва, как он играет, этот почти слепой банкир.
Затем с Юлькой-Занозой, играем что-то об ушедшей любви, и Юлькин сакс воет так, будто из трещины в самом сердце. Маленькая, похожая на мальчишку, Заноза терзает свой здоровущий баритон-сакс, из-за ее спины лупит прожектор, и я вижу не Юльку, а раскачивающуюся тень.
И вот уже с Серегой на пару мы играем любимый с детства Boom Boom . Я придумал к этому делу хитрую партию клавишных, и мы с Серегой играем минут десять, не останавливаясь. Мои клавиши переговариваются с его гитарой, как говорят старые друзья – неторопливыми короткими фразами. Так, за жизнь.

Для Сереги это было последнее гитарное соло.
Ночью после джэма его сердце ушло на коду и замолчало.
Похороны были скромными, поминки тихими.

После всего сидим в пустом тихом кабаке. Лева, хозяин заведения, – близкий друг Сереги, и поэтому кабак закрыт сегодня для всех кроме нас. Пьем. Лева сам разливает по стаканам водку, и молча опрокидываем в себя огненную воду. У меня в голове одна мысль – у Сереги остались жена и двое детей, как они? Что с ними будет?
Мы, конечно, с ребятами поможем, чем можем, но много ли с того? Пожалуй, что нет.
Заноза играет Amazing Grace на саксе. По лицу ее текут слезы. А мы слушаем, как ее сакс режет тишину на части и плачет об умершем друге. Сережина гитара стоит около сцены. Одинокая, покинутая своим мужчиной. На деке еще видна дактилоскопия, не стертые отпечатки пальцев Сереги. Последний след.

Я иду домой по ночной Москве, не опьянев от выпитой водки ничуть. Только что я отправил Юльку на такси домой в сопровождении нашей общей подруги. С собой ее тащить было абсолютно нельзя. Это плохо кончилось бы. Неправильно.
И вот я тащусь к своей берлоге. Не к родителям, а свою холостяцкую щель. В голове пусто, так бывает, ни одной мысли нет в голове. Перед подъездом курю последнюю сигарету и выбрасываю пустую пачку. Выгребаю из почтового ящика квиток по квартплате. Тащусь по ступенькам. Не попадаю ключом в замок с первого раза.
И слышу за спиной:
- Darling, I’m home .