ДиАнА

Небо голубое, а листья желтые. Мне наплевать, что идет снег, хочется, чтобы небо всегда голубым было. Хочется, чтобы по городу летали белые лебеди и японские журавли. И чтобы изредка срали на голову людям, как напоминание о том, что существует природа. Хороший такой теплый привет от Гринпис.
Мне в голову приходят мысли. Я хочу делиться своими знаниями со всем миром. Хочу бежать по узеньким улочкам и кричать – Люди! Люди! А знаете ли вы, что Баткаев, когда кончает глаза, закатывает и пыхтит как паровоз. У него отвисает подбородок и, наверное, сводит скулы. Я пробовала так искривить рот как он, это какая-то акробатика челюстно лицевая, просто диву даешься как человека корежит. Не то что Славусик, вот истинно интеллигентный мальчик. Настоящий ариец. Ни один мускул не дрогнет, только сипит сквозь зубы.
Мне нравится смотреть на лица и представлять, как их сводят любовные судороги.
 Вот Гарри Рустемович, самый импозантный препод нашего института, на карточного короля похож. Лицо благородное, борода черная, композитор самый настоящий. В кукольном театре работает. Он нам музыку включает, а мы должны сочинения на эту музыку писать. Все что в голову придет пишите, говорит нам Гарри.
Вот я пишу. Стараюсь. Для вас стараюсь, Гарри Рустемович.
Если бы вы знали, как меня все достало. Ничего я больше не хочу.

У меня тренькнул мобильник. Бросив писать музыкальное сочинение, я задумалась над ответом Вовчику.
Нравится мне сидеть за последним столом. У окна. Люблю когда сзади стенка, сбоку стенка и от людей только затылки видны. Если со стороны глядеть на аудиторию, то можно какие-нибудь космические законы прослеживать. Концентрические круги около Сафроновой, что ты-что ты. Завихрения вокруг Пустовойтовой. Октябрь месяц, а уже две сладких парочки наблюдаются. Всё никак не наблюдутся.
Двадцать минут еще сидеть и этот отстой слушать.

У меня любовь была, еще в училище. Я на духовых училась, а Мишка - басист. Сейчас уже даже прикольно все это вспоминать. Джазовые наши тусовки. Вы хоть представляете себе, уважаемый Гарри Рустемович, что такое джаз. Как можно бесконечно кончать сжимая зубами саксофонную трость. Это вам не *** во рту полоскать.

Аккуратно свернув листочек, я прячу его в карман. Потом встаю и, сделав озабоченное лицо, двигаюсь в сторону выхода. Гарри смотрит на меня. Я прикладываю к губам палец и знаком показываю, что мне, мол, дозарезу надо двигать.
И уже закрывая дверь, ловлю удивленный взгляд Вовчика. За что люблю пединститут, так это за непосредственность реакций. И пустоту рекреаций.


44 года. Выкрашенные доступной хвойной краской, тусклые волосы. Лицо совсем не ухоженное, изрезанно мелкой сеткой морщин. Взгляд, мутно – голубых глаз, уже давно потух. Детей нет. Мужчины тоже. Работа – продавщица в привокзальном киоске.
Правда, я этого не замечаю. Никогда не замечала. Я редко пытаюсь анализировать свои чувства, да меня этому никто и не учил. Уже два года, меня мучает бессонница. Я сплю по три – пять часов в сутки. Я чувствую себя пустой и мне непонятна причина этой пустоты. Я больше не могу терпеть эту тоску. Я же все делала правильно…
 Но с недавних пор все резко изменилось. Порно журнал. Она купила его в минувшую пятницу и с тех пор постоянно проходит мимо. Наверное, она студентка. Эта девочка… такая живая, красивая. Она мне, теперь постоянно снится. Ее волосы, алый ротик, легкая походка и эти искорки в глазах.
8.30
Китайский будильник. Просыпаюсь вместе со звуком щелкнувшего замка. Всегда, так: не помню, как умывалась, одевалась, причесывалась и проч. Мороз, темно, но в моей серенькой дубленке тепло и уютно. Семь лет подряд я хожу этой дорогой, пять дней в неделю. Раньше, во время этой дороги и в течение всего рабочего дня за лотком, я словно проваливалась в вакуумную яму, что ли, а теперь все изменилось…
Она шла и улыбалась своими, почти старческими губами. Ее, томившееся многие годы воображение, яркими красками рисовало картины будущих встреч. В какой-то момент, она даже радостно подпрыгнула и что-то громко вскрикнула, потом скомкала снежок и бросила его, попав точно в фонарный столб. Ее глаза вновь засияли, как когда-то давно, на первом курсе. Диана. Так звали ее близкую подругу. В СССР секса не было, но у нее с Дианой было то, что всему Советскому Союзу даже не снилось.
Но нам всем, когда – то приходится вырастать и делать выбор. И мы все, как правило, делаем это через жопу, напичканную призмами социальных установок и никчемных условностей. Так случилось и с Зоей Александровной.
9.30
Открываю дверь, снимаю железные ставни, чайник – очередной рабочий день начат. С утра все спешат на работу и газетки расходятся как пирожки. Помню, раньше я любила общаться с покупателями. Собственно говоря, это и было для меня смыслом в работе, но с годами я выучила все ответы и обленилась задавать вопросы. Скучно…
Она появляется здесь примерно в три, ну ничего время быстро пролетит, что – что, а ждать я умею.
Ей, вдруг живо представились образы из ее смелой молодости, взгляд застыл на фотографии полуобнаженной Шарлиз Терон, с глянцевой обложки, свеженького “Vogue”


Стою в туалете. Выдыхаю сигаретный дым в открытое окно.
Смешно это - действовать по наитию, дурацкими порывами удивлять народ. Не хочу я никого удивлять, поровну мне и народ, и его удивление.
Всё настолько предсказуемо, вопрос по шаблону – ответ по шаблону. Свой индивидуальный набор ответов на провокационные вопросы. Как все похожи в своих тупых играх. Собачьи свадьбы, это выражение моего деда.
Кобель унюхал сучку, зовет ее на случку.
Ну, сигарета-то докурена. Где же вы, мой молодой кобельман… и в этот момент раздался-таки звоночек.
Летс май пипл, гоу… - заорал мой телефон, это мы как-то с Мишаней вжопу напившись, записали наши два счастливо орущих голоса.
- Я слушаю тебя, Кобеленко.
Вовчик кудахчет что-то несуразное, мол, где ты, дура … ну и так далее.
- да здесь я, никуда не делась. Курю в туалете. Заходи, гостем будешь.

Никогда точно не знаешь, какой именно выстрел попадет в цель, если конечно ты не снайпер. Я не снайпер, не стрелок, и даже не охотница. Просто еще на абитуре, когда все только начинали знакомиться друг с другом, курили у крылечка старого корпуса, скидывались на какие-то стихийные пьянки в общаге, травили анекдоты. Я как-то мимоходом тормознулась возле компашки пацанов и услышала, как вовчик веселит народ, он позиционировал себя как мужика бывалого. В армии, идиот, служил. Рассказывал он какую-то длинную мессагу, со слоганом «у нее ****а как дыня».
Так вот, я совершенно случайно вклинилась в группу этих «педиков» и, приблизившись к Вовчику вплотную, спросила – а за письку можно подержаться? Он, еще в азарте своего глубокомысленного анекдота, выдал очередную порцию гогота, а я тихонечко, снизу протянула руку и совершенно безошибочно схватила его за член. Он дернулся всем телом, я моментально разжала руку. Вот, с тех пор мы друзья. Трахались, конечно, но так, братской любовью. Это когда напьешься, непременно начинаешь сначала откровенничать, потом обниматься, а потом уж и ноги раздвигать. Ничего не могу поделать со своей ****ской натурой. Всё мы прекрасно понимаем. За что Вовку люблю, так это за его дурацкую рок-н-ролльную песенку, слова там такие душевные в конце – и знаю, что я тебе вовсе не нужен, а попросту ты никому не нужна. Да, сразу видно, что человек по призванию в пединститут пошел.
- Ждешь, - спрашиваю я, открыв дверь туалета.

Он сидит на корточках, привалившись спиной к стене. И как-то вдруг мне становится неприятно. Я вижу его нелепые кудрявые волосы, он пытается отрастить себе хаер, а они торчат в разные стороны, напоминая клоунский парик. Его линялые шмотки, купленные в секонде, дешевые кроссовки. Но главное, главное, это мгновенно схваченное мною выражение его лица. Покровительственная мина, жлобское чувство павиана к самке-павианихе. Всезнание в глазах.

- Ну, ты и дура, Маня. Ну, ты и дура.

И глядя в его бледно-голубые, всезнающие глаза, я понимаю, что самое страшное это то, что я иду. Я иду.
Я не хочу ничего. Я хочу домой. Я не хочу вообще больше никогда никуда с ним ходить. Но меня как что-то подталкивает в спину. Иди, - шепчет мне сонный голос, - иди. Всё уже решено, ты всё равно не в состоянии выбирать. Иди. Слушай его бесконечные песни. Глотай его слюни.

- Пошли. Не тормози.- Говорит он, поднимая с пола рюкзак.

Я иду. Иду.

Порывом ветра, ворвавшись в свою маленькую квартирку, она сметает все у себя на пути. Руки трясутся. Тонкие губы поджаты, постоянно вздрагивают. Нервно причесывается. Швыряет расческу в свое отражение!
- Маленькая сучка… Диана. Как же ты могла? – Гнев, злость, непонимание, перемешавшись в кипящей желчи обид, кровяными сосудами выступили на ее уставшем лице. - Ты здесь не причем… Это он! Он пудрет тебе мозги. Водит тебя за нос. Он просто обманывает мою маленькую девочку. Мою розовую конфеточку. Он меня дразнит. Хочет и со мной поиграть. Ха-ха-ха… Но, я умнее! Меня не проведешь…
8.30
Сегодня я отпросилась с работы, но встала по привычке в то же время. Оделась и вышла. Вышла, чтобы следить за ним.
8.30
Сегодня я отпросилась с работы, но встала по привычке в то же время. Оделась и вышла. Вышла, чтобы следить за ним.

8.30
Сегодня я отпросилась с работы, но встала по привычке в то же время. Оделась и вышла. Вышла, чтобы следить за ним.
16.00
Не спала всю ночь. Я мерила нашу с Дианой одежду. Я могу быть очень привлекательной. Я красивая. Теперь я его проведу, ха-ха-ха…
Зоя, одетая в легкое полупрозрачное, коротенькое шелковое платье, медленно просовывает ножки в бежевые чулки с кружевом. Она великолепно накрашена. Длинные ресницы, сильно, но изящно подведенные глаза, броские тени, выровненное пудрой лицо, освежающие румяна, притягательно маковый цвет губ. Ее тело, казавшееся утратившим свои жизненные силы, сейчас, наполненное тайным смыслом, вновь расцвело, налилось соками забытой юности. Более того, оно прекрасно!
Я приготовила себе красивый завтрак, украсила его зеленью и фруктами. С удовольствием съела. Сегодня светит солнце, мороз, даже хочется цитировать Пушкина, и я цитирую…
Большой ржавый кухонный нож, легко помещается в кармане моей славной дубленки.
17.15
Я списала в первый же день моей слежки расписание маленького ублюдка. Сейчас он выйдет. День просто чудо! У меня сто лет не было такого настроения… Ничего, страшного, моя маленькая Диана, я не позволю никому тебя обижать. Ты моя. Только моя. Я люблю тебя.
- Вова? – Зоя обратилась к нему, широко улыбаясь.
- Простите это вы мне?
- Да мой мальчик, к тебе. Я, случайно проходя здесь вчера, слышала, как к вам обращается ваш друг. И сделал он это так громко, что я невольно на вас посмотрела. Если ты согласишься пойти со мной… я тебе кое-что покажу. – Она аккуратно, выставила ножку, нарочно показав очертания кружева. Вульгарная самоуверенность и зрелая сексапильность мгновенно заворожили удивленного Вовчика. Он замер, покраснел, ноги подкосились, но, тем не менее, он послушно подошел к ней.
- Я хочу… - Она взяла его за руку, приложив указательный палец к своим ярко-красным губам, и повела в заранее примеченное местечко.
В двух кварталах от Института есть маленький покосившейся пятиэтажный дом. В подъездах кодов нет, дом готовится под снос. Здесь довольно тепло – отопление еще пока присутствует.
Зоя скидывает с себя дубленку на бетонный пол… Вова, весь в пене с жадностью голодного волка прижимает ее к стенке. Своими сильными руками он постоянно задирает ее платье, жесткими неловкими круговыми движениями давит ее большую грудь. Размазанная помада, слизанный тон, тушь потекла… Всхлипывания, внезапные стоны… Он свалил ее на дубленку.
- Вова, Вова… подожди… Помнишь, я кое – что тебе обещала. Он, не переставая ее целовать, одновременно, стягивая трусы, бормотал:
- Помню…
- Тогда слезь с меня, встань к стенке и отвернись… поиграем, ты любишь игры, Вова?
- Да… очень. – С расстегнутой ширинкой, в страстном тумане он подчиняется и встает к убийце спиной.
Ржавое, широкое лезвие с хрустом вонзается в середину шейных позвонков. Жертва, замертво и абсолютно бесшумно сползает вниз.
- Я тебе ее не отдам! Она моя! Ненавижу! Диана, моя куколка… - Она кричала, пока последние силы ее не оставили.

Я медленно опустилась на холодный пол, рядом с лужей густой крови и тихо заплакала. Мне почему-то казалось, что я совсем одна, что у меня никого нет. Боль одиночества разъедала и опустошала все мое существо. День был таким прекрасным… Я была такой счастливой и…красивой. А теперь все ушло. Мне скучно… Невыносимая тоска… Я же все сделала правильно…
Зоя просидела там два часа. Вновь погрузившись в прекрасные грезы своей счастливой молодости. Завтра она вновь уведет Диану. Свою Диану.

Это какой-то кошмар. Все происходящее настолько нереально, что кажется сном. Это когда тебе во сне сначала снится фабрика звезд, а потом сериал Менты.

 Более пафосных выступлений мне еще давать не приходилось. Вовчик накурил меня убийственными бошками. Мне вступил такой драйв, что я не нашла ничего лучшего как свалить от него ночью и ломануться в Москву. Я ехала и представляла себе, как я буду кричать – Майк, Майк, я люблю тебя, я люблю тебя, дай мне автограф! Я тащусь от тебя, Майк, я кончаю от твоих песен, Майк! Вау, Вау, Вау, Майк!
Я буду громче всех орать, чтобы эта скотина меня заметила в толпе дебилок. Чтобы только увидеть, как он на меня среагирует! Ну, я увидела.

Нормально. Все нормально. Я понимала все это и раньше. Но теперь еще и прочувствовала. Конечно, когда сидишь тут в полной жопе, и считаешь, что ты невъебенно крутая, раз покупаешь себе сапоги за семь тысяч рублей, тогда конечно можно кривить рожу, рассуждать о высоком искусстве и глубокомысленно произносить слова – кич! Попса! Ооу и закатывать глаза, кель кошмар! Ооу какая вульгарность.

Зато когда ты попадаешь в чужое кино. Где хата 300 метров, оранжерея, зимний сад, ванная комната больше чем твоя квартира, гардероб 20 квадратных метров и галошница - 10. Когда тебя возят на машинке от одной бархатной дорожки до другой, когда ты нюхаешь ежечасно кокс, когда ты на брошенную предательски девушку кидаешься с визгом радости. Когда ты пытаешься всю ночь ее трахнуть, а у тебя не получается. Не получается не потому, что ты импотент, оооо, нет. Ты в чудесной форме! Но девушка не в восторге от тебя. Девушка никак кончить не может. Фанатка самая преданная не в восторге от тебя!

Да блин.Я летела назад в самолете с кучей денег, с кучей подарков. Все как в кино. Я летела и молилсь, Господи, говорила я, спаси и сохрани его, спаси и сохрани его.

 Я не была в институте всего два дня. Два дня. Первый кого я увидела, был Дукалис. Кино продолжалось. Дукалис мне тыкал под нос Вовкиной фоткой и задавал какие-то идиотские вопросы. Типа, в каких отношениях я состояла с Коваленко Владимиром Петровичем. Абсолютно нереальный персонаж. Все время делал вид, что ему вообще неинтересно со мной общаться, и знать ему ничего не надо, но так между прочим, а где вы были гражданка Гурьева Мария Ивановна. А я ему говорю, ездила вот повидаться с женихом… он суперзвезда эстрады. ****ец.

Информацию о произошедшем я узнала от Пустовойтовой.
 Вовка погиб.
Абсолютно идиотским образом.
Его зарезал какой-то маньяк. Или маньячка. Нашли его вот в этом самом доме. Вот на этой вот лестничной площадке.
Мы как бараны всей толпой поперлись смотреть. Потом все ушли, а я осталась. Ну, мы свечки сюда притащили. Цветочки положили, водки выпили не чокаясь. Все как надо. Скорбно разошлись. Я осталась. Фиг ли. Кино-то продолжается. Я еще не проснулась.

Вот я сижу, под жопой газетка, вокруг какое-то ссаньё, валяется шприц, гора окурков. Какое-то непонятное очертание мелом по стене и полу. Короче я достала колеса, которые мне Мих с собой дал. Он мне все кокаина порывался насыпать. И в итоге дал какие-то таблетки. Всего две штуки, сказал, как грустно станет – закинуться и его вспомнить. Вот я их и съем.

У меня есть кассета с Мишкиными песнями. С этой его попсовой похабенью. Ну и что. Мне, например пофигу чего он там поет. Голос-то его.
Меня слегка повело. Все как-то сдвинулось. Темно потому что.
Мы притащили сюда двадцать свечек. Сейчас это очень красиво. Хризантемы белые. Как гнездо из пуха маленьких лебедей. Огоньки дрожат будто эльфы над ними летают. А на противоположной стенке тень от дерева. Там на улице фонарь, а перед ним дерево. Листьев уже нет, а ветки качаются.
Такое шоу! Сюда бы камеру и кино снимать.
А еще напротив меня сидит баба. Жутко красивая. Глаза просто бездонные. Это я так говорю – баба. На самом деле она леди. У нее длинный плащ. Серебряный. Лунный. От него холодный свет исходит. И платок синий. Шелковый. Такой мягкий. Я щекой чувствую какой он мягкий.
Ой.. ой…
А баба-то и вправду сидит. Я думала она меня по лицу гладит и поцеловать хочет. А она оказывается у меня ухо от плеера вынимает.
Тут мне даже страшно стало. Смотрю – сидит со мной на ступеньке тетка в серой дубленке. Тетке лет сорок, и грим на лице как будто она на сцену собралась. Ярко очень накрашена, так даже вечером в ресторан не мажутся. И руки у нее какие-то красные. Как будто она на кухне работает, или продавцом на улице.
- Как тебя зовут, - спрашивает она.
- Меня зовут Марь Ивана, а вас?
Женщина вдруг начинает смеяться. Мне тоже становится смешно. Бред какой-то. Меня этот Дукалис сегодня достал, ему видать очень мои имя отчество приглянулись.
- Какая же ты Марь иванна, - смеётся тетка. – Разве такое может быть! Ты же Диана. Чего ты дурака валяешь.
- Какая говорю Диана, Гурцкая, что ли? – и тоже хохочу во все горло.

Тут она вдруг смеяться перестала, и серьёзно так говорит,
 - хватит дурака валять. Я серьезно с тобой разговариваю, а ты надо мной издеваешься. Чего я тебе сделала? Я тебя что, обидела? Я тебе не нравлюсь? Ты считаешь, что я слишком старая? Да? Да?

Я аж в себя пришла. баба какая-то психованная, завелась на пустом месте.
- Извините, - говорю.
А она вдруг рыдать стала. Горько так. Как ребенок. Совершенно безутешно. А чего мне делать-то? Я вдруг подумала, а что если это вовчика мать. О, боже мой.

- Я прошу вас, пожалуйста. Я не знаю что мне делать. Что же мне делать. Давайте я вас домой отведу. Ну, пожалуйста, скажите мне, куда вас отвести?
А она все плачет и плачет. Я рядом с ней села. Ну, вообще не знаю, что в таких случаях делают.
- Давайте, - говорю, - я скорую помощь вызову.
Гладить её по спине стала. Вообще ее баюкать хотелось, на руки взять как младенца, до того горько она плакала. Так мы с ней и сидели. Успокоилась она немножко.
- Я люблю тебя, - говорит, - ты на девочку мою похожа. На Дианочку. Ты только не бойся ничего, я тебе все сейчас объясню. Тебе хорошо будет, ты только не бойся.

Вот она как стала говорить, чтобы я не боялась, так у меня реально измена началась. Я поняла, что это ОНА Вовчика зарезала.
- Мне, - говорю, - писать хочется.
- Ты боишься меня? Боишься?

Ну, чего вот мне отвечать? А она смотрит на меня, внимательно очень смотрит. Разглядывает. Мне даже неудобно стало. Меня вообще никто так не разглядывал, даже на экзаменах.

- Какая ты дура! Это Я тебя боюсь! Ты понимаешь или нет? Это МНЕ тебя бояться надо! Ты думаешь, это Я за тобой пришла? Это ТЫ за мной пришла. Ты! Это твоя жизнь теперь, ТЫ цикл завершаешь. Я с тобой по-хорошему хотела. Я любить тебя хотела. А ты даже глядеть на меня не стала.

Я поняла кто это. Это Настя Абдулова, ее Дукалис послал за мной следить. Они думают, что это я Вовчика.

- Слушай,- говорю я Насте, - давай мы сейчас немножко успокоимся и поспим. А? давай прямо сейчас?

Я закрываю глаза. Она тянет меня и заваливает на что-то мягкое, пушистое. Пахнет хорошо, какими-то очень приятными женскими духами. Куртку с меня стаскивает и сапоги. Мне так хорошо становится. Я целый день на этих каблучищах, как у меня ноги устали. А она мне ноги гладит. Колготки снимает. Господи, как хорошо. Мне так мама ноги гладила, я, когда росла, они у меня болели по ночам. Вот она сидит на кровати и гладит меня, гладит. Я как в лодочке плыву, или в гамаке качаюсь. На живот меня переворачивает. Как хорошо. Вот никогда, никогда я не могла объяснить про эти косточки, которые с двух сторон позвоночника, так вот не они сами, а возле них. Боже мой, как хорошо. Как мне сладко. Как сладко. Оой, ооййии, чего я говорю….

- Ты только не пугайся. - Шепчет она мне в ухо. Оо, я сейчас кончу, а она продолжает в ухо, как это бесконечно, бесконечно…
- Ты только не думай потом. И не рассказывай никому. Никому не рассказывай. Это просто сон тебе снится. Сон такой. Ты его забудь. Слышишь.
- ООоойиии, да, я слышу. Как я слышу… да, это сон….
- Ты повернешься сейчас, хорошо?
- А зачем, - спрашиваю я, - мне так хорошоооо..
- Ты повернешься и обнимешь меня. Сильно-сильно. Один только разочек. Обнимешь меня? Да ведь? Ты же обнимешь меня? Девочка моя сладкая, самая лучшая, девочка моя любимая…
Я встаю сначала на четвереньки, она перестает меня гладить. Сажусь на колени и поворачиваюсь к ней.
Она такая хрупкая. Волосы пол-лица закрывают. Руки на груди сложены. Мне так жалко ее становится, я прядки с лица ее убрала. Лицо все краской измазано, губу она нижнюю закусила, а глаза. Глаза жуткие. Никогда глаз таких не видела. Обняла я её за шею.

- Обними меня. Сильно-сильно.

А сама обхватила меня руками и к себе рывком прижала. Тут так больно стало, как будто мне в живот выстрелили. У меня в глазах потемнело.

Сознание я потеряла. Наверное. Потом увидела, что она лежит, ну и нож. Крови никакой я не видела. Нож торчал. Вот и все.

 Вы конечно можете мне не верить и думать, что все это я сочинила. Может быть. Но отпечатков моих на ноже нет. Правое ребро, второе снизу, треснуло. Гематома настоящая. Эти писульки, которые от ее лица, я не сама писала. Я их в ее сумочке нашла. Пожалуйста, можете отдавать на экспертизу.
А если вам интересно узнать моё отношение ко всей этой истории, так вот, я считаю, что

Я считаю полным крышесъезжанием давать письменные показания персонажу из сериала, даже такому симпатичному как вы.
Потому что я знаю, что на самом деле вас не существует.

Маша, сидела возле теплого трупа Зои. На холодном полу. Она разговаривала. Под таблеткой. Смеялась, спорила… Она все прекрасно и отчетливо понимала, но мир в экстази такой простой, естественный. Смерть и жизнь - едины, реальность легко перетекает в мир снов и фантазий…
Это мгновение было прекрасным. Прекрасным для всех.
Прошло полтора часа. Маша плачет. Ей плохо. Она пробовала химию в первый раз и еще не знает об отходниках и прочих последствиях. В таблетках, в процентном соотношении, больше всего скорости и героина – они дешевле mdma, но именно из-за них, “после”, на стенку ползешь. Здесь ее все теперь кажется мерзким и безжизненным. Тело стонет, во рту сухо, но мысли об утолении жажды противны. Живот крутит, но аппетит, пропал на сутки. Она оглянулась и уже совсем в других красках увидела картину. Кровь, мертвая, но улыбающаяся сорокалетняя женщина и боль в ребрах.
- Ничего, ****ь не понимаю… Почему…? – Подбородок вздрогнул, и слезы градом посыпались на холодный бетон. – Какая еще на *** Диана?!

СТОП. Снято!

------------

Гурьева Мария Ивановна. (Саша Петрова)
19.12.2005г

&

Пурпурное Копье
19.12.2005г