Вешка

Киносценарий.
90 мин., цвет, ч/б, звук Dolby surround.
 


Главные роли:

РОМАН, кинорежиссер, около 40 лет;
ОКСАНА, привлекательная женщина, его жена, моложе Романа на 3-4 года;
АНЮТА, дочь Романа, 16 лет;
ЛЯЛЬКА, дочь Романа, 11 лет.

РОМКА в юности, мальчишка 19 лет;
АНЯ, дочь дяди Коли 16 лет;
МАМА Романа;
ДЯДЯ КОЛЯ.

Роли, эпизоды:

МИЧМАН;
КОМАНДИР КОРАБЛЯ;
ЯПОНЕЦ («самурай»);
ЖЕНА ЯПОНЦА;
КИТАЙЦЫ;
ПРОХОЖИЕ.
СЪЕМОЧНАЯ ГРУППА - ОПЕРАТОР, ЗВУКООПЕРАТОР

НАТУРА. ВИДОВАЯ ПЛОЩАДКА ГОРОДА. УТРО.

Кривенький, с косыми параллелограммами стекол, трамвайчик фуникулера ползет неспешно. В гулкой станции на верхней площадке торчат из кафельной стены железнодорожные буфера-амортизаторы, между ними виден вибрирующий трос, связывающий между собой через лебедку два вагончика, желтый и зеленый. Когда один вагончик идет вниз, другой идет вверх.
Еще рано, никого нет из пассажиров, и в пустой станции летает эхо.
На улице эффект пропадает.
Отсюда открывается потрясающий вид. Даже пасмурным утром, когда на стеклах висят капли, и рубашка влажная от тумана, накрывшего город – здесь красиво.
Город лежит внизу. Выглядывают из тумана дома в густой зелени, торчит остроконечный шпиль бывшей кирхи, и можно даже различить ажурные флюгеры на башенках ГУМа. Зато вагончик фуникулера, ушедший вниз, пропал из виду совсем, даже нижняя станция не видна в белой дымке.
Узкая бухта, рогом исполинской антилопы врезавшаяся в берег (потому и назвали «Золотой Рог»), едва видна. Сегодня она не золотая, сегодня вода сизая и сливается со рваным туманом, лежащим под ногами. Лишь торчат в прогалинах туманного облака пришвартованные к невидимым причалам суда – рыболовецкие сейнеры, траулеры, научные «НИРСы», «пассажиры» и военные корабли, образуя замысловатое кружево из антенн, радаров, каких-то космических устройств и просто мачт с убранными парусами.

ЛЯЛЬКА
(подпрыгивает на месте):
Мама, папа, смотрите! Это же «Минск»!

АНЮТА:
Где? Покажи! Тот самый, да, пап?

ЛЯЛЬКА:
Вон, видишь, номер на борту «ноль сорок два», папа, ты же его снимал, правда, ты нам его на видике показывал?

РОМАН:
Угу, тот самый.

Роман кладет руку на мокрое от тумана плечо младшей дочери, и она, смешливо взвизгнув, отбегает в сторону. Наваливается животом на парапет и дрыгает ногами.
 
ОКСАНА
(одергивает дочь):
Ляля! Свалишься, там же обрыв!

ЛЯЛЬКА:
Ой! Смотрите, а мы где-то там жили, на той стороне, да?

АНЮТА
(показывает в другую сторону):
Не там, а во-он там, ты еще маленькая была, когда мы уехали из этого города. А вон та горка называется, я знаю! Дунькин Пуп!
Она как-то внезапно теряет свою респектабельность, и обе девчонки вприпрыжку бросаются по улице вниз.

ГОЛОС РОМАНА:
Да. Тот самый. Авианосец. Отсюда даже можно разглядеть иллюминатор каюты, в которой я жил на протяжении плавания, если по-военному говорить – похода.

АВИАНОСЕЦ. ИНТЕРЬЕР.

Прямоугольный иллюминатор выходил на лётную палубу, и Роман поначалу никак не мог привыкнуть думать, что смотрит он не вперед, а вбок по ходу корабля – пятьдесят метров ширины взлетно-посадочной полосы, видимые в окошко с винтами-барашками по углам, воспринимались так, словно ты смотришь вперед. Обман зрения.

НАТУРА. ВИДОВАЯ ПЛОЩАДКА ГОРОДА. УТРО.

ОКСАНА
(берет Романа за руку и тянет от парапета):
Пойдем уже, муженек, девчонки вон убежали!

Роман стоит, глядя в сизый туман утренней бухты.

ОКСАНА
(отправляясь вниз по тротуару)
Ладно, стой, сколько хочешь, мы пошли.


НАТУРА. АВИАНОСЕЦ. ВОСЕМЬ ЛЕТ НАЗАД. УТРО.
Съемочная группа забирается по трапу на корабль. Матросы помогают перегрузить ящики с аппаратурой.
Кадры воспоминаний - в прямой иллюстрации к тексту.

ГОЛОС РОМАНА:
Маленькая наша съемочная группа – оператор Владик, только-только из ВГИКа, субтильный такой, мальчишка совсем, звуковик Сашка, и я, такой же зеленый, весь из себя режиссер. Господи, как же называлась-то картина?.. Да-да! «В дальнем походе»! Про летчиков морской авиации… Владик, в поисках эффектного кадра, чуть не угодил под колеса садящегося «яка» (вот, всегда думал, что на таких кораблях «сушки» летают, а оказались «яки» тридцать восьмые), и его едва не побили – и механики, и офицеры потом… У Сашки стартовыми ускорителями сдуло с палубы синхронный магнитофон, дорогущий ужасно, но он упал на защитную сетку, и его удалось достать в принципе целым… М-да.

НАТУРА. ВИДОВАЯ ПЛОЩАДКА ГОРОДА. УТРО.
Роман смотрит на исполинский корабль, кажущийся с высоты игрушечным.
Девчонки, запыхавшиеся, топают обратно, вверх по крутому тротуару.

ЛЯЛЬКА:
Ну че ты стоишь, пап?

«Минск» «отваливает от стенки». Рядом толкутся два – нет, три, даже четыре! – буксира, и авианосец постепенно загораживает собою, кажется, всю бухту: даже беленький пассажирский катер с окошками останавливается, опасаясь проходить так близко к нависающему над ним форштевню крейсера.

ГОЛОС МИЧМАНА
(за спиной Романа):
Утащат теперь. На иголки.

Роман оглядывается. Рядом стоит МИЧМАН.
Молодой, в парадной форме, пьяненький слегка. Значок «Океан», «За дальний поход», колодочка медалей – на болтающихся бортах распахнутого кителя, под которым видна мокрая от тумана кремовая рубашка.

РОМАН:
Ты о чем, мичман?

МИЧМАН:
Двести семьдесят три и одна десятая метра, понимаешь, это – длина! В два раза длиннее «Авроры»! Сорок три тысячи тонн! Тысяча триста человек – экипаж! Это же – экипаж, а?

Роман замечает, что застежка галстука у капитана-лейтенанта «неуставная». В форме силуэта корабля.
Этого корабля.

РОМАН:
Так ты – с него!

Мичман стоит неподвижно.

ГОЛОС РОМАНА:
Опоздал он, что ли. Нет, наверное, проштрафился по пьяной лавочке, и списали его. На берег. Это ж почетно – на такой штуке служить, в море ходить!.. А списать с него – позор какой!

ЛЯЛЬКА:
Пап, мы с Анькой на верхнюю площадку сбегаем, ага?

Лялька убегает.
Оксана скрывается из виду за поворотом крутой улицы.
Мичман стоит, смотрит вниз, на корабль, лицо его все в мелких капельках утреннего тумана, и некоторые из них скатываются вниз и висят на подбородке.

МИЧМАН:
Ты понимаешь, тридцатого июня одна тыща девятьсот девяносто третьего года – раз… разоружен, исключен из состава Военно-Морского Флота… В прошлом году…

РОМАН:
За что ж это тебя так?

МИЧМАН:
…В связи с передачей в ОФИ.

Он расстегивает на затылке защелку галстука и бросает его вперед. Галстук узлом вниз, сломанный пополам, падает и повисает на «неуставной» булавке-прищепке.
Девчонки с верхней видовой площадки подбегают к Роману. Стоят, пытаясь отдышаться.
Туман потихоньку расходится.

РОМАН:
Что такое ОФИ?

ЛЯЛЬКА:
Не, а классно тут, а?

МИЧМАН:
Для демонтажа и реализации.

Роман внимательно смотрит на мичмана.

МИЧМАН:
Тридцать первого августа одна ты… тыща девятьсот девяносто четвертого – расформирован. Экипаж – ра-сфо-рми-рован! А его – на слом! Вот его, ты посмотри, на него! – он уже не стеснялся слез, и они текли и текли. – Его! На слом! На ме-та-ла-лом! Китайцам!!!

Туман уже не застилает так низину возле бухты, и буксиры возле «Минска» видны отчетливо.
Даже со снятым вооружением, без самолетов на летной палубе, без бело-черных шеренг экипажа – он производит впечатление величественное.
Мичман поворачивается и, не говоря ни слова, бредет вверх по улице.

Роман, приобняв девчонок, шагает вперед по тротуару. Гулко шлепая вразнобой сандалетами, они отправляются по улице вниз, догонять маму.
Роман оглядывается.

Мичман идет, раскачиваясь, он двумя руками обхватил голову, а локти развел широко в стороны, словно потягиваясь…
За все время здесь не проехало ни одной машины.
Девчонки щебечут непрерывно, дурачатся, и Роман потихоньку ими любуется. Обе легкие, прыгучие, они вызывают в нем сейчас чувство безотчетного восторга.
Он вспоминает.

КВАРТИРА БАБУШКИ. ВЕЧЕР.

ЛЯЛЬКА:
Послезавтра уезжать, ты в командировке, ты всё снимаешь, а мы всё у бабушки да у бабушки, в школу опоздали, а за две недели ни разу не искупались!

РОМАН:
Все. Торжественно обещаю. Завтра. При любой погоде. Идем купаться. Прямо с утра. Вместе с мамой. Договорились?

НАТУРА. УЛИЦА ГОРОДА. УТРО.

Улица, идущая круто под уклон, понемногу выравнивается.
Здание телевидения. Телерадиокомитет. Такой же в точности, как и восемь лет назад, что ему сделается. Вон оттуда машины выезжают на съемки. Вон у того подъезда останавливаются и поджидают ребят со съемочной техникой. Поодаль можно разглядеть здание кинокомплекса – он называется «Дальтелефильм»…
Начинают попадаться прохожие: пенсионного возраста физкультурник, заспанная тетка с овчаркой; машина шелестит мимо…
Туман рассеивается, день обещает быть хорошим. В небе обозначаются глубокие голубые разрывы в низкой ровной молочно-белой глади.
В одном из разрывов чертит след далекий неслышный самолет – мелькает на секунду и исчезает.

НАТУРА. УЛИЦА ГОРОДА. ВОСЕМЬ ЛЕТ НАЗАД. УТРО.
По этой же улице Роман идет домой с работы. Он идет, счастливый после озвучания картины, он только что увидел ее «во всех компонентах» – с музыкой, со словами, целиком, на большом экране просмотрового зала.
Он шел и улыбался, когда над головой мелькнула большая тень. Роман посмотрел вверх и увидел, как над городскими крышами прошел «Як» тридцать восемь. Машина, скажем прямо, не маленькая, и он сжался внутренне, ожидая услышать через секунду рев двигателей.
Но самолет прошел в полной тишине – и исчез за домами. Роман остановился. Но – так ничего больше не услышал.

ГОЛОС РОМАНА:
Наутро на работе мне сказали, что двое ребят – из героев моего фильма – вчера разбились. На «спарке». Как в песне прямо: «Однажды в полете мотор отказал». Они сумели «перетянуть» самолет через бухту и жилые массивы. Город даже не слышал взрыва.

НАТУРА. УЛИЦА ГОРОДА. УТРО.
Девчонки окончательно сошли с ума – словно им не одиннадцать и шестнадцать, а пять и восемь.
Залезли под поливальную машину, которая зачем-то поливала и без того мокрую улицу. Брызгались водой из колонки у тротуара и визжали. Носились как ненормальные. Это при том, что утро выдалось промозглое и влажное, волосы слипаются от тумана.
Оксана держится за Романа и честно топает к пляжу.

Воспоминания Романа сопровождаются кадрами "под хронику" - здесь и далее в прямой иллюстрации к словам.

ГОЛОС РОМАНА:
Родной город. Где ты не был тысячу лет. Вот в этом доме Колька жил, оператор. Талантливый парень, уехал потом. Говорят, в Штаты. А ведь игрались в большое Кино! Но – как! Во-первых, видео тогда еще было только в варианте ПТС, то есть для записи нужно было подгонять большой автобус, и все съемки передавались из этого автобуса «тарелкой», установленной на его крыше, на телестудию, где стояли огромные магнитофоны-шкафы под названием «Кадр». Так что съемки «на выезде» велись на кинопленке. Любая передача – это было кино. Операторы (тоже все ребята молодые – ну кому из «мэтров» охота была ехать за тридевять земель, шлепать по колена в грязи и снимать каких-то артиллеристов), парни сами горазды были в физическом смысле слова лезть под танки. И лазили. Николая я просто выдернул из-под БМП. Глядя в широкоугольный объектив (под названием «рыбий глаз»), тот недооценил расстояние, ему казалось, что танк гораздо дальше, чем на самом деле. Главное, он же еще и раскричался – что, мол толкаешься, такой кадр испортил! А я на ватных ногах сел прямо, где стоял, и все не мог прикурить никак. И на вертолетах самых разных летали, и торчащего наружу оператора, того же Кольку, приходилось держать за штаны… Вот техника безопасности где, да!
Роман улыбается своим мыслям.

РАКЕТНЫЙ КРЕЙСЕР. ИНТЕРЬЕР.
На входе в бухту открывается очень красивый вид на город.
Возвращались со съемок очередного сюжета про военных моряков. Что-то типа «Жди меня, мама» или «До свиданья, мама». Матросы, мичманы, офицеры. Боевая и политическая подготовка… Выход в море всего ничего на два дня.
Ракетный крейсер назывался БПЛК «Ташкент». Большой противолодочный корабль.
Славные парни командирский состав. Молодые, сильные. И матросы у них не замурзанные какие-нибудь, как на суше в стройбате, а с выправкой. Всё как надо, словом.
Отстрелялись. Отснимались. Входили в залив уже. Не оставались на рейде, шли к родному, своему, причалу в глубине бухты.
Штурманы ведут корабль, Роман стоит здесь же, на мостике, и разговаривает с командиром. Так, ни о чем. Командир молодой, лет тридцати с чем-то, капитан второго ранга, Валера.

РОМАН:
А вон мой дом, там я живу. Заходи как-нибудь, Валер, выпьем, закусим, жена моя будет рада.

КОМАНДИР КОРАБЛЯ:
Который, вон тот?

РОМАН:
Ну да, торчит вон. Квартира двадцать два. Она беременная сейчас, скучно ей, ходить тяжело уже. Заходите с ребятами, ага? На гитаре поиграем…

КОМАНДИР КОРАБЛЯ:
Погоди-ка, киношник.

Он заходит за стеклянную, разграфленную квадратами, переборку с прозрачной картой. Двумя словами – Роман видит его сквозь затемненное стекло – он перебрасывается со штурманом, говорит что-то в микрофон по «громкой связи» и подходит к столбику «телеграфа» – штуке с двумя рукоятками на цилиндрическом набалдашнике. На разграфленных секторах написано: «полный вперед», «малый назад» и вроде того.
Роман подходит к нему.
Командир переводит рукоятки в вертикальное положение. В столбике звякает.

КОМАНДИР КОРАБЛЯ
(в микрофон):
Стоп машина!

ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА:
Есть стоп машина!

КОМАНДИР КОРАБЛЯ:
Рулевому – лево борт пятнадцать!

ГОЛОС ИЗ ДИНАМИКА:
Есть лево борт пятнадцать!

КОМАНДИР КОРАБЛЯ:
Вахтенным – приготовить трап с левого борта!
(штурману):
Тридцать шестой причал, давай, рули!

Роман открывает рот.

КОМАНДИР КОРАБЛЯ:
Вон тот, говоришь, твой дом, да, Ром?


ТРИДЦАТЬ ШЕСТОЙ ПРИЧАЛ. НАТУРА. РАННИЙ ВЕЧЕР.
На пирсе тридцать шестого причала полно народу. С обеих сторон стоят пришвартованные пассажирские катера – «морские трамваи». Один покачивается, собираясь отходить. Другой – с другой стороны – только что, наверное, подошел, с него по деревянным сходням выбираются пассажиры.
Роман легко спрыгивает с трапа корабля, не дожидаясь, когда, опустившись до конца, он чиркнет по пирсу. Крейсер еще не погасил ход, и Роман едва не падает, потеряв равновесие, но выравнивается, взмахнув кофром с магнитофоном.
«Ташкент» тут же начинает отваливать.
Все занимает считанные секунды – огромный корабль с филигранной точностью, сбросив скорость и даже не прикоснувшись бортом к резиновым кранцам пирса, проходит мимо пассажирского причала и уже идет прочь. Высоченный борт корабля долго тянется мимо, мелькая на высоте пятиэтажного дома иллюминаторами и зачехленным оружием.
Роман поднимает руку вслед, не рассчитывая, что его сверху, из рубки, могут увидеть. Но «Ташкент» словно увидел его и коротко низко гуднул.
Два пассажирских катера дружно взвывают в ответ высокими сиренами.
Пирс с катерами медленно идет вверх на волне, поднявшейся от «самого-самого малого» хода крейсера. И так же медленно – вниз.
Роман, перебросив через руку плащ, надевает на плечо лямку кофра и обнаруживает, что все на пирсе – человек сто, наверное – смотрят на него. Даже капитаны катеров сквозь стекла рубок с антибрызговыми кругами посередине.

КВАРТИРА РОМАНА. ВЕЧЕР.

РОМАН
 (Беременной Оксане, устраивая плащ на вешалке):
Ты знаешь, на чем меня подвезли сейчас до дому? Как наше самочувствие, кстати?

ОКСАНА:
Самочувствие хорошее, а подвезли тебя, скорей всего, на тепловозе. Прямо по трамвайным путям, это на тебя похоже.

РОМАН:
Если бы ты знала, как близка к истине! Только еще круче бери! На ракетном крейсере!

Роман с улыбкой смотрит, как Оксана укладывает спать четырехлетнюю Анюту.

НАТУРА. УЛИЦА ГОРОДА. УТРО.
Они идут – нелепо улыбающийся, нестарый еще дядька с привлекательной женщиной рядом и две юные прыгающие девицы в легких платьицах – мимо мокрой от утреннего тумана дорожки.

ГОЛОС РОМАНА:
По дорожке этой можно было спуститься к театру, и потом, еще вниз к берегу, к тому самому тридцать шестому причалу. Дорожка по причине своей неосвещенности называлась «раздевалка», хм… А вон и дом…

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД. КВАРТИРА МАМЫ РОМАНА. ВЕЧЕР.
Обыкновенная советская «хрущевка». Ромка, совсем юный, обтирает тряпочкой подержанный мотоцикл, стоящий посреди комнаты.

МАМА РОМКИ:
Ром, иди, перекусим!

РОМКА:
Иду, иду, мам!

КУХНЯ КВАРТИРЫ МАМЫ.
На стене - портрет мужчины на киносъемочном операторском кране рядом с оператором, смотрящим в видоискатель камеры «Дружба».

МАМА РОМКИ:
Ромка, пообещай мне, что не будешь больше трепать мне нервы.

РОМКА
(жует жареную картошку):
Ты про что, мам?

МАМА РОМКИ:
Тросик у тебя оборвался!.. Как так можно?! Двенадцать часов на дворе, мальчика нет дома – а у него «тросик», понимаешь! «Мама, у меня тросик!». Спасибо, хоть позвонил!

РОМКА:
Мам, сколько ты мне будешь это поминать? Год прошел!

МАМА РОМКИ:
Мальчик мой, я понимаю, ты сам заработал эти денежки, ты сам ездил в свой стройотряд, это был большой труд, ты сам купил этот мотоцикл, но как можно ездить без прав? Тебя арестуют и посадят в "обезьянник", и правильно сделают!

РОМКА:
Мама, я уже два месяца не езжу, у меня сцепление полетело! Ну перестань же!

МАМА РОМКИ:
Ешь, ешь. Папа бы твой, покойник, он меня бы понял… Что ты думаешь делать дальше? Я про институт.
Мама смахивает нечаянную слезу, глядит на фотографию папы.

РОМКА:
Буду учиться. Не брошу, успокойся. Пересдам я осенью экзамен, один сопромат остался, чего ты. Буду нормальным инженером. С окладом в сто десять рублей. Плюс надбавка. Итого – сто тридцать два рэ. Всё клево, мэм! ЭОС -все дороги открыты! Электрооборудование судофф!!! (понизив голос) - Мы вон подводные лодки проходили, так нам с лекций тетрадки не разрешают выносить, и все листочки прошиты нитками и пронумерованы, не выдернешь страницу! Закончу - пойду на завод или вон к дяде Коле напрошусь в электромеханики. Капитан, как-никак!

Блямкает малой терцией звонок входной двери.

ПРИХОЖАЯ. 
Ромка идет открывать, распахивает дверь, не взглянув в глазок, так было принято, да и дверь никакая не железная, совсем простая..

На пороге стоит ДЯДЯ КОЛЯ в белых замшевых туфлях в дырочку.
Он одет в легкую цвета топленого молока "тропическую" форму моряка торгового флота.

РОМКА:
Ой, Дядьколя! А мы только что про вас вспоминали! Вы когда приехали?

В одной руке у дяди Коли огромная сетка-авоська с продуктами. Другой рукой он пристраивает на вешалке белую фуражку с плетеной золотой кокардой-"крабом", громогласно провозглашает:

Привет, Ромка! О, здоровенный какой стал, а! Не "приехали", а "пришли"! Пешеход!

МАМА РОМКИ
(выходя из кухни):
Коля! Здравствуй, милый! Какой молодец, что зашел!

КУХНЯ.

ДЯДЯ КОЛЯ выкладывает из авоськи бутылку водки с красивой этикеткой, вино, явно из валютного магазина, банки с крабами, икрой, другую закуску - консервы с яркими надписями, диковинные фрукты...

ДЯДЯ КОЛЯ:
Антону твоему, как ушел он от нас в мир, так сказать, иной, три года было на прошлой неделе, помянуть бы надо, я в рейсе был… Ромка, помой-ка помидорки!.. Отец твой был, что надо мужик, помянуть надо. А мы-то с моей Анюткой живем тут, без мамки ей не привыкать-то, а – никого не знаем, много тут за полгода друзей-то заведешь?

МАМА РОМКИ:
Коленька, дружочек, хорошо, что пришел! Ой, какие вкусности! Зачем же ты так-то уж! (Продолжает, не меняя интонации) - Ты бы нам Анютку свою показал, что ли, познакомил бы… А то спрятал к баушке, невеста поди уже... Ну, понятно, что в больнице по палате друзья – это редкость. Что уж ты уж так уж – друзей не завести? Без друзей - не похоже на тебя! Ну что ты в самом деле, вот и туфли снял… Но Антон тебя крепко любил, всегда говорил хорошо про тебя… Коля, говорил, это че-ло-век!!!

Мама уже делает на скорую руку салат с принесенными крабами.

ДЯДЯ КОЛЯ (театрально пошарив по карманам):
Ромка, у тебя сигареты есть?

Ромка делает протестующий жест, мол, да вы что, я не курю!

ДЯДЯ КОЛЯ:
Да все знают, что куришь ведь, просто у меня сигареты кончились. Нету, что ли?

Сигарет у Ромки действительно нету, а ночных магазинов в те времена еще не было. Дядя Коля тянется к телефону.

ДЯДЯ КОЛЯ:
Анют, у тебя сигареты есть? Да ладно, все знают, что куришь, просто сигареты кончились. Нету, что ли? Есть? Притащи, а? Я тут в соседнем доме, квартира четыре. Тут Ромка есть, я вас познакомлю, он тут с мотоциклом весь, на гитаре нам поиграет… Ага? Квартира четыре, давай, дочка.

Пока не было Дядьколиной дочки, сели за стол, налили папе граненую старинную стопку, поставили перед портретом, положили хлебушка кусочек сверху. Выпили, не чокаясь.
Мама поплакала. Потом вытерла слезы, подняла глаза, улыбнулась.

МАМА РОМКИ:
Спасибо тебе, Коль!..

ДЯДЯ КОЛЯ:
Не грусти, Тонечка! Антон веселый человек был, светлый. Ну, что тут скажешь. А вон какой парень-то у тебя! Ромка, пойдешь ко мне электромехаником?

РОМКА:
Да чё вы издеваетесь, Дядьколя! Кто ж меня на вашу шаланду пустит электромехаником-то! Только лампочки если вкручивать доверили бы... Младшим помощником электрика. Младшего. Отдел кадров удавится раньше. Рядами.

ДЯДЯ КОЛЯ:
Учись-учись, заканчивай свою бурсу. Бум поглядеть!

Снова раздаётся малая терция дверного колокольчика из пластмассовой коробочки у двери. Ромка бежит открывать.

ПРИХОЖАЯ.
Аня оказывается лучше всяких ожиданий. Одетая по последней моде (кримпленовые черные брюки-клеш и кримпленовая же, несмотря на лето, пестрая блузочка с острым воротником), у нее восхитительно задорный курносый носик, огромные глазищи и природные кудряшки каштанового цвета.

КУХНЯ КВАРТИРЫ МАМЫ РОМАНА. НОЧЬ.
Погрустили, налили и Анютке вина в рюмочку, но постепенно развеялись, все-таки не поминки же.

Дядя Коля рассказывает про папуасов, Ромка осторожно поглядывает на Анюту, которая ест вкусности спокойно, нимало не удивляясь, она каждый день, наверное, по утрам ест ананасы, а не маринованные зеленые помидоры, ветчину из блестящей консервной банки, которая открывается, если потянуть за колечко, а икра ей вообще до лампочки.
Дядя Коля достает миниатюрный тюбик из кармана.

ДЯДЯ КОЛЯ (слегка уже захмелев):
Смотрите все! "Сьюпер-глюэ"! Вот, фокус. Ромашка, дай пальчик. Нет, указательный.

Он капает из тюбика каплю Ромке на палец:

- И сожми счас пальцы вот так. Раз, два! А счас - разожми!

Ромка послушно разжимает ладонь, но два пальца склеились, словно он показывает всем "о-кей!"

РОМКА:
Не разлепляются!!! (шепотом) - И как сейчас - бритвочкой разрезать?

Пальцы удается победить, все смеются.

ДЯДЯ КОЛЯ (дарит тюбик Ромке):
Держи. Самолетики будешь клеить. У меня еще там для тебя что-то есть. И для тебя, Тонь!

Ромка приходит в возбуждение. Что называется, «Остапа понесло»: он сыплет афоризмами, демонстрирует тонкое чувство юмора, галантность и т.д., и т.п.
потом мама просит Ромку спеть "ее любимую".

РОМКА (поет под гитару):
...Мы бы спали в стогах зеленых
   В той стране, что на краю света...
   На березах там растут грузди,
   Дети варят шоколад в домнах
   По ночам там друг друга люди
   Не боятся в городах темных...

"Гвоздем программы" становится рассказ о том, как прошлой осенью он купил за трешку возле автомагазина огромного краба у какого-то бродяги.

РОМКА:
…Вот на том мотоцикле – я тебя покатаю еще, просто сцепление полетело, два диска скончались насмерть – вот на нем приезжаю в магазин...

(мама Ромки и дядя Коля переглядываются удивленно - откуда у мальчика такие познания?)

...и мужик подходит. Слушай, говорит, втихаря так, краба купи, а? Три рубля. А у меня всего три рубля, я там лампочку какую-то покупал. Говорю, ну, показывай твоего краба! В общем краб оказался здоровенный, я грю, ну давай, он мне его достал из сумки – и свинтил. Между прочим, консервная баночка стоит сколько – четыре шестьдесят? В общем, я стою с этим крабом в руке и соображаю вдруг, что приехал сюда на мотоцикле, а багажника у меня нет, и краба положить некуда, а до дома десять километров.

История имеет успех. Анюта смеется, дядя Коля тоже. Даже мама, которая осуждает Ромкины мотоциклетные похождения «по определению», улыбается и снисходительно слушает.

РОМКА:
Представляете, у меня куртка была такая кожаная на молнии, и я этого краба так к пузу прислонил и молнию застегнул. Аккуратненько так к дому приезжаю, «Яву» на бордюр облокотил глушителем, домой захожу – вода какая-то из него бежит… Я молнию так расстегиваю, вываливаю это чудовище на пол. Ну, паук, мохнатый, вот как этот стол в поперечнике, клешни во такие! И этот гад начинает ползти! Небыстро так, но совершенно конкретно! Вы представляете, ведь если бы он по дороге меня пощекотал – вот такими вот лапами, колючую проволоку перекусывает! – я бы точно в первый же столб влупился!

МАМА РОМКИ
(сквозь смех):
Роман, ну как ты можешь, пожалей мои нервные клетки!

РОМКА
(входит в азарт):
Подождите, это еще не все! Я думаю: как его приготовить. Поймал за лапу, взгромоздил кверху брюхом на этот вот стол. Он лежит так, клешнями вяло так обмахивается, ну, снулый уже, но живой. Думаю, ноги отламывать у живого существа – кощунственно как-то. А целиком сварить – в тазик не влезает. И тоже кощунственно – живого варить. Я думаю: надо ему наркоз. Нашел в буфете бутылку из-под коньяку, ну, бренди, «Плиска», по семь сорок, там на дне капельки болтались невылившиеся. А краб так челюстями шевелит, у него их несколько, в разные стороны открываются вот так вот… Как будто дышит. Вот он как рот открыл в очередной раз, так я ему туда коньячком – кляп!
Аня готова от смеха забраться под стол.

МАМА РОМКИ:
Господи, Роман, оказывается чего тут только не происходит, пока меня нет дома!..

РОМКА:
Вы себе не представляете, что тут началось! Это чудовище спрыгнуло со стола! И, как мне показалось, стало бегать за мной по комнате! Ну, понятно, это только показалось, но это потом понятно. «Большое видится на расстоянии». А тогда мне на полном серьезе пришлось удирать. Я смотрю – сам уже на этом столе сижу, а этот паучище вокруг по полу бегает!.. И клешнями клацает. Громко. Жуть, скажу я вам!

АНЯ:
Он опьянел, и его пришлось везти в вытрезвитель?

ДЯДЯ КОЛЯ:
На мотоцикле…

РОМКА:
Нет, все гораздо прозаичнее. Мы его вечером с ребятами съели. С пивом.

АНЯ:
Живодеры.

РОМКА:
Ты, между прочим, сейчас ешь салат с крабами.

АНЯ:
Но это же консервы!

РОМКА:
Слушай, а хочешь, я тебе покажу, где целая колония маленьких крабиков живет? Это тут, возле Дикого пляжа, мы их ловили в школе, девчонок пугали. Пойдем, прямо сейчас, да и купнемся заодно!

МАМА РОМКИ:
Роман! Три часа ночи!

ДЯДЯ КОЛЯ:
А что такого? Дело молодое, полотенце только возьмите…

Пользуясь моментом, Ромка вскакивает и за руку тащит из кухни Анюту, выдернув на ходу из ванной первое попавшееся полотенце.

УЛИЦА ГОРОДА. НОЧЬ.
На улице Аня останавливается.

АНЮТА:
Мне надо домой зайти, я без купальника!..
У Ромки от восторга заходится сердце в предвкушении удивительных событий.

ДИКИЙ ПЛЯЖ. НОЧЬ.
Перед его мысленным взором в считанные миллисекунды проносятся картинки – упругая грудь, едва прикрытая ажурным девичьим лифчиком, беленькие, такие же ажурные, трусики.

УЛИЦА ГОРОДА. НОЧЬ.
Ромка гулко сглатывает.

РОМКА
(«с глубоким видом знатока»):
Да ерунда! Смотри, темень какая! Я тоже не в плавках, ничего!

ДИКИЙ ПЛЯЖ. НОЧЬ. НАТУРА.
Плотная, как чернила, вода залива маслянисто бьется в камешки пляжа. А вот насчет темноты Ромка конкретно (и совершенно сознательно) как бы приврал. А Аня этого как бы не заметила. На самом деле над черной, густо вздымающейся гладью воды торчит на небосводе круглая, без единой неровности, луна – яркая, не нарушаемая ни единым облачком. По воде от нее к берегу бежит ослепительная в ночи светящаяся дорожка.
На Диком пляже никого нет. Аня начинает раздеваться. У Ромки снова предательски бьется сердце.

НАТУРА. УЛИЦА ГОРОДА. УТРО. НАШИ ДНИ

Роман улыбается своим мыслям. Лялька прыгает рядом, держась за его руку. Спорит с Анькой про то, можно ли в поливальную машину заливать морскую воду и клянется, что когда ее машина полила, она совершенно конкретно заметила, что вода была соленая. Анька говорит, что машина заржавеет, ты еще в радиатор ей налей морскую воду!..

ОКСАНА:
Пойдемте, на косу выйдем!

РОМАН:
Сейчас, обязательно.
Они подходят к гавани, вода уже видна вдали, но пляж еще загораживают густые кусты над газонами впереди и чудовищная блямба молчащего фонтана.
Над водой поднимается легкая утренняя дымка. Вдали, у Песчаного, смутно виден какой-то теплоход-«пассажир».
Они обходят фонтан, и сразу открывается вид на всю акваторию и берег.
Роман останавливается.
Дикий пляж забран в бетон.
Нет-нет, оказалось, не весь, Роман облегченно вздыхает: бетонные волнорезы выложены дальше. Широкой параболой они огибают половину гавани, образуя как бы лагуну, но кусочек Дикого пляжа остается нетронутым. Возле старого понтонного пирса, откуда мальчишками они прыгали с разбега в воду, еще лежат, кажется, те, разноцветные камешки из детства и те обточенные временем и водой валуны, под которыми водились маленькие – в пенал можно было посадить – крабики, которых так демонстративно боялись девчонки.


ДИКИЙ ПЛЯЖ. НОЧЬ. НАТУРА.ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД

АНЯ:
Ну, где твои крабики?
Аня как ни в чем не бывало снимает свои кримпленовые клёши. В свете лунной дорожки Ромка видит стройные ноги девушки, тоненькие плавки и мешкает, расстегивая штаны: на нем самом – трусы с нарисованными ромашками величиной в ладонь – прямо как у Волка в мультике «Ну, погоди».

РОМКА
(показывая подбородком в сторону):
Вот тут их много всегда было. Счас поглядим.

Но дальше делается сложнее. Аня тянет через голову блузку, и Роман, морально готовый уже увидеть на ней белый кружевной бюстгальтер – «я без купальника» – открывает рот: фраза «я без купальника» не означала «я не в купальнике». Она значила буквально, что ничего на Ане нет. Кроме узеньких плавочек. Ромка видит сейчас девическую грудь – не в кино или на картинке, а по-настоящему, рядом – впервые в жизни. Надо быть совершенным пессимистом, чтобы представить себе, что в шестнадцать лет грудь девушки может быть нехороша. Ромка совсем теряется.

АНЯ
(бежит к воде):
Роман! А поплыли до вешек! Вон торчит одна - малю-усенькая, видишь?

   Коса, узким серпом врезавшаяся в залив, очерчивает полукруг по воде. В темноте вешек почти не видно, но одна из них, выбравшись на край лунной дорожки, покачивается, словно спичка, воткнутая в бутылочную пробку. Отсюда она кажется не больше рыболовного поплавка на удочке.

АНЯ (останавливается и поворачивается к Ромке во всей красе почти обнаженного тела):
А я знаю, зачем они! Они показывают вход в гавань для яхт, фарватер. Чтобы брюхо не царапали, когда мимо косы проходят. Точно!

Подняв тучу чернильно-черных брызг, она бросается в воду. Роман, наконец, справившись с собой, бежит за нею.

ПОДВОДНАЯ СЪЕМКА. КМБ.
Бултыхается с разбегу в непрозрачную гладь залива – и тут же трусы в цветочках «От Волка» предательски слетают под водой. Поймав их, Ромка пытается вернуть их на место, но еще мелко, если ему встать, будет по колено.

ДИКИЙ ПЛЯЖ. НОЧЬ. НАТУРА.
АНЯ
(оглядывается, остановившись по грудь в воде):
Чего ты там застрял?

РОМКА
(возится с трусами):
Э-э, я сейчас...

АНЯ:
Ну так как насчет вешек?

РОМКА:
О чем речь? Конечно поплыли!!!

Он сейчас, не задумываясь, махнул бы прямиком до острова Хоккайдо, или хотя бы до Песчаного мыса, он уже забыл про свои «неплавательные» трусы. Детский, какой-то щенячий восторг прет из него во все стороны.
Плавает Ромка хорошо.

РОМКА:
Поплыли! Догоняй!

Он делает первые два гребка брассом (как здесь говорят, «по-морскому»), намереваясь обогнать Аню, показаться ей во всей красе юного крепкого тела.
Но – плывут рядышком. Плывут «прогулочно», болтают. Аня ведет себя так, словно идет с Ромкой по прибрежной песочной дорожке, а не плывет в черной смолистой воде.
Берег скрывается в темноте, его уже почти не видно – лишь далеко над тротуаром одиноко болтается фонарь на проводе.
Аня плывет ровно, стараясь не подныривать головой во время гребков – бережет прическу. Ромка же, напротив, демонстрирует «классический брасс» – строго по науке, стильно, погружаясь с головой на каждом гребке и шумно фыркая.

АНЯ:
Так устанешь быстро, что ж ты сил не экономишь?

РОМКА:
Я? Устану? Да ни в жисть не устану!

Ромка презрительно переворачивается на спину и «вразмашку», на спине, в два взмаха догоняет Анюту (почему-то она как-то незаметно снова оказывается впереди – на полкорпуса, потом на метр, на полтора).
Его ни на секунду не оставляет мысль о том, КАКАЯ сейчас Аня плывет рядом с ним – почти обнаженная, красивая, юная…
Но почему-то она все время – чуть впереди, болтает непринужденно. И Ромка вот уже в который раз переходит на кроль, в два-три гребка нагоняет ее, они снова плывут рядом, поначалу непринужденно болтая, и снова она оказывается чуть-чуть, а потом уже по-настоящему – впереди.
И Ромка уже не болтает с ней, а только дышит, стараясь, чтобы она не заметила, как ему все труднее держаться с ней рядом.
Ромка ловит себя на том, что почти не поддерживает разговор. А еще через несколько минут – что плывет уже изо всех сил. Прогулка незаметно превращается в испытание. Ромка все старается держаться рядом, и держится, и плывет, и только он сам знает, чего ему это стоит.

СПОРТИВНАЯ ГАВАНЬ. УТРО. НАТУРА. НАШИ ДНИ
Оксана и две девчонки спускаются по пляжу к самой воде. В промозглом утреннем тумане купаться не хочется, девочки сбрасывают сандалии и забираются в воду по колена – переворачивать камни, под которыми могут жить крабики.

ОКСАНА
(оглядываясь к Роману):
Ромка, догоняй! Тут всё, как раньше!..
Разноцветные камни переходят в песок. Кончился Дикий пляж. Забранная в бетон коса широким изгибом опоясывает неподвижную утреннюю воду гавани. Роман идет вдоль берега по асфальту к бетонному парапету косы.
Оксана, зайдя в воду по щиколотку, прямо в воде надевает свои шлепанцы и осторожно, стараясь не нагрести внутрь песку, выбирается по камням к тротуару, идущему вдоль береговой полосы. Девчонки, подоткнув платья, вертят в прозрачной воде камни.

ЛЯЛЬКА
(подняв над головой довольно большого крабика):
Папа, мама, смотрите, какой замечательный!

Бежит к тротуару.
Анюта тоже выбирается из воды и идет к родителям, разглядывая ракушку у себя в руках.

ОКСАНА
(берет Романа за локоть и трется щекой о его плечо):
Пойдем на косу, Ромка.

Надо пройти по гладкому асфальту несколько сотен метров. Бетонная коса стала заметно длиннее, чем в детстве, когда к ее концу надо было пробираться по валунам, перепрыгивая с камня на камень.
У косы покачиваются десятка два яхт и швертботов. Плавный ее изгиб забран в бетон, к воде не подойти. Никак не спуститься по наклонным изогнутым плитам массивных волнорезов.
У пассажирского пирса торчит катер в ожидании своего расписания на Песчаный. Несколько рыболовов с удочками, свесив ноги к воде, сидят у кранцев – старых автомобильных шин, висящих на цепях над понтонами.
Чуть в стороне Роман замечает павильон с надписью «живая рыба». Наверное, возведенный специально для таких вот рыболовов.
В железобетонном парапете у пирса есть разрыв, и девчонки снова лезут вниз, к воде.
Там по изгибу бетонных плит, у самой воды, ходят несколько китайцев – достают тех самых маленьких крабиков из щелей между плитами.

Сегодня на крабиков есть спрос, и не для пуганья младшеклассниц, нет. Из них делают сувениры: высушенный лакированный крабик, приклеенный к камню или ракушке – замечательная память для туриста о посещении Дальнего Востока… Можно поставить на письменный стол. Или в сервант.

Китайцы экипированы, как альпинисты: один, вооруженный крюком на длинной палке, ходит у самой воды и выковыривает из-под ног крабиков и звездочек, бросая их в кулек на поясе. Он обвязан по груди веревкой с карабинами, и другой ее конец держат два или три человека наверху волнореза – чтобы их товарищ, не дай бог, не свалился в воду. Рядом промышляет еще одна такая компания, чуть поодаль – другая.
Роман с Оксаной идут по косе. Остановившись возле китайцев с веревкой, они поворачиваются к воде, ставят локти на широкий бетонный парапет.
Пассажирский лайнер на рейде виден уже отчетливо.
Внизу, на расстоянии трех метров, девчонки одного за другим извлекают из-под воды крабиков, смеются, чем вводят в полное смущение китайцев. Те, что стоят на страховке наверху, рядом с Романом и Оксаной, перестали держать своего друга, открыв рты: безо всяких приспособлений, руками, юные пигалицы в считанные минуты набирают в подолы платьиц дневную норму выработки трудящегося «братской республики».
Лялька, увидев восхитительную морскую звезду в прозрачной воде, тянется к ней рукой и, не поняв расстояние, макается в прибой прямо в платье, с головой.

ОКСАНА:
Девчонки, вылезайте, простудитесь!

Китаец внизу, с крючком, изловчившись в немыслимо изогнутой позе достать своим инструментом какую-то добычу из-под воды, теряет равновесие и плашмя плюхается в воду.
Те, что стоят на страховке у парапета, дружно оруто по-своему: «Цяо-хао хвань-лянь-глянь цюо-муо!!!».

РОМАН:
Девицы, выбирайтесь! Не хватало, чтобы из-за вас человек утонул! От потрясения. На глубине сорок сантиметров!

Лялька, подняв мокрое лицо, смеется.
Бликает вспышка чьего-то фотоаппарата.
Роман оглядывается.
Рядом с китайцами с веревкой стоит пожилая пара в одежде не по сезону и не для семи часов утра – улыбающийся старичок, прям-таки самурай, но в тройке с бабочкой, и спутница его, такая же маленькая, как он, такая же улыбающаяся.

ЯПОНЕЦ:
Какой красивий девоцька!

РОМАН:
Джэпэн?

ЯПОНЕЦ:
Ес, йес, джэпэн. Ниппон! Правирьная девоцьки, закаряюцця! Доцьки, да? Извините, я сфотографироварь, мозьно?

РОМАН:
Ничего-ничего. Пожалста. Дочки, дочки, конечно.

ОКСАНА:
Что он сказал?

РОМАН:
Что девки молодцы, что закаляются. У них нет буквы «эл». Японцы.

ОКСАНА:
Да брось ты, шутник тоже!

РОМАН:
Смотри!
(поворачивается к «самураю» с фотоаппаратом)
Простите?

ЯПОНЕЦ
(быстро кивает):
Да, да, я срюсяю.

ОКСАНА:
Чего он говорит?

РОМАН:
Что он слушает.
(японцу)
Знаете, как зовут?

ЯПОНЕЦ:
Девоцки?

РОМАН:
Да, да девочек. Смотрите, вон ту – Анна, Анюта, а вот эту, мокрую – Лялька.

ЯПОНЕЦ:
Анна. Красивый имя. А другой как? Рярька?

Оксана прыскает и отворачивается.
Девчонки, выбравшись с камней на бетон косы, подходят к Роману с Оксаной.

РОМАН:
Да, Лялька, Ляля. Мы пойдем. До свидания! Счастливо!

ЯПОНЕЦ:
Счасриво!
Спутница японца что-то говорит Роману по-японски.

РОМАН И ОКСАНА (вместе):
Будьте здоровы!

     У них все чаще случалось говорить что-то синхронно, не сговариваясь.
     Они – и японцы – смеются, Роман снимает подсохшую уже после тумана рубашку и набрасывает подошедшей Ляльке на плечи.
     Сделав японцам «ручкой», все – Лялька, Анюта и папа с мамой – отправляются по косе к ее завершению, туда, где бетонный парапет замыкается, встает поперек асфальтовой дорожки – здесь коса кончается, здесь со всех сторон – залив.
 
ДИКИЙ ПЛЯЖ. НОЧЬ. НАТУРА. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Ромка с Аней плывут по черной воде – к ним бежит от самого горизонта лучистая лунная дорожка. Далеко в середине ее торчит тоненькая шпилька вешки.
По Ромке видно, что ему уже не до крепкой маленькой груди Анюты, что он думать забыл про нелепые свои «семейные» трусы в ромашках. Он просто плывет, стараясь изо всех сил держаться рядом с девушкой. Гребок – нырок – вдох – выдох… Аня что-то говорит. Кажется, про ночь и какие сейчас звезды. А может, и нет.

ГОЛОС РОМКИ:
Ласты она, чтоли, в темноте откуда-то взяла. Не бывает, как можно так плавать, девка ведь!..

Ромка снова переходит на кроль. «Вразмашку» ему легче держаться рядом с девушкой.
Проходит сколько-то очень много времени в этом безумном марше, Ромке кажется, что плывут они уже несколько часов. Или ночей.

ГОЛОС РОМКИ:
Скоро – Япония. Хонсю, или опять-таки, Хоккайдо…

Вблизи вешка оказывается здоровенной железной бочкой, увенчанной трехметровой вертикальной трубой, на верхнем конце которой можно различить на фоне звезд железный же флажок непонятного в темноте цвета. Исполинский поплавок криво торчит из воды, покачиваясь на слабой волне. Ромка долго не может дотянуться до опоясывающего буй каната, специально, надо полагать, для утопающих. Из последних сил он выпрыгивает кверху, хватается рукой. Вешка, слегка наклонясь, начинает медленно крутиться вместе с Ромкой вокруг невидимого якоря.
Аня некоторое время плавает вокруг, потом, дотянувшись до каната, виснет на вешке рядом с Ромкой. Ромка тяжело дышит, но помутившимся от проделанного кросса сознанием сквозь пелену ощущает нечаянное прикосновение к плечу мокрой, холодной, твердой Аниной груди.
Сознание возвращается. Ромка видит вдали едва различимый берег, тусклую звездочку фонаря над тротуаром.

ГОЛОС РОМКИ:
Не доплыву, ни за что не доплыть.

АНЯ:
Ты извини, Ром, я не сказала. Ты устал, наверно, а сказать мне стесняешься. А я себе плыву, и все тут… Дело в том, что я в сборной плавала, юношеской.

РОМКА:
СССР?

АНЯ:
Ну да, СССР. Мне еще в позапрошлом году мастера спорта дали. По подводному плаванию. Назад потише поплывем, не обижайся, прости пожалуйста.

Ромка прямо перед носом видит блестящее в лунном свете мокрое плечо Ани, подмышку, периодически скрывающуюся в черной воде грудь…

РОМКА:
Да ладно, мне-то че?!

В слабых волнах вешка болтается и ходит кругами, и они оба вот уже много раз нечаянно прикасаются друг к другу. Руки у обоих заняты канатом, и эти случайные прикосновения тел – мокрых плеч, локтя, груди – неожиданны и волнительны.

НА КОСЕ. НАТУРА. УТРО
Роман подходит к парапету у самого окончания  косы. Оксана с дочками чуть в стороне перекладывают добычу - крабиков, морскую звезду, ракушки - из подолов платьев в добытый где-то полиэтиленовый пакет. Анюта наблюдает, как китайцы достают из воды своего товарища.

ДИКИЙ ПЛЯЖ. НАТУРА. НОЧЬ. ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
Как он добрался тогда, той лунной ночью, до берега – он не помнил. Помнил, что из последних сил. Помнил, как выходил из воды, не чувствуя острых камешков под ногами, как упал ничком на песок, как рядом легла Аня.

ТРОТУАР ВОЗЛЕ ДИКОГО ПЛЯЖА. НАТУРА. НОЧЬ.
Потом они, мокрые, до рассвета целовались в кустах на лавочке, и Ромка боялся прикоснуться к тем ее местам, к которым больше всего хотел прикоснуться, ему казалось, что это может обидеть ее.
Он не знал, как ей хотелось этого…

ТРОТУАР ВОЗЛЕ ДИКОГО ПЛЯЖА. НАТУРА. УТРО.
А потом их нашла мама – в шлепанцах, халате и папильотках из бумажек…

НА КОСЕ. НАТУРА. УТРО. НАШИ ДНИ
Роман, опершись локтями о парапет, смотрит на гавань. Туман совсем растаял. В двух шагах, почти на уровне глаз, качается на волнах огромный оранжевый буй с флажком на высокой железной палке.
Вешка.

ГОЛОС РОМАНА:
Подожди, это ведь та самая вешка! Я мог тогда в два взмаха доплыть до косы и выйти на берег. И не нужно было бы этого сумасшедшего плавания «до последнего вздоха»…
Или, может быть, кому-то это было нужно?
Вешка качается у Романа перед самым носом. Обман зрения – он даже пытается достать, перегнувшись к воде, до флажка рукой, но не хватает метра полтора… А может, три или четыре…

ГОЛОС РОМАНА:
Я прожил у этого берега тогда уже целых девятнадцать лет, я каждый камешек знал во всей акватории, и мне в голову не пришло – выйти на косу и пешком прийти по ней вместе с девушкой, плывшей рядом, к оставленной на берегу одежде…
И звали эту прекрасную девушку – Аня. Анюта…

Роман протягивает руку к вешке, но - не достать...

АНЮТА
(подходит сзади к отцу):
Что это ты делаешь, пап?

РОМАН:
А, Анюта!

АНЮТА:
А это – я знаю! – вешка! Вход в гавань для яхт, фарватер. Чтобы брюхо не царапали, когда мимо косы проходят. Точно?

Подходят Лялька и Оксана. Лялька висит у мамы на руке и держит в кулаке за шершавый луч большую морскую звезду.

ЛЯЛЬКА:
Пап, смотри, какая красавица, а!

ОКСАНА:
Вешка, да. Смотри, Ромка, как близко! А с берега казалась малю-усенькой!..



2005 г.