Жалко людей

Тогда мне было четырнадцать лет. Мне и сейчас столько же. Мне теперь всегда четырнадцать. В общем не важно сколько мне лет. Дело не в этом. Много времени прошло с того дня…
Я прогуливаюсь по улицам города, хотя вся эта планировка мне не к чему. Но я по привычке гуляю по тротуарам, стою на перекрестках, ожидая зеленый свет, смотрю на людей. Я их вижу, а они меня нет.
Светит летнее солнце. Тяжелый, душный воздух, едва тревожимый рассекающими по улицам автомобилями, глухой подушкой придавил город. Если бы не тот день, я бы тоже, как все люди сейчас, наслаждался бы теплом лета, светом яркого солнца, изнывал бы от предгрозовой духоты…
…Батю повысили в должности и мы, поднакопив, заняв у знакомых денег, и взяв кредит в банке, купили новую квартиру. Наконец-то мы после полу-нищенского существования в общежитии, после того как перебивались с копейки на копейку, смогли вздохнуть полной грудью и дышать свободно, без стеснения. Будущее посветлело. Жизнь налаживалась.
После ремонта наша новая квартира стала уютней и родней. Как будто мы никуда не переезжали, а жили всегда в этой квартире. Нет, не квартире – доме. Я сам красил косяки, двери и окна. Сам помогал клеить обои. Впервые в жизни я трудился сам, делал что-то своими собственными руками. Я выполнил свою работу очень хорошо. Красиво. Я гордился проделанной работой и собой. Через некоторое время узнал, что у меня появится братик, а может сестренка…
Теперь я один…
Почему батя открыл им дверь? Это было воскресение, пасха. Отец даже не смотрел в глазок. Наверное, думал – это дети…
А их было трое. Но я помню только одного из них. Того, который был с ножом, который пнул меня в грудь. Я упал, а он ткнул в меня ножом. Нет, я не умер. Я остался жив – нож не задел сердце. Но вот те двое были с пистолетами. Батя мой не успел даже слова сказать. Ему хватило двух пуль. А вот мама закричала, и ей досталось шесть. Потом - уже в больнице, я умер.
Теперь вот хожу неприкаянный. Из динамиков небольшого магнитофона, что стоит рядом у лотка с кассетами и дисками хрипит чей-то голос о нелегкой доле. Это передает радиостанция называющаяся французским словом. Не помню каким, помню только, что слово французское и так же им называется жанр песни…
Иногда я навещаю его, того, который ударил меня. Он отбывает срок. Не за то, что сделал со мной. За то, что сделал с другими, но такими же, как я, как моя мама, мой батя и…мой братик или сестричка. А те двое убили друг друга, не поделив то, что сумели взять в одной из квартир.
А этот пишет письма о том, как ему тяжело приходится на зоне, как он страдает. Да он мучается, а я нет. Мне уже давно не больно. Жалко его…
Жалко людей…
Они не слышат меня, не видят, но чувствуют. Я дотрагиваюсь до их рук, касаюсь щек, и они успокаиваются. Я шепчу в их уши теплые, ласковые слова и их сосредоточено -угрюмые лица становятся добрыми и открытыми. Они улыбаются, вспоминая свое детство, радость от подаренного просто так мороженого, поцелуй матери, шутливую драку-борьбу с отцом. Их тела, задавленные, согнутые повседневными заботами, распрямляются. Их походка перестает быть суетливо - спешащей и превращается в шаг свободного, уважающего других человека. Это все что я могу сделать для людей.
Проходит время, и люди возвращаются обратно в то состояние, из которого я их вызволял. Но я продолжаю свое дело.
Единственный, кто не чувствует меня это несчастный продавец, что стоит у музыкального лотка.